Глава V
Ермолов на Кавказе
1
После окончания Отечественной войны и войны против Турции и Персии, которая длилась с 1806 по 1813 год, Россия более настойчиво стала продвигаться вглубь Кавказских гор, закрепляя за собой новые земли, строя крепости, редуты, военно-оборонительные линии. Однако, как ни сильны были эти укрепления, правительство осознавало, что с одной регулярной армией не одолеть беспокойный Кавказ, и лучшим средством в деле замирения края является заселение его казачьими станицами и крестьянскими селами. Поэтому оно делало то и другое, стараясь при всяком удобном случае увеличить число линейных казаков вливанием в станицы новых поселенцев или даже обращением целых крестьянских сел в казачье звание.
Понимали эту разницу и горцы. Они говорили:
– Укрепление – это камень, брошенный в поле: до ж ль и ветер уничтожают его; а станица – это растение, которое впивается в землю корнями и понемногу застилает и охватывает все поле.
Для более энергичного выполнения этой задачи царь Александр I направляет на Кавказ Алексея Петровича Ермолова, который заселил казаками среднее течение Терека и определил целесообразность их поселения вверх по Сунже. И хотя он значительно ограничил казачьи вольности на Тереке, оглядываясь позже назад, перебирая в своей памяти гордые победы, возвышения, принесенные ему судьбой, да и несмываемые обиды тоже, он с сердцем говорил:
– Полное уважение мое приобрели Линейные казаки. Прежде видел я их небольшими частями и не так близко, но теперь могу судить и о храбрости их, и о предприимчивости. Конечно, из всех многоразличных казаков России едва ли есть подобные им.
Вряд ли Ермолов мог предположить, какими станут для казачества последующие годы, что рухнет ненавистное крепостное право, что падет царский трон и казачество окажется на обочине истории. Но не человек приближает к себе время, а время приближает к себе человека. Еще сегодняшнего, оно заставляет его думать о завтрашнем дне и рваться к будущему, не забывать при этом ни светлых, ни горьких страниц прошлого.
Возвратимся же к двадцатым годам девятнадцатого века… По твердой утрамбованной дороге стучали конские копыта, звенели бубенцы откормленных рысаков. Карету, в которой находился А. П. Ермолов, сопровождала сотня петербургских кавалеристов и сотня приставленных уже здесь, на Кавказе, казаков-терцев. Заходящее солнце понемногу исчезало за дальними горами, и в воздухе уже появилась тускловатая сумеречная дымка, обычная для начала осени. Она еще не сгустилась настолько, чтобы скрыть детали ландшафта, напротив, придала пейзажу особую резкость и глубину. Дорога прорисовывалась белой лентой, убегающей к горизонту, где виднелись освещаемые закатом отроги Кавказских гор. Над горами дотлевал закат, темнели и грузно ворочались набухшие дождем тучи, наполняя предгорье сизым туманом. Люди в оказии молчали, вглядываясь в окружающий ландшафт. Местность вокруг казалась совершенно пустынной и дикой.
Заросшие высоким кустарником склоны холмов кое-где прорезались глубокими оврагами. Редко стоящие деревья быстро сменились густым лиственным лесом. Он вплотную подступал к дороге. Кроны деревьев плотно сомкнулись, образовав полутемный тоннель.
– Где мы сейчас находимся? – выглядывая из кареты, спросил Ермолов.
– Ваше превосходительство! Подъезжаем к Георгиевску, – бодро ответил адъютант. – Какие будут распоряжения?
Но распоряжений не последовало. Ермолов вновь откинулся на диване и углубился в раздумье…
19 апреля 1816 года в Петербурге состоялся следующий высочайший приказ: «Генерал от инфантерии Ртищев по желанию его увольняется от исполняемой им ныне должности, коему и состоит по армии, а на его место командиром Отдельного Грузинского корпуса назначается генерал-лейтенант Ермолов».
Вместе с тем ему было присвоено звание главнокомандующего войсками и главноуправляющего гражданской частью в Грузии и в губерниях Астраханской и Кавказской.
Приказ этот застал Ермолова в его орловском имении. Отдыхая, он подумывал уже об отставке, но известие, а затем и срочный вызов в Петербург как бы снова вернули его в молодость.
– Кавказ!.. Кавказ, – задумчиво повторял он.
Провожающая его сестра спросила:
– А на Кавказе все еще идет война?
– Войны там нет. Но стычки и перестрелки идут, – спокойно отвечал Ермолов.
На аудиенции государь сказал, что помимо возложенных на него обязанностей ему поручается выехать во главе миссии чрезвычайным и полномочным послом в Персию для ведения переговоров.
Назначение Ермолова произошло в трудное для страны время.
Важнейшей задачей для России после победоносного разгрома наполеоновской армии было добиться мира на юге, чтобы обеспечить восстановление и развитие экономики. А для этого надо было установить прочные отношения с Персией, не оставляющей своих притязаний на земли, уступленные ею по гилюстанскому миру
Император Александр, назначая Ермолова наместником на Кавказе, возлагал большие надежды на его дипломатические способности и первым делом поручил ему отбыть с миссией в Персию, где заключить мирный договор с шахом.
– Я знаю, светлейший, что для Вас мало Кавказа, и поэтому прошу возглавить миссию, как мою личную просьбу Я жду с вами мира, – сказал он.
Кавказ был давней мечтой Ермолова, но вот второе назначение было неожиданным и заметно терзало его.
– Я же старый вояка, – говорил он в узком кругу друзей, – а меня в дипломаты. Персы народ хитрый и коварный, я же прямой, как наводка моей артиллерии. Тяжело мне будет вести с ними разговор.
А император, зная прямоту и честность Ермолова, как раз и рассчитывал на благоприятный мир.
И вот он на Кавказе, чтобы навсегда остаться в его истории.
Алексей Петрович родился 24 мая 1777 года в Москве. По традиции дворянских семей, уже на следующий год младенец был определен в лейб-гвардию Преображенского полка. В 15 лет, получив сначала прекрасное домашнее образование, а затем в Московском университетском пансионате, был произведен в капитаны и зачислен в Нижегородский драгунский полк, находящийся тогда в Кубанском корпусе. Однако пятнадцатилетнего юношу не решились отправить в такую даль и назначили адъютантом к шефу Нижегородского полка графу Самойлову, занимающему в Петербурге должность генерал-прокурора. Петербургская жизнь не помешала Ермолову заниматься военными науками. После блестяще выдержанного экзамена при кадетском корпусе он был переведен в артиллерию. С этого начинается его боевая служба. В 17 лет он принимает боевое крещение при штурме Варшавы, где, замеченный Суворовым, награждается первым своим орденом – Георгия 4-й степени.
Юный Ермолов начал быстро подниматься по служебной, военной лестнице. Вскоре он уже в Италии, под началом знаменитого генерала Девиса, действующего против французских войск. В начале 1796 года капитан Ермолов отзывается в Россию и направляется на Кавказ в Каспийский 35-тысячный корпус генерала Зубова, который готовился выступить против персидского шаха Ага-Мохаммед-хана Каджара, заливавшего кровью Грузию.
В мае граф взял Дербент и стремительно двинулся в сторону Тегерана. Лишь смерть Екатерины II и вступление на престол Павла I, отозвавшего войска, спасли Персию от полного разгрома. 19-летний Ермолов за мужество, проявленное при штурме Дербента, произведенный в майоры и отмеченный золотым крестом св. Владимира, по дороге в Петербург и не думал, что вновь и надолго вернется на Кавказ.
В столице его произвели в подполковники и назначили командиром конно-артиллерийской роты. И вдруг «за вольнодумие и восхваление французской республики» Павел отправляет его в казематы Алексеевского равелина, а затем в бессрочную ссылку в Кострому, где он жил вместе с Матвеем Ивановичем Платовым, ссыльным, знаменитым воином екатерининского времени, впоследствии графом и знаменитым атаманом Донского казачества. Потеря нескольких лет службы очень волновала его. Казалось, это конец всему. Но вскоре воцаряется Александр I, и Ермолов вновь в армии. В битве за Аустерлиц он произведен в полковники, а в 1808 году – в генерал-майоры. В Отечественной войне 1812 года Ермолов возглавил штаб Западной армии, которой командовал М. Барклай де Толли. Наконец, он – начальник штаба М. Кутузова.
В Бородинском сражении он совершил беспримерный подвиг, отбив у французов батарею Раевского, чем в значительной мере не дал неприятелю опрокинуть русскую армию.
С начала заграничного похода 1813–1814 гг. А. Ермолов стал во главе всей русской артиллерии. И вот – победное взятие Парижа. Ермолов командует русской и прусской гвардией. Его грудь украсят ордена св. Георгия трех степеней, а мундир – золотая шпага, усыпанная бриллиантами с надписью «За храбрость».
В военную историю Ермолов вошел как один из героев всех войн России с Наполеоном и как военный деятель, положивший прочное основание покорению Кавказа.
2
Стоял сентябрь. В крепости Екатериноградской было заметное оживление. По улицам то в одну сторону, то в другую скакали рысью казаки, громко переговаривались женщины. В просторном деревянном доме, занимаемом атаманской канцелярией, было особенно людно. Сюда спешили конные с пакетами, отсюда давались распоряжения, советы. Все это возбуждение объяснялось ожиданием приезда наместника Ермолова с прибывающей оказией из Георгиевска.
Ермолов, следуя в Тифлис, где у него должна быть постоянная штаб-квартира, сделал там остановку.
Вместе с офицерами штаба Линии и чиновниками он тщательно изучил положение и пришел к выводу, что оборонительная линия по Тереку безнадежно устарела.
– Передовые экспедиционные отряды русской армии ведут сражения в предгорьях Чечни против ставленников персидского шаха, – докладывали ему, – а по берегам Сунжи и притокам у нас почти нет войск.
– Тогда следует перевести укрепленную линию с Терека на Сунжу к месту соприкосновения с противником, – предположил он.
– Может, подождем, таких ресурсов у нас пока нет, – отвечал командующий Линией.
– Чего ждать? Чтобы напрасно гибли люди с той и другой стороны, – уже настойчиво заявил Ермолов.
– Тогда для закрепления земель на новой линии надо будет переселить часть казаков из станиц Моздокского, Волгского, Хоперского, Кавказского полков, – продолжал командующий.
– Если понадобится, то будем переселять, – сказал Ермолов, на что гражданский губернатор Марк Леонтьевич Малинский заметил:
– А не вызовет ли передвижение станиц с обжитых мест недовольство у казаков.
– Не надо бояться этого. Мы же переносим линию не из прихоти, – ответил Ермолов, хотя понимал, что одно перенесение казачьих станиц со старых позиций на новые не решит эту проблему. И он распорядился строить крепости: Грозную, Нальчик, Внезапную, Бурную. Это пока, а потом будет видно.
Казачьи станицы ждали приезда нового наместника, но в отличие от кичливой горской знати, проявившей напускную помпезность в Георгиевске, встречали его уважительно просто с достоинством.
В Екатериноградскую спешно собирался отряд казаков, которые будут сопровождать Ермолова до Тифлиса, а затем и в Персию. Прибывали группами. Каждая группа располагалась отдельно: кизлярцы, червленцы, ищерцы, наурцы, галюгаевцы. Казаки уже знали, что в Георгиевске Ермолов объявил горским князьям, что прибыл на Кавказ с миром, кто ждет его, и с законом для тех, кто жаждет порядка. С теми же, кто сеет смуту в Кавказских горах, он пообещал обойтись круто…
Зря время не теряли. Есаулы готовили своих казаков к походу. Старики учили молодых рубке лозы саблей. Показывали, как правильно действовать казачьим оружием. Помимо обороны и налетов, отрабатывали с казаками приемы охватов и обходов, окружения, засад и заманивания врага. Все это так необходимо в походе, поэтому старались все. Проверялись кони, верные друзья казаков, настолько верные, что казак и конь представляли, как бы одно нерушимое целое. Рассказывали, что были случаи: у коня погибал хозяин, конь не подпускал к себе никого другого, тосковал и умирал. Казак никогда не говорил о коне сдох, а уважительно – кончился.
В общем, казаки серьезно готовились к походу с Ермоловым. Этого человека они знали из рассказов стариков, воевавших вместе еще в далекие годы Дербентских событий, видавших его в боях с французами.
Знали его простоту. Поэтому во встрече не было особой щепетильности. У триумфальной арки Екатериноградской эскорт наместника встретила группа атаманов станиц и старшин и вручила ему хлеб-соль на серебряном блюде. Священник отслужил молебен. Казаки прошли посотенно перед наместником торжественным шагом, а потом исполнили свою любимую:
Всадники-други, в поход собирайтесь,
Радостный звук вас ко славе зовет!
С бодрым духом храбро сражайтесь!
За царя и Россию смело в бой вперед!
Приняв «фрунт», казаки напомнили Ермолову его молодость и встречи с этими людьми много, много лет назад.
Екатериноградскую, свою ровесницу, он тоже хорошо помнил. Заложенная в урочище Бештамак, при слиянии Малки и Терека, она имела стратегическое значение. От станицы дорога из России расходилась на два военных тракта. Первый через Моздок на Червленную и Кизляр, второй и на Владикавказ, и в Грузию, куда он вскоре и отправился.
3
Посетив с миссией Персию и выполнив поручение царя, Ермолов привез ему фирман Фетх-Али-шаха. В фирмане говорилось, что Персия на вечные времена будет в мире с Россией и признает за нею области, к ней отошедшие.
– А теперь за работу на Кавказе, – напутствовал Ермолова император. – Я жду от вас и там побед!
В это время племена, населяющие горные ущелья Кавказа, оказались оцеплены кольцом русских владений. С севера Кавказская линия, на востоке России принадлежала узкая полоса Дагестанского побережья Каспийского моря, на юге – почти все Закавказье. Многие из них признали себя русскими подданными. Колебалась в своей верности еще Кабарда, при малейшем удобном случае поднимавшая восстания, и надо было присоединить чеченцев и дагестанцев, населяющих горы и предгорья против левого фланга Кавказской линии.
Ермолов, находящийся в Тифлисе, погруженный в глубокое раздумье, вышагивал по своему кабинету. Затем остановился против начальника штаба Вельяминова и сказал, глядя ему в глаза:
– Меня удивляет, почему нынешний год не то, что прошлый или позапрошлый. На нас беспрерывно нападают черкесы и чеченцы, и в Дагестане что-то затевается.
– Меня тоже это удивляет. С Северного Кавказа регулярно поступают тревожные вести, – ответил тот.
Ермолов немного помолчал и добавил:
– Алексей Александрович, скажи, тебе ни о чем не говорит имя Бей-Булат.
– Говорит. Это предводитель чеченских хищников, как докладывают, уже дважды нападал на Военно-Грузинскую дорогу.
– Вот шельмец. Он же мне клятву давал, что не будет нападать на наши границы.
– Его кто-то науськивает, вот он и разбойничает.
– Не Кази-Мулла с ним поработал? – спросил Ермолов у Вельяминова. – Мне недавно сообщили, что он призывает своих единоверцев к «газавату», но я не верю.
– Может, и Казн. Но Бей-Булат и сам не промах. Ему эти грабежи и нападения, как забава – лишь бы прославиться.
– Но за ним же идут и другие? И не единицы, а тысячи! – продолжал Ермолов.
– А для них грабеж – это профессия, основное средство существования, – отвечал Вельяминов, зная, какую тревогу у Ермолова вызывают разбойные нападения на Кавказскую линию, станицы и мирные поселения с целью отгона скота, табунов, захвата пленных с последующим получением выкупа.
– И метрополией этих разбойных формирований, как я понимаю, является горная Чечня?
– Да, там находится это осиное гнездо, – ответил Вельяминов.
– Вот его и надо в первую очередь выжечь, – как о чем-то решенном сказал Ермолов.
Как человек военный, Ермолов считал, что любую проблему можно решить с помощью военной силы, и думая о строительстве Сунженской укрепленной линии, он исходил в первую очередь из чисто стратегических соображений.
– Устроив на Сунже крепость, неподалеку от чеченских деревень, – пишет он в прошении в Петербург, – удобно будет делать внезапные нападения, ибо не будут они заранее знать о наших намерениях и угадывать оные. Оттеснив их ближе к горам и беспрерывно содержа в страхе, можно заставить их более помышлять о собственной защите, нежели о нападении.
На его просьбы из Петербурга в 1818 году последовало Высочайшее повеление: «Как генералу Ермолову, так и всем могущим заступить на его место: утвердиться на реке Сунже и заселить ее казаками».
Ермолов значительно усиливает Назрановский редут, построенный еще до его прибытия на Кавказ, строит ниже укрепление «Преградный стан», впоследствии станица Михайловская. В 1818 году строит крепость Грозную, на следующий год – крепость Внезапную, за которой следует Бурная. Между этими крепостями воздвигается сплошная линия мелких укреплений, рассчитанных на небольшие гарнизоны, но представлявших из себя серьезную преграду хищникам, благодаря своим глубоким рвам и высоким, крепким валам. И параллельно проводятся операции по принуждению противника к прекращению грабежей и нападений.
* * *
На улицах станицы Червленной большое оживление. Ермолов решил покарать разбойников в Чечне и с этой целью стягивал сюда войска. Низкие, с камышовыми крышами хаты были забиты до предела солдатами. И хотя казаки и солдаты были дружны на Кавказе, эта переполненность станицы солдатами казакам не нравилась. Сознавая, что войска на время защитят их от набегов чеченцев, они вместе с тем и горевали: нужен был корм для военных коней, а его и для своих-то не хватало.
В одной из низеньких хат расположился Ермолов. Он сидел за столом и вел разговор с командиром Гребенского войска полковником Ефимовичем и атаманом станицы Алексеем Щедриным. Совсем недавно главнокомандующий упразднил у гребенцов выборность и придал войску полковую организацию. По его распоряжению выборные должности атаманов упразднялись, и командирами войск и линейных полков были назначены офицеры регулярных войск. Им предоставлялось право заменять и выборных станичных атаманов по своему усмотрению. Полковник Ефимович Е. П. был первым командиром, назначенным в Гребенское войско.
– Почему так участились набеги чеченцев на станицы? – спросил Ермолов у командира. – Ведь казаки с ними издавна куначились.
– Действительно, долгое время у казаков отношения с чеченцами были мирные, – ответил за командира атаман. – Но потом испортились.
– И почему? – заинтересованно спросил Ермолов.
– Мы считаем, что здесь кроется три причины. С одной стороны, в среду чеченцев проникли мусульманство и турецкое влияние, враждебное русским. С другой – чеченцам пришлось испытать крайне разорительное нашествие степняков-калмыков, которые пользовались поддержкой русской власти. Так, помогая соседям, казаки наживали врагов. И третье – завидуют они нашим справным хозяйствам.
– Как же получилось, что они совершили на вас такой неожиданный налет, – спросил теперь он уже напрямую атамана, имея в виду недавний набег чеченцев на станицу.
– Нас тогда командир послал в Дагестан, а им кто-то сообщил, вот и воспользовались.
– И какой ущерб?
– Станицу казакам удалось отстоять, а вот скот увели и пленили несколько молодых женщин, возвращающихся с огородов, – отвечал теперь полковник Ефимович.
– Кто же у них предводитель, узнали?
– Говорят, Бей-Булат.
– Это точно? – уже запальчиво переспросил Ермолов. – Давно я хочу проучить этого пройдоху!
– Да уж куда точнее. Мои казаки через кунаков вызнали, что с ним была шайка Эски из чеченского аула Шали и люди осетинского алдара Кубатия, – ответил атаман.
Ермолов знал, что в последнее время лихой Бей-Булат уже несколько раз нападал на Военно-Грузинскую дорогу и окрестные села и станицы. И его надо было наказать.
Главнокомандующий сидел за столом спиной к двери и не видел, как в комнату вошел его адъютант.
– Ваше превосходительство, – обратился тот к нему. – Сообщают, что абреки снова напали на оказию, следующую по Военно-Грузинской дороге. Есть жертвы.
Ермолов еще был во власти своих мыслей, но сразу же опомнился, отбросив все тяжкие думы. Он вышел из хаты в бурке, отчего его огромная, богатырского сложения фигура казалась еще более величавой. Хмурое лицо казалось злым.
Начал моросить дождь. С Терека налетел порыв ветра. Лицо Ермолова посуровело и каменно застыло, густые брови сошлись.
– Я же объявил им, что прибыл на Кавказ с миром, кто его хочет, – со вздохом сказал он. – Но раз кто-то не хочет ни мира, ни порядка, если кто-то хочет вражды с Россией, я найду место поговорить с ним!
– Ваше превосходительство, может, пройдем в штаб, – напомнил о себе командир гребенцов.
Но Ермолов снова вошел в хату и остановился в глубине комнаты. Перекинув бурку на правое плечо и опираясь левой рукой о саблю, он сказал адъютанту:
– Пиши приказание полковнику Пулло, – и тут же стал его диктовать.
– Срочно передай его депешею в Грозную.
А когда адъютант вернулся, он спросил:
– Что там еще пишут с Линии?
Тот доложил о нескольких запросах и бумагах, связанных с финансами и снабжением.
– Их передай интендантам, – распорядился Ермолов.
– А вот рапорт и второе донесение генерала Розена, – продолжал адъютант. – Жалуется на лихорадку, от которой болеют и умирают люди. Просит усилить лекарствами и докторами Дагестанскую линию. Просит обмундирования.
– Этому действительно надо срочно помочь, – сказал Ермолов, подписывая бумагу, так как сам видел на Линии солдат в лаптях и рваных штанах.
– Вот еще письмо из Аварии, – докладывал адъютант.
– О чем там пишут?
– Пишут, что бегут люди от ханов к Кази-Мухаммеду.
– К кому, кому?
– Да к этому новоявленному имаму в Гимрах. Пишут, что распевают они там псалмы, ведут беседы о Боге.
– Начало хорошее, да как бы потом не обернулось против нас, – осторожно сказал полковник Ефимович. – Не верю я миролюбию этого имама, хотя странно, что именно он призывает племена к миру с нами!
– Тут, братцы, может быть два вывода. Или он поистине богоискатель, человек, ищущий в Коране, молитве истину и покой, или же он хитрая бестия и шельма, хорошо понимающий, что пока дагестанцы не объединились воедино, нельзя и помышлять о войне с нами. В таком случае этот имам – тонкая бестия и может быть нам опасен, – заключил Ермолов.
Все замолчали. Адъютант продолжал перебирать бумаги, пока Ермолов вновь не заговорил.
– Пустое. Ханы врут. Они нашими руками хотят уничтожить своего противника. Черта с два, ни одного солдата не посылать против этого имама! Пусть сами расхлебывают свою кашу.
– Хотя поскорее бы покончить с этими князьками, которые придерживают средневековье в горах, – сказал Ермолов, перейдя к окну. – Лет через пятьдесят весь этот край от Терека и до Аракса и в другую сторону до Анапы будет русским цивилизованным и просвещенным, и народы Кавказа станут благословлять Россию за то, что делаем сейчас мы.
Все с интересом посмотрели на главнокомандующего. А он продолжал:
– Да, господа, я серьезно так думаю. Я уверен, что пройдет время, и эти народы получат вместо поножовщины, резни и войн спокойное существование, торговлю, дороги, знания и покой. А за имамом надо присмотреть.
Все облегченно вздохнули. Установилась тишина, которую вскоре нарушил адъютант.
– Ваше превосходительство, а тут еще одно донесение, из Екатериноградской, – словно извиняясь, доложил он.
– Что там пишут? – спросил Ермолов, беря распечатанный пакет.
– Командир Кабардинского пехотного полка Подпрятов сообщает, что согласно вашему указанию посланный им в Малую Кабарду майор Тарановский склонил жителей Малой Кабарды к добровольному переселению с Курпика на берега Терека, и они уже начали перевозить свои семейства, имущество, сакли и перегонять скот. Теперь они будут жить на том самом месте, что вы предписали.
– Молодцы Подпрятов и Тарановский, – сказал Ермолов и стал рассматривать бумаги.
– Да они и текст подписки прислали, – восторженно произнес он и стал читать текст.
– Ваше превосходительство, там и рапорт о поощрении приложен. Подпрятов просит поощрить вашей властью господ офицеров и нижних чинов, отличившихся в походе, а особенно хорунжего Медведева.
– А это за что же? – переводя взгляд на адъютанта, спросил тот.
– Успех на переговорах, – пишет Подпрятов, – был во многом достигнут благодаря тому, что Медведев говорил с кабардинцами на их языке.
– Молодец, казак! За это непременно надо поощрить, – сказал Ермолов.
Все с интересом наблюдали за Ермоловым, который буквально на их глазах так преобразился.
– Ничего, теперь и остальные потянутся к нам, – восторженно произнес он. – Кабарда – это теперь «завоеванная сторона».
Однако очень скоро Ермолову придется пересмотреть свой взгляд на Кабарду.
4
Полковник Пулло стоял у окна своего кабинета и внимательно осматривал окрестности. Перед его взором была крепость Грозная, где располагался штаб только что созданной «Сунженской кордонной линии», командиром которой он был назначен.
Над крепостью поднималось широкое двухэтажное казарменное здание с рядом пристроек и служб, возле которых у серых полосатых будок стояли парные часовые, сновали конные казаки и на гладко утрамбованной площадке блестели несколько орудий.
За площадкой были разбросаны коновязи линейных казаков и строгие, разбитые по плацу, белые квадраты палаток. Тут находился резерв кордонной линии, состоящий из батальона навагинцев, четырех сотен моздокских и донских казаков, трех рот егерей и батальона Куринского полка. Белая гарнизонная церковь, бастионы, казармы и лазарет, низкие мазанки семейных солдат – все это было перед его взором. Не просматривалась только дорога, или, как ее называли, Екатериноградский тракт, по которому из Ставрополя, Моздока и Екатериноградской шли русские обозы и вообще все из России.
Полковник взглянул на часы. Было всего десять часов. До прихода очередной оказии оставалось часа три.
– Вызовите мне дежурного офицера, – приказал он адъютанту.
И только тот вышел на улицу, у ворот крепости послышался стук, шум, голоса. Когда ворота открыли, перед ними стояли конные казаки да поблескивали штыки солдат.
Дежурный офицер о чем-то переговаривался с казаками. Крепостная полурота «в ружье» стояла возле.
– Что там такое? – спросил адъютант у дежурного.
– Пленных абреков пригнали и своих убитых и раненых привезли.
– Откуда?
– С Линии, опять было нападение, – ответил один из казаков и, выехав вперед, добавил: – Приказано депешу начальнику гарнизона доставить.
– Давай сюда пакет, – важно сказал адъютант, – я передам полковнику.
– Никак невозможно! Приказано передать пакет лично в руки их превосходительству, – спокойно ответил казак.
Адъютант хотел вскипеть, но, разглядев на казаке погоны офицера, миролюбиво сказал:
– Ну, коли так, пойдем. А пленных отведите пока в батальонные сараи.
Казачий сотник скомандовал своей полусотне. Пехотный прапорщик подал команду солдатам. И колонна с обозом втянулась в крепость.
Полковнику Пулло сообщили, что абреки в последнее время особо распоясались и не дают и дня покоя. Просили помощи или хотя бы отвлекающих мер.
– Каковы потери? – спросил полковник у казачьего сотника, когда расспрашивал его о ночном нападении на сторожевое охранение.
– Ранен в грудь на вылет хорунжий, убито 5 солдат и 9 ранено, – докладывал тот. – Но противник разбит и бежал, потеряв убитыми и ранеными до 30 человек.
Пулло заметил:
– Что-то странно. Разбиты, бежали, а привезли убитых и раненых только своих.
– Ваше превосходительство, трупы своих они всегда забирают. Но среди пленных есть раненые, они и подтвердили эти цифры.
На следующий день хоронили павших в ночной стычке солдат. У церкви был построен полк. Спешенные казаки тоже стали на фланге. Несмотря на то, что убитые были не из семейных рот и не имели среди населения родни, их по обычаю хоронили с плачем, с бабьим завыванием и с причитаниям. Полковой священник негромко отпевал убиенных, хор солдат глухими, поникшими голосами пел заупокойные слова молитвы. Солдаты, опустив головы, мрачно и тяжело слушали пение и изредка поглядывали на пять простых, необитых, открытых гробов и на лежащих в них мертвецов. И не один из них в эту минуту, перед пятью убитыми товарищами, под женский плач, причитания, подумал о себе. Каждый вспомнил деревню, оставленную семью и представил свою, может быть, близкую и столь бесславную смерть.
Казачий сотник, стоявший сбоку полусотни, со скорбной болью увидел, как по морщинистой щеке правофлангового солдата медленно проползла слеза, цепляясь в седоватой, небритой щетине.
Дежурный взвод залпом отдал последний салют погибшим, и пять гробов, медленно и тихо покачиваясь, легли в одну братскую могилу.
А еще через день в крепости состоялся Военный Совет. Проводил его начальник левого фланга Кавказской линии генерал фон Краббе.
– Его превосходительство генерал Ермолов на наше донесение изволил ответить сею весьма неодобрительной бумагой, – показывая пакет, говорил он присутствующим. – Командующий корпусом пишет: «Войска наши допущены бывают к потерям только лишь исключительно нерадением и невниманием своих начальников. Русская кровь, которую пролили оборванцы из чеченских бродяг, требует своего отмщения».
Фон Краббе смолк и многозначительно оглядел слушавших.
– Как известно, – продолжил он, – шайки, нападающие на наши заставы и посты, действуют под начальством чечена Эски из аула Шали. Его и нужно в первую очередь проучить, – с сильным, типично немецким акцентом произнес он и склонился над картой.
– Главнокомандующий приказал выделить для этого отряд, который возглавит лично полковник Пулло, – повернувшись к полковнику, объявил он.
Пожилой, седобородый полковник, остзейский барон Пулло молча разгладил ладонью бороду и спокойно ответил:
– Инструкцию командира корпуса я имею, а теперь давайте уточним детали похода, – и он тоже склонился к карте, подчеркивая карандашом намеченный к уничтожению аул.
– У границы гудермесского леса есть четыре завала, не уничтоженных в прошлую экспедицию, – заметил фон Краббе. – Здесь вы непременно встретите противника, и отсюда начнутся боевые действия. Первый батальон егерей с тремя орудиями двиньте мимо завалов, по просеке, в лоб на аул. Три роты куринцев с сотней моздокских казаков пошлите с фланга, подкрепив их кагерновой мортирой и десятифунтовым единорогом. Еще три роты Куринского полка с двумя сотнями гребенцов пусть выйдут справа, через лес и орешник на пастбища аула, где казаки должны будут отогнать на наши резервы весь скот чеченцев. Резерв из трех рот егерей, батальона куринцев, двух сотен моздокцев и пяти орудий будет находиться при вас. Употребите их согласно обстановке и вашему усмотрению. Полковник Пулло молча отдал честь.
А утром отряд уже стоял у аула Дады-Юрт. Батарея разом ударила по аулу, и отряд тремя колоннами бросился на приступ. В клубе дыма было видно, как от мечети, пристегивая на бегу шашки и забивая шомполами заряд, сбегали вниз густые толпы чеченцев. Перестрелка перешла в учащенный непрекращающийся огонь, пули стали долетать и до батарей. Появились убитые и раненые. Первая цепь егерей остановилась и залегла.
– Огонь! – скомандовал полковник артиллеристам, и батарея открыла частый огонь, бросая ядра в опоясанный дымом, грохочущий, отбивающийся аул.
Вдруг за горою, со стороны шалинской дороги, раздалось восторженное «Ура!». Пулло вынул часы и довольным голосом сказал:
– Это полковник Быстров с куринцами. Молодец! Подоспел вовремя.
Отступавшие к горе чеченцы суматошно заметались и, бросая арбы, кинулись обратно к аулу. Залегшие цепью егеря, ободренные подходом куринцев, поднялись и с криком «Ура!» кинулись в аул.
Рота, шедшая со стороны просеки, вошла в ручей, и чеченцы открыли по ней шквальный огонь. Видно было, как падали и разбивались о камни солдаты, но остальные, хрипло крича и стреляя, перейдя ручей, атаковали противника.
Пулло озабоченно поднялся и, тревожно оглянувшись, крикнул:
– Резерв, вперед!
На улицах аула закипел рукопашный бой, чеченцы с обнаженными шашками в руках кинулись навстречу егерям.
Солдаты вскочили, оправили для чего-то смятые от лежания кителя и кинулись туда, где грохотал рукопашный бой.
Ровно в полдень бой стих. К полковнику приехали парламентеры.
– Почему вы напали на нас? Разве у нас с русскими война? – спросил у полковника пожилой чеченец в высокой папахе.
Переводчик перевел его слова.
– Разбойничьи шайки дерзнули посягнуть на жизнь русских воинов и за это аулы, укрывающие преступников, будут преданы огню и мечу! – ответил Пулло, с любопытством разглядывая чеченца.
Переводчик, видимо с трудом понимая его слова, стал что-то длинно и суматошно говорить, но чеченец остановил его.
– Мы не абреки. Наш аул трудится мирно и все, что вы видите, – он повел рукою по сторонам, указывая на сады и возделанные нивы, – все это сделано нашими руками. Если в большом ауле и есть несколько бездельников, то почему мы все должны отвечать за них.
– Русская кровь, пролитая ими, вопиет о мщении, – выслушав переводчика, холодно сказал Пулло. – Выдайте мятежников, а остальные подвергнутся экзекуции.
Чеченец нахмурился.
– В таком случае, пропустите наши семьи в горы.
– Нет! Генерал Ермолов приказал наказать мятежников, и аул будет разрушен. Разговоры излишни, – сказал Пулло и отошел к штабным офицерам.
– Хорошо! Вы увидите, как умирают чеченцы, – просто сказал парламентер и, вскочив в седло, поскакал к аулу.
Бой разгорелся вновь. Только к вечеру все было кончено. Весь аул был занят войсками. Нижний Дады-Юрт догорал. Дымились руины, и черные груды пепла лежали на месте сгоревшего аула.
Провели человек двести женщин и детей, уцелевших от огня и пуль. Резервные роты, выставив охранение, заняли гору у скрещения дорог. Полковник Пулло со своим штабом расположился на ночь в одном из уцелевших домов Верхнего Дады-Юрта.
Усталые солдаты были разведены на ночлег. Так закончилась одна из экспедиций.
