К НАМ в Попиху приехал сельский староста Окатов собирать недоимки.
Кто мог, платил хотя бы часть, кто не мог, у того староста отбирал животину – телушку или корову, привязывал к телеге и угонял в волость на продажу.
У кого не было никакой живности и ни гроша денег, с того, как с голого, взять было нечего.
Староста не заглядывал в халупу к Пашке-бобылю, ибо тот был свободен от земли, от всяких сборов и поборов и всегда озабочен, как ему прожить завтрашний день – не умереть с голода. Свет не без добрых людей – подадут кусочек, и слава богу…
Не менее бедный мужик – Ванька Гоголек. Изба вот-вот рухнет, задавит. Двор уже развалился. Крыши нет, железный трубак выпирает прямо из потолка. Скотины – один кот.
Сапожник он неважнецкий, может чинить только старые валенки. На таком деле не ожиреешь. Но у Гоголька есть какие-то клочки землицы, целины и луговины. Сам он к земле касательства не имеет, каждое лето сдает в «ренту» кому-либо из соседей за трешник и бутыль водки. А раз «землевладелец», то будь любезен, покорись старосте, гони монету!
И вот Окатов, не выпуская из рук кнутовища, прет под окно к Гогольку; в избу не заходит: боится, как бы не придавило его нечаянно.
– Ванька! За тобой за прошлый год и за этот большой должок набежал, рубликов пять и сколько-то копеек. Будешь платить? – спрашивает староста и заглядывает через окно в избу: нет ли чего подходящего на вынос вместо налога.
– Разбогатею, тогда и сочтусь.
– Скоро это случится?
– Когда рак свистнет…
– Шуточки не к месту, царю-батюшке средства нужны, а мы платить и собирать обязаны.
– Очень обеднел царь, без меня ему поди-ка не прожить, а?
– Не заговаривайся, подавай сюда самовар, я его под залог увезу. Через две недели не заплатишь, не видать тебе самовара!
– Не станет из моего самовара царь-батюшка чаевничать, у него получше найдется. А мой в шести местах оловянные коросты имеет. И тебе в таком залоге не спасение.
– Не разговаривать! Острога захотел?
– Сделай милость, засади меня в острог. Там, говорят, нашего брата готовым харчем кормят…
Разговор дальше переходит границы. Староста приказывает опорожнить самовар, вылить воду, вытряхнуть уголья и нести самовар в телегу.
Ваня Гоголек молча все это исполняет, выносит самовар, ставит у пруда на бережок. Размашистым пинком, какому мог бы позавидовать любой футболист, загоняет свое сокровище в пруд и говорит:
– Не жалко, но стыдно такой пакостный подарок царю давать. Пусть ни мне, ни ему.