ГЛУБОКО, на самом дне в копилке моей памяти, отлеживаются более чем за полсотни лет такие припрятанные и затянутые временем воспоминания, которые иногда приходят в голову с неожиданной ясностью и для самого себя кажутся находками, достойными удивления.
В детские годы, во время войны не то в 1914, не то в 1915 году, я много раз читал мужикам книжку в стихах «Вильгельм в аду». Мужики слушали с интересом. Мне книжка сказка-складка не казалась столь интересной, и я забыл о ней сразу, когда появились новые книжки и газеты.
Но вот однажды, спустя полувековую пору, я посидел в ресторане Московского вокзала, и, будучи в веселом настроении, вышел поздно вечерком на Невский проспект, и, ни на кого не обращая внимания, затянул напевно первые, сорвавшиеся с языка слова этой забытой книжки-сказки:
Затянул и, вышагивая до Адмиралтейства, буквально из буквы в букву пропел наизусть целую книжку.
Как же так? Где же она, в каком уголке памяти лежала застрявшей, ни разу за пятьдесят лет не приходила в голову, а тут, словно отпечатанная в памяти, сама вышла на поверхность забытья и воспроизвелась. Мне показалось, что сами рифмы подсказывали-напоминали незамысловатое содержание книжки.
Разве в детстве многие из нас не запоминали пушкинские сказки?
С первых дней революции усилился в деревне приток агиток-стихов Демьяна Бедного, Василия Князева и других авторов.
«Поповскую камаринскую» Д. Бедного –
пели с припляской.
Иногда содержательное сообщение было заключено в короткие газетных стихах, для того чтобы лучше запомнилось и разносилось в народе.
Не могу забыть, как в те времена патриарха Тихона за антисоветскую деятельность «заточили в темницу». Неизвестный поэт тогда писай в одной из петроградских газет:
Что называется, без лишних, коротко и ясно.
И вот еще такой случай. Тоже из копилки моей памяти.
В Переделкино под Москвой, там, где писательский городок и Дом творчества, находится древняя, времен Грозного, «зело чудная» церковь бояр Колычевых.
Ныне здесь, около церкви, патриаршье подворье, дача-резиденция патриарха русской православной церкви. Здесь же густо «перенаселенное» общее кладбище.
Духовные особы – епископы и митрополиты – почивают за церковной оградой отдельно, увековеченные внушительными мраморными памятниками-крестами с надписями.
Однажды с другом-приятелем мы зашли за ограду. На могилах епископов цветы, лампады, в мраморные монументы врезаны кресты древние, восьмиконечные, медные, отлитые в доаввакумовские времена.
Могилы аккуратно приводила в пристойный вид женщина пожилых лет.
Она строго посмотрела на нас, но видит, что мы с другом – оба возраста предельного, притом бородатые, она наклонилась и спокойно стала обрамлять одну из могил цветами, пересаживая их из горшочков.
На одном из крестов начертано, что тут покоится епископ Питирим.
У меня, откуда ни возьмись, слетели с языка слова, прятавшиеся в памяти:
Женщина услышала, выпрямилась и уставилась на меня удивленными глазами:
– Откуда вы взяли такие слова? – спросила она.
– Не помню, кем сказано. Вычитал это из газет того времени, когда вскрывали мощи и обнаруживали фальшь, подделку, обман православных… – ответил я не задумываясь и добавил: – Епископ Питирим, видно, был одним из тех, кто хотел, идя навстречу происходящему, сократить число «святых», кои не отличались никакой святостью, а были придуманы и созданы ради усиления обмана верующих и повышения церковных доходов…
– Так ли, прямо неведомо. Но про то известно: преосвященный Питирим действительно настаивал неких «угодников» не почитать святыми, из святцев удалить за непригодностью. В газетах о том упоминалось, – подтвердила женщина и, любопытствуя, спросила: – А вы не духовного звания? Внешне подходите, особенно голосом хорош один из вас…
Пришлось вежливо отрекомендоваться:
– Нет, не из духовенства: я вот немножко писатель. А это мой дружок – генерал-полковник в отставке, бывший заместитель министра… Земляки вологодские. В свое время учились в церковноприходских школах. Так что смыслим по старой памяти и в церковных делах…