#img_5.jpeg

Первым бездыханное тело Бенджамина Смита, достаточно хорошо известного среди небольшой, но сплоченной группы ученых, называющих себя биосоциологами, — науки, только еще начавшей оформляться в некоторых странах Европы, обнаружил садовник. Уже больше 10 лет каждое утро, кроме воскресенья и праздников, приходил он в дом, где проживали братья Смит. Аджит (так звали садовника), как всегда, ровно в 7 часов (в декабре в это время еще только рассветает) свернул на своем новеньком, начищенном до блеска велосипеде с широкой проезжей части главной улицы фешенебельного квартала Гольф Линкс на дорожку, огибавшую несколько особняков, отделенных от шумной проезжей части небольшим сквериком, засаженным травой и низким вечнозеленым кустарником.

Приблизившись к массивной каменной ограде особняка братьев Смит, он пропустил группу молчаливо шагавших, закутанных в грязные серые накидки, в литых резиновых тапочках на босу ногу строительных рабочих. Как ему показалось, они необычно долго задержали свои взгляды, почти одновременно повернув головы, на видневшемся из-за ограды двухэтажном особняке, а затем, миновав ограду, разом, будто по сигналу невидимого дирижера, негромко, но с энтузиазмом и благоговением запели гимн богине Кали. Аджит про себя немного этому удивился — ведь этот гимн можно было петь лишь в храме, у изображения столь грозной богини. Поэтому садовник не сразу нажал кнопку звонка, расположенную слева, чуть сбоку за выступом в каменной стене около массивной железной калитки. Взглядом проводил он певших, пока те не скрылись из виду, и только тогда привычным жестом потянулся к чуть потрескавшейся от долгой службы цвета слоновой кости кнопке звонка. Но его рука остановилась на полпути, поскольку он вдруг понял, что нажимать кнопку звонка нет никакой нужды — калитка не была на запоре. Это удивило садовника отнюдь не меньше, чем запетый не к месту гимн богине Кали. Обычно Махмуд, слуга-чокидар, никогда не позволял оставлять калитку открытой даже днем — время было неспокойное. Банды голодных, вооруженных дубинами безработных и беглых батраков уже не однажды посещали богатые дома в столице.

Аджит толкнул рукой калитку — она плавно открылась, пропуская садовника внутрь. Войдя во двор, он аккуратно прислонил велосипед к забору и задвинул засов калитки. Под ногами захрустел мелкий гравий дорожки, полукругом огибавшей вход в дом, оставляя посредине небольшой островок цветов. Аджит никогда не ездил внутри двора на велосипеде, а, придерживая его рукой, обычно не спеша шел по дорожке к дому, осматривая по пути кусты и клумбы, останавливаясь, чтобы поправить ветку или цветок, иногда заговаривая со своими любимцами — кустами нежно-розовых роз. Садовник жил своим особым, не похожим ни на какой другой, вечно прекрасным миром цветов и растений. Они были для него словно живыми, составляли то, без чего ему, рано потерявшему сначала двух своих сыновей, а затем и жену, трудно, да, пожалуй, и вовсе невозможно, было бы жить на свете.

Хозяева давно предлагали Аджиту переехать в одно из пустующих помещений дворницкой, но он все не решался, хотя каждый день ему приходилось проделывать отнюдь не близкий путь почти через весь город. Причина его отказа от столь выгодного предложения была мало кому понятна: не будет же здравомыслящий, хотя и с большой чудинкой, человек так держаться за несколько кустов роз да одну-другую цветочную клумбу, ютиться в крошечной, в сезон дождей насквозь промокающей, зимой постоянно холодной полуразвалившейся лачуге, когда совершенно бесплатно ему предлагают очень приличное жилье. Но для Аджита невозможно было бросить цветы у дома, где он жил. Ведь они — вся его семья, и каждое утро он здоровался с сыновьями, ставшими крепкими кустами ярко-красных роз, целовал жену в нежно-желтые бутоны. Мало кому было известно, что к этим кустам посыпал он прах своих умерших родных и они были всегда рядом с ним, провожали каждое утро на работу, а вечером ждали его домой. Он привык разговаривать с цветами, и они, как ему казалось, общались с ним, рассказывали ему о многом, чего не может знать человек.

В саду особняка у него были тоже свои друзья, и каждое утро он старался хоть немного поговорить с ними.

Садовник обошел дом, прислонил велосипед к стене и, подойдя к двери дворницкой, постучал. Никто не ответил. Он толкнул дверь, вошел внутрь, заглянул в расположенную рядом с входом комнатку — там на топчане мертвецким сном спал слуга-чокидар. Аджит знал, что Махмуд всегда встает рано, с первыми лучами солнца, и поэтому немного удивился. Но что делать, человек в отличие от цветов — явление непонятное. Да и не его это дело. Садовник вышел из дворницкой, прикрыл за собой дверь и начал свой обычный утренний обход двора.

Расправив спутавшиеся ветки, Аджит заметил сломанный стебель хризантемы у тропинки напротив окон гостиной и почти физически ощутил боль цветка. Он взглянул чуть дальше и увидел втоптанный в землю молодой росток. Следы вели к окну гостиной. Там около самого окна была сломлена ветка куста белых роз. Садовник попытался осторожно поправить стебель, но понял, что цветок уже вряд ли можно спасти. Тогда он, сломав почти до конца стебель, взял цветок в руки, поднял к крепнувшим лучам утреннего солнца. Надо как можно скорее поставить его в воду, с тем чтобы продлить жизнь хотя бы еще на несколько часов. Так с цветком в руках прошел он по тропинке вдоль дома и приблизился к веранде.

Обычно он входил в гостиную с парадного входа, ставил на стол и секретер свежие букеты цветов, но сейчас не было надобности огибать весь дом — дверь на веранду была приоткрыта. Аджит открыл полностью чуть заскрипевшую дверь, вошел в гостиную и сразу остановился, увидев в кресле фигуру Бенджамина Смита. Сначала садовник подумал, что Бенджи-сааб спит — знать, хорошо вчера повеселились. Садовник, ровно относившийся ко всем людям, в душе все же немного симпатизировал Бенджи-саабу, прекрасно говорившему на местном языке, всегда приветливому и слегка задумчивому.

Аджит вообще не любил спешащих, суетливых людей, которых интересовали только сиюминутные радости, огорчали всякие пустяки. Бенджи-сааб был не из таких. Он любил встать с восходом солнца, выйти во двор, полюбоваться цветами, переброситься с Аджитом парой фраз о погоде, дождаться разносчика газет, получить от него туго свернутые в рулон газеты, сесть в плетеное кресло на покрытой упругой травой вечнозеленой лужайке перед домом и, не торопясь, попивая крепкий душистый чай — обязательно без сахара и молока, познакомиться с новостями.

— Бенджи-сааб, — негромко позвал садовник, не проходя внутрь дальше порога веранды. Ответа не последовало. Аджит чуть продвинулся в глубь комнаты и громко окликнул хозяина. Снова тишина, и только цокот пролетевшей над самой верандой стайки зеленых попугаев нарушил ее. Уже понимая, что с хозяином дома произошло неладное, садовник быстро подошел к креслу и сзади осторожно положил руку на плечо сидевшего. И тут старику стало ясно, что хозяин мертв. Аджит не испугался — он знал, что смерти нельзя бояться, она обязательно придет и унесет человека в далекую неизвестность. Он быстро вышел той же дверью во двор, уже без стука открыл дверь в дворницкую и вбежал внутрь — Махмуд еще спал. Садовнику потребовалось немало усилий, чтобы растолкать слугу-чокидара, объяснить ему, ничего спросонья не понимающему, что в доме случилось несчастье. Тот еще некоторое время сидел на топчане, глядя испуганными, беспрестанно моргающими глазами на садовника. Наконец он, кажется, пришел в себя, быстро оделся и вместе с Аджитом поспешил внутрь дома.

— Что, дома никого больше нет? — спросил Аджит, когда они вошли в гостиную. Слуга ничего не ответил, а, медленно ступая на цыпочках, приблизился к сидевшему в кресле, осторожно толкнул руку сидящего и, увидев, как она, соскользнув с рукоятки кресла, повисла, закрыл лицо руками и быстро-быстро забормотал какую-то молитву. Потом повернулся, подошел к садовнику.

— Вилли-сааб уехал в пятницу в Беерут, а Кунти в субботу решила навестить сестру. Несчастье-то какое! Смотри, — он показал пальцем на кресло, — там пистолет.

Аджит подошел к креслу — у передней правой его ножки на толстом с выпуклым вишневым узором ковре валялся вороненый пистолет.

— Как же это я не слышал выстрела? — еще не совсем осознав происшедшее, произнес слуга.

— Да ты так храпел, что хоть бомба разорвись — не разбудишь.

Садовник обошел кресло — голова хозяина с закрытыми глазами свалилась чуть набок, и только сейчас, внимательно вглядевшись, он заметил маленькое темное пятно на левом лацкане пиджака сидевшего. Аджит несколько раз медленно покачал головой.

— Надо полицию вызывать.

Махмуд, каждый день допоздна смотревший по телевизору старые американские боевики и индийские полицейские детективы, знал, что делают в таких случаях. Он прошел внутрь гостиной к стоявшему на тумбочке, рядом с большой под желтым шелковым абажуром настольной лампой, телефону, набрал номер полиции и, услышав голос дежурного, начал сбивчиво говорить в трубку. Наконец он кончил, все еще дрожащими руками положил телефонную трубку, сел на диван.

— Такое лучше смотреть по телевизору, — подумал он и взглянул на садовника. Тот, опустив глаза, подошел к полке, поставил на нее вазочку с цветком и тихо вышел из гостиной.

…Инспектор Виджей уже начал готовиться к сдаче дежурства — через полчаса в комнате оперативного дежурного уголовного отдела столичной полиции должен был появиться, как всегда опоздав на 10 минут, его сменщик. Воскресная ночь прошла без особых происшествий — случай довольно редкий. Объяснением этому во многом могла служить промозглая декабрьская погода. Ночью пронизывающий до костей холод вместе с туманом проникал через задраенные наглухо ставнями окна домов в Старом городе — основном очаге беспокойства для столичной полиции, гнал редких прохожих с освещенных неоновыми вывесками улиц новой части столицы. Инспектор выключил горевший всю ночь в комнате электрообогреватель, встал из-за стола, прошелся по комнате. Через полчаса он приедет к себе домой, сварит чай, просмотрит утренние газеты и, укутавшись в плед, поспит до обеда. Его мысли прервал звонок внутреннего телефона. Взяв трубку, Виджей увидел входившего в комнату сменщика.

— Срочно спускайтесь в гараж. — Тон голоса комиссара Фарука свидетельствовал о том, что через минуту планы спокойной жизни на сегодняшний день могут быть перечеркнуты. — Мне только что сообщили о смерти брата Вилли Смита, директора «Ориент бэнк». По всей видимости — самоубийство. Сейчас вместе поедем. — Комиссар повесил трубку.

Смерть европейца сама по себе не была столь уж большой редкостью в этой восточной столице, особенно сейчас, в туристский сезон, когда город буквально наводнили толпы неряшливо одетых косматых выходцев из Старого и Нового Света. Большинство, в основном молодежь, тянулось сюда отнюдь не для того, чтобы отдохнуть и посмотреть известные на весь мир исторические места. Одни приезжали в поисках дешевых наркотиков, других притягивал не менее одурманивающий восточный мистицизм, смешанный с эротизмом, становившимся сейчас, когда традиционные атрибуты морали стремительно утрачивали свою роль в человеческой жизни, все более модным.

Иной день сотрудникам уголовной полиции по нескольку раз приходилось выезжать, петляя по узким улочкам, то в один, то в другой закоулок Старого города, где в дешевых номерах непритязательных гостиниц-ночлежек находили последний приют отпрыски подчас очень богатых домов Лондона и Парижа, Нью-Йорка и Амстердама. Зачастую у жертвы чрезмерной дозы наркотика не было никаких документов, тогда приходилось запрашивать посольства, для сотрудников которых вся эта возня со своими незадачливыми соплеменниками превратилась в последние годы в один из главных видов деятельности. В большинстве же случаев личность погибшего установить так и не удавалось.

Но что касается достопочтенных иностранцев, постоянно проживающих в столице, или, как их официально именовали, «иностранных резидентов», то почти все они были людьми добропорядочными, состоятельными, и кончина любого из них становилась заметным событием в светской жизни города. Раза два за последний год среди этой достаточно немногочисленной группы столичных жителей случались самоубийства: одно — на почве ревности, другое — вследствие банкротства. Но они произошли летом, когда удушающая жара и частые перебои в снабжении электроэнергией и водой до предела накаляли не только комнаты в кварталах особняков, где проживало большинство «иностранных резидентов», но и нервную систему тех, кто продолжал здесь, на Востоке, дело своих предков, пришедших когда-то сюда в поисках сказочных богатств. С наступлением «бархатного» сезона, когда солнце уже не жгло, а нежно гладило своими теплыми неяркими лучами вечнозеленые лужайки парков, ухоженных полей для игры в гольф, теннисных кортов, когда свежий, кристально чистый утренний ветерок приносит в гостиную аромат роз, страсти успокаиваются, забываются клятвы навсегда уехать из этого удушающего пекла, данные знойным летом, и начинается светская жизнь.

Поэтому смерть, да тем более самоубийство одного из членов, пожалуй, самой известной в столице иностранной семьи, должна была стать сенсацией, уже сегодня вечером непременно попасть на первые полосы столичных газет. Вероятно, этим, подумал инспектор Виджей, и вызван столь необычный порыв высокого начальства, решившего лично выехать на место происшествия.

По всем хранившимся в папке личного досье служебным характеристикам инспектор Виджей проходил как образцовый, и притом потомственный, офицер уголовной полиции. Еще в начале века его дед, освободившись с немалым трудом от долгового рабства, не стал больше испытывать нелегкую судьбу батрака, а пришел в город и сумел поступить на службу в колониальную полицию. Во многом этому способствовал его высокий рост, то, что был он широк в плечах и обладал роскошными смоляными усами. Именно таким смотрел он гордым взглядом с фотографии начала века, висевшей в недавно открытом столичном музее полиции.

Так получилось, что фотография отца Виджея, пошедшего по стопам деда и дослужившегося в уголовной полиции еще при англичанах до чина младшего офицера, случай сам по себе неординарный, не сохранилась. После независимости он получил чин майора, но так и не сделал карьеру. Нажил не богатство, как многие его менее ретивые сослуживцы, а врагов, и все из-за своей почти религиозной честности. Эту дорогостоящую и не всегда удобную в жизни черту характера унаследовал от отца и Виджей. После школы — Полицейская академия, которую Виджей окончил с отличием, затем недолгая служба в участке и перевод в отдел уголовной полиции столицы — вот и вся его короткая биография. Карьеры особой он тоже, как и отец, не сделал, жил в однокомнатной квартире без всяких удобств в старой части города, его счет в банке держался на минимальном уровне.

Многие из его однокашников по академии уже построили солидные особняки или, на худой конец, купили многокомнатные квартиры в домах-новостройках, обзавелись автомобилями, японской электроникой, их жены имели дорогие наряды, хвастали друг перед другом золотыми украшениями и бриллиантами. И все это при довольно скромной зарплате полицейского! Деньги сами, как говорится, плыли им в руки, за чинами они не гнались и всеми силами держались за свой участок.

В каждом участке уже не одно десятилетие был заведен строгий порядок — торговцы, владельцы гостиниц-ночлежек, всяких злачных мест регулярно посещали участок и опускали в ящик стола начальника — по неизвестно кем и когда заведенному порядку в верхний правый — конверт с деньгами — тремя процентами месячной выручки. Сумма небольшая, но она гарантировала доброжелательное отношение со стороны полиции, полицейский мог придраться к любому, на первый взгляд самому малому, пустяку, и тогда потеряешь гораздо больше. И не случайно большинство выпускников Полицейской академии, ни секунды не колеблясь, жертвовали служебной карьерой — шли на службу только в участки, а затем дружно отказывались от повышения и соответственно перевода в Главное управление полиции — там обогащалось только начальство, а рядовые офицеры служили за одну зарплату. Те, кто вынужден был согласиться на повышение, считались неудачниками — ведь не один год им придется жить, с трудом сводя концы с концами.

Виджей после окончания академии недолго проработал в участке — его начальник сделал все, от него зависевшее, чтобы как можно быстрее «повысить» молодого и слишком уж честного полицейского, отказывавшегося брать свою долю «законного» бакшиша, что приносили в участок торговцы и мелкие предприниматели. Виджей с блестящей характеристикой был направлен на работу в отдел уголовной полиции, где в то время как раз открылась вакансия. Со своей стороны Виджей по сей день был искренне благодарен начальнику участка, спровадившему его в уголовную полицию, предоставив тем самым возможность заняться наконец тем делом, о котором он мечтал с детства, чем занимались его отец и дед. Он с удовольствием приступал к рассмотрению очередного преступления, хотя и старался брать лишь те дела, которые были связаны со Старым городом. Здесь он чувствовал себя своим, знал все ходы и выходы, да и многие знали его, старались помочь, чем могли. Виджей хорошо понимал психологию жителей кварталов Старого города, их привычки, проблемы, мог заранее предугадать ход событий, что значительно облегчало ему работу. У него уже сложилась устойчивая репутация бесстрашного сыщика и неподкупного полицейского, что по нынешним временам стало большой редкостью.

Другое дело — Новый город, особенно самые респектабельные его районы, такие, как, в частности, тот, где был расположен особняк братьев Смит. Хотя преступлений здесь случалось по сравнению со Старым городом не так уж много, но зато почти каждое дело представляло из себя невообразимый клубок — дерни лишь ниточку и очутишься в такой паутине интриг, что дальше тянуть просто опасно. Инспектор Виджей всякий раз, когда ему хотя и редко, но все же доводилось расследовать преступления и в Новом городе, испытывал непроходящее чувство неудовлетворенности.

Начальник уголовной полиции столицы комиссар Фарук — высокого роста, широкоплечий, седовласый мужчина лет пятидесяти с чуть заметным животиком — встретил Виджея уже в коридоре.

— Давай поторапливайся, надо успеть, пока журналисты не наехали. — Комиссар похлопал Виджея по плечу.

— Такого ранее за начальством не наблюдалось, — отметил про себя инспектор.

Спустившись на лифте в гараж, они сели в свои машины. Комиссар — в блестящий вороной БМВ, где его уже поджидали шофер и помощник, Виджей — в свой видавший виды джип. Первым к выходу из подземного гаража направился БМВ. Инспектор уже было отпустил педаль сцепления, как кто-то дернул за ручку и, открыв переднюю дверь машины, бросил на заднее сиденье потрепанный медицинский саквояж.

— Доктор Найду, — удивленно и в то же время обрадованно воскликнул Виджей, — чем обязаны такой чести?!

Он хорошо знал, что толстяк доктор уже давно не выезжает на место происшествия — возраст не тот, а посылает своих молодых помощников. «Если он едет — значит, дело серьезное», — подумал инспектор и, переключив скорость, выехал из полутьмы гаража на улицу.

— Не знаю, зачем я ему вдруг так вот вдруг понадобился? — заворчал доктор, устраиваясь поудобнее на сиденье. — Не гони сильно, мне такие поездки противопоказаны, — добавил он и, облокотясь на спинку сиденья, закрыл глаза.

— Так комиссар тоже в кои веки сам едет на место преступления, вот и вас захватил, чтобы не было скучно, — начал разговор Виджей, но, услышав мерное посапывание доктора, решил его не продолжать.

БМВ включил сигнальную сирену, выехал на осевую линию и прибавил скорость. Инспектор не без опаски выжал до предела педаль газа — как бы его «старушка» не развалилась при такой гонке.

Минут через десять этот небольшой кортеж остановился у ворот виллы Смитов, распугав отскочившую по сторонам прислугу из соседних домов, уже оживленно судачившую о случившемся. Виджей всегда в таких случаях старался как можно раньше добраться непосредственно до места происшествия, но сейчас надо было соблюдать этикет — везде следовать за комиссаром. Тот довольно резво для своего возраста выпрыгнул из машины и, помахивая стеком с тремя вделанными в него звездочками, прошел через калитку во двор, где его встретил слуга-чокидар. Войдя вслед за комиссаром в гостиную, инспектор Виджей увидел на кресле европейца в темно-сером костюме. Если бы не левая рука, плетью свисавшая с ручки массивного кресла, да немного неестественно откинутая набок голова, можно было бы подумать, что этот средних лет, чуть лысоватый человек в толстых роговых очках решил вздремнуть после сытного завтрака.

Комиссар приблизился к креслу, наклонился, поднял лежавший у правой ножки небольшой пистолет. Виджей едва сдержал себя — то, что делал сейчас комиссар, было против всех правил криминалистики. Он подошел к комиссару, взял из его рук за дуло двумя пальцами пистолет, протянул его субинспектору, уже державшему в руках наготове полиэтиленовый мешочек.

— Это и есть Бенджамин Смит. Как говорят, известный ученый, то ли историк, то ли биолог, не помню точно, — сказал комиссар Фарук. — Давно поговаривали, что у него не в порядке нервы.

— А вы что, знали его? — спросил инспектор Виджей.

— Да, приходилось несколько раз встречаться на разных мероприятиях. Впечатление он производил всегда довольно странное, будто охотился за кем-то. Интересовался всякими глупостями, например был без ума от термитников. Говорят, чтобы изучить жизнь термитников, исколесил чуть не полстраны. — Комиссар замолчал, подошел ближе к телу Смита.

— Попал себе в самое сердце, бедняга, не мучился. — Комиссар пальцем показал Виджею темное пятнышко на лацкане пиджака Смита. — Доктор, осмотрите. — Он отошел от кресла к окну. Толстяк Найду внимательно осмотрел голову, руки, грудь Смита. Затем вновь взял руку погибшего, начал пристально разглядывать пальцы. Закончив осмотр, он встал, покачал головой и отошел к двери. Теперь настало время фотографа. Несколько ярких вспышек — и его миссия тоже была окончена. Осталось только расспросить прислугу, заполнить необходимые документы — и дело можно считать законченным.

— И что ему пришло в голову стреляться именно сегодня, в праздник богини Кали? — Комиссар еще раз подошел к креслу, внимательно посмотрев на то, неподвижно сидевшее там, что еще вчера было Бенджамином Смитом, сказал: — Что же, дело, кажется, ясное. Можно кончать.

Субинспектор, стоявший у дверей гостиной, сделал знак кому-то в прихожей, и через секунду в комнату с носилками в руках вошли полицейские санитары. Они привычно перевалили тело с кресла на носилки и ушли.

— Сегодня, как мне сказали, должен приехать из командировки брат этого несчастного. Нам надобно соблюсти все формальности — человек он очень влиятельный. Берите дело в свои руки, инспектор. — Комиссар обратился к Виджею. — Для порядка проведите расследование, но особо не затягивайте. Дня три, я думаю, вам хватит, чтобы все обставить как надо. Заодно и отдохнете. — Комиссар чуть улыбнулся краешком губ, кивнул и вышел из комнаты.

На первый взгляд, подумал Виджей, комиссар прав: все говорит о самоубийстве. Никаких следов насилия или ограбления не заметно. Но все же что-то здесь ему не нравилось. Что — он сказать сейчас не мог, но, как профессионал, чувствовал каким-то внутренним чутьем — дело может быть не таким простым, как кажется. По опыту он хорошо знал: сейчас ему необходимо все предельно внимательно осмотреть и со всеми переговорить, получить максимальную информацию обо всем, что связано со смертью Бенджамина Смита, ввести ее, как в компьютер, в свой мозг, который не сразу — может быть, через несколько часов, а то и того позже — даст свое заключение.

Опрос прислуги — слуги-чокидара, его только что приехавшей и насмерть перепуганной супруги — кухарки, садовника, сохранившего, как ни странно, абсолютное спокойствие и сразу после отъезда комиссара занявшегося своими обычными делами, — начался сумбурно, и надежды получить от них сколько-нибудь полезную и полную информацию о прошедшей ночи, о Бенджамине Смите и его брате Вилли Смите, который должен был вернуться в столицу вечером этого дня, было мало.

Слуга-чокидар невнятно бормотал, постоянно вытирая платком пот со лба и затылка, о том, что этой ночью необычно быстро заснул, даже забыв выключить телевизор, и спал на удивление крепким сном. Его жена все время повторяла, что вернулась только час назад от своей сестры, поэтому ничего не знает. Садовник вообще молчал и как-то таинственно и совершенно не к месту улыбался.

Почти за час Виджею удалось выяснить только то, что покойный был холост и вот уже третий год жил здесь вместе со своим братом — банкиром Вилли Смитом, часто ездил по стране, обычно в мае — июне, то есть в самый жаркий период, временно уезжал, до сентября — октября, или в горы, или за границу, в Лондон, а затем вновь поселялся в этом особняке. По профессии он был то ли историк, то ли биолог, знал местные языки, был добрым, общительным и, как все утверждали, счастливым человеком. И вот так уходить из жизни у Бенджамина Смита не было никаких видимых причин.

Особых друзей у него не было, хотя знакомых было много, и они часто к нему приезжали. Иногда, в том числе и неделю назад, в доме у братьев Смит собирался свой круг, обычно одни и те же люди, человек восемь — десять, большинство — иностранцы, работающие или постоянно живущие в столице: предприниматели, дипломаты, представители различных международных организаций, а также несколько местных состоятельных и известных в стране людей. В их число входил, это слуги подчеркивали с особенным уважением, сам Джай-баба — «живой бог».

Имя Джай-бабы стало приобретать известность не только творимыми им и широко рекламируемыми в листовках и буклетах йога-центра чудесами — исцелением безнадежно больных, материализацией «из ничего» различных предметов — чаще всего драгоценностей, точным предсказанием будущего, но еще и тем, что в последнее время он сумел войти в доверие к самому президенту и начал его консультировать по вопросам астрологии. Говорили даже, что президент уже не принимает никаких решений, не посоветовавшись с Джай-бабой. Вот и сейчас утверждали, что неожиданное объявление им внеочередных президентских выборов за год до истечения своих полномочий — результат настойчивой подсказки директора йога-центра.

Закончив опрос прислуги, инспектор приступил к осмотру дома. Поднявшись вслед за слугой-чокидаром на второй этаж, он прошел в комнату, где размещался кабинет Бенджамина Смита, и сразу почувствовал, что здесь что-то совсем недавно искали. Дело было не только в том, что большой старинный письменный стол был беспорядочно завален всякими бумагами, но и в том, инспектор опытным взглядом это сразу заметил, что были вскрыты дверцы секретера.

— Кроме хозяина, кто-нибудь сегодня ночью был в доме? — Инспектор строго посмотрел на слугу, который под его взглядом сразу весь как-то разом сжался и часто-часто заморгал.

— Нет, сааб, — дрожащим, неуверенным голосом ответил слуга, потупив голову.

— Так ты же сказал, что рано заснул и ничего поэтому не слышал.

— Да, не знаю, что со мной такое приключилось, обычно ложусь поздно, уже когда все передачи по телевизору кончатся, ночью часто просыпаюсь. Вчера же было воскресенье, значит, этот проклятый самолет опять над самым домом пролетал, а я и его не слышал.

— Так ты что, выпил вчера?

— Нет, что вы, сааб, я вообще спиртного не пью. А вчера вот лишь воды шипучей выпил — очень вкусная вода и бутылка красивая. Потом включил телевизор — там полицейский боевик идет по вечерам, а далее ничего не помню — заснул как убитый. Только вот утром меня Аджит-садовник с трудом растолкал.

— И поэтому ты даже калитку забыл закрыть, — сказал инспектор и понял, что этим вконец доконал слугу-чокидара. — Ну ладно, а что это за воду ты пил вчера вечером, принеси-ка мне, — уже не так сердито обратился он снова к слуге.

Тот, почувствовав перемену к лучшему, быстро повернулся и исчез за дверью кабинета.

Инспектор прошел тем временем к высокому, под самый потолок, книжному шкафу, занявшему всю левую стену кабинета, и, увидев на полу около него несколько книг, толстых, в старинных тисненых кожаных переплетах, лежащих вразброс, поднял одну из них, не спеша перелистал. Это был старинный трактат, посвященный индуистскому богу Шиве — супругу богини Кали. Виджей закрыл книгу, осторожно положил ее на свободное место на книжной полке, нагнулся за другим томом и здесь заметил, что на толстом ворсистом ковре что-то блеснуло. Инспектор чуть потянулся вперед и увидел, что это была золотая запонка, вернее, ее половина с разорванной соединительной цепочкой. На круглой блестящей золотой поверхности был искусно выгравирован старинный парусник — под ним два кривых скрещенных клинка, а в месте их перекрещения аккуратно вделан небольшой бриллиант.

Инспектор осторожно положил находку в левый верхний карман форменной куртки, застегнул пуговицу, вновь подошел к письменному столу, по очереди выдвинул ящики, внимательно осмотрел содержимое. Было ясно, что здесь кто-то уже поработал, и при этом в большой спешке. Задвигая нижний ящик стола, Виджей заметил на полу листок календаря, вернее, его оторванную половину со вчерашним числом. Под самым числом было написано четким округлым почерком: «господин Ф». Положив листок в другой карман куртки, Виджей еще раз обвел внимательным взглядом кабинет, сжал губы, несколько раз покачал головой — не нравилось ему все это. Инспектор медленно повернулся, прошел через открытую дверь в коридор. На пороге он столкнулся с запыхавшимся слугой, который держал в руке небольшую красивую, немного сплющенную по бокам бутылку. Инспектор осторожно взял бутылку в руки, посмотрел на свет. Через матовое стекло было видно, что на дне осталось немного чуть зеленоватой жидкости. Виджей надавил на металлическую пробку, убедился, что горлышко плотно закрыто, вынул из кармана полиэтиленовый пакет, завернул в него бутылку и, отдавая слуге пакет, сказал:

— Отнесешь ко мне в машину, только осторожно, не разлей, от этого теперь зависит твоя судьба.

Тот уже хотел было идти, но Виджей знаком остановил его, вопросительно показывая на дверь, видневшуюся в другом конце коридора.

— Это — кабинет Вилли-сааба, вот ключ. — Слуга, крепко держа одной рукой пакет с бутылкой, другой порылся в кармане, достал ключ на красивом костяном брелоке и, подойдя к двери, открыл ее.

— Отнесешь бутылку и возвращайся, — сказал инспектор.

Войдя в кабинет Вилли Смита, Виджей сразу отметил про себя, как все здесь не похоже на то, что он увидел в кабинете его брата. Эта просторная, с двумя огромными окнами, массивным камином комната скорее напоминала будуар артиста. Повсюду на стенах висели фотографии, похожие одна на другую, — группы людей, снятые, вероятно, по случаю каких-то знаменательных событий. Виджей переводил свой цепкий, натренированный взгляд с одной фотографии на другую — ничего особенного он в них не находил. Видно было только, как с годами менялась мода, возраст запечатленных на них людей. Отдельно, на стене около большого окна, висела необычная цветная фотография — снимок человеческой стопы с розовым цветком между хорошо отпедикюренными пальцами.

Инспектор вопросительно взглянул на подошедшего слугу-чокидара.

— Инспектор-сааб, это очень святая фотография, — сказал слуга, сложив при этом лодочкой перед собой чуть ниже подбородка ладони рук и сделав почтительный поклон перед фотографией стопы с цветком. — Это стопа самого Джай-бабы. Кто ее коснется, будет благословлен на целый год. — Слуга осторожно дотронулся до снимка пальцами правой руки, а затем коснулся рукой своего лба и сделал еще один поклон со сложенными лодочкой руками.

— И давно она здесь? — поинтересовался Виджей, показывая на фото.

— Да, пожалуй, года уже два висит. Вилли-саабу как раз пятьдесят лет исполнилось, было много гостей, приехал тогда в первый раз Джай-баба и подарил это фото. Видите, здесь еще его благословение написано. Многие дорого бы заплатили, чтобы иметь такую фотографию, а Вилли-саабу Джай-баба просто так подарил, значит, не зря.

Виджей подошел ближе к стене, всмотрелся в фотографию — действительно, в правом верхнем углу было написано что-то на санскрите.

— Интересное кино, — вполголоса выдохнул Виджей. В уголовной полиции хорошо знали: когда инспектор Виджей произносит эту фразу, он чем-то сильно озадачен.

Виджей не стал осматривать остальные комнаты на втором этаже особняка, спустился вслед за слугой-чокидаром вниз, вышел во двор.

Туман уже почти полностью рассеялся, и солнечные лучи ласкали кусты роз, островки цветов, окружившие зеленый газон лужайки.

— Хорошие у вас цветы, Аджит-джи, — уважительно обратился к стоявшему у куста бледно-желтых роз с ножницами в руке садовнику.

Тот улыбнулся и сам еще раз полюбовался розами, а затем, точно что-то вспомнив, направился к инспектору.

— Пойдемте за мной, инспектор-сааб, — сказал он и засеменил за угол дома. Виджей поспешил за ним. Остановившись на дорожке напротив окон гостиной, старик показал рукой на то место, где утром он увидел следы.

Инспектор осторожно, стараясь не повредить цветы, подошел к окну, нагнулся и стал внимательно рассматривать следы. Судя по небольшому размеру и расстоянию между вдавленными в грунт отпечатками, можно было предположить, что они были оставлены человеком небольшого роста, немного прихрамывающим на левую ногу. Закончив осмотр, Виджей кивнул в знак благодарности садовнику, вышел через калитку на улицу, сел в свой от времени и дождей местами прогнивший джип и резко тронул машину с места. Уже на ходу краем глаза приметил он одиноко сидящую на траве в сквере фигуру монаха-отшельника, но не придал этому значения — таких странников можно было встретить сейчас в любом уголке столицы.

По всем правилам, приступая к расследованию, инспектор должен был в первую очередь связаться с полицейским участком, на территории которого произошло преступление. Именно поэтому, выехав на дорогу, миновав пару кварталов и переехав через неширокую, но когда-то довольно бурную речушку, которая превратилась в сток различных нечистот, Виджей резко затормозил около огороженного невысоким кирпичным забором стандартного здания полицейского участка квартала Гольф Линкс. Как ни покажется на первый взгляд странным, но в участке его уже ждали. Виджей понял — сработал беспроволочный телеграф осведомителей. Полицейские в ожидании приезда начальства из управления до блеска надраили казенные ботинки, аккуратно заправили накрахмаленные и отутюженные, ждавшие именно такого случая в шкафу участка парадные униформы и выстроились в шеренгу во дворе перед входом в участок. Вид у них был действительно бравый, хоть сейчас снимай в кино.

Инспектор Виджей знал настоящую цепу этим донельзя обленившимся служакам, набранным в основном из бывших батраков, бежавших в город, и полуграмотных безработных — обитателей городских трущоб. Служба в полиции давала им возможность сносно, а главное, бесплатно и регулярно питаться, быть одетыми, обутыми, а также получать хоть небольшое, но постоянное жалованье. Трех сотен анн было достаточно, чтобы не только содержать свою, как правило, многодетную семью, оставленную в деревне или ютившуюся в трущобной лачуге, но и откладывать каждый месяц деньги на покупку велосипеда, а то и подержанного мотороллера. Эти ребята, как убедился на своем опыте Виджей, хороши разве что при разгоне таких же, какими когда-то были сами, бедолаг — рабочих, вышедших на незарегистрированную забастовку или демонстрацию, крестьян-батраков, приехавших в столицу просить защиты у своих депутатов от землевладельцев, сгоняющих их с земли. Но, не раз отмечал про себя Виджей, с особым усердием полицейские набрасывались с длинными бамбуковыми палками в руках на демонстрации студентов, ставшие в последнее время неотъемлемой частью столичной жизни.

Как и следовало ожидать, начальник участка, уже немолодой, немного обрюзгший, с усталым выражением больших карих глаз офицер, подготовил все, что он мог сообщить об обитателях особняка.

Виджей знал, что за всеми иностранцами — обитателями особняков квартала Гольф Линкс установлен негласный надзор и в полицейском участке хранится заведенное на каждого дело.

— Вполне приличные англичане. Живут здесь давно, вернее, один из братьев живет уже лет пятнадцать. Правда, никогда не встречал еще таких разных братьев. Хотя, впрочем, братья только наполовину, по отцу. Но и по внешнему облику и, что самое главное, по характеру они были прямыми противоположностями. Один — спокойный, другой — наоборот, взрывной, постоянно чем-то занятый. Жили они, как и большинство «иностранных резидентов», здесь в столице почти круглый год.

Вилли — директор банка «Ориент бэнк», часто ездит в командировки — проверяет работу отделений банка в провинции. Бенджамин — ученый, нигде не работал, но, говорят, собирал какой-то то ли биологический, то ли исторический материал, копался в архивах, ездил по стране. Имел странную привязанность к термитникам. Больше о них осведомители ничего не могли сообщить. Да, иногда, раза три в год, в особняке Смитов собиралось что-то вроде клуба. Присутствовали в основном иностранцы, но были и местные. Например, два раза приезжал директор йога-центра Джай-баба. Правда, всегда поздно ночью, чтобы не привлекать внимания. Ничем особенным эти встречи не отличались.

— А список тех, кто посещал эти вечера, имеется?

— Конечно, господин инспектор. — Начальник участка встал из-за стола, подошел к стоявшему у стены покрашенному в защитный цвет служебному металлическому шкафу, открыл заскрипевшую дверцу, немного покопался в груде лежавших на полке папок, достал нужную — серую с синей поперечной полосой, закрыл шкаф и вновь сел за стол. — Вот, пожалуйста. — Он протянул Виджею лист бумаги с написанными столбиком фамилиями.

Внимательно прочитав список, инспектор вытащил из кармана небольшой блокнот и переписал фамилии.

— Почти у всех них стопроцентное алиби, — неожиданно произнес офицер.

— Откуда вам это известно? — с удивлением в голосе спросил Виджей.

Начальник участка, не отвечая на вопрос инспектора, взял лежавшую на краю стола свежую газету и протянул инспектору.

— Читайте. Вот там, в разделе светской хроники.

Виджей взял газету — это была столичная «Экспресс», глазами отыскал нужный раздел. Действительно, в небольшой заметке под заголовком «Встречи, вечера, приемы» сообщалось, что вчера у владельца газеты господина Вардана состоялся прием по случаю совершеннолетия его дочери. В числе приглашенных были упомянуты почти все те, кто входил в список из досье начальника участка.

— Нет только братьев Смит. Ну, одному алиби совершенно не обязательно. А вот второму оно бы не помешало, — как бы себе под нос пробормотал инспектор. — Что же, давайте закончим формальности. — Инспектор оторвал глаза от газеты и взглянул рассеянным взглядом на начальника участка.

Тот, повернув голову к двери, зычно крикнул — высокий уже пожилой капрал будто ждал этого зова и сразу же шагнул из-за двери в комнату с журналом дежурств в руке.

Виджей взял ручку, нашел нужную графу и расписался. Это значило, что случай, зарегистрированный в полицейском участке, поступал на расследование в уголовную полицию.

Выйдя из ворот участка, где его, отдав с притопом левой ногой честь, приветствовали полицейские, Виджей сел в машину и уже было хотел выехать на дорогу, ведущую домой, в старую часть города, как какое-то внутреннее чувство заставило его вновь повернуть свой джип на улицу, где был расположен особняк Смитов. Прошло не более получаса с того момента, как он покинул этот дом, но около ворот уже никого не было. Солнце освещало не только веранду, но и самые дальние кусты роз, по зеленому ковру лужайки перед домом торопливо, иногда останавливаясь и деловито ища своим длинным клювом что-то в траве, прохаживался удод.

Сейчас дом Смитов практически ничем не выделялся среди таких же респектабельных особняков, расположившихся полукругом вдоль небольшого сквера, главной улицы квартала Гольф Линкс. Прохладный декабрьский ветер шелестел листвой эвкалиптов, наполняя воздух писком, проносились стайки зеленых попугаев.

Во дворе никого не было. Открыв калитку, Виджей прошел наискось по упругому зеленому ковру лужайки, спугнув удода, торопливо отлетевшего чуть в сторону, с тем чтобы продолжить семенить, то и дело опуская высокий хохолок. Дверь веранды была открыта, и инспектор шагнул внутрь. Здесь ничего не изменилось. Он внимательно осмотрел шкаф с баром, прошел к креслам — сначала к тому, в котором сидел Смит, затем к другому, стоявшему чуть поодаль. Кресла были удобные, обитые дорогим пепельно-зеленоватым плюшем, с широкими сиденьями и большими круглыми ручками.

Виджей сел на кресло, руками прощупал сиденье, вытащил застрявшую между сиденьем и спинкой кресла золотистую шариковую ручку «Паркер». Затем вновь встал, поднял подушку сиденья, рукой обшарил обивку. Пальцы нащупали какую-то горошину. Он взял ее, вытащил, положил на левую ладонь, поднес к глазам. На ощупь эта чуть, желтоватая горошина была достаточно твердой и напоминала своей неправильной формой таблетки ауроведов — народных докторов, готовящих свои лекарства из смеси различных трав и смол, которые они приносят с гор. Немного подержав горошину в руке, инспектор отправил ее в тот же карман куртки, где уже лежала половина золотой запонки с корабликом, найденная им в кабинете Бенджамина Смита. Он тщательно застегнул карман, поправил чуть сбившуюся набок кобуру под мышкой и направился к двери, ведущей в прихожую. Осторожно ступая по ковровой дорожке лестницы, он поднялся уже знакомым путем на второй этаж, подошел к кабинету Бенджамина. Дверь в кабинет была приоткрыта, изнутри доносился шелест перелистываемых бумаг. Виджей тихо отворил пошире дверь и вошел в кабинет. Над письменным столом склонился человек в темном костюме. Как бы почувствовав взгляд инспектора, он резко выпрямился и повернулся лицом к Виджею.

— Кто вы? Что вам здесь нужно? — глухим голосом промолвил незнакомец. Было заметно, что он сильно напуган.

— По всем правилам об этом я должен вас спросить. — Виджей вытащил из кармана свое удостоверение.

Незнакомец как-то сразу обмяк, вытер рукой лоб и облегченно произнес:

— Я секретарь Вилли Смита — Абид Хуссейн. Вы меня ужасно напугали. Я вас бог знает за кого принял.

— За убийцу Бенджамина Смита? Вы, вероятно, мало верите в то, что он покончил жизнь самоубийством?

— Вообще-то не похоже все это на него, — немного успокоившись, ответил Хуссейн.

— А что же вы здесь все-таки делаете? Рыться в бумагах погибшего можно только с разрешения полиции. Вы, надеюсь, об этом знаете? — строго спросил инспектор.

— Я здесь не по своей воле. Хозяин еще до отъезда просил меня взять у Бенджи-сааба кое-какие бумаги. Но вчера я не смог, а позже — будет поздно. Вы ведь все опечатаете, я еще удивился, почему этого не сделали сразу.

— У самоубийц имущество не опечатывается. А именно такова была первоначальная версия происшествия. Но теперь, кажется, есть основания исправить эту ошибку. Будьте любезны, позовите сюда слугу.

Секретарь кивнул головой, торопливо проскользнул к открытую дверь, и спустя несколько секунд инспектор услышал его голос, громко зовущий слугу. Инспектор тем временем подошел к письменному столу, перелистал бумаги с текстом, напечатанным на пишущей машинке. У машинки был небольшой дефект — буква «с» чуть-чуть выпрыгивала вверх из строчки. В бумагах речь шла о чем-то историческом — по-видимому, о событиях еще прошлого века.

В дверях показался секретарь вместе со слугой.

— У кого ключ от этой комнаты? — Виджей строго посмотрел на слугу, который, видно, еще не совсем отошел от утреннего шокового состояния.

Слуга сначала молча пошевелил губами, точно немой, а затем произнес, запинаясь:

— У меня, начальник-сааб, а другой, хозяйский, наверное, у господина Хуссейна.

— Значит, кроме него, никто в кабинет с утра не заходил?

— Нет, никто не заходил. После вашего отъезда я сразу дверь закрыл.

— Тогда давайте мне оба ключа и можете быть свободны. — Инспектор посмотрел на слугу и секретаря.

Слуга поспешно сунул руку в карман просторных брюк, вытащил ключ, отдал инспектору и вместе с секретарем быстро скрылся за дверью.

Виджей снова перелистал лежавшие на столе бумаги. Было видно, что их вытащили вместе с копиркой из открытого ящика стола — несколько листков копирки упало под стол. Нагнувшись, он поднял их, поднес к глазам. То, что ему удалось разобрать на первом из листков, заставило его сесть в кожаное рабочее кресло, стоявшее рядом с письменным столом, и более внимательно прочитать их содержание. Копирка была совсем новая — вероятно, Бенджамин заложил ее в машинку, когда печатал последнюю в своей жизни страницу какого-то научного исследования.

— Интересное кино, — задумчиво пробормотал Виджей, закончив чтение, и еще некоторое время оставался сидеть в кресле, держа в руках черный лист копировальной бумаги. Затем он сложил копирку вчетверо и положил ее в тот же верхний карман куртки, где уже лежали другие вещественные доказательства по делу, которое становилось все более интересным. Еще через секунду инспектор встал, вышел из кабинета, закрыл дверь на ключ и, быстро нагнувшись, прикрепил снизу к косяку узкую полоску бумаги.

Спустившись вниз, он медленно, часто останавливаясь, прошелся по посыпанной мелким гравием дорожке и, выйдя во двор, спросил у поджидавшего его у ворот слуги-чокидара:

— А где секретарь?

— Так он, инспектор-сааб, уехал, — ответил слуга, вытянувшись во фронт.

— Я тебя очень попрошу — если заметишь что-нибудь неладное или странное в доме, вот тебе мой телефон — позвони сразу же, — сказал Виджей.

— Обязательно, инспектор-сааб. — Слуга с почтением принял из рук инспектора служебную визитку, зажал ее между ладонями, склонил в низком поклоне голову.

— Пора домой, на сегодня хватит. Надо все хорошенько взвесить, — подумал Виджей, садясь в машину. Он жил в старой части столицы, минутах в тридцати езды от особняка Смитов. Выруливая машину вдоль полукруглого сквера на проезжую часть улицы, инспектор обратил внимание на одинокую фигуру человека в оранжевом одеянии отшельника, сидевшего у ствола эвкалипта. Мысленно отметив, что за сегодня этот странник уже второй раз ему здесь попадается, он прибавил газ, выехал на дорогу и поехал, набирая скорость, в Старый город.

День был уже в самом разгаре. Миновав новые кварталы столицы, Виджей переехал по мосту через речку и резко замедлил скорость — дорога сузилась и была до предела загружена повозками, тачками, людьми, каждый из которых торопился куда-то по своим неотложным делам, а все они вместе составляли безликую толпу, живущую какой-то общей жизнью, общими заботами.

«Как в термитнике», — невольно подумал Виджей, вспомнив слова комиссара Фарука о странном увлечении Бенджамина Смита.

Умело лавируя в узких улочках Старого города, инспектор минут через десять свернул в свой, еще более узкий переулок. Прохожие, чтобы пропустить полицейский джип, должны были почти вплотную прижиматься к стенам домов. Около его дома переулок заканчивался небольшим тупиком, места в котором Виджею как раз хватало на то, чтобы развернуть, едва не касаясь стен домов, свою машину. Прямо с улицы узкая деревянная лестница вела на второй этаж, на балкон, опоясывавший старый, с отсыревшими стенами дом. На этот деревянный, местами прогнивший балкон выходили двери больше десятка комнат, многочисленные обитатели которых, в основном старики, старухи и маленькие дети, высыпали погреться на зимнем солнышке, и Виджей не без основания опасался, что однажды балкон не выдержит такой уже непомерной для своего почтенного возраста тяжести и рухнет вниз.

Сидевшие на балконе дружно приветствовали инспектора — для них он был «большим саабом». Правда, некоторые не понимали, почему инспектор ютится в своем более чем скромном жилище, тогда как другие полицейские, даже ходившие в низких чинах, уже давно приобрели собственные особняки или просторные квартиры в домах-новостройках. Другие, наоборот, уважали и ценили инспектора за то, что, как они понимали, следуя законам предков, он не предавался житейской суете, берег свою душу, четко выполнял предначертанную для него в этой жизни обязанность полицейского, за что будет сполна награжден богами и получит куда лучшую долю в грядущей жизни.

Виджей жил в этом доме уже третий год. Он переехал сюда сразу после гибели своей жены, покинув принадлежавший тестю дом и отправив дочь к матери, в восточную провинцию, почти за тысячу миль от столицы. Мать переехала туда, в свой родной город, уже давно, сразу после смерти отца, когда Виджей еще учился в Полицейской академии. Он регулярно навещал свою мать. Вот и сейчас Виджей планировал взять на рождество очередной отпуск и провести его с дочерью, которая становилась уже совсем взрослой — скоро 10 лет исполнится.

Виджей открыл дверь, вошел в свою комнату, зажег газовую плиту, стоявшую в небольшом углублении справа от входа. Открыл старый, постоянно дребезжащий во время работы холодильник, который ему достался в наследство от бывших жильцов квартиры. Случилось настоящее чудо, — выиграв миллион анн по национальной лотерее, они купили собственный дом. Холодильник у Виджея был почти всегда пуст: бутылка молока да пачка сырков, несколько бутылок «Кока-колы» и содовой — вот и все его содержимое. Инспектор достал молоко, налил в маленькую кастрюлю, поставил на огонь. Только сейчас он почувствовал, как холодно было в комнате. Вчера, уходя на дежурство, он забыл закрыть ставни, и всю ночь через раскрытые окна — они, как и везде в Старом городе, не были застеклены, а имели только железные решетки — дул холодный декабрьский ветер.

Виджей достал из железного, покрашенного зеленой краской шкафа старенький шерстяной плед, набросил его на плечи, включил телевизор и пошел заваривать чай. Еще стоя у плиты, он услышал знакомые звуки мелодии, сопровождающей передачу «Йога для всех», которую вел Джай-баба. Раньше Виджей обычно не смотрел эту передачу — уж слишком вызывающе красивы были участвовавшие в ней девушки-ассистентки, читавшие хорошо поставленными голосами письма любознательных телезрителей или показывавшие под аккомпанемент гитары различные «асаны» — позы гимнастики хатха-йоги. Неприятен ему был и сам ведущий этой программы — новоявленный «живой бог», как его называли в газетах, Джай-баба: человек без определенного возраста с постоянной полуулыбкой на лице, жесткими темно-коричневыми глазами, с копной пепельно-черных волос на голове, облаченный в длинный, по самые всегда голые ступни, оранжевый балахон.

Действительно, что-то демоническое было в странном облике этого еще совсем недавно никому не ведомого мистика, появившегося в столице года два назад откуда-то из далекого горного ашрама, а вернее, выдолбленной в скале легендарной пещеры, куда к священному лику богини Кали ежегодно в эти декабрьские дни узкими горными тропами шли сотни паломников. В столице у Джай-бабы сразу же появились именитые поклонники.

Никто точно не знал, откуда у вчера еще никому не известного отшельника появились столь большие деньги, позволившие ему построить целый комплекс современных зданий, превратить йога-центр в одну из главных достопримечательностей столицы.

Виджей немного посмотрел программу, отметив про себя, что у Джай-бабы неплохой вкус, особенно инспектору понравилась девушка, читавшая письма телезрителей, но затем понял, что даже это зрелище не заменит нескольких часов сна после ночного дежурства. Он выпил чая, который его немного согрел, закрыл ставни. В комнате стало темно. Виджей на ощупь нашел плед, лег на кровать и почти мгновенно заснул.

Проснулся он от телефонного звонка. Обычно, приходя с ночного дежурства, инспектор отключал телефон, по сегодня так устал, что забыл это сделать.

— Господин инспектор! — Он сразу узнал голос своего помощника. — Комиссар Фарук просит вас срочно приехать в управление.

— Хорошо, скоро буду, — со вздохом ответил Виджей, положил трубку и тут вспомнил чертовщину, которая городилась ему во сне, — огромную, занявшую полнеба фигуру богини Кали с окровавленным топориком в руках, которая подходила все ближе и ближе к нему, и чувство опасности подступало комком к горлу.

«Сегодня же начинается праздник богини Кали», — вспомнил инспектор и усмехнулся — лицом богиня, виденная им во сне, была похожа на Джай-бабу, а отрубленная голова в ее нижней левой руке была головой комиссара Фарука, которая при этом чувствовала себя нормально и отдавала команды.

Виджей не любил праздник богини Кали, да и сама богиня была как-то не очень ему симпатична, хотя он и понимал, что она лишь олицетворение одной из сторон человеческой жизни, отражающее чувство растерянности человека перед вечностью, и это чувство все более усиливается у него по мере продвижения к концу своего кратковременного существования в бренном мире.

Рабочий день в полицейском управлении близился к концу, о чем говорили не только стрелки на больших часах, висевших в вестибюле на первом этаже здания, но и поведение самих полицейских чиновников. Работающие здесь четко делились на две категории — служащие, отбывавшие рабочее время от звонка до звонка, и оперативный состав, для которых практически не существовало строго установленного времени прихода на работу и ухода домой. Многие оперативники часто вообще не покидали на ночь управление. Столицу в последние месяцы буквально захлестнула волна преступности. Безработных и бездомных становилось все больше, они пополняли преступный мир, вливались в существующие банды, а то и просто сами, познакомившись на бирже труда, где уже отчаялись получить работу, брали в руки палки и нападали по ночам на дома в зажиточных кварталах. Таксисты ночью боялись останавливаться на городских улицах, хотя уже давно ездили по двое, с напарником. Полиция не успевала выдавать разрешения на покупку и хранение огнестрельного оружия, цены на которое подскочили за год в несколько раз. Поэтому в управлении отменили отпуска, усилили патрулирование кварталов в новой части столицы.

Машинистки и секретарши почти одновременно, как по команде, отпрянули от своих пишущих машинок, порылись в сумочках, достали зеркальца и начали подготовку к выходу на улицу — значит, времени было уже без пяти шесть.

В отделе Виджея уже ждали два его помощника.

— Что-то шеф слишком сильно нервничает, — начал Рамиз, — два раза за последние десять минут звонил, интересовался — не приехали ли вы. — Он протянул инспектору новенькую пахнущую клеем папку с надписью на обложке: «Дело Б. Смита». — Мы здесь кое-что сумели разузнать о друзьях и знакомых этого англичанина — получается веселая компания. — Он хотел продолжить, но в эту минуту в комнату почти вбежал, а вернее, вкатился необычно взволнованный доктор Найду.

— В хорошенькую, однако, историю вы со своим комиссаром втянули старика! — Доктор бросил на стол перед Виджеем два листа бумаги — стандартные формуляры экспертизы, заполненные разными почерками. — Кто-то нарочно перед самой пенсией хотел посмеяться надо мной, доказать мою некомпетентность, — возбужденно продолжал доктор Найду, — сначала обнаруживают следы какого-то наркотика и говорят мне, что я ничего не понимаю в криминалистике, затем требуют, чтобы я подписал всякие липовые бумаги. Но я ведь сразу понял — дело здесь нечисто. Не может человек левой вытянутой до предела рукой попасть себе в самое сердце. Так что получается — это никакое не самоубийство, а обыкновенное стопроцентное убийство. Об этом я уже доложил комиссару.

Виджей взял в руки бланк с результатами экспертизы. Там в самом конце, в заключении, указывалось, что выстрел сделан с расстояния полуметра, отпечаток указательного пальца левой руки, найденный на курке пистолета, не принадлежит Бенджамину Смиту, а это дает основание предположить, что англичанин был убит. И подпись: «Главный эксперт-криминалист д-р Найду».

— Да, этого нам еще не хватало, — произнес инспектор.

— Ладно, я пойду домой, как-никак сегодня праздник богини Кали. Но очень вас прошу, инспектор, — и об этом я также сказал комиссару — больше меня в такие дела не втягивайте. Стар я для этого и хочу спокойно дожить последние два месяца, оставшиеся мне до пенсии.

Едва доктор Найду вышел за дверь, как на столе у Виджея раздался щелчок селектора, и из динамика послышался голос комиссара Фарука:

— Что, инспектор Виджей еще не пришел?

— Добрый вечер, господин комиссар. Я только что зашел. Через минуту буду у вас, — ответил Виджей и, подмигнув своим помощникам, встал, взял со стола тоненькую папку с пока что немногочисленными материалами по делу Бенджамина Смита и вышел в коридор.

Обычно комиссар редко общался наедине даже со старшими офицерами управления, и поэтому вызов к нему почти всегда означал, что случилось нечто экстраординарное.

— Дело принимает совершенно неожиданный оборот, — начал комиссар, как только Виджей вошел к нему в кабинет. — Есть основания предполагать, что этот англичанин, Бенджамин Смит, отнюдь не покончил жизнь самоубийством, а был кем-то убит. Это, безусловно, станет сенсацией завтрашних газет, но пока сведения об этом к ним еще не просочились, надо срочно начинать поиски убийцы. Я здесь собрал кое-какие материалы об образе жизни погибшего — есть интересные факты. Так, известно, что он состоял в любовной связи с артисткой кабаре — Кэтти, у которой ранее был любовник — некий Али Натвар. По сообщениям хозяина кабаре, между Смитом и этим Али Натваром, личностью достаточно темной, на прошлой неделе произошла небольшая стычка в фойе кабаре. До драки дело, правда, не дошло, но Натвар обещал разделаться со Смитом, если тот не оставит в покое Кэтти. Так что начинайте сразу с кабаре, арестуйте Натвара, а если будет достаточно оснований — задержите и Кэтти.

Виджей был несколько удивлен столь неожиданной активностью комиссара — собрать все эти сведения за те чуть более получаса после того, как была установлена причина гибели Смита, было очень непросто, тем более что его помощники никаких сведений о связях, имевшихся у Смита, комиссару еще не давали — они были в папке, которая была сейчас у него в руках.

Инспектор понимал, что комиссару необходимо как можно скорее рапортовать начальству, что раскрыто преступление, о котором завтра будут говорить буквально все — от чистильщика обуви до президента. Он еще раз пожалел, что дал впутать себя в это дело — полицейский нюх подсказывал Виджею, что оно не такое простое, как думает комиссар.

— Вот, возьмите — ордер прокурора на арест Али Натвара. — Комиссар протянул инспектору лист на знакомом ему официальном бланке.

Этого, конечно, инспектор уж никак не ожидал — получить от прокурора ордер на арест, имея лишь косвенные улики, было практически невозможно. Но Виджей ничего не сказал, взял ордер и вышел из кабинета.

«Натвар так Натвар — хорош, наверное, тип. Вполне мог и этого англичанина убить», — подумал инспектор.

Правда, мотив ревности его как-то не очень убеждал. Для людей, связанных с кабаре, это чувство не было характерным. Узнать домашний адрес Натвара не составляло труда — и уже через 15 минут инспектор Виджей вместе с двумя помощниками подъехал к довольно неказистому на вид двухэтажному дому. Из таких домов состоял весь квартал «для лиц со средними доходами». В основном здесь обитали государственные служащие, мелкие предприниматели, преподаватели и сотрудники расположенного поблизости столичного университета.

Инспектор подошел к небольшим, в человеческий рост, металлическим воротам, служившим одновременно и калиткой, откинул рукой защелку, открыл одну створку и вошел в небольшой дворик. За ним последовали его коллеги. Судя по четкому отпечатку колеи на песке у входа в дом, было ясно, что здесь недавно стояла машина. Виджей подошел к двери, нажал на кнопку звонка. Резкий его звук громко отозвался внутри. Никто не отвечал. Инспектор нажал еще несколько раз.

— Иду, иду, — откуда-то сбоку раздался старческий голос, и из-за небольшого проема, отделявшего стену дома от соседнего забора, вышел сгорбленный, закутанный в серую поношенную накидку старик.

— Али Натвар дома? — строго спросил инспектор, показывая свое удостоверение.

— Нет сааба дома. Еще вчера днем куда-то уехал и до сих пор его нет. А вы кто будете?

Виджей понял, что старик по неграмотности не разобрал, что было написано в полицейском удостоверении.

— Мы, отец, из страховой компании. У вашего дома страховка скоро истекает, надо продлевать.

— Я ничего не знаю. Вот хозяин приедет — тогда приходите.

Инспектор решил не терять здесь больше времени, попрощался со стариком, сел в машину вместе со своими помощниками и направился в кабаре «Монте-Карло».

Время для кабаре было еще раннее. В зале, где выступало варьете, небольшой оркестр разучивал новую популярную песню, столики были поставлены один на другой, в зале шла уборка. Виджей прошел через открытую дверь внутрь, повернул налево, обогнул пустующий бар и вошел в узенький коридор, по сторонам которого находились гримерные, гардеробные, кабинеты администрации. Он знал, что директора в это время всегда можно застать в его кабинете — только сейчас можно спокойно заняться делом, прочитать корреспонденцию, проверить счета.

Чарльз Авори, почти двухметрового роста здоровяк, когда-то чемпион континента по боксу среди профессионалов, был известной фигурой в ночной жизни столицы. Карьеру он иногда в буквальном смысле делал своими руками, вернее сказать, кулаками, что нередко приводило его к конфликту с законом. Инспектор знал, что Чарльз Авори далеко не последний человек в преступном мире столицы. Поговаривали, и, кстати, не без оснований, что он — правая рука Мирзы Хана, руководителя наркомафии. Но поймать Чарльза Авори на каких-либо нелегальных делишках полиции никак не удавалось.

— Здравствуй, Чарли. Как дела? — Виджей вошел в кабинет директора и сел на стул у двери.

— А, инспектор, — ответил Чарльз, почти не отрывая взгляда от бумаг, лежавших перед ним на огромном столе из темного дерева. По тону голоса можно было предположить, что он будто с утра только и дожидался инспектора и удивлен не его появлением, а тем, что тот пришел так поздно.

— Где Али Натвар? — спросил, решив не терять времени, Виджей.

— Я тоже хотел задать тебе, инспектор, этот же вопрос. Да, действительно, где этот сукин сын? — Директор отбросил левой рукой прочитанную им бумажку, встал из-за стола.

— У меня из-за него программа горит, а он уже второй день не является на работу. Пусть только объявится — я его сначала немного нокаутирую, а потом уволю. — Бывший боксер поднял руки и резко ударил правым кулаком по ладони левой руки.

Инспектор понял, что если уж сам Чарльз Авори не знает, где искать своего управляющего, то дело серьезное.

— Ладно, не грусти, Чарли. А если вдруг узнаешь, где он, позвони мне. Есть у нас к нему небольшое дельце. Договорились?

— Буду, как всегда, рад оказать услугу хорошим людям. — Чарли ухмыльнулся.

— Да, кстати, а где я могу найти вашу Кэтти? — повернувшись, не доходя до двери, спросил инспектор.

— Она вчера была выходной. Так что, наверное, дома. У нее, как вам, вероятно, известно, неприятности. Боюсь, что сегодня придется отменять ее программу. — Чарльз Авори сел за стол, взял левой рукой очередную бумагу.

На улице коллеги инспектора бесцельно слонялись около машины.

— Кажется, действительно наш красавчик влип в это дело и дал деру. Но ничего, если не мы, то этот боксер обязательно его отыщет — не любит он, когда его дела как-то соприкасаются с уголовной полицией. — Виджей выехал на проезжую часть и прибавил скорость. — Теперь нанесем визит вежливости певичке.

Они миновали «веселый уголок», как называли местные жители этот район столицы — сосредоточение ее ночной жизни.

Судя по адресу, Кэтти жила в только что построенном квартале многоэтажных домов, до которого было почти полчаса езды. Поднявшись пешком на десятый этаж (лифт оказался на ремонте) и немного отдышавшись, Виджей позвонил в квартиру с темной табличкой на двери: «Мисс Кэт Сэмпсон». Никто не ответил.

— Вы напрасно время теряете, — раздался грудной женский голос из открывшейся наполовину двери напротив. — Она уехала, наверное, на гастроли; я видела, как она на машине вчера днем куда-то укатила с большим чемоданом.

Виджей сжал губы, покачал головой.

— Кажется, я начинаю опаздывать, — подумал он.

Внизу Виджей, ни слова не говоря, прыгнул на сиденье джипа и дал газ так, что его коллеги подпрыгнули на сиденьях.