Инакомыслие как проблема психиатрии. Право быть другим

Проблема диагностики психических заболеваний, психического здоровья всегда вызывала множество дискуссий и среди психиатров, и среди юристов, и среди психологов. Личность психически здорового человека — понятие неоднозначное. Само понятие «нормальная личность» включает два разнородных термина, так как личность — это всегда индивидуальность, а норма представляет собой схему, усредненную величину. То же самое можно сказать о нормальном темпераменте, характере. У человека с идеально нормальной психикой вряд ли можно обнаружить индивидуальные характерологические особенности.

Диагностическое разделение психического заболевания и психического здоровья зависит не только от профессиональной квалификации, но и от интеллектуальных возможностей, гибкости мышления, общего уровня культуры психиатра. При этом необходимым условием является терпимость, гуманность по отношению к людям с иными взглядами и принципами, чтобы вольномыслие не называть инакомыслием.

Область психического здоровья связана с целым рядом постепенных переходов к клиническим симптомам. Психопатические черты характера и акцентуация отдельных черт личности, сексуальные отклонения, последствия органических поражений центральной нервной системы (травма, инфекция, интоксикация), угнетенное настроение, вызванное ситуационными причинами и пр. могут не сопровождаться нарушениями психики, встречаться у психически здоровых людей, носить легкий и непостоянный характер. Однако их наличие может привести к ошибочному установлению психического заболевания. Многогранность личностных особенностей и их проявлений позволяет также манипулировать психиатрическим диагнозом, неоправданно расширять границы диагностирования психического заболевания у психически здоровых людей. Легче всего делать это при оценке общественной и политической деятельности, не вписывающейся в общепринятые рамки. Даже не оценивая личностные особенности отдельных диссидентов, можно утверждать, что это личности неординарные, сложные, не похожие на других. По сути дела, они, как небольшая горстка декабристов, выступили против мощного тоталитарного государства. Они разобрались в идеологии, привлекательной для многочисленных трудящихся во всем мире. К коммунистическим доктринам свободы, равенства и братства, из-за их привлекательности и притягательности, периодически будут возвращаться идеологи всех времен и народов, не принимая во внимание предшествующий исторический опыт, продемонстрировавший, что построение идеального коммунистического общества — утопия. Диссиденты не побоялись выступить с критикой мощной идеологической машины. Естественно, государство не могло допустить никакой критики в свой адрес, и должно было рассчитаться с ними. Вступать в дискуссию по идеологическим вопросам с небольшой горсткой людей государство не могло, так как такое обсуждение пришлось бы вынести на страницы печати. Значительно проще объявить инакомыслие проявлением психического заболевания, что и было сделано.

Отсутствие стандартов диагностики способствует установлению психической патологии у свободно мыслящих или «инакомыслящих» граждан. Диагностические подходы концепции вялотекущей шизофрении и паранойяльных состояний с бредом реформаторства применялись только в СССР и некоторых восточноевропейских странах. В СССР общепринятой являлась классификация форм шизофрении, разработанная Институтом психиатрии АМН СССР. Для обоснования невменяемости диссидентов чаще всего использовался диагноз вялотекущей (малопрогредиентной) шизофрении с преобладанием в клинической картине неврозоподобных и психопатоподобных расстройств с нерезко выраженными шизофреноподобными изменениями личности, не достигающих глубоких степеней. «Этот тип шизофрении, — как пишут Р.А. Наджаров и соавторы в главе „Шизофрения“ („Руководство по психиатрии“, т. 1), — в силу малой выраженности изменений личности и преобладания нехарактерных для „большой шизофрении“ синдромов представляет значительные трудности для отграничения от психопатии и неврозов». Добавить к этому нечего.

W. Reich (ВОЗ, 1973 г.) подчеркнул, что международное пилотажное исследование шизофрении продемонстрировало значительно более частое диагностирование ее в центре А.В. Снежневского в Москве. В отличие от других международных центров, здесь диагноз вялотекущей шизофрении устанавливался в случаях, когда компьютерная обработка достоверно устанавливала маниакальное заболевание, депрессивный психоз и, значительно чаще, депрессивный невроз.

Диагноз сутяжно-паранойяльного развития чаще всего устанавливался, когда ряд конкретных жизненных ситуаций, возникающих при конфликте с политико-чиновничьим аппаратом, необоснованно рассматривали как патологический феномен. В дальнейшем, в процессе анализа конкретных диагнозов украинских диссидентов, будут приведены примеры относительности диагностических критериев, врачебного субъективизма и недостаточной профессиональной компетентности. В таких случаях можно говорить об ошибочной диагностике и неграмотном обосновании диагноза в заключении акта судебно-психиатрической экспертизы.

Однако в 60-70-е годы практически во всех зарубежных классификациях теории, содержащие идеи реформирования общества, борьбы за правду, и религиозные убеждения не относились к бредовым параноическим нарушениям. Советская же психиатрия, исходя из идеологических концепций (которые и тогда не находили абсолютного признания среди представителей культуры, психиатрии в частности), критику существующей политической системы и предложения по ее переустройству относила к бредовым построениям.

В соответствии с третьим пересмотренным изданием американской классификации DSM-IIIR 1987 г. переживания, приемлемые и характерные для иной культуральной группы, нельзя рассматривать как доказательства психоза или бреда. В этой классификации выделяется кверулянтская «паранойя», которая относится к персекуторному бреду, сопровождающемуся чувством страха, и включает такие темы, как преследование больного, слежка, отравление, злонамеренный наговор и т. д. Ни реформаторство, ни религиозные убеждения не значатся как паранойяльность среди критериев каких бы то ни было параноидных нарушений, содержащихся в этой классификации.

Права психически больных в нашей стране по-прежнему нарушаются. Пациенты психиатрических больниц, и, в первую очередь, госпитализированные принудительно, практически не имеют возможности пользоваться услугами адвоката, их жалобы не рассматриваются. Вся жизнь этих пациентов подчинена запретам и ограничениям. При таком отношении психически здоровому человеку, помещенному в психиатрическую больницу, требуются годы, чтобы доказать отсутствие психического заболевания. О том, что в Советском Союзе манипулируют психиатрическим диагнозом в политических целях, весь мир узнал после того, как невменяемым признали генерала Григоренко (экспертиза дважды (в 1964 и в 1969 гг.) диагностировала наличие у него паранойяльного развития).

Петр Григорьевич Григоренко был прекрасным воплощением большевистской мечты. Родившийся в царской России в бедной крестьянской семье, он поднялся до высочайших постов советской власти. Горячий патриот, верный коммунист и настоящий лидер, он стал генерал-майором Красной Армии, оказал глубокое и плодотворное влияние на советскую военную теорию и практику, был осыпан почестями, наградами и высокими должностями. Несмотря на блестящую карьеру, Григоренко оставался чистым, умным человеком и грамотным профессионалом. Постепенно он стал в глазах своих бонз инакомыслящим, и на пике своей карьеры — диссидентом.

О Петре Григорьевиче Григоренко написано очень много. Поскольку С.Ф. Глузман в 1972 г. провел заочную судебно-психиатрическую экспертизу генерала (за что и был осужден на одиннадцать лет), а спустя двадцать лет они вместе с автором этих строк (А.И. Коротенко) представляли Украину в посмертной экспертизе, мы считаем возможным вновь возвратиться к рассмотрению этого случая, так как ознакомились с 29 томами уголовного дела, абсолютно со всеми медицинскими документами (включая не только экспертные и истории болезни принудительного лечения), а также с материалами американской судебно-психиатрической экспертизы и 4-часовой видеозаписью беседы американских психиатров с П.Г. Григоренко. Все эти материалы наиболее наглядно демонстрируют широкие возможности манипуляций психиатрическим диагнозом в политических целях.

Вначале небольшая биографическая справка.

Григоренко Петр Григорьевич (1907–1983) родился в с. Борисовка Запорожской области в бедной крестьянской семье. С раннего детства занимался крестьянским трудом, окончил начальную школу, вступил в комсомол. В 15 лет в поисках работы отправился в Донецк, работал слесарем, механиком, одновременно учась в средней школе. В 20-летнем возрасте поступил в Харьковский политехнический институт и на 3-м курсе по решению партии был переведен в Военно-инженерную академию, окончил ее с отличием в 1934 г., а в 1939 г. — Военную академию Генерального штаба. Еще во время учебы началась блестящая военная карьера Григоренко, прервавшаяся с началом диссидентской деятельности в 1964 г. Участвовал в военных действиях в качестве командира бригады во время кампании против японцев на Халхин-Голе в 1939 г., командовал Дальневосточным фронтом, участник боевых действий Великой Отечественной войны. Имел многочисленные награды. Уже в 1941 г. Петр Григоренко не питал иллюзий относительно гениальности Сталина и на партийном съезде выступил с критикой в адрес последнего за военную близорукость, из- за чего и не получил генеральской должности. Несмотря на свое мужество и профессионализм, войну закончил полковником.

Во время войны у Григоренко были неприятности со СМЕРШем, поскольку там перехватили его письмо к другу с критикой способов ведения войны. Из-за этого звание генерал-майора получил только в 1959 г. после осуждения культа личности И.В. Сталина. С 1949 г. служил в Военной академии им. М.В. Фрунзе, которую окончил в 1945 г., — заместителем начальника отдела научных исследований, начальником отдела кибернетики, начальником кафедры управления войсками, получил степень кандидата военных наук, готовил докторскую диссертацию, учился в Университете марксизма-ленинизма. Был автором 80 работ в области военной науки, большей частью засекреченных, написал монографию «Скрытая историческая правда и преступления против личности».

Выступление П. Григоренко против извращения чистоты учения марксизма-ленинизма, дискриминации в армии по национальному признаку, его требование внести в документы партийной конференции 1961 г. поправку, направленную на ликвидацию условий, способствующих развитию нового культа личности (Н.С. Хрущева), привели к изгнанию Григоренко из академии и переводу-ссылке на Дальний Восток. В 1961 году он основал «Союз возрождения ленинизма», распространял антиправительственные листовки, призывающие к восстановлению ленинских норм и принципов. В феврале 1964 г. был арестован, направлен на судебно-психиатрическую экспертизу в Институт им. проф. В.П. Сербского, где его признали психически больным и направили на принудительное лечение в Ленинградскую специализированную психиатрическую больницу, откуда он был освобожден через год в мае 1965 г. После освобождения на работу его не принимали, работал носильщиком, грузчиком, дворником. Петр Григоренко стал активным диссидентом: критиковал политику партии, правительства, КГБ, открыто выступал во время политических судебных процессов над диссидентами, протестовал против советской оккупации Чехословакии, защищал автономию крымских татар и т. д. Повторный арест — в 1969 г. — закончился повторным направлением на судебно-психиатрическую экспертизу в Институт им. Сербского и направлением на принудительное лечение как душевнобольного. На протяжении четырех лет находился на лечении в специализированных психиатрических больницах, освободился в июне 1974 г. В 1971 г. молодой украинский психиатр Семен Глузман по собственной инициативе, воспользовавшись полученными от адвоката генерала (С. Калистратовой) материалами уголовного дела, а также побеседовав с близкими генералу людьми, провел заочную судебно-психиатрическую экспертизу, в которой профессионально и обоснованно доказал неправомерность диагноза официальной психиатрии. Заключение было напечатано в «самиздате», а Глузман получил семь лет лагерей строгого режима и четыре года ссылки. В 1977 г. Григоренко, не помышляя об эмиграции, уезжает лечиться в Нью-Йорк, где узнает о том, что его лишили гражданства. По собственной инициативе он обращается к виднейшим американским психиатрам и психологам, и те признают его психически здоровым. Только в 1992 г. официальная посмертная судебно-психиатрическая экспертная комиссия на родине П. Григоренко сняла с него клеймо душевнобольного и подтвердила безосновательность многолетнего изнуряющего лечения в психбольницах строгого режима.

Теперь проанализируем медицинскую документацию с точки зрения обоснованности установленного диагноза и экспертного заключения. Дважды, в 1964 г. и 1969 г., у Григоренко отмечали признаки паранойяльного развития (систематизированный бред) на фоне органических нарушений головного мозга, при наличии раннего церебрального атеросклероза, колебаний артериального давления и (отмеченной в анамнезе) полученной во время войны контузии. В 1964 г. в подтверждение паранойяльного развития приводились трактуемые как бредовые «идеи реформаторства, переустройства государства в сочетании с идеями переоценки собственной личности (на уровне мессианства), элементами бредового толкования отдельных фактов действительности с аффективной охваченностью». Этот диагноз был поставлен в соответствии с (сохранявшимся, к сожалению, до недавнего времени) определением бреда реформаторства, развивающегося у «страстных идеалистов», создающих новые политические системы («Руководство по психиатрии», М., 1988). Судя по записям в истории болезни, его идеи «реформаторства» представляли собой ленинские принципы управления государством. В истории болезни подчеркивалась уверенность генерала в истинности своих взглядов, но нигде не просматривались мессианские тенденции. В письмах П. Григоренко в ЦК КПСС, Совет Министров, имеющихся в материалах уголовного дела, содержатся критика отклонений от ленинских идей построения социализма и собственные раздумья по этому поводу. Что касается «бредовых» толкований отдельных фактов, то они исчерпывались негативным отношением к врачам и подозрениями, присущими большинству поступающих на судебно-психиатрическую экспертизу, относительно связи врачей-экспертов со следственными органами. Учитывая, что на экспертизе генерал находился в 4-м специализированном отделении (которое будет подробно описано позднее), можно понять, как у него сформировалось подобное мнение, в истинности которого Григоренко тогда действительно был убежден и пытался убедить в своей правоте окружающих.

В 1969 г., оценивая свое тогдашнее состояние, он употребляет термины «шоковое состояние», «взвинченность», говорит о необычности этого состояния. В 1969 г. диагноз СПЭК о паранойяльном развитии вновь основывается на идеях переустройства общества. К «бредовым идеям реформаторства» врачи отнесли всю правозащитную деятельность Григоренко. Записи в истории болезни носят не описательный, а констатирующий характер: речь идет, в частности, об идеях величия, переоценке собственных заслуг, без расшифровки этих описаний. Записи о наличии у Григоренко бредовых идей величия и реформаторства противоречат сохранившемуся в истории болезни собственноручному письму Петра Григорьевича, которое он адресовал заведующему закрытым отделением проф. Д.Р. Лунцу. Письмо проникнуто сомнениями, неуверенностью в себе, болью за свой народ, сожалением о недостаточности сделанного по сравнению с другими правозащитниками. «Шоковое состояние» 1964 г. Григоренко объясняет тем, что после выступления на партийном собрании он лишился генеральского звания и стал полностью бесправным. По словам Петра Григорьевича, в 1961 г. он организовал «Союз борьбы за возрождение ленинизма», в который входили тринадцать близких ему соратников. После 1965 г. он перестал быть одиночкой, т. к. его контакты с правозащитным движением и правозащитниками значительно расширились.

В материалах уголовного дела и в медицинской документации содержатся подробные данные о жизни Петра Григорьевича. На протяжении всей своей жизни он всегда оставался яркой и незаурядной личностью, не вписывающейся в общепринятые рамки. Ему были присущи целеустремленность, дисциплинированность, упорство, активная жизненная позиция, общительность, энергичность, высокая работоспособность, чувство собственного достоинства, принципиальность, стремление защищать слабых. Обладая аналитическим складом ума, он постоянно учился и занимался самообразованием. Как и любой другой талантливый человек, генерал был самолюбив, самоуверен, иногда даже заносчив. При анализе написанных им работ можно отметить обстоятельность, четкость, детальность и глубокое знание предмета. В Институте им. Сербского, чтобы обосновать наличие бреда величия, использовали такой «психопатологический феномен», как завышенная оценка собственных знаний и способностей, подчеркивая также и вспыльчивость, раздражительность, гневливость, конфликтность, хотя было бы неестественно, если бы в условиях экспертизы «больной» был бы неизменно хладнокровен и уравновешен. Отмечены были также многословность, вязкость, обстоятельность, фиксация на аффективно окрашенных переживаниях (вот уж действительно, странно, что Петр Григорьевич вместо великосветских бесед с врачами волновался о своем будущем, тревожился о судьбах близких!).

Как видно из врачебного описания, генерал Григоренко обладал широким спектром индивидуальных личностных особенностей (и ранее отмечавшихся в его служебных характеристиках), которые однако не приводили к социальной дезадаптации и не мешали его служебному и профессиональному росту, общению с окружающими, друзьями и родными, т. е. эти личностные особенности нельзя расценивать даже как проявления психопатии.

Сотрудники Института судебной психиатрии при установлении диагноза паранойяльного развития личности Петра Григоренко взяли на вооружение такие личностные качества, как сверхценное отношение к своим убеждениям и взглядам, переоценку собственных возможностей и идеи реформаторства: все эти особенности были расценены как болезненные и бредовые. Не имеет смысла останавливаться на определениях паранойяльного бреда, кверулянтской паранойи, отметим только еще раз, что в зарубежных классификациях реформаторство не причислялось ни к одному из параноидных нарушений. Если отнести идеи реформаторства к бредовым, тогда следует признать психически больными всех реформаторов при новых политических формациях и всех страстных идеалистов, проповедующих новые политические системы. Советские психиатры паранойяльные идеи включали в рамки процессуальных заболеваний и кверулянтской паранойи. Григоренко же не пропагандировал никаких новых политических систем, а призывал только не отклоняться от ленинского курса строительства социализма, поэтому говорить о наличии у него хронического психического заболевания в форме паранойяльного развития либо о временном психическом заболевании в виде паранойяльной реакции неправильно. Склад личности Петра Григорьевича Григоренко также нельзя отнести и к фанатичному. А.В. Снежневский расценивал симптомы «фанатиков правды» как разновидность паранойи. У Петра Григорьевича отсутствуют свойственные паранойяльному складу личности консерватизм, приверженность к догмам. На протяжении жизни его личностные особенности и убеждения не оставались непоколебимыми, они постоянно менялись. Григоренко всегда отличался необыкновенной увлеченностью и широтой кругозора. Детская религиозность сменилась атеизмом, а затем — в зрелом возрасте — принятием Бога и верой в высшую справедливость; убежденность в правоте ленинских идей — критическим отношением к ним. Непоколебимость, прямолинейность сочетались со способностью к компромиссам; невыдержанность в отношениях с сослуживцами, горячность, напористость и убежденность в собственной правоте, к которым он сам всегда относился критически, постепенно сменяются более сдержанными формами поведения, уважительным и почтительным отношением к соратникам по правозащитному движению. Таким образом, характеризуя личностные особенности Григоренко, можно говорить о преобладании стеничного радикала. Можно предположить, что психотравмирующая ситуация 1964 и 1969 годов (профессиональный и служебный крах, привлечение к уголовной ответственности, следствие, тюрьма, СПЭК, принудительное лечение) могли вызвать у него кратковременные психологически понятные ситуационные реакции с заострением некоторых личностных черт. Вызывает глубокое уважение тот факт, что даже в этих условиях личность не сломалась, сохранилось чувство собственного достоинства.

В освидетельствовании Григоренко принимали участие корифеи психиатрии — А.В. Снежневский, Я.М. Калашник, Г.В. Морозов, В.М. Морозов, Д.Р. Лунц, Б.В. Шостакович, М.Ф. Тальце и многие в то время менее известные психиатры. К сожалению, психиатрия оказалась на службе у политики. Безусловно, авторы психического заболевания генерала Григоренко выполняли социальный заказ. Многочисленные психиатры, сталкивавшиеся с Григоренко на принудительном лечении и не отмечавшие систематизированный бред, шли на поводу у признанных авторитетов, подчинялись идеологической зашоренности и в конечном итоге проявляли профессиональную безграмотность либо беспринципность. Гражданское мужество проявили психиатры Ф.Ф. Детенгоф, Е.Б. Коган, А.М. Славгородская, И.Л. Смирнова, которые во время амбулаторного освидетельствования генерала в помещении Ташкентского КГБ (после второго ареста) в августе 1969 г. констатировали отсутствие у П.Г. Григоренко психического заболевания и в 1964, и в 1969 году, отметив его высокий интеллект и личностные особенности стеничного плана, а также категорически высказавшись против направления П. Григоренко в психиатрический стационар. В процессе судебного заседания в феврале 1970 г. проф. Ф.Ф. Детенгоф, по-видимому, вынужден был присоединиться к мнению Д.Р. Лунца о наличии у П. Григоренко волнообразно протекающего паранойяльного развития и необходимости принудительного лечения. Коллеги профессора, участвовавшие в экспертизе 1969 года, в 1990 г. свидетельствовали, что он не смог отстоять свое мнение и под давлением сотрудников Института им. Сербского, и в частности Д.Р. Лунца, вынужден был изменить свое заключение.

В США, будучи лишен советского гражданства, Петр Григорьевич в 1978 г. обратился к известному психиатру и доктору медицины Вальтеру Райху с просьбой о проведении судебно-психиатрической экспертизы.

Расширенная комиссия с участием известных психиатров, невролога, нейропсихолога долго беседовала с генералом. Так как Петр Григорьевич не говорил по-английски, консультантом и переводчиком в течение всего обследования был психиатр Борис Зубок, в 1973 г. эмигрировавший из СССР. Комиссия не обнаружила у генерала никаких признаков психического заболевания ни при обследовании, ни в прошлом. Комиссия отметила, что описание П.Г. Григоренко в актах экспертиз Института им. Сербского можно назвать карикатурой на генерала. Консультант-психолог отметила у него широкий диапазон эмоциональных проявлений с хорошо развитым чувством юмора и ироничностью; высоко развитый интеллект, творческие способности, удивительную гибкость мышления и сильно развитое чувство справедливости. Было бы просто смешно, если бы расширенная психолого-психиатрическая экспертная комиссия (проходившая в 1991–1992 гг. в Ленинграде), состоящая из известных психиатров, подтвердила бы прежние заключения о наличии у Петра Григорьевича психического заболевания. Следует сказать, что среди членов комиссии были сомневающиеся, и она оценивала в основном не психическое состояние генерала, а доказательность предыдущих экспертиз.

Сейчас появляются высказывания, утверждающие, что массовых злоупотреблений психиатрией в политических целях в СССР не было. Естественно, что дело Григоренко, в силу высокого положения генерала, уникально и потому получило широкий резонанс во всем мире. Герои же нашей книги — люди малоизвестные, и это только подтверждает факт существования репрессивной психиатрии. Хотелось бы, чтобы это не повторилось.

 

Украинские диссиденты. Кто они?

Масштаб применения мер медицинского характера к политическим диссидентам до сих пор окончательно не известен и, видимо, выяснить это уже не удастся. Безусловно, в психиатрических больницах отбывало наказание значительно больше пострадавших, чем об этом известно общественности. Трудно решить, чья вина значительнее: судебно-следственных работников, фабриковавших материалы об измене родине, по-иезуитски использовавших частные разговоры пострадавших с друзьями, критические замечания относительно существующего положения вещей, рассказываемые анекдоты и т. д., либо — врачей, признававших психически здоровых лиц больными. Естественно, что люди, вырванные из обычной среды и попавшие в условия следствия, теряли сдержанность и уравновешенность, меняли свойственную им манеру поведения, проявляли вспыльчивость, становились склонными к бурным аффективным реакциям, либо безразличными и угнетенными. Но психиатру следует отличать индивидуальные особенности поведения человека в экстремальной ситуации от болезненного нарушения психики. Назначение же принудительных мер медицинского характера с направлением в специализированные (системы МВД) больницы со строгим наблюдением, куда обычно направляли психически больных, совершивших преступления против личности в особо жестокой форме (убийства, изнасилования и пр.), объяснялось исключительно этическими нравственными категориями, вернее, отсутствием таковых.

Комиссия московских врачей-психиатров в 1994–1995 гг. посетила психиатрические больницы специального типа системы МВД в Черняховске, Санкт-Петербурге, Казани, Орле и Сычевске, где смогла ознакомиться с картотекой больных и изучить некоторые истории болезни. В распоряжение комиссии обществом «Мемориал» были предоставлены списки лиц, находившихся в этих больницах на принудительном лечении в связи с обвинением по «политическим статьям» Уголовного Кодекса. Оказалось, что количество больных, подвергавшихся принудительному лечению по политическим мотивам, превышало данные «Мемориала» в десятки раз: оно составляло более 2000 человек.

Большинство психиатрических репрессий приходится на конец 60-х — начало 80-х годов. В то время судебно-психиатрическая экспертиза лиц, привлеченных к уголовной ответственности по политическим статьям, проводилась в Центральном научно-исследовательском Институте судебной психиатрии им. проф. В.П. Сербского. Признанных невменяемыми и больными, их направляли на принудительное лечение в вышеперечисленные специальные больницы системы МВД Российской Федерации.

После снятия (отмены) принудительного лечения жителей Украины переводили в единственную в УССР специализированную больницу г. Днепропетровска. Нам не удалось получить доступ не только к медицинскому архиву этой больницы, но даже к ее картотеке.

Приступая к работе, мы располагали сведениями о пострадавших от психиатрии жителях Украины, предоставленными международным фондом «Женевская инициатива в психиатрии». Список включал 127 человек. Все они были привлечены к уголовной ответственности, им предъявлялось обвинение по политическим статьям или в религиозной пропаганде. Все они, в связи с «психическим заболеванием», были признаны невменяемыми и направлены на лечение в специализированные психиатрические больницы системы МВД. О большинстве из них никаких сведений, кроме фамилии и имени, не имелось. Процессы миграции и эмиграции затрудняли поиски. Несколько человек вообще категорически отказались от встречи, и мы не сочли возможным использовать их биографические данные без их согласия. Нам удалось получить медицинские и юридические архивные сведения о тридцати трех пострадавших. Пятеро из них эмигрировали, здоровы и благополучны до настоящего времени. Об одном рассказал его близкий друг — депутат парламента, с четырьмя мы встретились. Шестеро умерли. С одним мы успели встретиться незадолго до его смерти, психическое состояние пятерых было оценено по архивной медицинской документации. После подробной беседы психиатра и психолога с двадцатью пятью пострадавшими заполнена специально разработанная анкета. Все, с кем мы беседовали непосредственно, вначале крайне неохотно соглашались встречаться с нами и рассказывать о своей жизни, им было тяжело вспоминать о прошлом. О каждом из тех, с кем мы общались, о драматизме их судеб, многообразии жизненных коллизий можно написать отдельную книгу. Мы же хотим проанализировать их жизненный путь и вскрыть причины, по которым психиатрические больницы превратились для этих людей в концлагерь.

Кто же они, наши украинские диссиденты, прошедшие по психиатрическому этапу? Возраст (на момент привлечения к уголовной ответственности) тех, кого мы непосредственно интервьюировали, колебался от 16 до 56 лет. Вместе с тем нельзя сказать, что их антисоветские взгляды объяснялись только незрелостью, бравадой и бунтарскими настроениями, присущими молодости. Группа людей в возрасте до 30 лет по численности не превышала группу более старшего возраста (только четверым, привлеченным к уголовной ответственности, было менее 20 лет: двое учились в школе, двое — в институте). Все они — люди незаурядные, стремившиеся получить образование, изучавшие иностранные языки, юридические науки, математику, выпускники либо еще студенты педагогического института или различных факультетов университета. Поэтому их протест против существующей действительности был обусловлен определенными взглядами, мировоззрением, которые не только формировались под влиянием близкого окружения, но и были следствием желания разобраться, понять, определить для себя систему собственных жизненных ценностей. Все они слушали зарубежное радио, много читали, в том числе и самиздатовскую литературу. Их нежелание смириться с неприглядными фактами окружающей действительности в редких случаях и только вначале носило характер стихийного протеста, а затем перерастало в стойкие убеждения.

Как правило, пострадавшие привлекались к уголовной ответственности по ст. ст. 54–10, 62, 125, 187, 1901, 1961 УК УССР. Им инкриминировались антисоветская пропаганда, клевета на советский государственный строй, изготовление и распространение запрещенной литературы, листовок, намерение эмигрировать, поиски родственников за границей, измена Родине, попытка перехода границы, акции протеста, религиозная пропаганда. В некоторых случаях уголовное дело не возбуждалось, на экспертизу в психиатрическую больницу героев нашей книги направляли как свидетелей по делу. Практиковалось также неправомерное применение ст. 206 УК УССР, и по сфабрикованному обвинению в хулиганстве пострадавших привлекали к уголовной ответственности (после отказа принимать участие в выборах и голосовать за единственного кандидата, либо за попытку опубликовать в газете критическую статью и т. д.).

Так, Я.В.И. окончил среднюю школу с хорошим аттестатом, получил специальность электротехника и работал на заводе. Полностью отслужил двухлетний армейский срок — механиком в частях ПВО. После демобилизации работал в конструкторском бюро настройщиком электронной аппаратуры. В 22 года поступил на заочное отделение географического факультета Киевского университета, успел окончить три курса, много читал, любил классическую музыку. Так как надо было содержать семью, менял места работы с целью повышения заработка: работал звукооператором в театральном институте, инженером в Доме кино, электриком в цирке. Отношения с женой были теплые, отличался спокойным уравновешенным характером. В 1979 г. попытался выехать за рубеж, за что был исключен из комсомола и уволен с работы. Не зная, что в 1979 г. его уже отчислили из университета, он, получив вызов на экзаменационную сессию, представил его на работу, и получил денежное пособие. Его привлекли к уголовной ответственности, обвинив по ст. 194 УК УССР в представлении подложного документа для получения оплачиваемого отпуска.

Во время следствия он сообщил, что не знал об отчислении из университета. Ввиду того, что политическая статья ему не инкриминировалась, Я. был направлен в Киевскую стационарную судебно-психиатрическую экспертизу. За время полуторамесячного пребывания в судебном отделении никаких отклонений со стороны психики у него выявлено не было. Держался он с чувством собственного достоинства, корректно. Виновным себя не считал. О себе рассказывал сдержанно. Психолого-психиатрическое обследование не выявило у Я. психического заболевания, и он был признан психически здоровым и вменяемым в отношении инкриминируемых ему деяний. Находился в местах лишения свободы два года. После освобождения закончить образование не смог. Так как на работу по специальности его брать отказывались, работал транспортировщиком на книжной фабрике, рабочим в совхозе, на чайной фабрике в Грузии. 6 января 1983 г. был повторно привлечен к уголовной ответственности по обвинению (ст. 62 ч. I УК УССР) в том, что еще до первой судимости, «на протяжении 1975–1982 гг., с целью подрыва и ослабления советской власти, систематически проводил антисоветскую агитацию и пропаганду путем изготовления, хранения и распространения документов, содержащих клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй» (дело № 2 — с/83, 1983 г., приговор л. 11). Копия приговора получена у первой жены пострадавшего. По-видимому, при фабрикации первого уголовного дела в 1980 г. не было собрано достаточно доказательств относительно политических взглядов Я., и его обвинили в получении отпуска по подложному документу. Именно поэтому судебно-следственные органы ограничились Киевской судебно-психиатрической экспертизой, и Я. «повезло»: его не направили в Институт им. Сербского. В 1982 г. были получены более подробные сведения о его политических взглядах, в частности о том, что еще с 15-летнего возраста он начал слушать зарубежные радиостанции («Голос Америки», «Би- Би-Си» и др.), в спорах с одноклассниками ссылался на факты, освещаемые этими радиостанциями, уже в 1977 г. говорил о своем желании уехать в какую-либо капиталистическую страну, читал сам и давал читать знакомым зарубежные журналы. В беседах с однокурсниками приравнивал советский государственный строй к фашистскому, говорил о несоблюдении конституционных прав граждан, преследовании инакомыслящих, эксплуатации трудящихся, неправильной оплате труда, о государственной политике дезинформирования мирового общественного мнения, о подавлении демократии и т. д. и т. д. Получив отказ в выезде за границу вместе с родителями жены, продолжал слушать зарубежные радиостанции, читать нелегальную литературу («Информационный бюллетень свободного межпрофессионального объединения трудящихся», 1981 г.).

Можно еще долго описывать все «незаконные и преступные действия» Я. В нашем распоряжении имелись приговор 1983 г. и два акта судебно-психиатрической экспертизы, полученные от первой жены пострадавшего. Кроме того, Коротенко А.И. была лично знакома с супругами Я., которые в настоящее время живут в США. Такие, как Я., конечно, в какой-то степени расшатывали тоталитарную систему. Еще юношей Я. безусловно отличался незаурядностью, пытливым умом, позволял себе смелость иметь собственные убеждения, принципы, взгляды и отстаивать их. Следует отметить анекдотичность предъявленного ему обвинения: дескать, ни в школе, ни в институте ни с кем особенно не дружил (впоследствии именно его соученики, с которыми он «не дружил», дали о нем показания, приведшие к осуждению), «увлекался прослушиванием концертов различных зарубежных оркестров и ансамблей».

Как уже было сказано, Я. повезло. Ему не пришлось пройти через психиатрическую больницу. Во время первой судимости ему сфабриковали обвинение без политической статьи. Поэтому в 1983 г. его повторно направили на Киевскую судебно-психиатрическую экспертную комиссию, которая подтвердила заключение предыдущей экспертизы и признала его психически здоровым.

Следует отметить, что среди тех, кого мы интервьюировали, это единственный случай, когда диссидент был признан абсолютно психически здоровым. Однако неизвестно, как сложилась бы судьба Я., если бы его привлекли к ответственности в 70-е годы, при первой судимости обвинили сразу по политической статье и, как всех остальных диссидентов, направили на экспертизу в Институт им. Сербского. Кроме того, ко времени привлечения Я. к уголовной ответственности общественные деятели, ученые, врачи разных континентов выступали против происходящего в СССР злоупотребления психиатрией в политических целях. И, наконец, в 1976 г. видные психиатры и психологи США после освидетельствования генерала Григоренко признали его психически здоровым. Поэтому Я. не пришлось пройти по психиатрическому этапу.

Еще один пример из прошлого. Здесь от первого привлечения к уголовной ответственности до обвинения по политической статье (ст. 62 УК УССР), прошло четыре года.

М.А.В., 1929 г. Родилась и выросла в Львовской области. Окончила Львовский педагогический институт и три курса Одесского университета. Преподавала немецкий и английский, в перерывах между судимостями работала оператором на почте, воспитателем в общежитии, переводчиком в институте, библиотекарем в школе, кладовщиком на заводе. Так как ее сестра, брат и дядя были репрессированы, рано начала критически воспринимать окружающую действительность, советскую пропаганду и агитацию, активно искала единомышленников. С начала 70-х годов стала заниматься правозащитной деятельностью, подписывалась под петициями в защиту диссидентов, пропагандировала идеи культурной независимости Украины. В 1977 г. ее привлекли к уголовной ответственности по ст. 107, ч. 2 УК УССР, обвинив в избиении учеников. В тот период М. работала библиотекарем в школе. В служебной характеристике отмечено, что она была резка с детьми, особенно со старшеклассниками. Родители якобы обращали внимание директора школы на оскорбительное ее отношение к детям и даже рукоприкладство (следует сказать, что М. — маленькая, хрупкая женщина). В этой же характеристике отмечено, что она «чрезвычайно слабо проводила пропаганду советской литературы» и что она «страстная поклонница украинской литературы и языка» (характеристика районо г. Одессы). В характеристике из одесской средней школы № 1, где М. работала, отмечено, что она всегда выражала недовольство советским образом жизни (плохо работает милиция, мало школ с преподаванием на украинском языке), возмущалась, что украинский язык и литература «в загоне». В связи с указом об амнистии наказание не отбывала. В 1979 г. повторно была привлечена к уголовной ответственности по ст. 125 УК УССР за клевету и скандалы и осуждена на 1 год принудительных работ. При этих судимостях на судебно-психиатрическую экспертизу не направлялась.

М. рассказала, что еще в 1971 г., зная, что диссидентов признают психически больными, по собственной инициативе обратилась в Одесский психоневрологический диспансер. Никаких отклонений со стороны психики у нее выявлено не было (все биографические сведения о М. получены нами из актов судебно-психиатрической экспертизы, во время нашего непосредственного психолого-психиатрического освидетельствования ее, а также из публикаций о ней). Ст. 62 УК УССР была применена к М. при третьем привлечении к уголовной ответственности — в 1980 г. И только в этот раз ей предъявили «истинное обвинение», задним числом инкриминировав систематическое изготовление, хранение и распространение, начиная с 1975 г., антисоветских документов. В этих документах якобы содержались клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй и т. д. Так, в частности, в 1977 г. группа одесситов, в которую входила и М., выступила в защиту искусствоведа, бывшего преподавателя Одесского университета молдаванина Василия Барладяну, арестованного за правозащитную деятельность и обвиненного в украинском национализме. Его лишили работы, и после того, как он обратился к международной общественности, арестовали. В тюрьме Барладяну объявил голодовку. Группа правозащитников, включая и М., обратилась в Одесскую прокуратуру с просьбой передать его на поруки. Текст этого заявления был напечатан в Нью-йоркской украинской газете «Свобода» и передан в эфир радиовещательной станцией «Радио Свобода» 1 июля 1977 г. Напрашивается вывод: при первых двух судимостях М., так же, как и в случае с Я., осуждение по уголовным статьям объясняется боязнью КГБ образца 70 — 80-х годов окончательно дискредитировать себя в глазах мирового сообщества. Сфабриковать статьи обвинения и инкриминировать обоим правозащитникам подделку документов, рукоприкладство, хулиганство было легче и проще, чем обнародовать истинные причины их неугодности властям. Так как М. оказалась упрямой и не испугалась, после третьего ареста она была направлена на судебно-психиатрическую экспертизу и, как большинство диссидентов в СССР, пошла по «психиатрическому этапу». Но об этом ниже.

Все должны были быть одинаковыми, и потому инакомыслие пресекалось повсюду и везде: в школе, в армии, в институте, на службе и даже… в психиатрической больнице. В качестве примера приведем выдержки из биографии С.В.Н., который в общей сложности восемнадцать лет провел в психиатрических больницах.

В политехнический институт С. поступал «убежденным марксистом», но вскоре начались споры и дискуссии, перешедшие в конфликт с преподавателем философии. Перестал ходить на занятия по философии, после чего и был отчислен из института за неуспеваемость. В армии не смог смириться с офицерским очковтирательством, кражами продуктов, денег из домашних посылок, мародерством, антисанитарией. Отличная служебная характеристика, после того, как вместе с единомышленниками он стал открыто критиковать армейскую круговую поруку, сменилась плохим отношением командования и увольнением из армии после обследования в госпитале. На работу устроиться не смог, организовал группу единомышленников, недовольных и критикующих государственный строй. В 1970 г., в 23 года, был привлечен к уголовной ответственности по ст. 62, ч. 1, 64 УК УССР, арестован в Свердловске. В том же году Свердловской судебно-психиатрической экспертной комиссией признан вменяемым с диагнозом «психопатия». Повторная СПЭК в Институте им. Сербского признает его психически больным (шизофрения, вялотекущая форма), невменяемым и рекомендует направить на принудительное лечение в Днепропетровскую специализированную психиатрическую больницу. В 1976 г. С. переводят для лечения на общих основаниях в Макеевскую психиатрическую больницу. За этот период его признали инвалидом II группы, мать оформила опекунство. В настоящий момент мы не проводим дифференциальную диагностику его психического состояния, мы хотим обратить внимание на другое. Через пять лет после перевода С. из Днепропетровской спецбольницы, в 1981 году, во время пребывания уже в психиатрической больнице № 1 г. Макеевки, его — психически больного, недееспособного, инвалида II группы, — вновь привлекли к уголовной ответственности, обвинив (душевнобольного!) в антисоветской агитации и пропаганде (ст. 62, ч. 2 УК УССР), и направили «для отбытия наказания в Днепропетровскую республиканскую специализированную больницу» (из дела № 2-132 1982 г., решение суда Ц-Городского р-на г. Макеевки). В психиатрических больницах С. находился до 1988 г. Мы не смогли получить архивную медицинскую документацию за этот период и проанализировать необходимость столь длительного «лечения» (семь лет) в психиатрической больнице. В ответ на запрос последовало сообщение, что в 1989 г. во время пожара в поликлиническом отделении сгорели медицинские архивы Макеевской психиатрической больницы № 1. Комментарии излишни.

Инакомыслие вызывало у власти ненависть. Действия или высказывания, носящие «антисоветский характер», не имели право на существование и жестоко подавлялись. Представители судебно-следственных органов (МВД, прокуратура, КГБ) утверждали, что такое поведение несвойственно психически здоровым и это служило основанием для первого недобровольного контакта с психиатрами.

 

По психиатрическому этапу

После возбуждения уголовного дела и привлечения к уголовной ответственности к обвиняемому применяется избранная мера пресечения (как правило, арест). Судебно-следственные органы (следствие, прокуратура, суд) при возникновении сомнений в психической полноценности обвиняемого имеют право направить его на судебно-психиатрическое исследование и экспертизу. Экспертиза проводится амбулаторно, стационарно либо заочно по материалам уголовного дела и медицинской документации. Вид экспертизы оговаривается судебно-следственными органами, либо врачи (при возникновении затруднений в определении психического состояния обследуемого) после амбулаторной экспертизы направляют его на стационарную, при этом также может быть продлен обычный месячный срок стационарной экспертизы.

Диссидентам (а также и недиссидентам) в случае признания психического заболевания и собственно невменяемости решение экспертной комиссии не объявлялось.

Существовавшая ранее (и действующая до настоящего времени) практика судебно-психиатрической экспертизы создавала весьма благоприятные условия для злоупотребления психиатрией. Вопрос, который чаще всего ставится перед экспертами-психиатрами — это вопрос о вменяемости обследуемого в период, относящийся к нарушению закона. Но для этого вначале надо доказать, что человек действительно нарушил закон. Вместе с тем экспертиза диссидентов назначалась на начальном этапе следствия, когда факт нарушения закона еще не доказан. Цепочка: обвинение по политической статье — судебно-психиатрическая экспертиза — констатация психического заболевания и невменяемости влекла за собой автоматическое направление на принудительное лечение без предварительного участия в судебном процессе.

Для изучения преступности и личности преступников, для лечения психических расстройств у заключенных и проведения судебно-психиатрической экспертизы, по инициативе ведущих психиатров России В.М. Бехтерева и В.П. Осипова в 1918 г. в Петрограде был организован Диагностический институт судебной невропатологии и психиатрии. Подобное учреждение было решено создать и в Москве. В первых числах мая 1921 г. Пречистенская психиатрическая лечебница, которая берет свое начало от Центрального полицейского приемного покоя для душевнобольных, начавшего свою работу в 1899 г., была преобразована в Пречистенскую психиатрическую лечебницу для заключенных. А в 1922 г. ее переименовали в Институт судебно-психиатрической экспертизы им. Сербского. Институту поручают наиболее сложные и ответственные случаи, и постепенно он все больше и больше приобретает черты типичного научного учреждения. С первых дней существования института неизменным участником экспертных комиссий был Главный психиатр Мединспекции московских мест заключения профессор Краснушкин, организовавший Кабинет по изучению личности преступника и преступности. Евгений Константинович Краснушкин много лет посвятил проблемам судебной психиатрии. Впоследствии, в 1945 году, ему (совместно с акад. Е.Е. Сеппом и проф. Н.А. Куршаковым) было поручено участвовать в судебно-медицинской экспертизе главных военных нацистских преступников Круппа, Штрейхера и Гесса на Нюрнбергском международном судебном процессе. На суде «наци № 3» Гесс симулировал потерю памяти. Он, как известно, переправился на самолете в Англию, где заявлял, что его могут отравить, убить и т. д. Британские психиатры намеревались признать у Гесса шизофрению. Е.К. Краснушкин провел блестящую экспертизу и оценил поведение и черты личности Гесса как психопатические с тенденцией к сознательно-установочному симулятивному поведению. Суд признал заключение Е.К. Краснушкина убедительным, а Гесс в ходе дальнейшего рассмотрения дела в трибунале признался в симуляции.

В течение первого десятилетия существования Института его деятельность носила открытый характер: проводились заседания общества невропатологов и психиатров, организовывались экскурсии для студентов-медиков и юристов, для слушателей различных курсов; в прессе появлялись публикации об институте. В нем работали, читали лекции такие известные ученые, как Д.А. Аменицкий, Н.П. Бруханский, А.М. Бунеев, И.Н. Введенский и другие.

Однако по мере становления в стране тоталитарного режима начинают искореняться либеральные тенденции, ужесточается режим содержания испытуемых, над сотрудниками устанавливается мелочная опека, происходят многочисленные кадровые перестановки. В 1930 г. директором института становится (уволена в 1950 г.) Ц.М. Фейнберг, окончившая в 1916 г. Киевский медицинский институт по специальности врач-терапевт и долгое время работавшая на административных должностях в системе ВЧК и НКВД. Институт им. Сербского был единственным научным учреждением судебной психиатрии, поэтому постепенно в его ведение перешли абсолютно все научно-практические и организационно-методические проблемы судебно-психиатрической экспертизы, включая и руководство периферийными психиатрическими учреждениями. Самые известные ученые-психиатры либо работали в институте, либо сотрудничали с ним. Причем постепенно на передний план стали выдвигаться вполне определенные политические цели. В 1938 г. здесь было создано специальное отделение, куда помещали всех испытуемых, обвинявшихся в контрреволюции (по ст. 58 УК РСФСР), кроме женщин и подростков. Режим содержания в обычных отделениях также ужесточился, более суровыми стали и требования к персоналу. Взаимоотношения между сотрудниками были основаны на недоверии, подозрительности и доносительстве. Истории болезни обвиняемых по ст. 58 УК РСФСР были выделены в отдельный архив, который осенью 1941 г. уничтожили в первую очередь. В комиссию по «разгрузке архива» входил ученый секретарь института Д.Р. Лунц.

Режим секретности привел к тому, что основная масса психиатров не знала о злоупотреблениях психиатрией. Следует иметь в виду, что эти злоупотребления не ограничиваются одним только признанием инакомыслящих психически больными. Однако именно потому, что процессы над инакомыслящими в 60-70-е годы и направление их на «лечение» в специализированные психиатрические больницы системы МВД стали достоянием мировой общественности, начали появляться сведения о «психиатрическом терроре», который руководство института категорически отрицало. Будучи директором института, акад. Г.В. Морозов обладал неограниченной властью и руководил всей судебно-психиатрической службой СССР, Всесоюзным обществом невропатологов и психиатров, непосредственно председательствовал в наиболее важных экспертных комиссиях. «Специальное» 4-е отделение — «государство в государстве» — возглавлял проф. Д.Р. Лунц. Психиатры- эксперты, работавшие с «обычными» уголовниками, не имели туда доступа Один из авторов этой книги, проходивший в конце 60-х годов клиническую ординатуру в институте им. Сербского, совершая обходы во время ночных дежурств, только через окошечко в двери 4-го отделения слышал от дежурного фельдшера: «Все спокойно, все в порядке». Работавшие там врачи никогда не рассказывали коллегам о своей работе. Именно в это отделение со всего Советского Союза направлялись на экспертизу арестованные по политическим статьям. Именно у этого контингента испытуемых активно выискивали психические нарушения, дававшие основание признавать их психически больными, невменяемыми и направлять на лечение в специальные психиатрические больницы-тюрьмы. Таким образом подтверждалось высказывание И. С. Хрущева о том, что при коммунизме только психические ненормальные способны выступать против существующего строя, и выполнялось предложение председателя КГБ Ю. Андропова использовать психиатрию для борьбы с диссидентами (письмо в ЦК КПСС от 29.04.1969 г.). Эти указания эффективно использовались властями в карательных целях для устранения (на неограниченный срок) несогласных, о чем стало известно только благодаря международным акциям. В 1970 г. в Амстердаме вышла книга-памфлет Роберта Ван Ворена «Даниил Лунц — психиатр-дьявол». Это была первая публикация, в которой назывались имена психиатров, участвовавших в злоупотреблениях: Д. Лунц, М. Тальце, известные ученые и теоретики психиатрии — А. Снежневский, Г. Морозов, Р. Наджаров, М. Вартанян и другие руководители основных психиатрических учреждений.

Наследие сотрудников Института им. Сербского разнообразно, широк и многообразен круг их научных интересов. На примере работы института можно представить, насколько сложны проблемы судебной психиатрии.

Практическая экспертная работа почти никогда не приносит известности судебному психиатру, а вот неприятностей эта очень опасная деятельность доставляет множество. На протяжении десятилетий сотрудники института вели обширную научно-практическую деятельность, написали десятки монографий по судебной психиатрии, освидетельствовали тысячи испытуемых, но достаточно было признать какую-то часть психически здоровых диссидентов психически больными, чтобы название института начало вызывать ужас и стало нарицательным. Как участие проф. И. Сикорского в позорном деле Бейлиса и его заключение (не экспертиза) о возможном совершении Бейлисом убийства с ритуальной целью заставило забыть его научные труды, так и практическая деятельность Д. Лунца перечеркнула его военные заслуги и теоретические работы. Труды этих психиатров известны их коллегам, но сами они известны всему прогрессивному человечеству как представители реакционного мировоззрения. Лунц был типичным представителем своего времени. Высокоэрудированный, образованный, умный, он верой и правдой служил режиму и оказался вершителем чужих судеб. Как и многие психиатры, он безоговорочно, полностью принял концепцию акад. Снежневского о вялотекущей шизофрении. Эта концепция стала для советской психиатрии некой границей между московской школой, придерживавшейся расширенного диагностирования шизофрении, и ленинградской и киевской школами, где к диагностированию шизофрении подходили более трезво и взвешенно.

Украинской судебной психиатрии повезло. Диссидентов редко направляли в Киевскую судебно-психиатрическую экспертную комиссию. Судебно-психиатрическое экспертное отделение Киевской городской психоневрологической больницы им. акад. И.П. Павлова было организовано в 1947 г. С.М. Лившицем. Блестящий психиатр-клиницист и судебный эксперт, доктор наук, он много лет председательствовал в судебно-экспертных комиссиях. При этом основанием для диагностических экспертных заключений считал только клинические критерии. Именно ему принадлежала идея организации в Киеве филиала Всесоюзного института общей и судебной психиатрии (в настоящее время — Украинский НИИ социальной и судебной психиатрии). Замечательный, безупречно честный, глубоко интеллигентный человек, Саул Моисеевич Лившиц утром очередного рабочего дня был убит на территории больницы им. Павлова. Убийца, в прошлом не раз проходивший экспертизу, нанес Саулу Моисеевичу несколько ножевых и огнестрельных ранений.

Психиатрия, как и вся медицина 60-80-х годов, была сильна своими школами с определенным направлением научных исследований и преемственностью. Кафедру Киевского медицинского института возглавлял проф. Я.П. Фрумкин, с ним работали И.Я. Завилянский, И.А. Мизрухин, И.Э. Сливко, И.Д. Шевчук и Г.Л. Воронков, который после смерти Я.П. Фрумкина возглавил кафедру. На базе больницы работала кафедра Института усовершенствования врачей и отдел патофизиологии высшей нервной деятельности Института физиологии им. А.А. Богомольца (Е.А. Рушкевич, В.М. Шапошников, Т.М. Городкова, профессора В.П. Протопопов, И.А. Полищук, П.В. Бирюкович). Направлениями их научных исследований были клинико-психопатологическое и патофизиологическое. В диагностически сложных случаях не последнюю роль играла коллегиальность решений. На экспертные комиссии приглашались Я.П. Фрумкин, И.А. Полищук, В.М. Блейхер, в 1956 г. создавший в больнице им. Павлова первую в Украине патопсихологическую лабораторию, Б.М. Куценок, открывший на базе больницы Республиканский консультативный центр; ее главный врач, великолепный эксперт П.Н. Лепехов; блестящий практический психиатр и очень мудрый человек Аким Михайлович Фарбер, в свое время выступавший на Нюрнбергском процессе с показаниями о геноциде. На расширенных комиссиях все присутствовавшие активно высказывали самые разнообразные точки зрения. Рядом с С.М. Лившицем все годы работала заведующая судебным отделением Наталья Максимовна Винарская, крайне принципиальный и невероятно добросовестный человек…

К сожалению, в последние годы расширенные комиссии встречаются все реже и реже. Авторы этой книги хотят воспользоваться случаем и высказаться за необходимость расширенных судебно-психиатрических экспертных комиссий в диагностически сложных случаях. Пример работы Института им. Сербского как единственной высшей инстанции в судебной психиатрии свидетельствует о том, что какое-либо одно учреждение не должно становиться вершителем судеб. В Киеве сейчас экспертизу проводят два учреждения — Киевский городской центр судебно-психиатрической экспертизы и отдел судебных экспертиз Украинского НИИ социальной и судебной психиатрии. Таким образом сохраняется и система проведения экспертизы, и основные позиции. Конечно, в судебно-психиатрических экспертных комиссиях должны участвовать специально подготовленные судебные психиатры, имеющие также опыт работы в общей психиатрии, так как узкая специализация всегда ограничивает возможности широкого клинического мышления. Не хотелось бы, чтобы судебные психиатры становились узкими специалистами, «подобными флюсу».

И, наконец, самый сложный аспект: как могло случиться, что психически здоровым людям был поставлен диагноз психического заболевания? По сравнению с медициной в целом, в практике психиатрии этические вопросы приобретают особую остроту, поскольку именно здесь недобровольные формы лечения узаконены, так как необходимы. Психически здоровые нуждаются в защите своих прав и охране от социально опасных психически больных, так же, как и психически больные — в охране при ущемлении их прав. Это создает предпосылки для злоупотреблений. То, что видные психиатры признавали психически больными Петра Григоренко, Жореса Медведева, Ивана Яхимовича и других, никак нельзя объяснить диагностическими ошибками. Но как могли десятки врачей на протяжении многих лет подтверждать эти диагнозы во время пребывания таких пациентов на принудительном лечении, а затем наблюдая их в психоневрологических диспансерах? Что это — страх перед авторитетами и трусость? бездумное отношение к своим обязанностям? профессиональная безграмотность?

Исследование этой проблемы включает много аспектов, и в первую очередь оно касается отношений между государством и психиатром, состояния психиатрии как науки и отношений «врач — пациент». Это проблема этического долга психиатра перед государством и пациентом, о которой можно говорить долго и уже многое сказано. Цель нашей книги — изучение возможности подавления инакомыслия (политического, религиозного и иного) путем квалификации этого явления как психического заболевания.

Как известно, в Советском Союзе, начиная с конца 50-х годов, небольшой, но все же достаточно значительной части инакомыслящих, не страдавших психическими заболеваниями, ставили два успешно дополнявших друг друга диагноза: вялотекущая шизофрения и паранойяльное развитие личности. После II съезда психиатров в 1936 г. понятие «мягкая, вяло- и медленнотекущая шизофрения» исчезло. В 1963 г. ленинградский профессор И.Ф. Случевский утверждал, что медленнотекущей шизофрении не существует. Однако школу А.В. Снежневского и его сотрудников, разработавших в 60-е годы диагностическую систему, в т. ч. и концепцию вялотекущей шизофрении, поддерживали Ф.В. Кондратьев, С.Ф. Семенов, Я.П. Фрумкин и другие. Расплывчатое толкование диагноза «шизофрения» позволяло некомпетентным и недобросовестным психиатрам использовать психиатрический диагноз для немедицинских целей. Под диагноз «вялотекущая шизофрения» подводились стойкие неврозо- и психопатоподобные расстройства, стертые аффективные проявления, подозрительность, которыми и определяли клиническую картину на всем протяжении заболевания. Эти диагностические критерии перечислены в «Руководстве по психиатрии» (1983 г., т. 1, стр. 334). Такое описание шизофрении позволяло индивидуальные личностные проявления укладывать в рамки болезни и признавать душевнобольными практически здоровых людей.

К людям, обладающим паранойяльным складом личности, относили, в соответствии с мнением проф. А.В. Снежневского, «фанатиков правды», убежденных в правоте своих взглядов. Такой тенденциозный подход к диагностированию паранойяльной психопатии и паранойяльного развития противоречит обычному здравому смыслу. Как утверждает К. Леонгард, «потребность в справедливости — поступки, напоминающие паранойяльное развитие. Однако борец за объективную правду не может быть параноиком. Истинное чувство справедливости, правдолюбие, альтруистическое чувство несвойственны параноику».

Из сказанного видно, что сам процесс установления психиатрического диагноза ненадежен и может основываться на предвзятости; кроме того, при диагностировании психического заболевания в качестве аргументов привлекаются субъективные расплывчатые критерии. Отсутствие четких диагностических критериев, четко определенных стандартов диагностики способствует применению карательной психиатрии к энергичным и способным гражданам, не согласным с властями. При этом большинство психиатров склонны считать, что такой ошибочный диагноз менее опасен, чем неустановление психического заболевания.

Одной из первых всемирно известных жертв психиатрического террора в СССР стал Леонид Плющ. Он с медалью окончил среднюю школу, неоднократно был победителем математических олимпиад, получил образование в Киевском университете, который окончил в 1962 г. Во время обучения на механико-математическом факультете отличался разнообразием интересов: посещал психиатрический кружок при кафедре психиатрии Киевского медицинского института; интересовался модными тогда проблемами внушения на расстоянии — гипнозом, телепатией; участвовал в опытах по тренировке под гипнозом различных способностей. Кружком руководили известные киевские психиатры — проф. Я.П. Фрумкин и доц. И.Я. Завилянский. Группа математиков на кафедре психиатрии пыталась разработать модель психозов. Л. Плющ быстро понял практическую неосуществимость этого (по крайней мере, на том этапе развития знаний) и перестал заниматься этой тематикой.

После окончания университета четыре года был инженером-математиком в Институте кибернетики АН УССР. Работал над моделированием биологических систем, опубликовал статьи «Математическое моделирование систем управления уровнем сахара на вычислительной машине», «К оценке организации нейронных структур», докладывал свои работы на семинарах, научно-технических конференциях, исследовал проблемы философии и психологии игры. Интересовался литературой по структурному анализу, которым пользовался при опробовании морфологии игры, гипотезами о происхождении и истории игр, вопросами математической теории экспериментальных игр. Остается только сожалеть, что Леониду Ивановичу не дали возможности заниматься интересующими его научными проблемами. А самое печальное, что в качестве доказательства душевного заболевания были использованы именно его разносторонние (не хаотичные, а целеустремленные) научные интересы.

В «Історії хвороби Леоніда Плюща» (1976) приводятся свидетельства его друзей во время следствия: «…математик, который интересовался биологией и психологией, человек большой духовной культуры… в свои 33 года он был в расцвете творческих сил. Круг его интересов — кибернетика, математика, теория игры, социальная психология, культурология… Главное, что характеризовало его как личность — беспрестанные моральные поиски… С ним легко общались люди разнообразных характеров. Он вначале слушал, иронично уточняя, раздумывая… Убеждения Леонида Ивановича были точны и аргументированы. Это не был фанатизм, категоричность взглядов. Это был человек со здоровой психикой». В официальной характеристике указано, что «Плющ Л.И. проявил себя вдумчивым и исполнительным работником, который относился к своим обязанностям творчески. Принимал активное участие в разработке инженерно-психологической тематики и работе философского семинара. Как и в университете, продолжал оставаться комсомольским активистом. Однако наряду с этим в 1968 г. написал письмо в газету „Комсомольская правда“, как ответ на помещенную там статью о процессе над А. Гинзбургом и Ю. Галансковым». В своем письме Л. Плющ обосновал беспочвенность обвинений, а сам процесс сравнивал с методами судебной расправы 1937 г.

Леонид Иванович принял участие в основании Московской инициативной группы по защите прав человека и являлся одним из основных связующих звеньев между московскими и украинскими активистами группы защиты прав человека. Сотрудничал с «Хроникой текущих событий», занимался распространением журнала, сам писал статьи. В 1972 г. был привлечен к уголовной ответственности и обвинен по ст. 62 УК УССР в антисоветской агитации и пропаганде.

Он был арестован 15 января 1972 г. и до 29 апреля находился в киевском следственном изоляторе КГБ УССР. На допросах Л. Плющ молчал. Его сочли настолько опасным преступником, что даже не рискнули привезти в экспертное отделение больницы им. Павлова, куда доставляли на амбулаторную экспертизу убийц, бандитов, насильников и т. д., и его первая судебно-психиатрическая экспертиза была проведена в следственном изоляторе. Именно здесь в марте-апреле он был освидетельствован экспертами-психиатрами С.М. Лившицем, Н.М. Винарской и Г.А. Кравчук. Эксперты пришли к заключению, что Л. Плющ психическим заболеванием не страдает.

В дальнейшем прокурор по надзору за КГБ Малый и адвокат Плюща Крженицкий утверждали, что в материалах уголовного дела заключение данной экспертизы отсутствует.

Вскоре Л. Плюща перевели в Москву в следственный изолятор Лефортовской тюрьмы, откуда дважды направляли на амбулаторную судебно-психиатрическую экспертизу в Институт им. Сербского. Комиссия в составе Г.В. Морозова, Д.Р. Лунца и А.К. Качаева в июле 1972 г. дала заключение о том, что Плющ Л.И. страдает психическим заболеванием в форме шизофрении с вялотекущим течением, отметив, что с юношеского возраста он характеризуется паранойяльным складом личности с идеями реформаторства, неустойчивостью эмоциональной сферы, некритическим отношением к своему состоянию, является социально опасным и поэтому нуждается в направлении в специализированную психиатрическую больницу на принудительное лечение. Поскольку стационарно Леонида Ивановича не обследовали, такое заключение было дано на основании анализа материалов уголовного дела и рукописей, то есть черновиков будущих статей на темы морали, этики и социальной философии, психологии. Естественно, что черновики представляли собой отрывки — с пропусками, незаконченными выводами.

К моменту проведения третьей экспертизы в сентябре 1972 г. Леонид Иванович уже долго находился в изоляции, ничего не знал о жене, детях, друзьях, из-за чего очень переживал. Придерживаясь точки зрения, что никто никого не имеет права судить за убеждения, он не желал принимать участие ни в следственных действиях, ни в судебных заседаниях, ни в судебно-психиатрической экспертизе. Поэтому вел себя сдержанно, отвечал лаконично, мало рассказывал о себе. Экспертная комиссия под председательством А.В. Снежневского, с участием Г.В. Морозова, Д.Р. Лунца и А.К. Ануфриева подтвердила предыдущее заключение — хроническое психическое заболевание в форме шизофрении, которое характеризуется ранним началом и формированием паранойяльных нарушений с элементами фантазии, наивности суждений, с появлением идей изобретательства в области психологии. Вновь была отмечена социальная опасность этого интеллигентного и корректного человека и рекомендовано принудительное лечение в специализированной психиатрической больнице. Академик А.В. Снежневский у себя дома сказал жене Л. Плюща откровенно: «Будет ли лучше для него провести семь лет в колонии строгого режима?».

С точки зрения тогдашней психиатрической логики, Плющ на первый взгляд был «неразборчив в своих интересах»: кибернетика и психиатрия, древнеиндийская философия и структурная лингвистика, история иудаизма и теория игры в нарды. Однако это свидетельствует не о разбросанности, а о разносторонности и многогранности. У него была богатейшая библиотека. Аналитик по складу ума, математик-теоретик, Плющ руководствуется положениями математической логики. И при этом — высокая нравственность, глубокий интерес к этическим проблемам (тончайшее соблюдение этики). Он раздумывает над психологией ренегатства и социального непротивления, пассивности масс по классической формуле «моя хата с краю». Его интересовали поведение российской интеллигенции в прошлом и настоящем, истоки и причины ее моральной деградации в переходные исторические моменты. Трагично, что всего этого не поняли психиатры. Работы Л. Плюща, при всей их сложности, не носят печати книжности, абстрактного теоретизирования. Каждая — живой отклик на проблемы дня, нашей действительности. Государство в работах Л. Плюща — это не абстрактное государство, это наша страна, а психология — не теоретическая модель, а состояние души автора и его современников. Сталинизм интересует его не как историческое явление, а как психологический феномен. Можно привести множество примеров в пользу «антиэкспертизы» Леонида Плюща, доказывающих его психическую нормальность, но лучшее доказательство — его жизнь после освобождения.

В октябре 1972 г. Л.И. Плющ был возвращен в киевский следственный изолятор. В декабре следствие заканчивается, и жена Плюща впервые узнает, что Леонид Иванович является душевнобольным. В течение пяти дней, с 25 по 29 января 1973 г., продолжается заседание Киевского областного суда. В соответствии с заявлением судьи Дишеля о том, что данный процесс составляет государственную тайну, суд был закрытым, а зал заседания — пуст. Там. присутствовали лишь три члена суда, прокурор и адвокат. Ни обвиняемого, ни экспертов, ни жену и родных не вызывали. Суд постановил направить Л.И. Плюща на принудительное лечение в специализированную больницу.

Следует отметить, что около полугода на высшем республиканском уровне (Кассационный суд, протест прокурора, пленум Верховного суда Украины) рассматривался вопрос о том, в какой психиатрической больнице его лечить. Однако 5 июня 1973 г. Верховный суд УССР вынес окончательное решение: направить Леонида Плюща в специализированную психиатрическую больницу системы МВД в связи с особой социальной опасностью его антисоветской деятельности, — хотя деятельности как таковой и не было. Нельзя же отнести к деятельности подпись под письмом-обращением Инициативной группы в ООН, хранение у себя дома материалов самиздата и наличие собственных взглядов на существующий строй.

О том, какому лечению подвергался Л. Плющ и как это лечение сказалось на его здоровье, будет подробно рассказано в соответствующем разделе. Здесь же лишь подчеркнем, что главным критерием диагностирования психического заболевания являются данные катамнеза — истории жизни после установления этого диагноза, а также степень социальной адаптации. После эмиграции в 1976 г. наш диссидент стал полноправным гражданином Франции, писателем и в дальнейшем никогда не сталкивался с психиатрами. Мы же, интервьюируя его в ноябре 1995 г., встретились с деликатным, вежливым, внимательным, немногословным, ироничным человеком, который, несмотря на всю неординарность и трудность своей судьбы, не сломался и не ожесточился.

Пройдя все круги психиатрического этапа, иронично относится к себе О.В.Я., называющий себя «бунтарем местного значения». Из-за своего правдолюбия и нетерпимости ко лжи и цинизму он ушел со 2-го курса юридического факультета Иркутского университета. Прослужил три года в войсках особого назначения. После демобилизации год работал в милиции, откуда его уволили после написания фельетона «Школа держиморд». Поселился в Александрии Кировоградской области, работал на шахте. Снова начал писать — статьи в стенгазету, пытаясь противостоять бюрократизму и отстаивать права шахтеров. Вместе с единомышленниками занимался организацией свободного профсоюза шахтеров. Одновременно работал над книгой «Боль» и поэмой, посвященной «коммунистическому царю Ильичу II», где есть строки и о «чугунном идоле» — Ильиче I:

Ильичу II (Леониду Брежневу) посвящены следующие строки:

Сейчас кажется: ну что особенного в этой несколько наивной эпиграмме? Эпиграммы Пушкина были куда более злыми. О. разделил судьбу современника Пушкина — Чаадаева, которого за вольнолюбие признали сумасшедшим. Причиной ареста О. была, конечно, попытка подрыва существующего строя и антисоветская деятельность — создание свободного профсоюза шахтеров, а вот для обоснования диагноза психического заболевания на вооружение было взято его литературное творчество. В ноябре 1982 г., при амбулаторном освидетельствовании в Кировоградской областной психиатрической больнице, его психически больным не признали и рекомендовали направить на стационарное обследование. После месячного стационарного обследования в Одесской психиатрической больнице судебно-психиатрическая экспертная комиссия под председательством профессора Д.И. Майера пришла к заключению, что у него — шизофрения непрерывнотекущего типа, параноидный (бредовый) вариант. Однако никакая бредовая симптоматика не описана. Затем четыре года «лечения» в Днепропетровской специализированной психиатрической больнице, реабилитация спустя десять лет и снятие психиатрического диагноза. Вновь работал в шахте, баллотировался в депутаты. В 90-е годы работает над книгой «Архипелаг дурлаг».

Еще одна судьба. И.А.М. к моменту ареста исполнилось 34 года. Однако конфронтация с существующим порядком вещей началась еще в Николаевском горнорудном институте. В 17 лет вышел из комсомола, порвав свой комсомольский билет, так как «действительность не соответствовала пропаганде». После провала экзамена по истории партии был отчислен из института. В армии «был потрясен дедовщиной», чувство собственного достоинства не позволяло выполнять распоряжения «дедов», постоянно конфликтовал с сослуживцами-конформистами. К И. относились недоброжелательно, будили по ночам. Был комиссован из армии по ст. 8а-8б с диагнозом «затяжное реактивное состояние с психопатоподобным поведением». После возвращения из армии окончил в 1981 г. Николаевский педагогический институт, работал учителем математики. В 1982 г. написал письмо Брежневу, в котором отказался принимать участие в голосовании. На следующий год под благовидным предлогом его уволили с работы. Работал электромонтером, писал жалобы в Москву. В 1985 г. отказался от советского гражданства. Был направлен на стационарное обследование в Криворожский психоневрологический диспансер, где ему был поставлен диагноз «психопатия паранойяльного круга». 23 декабря 1985 г. разбил окно и был привлечен к уголовной ответственности по обвинению в хулиганстве по ст. 206, ч. 2 УК УССР. Сразу же, в январе 1986 г., был направлен на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу в Днепропетровскую областную психиатрическую больницу. Мы не читали акта СПЭК и не знаем, на основании каких «болезненных проявлений» был поставлен диагноз «шизофрения, параноидная форма, непрерывнопрогредиентный тип течения, смешанный тип дефекта. Невменяем».

Комиссия рекомендовала направить И. на принудительное лечение в специализированную психиатрическую больницу системы МВД. В Днепропетровской спецбольнице, где И. находился до ноября 1987 г., диагноз был подтвержден, его признали инвалидом II группы, лишили гражданских прав. Экспертная комиссия сочла необходимым назначить ему опекуна как недееспособному. Из специализированной больницы «пациент» был переведен в Николаевскую психиатрическую больницу, где «лечился» еще семь месяцев. В 1989 г., в числе других пострадавших от психиатрии диссидентов, И. был осмотрен комиссией американских психиатров с участием Лорена Роса и признан психически здоровым. Добивался реабилитации и снятия диагноза через суд. По направлению суда в 1991 г. прошел судебно-психиатрическую экспертную комиссию в больнице им. Павлова, и снова был признан психически здоровым. Мы осматривали его в мае 1996 г. и также признали психически здоровым. Врачи, установившие диагноз шизофрении, могут возразить, что мы не испытывали трудностей при диагностировании, так как нам были известны заключения СПЭК 1989 и 1991 гг., история жизни И. Мы знали, что в 1993 г., окончив техникум железнодорожного транспорта, он некоторое время работал слесарем, затем ему удалось устроиться на работу по прежней специальности — учителем математики; окончил также курсы повышения квалификации учителей.

Эксперты Днепропетровской областной больницы располагали сведениями о том, что в армии он заболел и был комиссован с диагнозом «временное расстройство психической деятельности в форме реактивного состояния». И если ошибку в диагнозе в какой-то мере можно объяснить, то все равно трудно понять, почему врачи, забыв гиппократовский принцип «не навреди», после месячного обследования сразу установили диагноз «шизофрения» и не изменили его после длительного стационарного лечения. И почему, наконец, человек, разбивший стекло, представляет такую социальную опасность, что его надо вместе с насильниками и убийцами направлять в больницу строгого режима.

При рассмотрении целой череды людей с неординарной и исковерканной судьбой мы непрерывно задавали друг другу вопрос: что имело место? Ошибка диагностики или преднамеренное искажение диагноза? Когда имеешь дело с обычными законопослушными гражданами-небунтарями, понимаешь: для того, чтобы удержаться в этой жизни (в любой стране), надо быть конформистом или, по крайней мере, разрешить себе компромисс с собственной совестью. Диссиденты — личности необычные, неординарные. Пытаясь понять феномен диссидентства, следует иметь в виду, что мы имеем дело с людьми, инакомыслие и иное мировоззрение которых тесно связано с их личностными особенностями — правдолюбием, исключительной порядочностью, доверчивостью, добротой, в чем-то наивным отношением к действительности, неприятием полутонов между «хорошо» и «плохо», нежеланием кривить душой и идти на компромисс. Изучение судеб этих людей, их рассказов о своей жизни, медицинской документации позволяет утверждать, что психиатры, наблюдая их не один год, не могли не понимать, что в каждом конкретном случае речь шла о должностном преступлении — об использовании психиатрии для подавления инакомыслия.

Неправильное диагностирование психического заболевания некоторые психиатры в настоящее время называют гипердиагностикой (чрезмерной диагностикой), т. е. пытаются доказать, что речь идет всего лишь о преувеличении тяжести имевшихся психических расстройств. Психиатрия весьма социальна по своей природе, независимо от существующего строя, и потому нельзя сбрасывать со счетов такой фактор, как влияние на врача-психиатра общественного сознания. Неоправданно жестокий выбор вида принудительного лечения — помещение диссидентов в психиатрические больницы специального типа, безусловно, является неправильным назначением меры медицинского характера, подтвержденной решением суда.

 

Принудительное лечение и принципы медицинской этики

При рассмотрении различных аспектов недобровольного и принудительного лечения на первый план всегда выступала проблема не только лечения пациента, но и защиты психически здоровых от психически больных, оставляя в тени такую важнейшую проблему, как охрана прав психически больного. Деятельность психиатра имеет лечебнопрофилактическую и социальную направленность; подразумевается, что долг врача — дать как можно больше обоснованных медицинских рекомендаций. У многих психиатров сформировалась позиция рассматривать право лечить как право врача убеждать пациента в необходимости лечения. Существующие критерии возможной социальной опасности психически больного ставят клиницистов в трудное — с этической точки зрения — положение, заставляя их защищать интересы общества. Боязнь ответственности за возможные общественно опасные действия больных заставляет врачей расширять контингент пациентов, подлежащих принудительной госпитализации и лечению против их воли. Многие больные отказываются от лечения, но получив его, признают, что оно было полезным. Таким образом, в психиатрии упразднение недобровольной госпитализации невозможно, иначе определенная категория психически больных оказалась бы брошенной на произвол судьбы. Но это касается только общей психиатрии и только клинических показаний для недобровольной госпитализации законопослушных больных и принудительной госпитализации совершивших общественно опасные деяния. Мы же ведем речь совсем о другой категории пациентов. Принудительная госпитализация предпринималась для того, чтобы помешать политическим диссидентам распространять их взгляды, а также для того, чтобы дискредитировать эти взгляды, объясняя их наличием психического заболевания.

Все без исключения — как первичные, так и повторные — госпитализации обследованных нами носили принудительный характер и были осуществлены в нарушение инструкции Министерства здравоохранения СССР (1972 г.). Согласно этому документу, принудительной госпитализации подлежат психически больные, представляющие социальную опасность, т. е. те, которые уже совершили или могли бы совершить общественно опасные действия насильственного характера, представляющие угрозу для здоровья (а не мировоззрения) граждан (убийства, самоубийства, изнасилования и т. д.). Ни один из обследованных таких деяний не совершал и опасности в таком плане не представлял. Следовательно, ответственность за медицинские рекомендации, касающиеся принудительного лечения в специализированных психиатрических больницах системы МВД, несут в первую очередь непосредственно эксперты-психиатры.

Если в период ожидания судебно-психиатрической экспертной комиссии диссиденты еще могли надеяться на то, что нельзя психически здорового человека признать психически больным, то после экспертного заключения о невменяемости человек лишался своих гражданских прав, и злоупотребление психиатрией разворачивалось во всей своей полноте. Политические противники режима, инакомыслящие подвергались не только политическим, но и психиатрическим репрессиям. Подробности и специфика условий «лечения» описаны в воспоминаниях В. Буковского, П. Григоренко, Л. Плюща.

Наша работа о судьбах пострадавших от злоупотреблений психиатрией носит в основном информативный характер. Невозможно с помощью диагностических категорий передать весь спектр переживаний диссидентов.

Нэнси Адлер и Семен Глузман (1992) классифицировали все многообразие стрессовых факторов, которые ощущали на себе узники психиатрических концлагерей на протяжении многих лет, и выделили следующие.

1. Стрессоры физического характера: скученность в камерах; грубая, однообразная, скверная пища; невозможность физической разрядки и пребывания на свежем воздухе; отсутствие в камерах туалетов для отправления физиологических нужд в определенное время; наконец, избиения.

2. Морально-психологические стрессоры: само наличие ярлыка «психически больной»; отсутствие конкретного срока заключения и депривация; отсутствие реальных жизненных перспектив после освобождения; утрата элементарных юридических прав; требования медицинского персонала отказаться от своих убеждений; совместное содержание с крайне тяжелыми психически больными; невозможность переключиться на какое-либо иное занятие ввиду отсутствия бумаги, ручек, карандашей.

3. Собственно медицинские стрессоры: шок от поступления в психиатрический стационар с реакцией ужаса и суицидальными мыслями от безысходности; ощущение изменений в психике вследствие медикаментозного лечения, боязнь их необратимости; изменения характера со снижением эмоциональности, появление безразличия, апатичности с периодическим возникновением агрессивности; реакция на освобождение, о которой мы расскажем ниже.

И,наконец, о непосредственных проблемах принудительного лечения. Тема лечения психически здоровых людей методами, предназначенными для тяжелых психически больных, заслуживает отдельного рассмотрения. К психически здоровым применялись следующие методы.

Коматозная (шоковая) терапия с неоднократным введением пациента в бессознательное коматозное состояние с помощью инсулина и (еще более архаичный метод) атропина.

Ежедневная терапия нейролептиками на протяжении многих лет. Известный киевский психиатр проф. И.А. Полищук на своих лекциях говорил врачам-психиатрам о том, что в далеком прошлом больным связывали веревками ноги, а в наше время связывают ножки мозга. Длительное лечение нейролептиками может привести к побочным действиям лекарств либо к осложнениям. Можно только предположить, каково было психически здоровым людям ежедневно получать нейролептики — зачастую без корректоров побочных действий этих медикаментов. Поскольку диссиденты не были больными, они не выздоравливали, но на протяжении многих лет вынуждены были страдать от приобретенного с помощью психиатров органического поражения головного мозга в форме нейролептического синдрома со стойкими тяжелыми двигательными нарушениями.

Инъекции сульфазина. Много лет тому назад к нам с коллегой обратился приятель с просьбой помочь ему получить больничный лист. Предупредив о последствиях, мы, молодые психиатры, ввели ему начальную дозу (1,5 см3) сульфазина и выслушали много нелестных замечаний в свой адрес от пострадавшего, который (по собственной просьбе) в течение недели страдал от изматывающей температуры свыше 39 °C и интенсивных мышечных болей. Диссиденты же получали эти инъекции в более высоких дозировках и многократно — как наказание за инакомыслие.

Какие-либо научные данные об эффективности сульфазина отсутствуют. Сильная боль, обездвиженность, высокая температура и некроз мышц в месте укола дают основание полагать, что данный препарат используется скорее в карательных, чем в терапевтических целях.

Сохранить свое «я» в таких нечеловеческих условиях пострадавшим помогали их уверенность в состоятельности собственных политических убеждений и в отсутствии у них психического заболевания; постепенное привыкание к жутким условиями, вера в торжество справедливости, некоторым — вера в Бога; надежда на то, что психиатры других стран пытаются разоблачить карательную психиатрию в Советском Союзе.

Несколько конкретных примеров действия карательной психиатрии.

С Виктором Парфентьевичем Рафальским (1918–1998) мы встретились за полгода до его смерти. Несмотря на тяжелые испытания, выпавшие на его долю (двадцать шесть лет в психиатрических больницах, из них двадцать лет — в больницах специального типа), тяжелые болезни (гипертоническая болезнь, глаукома, осложнившаяся слепотой), нас встретил не потерявший бодрости и юмора очень немолодой — но не старик — человек. Он продолжал оставаться активным: писал книги, выступал на собраниях, поддерживал переписку с зарубежными писателями.

В. Рафальский — выходец из семьи репрессированных. После окончания школы поступил в Киевский химико-технологический институт, откуда был исключен за критику секретаря профкома. Стал вольнослушателем исторического факультета Киевского университета и одновременно пединститута. Пытался добровольцем уехать на войну в Испанию. Начал писать стихи, острые политические памфлеты. «Мои политические убеждения были ярко антисоветского характера… Я понимал, что дело не в Сталине, а в системе в целом. Я был под впечатлением идей Кропоткина и Бакунина. Мои взгляды нашли отражение в так называемых „33 принципах Воли“… Вступил в политический конфликт, отказавшись идти в армию». В связи с этим был привлечен к уголовной ответственности. Проходил СПЭК в 1937 г. в Киевской психиатрической больнице. Какое было вынесено заключение — не знает, но наказание не отбывал и принудительному лечению не подвергался. После ареста «мотался» по стране. Несмотря на судимость, в 1945 г. был призван в армию, участник боевых действий в войне с Японией. После демобилизации поехал в Западную Украину искать следы своей семьи. С 1946 по 1954 гг. работал преподавателем, директором школы, был дважды женат. Продолжал писать политические памфлеты. Выпустил четыре манифеста с призывами к населению добиваться независимости республик и требовать демократических свобод. В 1954 г. был привлечен к уголовной ответственности по обвинению в измене родине. В это время Н.С. Хрущев выступил с директивной установкой: «У нас сейчас нет политзаключенных. Заниматься антисоветчиной могут только сумасшедшие». Судебно-психиатрическая экспертная комиссия признала Виктора Парфентьевича невменяемым с диагнозом шизофрения. В 1955 г. его перевели для принудительного лечения в Ленинградскую специализированную психиатрическую больницу, откуда в 1956 г. он совершил побег. Нелегально, пройдя пешком Россию и Украину, вернулся в Станислав (теперь — Ивано-Франковск) и сразу же был арестован. До 1959 г. в общей сложности пять лет находился на принудительном лечении в Днепропетровской и Казанской специализированных психиатрических больницах, освобожден по амнистии, проживал в Ленинградской области. Продолжал антисоветскую деятельность и в 1962 г. вновь был арестован. Следствие велось до 1964 г. Освобожден в 1964 г., по его мнению, после вмешательства Нины Петровны Хрущевой, которая была знакома с матерью Рафальского. До 1967 г. жил в Крыму, на Кубани, работал на разных работах. В этот период написал сатирический роман «Необыкновенные приключения трех обормотов в стране Чудес». В 1966 г. его вновь привлекли к уголовной ответственности — по ст. 62, ч. 1 УК УССР. Где проходил СПЭК — не помнит. С прежним диагнозом и прежними медицинскими рекомендациями был направлен на принудительное лечение. Двадцать один год (до 1986 г.) находился в психиатрических больницах. За время своего «крестного пути» побывал в психиатрических больницах Киева, Харькова, Львова, Москвы, Вильнюса, его «лечили» в ленинградской, днепропетровской, казанской и сычевской психиатрических специализированных тюрьмах. Начиная с 1981 г. его периодически переводили на общих основаниях в Львовскую областную психиатрическую больницу, неоднократно осматривали СПЭК и комиссии по снятию принудительного лечения. Так, из постановления Стрыйского районного народного суда Львовской области от 27 февраля 1984 г. известно, что 01.02.84 г. Рафальский после очередного побега был освидетельствован очередной СПЭК, которая вновь подтвердила диагноз: шизофрения с дефектом в эмоционально-волевой сфере. Суд, проверив собранные доказательства — «стихи, написанные в состоянии шизофренического бреда, а также высказывания Рафальского с критикой в адрес КПСС», заменил принудительное лечение на общих основаниях принудительным лечением в специализированной психиатрической больнице системы МВД. И вновь невменяемого — повторно — осуждают как психически здорового. Имеется выписка (от 23.01.86 г. за № 3342) из 7-го отделения Львовской областной психиатрической больницы о том, что комиссия, осматривавшая Рафальского 09.12.85 г., решила продлить лечение, т. к. его «психическое состояние не дает оснований ходатайствовать перед судом о снятии принудительного лечения».

Из воспоминаний В. Рафальского «Репортаж из ниоткуда» (1989 г., пишет их «дефектный» больной шизофренией, т. к. диагноз еще не снят): «В тюрьме вы можете обратиться к прокурору по надзору. Здесь (в больнице) вы бесправны, бессловесное существо. Вы — сумасшедший, психически больной. Юридически. А потому с вами можно все — унизить, искалечить, убить. Именно так. В тюрьме вы можете читать, писать, чем-то, наконец, заняться, чтобы убить время. В тюремных психушках вы имеете право только смотреть в потолок: запрещено хранить бумагу, карандаши, даже книгу. Ни один администратор не даст объяснения: почему? — Не положено. Когда читаешь сейчас статьи о тех или иных злоупотреблениях власть имущих в разных сферах нашего бытия, то придется призвать на помощь все богатство человеческого воображения, чтобы в какой-то мере представить себе, что же тогда делалось за стенами засекреченных тюремных психушек. Ведь там полная бесконтрольность и произвол. Ведь туда не имеет права проникнуть ни один представитель прессы. Ведь все это совершенно вне поля зрения общественности. Разгул эмоций и вседозволенности. Как и всюду, там, конечно, крутятся какие-то комиссии, что-то, так сказать, контролируют — неизвестно только, что. Заключенные у них вне поля зрения».

Как пишет Виктор Парфентьевич, с 1969 г. в тюремных спецбольницах был учрежден штат санитаров (до этого их функции исполняли надзиратели — контролеры, как они официально теперь именуются в тюрьмах: так культурнее и не отдает чем-то старорежимным). Санитары не вольнонаемные. Их рекрутируют из числа уголовников — до 1975 г. даже из лагерей особого режима. «Отбросы общества получают какую-то власть. Комментарии нужны? На их действия, поведение, персонал стыдливо закрывает глаза.

Даже потворствует (В.П. Рафальский приводит многочисленные примеры и фамилии систематически избиваемых). Вы не увидите „фонарей“ под глазами этих несчастных тут своя система: почки, печень. Чтобы никаких следов… Трудно сказать, чему отдать предпочтение, если говорить о режиме — Днепропетровску или Сычевке. Бараки без фундамента. На первом этаже под полом — вода. Отопление еле-еле, т. к. трубы на эстакадах под землей не проложишь — болото. А зима тогда ох, какая лютая! Вымерзли сады на Смоленщине. Туалет — интервал три часа! Как и в Днепропетровске. Хоть разорвись — никому до этого дела нет. Я же говорю, это несравненно хуже тюрьмы, ибо там туалет не проблема. А здесь… Прогулки нет совсем, если не считать каких-то случайных. И надзор, надзор, надзор. Точно собрали сюда самых мерзких подонков общественного дна При психушке фабрика на пятьсот машинок. Рабочий день — шесть часов, благодаря Богу, ибо на фабрике грохот — стены дрожат, и, вдобавок, уйму динамиков добавляют, и себе на полную катушку, магнитофонную запись современной супермузыки. Рехнуться можно. Шмон — идешь на работу, шмон — идешь с работы. Зимой просто беда — раздевают на лютом морозе. А в бараке не согреешься, трясешься осиной. Погнали на работу с первых дней. А представляете ли Вы, что значит работать под нейролептиками? А работали… Скажу прямо, когда я попадал в тюрьму (что было довольно часто), я, верите, отдыхал. Ибо что была тюрьма в сравнении с ужасом тюремных психушек?! Есть вещи, которые невозможно представить. Когда человек годами находится под нейролептиками — это превышает человеческое воображение. А впереди — неизвестность. Она калечит, она убивает. Слабые духом не выдерживают — вешаются. Но нейролептики ломают и дух, и тогда бывший человек теряет всякое человеческое достоинство, падает на колени перед своими палачами, молит о милосердии.

…После следствия я попал в казанскую психушку. Кололи меня там беспощадно. Быть все время под нейролептиками — вещь страшная. Это состояние описать невозможно. Нет покоя ни днем, ни ночью. Человек перестает быть человеком. Становится просто особью, существом жалким, низведенным до животного состояния. Какого-либо медицинского подхода к лечению здесь нет, назначение лекарств действует автоматически — месяц за месяцем, год за годом. Никому нет дела, что таким вот образом человека делают инвалидом, ибо никакой человеческий организм не в состоянии выдержать систематических атак нейролептиков.

…Метод усмирения: раздевают донага, укутывают мокрой простыней, привязывают к кровати и в таком состоянии держат, пока человек не завопит. Ибо высыхая, плотно обернутая простыня причиняет невыносимую боль. Это так называемая укутка. В ленинградской психушке применялась довольно часто.

…В какой цивилизованной стране возможно подобное? И достойно ли это самой сущности цивилизованного государства? Отнята жизнь. Оплевана, загажена душа. Двадцать лет погублено, считая со дня последнего ареста — год 1966. Двадцать лет. Вдумайтесь только в это. Не знаю, ей-богу, не знаю, как я все это перенес».

Сравните с декларационным заявлением Д.Р. Лунца («Советская судебная психиатрия». Изд-во «Знание», 1970 г., стр. 32): «Организационные формы советской судебной психиатрии дают реальные гарантии охраны прав психически больных». Без комментариев.

Днепропетровскую специализированную психиатрическую больницу описывает Леонид Плющ («История болезни Леонида Плюща»): «Санитарами в больнице работают бывшие уголовники, а больные полностью отданы во власть безграмотным, грубым санитарам, которые усиленно используют методы физической расправы. У больных отсутствует табак. Плата за папиросу — 20 щелчков или 25 „банок“ (ударов пряжкой от ремня). На 1—8 больных — одна пара обуви. Санитары заставляют больных терпеть по несколько часов, после чего выводят в туалет. Врачи злоупотребляют инъекциями, которые назначаются не как метод лечения, а как наказание, например, за резкий ответ пациента на замечание санитара. Диссиденты находятся в одних палатах с убийцами, насильниками и др. уголовниками».

Л. Плющу следственный изолятор, в котором он мог читать, написать «Морфологию игры», после специализированной психиатрической больницы казался раем. При поступлении в больницу ему назначили галоперидол. Лечащий врач сообщил Татьяне Житниковой, жене Плюща, что его долго будут лечить разными препаратами: вначале галоперидолом (один из сильнейших нейролептиков), затем чем- нибудь еще. 19 октября 1973 г. Татьяна Житникова во время свидания в Днепропетровской спецбольнице не узнала мужа: «…в глазах боль и тоска, говорит с трудом, с перерывами, часто откидывается на спинку стула, ищет о пору. Видно, как он старается ответить на вопросы, хочет вести беседу, но внутренние силы исчерпаны, закончились. Л.И. начал задыхаться, расстегивать непослушными пальцами свою одежду, его начало ломать, лицо искривилось подергиваниями, начало сводить руки и ноги. Он то корчился, вытягиваясь, напрягаясь всем телом, то бессильно падал на стул. Было видно, что временами он теряет слух. Но он крепился — перед ним жена и сын, совсем обескураженный увиденным, — старался говорить, проглатывать слюну. Судороги сжимали горло, голосовые связки. Л.И. не выдержал и сам попросил прекратить свидание (на 10 минут ранее). Его вывели».

Он находился в палате, где лежали двадцать шесть человек, среди которых было много агрессивных больных. Выводили их один раз в день на часовую прогулку и три раза — в туалет. Лечащий врач, отказавшись назвать свою фамилию, сообщила жене Л.И., что не установила у него «философской интоксикации», но у больного — стремление к «математизации психологии и медицины», а, по мнению врача, математика не имеет никакого отношения к медицине. Какие дозировки галоперидола, без корректоров, получал Л.И., неизвестно, но после уменьшения дозы до 30 мг двигательные нарушения прошли, остались апатия, сонливость, он с трудом читал, писал («не только читать — думать не могу»). Говорил с трудом, начал заикаться, не верил в возможность избавления от страданий.

Следует подчеркнуть, что апатия, которую описывает Татьяна Житникова — действительно результат введения нейролептиков, а не эмоционально-волевые изменения, свойственные шизофреническому дефекту. До начала приема нейролептиков Леонид Иванович из больницы постоянно писал близким теплые и заботливые письма без каких бы то ни было признаков шизофренического резонерства или разорванности мышления.

Леониду Плющу повезло. За его освобождение боролись известные правозащитники России (А. Сахаров, Т. Ходорович, С. Ковалев и другие) и целые международные организации. После четырехлетнего пребывания в психиатрической больнице он был выписан и вывезен на границу. Л. Плющ эмигрировал.

Психосоциальная реабилитация психиатрических больных включает в себя комплекс мероприятий, направленных на улучшение жизнедеятельности хронически больных как в социальном, так и в профессиональном аспекте. Не меньшее значение имеет и повышение качества жизни до того уровня, какой больной имел до начала заболевания. Чтобы повысить функциональный уровень и качество жизни, реабилитация должна быть индивидуализирована.

Естественно, ни о какой индивидуальной реабилитации диссидентов не могло быть и речи. Наоборот, истории их жизни свидетельствуют о типичном насильственном отношении и отсутствии уважения к уникальности личности на всех этапах карательной психиатрии. Найти свое место в жизни смогли не все, а только психически сильные личности.

Вот они, наши диссиденты. Идеалисты, наивные, добрые люди. Верящие в справедливость и общечеловеческие ценности и заплатившие за эту веру годами советских концлагерей. Психически здоровые до ареста и не обнаруживающие психических нарушений при нашем обследовании, все они были признаны СПЭК душевнобольными.

Итак, восемнадцать случаев прямой фальсификации психиатрического диагноза.

А.В.Н., 1939 г. Окончил индустриальный институт, инженер-механик. В 37-летнем возрасте привлечен к уголовной ответственности после написания разоблачительного трактата о коммунизме. Обвинен в клевете на советский строй. Ранее у психиатров не лечился. После ареста направлен на судебно-психиатрическую экспертизу, СПЭК больницы им. Павлова в 1967 г. признала его психически здоровым и вменяемым. Освободился через три года, в 1979 г. Спустя три месяца вновь привлечен к уголовной ответственности за нарушение паспортного режима, хотя ясно, что ранее судимый не мог прописаться за три месяца. Повторно направлен на СПЭК и той же экспертизой признан невменяемым с диагнозом паранойяльное развитие личности. Год принудительного лечения в Днепропетровской спецбольнице и еще год (на общих основаниях) в больнице им. Павлова. Итого — пять лет психиатрических концлагерей .

Б.В.Н., 1924 г. Не закончил институт из-за ареста. Впервые арестован в 24 года. Глубоко верующий человек. Четырежды привлекался к уголовной ответственности по обвинению в антисоветской и религиозной пропаганде. В 1949 г. проходил СПЭК в больнице Павлова, был признан невменяемым (диагноз неизвестен) и три года находился на принудительном лечении в разных больницах. При последующих судимостях на СПЭК не направлялся. Был осужден в общей сложности на десять лет.

Г.Е.М., 1936 г. В 36 лет — ст. 1901 (распространение сведений, порочащих советский государственный строй). СПЭК в Сахалинской областной психиатрической больнице. Диагноз: болезнь Иценко-Кушинга (эндокринное заболевание) с шизофреноподобным синдромом. Четыре года принудительного лечения в специализированной психиатрической больнице (без наблюдения и лечения эндокринолога) плюс четыре года лечения в психиатрической больнице на общих основаниях с диагнозом паранойяльное развитие психопатической личности.

И.А.М., 1954 г. Не хотел служить в армии, освобожден от службы с диагнозом психопатия. С 1985 г. — правозащитная деятельность. Арестован в 1985 г. после отказа принимать участие в голосовании. Обвинен в хулиганстве. Диагноз СПЭК — шизофрения, психопатоподобный тип дефекта. Невменяем. Принудительное лечение в специализированной психиатрической больнице системы МВД. Четыре года принудительного лечения , из них — год в Днепропетровской спецбольнице. Диагноз снят в Московской психбольнице американскими психиатрами в 1989 г. Однако при выписке был оставлен диагноз «шизофрения, паранойяльный тип дефекта». И только в 1991 г. киевская СПЭК установила диагноз: психически здоров.

К.Б.Ф., 1931 г., высшее образование, журналист. Арестован в 41 год. Статья 62 УК УССР. В 1973 г. в Институте им. Сербского признан невменяемым как страдающий вялотекущей формой шизофрении. Пять лет принудительного лечения в Днепропетровской и Сычевской специализированных больницах, непродолжительное время (на общих основаниях) — в больнице им. Павлова.

К.В.А., 1956 г. Арестован в 20-летнем возрасте в период учебы в институте иностранных языков. Обвинен в злостных измышлениях, порочащих государственный строй. Заключение киевской экспертизы — шизофрения, параноидная форма (бред — идеи переустройства общества, национализма). Три года лечения в Днепропетровской спецбольнице, а затем еще шесть лет находился на спецучете в психоневрологическом диспансере.

К.В.М., 1929 г., со средним техническим образованием. В 56-летнем возрасте обвинен в клевете на советских должностных лиц. По заключению Харьковской СПЭК признан невменяемым как обнаруживающий признаки паранойяльного развития личности. Два года принудительного лечения в психиатрической больнице общего типа и еще три года пребывания на специализированном учете. Относительно «мягкое» наказание объясняется политическими переменами в советском обществе: 1985 год — перестройка.

М.А.В., 1929 г. Активная правозащитница. 1980 год — Харьковская СПЭК, диагноз: шизофрения, невменяема. Восемь лет принудительного лечения в Казанской специализированной психиатрической больнице.

М.-Л.Е.А., 1957 г. Попытка эмиграции в 1982 г. закончилась спровоцированной дракой, обвинением в хулиганстве, диагнозом шизофрения и двухлетним пребыванием на принудительном лечении в Харьковской психиатрической больнице общего типа и пребыванием на учете у психиатров до 1990 г.

М.В.В., 1928 г., незаконченное высшее образование. Студентом, в 23 года арестован у входа в американское посольство (также, как и М.-Л., собирался эмигрировать). Обвинен по ст. 58 УК СССР. Четыре года принудительного лечения в Ленинградской специализированной психиатрической больнице. Находился на специальном учете у психиатров еще тридцать лет, хотя за эти годы окончил институт, аспирантуру, написал книгу воспоминаний.

Н.А.П., 1952 г. В 21 год во время учебы на подготовительных курсах арестован по обвинению по ст. 187, ч. 1 УК УССР (распространял листовки, призывая к демонстрациям). Два года принудительного лечения на общих основаниях с диагнозом шизофрения, затем — диспансерный психиатрический учет.

О.В.Я., 1937 г. Незаконченное высшее юридическое образование. В 1982 г. обвинен по ст. 1871 УК УССР (измышления сведений, порочащих государственный строй). Одесская СПЭК установила диагноз: шизофрения, параноидная форма. Четыре года «лечения» в Днепропетровской спецбольнице.

Плющ Леонид Иванович, 1939 г., высшее образование, инженер-кибернетик. Активный правозащитник. Член инициативной группы по защите прав человека. В 33 года арестован, ст. 62 УК УССР (антисоветская агитация и пропаганда). Диагноз — шизофрения. Четыре года в специализированной психиатрической больнице .

Рафальский Виктор Парфентьевич, 1918 г. Обвинялся в отказе от службы в Советской армии, измене Родине, клевете на советский государственный строй. В общей сложности провел в психиатрических больницах двадцать шесть лет , из них двадцать один год — в специализированных .

С.В.И., 1926 г. Арестован в 1970 г., обвинен в измене Родине, измышлении сведений, порочащих государственный строй и т. д. (статьи 56, 62, 75, 89, 222 УК УССР). До ареста преподавал английский язык и географию, работал над кандидатской диссертацией о программировании курса изучения экономики зарубежных стран, писал книгу «Пагубность однопартийной системы и ее последствия», в которую входила глава «Ленин без маски» с анализом ленинских декретов. Всю пагубность однопартийной системы и ее последствия прочувствовал на себе. Уволили с работы, после намерения эмигрировать был арестован. Несмотря на то, что у психиатров никогда не лечился, направлен на СПЭК в Институт судебной психиатрии им. Сербского. Признан невменяемым с диагнозом сутяжно-паранойяльное развитие личности. Тринадцать лет находился на принудительном лечении в спецбольницах системы МВД г. Днепропетровска (1970–1979 гг.) и Казани (1979–1983 гг.), затем еще три года состоял на учете в психоневрологическом диспансере. За время пребывания в психиатрических больницах утратил дом, сад и все имущество. После выписки принимал активное участие в работе демократических организаций, печатался в газетах и журналах, написал книгу «Украинская трагедия», принимал участие в работе украинских и международных конгрессов, выдвигался кандидатом в депутаты Верховного Совета Украины, возглавляет Союз политических заключенных и репрессированных.

С.А.В., 1938 г., инженер. Арестован в 1979 г. после того, как написал письмо в газету «Правда» с критикой войны в Афганистане. Статья обвинения не сформулирована, СПЭК не назначалась. Сразу же был направлен в Киевскую больницу им. Павлова. Диагноз — шизофрения, параноидная форма. Принудительное лечение не назначалось. До 1995 г. находился на учете у психиатров, в больницах не лечился. Анализ медицинской документации позволяет предположить, что С. перенес реактивное состояние, спровоцированное ситуацией.

Ч.А.Г., 1950 г. В 18 лет, в период учебы в Киевском университете, арестован по обвинению в антисоветской пропаганде. До возбуждения уголовного дела направлен в общее отделение больницы им. Павлова, где ему поставили диагноз шизофрения, спустя два месяца был выписан из больницы. Сам диссидент полагает, что психиатры пожалели его и спасли от лагеря.

Я.В.И., 1953 г. Незаконченное (из-за ареста) высшее техническое образование. Единственный признанный психически здоровым и вменяемым. Обвинен по ст. 62 УК УССР. Десять лет лагерей.

Эти (или им подобные) люди могли бы принести своей стране немалую пользу, если бы их насильственно не изолировали на многие годы в психиатрических больницах и не исковеркали им жизнь. Причем следует подчеркнуть, что чем более сильной и творчески незаурядной была личность, тем больше лет принудительного лечения требовалось властям для «коррекции имеющихся расстройств».

Помимо этих восемнадцати случаев, у семи диссидентов мы выявили при осмотре психотическую симптоматику. Они привлекались к уголовной ответственности в период 1955–1982 гг., обвинялись в антисоветской деятельности (клевета на государственный строй, пропаганда, распространение листовок, акции протеста и т. д.). Четырем из них поставили диагноз шизофрении и было вынесено решение о необходимости направления на принудительное лечение в специализированную психиатрическую больницу системы МВД.

А.В.И., 1952 г., арестован в 29 лет, три года принудительного лечения в Днепропетровской спецбольнице , диагноз поставлен на СПЭК.

З.В.Н., 1947 г., арестован в 34 года, до ареста лечился у психиатров, семь лет принудительного лечения в Днепропетровской спецбольнице.

М.А.В., 1937 г., арестован в 18 лет, диагноз поставлен на экспертизе, четыре года принудительного лечения в Ленинградской спецбольнице.

С.В.Н., 1947 г., арестован в 23 года, диагноз поставлен на СПЭК, шестнадцать лет принудительного лечения в Днепропетровской спецбольнице.

Двоим из семерых принудительное лечение было назначено на 1–2 года в больницах общего типа:

К.В.У., 1927 г., арестован в 47 лет, до ареста на учете у психиатров не состоял.

С.А.Н., 1945 г., арестован в 17 лет, диагноз определен на СПЭК.

И наконец, был один свидетель по делу Л.И. Плюща — М.Г.Т., 1945 г., которому к моменту обследования исполнилось 27 лет, и на СПЭК был определен диагноз депрессивного состояния. Принудительное лечение ему не назначалось.

Таким образом, только у семерых (около 20 %) обследованных нами диссидентов мы смогли подтвердить наличие психического заболевания. Достоверность заключений подтверждает катамнестический характер исследования, так как от первоначального диагноза до установления заключительного (в большинстве случаев — нами, в некоторых случаях — до нашего осмотра — другими специалистами) прошло немало времени. Из этих семерых (у которых мы выявили психотическую симптоматику) только один до ареста лечился у психиатров. У остальных болезненное состояние дебютировало в условиях психотравмирующей следственной ситуации. Причем можно выделить четыре случая, которые являются диагностически сложными и в настоящее время, так как реактивное состояние, психологические и психиатрические последствия социальной травматизации способствовали сложным и, скорее всего, постреактивным изменениям личности пострадавших.

Безусловно, можно утверждать, что все перечисленные здесь не нуждались в принудительном лечении, поскольку не представляли опасности для окружающих в плане насильственного поведения. Достаточно было ограничиться лечением в психиатрической больнице по месту жительства на общих основаниях. Возможно, если бы не было ареста, допросов, принудительного лечения не только в условиях специализированных психиатрических больниц системы МВД, но и в больницах общего типа, не было бы и дебюта психического заболевания, либо оно протекало бы более благоприятно.

 

Особенности психики человека и этика психиатрического диагноза

Сегодня, переступив порог нового века и нового тысячелетия, мы все еще плохо знаем и понимаем природу человека. По-видимому, существуют в мире какие-то первоосновы, которые вообще не поддаются объяснению. В личности человека, будь он политиком, ученым или писателем, воссоединяются в единое целое все сферы его интересов. Человек многолик.

Изучение особенностей жизни наших диссидентов показало, что у них, в подавляющем большинстве случаев, не отмечались так называемые предрасполагающие преморбидные особенности личности (комплекс психических особенностей индивида, на фоне которых чаще всего развивается психическое заболевание). Есть некоторые качества, присущие почти всем диссидентам — хорошая успеваемость, тяга к знаниям, стремление к самообразованию, пониманию существующей общественной формации, нестандартное мышление с самобытностью и самостоятельностью суждений. И в обязательном порядке — чувство собственного достоинства. Многие из них были комсомольцами, коммунистами, они могли бы реально преуспеть в обществе, если бы не уверенность в том, что каждый член общества вправе иметь собственные убеждения и активно их отстаивать. Именно это и приводило к конфликту с обществом, и именно это вызывало целенаправленное обращение власти к психиатрии.

Психиатры при диагностике психического состояния человека выделяют облигатные (основные) и факультативные (дополнительные) особенности личности. Эксперты-психиатры не имеют права толковать психическое своеобразие отдельных личностей предвзято и упрощенно, усматривая в индивидуальных (нестандартных) личностных особенностях проявление психического заболевания либо отклонение от нормы.

Что ожидало бы многих писателей прошлого века, окажись они нашими современниками? К примеру, А.С. Пушкина с его эпиграммами на придворный круг? Ф.М. Достоевский вместо ссылки и каторги попал бы у нас в психиатрическую больницу: ведь ему вменялось в вину чтение вслух на собрании кружка Петрашевского письма Белинского к Гоголю. Кружок Петрашевского не был собственно революционной организацией, но в нем читали книги недозволенного содержания, тайно обсуждали политические вопросы. Достоевский, как и диссиденты, о которых идет речь, не был революционером, он просто не мог смириться с любой несправедливостью. К моменту ареста в 1849 г. он уже имел литературное имя, вынашивал множество новых замыслов. В последний момент смертная казнь была заменена четырьмя годами каторги, а затем ссылкой. В этот период в личности Достоевского сплелись в клубок неразрешимые противоречия: эпилептические припадки с дисфориями, азарт страстного игрока, склонность к самобичеванию и самоумалению, болезненное самолюбие, мнительность, ипохондричность, педантичная расчетливость, сосредоточенность на мелочах, склонность к резким выпадам против несимпатичных ему людей и в то же время способность к трогательной привязанности, заботливости, широкий размах, страстность и т. д. и т. д. По мнению профессора-психиатра Чижа, Достоевский был глубоким знатоком «явлений больной души». Многие биографы писателя, и он сам, связывают эти знания с его личными ощущениями. Так что основания для направления на судебно-психиатрическую экспертизу были. И если бы писатель жил в наше время, то находясь в психиатрической больнице, не написал бы произведения, которые написал на каторге: «Белые ночи», «Неточка Незванова», «Дядюшкин сон» и др. Однако каторга не сломила Достоевского. После нее появились «Униженные и оскорбленные», «Записки из мертвого дома», «Игрок», «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы» и т. д. — произведения, открывающие бездны безумства и высоты человеческого духа, заключенные в слабом теле. Его герои — странные, сумасшедшие, болезненно нервные и просто душевнобольные. Достоевский, став политическим преступником и каторжанином, в своих письмах к друзьям и родным решительно осудил свои недавние социалистические убеждения. Что это было? Трезвый расчет гения или конформизм? Наверное, и то и другое. Но сделал он это самостоятельно, без помощи психиатрии. И его индивидуальный склад ума, тонкость психической организации, живость воображения и остроту восприятия не притупляли нейролептиками.

Характер нашей эпохи предопределил бунт диссидентов, а их собственный характер не позволил им изменить своим убеждениям. Но никто не давал психиатрам право снисходительно объяснять убеждения диссидентов либо бредовыми идеями реформаторства и переустройства общества, либо инфантильностью, желанием самоутвердиться. И если в отдельных случаях диагностические выводы судебно-психиатрической экспертизы можно с большой натяжкой назвать ошибкой, то те же выводы, сделанные несмотря на многолетние наблюдения за психическим состоянием этих людей во время принудительного лечения, и подтверждение диагноза психического заболевания после СПЭК можно объяснить только конформизмом и трусостью психиатров.

Как стало возможным, что советская психиатрия превратилась в карательный инструмент государства для подавления политического и иного инакомыслия, квалифицируя это явление как психическое заболевание?

С позиций современности легко осуждать ошибки прошлого, но это прошлое надо знать, помнить и относиться к нему как к реальности, чтобы не повторять ошибок. Диссиденты в России были всегда: и в 1825 г. — декабристы, и в 1870 г. — движение народовольцев, и в наше время, сто лет спустя. Диссидентское движение не имело успеха в народе, оставаясь в принципе непонятным ему. Революция 1917 г. победила потому, что лозунги большевиков были понятны массам: земля — народу, война — дворцам и пр. Правозащитное движение 1970 г. развивалось на фоне, в основном, индифферентного общественного мнения. Передовой отряд нестандартно мыслящей интеллигенции был обречен на провал, особенно после интенсивного давления властей, КГБ. Но инакомыслящие сделали свое дело. Они заставили задуматься хотя бы мыслящую интеллигенцию.

Борьба за права человека и демократию, борьба против ущемления прав национальных меньшинств, религиозно и эмигрантски настроенных лиц, критикующих бюрократические порядки государства, квалифицировалась властями как отклонение от советских общественных норм. Против этой категории лиц использовались всевозможные методы социального контроля и подавления, но использование карательной психиатрии позволяло избежать судебной процедуры, во время которой подсудимые могли заявить о своей невозможности громко говорить, о нарушении их гражданских прав.

Карательные функции психиатрии формировались постепенно. Этому способствовала сложившаяся практика проведения судебно-психиатрической экспертизы:

— отсутствие внимания психиатрической общественности к этическим проблемам судебной психиатрии;

— централизованное судебно-психиатрическое обследование диссидентов;

— отсутствие единого методологического подхода к решению диагностических и экспертных вопросов и отсутствие стандартизированных оценочных критериев диагностики;

— чрезмерный патернализм и недостаточно разработанные критерии при назначении принудительного лечения;

— низкая целесообразность лечебных мероприятий.

В большинстве стран решением судебно-экспертных вопросов занимаются обычные психиатры. В Советском Союзе судебная психиатрия как отдельная область выделилась из общей психиатрии и начала успешно конкурировать с последней. И если одной из основных проблем общей психиатрии были этические нормы взаимоотношений врача и больного, то советская судебная психиатрия в 60-80-е годы этическим и деонтологическим проблемам особого внимания не уделяла. Решающее значение имел медицинский критерий, т. е. диагностирование психического заболевания и вытекающее из этого экспертное решение о вменяемости либо невменяемости.

Как уже было сказано, практически во всех случаях экспертиза диссидентов проводилась в Центральном научно-исследовательском институте судебной психиатрии им. проф. В.П. Сербского. Именно до предела бюрократизированная иерархичность структуры советской психиатрии с ее чиновничьим аппаратом позволила исключить основной круг судебных психиатров из участия в экспертизах диссидентов. Большинство судебных психиатров, включая и сотрудников института, даже не знали о злоупотреблениях, имевших место в его 4-м специализированном отделении.

Последствия диагностических ошибок в судебной психиатрии носят медицинский и социальный характер, так как неправильно установленный диагноз ведет к неверному экспертному заключению, в результате которого психически больной очень часто попадает в руки пенитенциарной системы, а психически здоровый — на много лет в психиатрическую больницу.

Анализ причин диагностических ошибок очень важен и для самих судебных психиатров. Обобщающий анализ ошибочной клинической диагностики, проведенной сотрудниками института, нам не известен. В 1997 г. вышла в свет монография Н.Г. Шуйского, посвященная диагностическим ошибкам в судебно-психиатрической практике института, однако клинического разбора диагнозов, поставленных диссидентам, в этом труде, естественно, нет.

Ошибки в диагностике психического состояния диссидентов (в случаях, когда это были ошибки, а не преднамеренное искажение диагноза) — это не просто заблуждения отдельных врачей-психиатров, это ошибки, отражающие не столько болезнь личности, сколько доминирующие в то время диагностические стереотипы. Одной из причин ошибочного диагноза, непозволительной госпитализации и принудительного лечения в больницах специального типа системы МВД являлось отсутствие в 80-е годы строгих формализованных оценочных критериев в диагностике психических заболеваний. Отчасти в связи с этим, отчасти по другим причинам стойкие неврозо- и психопатоподобные расстройства, сверхценные образования, стертые аффективные проявления, подозрительность, которые иногда проявлялись в период ареста, трактовались как проявления вялотекущей прогредиентной шизофрении. Убежденность в своей правоте, потребность в справедливости, обостренное реагирование на ситуацию, унижающую человеческое достоинство, диагностировались как паранойяльное развитие. В собственной судебно-психиатрической практике нам неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что непонимание системы взглядов и аффективных реакций человека, совершившего правонарушение по религиозным мотивам, трактовалось как состояние паранойяльного развития только потому, что его система взглядов и отношений находилась в явном противоречии с советской действительностью и системой взглядов самого эксперта. Такие диагностические подходы к концепции бреда реформаторства в рамках вялотекущей шизофрении и паранойяльных состояний существовали фактически только в СССР и некоторых восточноевропейских странах.

Утверждение, что поставленные диссидентам неправильные диагнозы являлись целенаправленной фальсификацией и следствием отсутствия строгих формализованных оценочных критериев, может показаться противоречивым: репрессии или ошибки? Однако это не так, поскольку отсутствие единых стандартизированных подходов к диагностике дает возможность для неправомерных и опасных разночтений, а это, в свою очередь, облегчает фальсификацию диагноза.

Основы расширенного толкования шизофрении (вялотекущей формы) были заложены трудами сотрудников школы профессора А.В. Снежневского.

Концепция этого известного московского психиатра о вялотекущей шизофрении с отсутствием явно выраженных симптомов и так называемой латентной шизофрении приводит к размытости и нечеткости границ психического заболевания, стиранию различий между нормой и патологией. Основные трудности заключались в оценке времени начала заболевания или проявления психических отклонений. При доминировании упрощенных критериев диагностики психическая временная дезадаптация трактовалась как патологическое состояние. Расширительная концепция шизофрении способствовала ошибочной диагностике этого заболевания, а при необходимости — обоснованию заведомо неправильного диагноза. С диагнозом шизофрения успешно конкурировал диагноз паранойяльное развитие личности.

Доминирующая установка диагностической школы А.В. Снежневского встречала сопротивление со стороны других психиатрических школ — ленинградской и киевской, а также отдельных психиатров, в частности Этилии Казанец, уволенной в 1979 г. из Института им. Сербского после публикации ее статьи о гипердиагностике шизофрении в западном психиатрическом журнале.

Практика показала, что из-за отсутствия единого методологического подхода постоянно наблюдается широкий диапазон диагностических и экспертных заключений. По данным Института судебной психиатрии, в 1922 г. психически больными и, следовательно, невменяемыми, были признаны 46,5 % прошедших СПЭК, а в 1935 г. удельный вес невменяемых составил только 3 %. Естественно, не могло быть и речи об исцелении 43 % больных. Просто констатация в 1935 г. невменяемости или временного расстройства психической деятельности, развивавшихся в результате применения пыток во время следствия, помешала бы массовым сталинским политическим процессам, начавшимся в СССР.

Изучение экспертных заключений, проведенное в 1989 г. Украинским филиалом ВНИИ им. Сербского, показало более стабильные данные. Невменяемость в среднем по Украине составляла 4,2 %, но по отдельным регионам колебалась от 2,7 % в Крыму до 4,2 % по Львовской области. Невменяемыми чаще всего признавались больные шизофренией, но вот диагностические расхождения были очень велики: от 53 % в Киевской СПЭК до 85,4 % в Крымской экспертизе. Поэтому, как бы несовершенны и условны ни были все классификации психических заболеваний, все равно — без точных стандартизированных диагностических критериев невозможно избежать расширенной диагностики. В «Руководстве по судебной психиатрии» под редакцией А.С. Дмитриева и Т.В. Клименко, вышедшем в Москве в 1998 г., идеи реформаторского содержания исключены из категории бредовых переживаний. Однако в непрерывнотекущей шизофрении по-прежнему выделяется вялотекущая шизофрения с неврозоподобной и психопатоподобной симптоматикой (стр. 172–173).

С нашей точки зрения, строгий перечень необходимых формализованных критериев диагностики психических заболеваний предлагает МКБ-10. В этой классификации выделяется четыре группы четких и четыре группы менее отчетливых симптомов шизофрении. Для диагностики шизофрении необходимо как минимум наличие одного комплекса симптомов из основной группы или двух комплексов из дополнительной, с длительностью психотического эпизода со специфическими симптомами не менее месяца. Продромальные неспецифические симптомы, которые можно диагностировать только ретроспективно на фоне уже имеющихся типичных шизофренических проявлений, нужно относить к непсихотическому этапу болезни. МКБ-10 наиболее четко отражает динамику течения заболевания, уточнена характеристика типов течения заболевания и выделены: непрерывный тип течения; эпизодический с нарастающим или стабильным дефектом, либо ремитирующий; состояние ремиссии (полной).

Такой подход к диагностированию шизофрении особенно важен в условиях психотравмирующей судебно-следственной ситуации.

И опять приходится подчеркивать, что психиатр, а особенно — судебный психиатр, обязан разобраться в душевном мире каждого пациента, проанализировать все переживания с учетом социокультуральных, социально-экономических, политических, микросоциальных, возрастных, индивидуально-психологических особенностей, жизненных ситуаций, событий, переживаний и поведения личности, — чтобы дифференцировать неболезненные личностно-индивидуальные особенности и не принимать нестандартное мышление за болезнь.

Для избежания гипердиагностики психического заболевания на любой стадии судебно-следственного процесса и судебно-психиатрической экспертизы концептуальность должна стать обязательным принципом психолого-психиатрического анализа проблемных диагностических случаев.

К недобровольному лечению психически больных нельзя относиться только отрицательно, так как ряд психотических проявлений и некритичное отношение к своим переживаниям в некоторых случаях требуют обязательного направления на принудительное лечение. Недобровольная госпитализация, патернализм, вызванные наличием у больного клинической симптоматики, требуют от психиатра осторожности, чтобы не нарушались гражданские права пациента. 9 декабря 1976 года Генеральной Ассамблеей ООН была принята Декларация о защите всех граждан от пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих человеческое достоинство видов обращения и наказания. Под пытками понимаются действия, причиняющие какому-либо лицу сильную боль или страдания, для того, чтобы получить информацию, признание, либо наказать его за совершенное действие или за действие, в совершении которого оно подозревается. Случаи, когда на принудительное лечение направляют психически здоровых либо лиц с психическими отклонениями, не требующими такого лечения, следует приравнивать к пыткам. Тотальный патернализм в психиатрической субкультуре объясняется профилактикой агрессивных действий психически больных и ведет к профилактической госпитализации, в том числе и недобровольной, к применению более сильных препаратов в завышенной дозе, продлению срока госпитализации и пребыванию на специализированном учете. Однако чрезмерные опасения, связанные с возможностью совершения больными общественно опасных действий (так же, как и гипердиагностика психических заболеваний), являются признаком профессиональной некомпетентности психиатров. Об этом свидетельствуют статистические исследования: вероятность совершения психически больными общественно опасных действий практически не отличается от вероятности несовершения таких действий (В.М. Шумаков, Г.С. Жуковский, 1973).

Судебные психиатры дают медицинские рекомендации относительно необходимости принудительного лечения, а проводят лечение клинические врачи, перед которыми возникает масса этических проблем. (Поскольку эта книга не является строго научным трактатом, мы не останавливаемся на проблемах общественно опасного поведения психически больных и прогнозировании возможности такого поведения; принудительного лечения в больницах общего типа, появившихся больницах с усиленным наблюдением и переданных в ведение Министерства здравоохранения больниц со строгим наблюдением.) Речь идет о правах больного на лечение и на отказ от него, об информированном согласии больного на лечение и госпитализацию. Эти проблемы стали обсуждаться в конце 80-90-х годов XX века в связи с усилением движения за гражданские права личности и с утратой психиатрии своей автономности. Они могут разрешиться только если роль судопроизводства будет возрастать и квалифицированные юристы займутся формированием действенной защиты прав пациентов. Особенно это касается обоснованности и законности принудительного лечения. Несмотря на то, что процедура согласования с юридическими органами вопросов, касающихся принудительного лечения, громоздка, другого пути нет.

И, наконец, вопрос применения лечебных методов и их целесообразности. Диссиденты годами находились на принудительном лечении, и на этом этапе особенно остро возникает вопрос о личной ответственности клинических психиатров. Трудно представить, чтобы психиатр-практик при длительном наблюдении за пациентом не смог бы разобраться в его клинических проявлениях и уточнить диагноз. И тем не менее, к диссидентам в конце XX века применяли методы воздействия и активного вмешательства (инсулиновые комы, строгие меры физического сдерживания, атропиновая «терапия», вызывающая преходящие делириозные состояния и повышение температуры, сульфазин), которые по сути своей не являются лечебными. Кроме того, практически все они длительно принимали антипсихотические препараты, которые оказывались неэффективными и вызывали осложнения в виде двигательных нарушений. Согласно существующим инструкциям статус пациента, находящегося на принудительном лечении, пересматривается каждые 6 месяцев. Как показало наше обследование, эти сроки удлинялись, комиссии по снятию принудительного лечения носили формальный характер, в них до настоящего времени не участвуют независимые инстанции с правом вынесения решений. Практически не только у пациентов, но и у их родных нет реальных возможностей оспаривать решения врачей; кроме того, комиссии совершенно не обращают внимания на лечебные мероприятия.

Психиатрия, являясь дисциплиной социально уязвимой, в связи с этим занимает в ряду других медицинских специальностей несколько обособленное положение. Работа врачей-психиатров охватывает медицинские, социальные и правовые проблемы. Психиатры должны отдавать себе отчет в том, что население опасается их. В недавнем прошлом психиатрию использовали для борьбы с политической оппозицией. Но и сегодня поднимается вопрос об использовании психиатрии для сведения политических счетов и установления психиатрического контроля над людьми, претендующих на власть в стране. Очевидно, найдутся сторонники целесообразности такого фильтра, только стоит ли заменять выборы медицинскими заключениями экспертов? А если среди судебных психиатров окажутся люди недобросовестные или некомпетентные? В прессе все время появляются публикации о злоупотреблениях психиатрией по экономическим и даже бытовым мотивам. Сегодня мы сталкиваемся с ситуациями, когда при квартирных махинациях, используя беспомощное состояние психически больных, объявляют их психически здоровыми, либо признают недееспособными психически здоровых. В Харькове муж с помощью врача-психиатра три года продержал в психиатрической больнице неугодную ему жену. В другом случае мошенники поместили женщину в психиатрическую больницу на полгода и за это время продали принадлежащие ей две квартиры. О злоупотреблениях психиатрией пишут два десятка лет, но тема психиатрических репрессий продолжает оставаться актуальной.

Тяжесть психиатрических репрессий испытывали и продолжают испытывать не только политические диссиденты и борцы за справедливость при тоталитарных режимах, но и жертвы непреднамеренных ошибок психиатрической диагностики. Нетерпимость и дискриминация на бытовом уровне также может привести к ошибочному диагностированию психического заболевания.

Говоря о последствиях этих репрессий и злоупотреблений в отношении инакомыслящих диссидентов, нельзя не остановиться на проблеме психиатрической стигматизации. Под стигматизацией понимается набор отклоняющихся от нормы и неприемлемых отличительных признаков, сформировавшихся в результате внушения и самовнушения. Этот комплекс неприемлемых признаков различного характера в силу своей необычности порождает страх и настороженное отношение.

Психически больные испытывают страх перед обществом, так как психическое заболевание является социальным клеймом. Отчужденность, закрытость психически больных, их изолированное положение в обществе как раз и являются следствием их страха.

В свою очередь, население, подвергая дискриминации психически больных, точно так же испытывает страх перед больными. Он формируется у здоровых вследствие необычного поведения больных, сопровождающегося иногда агрессивными тенденциями. Люди боятся клейма психически больного, опасаются сойти с ума, быть выброшенными из общества, стать изгоями. Существует страх и перед психиатрами: боятся неправильной диагностики, принудительной госпитализации, насильственного введения лекарственных препаратов, побочных действий и осложнений в результате лечения. Чувство страха перед психиатрией и среди населения, и среди психически больных в определенной степени сформировано самими психиатрами. Все это вызвано тем, что свой долг перед пациентами психиатры исчерпывают оказанием медицинской помощи, госпитализацией больного. Затем исполняют свой долг перед обществом: защищают его от негативного поведения больного, изолировав последнего. Свои же обязанности по отношению к пациентам как гражданам и членам общества отодвигают на второй план, в связи с чем и происходит нарушение гражданских прав больного. В конечном итоге деятельность психиатров начинает вызывать недовольство и со стороны психически больных, и со стороны общества.

Затронутые проблемы решить непросто. Диагностические стандарты анормальности и индивидуальные особенности нормальности зависят от личностных особенностей, от мышления и пациента, и психически здорового, и психиатра.

 

Литература

1. Адлер Н., Глузман С. Пытка психиатрией: Механизм и последствия // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В.Н. Бехтерева. — 1992. —№ 3. — С. 138–152.

2. Буковский В., Глузман С. Пособие по психиатрии для инакомыслящих // Хроника защиты прав в СССР. Вып. 13. — Нью-Йорк: Хроника, 1975. — С. 36–61 (Приложение).

3. Буковский В. И возвращается ветер…: Письма русского путешественника. — М., 1990. — 463 с.

4. Ван Ворен Роберт. Даниил Лунц: Психиатр-дьявол. — Амстердам, 1980. — 45 с.

5. Гельдер М., Гэт Д., Мейо Р. Оксфордское руководство по психиатрии. — К.: Сфера, 1997. — Т. 1. — 299 с.; Т. 2. — 435 с.

6. Григоренко П.Г. Мысли сумасшедшего: Избранные письма и выступления. — Амстердам, 1973. — 324 с.

7. Григоренко П.Г. Сборник статей. — Нью-Йорк: Хроника, 1977. — 121 с.

8. Григоренко П.Г. Наши будни, или Рассказ о том, как фабрикуются уголовные дела на советских граждан, выступающих в защиту прав человека — Б.м.: Сучасність, 1978. — 117 с.

9. Григоренко П.Г. В подполье можно встретить только крыс. — Нью-Йорк: Детинец, 1981. — 845 с.

10. Гушанский Э.Л. Информационное письмо о злоупотреблениях в психиатрии в Московский исследовательский центр по правам человека. — М., 1996. — 25 с. — Рукопись.

11. Диагностические критерии DSM-III-R. — К: Абрис, 1995. — 270 с.

12. Заступница: Адвокат С.В. Калистратова. — М.: Звенья, 1997. — 349 с.

13. Історія хвороби Леоніда Плюща. — Б.м.: Сучасність, 1976. — 206 с.

14. Ленгард К. Акцентуированные личности. — К., 1981. — 390 с.

15. Международная классификация болезней: (10-й пересмотр): Классификация психических и поведенческих расстройств (ВОЗ, 1992). — К., 1999. — 270 с.

16. Оценка недавних перемен в советской психиатрии // Бюллетень шизофрении / Пер. с англ. — Вашингтон, 1989. — Т. 15. № 4. —219 с.

17. Очерки истории / Под ред. проф. Т.Б. Дмитриевой и Ф.В. Кондратьева. — М., 1996. — 228 с.

18. Плющ Л. На карнавале истории. — Рукопись.

19. Рафальский В.П. Репортаж из ниоткуда. — Рукопись.

20. Рафальський В. Заспівай, люба мамо, мені колискову…: Автобіографічні нотатки. — Стрий, 1997. — 102 с. — Рукопись.

21. Ротштейн В.Г., Ястребов В.С. Психиатрия, психиатры и общество: (Русский опыт). — М., 1995. — 165 с. — Рукопись.

22. Руководство по психиатрии. /Под ред. акад. Г.В. Морозова. — М.: Медицина, 1988. — Т. 1. — 640 с.; Т.2. — 640 с.

23. Современное состояние судебно-психиатрической экспертизы и пути ее совершенствования: Информационно-аналитическая справка. — К: Укр. филиал ВНИИОСП им. В.П. Сербского, 1990. — 6 с. — Рукопись.

24. Судебная психиатрия / Под ред. А.С. Дмитриева, Т.В. Клименко.—М., 1998.

25. Судебная психиатрия / Под ред. проф. Б.В. Шостаковича. — М., 1997. —385 с.

26. Шумаков В.М., Жуковский Г.С. К вопросу о прогнозировании риска общественно опасных действий больных шизофренией // Казанский мед. журнал. — 1973. — № 6. — С. 48–49.

27. Шумский Н.Г. Диагностические ошибки в судебно-психиатрической клинике. — СПб., 1997. — 372 с.

28. A biographical dictionary on the political abuse of psychiatry in the USSR. — Amsterdam, 1990. — 180 p.

29. Schizophrenia Bulletin. National Institute of Mental Health. Supp. to Vol. 15, # 4, 1989. — 220 p.