Свидетельствует доктор Саламе

21.7.82.

Узнав, что приехал советский журналист, все свободные от работы врачи-палестинцы собрались в единственной небольшой комнате, которая служила им и канцелярией, и местом отдыха. Было утро, раненым бойцам, доставленным ночью из оккупированных израильскими агрессорами районов Южного Ливана, уже была оказана вся необходимая помощь, и теперь можно было немного отдохнуть за чашечкой кофе.

— Вы спрашиваете, есть ли среди нас кто-ни-будь, «то был на оккупированной территории Ливана?— продолжил разговор со мною старший из врачей, выпускник 1-го Ленинградского медицинского института.— Да вот хотя бы доктор Мудваффак Саламе. Он из Ирака, работал по линии Красного Полумесяца в городском госпитале в Сайде, был схвачен израильтянами, чудом вырвался от них, теперь работает с нами.

Доктор Саламе, невысокий плотный человек с лицом очень бледным, словно окаменевшим, чуть заметно кивнул при упоминании своего имени. Точно так же кивнул он, когда я попросил его рассказать о пережитом за те две недели, которые он находился в руках сионистских палачей. И несмотря на то, что коллеги-палестинцы наверняка уже знают его трагическую историю, они слушали рассказ в напряженной тишине.

— Я работал в городском госпитале Сайды уже почти полтора года,— рассказывал доктор Саламе глухим ровным голосом, и чувствовалось, что он громадным усилием воли подавляет свое волнение.— С первых же дней агрессии мне, как и другим врачам — ливанцам, палестинцам, а также врачам-добровольцам из Дании, Финляндии, Норвегии,— пришлось работать круглосуточно. К нам непрерывно поступали раненые — и бойцы и гражданские лица: старики, женщины, дети. Госпиталь был переполнен, не хватало запасов крови, медикаментов, но мы старались делать все, что могли. Потом враг начал штурмовать город. Севернее и южнее Сайды израильтянам после многократных попыток все же удалось высадить десанты, но бои за город велись еще несколько дней. Потом захватчики начали то, что они назвали «чисткой» Сайды. Они врывались в уцелевшие дома и выгоняли всех, кого там находили, на улицы. Затем гнали к морю — на узкую полоску побережья, где в конце концов скопились десятки тысяч людей. Наш госпиталь был окружен израильскими танками, в него ворвались захватчики. Всех врачей, весь персонал госпиталя они выгнали наружу, а затем стали хватать раненых — тех, кто, по их мнению, принимал участие в боях. Я сам видел, как одного раненого, закованного в гипс, они выбросили из госпиталя и принялись избивать, а когда он потерял сознание, бросили на самый солнцепек. Всех нас, и раненых, «отобранных» таким образом, и врачей, отвезли во двор католической школы, который был превращен в центр «первой фильтрации». Всем нам связали руки за спиною, завязали глаза, приказали лечь на землю и не шевелиться. Того, кто осмелился пошевелиться, тут же избивали деревянными молотками специальные палачи-надсмотрщики. Так продолжалось 4 дня. Нам не давали ни пищи, ни воды. Днем палило солнце, ночью мы страдали от холода. Я слышал стоны умирающих раненых. Уже на третий день я потерял сознание и очнулся от того, что плеснули в лицо водой. Мне удалось проглотить несколько капель. К концу четвертого дня от избиений и пыток умерли 7 раненых. Время от времени появлялись люди в масках, сопровождавшие израильских палачей. Они вглядывались в наши лица. По их знаку палачи хватали то одного, то другого и уволакивали. Больше этих товарищей мы не видели. Типы в масках были предатели или агенты сионистов, жившие среди нас еще до вторжения и специально собиравшие сведения — кто есть кто.

На четвертый день палачи развязали детей, которые тоже находились в этом концлагере, и приказали раздать нам по куску лепешки (величиной с ладонь) и консервной банке воды. А товарищей наших все уводили и уводили. Наконец, наступила и моя очередь. Предатель в маске указал на меня палачам, меня схватили, бросили в машину и отвезли в другой «центр фильтрации» — на небольшой заводик по изготовлению ящиков для фруктов на южной окраине города. Нас было несколько человек, в том числе мой коллега — палестинский врач. Из машины нас выбросили под ноги израильским солдатам, которые навели на нас автоматы... Мы думали — это расстрел. И тут врач-палестинец бросился на одного из палачей с криком: «Да здравствует Палестина!» Его сейчас же сбили с ног и принялись зверски избивать, топтать ногами. Лицо его мгновенно стало похожим на кровавую маску. Затем один из палачей всадил ему в распухшую щеку штык. С потерявшего сознание палестинца эти звери сорвали одежду, а его самого прикрутили проволокой к железному столбу на самом солнцепеке, чтобы мухи облепили его раны... Это одна из пыток, «изобретенных» сионистами. От такой пытки на моих глазах умерла молодая палестинка. В ее ранах копошились черви, ели ее еще заживо.

И в этом «центре фильтрации» продолжались избиения и пыжи. Кормили раз в день — кусок лепешки, гнилой помидор или огурец. Воду давали раз-два в день, в зависимости от настроения палачей. Выстраивали в шеренгу и по одному подводили к резиновому шлангу. Глоток—и следует удар тюремщика... Следующий.

Через несколько дней нас выстроили и вывели к нам какого-то парня, который обратился к нам с речью. Он назвал себя сержантом-палестинцем, «раскаявшимся» и признавшимся, что он — член ООП. Теперь, говорил он, с ним прекрасно обращаются, хорошо кормят. Он призывал нас тоже «раскаяться» и «признаться». В противном случае, угрожал он, вас будут пытать так, что вам все равно придется «раскаяться».

Нам дали несколько часов «на размышление». Кое-кто не выдержал и сдался. Таких быстро увели, их было очень немного. Затем стали уводить других, «нераскаявшихся», небольшими группами. Мы их больше не видели, но слышали их страшные стоны и крики. На десятый день меня поволокли в небольшое помещение, перегороженное стеной из ящиков для фруктов. Оттуда, из-за ящиков, меня стали внимательно разглядывать два типа в масках. Они боялись, что даже в масках их могут узнать те, кого они предавали (уже потом я узнал, что несколько таких типов были действительно опознаны и убиты патриотами). Два израильских солдата, которые меня приволокли, поворачивали мою голову направо, налево, то опускали, то поднимали, чтобы предатели могли лучше рассмотреть. Наконец, я услышал за ящиками шепот: «Это врач из госпиталя Красного Полумесяца, он из Ирака».

Меня уволокли — ходить сам я почти уже не мог. Приволокли в другое помещение, где находились узники, руки которых были скручены уже не за спиной, а впереди. Это считалось у палачей «менее строгим режимом». Через несколько часов меня отвели к начальнику лагеря. Тот желтым фломастером начертил у меня на спине большой крест. Затем поставил мне на руку, пониже кисти, печать и выдал записку — «документ», своего рода «аусвайс», какие давали в свое время гитлеровские нацисты жителям оккупированных территорий... Солдаты выволокли меня и выбросили за ворота лагеря.

Доктор Саламе достает из бумажника сложенный вдвое листок. На листке — его фотография, печать, текст на иврите...

— На следующий день мне было приказано явиться к израильскому «следователю». Но мне удалось скрыться из Сайды и добраться до районов, где не было оккупантов.

— Покажите руку,— говорит один из врачей-палестинцев.

Доктор Саламе приподнимает правую руку — пальцы ее парализованы, так сильно была она стянута веревками палачей.

Уже потом его товарищи рассказывали о страшных следах побоев на его теле, о том, что палачи бросили его полуобнаженным под раскаленные лучи солнца, и весь торс его был обожжен, кожа висела клочьями, он чуть не умер от ожогов.

— Доктор Саламе спасся чудом, а сколько наших коллег, попавших в руки сионистских палачей, убито, зверски замучено, увезено в Израиль и брошено в лагеря смерти! — гневно-горестно говорил мне один из палестинских врачей. И называл имена этих коллег—многие, многие имена! Имена жертв террориста Бегина и его сподручных, так любящих разглагольствовать о том, что они «защищают» на Ближнем Востоке «цивилизацию»!

Ливан, долина Бекаа, Нский госпиталь.

Игрушки смерти

22.7.82

Эту восьмилетнюю палестинскую девочку зовут Роза. Она лежит, закованная в гипс, в палате госпиталя «Яффа» в Дамаске, куда ее доставили из ливанской долины Бекаа. Госпиталь принадлежит ассоциации палестинского Красного Полумесяца и является в эти дни головным медицинским учреждением Палестинского движения сопротивления в Сирии. Сюда, в «Яффу», день и ночь доставляются тяжелораненые — бойцы и гражданские лица, палестинцы и ливанцы, мужчины, женщины, дети.

Доктор Юсеф, хирург, оперировавший Розу и спасший ей жизнь, осторожно присаживается на край койки, на которой лежит девочка.

— Как ты себя чувствуешь, Роза? — ласково спрашивает он.

Лицо девочки, все в шрамах, в ожогах, безучастно, неподвижно. Лишь бледные губы чуть шевелятся, а взгляд устремлен в пустоту.

— Хорошо,— читает по ее губам доктор и также ласково продолжает: — Вот и отлично! Скоро ты поправишься, снова будешь бегать, играть...

Она делает чуть заметное отрицательное движение головой.

— Нет? — ласково удивляется доктор.

Губы Розы опять шевелятся.

— Игрушка. Кукла,— читает по ним доктор, и лицо его суровеет. Он оборачивается ко мне: — Она хочет рассказать нам, что с ней произошло...

И сейчас же встает, ласково гладит гипс, в который закованы обе руки девочки:

— Не надо, Роза... Ты же мне все уже рассказывала. Я приду к тебе потом. А сейчас мне нужно поговорить с этим дядей. Хорошо?

Он указывает на меня, и Роза опять чуть заметно кивает.

Мы выходим из палаты, где еще на трех койках лежат дети, тихие, неслышные, перевязанные, загипсованные. Доктор отводит меня подальше от двери.

— Не надо, чтобы они слышали наш разговор,— говорит он.— Они и так тяжело травмированы.

— Почему Роза заговорила об игрушке, о кукле? — спрашиваю я доктора.

Он горько сжимает губы, потом, словно через силу, говорит:

— Израильтяне бросают с самолетов игрушки-мины, рассчитанные специально на убийство детей. Роза с подругами нашла такую «игрушку» — куклу. Говорит — очень красивую. Сбежались еще девочки. Стали возиться с «куклой»... И вот... — доктор тяжело вздыхает,— семь детей было убито на месте. Спасти нам удалось только Розу...

Мы идем к следующей палате, а доктор рассказывает:

— Рядом с Розой лежит мальчик — такого же возраста. Нам удалось спасти его — он был тяжело ранен осколками бомбы. Он все время зовет мать, отца, братьев, сестер... А как ему сказать... у кого хватит сил сказать ему, что все они, все 16 человек, убиты той же бомбой?

Мы входим в другую палату, и доктор идет к мальчику, лежащему у окна. Рядом стоит сурового вида мужчина в одежде ливанского крестьянина. Мальчик неподвижен, лицо его бледно, синеватые веки плотно прикрыты. Доктор осторожно щупает его пульс, ободряюще улыбается ливанскому крестьянину:

— Молодец! Теперь у него все будет хорошо!

А когда мы отходим, рассказывает мне:

— Мальчик из Ливана, десять лет. Привезли вчера вечером из долины Бекаа. Тяжелые ранения осколками кластеровой бомбы. Кровяного давления почти не было, перебита артерия на ноге, осколки в кишечнике. Думали, не спасем. Предполагали ампутировать ногу. Я сделал 8 резекций. Мы боролись всю ночь. И спасли. И ногу сохранили. Теперь все будет хорошо.

— А кто этот мужчина, стоявший рядом? Отец?

— И отец, и вся семья погибли. А это — дальний родственник.

Мы идем по палатам — из одной в другую, и доктор рассказывает мне одну трагедию за другой. 100 госпитальных коек — и 100 трагедий. Изувеченные, искалеченные, обожженные мужчины и женщины, старики и юноши и дети, дети, дети...

— Израильтяне применяют самые зверские виды оружия массового уничтожения,— говорит доктор.— Фосфорные бомбы и снаряды, кластеровые, шариковые. Бомбы и снаряды, рассчитанные на поражение именно бомбоубежищ,— пробивающие до восьми этажей. Если бы вы знали, сколько мирных жителей было убито именно таким способом! Амины-«игрушки»? А мины-«сигареты»? Закуриваешь— и такая «сигарета» взрывается, убивая или калеча человека! Обратите внимание, 80 процентов тяжелораненых, находящихся в нашем госпитале,— гражданские лица! Мы здесь занимаемся самыми сложными случаями. Тех, жизни кого больше не грозит опасность, мы отправляем в другие наши госпитали. А мест в них давно уже не хватает. Только что для раненых отвели здание соседней школы, но и оно уже переполнено. То, что творят израильтяне, это преднамеренное массовое убийство, геноцид! Мне говорили, что готовится международный процесс над сионистскими военными преступниками, что он будет проходить в Нюрнберге, там, где судили гитлеровских палачей, что собираются материалы обвинения. Напишите же о Розе, о мальчике, ставшем жертвой кластеровой бомбы, обо всех, кого вы видели у нас в госпитале «Яффа». Но пусть на скамье подсудимых рядом с террористами Бегином, Шароном, Эйтаном будут и те, кто вдохновляет международный терроризм, кто дал сионистским убийцам «зеленый свет» на кровавые преступления против палестинского и ливанского народов. Те, кто сидит в Вашингтоне и продолжает покровительствовать сионистским убийцам.

И пусть то, что вы здесь видели, будет еще одним документом, который ляжет в досье обвинения.

Я выполнил просьбу доктора Юсефа.

Человек с той стороны

28.7.82

Абу Хасан, лейтенант вооруженных сил Палестинского движения сопротивления, получил приказ выйти из оккупированных районов Южного Ливана и отправиться на лечение. Два осколка израильского снаряда попали ему в левую руку еще 7 июня, когда батальон лейтенанта вел свои первые бои со вторгшимися в Ливан агрессорами близ города Тир. Затем были еще бои, еще и еще, но лейтенант Абу Хасан и не думал отправляться в госпиталь.

— Я же ранен в левую руку, а не в правую и могу стрелять,— отшучивался он, когда товарищи пытались отправить его на лечение.

И стрелял. И участвовал в засадах. И ходил в ночные атаки. И жег израильские танки, уничтожал бронетранспортеры и грузовики, взрывал склады оружия и боеприпасов. Но раздробленная кость руки не срасталась, началось ухудшение.

— Ты потеряешь руку,— сказал ему несколько дней назад врач отряда.— Если тебе не будет немедленно сделана операция, руку придется ампутировать...

А потом по рации был получен приказ командования: Абу Хасана немедленно отправить в госпиталь!

И вот мы беседуем с ним в Нском госпитале ПДС. Ему только что сделана операция, вся левая рука его, от самого плеча, в гипсе.

— Прежде всего я хочу, чтобы вы передали мою благодарность советским врачам,— говорит он.— Они спасли мою жизнь в 1978 году, когда я был тяжело ранен в дни израильского вторжения в Южный Ливан. Меня вывезли тогда в Москву, и после лечения я смог вернуться в строй. И еще раз я хочу передать благодарность советским медикам,— продолжает он и кивает на врача-палестинца, который привел меня к постели Абу Хасана.— Этот парень, спасший мне руку, стал хирургом в Москве! И наконец, в третий раз я хочу, чтобы вы передали благодарность всем советским людям за то, что они помогают нам и поддерживают нас. Мы, палестинцы, знаем, что Советский Союз — наш надежный и испытанный друг и союзник и никому, никакой враждебной пропаганде, откуда бы она ни исходила, не вбить между нами клин!

Абу Хасан сидит на постели, то и дело меняя положение. Рука у него, видимо, болит. Он обхватывает гипс здоровой рукой, покачивает раненую руку, иногда чуть раскачивается сам. Лишь изредка по его лицу пробегает гримаса боли.

И то, что я расспрашиваю его о боях, о партизанских буднях его отряда, продолжающего сражаться в Южном Ливане, помогает ему бороться с болью, забывать о ней. Лицо его оживляется, глаза блестят.

— Первый бой мы приняли уже 4 июня близ Тира,— рассказывает он.— Весь день наши позиции подвергались ожесточенному обстрелу израильской артиллерии и катеров, бомбежке с воздуха. Мы рассредоточились, чтобы свести наши потери к минимуму. Потом на нас пошли танки, за ними бронетранспортеры с пехотой. Мы встретили их огнем. Почти сразу же были подожжены 8 вражеских танков и транспортеров, были убиты и ранены десятки вражеских солдат. Враг поспешно отступил. Затем на нас вновь обрушились бомбы и снаряды. Обстрелы сменялись атаками, атаки — обстрелами. Так продолжалось 24 часа. 24 часа мы сдерживали врага, который вводил в бой все новые и новые силы...

Абу Хасан рассказывает о том, как его батальон продолжал наносить по колоннам агрессоров удары с тыла, с флангов, ночами, на рассвете, а то и среди бела дня. Часто атаки совершались несколькими небольшими, но хорошо подготовленными, оснащенными боевыми группами. Короткий, но точный и результативный удар — и бойцы исчезают, пока противник в панике палит во все стороны.

Так, вспоминает Абу Хасан, была разгромлена вражеская колонна, состоящая почти из трех десятков танков и бронетранспортеров. Последняя операция, в которой участвовал мой собеседник, была проведена его отрядом в районе города Сайда. Ночью боевые группы палестинцев атаковали со всех сторон лагерь врагов и нанесли ему большие потери.

— Наш отряд — не единственный, действующий в Южном Ливане,— говорит лейтенант. (Ему 35 лет, а лейтенантское звание в вооруженных силах Палестинского движения сопротивления считается очень высоким!) — Враг боится входить в районы с сильно пересеченной местностью, туда, где есть большие лесные участки или густые сады.

Я расспрашиваю Абу Хасана о знакомых мне по прежним поездкам в Южный Ливан палестинских офицерах, о тех, про кого в Бейруте говорят, будто бы они погибли.

— Полковник Азми? Жив и продолжает сражаться! — улыбается он.

— Но ведь даже газеты писали, что он...

Абу Хасан не дает мне договорить:

— Человек, который «похоронен» в то время, когда он жив-здоров, будет жить очень долго!

Офицер-палестинец, с которым я приехал в Нский госпиталь, подтверждающе кивает:

— Только вчера мы говорили с полковником Азми по рации. Он просил подбросить ему боеприпасы и вывезти раненых. Минувшей ночью все это было сделано.

— А полковник Хадж Исмаил? Начальник штаба Объединенных сил ПДС—НПС в Сайде? Говорили, что он чуть ли не... застрелился!

— И это ложь! — отвечает офицер-палести-нец.— Полковник Хадж Исмаил действует в...

И он называет мне район Южного Ливана.

— Израильская пропаганда утверждает, будто бы жители Южного Ливана помогают оккупантам в борьбе против партизан, наводят на партизанские базы, склады. Так ли это? — задаю я последний вопрос, так как над Абу Хасаном уже стоит строгая медсестра с бумажными «фунтиками» лекарств.

— Но разве то, что на оккупированной ливанской территории действует множество партизанских групп, не доказывает, что они опираются на поддержку местного населения? — отвечает мне лейтенант вопросом на вопрос. — Конечно, предатели Саада Хаддада, служившие израильтянам в приграничном анклаве с 1978 года, и сейчас служат Тель-Авиву. Но местные жители сурово мстят им за это. Нас же, бойцов ПДС — НПС, население поддерживает всем, чем только может!

К сожалению, пока я не имею права рассказать обо всем том, что мне довелось увидеть и услышать в эти горячие дни. Но я убедился, что израильским оккупантам приходится туго на ливанской земле. (В среднем каждую ночь они теряют убитыми 10 человек!) После одной из особенно чувствительных для них партизанских акций они в минувший четверг подвергли яростной бомбежке Западный Бейрут, развязали артиллерийскую дуэль с сирийскими подразделениями в долине Бекаа (потеряв при этом 34 танка и бронетранспортера!). Бомбежки ливанской столицы продолжались и в минувшую пятницу. Город горит. Но сломить стойкость бойцов ПДС — НПС агрессорам не удается.

Восточный Ливан, Нский р-н

Бойцы уходят на задание

30.7.82

От земли тянуло горьковатым теплом. Высокое голубое небо было безоблачно чистым, декоративно курортным. Легкий ветерок порой шелестел суховатой листвой фисташковых деревьев, зеленые коробочки плодов которых уже начинали румяниться в лучах жаркого ливанского солнца. Все дышало миром и покоем, и на мгновенье вдруг забывалось, что идет война, что все вокруг может в любой момент взорваться грохотом орудий, треском пулеметных очередей, что в безоблачное небо могут с ревом ворваться «фантомы» и обрушить на фисташковую рощу, где сейчас находился Нский партизанский отряд Палестинского движения сопротивления, фосфорные, шариковые, кассетные бомбы.

Знай израильское командование, что отряд находится сейчас именно в этой роще, так бы все и произошло. Но отряд пришел сюда лишь минувшей ночью, и следующей ночью его здесь уже не будет. Да и сейчас бойцы рассеялись, замаскировались. Ни одно лишнее движение не выдаст их — и напрасно израильские наблюдатели непрерывно следят за окрестностями с ближайших холмов — мы видим их, а они нас не видят. А между тем на Нский отряд у них, как говорится, заведен «особый счет».

Сегодня утром с задания вернулась очередная ударная группа отряда — четверо парней, крепких, загорелых. Самому старшему из них 21 год, самому младшему — плечистому, плотному крепышу с ослепительной белозубой улыбкой—15 лет. Он — прекрасный стрелок из ручного противотанкового гранатомета, и сейчас его РПГ, заботливо вычищенный, прислонен к стволу дерева, в тени которого мы сидим на пожухлой траве. Крепыша зовут Абу Кифак. Вернее, это его боевой псевдоним. «Абу» — по-арабски «отец». «Кифак» — переводится фразой: «Как дела?» — «Отец, как дела?» Абу Кифак заразительно-весело смеется, сверкая «сахарными» зубами. А что? «Абу», отцом, он рано или поздно станет, беззаботно шутит он, а — «кифак»... «как дела?». Что ж, дела пойдут хорошо!

Это он, Абу Кифак, уничтожил позавчера из своего РПГ израильский танк и бронетранспортер. Его товарищи расстреляли из «Калашниковых» и «Дегтярева» всех, кто находился в этих боевых машинах,— израильского капитана и семерых солдат. Потом разбились на пары и два дня возвращались в отряд — путали следы, меняли направление, чтобы не навести врага на район, намеченный для встречи со своими. Двое суток они ничего не ели, пили воду из воронок. Группы, назначенные для их встречи и прикрытия, терпеливо ждали их, знали — вернутся! И они вернулись.

— Кифак? Как дела? — спросил их Абу Адель, заместитель командира отряда, руководивший группами прикрытия.

— Коэс! Хорошо! — с обычной своей ослепительной улыбкой ответил ему юный гранатометчик, которого, впрочем, юным можно назвать лишь по числу прожитых лет — настолько мужествен его облик.

Потерь отряд почти не несет, так как операции готовятся очень тщательно, разрабатываются четко. У каждой группы, на которые делится во время очередной операции отряд, свои задачи — разведка, прикрытие, встреча возвращающихся на базу бойцов. Но атаковать врага, если это не ставит под угрозу срыва главную операцию, разрешается всем.

— У нас в отряде даже идет соревнование — кто больше уничтожит врагов,— полушутливо-полусерьезно говорит мне Абу Адель.

— И кто же у вас сейчас в передовиках? — в том же тоне спрашиваю я.

— Товарищ Райд! — заговорили все сразу и закивали на добродушного толстяка, возившегося все это время с керосинкой, на которой никак не хотел закипать закопченный чайник. — У него — «Дегтярев».

«Товарищ Райд» скромно улыбается, однако видно, что этим всеобщим признанием он гордится. Он даже застегивает свою форменную зеленую куртку, расстегнутую было на его широкой волосатой груди.

— Сколько же... у вас на счету? — интересуюсь я.

— Семь,— скромно отвечает он и для убедительности показывает мне на пальцах.

— Это только за одну операцию,— поправляет его один из бойцов.— А вообще-то у пего на счету уже далеко за тридцать!

Чайник, наконец, закипает, и керосинка немедленно гасится. Костров бойцы не разжигают, чтобы дымом не выдать себя, а керосин приходится экономить: когда еще доставят его сюда из района, где находится штаб командования партизанскими отрядами! Обращаю внимание и на то, что никто из сидящих сейчас со мной не курит. То ли никогда не курили вообще, то ли бросили, чтобы не выдать себя огоньком сигареты, дымком, брошенным окурком.

— Вообще израильтяне, как правило, наши группы после операции не преследуют,— рассказывает Абу Адель.— Боятся нарваться на засаду, на оставляемые нами мины. С наступлением же темноты они боятся даже появляться на дорогах, покидать свои позиции и укрепленные пункты. Зато после каждой нашей удачной операции ведут бешеный огонь «по площадям», пытаясь наугад накрыть наши группы, а то и весь отряд. Так недавно у нас погибла одна разведывательная группа. Но, как правило, потери у нас — большая редкость.

Бойцы внимательно слушают Абу Аделя, кивают. Четверо из них должны сегодня, как только стемнеет, уйти на очередную операцию. У одного на груди значок с портретом Владимира Ильича Ленина, у второго — портрет Димитрова. Первый — студент одного из московских вузов, второй — студент Софийского университета. Оба прервали учебу, чтобы защищать правое дело своего народа. У обоих неплохой «счет» уничтоженных израильских танков и бронемашин. Их «любимое» оружие— РПГ.

— Израильская пропаганда утверждает, будто бы израильские танки неуязвимы. А тут рассказывают, что вы специально охотитесь на них. Что ж, горят, значит, эти «неуязвимые»? — говорю я.

— Еще как горят! — улыбаются оба.— Прекрасно горят! Надеемся, что докажем это еще раз сегодня ночью или завтра днем. Мы ведь охотимся на них и днем!

...Солнце садится. На вершине ближайшего к нам холма вдруг полыхнул отблеск его лучей. Еще один, еще. Израильтяне беспокоятся, нервничают. Их наблюдатели пытаются заметить в окрестностях малейшее движение...

Командир отряда смотрит на часы —группы прикрытия, ушедшие заранее, уже должны быть в назначенных пунктах. Он молча машет рукой — и четверка бойцов неслышно скользит в наступающие сумерки, один за другим, цепочкой, след вслед. С ними РПГ, «Дегтярев», надежное оружие.

Юго-восточный Ливан, Нский р-н

В горах над Бейрутом

19. 8. 82

...Странно и необычно видеть Бейрут с высоты Верхнего Метна, горного района, нависающего над ливанской столицей с северо-востока. Над Бейрутом плыла легкая темноватая пелена, словно к небу все еще тянулись дымы пожаров, вызванных бомбардировками и обстрелами. Но артиллерийской канонады не было слышно. Лишь в ранний утренний час, когда мы с группой бойцов ПДС выходили в этот район по ненадежным горным тропам, ярко-синее небо прочертила пара израильских самолетов-разведчиков.

Бойцы проводили их насмешками:

— Полетели... Бегин и Шарон! Ничего, придет время — отлетаются.

Командир батальона ПДС подполковник Кайс лишь строго повел бровью — и разговоры сразу прекратились. Война есть война, и только вчера при очередном налете израильских воздушных пиратов погибли двое палестинцев из группы: один — студент, учившийся уже на 6-м курсе медицинского института в Гаване, другой — студент 3-го курса этого же института. В группе называли их «кубинцами». Сколько хороших слов услышал я о погибших товарищах, когда мы расположились на ночлег в яблоневом саду!

А на рассвете отправились дальше к Бейруту, на позиции батальона ПДС в Верхнем Метне. Путь был нелегкий. То и дело попадались большие воронки от авиационных бомб и тяжелых снарядов, скалы, оплавленные фосфором, черные остовы сгоревших автомашин, разрушенные домишки. Фруктовые сады — осиротевшие, покинутые, ветви ломились от неснятых плодов.

— Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она,— вполголоса прочел мне строки Некрасова командир нашей группы Насер.

Он — студент филфака МГУ, большой поклонник русской литературы, и особенно поэзии. Перед тем как отправиться сражаться, он написал курсовую работу: «Тема Родины в поэзии Александра Блока». И пока мы продвигались к Бейруту, соблюдая максимальную осторожность, чтобы не быть замеченными вражескими наблюдателями, он читал отрывки из блоковской поэмы «Двенадцать». Может быть, мы вызвали у него аналогию с блоковскими красногвардейцами? Хотя тучноватый командир батальона, шедший впереди, Христа мне никак не напоминал. Разве что кружок седых волос, обрамлявших его красноватую лысину, казался Насеру... нимбом?

Насер — псевдоним, и израильтяне дорого заплатили бы, чтобы узнать настоящее имя этого палестинца-командира, бойцы которого каждую ночь проводят дерзкие операции у них в тылу.

— Сейчас от нас до Бейрута по прямой километров 10—12,— говорит подполковник Кайс, указывая рукою в сторону ливанской столицы.— Прямо за горой — Баабда, резиденция президента Саркиса. Слева Бхамдун, ниже Софар. А вон там, где мечеть, уже израильтяне.

— Хорошо бы глянуть в бинокль...

Кайс отрицательно качнул головой:

— Нельзя. Израильские наблюдатели могут заметить отблеск стекол и сразу же начнется артобстрел района, где мы находимся... В дни, когда они вели ожесточенные обстрелы Бейрута, нашей задачей было подавлять их батареи. Ведь нас разделяет только эта узкая долина...

— И подавляли?

Подполковник Кайс лишь ухмыляется и показывает глазами на скромно держащегося в сторонке бородача с интеллигентным лицом, командующего в этом районе палестинской артиллерией:

— Спросите его...

Бородач лишь пожимает плечами:

— Подавляли. Мы же не имеем права расходовать снаряды впустую. Слишком тяжело их сюда доставлять.

— А можно познакомиться с вашими артиллеристами?

Бородач кивает:

— Конечно.

И опять —груды скал, ишачья тропа, оползни, колючки. Бойцы заботливо поддерживают меня — без тренировки здесь нелегко. Но сами они, в том числе и тучноватый подполковник Кайс, легко перепрыгивают с камня на камень.

Из чащи фруктового сада, террасами спускающегося в глубь узкой ложбины между двумя крутыми горными склонами, появился молодой парень в видавшей виды зеленой форме. В руках у него была портативная японская рация: наше продвижение по горным тропам все время контролировалось, невидимые бойцы охраняли нас, оберегали от вражеских засад и разведывательных групп, «передавали» от поста к посту, четко зная наше местонахождение. В этом помогал им и радист нашей группы, все время бормотавший что- то в небольшую коробку рации, почти прижатую к губам.

Парень оказался командиром «катюши». Еще несколько препятствий — и мы очутились в тени сада, на одной из его узких и длинных террас. Но к самой «катюше» надо было еще идти — спускаться в ложбину, перебираться через бурлящий там ручей, а потом карабкаться вверх по скалам. И я честно признался, что больше не могу—не та физическая подготовка!

Впрочем, бойцы расчета избрали террасу сада, на которой мы находились, местом своего отдыха. В тени яблонь были аккуратно разложены одеяла, бездымно шумел примус, на котором кипел чайник, заранее поставленный к нашему приходу. В большом эмалированном тазу, наполненном горной ледяной водой, охлаждались крупные яблоки и сливы.

— А яблоки собирать можно будет лишь через пять недель,— посмотрев в таз, вдруг задумчиво сказал подполковник Кайс.— Тогда они уже будут сладкие-сладкие, не оторвешься!

— Крестьянин, феллах,— тихонько толкнул меня локтем в бок Насер, быстро указав взглядом на подполковника, который уже опустился на одеяло и усаживался, скрещивая ноги.— По земле тоскует... по Палестине!

А потом за чаем у нас потек разговор, к каким я уже успел привыкнуть за все эти дни, проведенные и в специальных подразделениях на позициях палестинцев, и в долине Бекаа, и в горном Ливане. Командир «катюши» рассказывал о боевых буднях, о своих бойцах, о боях, в которых они участвовали.

В последние дни осады Западного Бейрута его установка прославилась точностью огня, заставив не одну вражескую батарею прекратить варварские обстрелы города.

— Мы постоянно получаем отличные разведывательные данные о расположении батарей врага от...— командир «катюши» кивает на Насера.— И мы не имеем права на плохую стрельбу, ведь мы должны помогать товарищам в Западном Бейруте!

— А каковы в целом задачи находящихся здесь подразделений ПДС?— спрашиваю я.

Отвечает подполковник Кайс:

— С выводом наших товарищей из Западного Бейрута наша революция, наша борьба против агрессоров не прекращаются. Да и сионисты готовятся, как они говорят, к «главному сражению». Они хотят прорваться к сирийской границе. С этой целью ими уже сконцентрировано три дивизии в районе озера Карун и горы Барук, ведется интенсивная разведка. Только что бойцы ливанских национально-патриотических сил перехватили в нашем районе джип с израильскими разведчиками. Один из них был убит, второй взят в плен. Практически не проходит и дня, чтобы израильтяне не бомбили или не обстреливали наши позиции. Впрочем, вы же сами всему этому свидетель... Наши же задачи здесь очень четки. Первое: подавлять батареи врага, ведущие огонь по Западному Бейруту. Второе: не давать ему покоя ни днем ни ночью, наносить возможно больший ущерб, действуя и во фронтовой зоне, и в его тылу. Третье: обеспечивать связь с нашими товарищами в Западном Бейруте...

Да, всему этому я был свидетелем.

В пятницу 20 августа выехал в Западный Бейрут.

* * *