В очередной раз открыв глаза, я обнаружила себя на мягком, заваленном пестрыми подушками диване в квартире Вронской. Обитель адвоката оказалась на удивление уютной и женственной. В горшках на подоконнике распустили бутоны фиалки различных оттенков от белого до темно-фиолетового. Многие детали интерьера были сделаны вручную: гипсовые статуэтки, вышитые крестиком картины в аккуратных рамках, накидки на мебель. Я даже догадывалась, кто эта мастерица на все руки.

Немолодая черноволосая женщина, сидевшая на стуле с вязанием на коленях, заметила, что я проснулась, и отложила свое занятие. Жгуче-темные глаза, характерные для кавказского народа, внимательно изучили меня. Ласковым прикосновением прохладных пальцев она зачем-то потрогала мой лоб, обвела контур лица. По-настоящему материнская ласка, я даже зажмурилась невольно.

Такую же заботу эта женщина проявляла и прошлым вечером, когда Вронская привезла меня сюда. Без лишних вопросов и суеты она успокоила: "Я — фельдшер на "Скорой". Все будет хорошо". Снотворное, действительно, удалось вывести из организма вовремя, но я едва доползла до дивана и осталась лежать пластом. Потом они с Вронской о чем-то тихонько беседовали в коридоре. Приглушенные голоса доносились из приоткрытой двери. "Марина, ну какие неудобства?" Торопливое бормотание адвоката, и снова мягкий, журчащий как ручеек голос моей спасительницы: "Если бы ты поступила иначе, я бы тебя не поняла". Видимо, Вронская извинялась за то, что привезла меня сюда. Проваливаясь в дремоту, я успела удивиться, зачем она оправдывается, если это ее жилище? Ведь по дороге сама сказала, что везет меня "к себе".

Словно почувствовав, что мне лучше, в комнату вошла Вронская. На мгновение она застыла на пороге, потом подошла к женщине, приобняла за плечи и легонько поцеловала в висок.

— Оставишь нас ненадолго, Верунчик?

— Конечно, — та кивнула на стакан воды, оставленный на тумбочке, — жидкость пить не забывайте.

Я посмотрела на них обеих и поразилась внешнему контрасту. Сухопарая, светловолосая, невозмутимая в практически любых обстоятельствах Вронская, казалось, вся состояла из прямых линий и острых углов. Пухленькая, невысокая, чернобровая Верунчик была сплошь ямочки и округлости. Но теперь мне вдруг стало понятно, кто настоящая хозяйка в этом доме, и почему адвокат так заботилась о мнении своей подруги.

Вронская, тем временем, заняла освободившийся стул у моей постели.

— Анита, как вы себя чувствуете?

Я улыбнулась с горьким сарказмом.

— Как будто меня изнасиловали. Не только физически. Но и морально.

В глазах старухи зажглась тревога, она приподняла бровь.

— А на самом деле…

— Это было в сеансе, — отмахнулась я и вкратце пересказала, куда меня забрали и что делали, — мне просто нужно еще немного времени, чтобы избавиться от навязчивого ощущения, что все случилось в реальности. Думаю, справлюсь. Спасибо вам за помощь. Если бы не вы.

При упоминании секретного отдела Вронская охнула, а потом тоже отмахнулась.

— Ерунда, любой поступил бы так же на моем месте.

— Нет. Не любой, — покачала головой я, — так же, как не каждый закрыл бы меня от пуль ценой своей жизни.

Она посмотрела на меня и тяжело вздохнула.

— По-прежнему думаете, что я ношусь с вами по просьбе Максима?

Я пожала плечами и искренне призналась.

— Не знаю, что думать. Совершенно запуталась в людях.

— Такое бывает, — с философским видом заметила адвокат, — но когда в жизни становится трудно, есть только один способ это преодолеть.

— И какой же?

— Продолжайте делать то, что должны, и полагайтесь на судьбу. Каждый раз, когда не знаете, что делать, просто делайте то, что должны.

— "Авось кривая выведет"? — усмехнулась я.

Вронская только кивнула с серьезным выражением лица.

— Этому вас Максим научил? — я села и подтянула колени к груди. — Это ведь его жизненный девиз? Да?

— Это то, чему я научила Максима, — бросила она.

— О-о-о… — у меня даже рот округлился. — Не знала, что он позволяет кому-то себя учить.

— Мы с его матерью дружили с детства, — пожала Вронская плечами, — с самого рождения Максима я была частым гостем в их доме не только потому, что стала работать на его отца, но и по личным причинам.

— Вы знали о том, какие зверства там творил Лютый? — прищурилась я, вспомнив рассказ Дарьи.

С виноватым видом она кивнула.

— И нельзя было ничего поделать?

— Мы все в той или иной мере являлись заложниками его злой воли.

— Вы все его боялись, — поправила Вронскую я. — Даже вы, человек закона. Понимали, что таким, как он, закон не писан?

Она кивнула еще раз.

— Почему вы, вообще, стали тогда работать на Лютого?!

— Он выбрал меня. Не я его. Так же, как выбрал себе жену. Увидел молодую актрису, дебютантку, на афишах театра, ткнул пальцем и сказал, что будет принадлежать ему. А мы с Алиной часто виделись, — по ностальгии в голосе Вронской я догадалась, что речь пошла о матери Макса и Дарьи. — Вскоре после того, как она вышла замуж, я навестила ее. Тогда моя адвокатская практика только вставала на ноги. Подруга представила меня своему мужу. — Вронская вдруг смутилась и закончила скороговоркой: — А потом мне пришлось понять, что отказ от новой работы не предусматривается.

— Но почему их семейным адвокатом стали именно вы? — удивилась я. — Сами же говорите, что еще опыта как такового не имели.

Вронская пожевала губами.

— У Лютого уже имелся опытный адвокат, глубокий старик. Достался ему от отца по наследству. Все понимали, что скоро тот сыграет в ящик. А в таких делах, с которыми пришлось работать, ему требовался абсолютно лояльный человек. Кто может быть лояльнее молодой запуганной девчонки? Можно сказать, все главные азы профессии я успела перенять от того старика. А потом дело само пошло.

— Значит, мать Макса невольно втянула вас в свое семейное болото? — с сочувствием прищелкнула я языком. — И потом не пыталась помочь выбраться? Уговорить мужа выбрать другого адвоката?

— Уговорить? — Вронская с ледяным высокомерием усмехнулась. — Попробуйте уговорить быка не кидаться на красную тряпку, когда у него глаза кровью наливаются. Это проще.

— Значит, вы навсегда остались связаны с их семьей… — пробормотала я, — сначала не по своей воле, а потом, видимо, уже добровольно…

— Я просто делала то, что должна, — отчеканила она. — Алина постоянно боялась за себя, за детей, просила позаботиться о них в случае ее смерти. Даже не винила меня за.

Старуха резко умолкла, словно сболтнула лишнего. Я напряглась.

— За что, Марина?

— Это к делу отношения не имеет, — Вронская поджала губы.

Но мне уже не составило труда догадаться:

— У Лютого с вами что-то было?

— Анита, вы дотошнее любого сыщика. Умеете же, — она хмыкнула.

— Вы были его любовницей! — не отставала я.

— Один раз, — с неохотой уступила Вронская, — он стал моим первым мужчиной. К счастью, я ему не понравилась, и все закончилось.

Лишенная дара речи, я молчала. Что-то в моих округлившихся глазах позабавило адвоката, потому что она с улыбкой добавила:

— Вы, наверно, уже знаете, что я не очень люблю мужчин? С невинностью расставаться в свое время не торопилась, а когда Лютый затащил меня в свой кабинет на глазах у Алины и по-быстрому оприходовал, лишний раз убедилась, что правильно делала. В общем, мы с ним остались глубоко недовольные друг другом.

— Какой кошмар. — я покачала головой.

— Больше всего я боялась, что подруга меня возненавидит. Но оказалось, что это только больше нас сблизило. Ей уже было кого ненавидеть.

— Своего мужа, — поддакнула я.

— Да. Только, Анита, ради всего святого, держите рот на замке. Не слишком уж страшная тайна, но Максим не знает. — адвокат замялась, — и мне не хотелось бы, чтобы узнал. Это причинит ему лишнюю боль и обиду за мать. Не нужно.

— Получается, мне не показалось, что иногда вы относитесь к нему, как к сыну, — заметила я.

— Я обещала его матери заботиться о детях. Старалась привить им крепость духа, как могла. Когда Максим как-то раз пришел ко мне и начал ходить вокруг да около, так ему и ответила. Пусть либо говорит прямо, как есть, либо молчит. Юлить мужчина не должен.

Я представила, как Вронская воспитывает юного Макса и фыркнула.

— И о чем он хотел поговорить? Это секрет?

Старуха ненадолго задумалась.

— Да нет, в общем-то. Спросил, что бы я сделала, если бы у меня был выбор: сделать близких счастливыми, но всю жизнь мучиться совестью, или остаться в стороне и продолжать наблюдать, как мучаются они.

Что ж, это вполне было в духе Макса: готовиться к какому-нибудь ужасному поступку и продумывать его последствия. Почему-то я была уверена, что, не оценив важность шага, он никогда ничего не делал.

— И что вы ответили, Марина?

— Я сказала то же, что и вам. Что в трудной ситуации нужно не поддаваться метаниям и панике, а просто сделать то, что считаешь своим долгом, — адвокат вдруг отвела взгляд и едва слышно добавила: — Если бы я тогда знала, что к чему…

— Вскоре умер его отец, ведь так? — догадалась я. — И все вздохнули спокойно.

Вронская недовольно поджала губы вместо ответа.

— А потом спустя какое-то время Максим убил киллеров Татарина, — продолжила я. — Наверно, к вам уже не приходил за советом? Усвоил урок с первого раза? Что вы тогда почувствовали? Испугались, какого монстра воспитали?

— Своего отца он не убивал, — отрезала она.

— Да, я в курсе. Лютого убил Татарин. Но Максим знал, что это случится. А вы позже сопоставили одно к одному и тоже все поняли, да, Марина?

Вронская помолчала, разглаживая на брюках несуществующую складку.

— Думаю, что даже если бы Максим рассказал мне тогда всю правду, я сама заставила бы его молчать и никого не предупреждать. Дашу было жалко.

Мои воспоминания о последней встрече с сестрой Макса вызвали неприятное ощущение под ложечкой.

— А вы знали о том, что Дарья "по-особенному" относится к брату? — спросила я, глядя Вронской в глаза. — Только вот сейчас, пожалуйста, не обманывайте меня. Потому что я своими ушами от нее слышала про это.

Брови старухи взметнулись от удивления. Неужели Дарья не рассказала ей, как заманила меня ночью к себе? И охрана не проболталась? Хотя, наверно, о визите-то рассказали, но вот что творилось в стенах спальни, не видел никто.

— Скажите мне, Марина. — выдавила я внезапно севшим голосом, — у них. что-то было? Ну, на почве тяжелых отношений с отцом. Какое-то сближение, пусть неосознанное.

— Анита! — резко перебила меня адвокат. — Да прикусите себе язык за такие слова! Максим никогда поступил бы так!

Я вгляделась в ее глаза: врет или нет? Но реакция Вронской не походила на актерскую игру, да и раньше она вроде бы не врала мне. Молчала, что-то утаивала, но откровенную ложь не произносила.

— Я же просила не встречаться с Дарьей без меня, — сурово отчитала Вронская. — И здесь я защищала не только ее от вас, как сейчас вы можете подумать, но и наоборот.

— Даже так?! — растерялась я.

Адвокат стиснула пальцы в крепкий замок.

— Поймите, Анита. Я все равно продолжу защищать интересы и брата, и сестры, — она взглянула на меня исподлобья, — но получилось так, что я немного в курсе последней вашей размолвки с Максимом. Вы просто раздавили его своими подозрениями. А ведь ему сейчас и так приходится не сладко…

— Отложим избиение моей совести до того момента, как мои нервы немного придут в норму, — взмолилась я, остановив ее жестом.

— Ну хорошо, — уступила она. — Надеюсь, вы найдете в себе силы самостоятельно уладить это с ним.

— Даша была очень убедительной. — покачала я головой.

— Она сама верит в то, что говорит, — сказала Вронская, а мне вдруг вспомнился тот случай, когда Дарья с непоколебимой уверенностью в глазах поведала, что заложника убил брат. Даже мурашки по спине побежали, как в тот раз. — Старший брат — ее идол. Она росла трудным подростком. Не хотела учиться. Правда, если Максим делал замечание — тут же бралась за ум. Его одного слушалась. Я не догадывалась о плохом, пока.

— Что "пока"? — насторожилась я.

— Жизнь шла своим чередом. После смерти Лютого все почувствовали себя свободнее. Рано или поздно это должно было случиться и случилось.

— Что именно?

— Максим приехал домой с какой-то девушкой, и та осталась у него на

ночь.

— Дашу это выбесило?

Вронская поморщилась

— Не то слово. Я по случаю в тот день приехала обсудить с ним кое- какие дела и услышала такое, что глаза на лоб полезли. Что он, мол, Даше изменил, и что это ее место, и много прочего, что повторять не хочется.

— Еще бы. Это ее место в его кровати. А тут заняла какая-то приблудная, — заметила я, пытаясь понять ход мыслей Дарьи. — Что же сделал Максим?

— Естественно, он был шокирован, но сразу пресек все на корню. Поставил сестру на место. Пожалуй, она не ожидала, что брат может с ней так грубо разговаривать. С тех пор Дарья никогда открыто не устраивала скандалов с ним.

— Она делала все втихую, — поддакнула я.

— Мне об этом ничего неизвестно, — удивилась Вронская.

Я промолчала. Не хотелось полоскать грязное белье и пересказывать адвокату в общем-то ненужные подробности о том, как Дарья воевала с женой брата, подглядывала за ними. Неожиданно подумалось, что она, возможно, отлично успела изучить все его повадки, перенять жесты, а потом талантливо исполнила роль для меня.

— Единственное, что я знаю, — продолжила адвокат, — что Дарья вышла замуж назло брату. Очень ему тот избранник не нравился, на деньги у парня глаз горел, а не на саму невесту. Мы его по разным каналам пробивали, как могли, репутацию прощупывали. Только Дарья воспринимала это, как ревность со стороны брата, и еще больше торопила свадьбу. Правда, ничего хорошего из этого не вышло.

— Только дети теперь страдают, — согласилась я. — Вы знаете, что она совсем не заботится о малышах?

— Обычно Дарья старается быть хорошей матерью, — выпрямила спину Вронская, — просто неприятности с братом сильно ее подкосили.

— Это отговорки. Максим же не всегда будет рядом. Он же понимает, что его личная жизнь никогда не сложится, пока поблизости сестра?

— Он понимает, — твердо ответила моя собеседница, — Дарья — нет.

Я задумалась над ее словами. Вронская, конечно, отмела все подозрения по поводу инцеста, но общий паззл из поступков Макса все равно не складывался. Оставались еще белые пятна, которым никак не находилось объяснений.

— Знаете, что выбивается у меня из общей картины? — наконец, заговорила я.

Адвокат приподняла бровь.

— Моя роль в происходящем. Нет, — жестом я остановила попытку старухи вмешаться, — понятное дело, что для всех мне нужно продолжать изображать эксперта. Но для самого Макса моя роль какова? Вы в курсе, что ему известны такие факты о моей жизни, которыми я почти ни с кем не делилась. Откуда? Вы что-то об этом знаете, Марина? Он следил за мной?

Вронская развела руками.

— Максим достаточно скрытен. Тот случай, о котором я рассказала, когда он приходил за советом… это был единственный раз. Я не в курсе всех его передвижений. Извините, Анита. Ничем не могу помочь. Все, что могу сказать: вы очень важны для него. Очень, очень важны.

Одной важностью тут не обойдешься. Я вздохнула. Мне требовались ответы, но Макс по каким-то причинам не желал их давать. Осознанно ли он подвергал меня опасности, так же как бросил своих людей под пули Татарина? Или это то, что выходило за пределы его плана, и чего он так опасался, повторяя, что "все станет лишь хуже"?

Возможно, наши отношения складывались бы по-другому, если бы в свое время он объяснил причину поступков. Предостерег, чтобы опасалась наветов Дарьи, успокоил, что те люди на черной машине — мои друзья, а не враги. Если бы убедил держаться подальше от лаборатории и Марго, рассказал, что Соловьев не такой святой, как кажется. Поверила бы я, не впутавшись во все это лично? Если вспомнить то ощущение сумасшедшей влюбленности, которым была охвачена, — поверила бы точно. Почему Макс не пошел по самому легкому пути? Почему?!

Я огляделась в поисках одежды. Заметив джинсы, перекинутые через спинку дивана, потянулась и нашарила в заднем кармане клочок бумаги. Хорошо, что Тимуру не пришло в голову конфисковать мои вещи. Я протянула список с цифрами Вронской.

— Что это? — она взяла бумагу, поднесла ближе к глазам.

— Может, вы мне скажете? Вам знакомы эти даты? А имена?

Адвокат перевела на меня недоверчивый взгляд.

— Где вы это нашли? Похоже на почерк Максима.

— В его сейфе, — не стала хитрить я. — И не спрашивайте, как. Меня не отпускает ощущение, что он сам хотел, чтобы я туда заглянула. Правда, в своей обычной манере не сказал об этом напрямую.

— Вот здесь… — она ткнула пальцем в самую первую дату, — речь идет о его матери.

— Похоже на то, — согласилась я.

— Но это не дата ее смерти. Она умерла позже на три дня.

— А это? — я указала на вторую по очередности запись. — Смерть отца Максима?

Моя собеседница кивнула.

— А это, — мой палец скользнул ниже, — случайно, не та ночь, когда Татарин покушался на их с Дарьей жизнь? Вы ведь должны знать о том случае.

Чуть помедлив, Вронская сделала неопределенный жест.

— Может быть, я точно уже не помню.

— А остальные даты? Варя? Дарья? Вы что-то можете о них рассказать?

Вронская долго держала в руках листок, словно пыталась разглядеть

под чернилами другие, тайные письмена.

— Вот. Еще одну дату узнаю. Вторые роды у Даши были очень тяжелые. Чуть ли не выбор стоял, кого спасать: мать или ребенка. К счастью, выкарабкались оба. Исключительно благодаря тому, что Максим настоял, чтобы сестра легла в перинатальный центр со специализированным оборудованием, а не просто в частный роддом. Его забота оправдалась.

— Та-а-ак, — протянула я, все больше загораясь ощущением, что разгадка где-то близко. — А про Варвару что скажете?

Адвокат с сожалением прищелкнула языком.

— Ничего мне эта дата не напоминает.

— Это не дата ее смерти? — я ощутила слабый укол разочарования.

— Нет. Варвара умерла месяцев на шесть позже. А то и больше, точно не припомню. Это вообще дата из их с Максимом "благополучного" периода семейной жизни.

Ну вот. Попытка найти какую-то связь в том, что это даты смертей или печальных событий, с треском провалилась.

— С ней точно тогда ничего не происходило? — не желала я сдаваться. — Может, болела сильно? Или ограбили ее?

— Нет, — уверенно тряхнула головой Вронская, — все у них хорошо было. Может, Максим хотел какую-то символическую их годовщину запомнить?

Я отобрала у нее листок и уставилась на цифры. Не верилось, что это — просто список каких-то памятных для составителя дат. Нет. Это ключ. Шифр ко всему, что с Максом происходило. Отгадка всех его секретов. Вот только как ее разгадать?

— А "она"? — вслух принялась размышлять я. — Кто эта загадочная особа?

— Может, вы сами, Анита? — сверкнула глазами Вронская.

— Я? — версия поставила меня в тупик. — Но почему бы тогда не написать мое имя? Посмотрите, почти везде стоят имена. Моего нет.

— Что, если Максим его не знал?

— Не знал? — я фыркнула. — Говорю же, ему известно то, чем я не делилась даже с мужем! Более того, Макс встретил меня, когда я еще и перцептором не была! Правда… это было одностороннее знакомство. Но раз отыскал потом, выследил, значит, какие-то данные имелись.

На это Вронская не нашла, что возразить, а я иначе взглянула на пункты с пометкой "она". Сама уже, конечно, не помнила точные числа, но вот одна из дат подозрительно походила на тот самый день, когда я свалилась с лошади. Память отказывалась восстанавливать месяц, в котором мне вырезали когда-то аппендицит, но год совпадал. Потом — сентябрь две тысячи шестнадцатого и тот момент, когда стартовала программа "Синий код". Адвокат не ошиблась. Речь шла обо мне.

— А "конец"? — снова обратилась я к Вронской. — Посмотрите, впереди еще несколько лет до этого события. Что должно случиться? Максим чем-то неизлечимо болен?

Адвокат испуганно охнула.

— Насколько я знаю, нет.

— Может, вам все-таки приходит что-то в голову? Любая, самая бредовая версия. Истекает срок по ипотеке. Заканчивается аренда земли. Все, что угодно.

— Анита, мне не дано заглянуть в будущее, — со слабой улыбкой отбивалась от расспросов она, — но в настоящем у Максима нет ни залога, ни аренды, ни ипотеки. То есть, мелкие договоры, конечно, есть. Но не на такой срок.

Я закусила губу. Либо Макс переоценил мои умственные способности, ожидая, что легко разгадаю его код, либо. мне просто не хватало еще одной детали для полноценного вывода.

И я понятия не имела, где ее взять.

Вронская настояла, чтобы я задержалась у нее в гостях на несколько ближайших дней. Возражать не хотелось, как не хотелось и признаваться, что самой тошно возвращаться в пустую квартиру. Да и безопаснее как-то я ощущала себя там, где никому не пришло бы в голову меня искать. Адвокат заверила, что заседание перенесли. Мою машину пригнали на стоянку к дому, об этом тоже не следовало беспокоиться.

Я ощущала себя полностью окруженной заботой, уютом и теплом. Верунчик варила мне вкуснейшие супы и забавно охала, слушая рассказы о том, кто такие перцепторы. Ее непосредственность подкупала. Вронская в такие моменты предпочитала отсиживаться в уголке и слушать нас обеих.

Кто бы мог подумать, что наше с адвокатом Макса общение, начавшееся холодно и не очень дружелюбно, в итоге станет довольно близкими?

Правда, идиллию портили мысли о нем самом. Я не очень понимала, как будут складываться наши отношения, даже если каким-то чудом его оправдаю. Все равно ведь и Татарин никуда не денется, и Дарья сама собой не станет белой и пушистой. Сможет ли Макс, наконец, объяснить, почему давно следил за мной и молчал столько времени?

Он позвонил мне в один из таких дней. Вронская как раз уехала в изолятор и, видимо, выхлопотала этот разговор. Ладони резко вспотели, стоило услышать его голос, и телефонная трубка едва не выскользнула на пол.

— Марина мне все рассказала, — мрачным голосом сообщил Макс вместо приветствия.

Я только открыла рот, но так и не смогла произнести ни звука.

— Ты боишься? — спросил он.

Из моей груди вырвался нервный смех. Макс спрашивает, боюсь ли я? После того, как на моих глазах убили его людей? После того, как открыла своего мужа с новой стороны?

— Не бойся, — голос Макса стал мягче, словно баюкал меня, — с тобой все будет хорошо. Больше ничего плохого не случится. Ты мне веришь?

Как обычно, стоило ему заговорить, и мне, конечно же, опять хотелось просто закрыть глаза и ни о чем больше не беспокоиться.

— Д-да… — протянула я и услышала, как он усмехнулся.

— Тогда до встречи, Синий Код.

— Постой! — успела воскликнуть я в последний момент. — Я. была не права.

— В чем?

— В том, что ты и Даша. — ком встал в горле, и никак не удавалось найти подходящих слов.

Макс помолчал. Я гадала, что означает эта тишина. Почему-то казалось, что он хочет что-то сказать, но останавливает себя.

— Извинений не нужно, — наконец, бросил Макс и отключился.

Наступил день, когда прятаться в гостеприимном убежище стало уже невозможно. Мне, как нож к горлу, требовалось дописать отчет и сбросить визуальную картинку в программу компьютера. Вронская настояла, что поедет со мной, на ее автомобиле и под охраной. Пользуясь случаем, мы заскочили в полицейский участок, и я все-таки написала заявление о нападении. Пока отвечала на вопросы следователя и заполняла бумаги, мыслями витала далеко. Ведь так и не приняла решение, что отмечать в своем отчете. Оправданий для Макса не имелось никаких. Все-таки подделать образ? Страшно, рискованно, но.

Я закрыла глаза и решила последовать совету Вронской. Сделать так, как требует мой долг, и положиться на судьбу. Даже если это не принесет ничего хорошего.

На пути в изолятор мы попали в пробку на кольце. Большой автобус пытался вклиниться из крайнего правого ряда в крайний левый, в итоге перегородил дорогу в двух направлениях движения. Разъяренные водители сигналили, кто-то вышел из машины, ругался, размахивал руками, но уступать, чтобы разрешить ситуацию, никто не собирался.

Вронская, которая сидела рядом со мной на заднем сиденье, со скучающим видом открыла папку с документами и принялась перелистывать бумаги. Молчаливые охранники на передних местах с интересом наблюдали за развитием событий. От нечего делать я уставилась в окно. Большой плазменный телевизор, установленный на высоком столбе так, чтобы транслировать рекламу сразу всем проезжающим, менял на экране одну яркую заставку на другую. Я узнала об открытии нового магазина мебели, о скидках на путевки по случаю приближающихся праздников и заскучала еще больше. Люди в соседних автомобилях тоже либо выглядывали в окно, либо общались между собой.

Внезапно очередной ролик на большом экране сменился на пугающий красный фон. Раздался душераздирающий писк и скрежет из динамиков. Я похолодела. Слишком уж знакомыми были эти звуки. Нет, не такими, как в прошлый раз, но очень похожими…

Я повернулась к Вронской. Та уронила бумаги на колени и явно не понимала, что происходит. Охрана потянулась к оружию. Я снова выглянула в окно. Люди выходили из машин, морщились, зажимали уши руками и пытались общаться между собой, перекрикивая шум. Мое внимание привлекла какая-то возня в крайнем ряду. Я распахнула дверь, выскочила наружу. Вронская воскликнула что-то за спиной. Я только отмахнулась. Взгляд сам собой отыскал другой автомобиль с открытой дверцей.

Обогнув малолитражку, я увидела, что на землю из салона кое-как выползает женщина средних лет. Недорогие сапоги, длинная юбка, плотное телосложение. Обычная горожанка, каких много. Изо рта, носа и ушей у нее текла кровь. Крупные капли падали на одежду и асфальт. Я подбежала, откинула вьющиеся волосы от ее лица, наткнулась на полный ужаса взгляд.

Как мне были знакомы эти ощущения.

— Опустите голову, — крикнула я незнакомке на ухо и надавила на затылок, чтобы показать, как это сделать, — ничего не бойтесь, просто ждите. Через несколько минут все закончится.

Бедняжка тряслась как осиновый лист. Из соседних машин на нас устремились любопытные взгляды. Женщина еще ниже склонила голову, пряча лицо. Я вздохнула. Нелегко становиться избранной на глазах у всех, тут даже никакое сочувствие не поможет.

Вдруг она схватила меня за руку, оставляя на рукаве куртки кровавый след. Я дернулась и присмотрелась: ее губы шевелились.

— Что?! — скрежетание и писк продолжались, и пришлось наклониться очень близко, чтобы расслышать.

— Это. началось. да?

— Что началось? — переспросила я. Вряд ли случайная жертва эксперимента понимала происходящее. — Не волнуйтесь, вы не умрете, это не болезнь. Всего лишь научная программа.

— Я не знаю… что такое программа… Просто… не… дайте ему… меня забрать… у меня. дома. дети.

— Кому забрать?

Но женщина опустила голову и больше не отвечала. Я огляделась. Все вокруг оставалось по-прежнему. Шум начал стихать. Красный экран сменился следующим рекламным роликом, как ни в чем не бывало. Только тогда я заметила полицейского. Он шел, внимательно оглядывая автомобильные ряды. Столкнувшись со мной взглядом, вытянул шею, узрел пострадавшую и тут же направился к нам.

Я встала на ноги. Женщине полегчало, но она продолжала откашливаться.

— Вернитесь в автомобиль, — приказал мне блюститель закона, а сам уже подхватил бедняжку под руки и помогал подняться.

— Это ведь старт новой программы, да? — напала я на него. — Кого они теперь ищут? Вам что-то известно?

На мгновение он замер и посмотрел на меня с легким раздражением.

— Вернитесь в автомобиль.

— Послушайте, я — перцептор, — руки так и потянулись за подтверждающими документами, но сумка осталась в машине. — Я знаю, что такое эти программы. Вы можете мне хоть что-то рассказать?

— Вернитесь в автомобиль, — отрезал он и повернулся к женщине, — а вы — пройдемте со мной.

— Нет. — слабо запротестовала она, — моя машина. мои вещи.

Полицейский нырнул в салон, вручил хозяйке сумку и помог закрыть

автомобиль. После этого схватил под локоть и потащил за собой на глазах у всех собравшихся. Мне оставалось лишь проводить их растерянным взглядом.

— Что это было? — протянула ошарашенная Вронская, когда я вернулась на свое место и захлопнула дверцу.

— Старт новой программы, о которой никого не предупреждали.

— Снова ищут таких, как вы?

Я задумалась. Звук, конечно, был неприятным, но на меня он подействовал не больше, чем на основную массу окружающих. Те ощущения я бы не перепутала ни с чем.

— Нет. Ищут не таких, как я. Видели цвет экрана? Он — красный. Это новая программа, — я поколебалась, но добавила: — Это новая программа "Красный код".

— Но. разве эти программы изобретал не наш убиенный? — скептически заметила Вронская.

Схожая мысль уже успела прийти мне в голову, но потом я вспомнила рассказы Марго и Тимура.

— Он самый. Андрей Викторович и эту программу успел изобрести. Просто до ума не довел. А в виду последних событий… — я решила не упоминать шпионские игры и просто замяла тему: — Ее, видимо, поторопились быстро запатентовать и ввести в работу.

— Политика, — смекнула старуха.

Спорить я не видела смысла. Мы замолчали. Мимо прошли еще двое служителей закона, они заглядывали в каждый салон и осматривали людей. Выискивали тех, кто мог затаиться и прятать следы крови. У меня никак не шла из головы эта женщина. Откуда она могла знать, что за ней придет полицейский? Ведь прохрипела, что не понимает значение понятия "программа". Да и слишком уж напуганной казалась. Если бы мне пришлось второй раз пройти через подобное, я сумела бы взять себя в руки. Только человек, впервые столкнувшийся с прохождением через отбор, может настолько испугаться.

Успокоив себя тем, что она, возможно, слышала о первых отборах и догадалась, что за ней кто-то придет, я постаралась отвлечься на другие мысли.

Постепенно движение на кольце восстановилось. Но все равно город казался каким-то притихшим. Прохожие на улицах выглядели примороженными, автомобилисты тоже не спешили мчаться на полной скорости. Словно все еще отходили от нового шока, вызванного стартом программы, и каждый продолжал коситься на соседа с намеком: "Хорошо, что нас пронесло".

В изоляторе поджидала еще одна новость. Васильев встретил нас на входе и развел руками.

— Если вы на встречу с подсудимым, то не торопитесь. Его забрали.

— Как забрали?! — ахнули мы с Вронской в один голос и переглянулись.

— Почему меня никто не предупредил о перевозке? — добавила, откашлявшись, адвокат.

Главврач неловко отвел взгляд. Заметил кровь на моем рукаве и насторожился:

— Анита, вы ранены?

— Это не моя, — пробормотала я онемевшими губами. — Вы на вопрос ответьте, пожалуйста.

— Пришло распоряжение. Собрать всех заключенных в столовой. Включить телевизор в определенное время. Медработникам оставаться поблизости. Пояснений не было, просто инструкции.

Он еще не закончил фразу, а у меня в голове будто щелкнуло что-то.

— И именно у Максима пошла кровь, — произнесла я.

Вронская повернулась ко мне и побледнела.

— У него единственного. но откуда вы знаете? — нахмурился Васильев.

— Тогда люди, которые приехали заранее и ждали где-то поблизости, забрали его с собой, — проигнорировала я его вопрос.

Адвокат тут же стальной хваткой вцепилась в мое плечо.

— Скажите мне, что это никак не связано с тем, что мы сегодня видели на улице.

— Это оно, Марина, — с трудом выдавила я. — Отныне Максим — собственность научной лаборатории.

Адвокату потребовалась пара мгновений, чтобы справиться с изумлением.

— Я им покажу собственность… — прищурилась она.

Дальше я уже не слушала. Оставила Вронскую наседать на ни в чем не повинного главврача и отошла в сторонку. Достала из сумки телефон. Дрожащими руками набрала номер Тимура. Пока слушала гудки, думала только об одном: кажется, я поняла, что происходит. Кажется, я поняла. Недостающая часть головоломки найдена.

— Анют? — голос бывшего однокашника звучал слегка удивленным. — Ты уже в порядке?

— Спасибо за заботу, — не удержалась от ядовитой ремарки я, — твоими молитвами только и держусь.

— Не злись, — вздохнул он, — на войне как на войне, ты же понимаешь.

— Я понимаю. И во всей этой истории жалею о том, что когда-то считала тебя хорошим человеком, Тим. А ты из меня все кишки вынул.

— Не злись, — повторил он, — ты это. извини меня, Анют. Но если бы пришлось, я бы снова это сделал. Пойми.

— Одними извинениями тут не отделаешься, — огрызнулась я. — "Красный код", значит, запустили?

— Я не должен с тобой об этом говорить.

— Ты не должен был мужа моего вызывать, чтобы он насиловал меня на твоих глазах! — не удержалась и рявкнула я.

— Тише будь, Анют. Ну кто ты и кто Марго. Понятное дело, мне до тебя достать проще было, чем до нее. Вот так и получилось.

— Сережка там служит у вас? Генерал, небось, уже?

— Не смешно, — проворчал Тимур, — ты же сама знаешь, что не потянет он.

— Знаю. Он-то сам это, наконец, понял? Осознал, что им попользовались и выкинули?

— Ты говори, что тебе надо, Анют. Или заканчиваем.

— Значит, программу быстренько запустили, чтоб другим не досталась? А работать с ней кто будет?

— Нашли человечка, вроде. — уклонился от прямого ответа Тимур.

Я почувствовала, что он вот-вот завершит разговор, и поторопилась задать единственный вопрос, который играл для меня жизненно важную роль.

— Тим, если хочешь хоть немного исправить то, что натворил со мной, ответь честно. Какие способности ищет в людях программа "Красный код"?

И прежде, чем Тим успел что-то сказать, я вдруг поняла, что знаю ответ

сама.

Компьютерная программа, наконец, перестала загружать данные и выдала информационное окно, что процесс завершен. Жужжание процессора, наполнявшее небольшой кабинет в Центре Научных Технологий, который выделили мне для подготовки, прекратилось. Я занесла палец над кнопкой "Удалить" и помедлила. Наш короткий роман с Максом был словно запечатлен на пленку. Что, если эти образы — единственное, что останется у меня от него? Что, если мы больше никогда не увидимся, и однажды я почувствую необходимость заглянуть в прошлое, дабы вспомнить, как выглядело лицо мужчины, заставившего меня прожить короткие, но такие яркие мгновения?

Мысль, что я настолько привыкла к электронному способу хранения увиденного, заставила мои губы искривиться в невеселой усмешке. На память уже совсем перестала полагаться, а ведь наш с Максом первый поцелуй — острый, щемящий, реальный — не зафиксирован нигде, кроме нее. Если, конечно, это воспоминание не решат силком из меня вытащить на свет Божий.

Вздрогнув от подобной перспективы, я защелкала "мышкой", выбирая из череды сеансов те, которые не относились к тщательно продуманному и выстроенному заранее отчету, и ткнула пальцем в "Удалить". Нарушить еще одно правило после былых поступков? Даже рука не дрогнула.

Я перепроверила очередность показа образов, выдохнула и захлопнула ноутбук. Вот и все. Моя работа с объектом завершена, нужные видения залиты, сохранены и сейчас автоматически будут копией направлены на сервер Центра Научных Технологий, где их проверит и внесет в базу данных куратор. После этого нам останется встретиться еще раз для последней процедуры — очищения моей памяти. Небольшая совместная работа, чтобы образы начали тускнеть и пропали. Иначе, если не разгружать мозг, рано или поздно перцептору можно сойти с ума.

Я закрыла глаза, не в силах поверить, что это не сон. Все-таки заседание состоится. Адвокат предупредила, что ходатайствовала о приобщении показаний к делу. Сегодня мне придется выступить перед судом, и от того, насколько убедительной покажется речь, зависит будущее Макса. Вронская в очередной раз доказала свою способность добиваться любой поставленной цели. Правда, на руку ей сыграл и тот самый ажиотаж, поднятый в СМИ. Люди, столько времени следившие за развитием дела, просто растерзали бы тех, кто осмелился замять его без должного завершения.

Я покосилась на газету, оставленную кем-то на столе. "Лица наших новых героев", — гласил заголовок статьи на первой полосе, а ниже шел красный прямоугольник вместо фотографии. Я успела бегло пробежаться взглядом по строчкам, пока ждала загрузки образов. Волнения, поднявшиеся в народе из-за убийства Соловьева, постепенно отступали перед

шокирующими новостями, вот почему скорейшее заседание становилось для Макса вопросом жизни и смерти. Пока его окончательно не погребли в стенах лаборатории, пока оставались недовольные, требующие решения его судьбы — мы могли бороться. Правда, я не знала, насколько вопрос освобождения Макс поможет ему избежать вовлечения в программу. О плохом боялась просто думать.

Общественность, тем временем, все больше интересовалась, сколько людей прошло новый отбор, кто они, как их зовут и чем они занимались в "прошлой" жизни. Я понимала, что ответов придется ждать очень и очень долго. Кто знает, как много времени потребуется, чтобы обучить новичков управлять их способностями? Тем более, что не сам разработчик будет этим заниматься. Что-то подсказывало: не выгорит это дело. Незаменимых людей не бывает, но Соловьев доказал, как непросто его заменить.

Впервые мне пришла в голову мысль, что он сам мог иметь определенную способность. Способность создавать вот такие программы, направленные на поиск людей со сверхвозможностями. Никто больше не понимал, как ему удавалось подбирать звуковые и световые частоты, вызывающие реакцию у той или иной группы. Видимо, пользовался своим даром, ничуть в этом не отличаясь от подопытных. А если бы однажды профессор смог создать программу, определяющую таких же, как он сам? Что наступило бы в мире? Хаос от скопления и одновременной активизации блестящих умов? Или всеобщее процветание и благоденствие, так как совместно эти умы сотворили бы нечто непостижимое и выдающееся?

Одно я знала точно: вряд ли кто-то сумел бы создать программу, отменяющую в людях человеческий фактор. А раз так, то даже самая гениальная, гуманная и перспективная программа грозила обернуться всемирной войной. Об этом я и собиралась поведать своим слушателям. О страхе, который видела в глазах Макса, когда спрашивала о будущем. О грузе, который взял на себя один человек, чтобы спасти мир.

Я поднялась, отключила ноутбук и сунула его подмышку. Вышла в коридор, но, проходя мимо дверей бывшего кабинета Марго, невольно замедлила шаг. Эх, Маргарита Анатольевна! Суд над ней, в отличие от нашумевшего дела убийцы ее возлюбленного, обещал пройти тихо и тайно. Вряд ли станет известно, какая участь постигнет эту женщину, ведь все, кто попадает под юрисдикцию секретной службы, тут же исчезают для остальных.

Оставалось гадать, что толкнуло ее предать и подставить меня? Продумать план, подкупить охрану в лаборатории, замести следы — все это не походило на сиюминутное желание. Тут требовалась подготовка. Захотела ли Марго красивой жизни, узнав, что Андрей Викторович замыслил подобное? Решила пойти по его стопам? Поняла, что без него долго не продержится на своем месте? Боялась, что все развалится, лаборатория изживет себя и будет расформирована, а сама Марго останется не у дел? Ведь почувствовав вкус власти, посидев на важной ответственной должности, очень не хочется терять то, к чему привыкла.

Я искала для Марго оправдания, но в глубине души жалела, что так глупо попалась. Купилась на тщательно продуманную ложь, на заверения в остром чутье и нетривиальном складе ума, а на самом деле, ни в том, ни в другом себя не оправдала. И решение загадки Макса тоже бы не нашла, если бы не случай. Явно не запланированный им, потому что такой человек, как Макс, не позволил бы себе афишировать способности и постарался бы избежать опасности, о которой знал заранее.

Но он не знал, что программа "Красный код" стартует, и это снова возвращало меня к размышлениям о том, с какого момента все пошло не так…

С этими размышлениями я и добралась до здания суда. Увидев перед входом толпу, тут же свернула в уже знакомый переулок и позвонила Вронской, чтобы та встретила. Адвокат не подвела, ждала меня у служебных ворот, цепким взглядом впилась в ноутбук.

— Все готово? — спросила она вместо приветствия.

— Да, — кивнула я и услышала, как за спиной охранник захлопнул створку. — До сих пор восхищаюсь, как вам удалось отвоевать Максима у науки?

Пока мы пересекали дворик на пути к зданию, старуха пожала плечами и ускорила шаг.

— Не знаю, получилось бы у меня, если б не… Григорович, — поймав мой удивленный взгляд, Вронская ухмыльнулась, — да-да, этот пес блохастый вышел из себя, ведь у него из зубов выдрали сахарную косточку, которую так хотелось погрызть. Поэтому мы с ним объединились и вдвоем надавили на все рычаги. На время заключили перемирие. Не смотрите так, Анита, мы уже снова по разные стороны баррикад.

Я только покачала головой. Вронская — хитрая лиса! Знает, когда ударить, а когда приласкать. Если ее влияние на Макса было столь велико в юности, то теперь понятно, откуда у него такие способности к дипломатии. А может, и Дашино умение манипулировать имеет те же корни?

— Правда, заседание будет закрытым, — продолжила адвокат.

— Но люди у входа. — озадачилась я, но она оборвала меня жестом.

— Никто не пустит их дальше дверей.

— А родственники?

— Вы о Дарье? К сожалению, ей тоже не разрешили. И прессы не будет. По окончании вас, скорее всего, попробуют выследить журналисты, чтобы заставить дать интервью. Будьте осторожны, а лучше воспользуйтесь машиной, которую я заказала для вас.

— С охраной? — рассеянно поинтересовалась я, ничуть не огорчившись новости, что выступать придется для пустого зала.

Так даже спокойнее. Кроме того, мы с Дарьей не виделись с той злополучной ночи, и я не горела желанием идти на контакт, а если бы вновь увидела горящий взор сестры, обращенный на брата. неизвестно, насколько хватило бы моих и так основательно подпорченных нервов.

— Максима уже привезли? — наклонилась я к уху Вронской, когда мы пробирались коридорами к залу суда.

— С минуты на минуту, — коротко бросила она.

Когда я вошла в зал, внезапно ощутила, как задрожали колени и вспотели ладони. Пришлось покрепче перехватить ноутбук. Не успела занять место в первом ряду, как Г ригорович приблизился с улыбкой победителя на лице. Он стрельнул глазами в сторону ноутбука.

— Здравствуйте, Анита. Приятно видеть, что у вас появился однозначный результат. Чисто гипотетически, — обвинитель скорчил невинную рожицу, — к какой версии склонился бы эксперт на вашем месте?

Я смерила его презрительным взглядом, но тут же одернула себя. Г ригорович просто выполнял свою работу и делал это с полной самоотдачей. Будь он другим — Вронская выиграла бы дело одной левой, даже не ударив палец о палец, как и приказывал ее наниматель.

— Чисто гипотетически, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, — стороне обвинения было бы приятно узнать, что убийца профессора одной ногой уже находится за решеткой.

Григорович расплылся в понимающей улыбке. Он подмигнул и отошел, оставив меня сидеть с напряженной спиной. Именно так. Уже очень скоро придется обнародовать доказательства виновности и если буквально вчера я мысленно подгоняла время, то теперь отчаянно возжелала его притормозить, лишь бы оттянуть момент, после которого изменить что-либо станет уже невозможно.

Увы, но Макс не оставил мне другого выбора. Его спасение возможно лишь через признание вины, я отчетливо поняла это, когда пересматривала наши сеансы и сопоставляла мельчайшие детали истории воедино. Но поймет ли теперь сам он смысл моего поступка? Хотелось в это верить.

Время текло со скоростью ползущей улитки. Я успела включить ноутбук и загрузить нужные программы и нервно барабанила ногтями по пластиковому корпусу экрана. Наконец, через боковую дверь под охраной ввели Макса. Захотелось привстать, вытянуть шею, чтобы лучше его рассмотреть, но краем глаза я вовремя заметила наблюдающего за мной Григоровича и погасила порыв.

Пока Макс занимал свое место, отгороженное решеткой, наши взгляды все-таки пересеклись на краткую долю секунды. В его глазах плескалась тревога, губы были стиснуты в напряженную прямую линию. Это был не тот Макс, который нагло улыбался мне в зале суда, наплевав на все, даже на присутствие Сергея. Тот человек планировал выйти победителем или умереть с высоко поднятой головой, но теперь ему грозило стать рабом науки, подопытным животным, а к подобному исходу он не готовился. Я прекрасно могла представить, что творилось в его душе.

Против воли я вдруг вспомнила Макса при совершенно других обстоятельствах. Когда он лежал со мной, обнаженный, немного уставший после бурного секса, счастливый…

По телу даже мурашки побежали. За сравнительно небольшой отрезок времени я успела пережить такую гамму эмоций по отношению к этому мужчине! Я хотела его до дрожи в кончиках пальцев, ненавидела до яростного крика, совершала "прыжок веры" в его объятия, подозревала в самых ужасных библейских грехах…

Воспаряла с ним в небеса от счастья и падала на глубочайшее дно, понимая, что жизнь разбита.

Не было, пожалуй, ни одной крайности, в которую меня не швырнул бы Максим Велс одним своим существованием. Но никогда раньше внутри не рождалось то, что появилось теперь. Наконец, после долгих и мучительных догадок, пускай с опозданием, которое обошлось нам обоим очень дорого, но я его понимала. Каждый поступок, каждый мотив, каждый этап жизни.

Поймут ли другие?

В зал вошел судья. Все встали. Разрешив собравшимся занять прежние места, представитель закона уткнулся в документы и скороговоркой забормотал:

— Слушается дело…

Я сглотнула в попытке подавить очередной виток паники. С неожиданной силой затрепыхалось сердце. Вот он, момент истины. Макс смотрел под ноги. Наверно, боялся, что глаза выдадут его истинные чувства.

— Что ж, — судья откашлялся, — слово предоставляется Юсуповой Аните Кимовне.

Никогда прежде мне не доводилось ощущать такого волнения, выступая в зале суда. В ушах зашумело, однотонные стены поплыли перед глазами, слились в единое бежевое пятно. Стараясь не промахнуться дрожащей рукой, я нажала на кнопку ноутбука, заранее подключенного к проектору по беспроводной связи. На экране, установленном в зале так, чтобы все участники заседания могли видеть изображение, появилась заставка.

Я поднялась с места, боковым зрением уловила движение: Макс вскинул голову и застыл в напряженной позе. В помещении стало так тихо, что если бы пролетела муха, этот звук показался бы громом среди ясного неба. Все затаили дыхание.

— Работать над этим делом было непросто, — начала я и сглотнула, сообразив, что нужно говорить более уверенно. — Было очень много запутанных моментов. Именно поэтому я решила снабдить полученные визуальные образы комментариями, дабы исключить любое неправильное понимание ситуации.

— Пожалуйста, — разрешил судья.

— Тогда позвольте пару вступительных слов, — заговорила я уже смелее. — Немало уже сказано о важном вкладе профессора Соловьева в науку. Недавно стало известно, что подсудимый попал в программу "Красный код". Это тоже разработка профессора, его последнее, посмертное дело. Полагаю, еще не все знают, чем занимается эта программа. Из достоверных источников мне стал известен ответ. — Я немного помолчала, привлекая внимание присяжных. — "Красный код" ищет людей, которые способны видеть будущее.

— Документально неподтвержденная информация, — вклинился Г ригорович, который заметно побледнел.

— Это легко проверить, — возразила я, — если сделать судебный запрос в лабораторию. Широкой общественности истина пока неизвестна, но сейчас идет закрытое заседание, здесь нет случайных зрителей, а значит, я могу более-менее откровенно об этом говорить.

Судья молча сделал несколько пометок в своих бумагах и поднял голову, чтобы дать мне знак продолжать.

— Представьте, что вы можете видеть будущее, — произнесла я, глядя ему прямо в глаза. — Изменит ли это вашу жизнь? Первый ответ, который приходит в голову: да, конечно. Зная будущее, вы можете подготовиться к неприятностям и даже избежать их. Иметь наперед готовые решения проблем

— здорово! Но перед нами — лишь одна сторона монеты.

Действительно, это было так. Макс пользовался преимуществами своего дара, когда отразил атаку наемников Татарина, напугал конкурента непредсказуемостью, явившись к нему с мертвыми телами. Какая сила воли стояла за тем поступком — уже другой вопрос.

Судья отложил ручку и сплел пальцы в замок. Я взглянула на Вронскую: старуха прищурилась. Давно уже подозревала нечто подобное? Скорее всего, так и есть.

— В некотором роде я тоже по долгу службы бывала в шкуре провидца,

— я поежилась, вспоминая тот момент, когда видела в сеансе убийство Соловьева. — Приходилось расследовать обстоятельства смерти людей, а мне заранее было известно, что они уже мертвы. Но моделируя декорации, я видела их снова живыми, мысленно отсчитывала секунды до их гибели. Всем сердцем противилась подобному исходу, но понимала, что ничего не могу поделать. Что я — простой наблюдатель за чужими судьбами, и не более того. Это очень тяжело.

Я опустила голову и нажала кнопку на клавиатуре ноутбука. На экран не смотрела, прекрасно знала, что там воспроизводится.

— Сейчас вы видите момент убийства профессора. Ничего нового, никаких расхождений с показаниями подсудимого, полиции и судмедэксперта. Количество выстрелов, характер ранений, положение тела, нахождение убийцы в момент смерти: вы видите, что все совпадает с полученным мной визуальным образом.

— Материал будет приобщен к делу, — заверил судья.

— Но это еще не все, — я снова встретилась с ним взглядом. — Признание подсудимого имелось с самого начала, но суд интересовали истинные мотивы. Минуту назад все присутствующие тоже могли почувствовать себя в некотором роде провидцами. Ведь всем было заранее известно, что профессор умрет, хоть на экране он появился живым. А теперь пусть каждый представит, что начнет видеть такие образы постоянно, и главные роли в них станут играть еще живые люди, которые пока не собирались умирать. А что, если это будут его близкие? Вдруг однажды он увидит, как умрет его вторая половинка? Или ребенок? Или родители? Он будет находиться в кругу родных, еще живых и здоровых, но при этом понимать, что скоро их не станет. Как много подобных видений может выдержать обычный человек прежде, чем сойдет с ума или захочет покончить с собой, лишь бы избавиться от навязчивой информации?!

— Это всего лишь предположения! — не выдержал Григорович.

Я украдкой посмотрела на Макса. Он успел выпрямиться, схватиться за прутья решетки и смотрел на меня так… в глубине его темных глаз пылало то ли восхищение, то ли облегчение, но ясным стало одно: он догадался, что я все поняла. Это придало новых сил.

— Не предположения, а пояснения к мотивам преступления, -

парировала я. — Нормальный человеческий порыв — попытаться помешать несчастному случаю, который грозит близким. Отсюда вытекает следующий вывод: убивая профессора Соловьева, подсудимый пытался чему-то

помешать. Но чему? Долгое время он не хотел признаваться, какие бы методы я не использовала. Но мне все-таки удалось найти первопричину.

В этот раз я посмотрела на экран после того, как нажала кнопку. Предыдущее изображение сменилось новым. Тем, из первого сеанса, когда я попала в заброшенный дом и осматривала его безжизненные помещения.

— Так как ранее мне не доводилось работать с людьми, наделенными способностями, отличными от моих, — принялась пояснять я, — то именно этот фактор и сбивал с толку долгое время. Оказавшись в смоделированной реальности, которая сейчас воспроизводится на экране, я опиралась только на имеющийся опыт. Сразу насторожилась, когда мы с объектом слишком легко вошли в контакт. Но, конечно, предположила, что нахожусь в его фантазиях. Ведь этот дом реально существует, он не разрушен, находится в нашем городе, и в нем по-прежнему живут люди. Гораздо позже я узнала его, вспомнила двор. В этой квартире мы жили с родителями, когда я была совсем маленькой, но потом переехали. Поэтому и не удалось восстановить в памяти мгновенную связь. Помогли качели.

На экране как раз демонстрировался вид из окна и те самые проржавевшие качели внизу на площадке между многоэтажками.

— Теперь я могу найти объяснение странным ощущениям чересчур быстрого установления контакта. Подобное, хотя и иное по своей природе, слияние происходит между двумя перцепторами. То есть, в нашем случае, я просто зафиксировала признак контакта с другим человеком, наделенным сверхспособностями. Получается, что разрушенный дом, обвалившиеся ступени, которые вы сейчас видите — это не фантазия. Это воспоминание моего объекта.

Я обвела взглядом притихших участников процесса. Каждый смотрел на экран так, будто не мог поверить глазам.

— Как, спросите вы? — усмехнулась я. — Как может быть воспоминанием то, чего не существует на самом деле? Любой перцептор, конечно, первым делом спросил бы, как возможен показ воспоминания при первом же контакте, но тут я пояснила бы, что наличие особых способностей упрощает слияние подсознаний. А что касается увиденного… это было то самое видение нашего с вами будущего. Тот мотив, из-за которого умер профессор Соловьев. Максим Велс видел заранее, как наступит конец человечества.

— Не могли бы вы выражаться яснее? — нахмурился судья.

Я пожала плечами и вынула из кармана помятый листок.

— Можете тоже приобщить это к делу, если потребуется. Список дат, и самая последняя проставлена на восемь лет вперед. Думаю, это и есть тот Судный день, результат которого пришел в видениях моему объекту. Теперь очень легко провести параллель между апокалипсисом и профессором Соловьевым, если вспомнить тягу последнего к научным разработкам. Я не сомневаюсь, что он продолжил бы изобретать новые программы, пока однажды не создал бы эту. Я бы условно назвала ее. ну пусть хотя бы "Черный код", потому что черный — цвет траура, а насколько видно по ситуации, умерли все.

О сотрудничестве профессора с иностранными шпионами решила не упоминать. Это вызвало бы кучу ненужных вопросов, а мне хотелось сформировать однозначное впечатление. К тому же, я почти не сомневалась: отправься Соловьев работать за границу или останься на родине — рано или поздно "Черный код" бы создали и запустили.

А может, государства бы объединились и решили внедрить новую программу на территории сразу нескольких стран? Что, если всему земному шару грозило бы вымирание вследствие всего одной человеческой ошибки? А в том, что вышла бы ошибка, я уже убедилась.

Мучило любопытство: кого планировал найти профессор, создавая такую программу, как "Черный код"? Предположение на ум приходили разные: либо Соловьев мечтал обнаружить сразу несколько способностей в одном человеке, либо искал не просто сверх, а супер-мега-сверхумения. И в том, и в другом случае мозг попавших под опыты невинных жертв, скорее всего, не выдержал бы нагрузки. Одним махом профессор просто убил бы всех.

Когда я представляла, как сотни, тысячи, десятки тысяч людей в городах по всей стране истекали кровью и умирали во время проведения программы, мороз ледяной лапой сковывал сердце. Получается, что и сами исполнители бы погибли, запустив шумовой и световой эффект. Ужасный скрежет бы длился и длился, пока последние умирающие бились в агонии, не догадываясь, что не осталось никого, кто мог бы их мучения прекратить.

В это время на экране появились бывшие перцепторы из моей Десятки. Точнее, те нелюди, в которых они превратились.

— Хотя кое-кому удалось бы выжить, — встрепенулась я. — Известно, что программа никак не влияет на ту группу людей, которая не является ее целью.

Женщина, которой стало плохо в дорожной "пробке" во время старта "Красного кода" стала живым подтверждением моих слов, и я сама себе кивнула. Ведь на меня шумовой эффект не подействовал.

— Перцепторы бы выжили, потому что программа больше не искала им подобных. Подозреваю, что провидцы не погибли бы тоже. В этом видении появляется земля будущего во всей красе. Земля, которую населяют исключительно люди со сверхспособностями… оставшиеся в меньшинстве. Их количества не хватает, чтобы обслуживать заводы, фабрики, а, значит, в этом мире постепенно закончится все, производимое в промышленных масштабах. Электричество и газ перестанут поступать в дома. Мы все одичаем и вернемся к доисторическому существованию. Я говорю "мы", потому что меня бы эта программа не коснулась. И подсудимого тоже. А вас? А ваших близких? Получается, подсудимый убил профессора не ради себя. Ради каждого простого человека.

Произнося последнюю фразу, я повернулась к Максу. В его глазах теперь отражалась боль. Это я тоже понимала и даже в некотором роде испытывала ревность. Потому что все-таки умолчала о главном. Макс убил Соловьева не только ради того, чтобы спасти весь мир. Он сделал это и ради Даши и ее детей, ради их будущего. Еще один груз, взваленный любящим братом на плечи, чтобы нести до конца без малейшей жалобы. Догадывалась ли сестра, что в отличие от ее болезненной привязанности, его любовь к ней всегда была по-настоящему самоотверженной и бескорыстной?

Я вспомнила рассказы Дарьи о яростных криках Макса, доносившихся из его комнаты, и ударах в стену. Была ли это реакция на очередное видение? Он выплескивал боль и отчаяние, когда понимал, что снова случится нечто плохое, и ему придется с этим знанием жить? Наверно и любовниц себе поэтому заводил, чтобы ненадолго забыться и сбросить в сексе напряжение. Только вот забыться не получалось и выбросить знание из головы — тоже. Тогда и интим не приносил удовольствия, вне зависимости от того, насколько жестким он был. Получалось только хуже: Макс невольно привязывался к женщине, начинал видеть события и из ее будущего, как произошло с Оксаной и смертью ее мужа. Круг становился замкнутым. Знание порождало боль, боль порождала попытки найти успокоение с кем-то еще, новое знакомство порождало знание.

Может, поэтому Макс долго держал Оксану на расстоянии? Даже имя ее не спрашивал. Не хотел видений, но потом все равно сорвался.

Оставался последний вопрос, который я должна была рассмотреть.

— Думаю, в том, что профессора следовало остановить, никто уже не сомневается. Но меня мучило другое. Зачем требовалось именно убивать ученого? Почему нельзя было просто его предупредить? Встретиться с ним и рассказать о будущем? Попросить остановить разработки?

Я сделала глубокий вдох, собралась с мыслями, потому что коснулась самой зыбкой части своих рассуждений.

— Изучая прошлое объекта и пытаясь найти там ответы на свои вопросы, я столкнулась с тем, что он уже пытался предупреждать близких. Но ему никто не верил.

Меня так и распирало от желания повернуться к Максу и спросить, когда он впервые признался кому-то, что видит будущее. Наверно, это был тот давний разговор с отцом, о котором упоминала Дарья. К сожалению, Лютый в силу своего ограниченного мышления воспринял все в штыки и приказал сыну молчать. Макс стал действовать осторожнее, приходил к Вронской, но напрямую уже не признавался. Потом появилась Варвара…

В самую первую встречу проболтавшись об отношениях брата с женой, Дарья говорила, что та собиралась лететь с подругами на отдых, но Макс запретил, после чего супруги стали заметно отдаляться. Интересно, каким было его видение про Варю? Ее самолет должен был упасть и разбиться? Или она могла утонуть, купаясь в море? Так или иначе, Макс рассказал жене все. И напугал ее до полусмерти. Возможно, именно это Варвара имела в виду, когда писала "муж постоянно говорит, что я умру".

Она не поверила ему, посчитала сумасшедшим или, напротив, стала обвинять, что он все придумывает, лишь бы испортить ей жизнь и ограничить свободу. Впрочем, тут ее можно было понять: прежде о предсказании будущего говорили лишь гадалки и шарлатаны. Макс не походил ни на тех, ни на других, а вот на человека упрямого, властного и способного на все — очень даже.

— Поверил бы Андрей Викторович, если бы к нему подошел незнакомец и рассказал о видениях? — произнесла я вслух. — Скорее уж вызвал бы полицию и попросил забрать странного типа в сумасшедший дом. Профессор Соловьев не верил в Бога, в судьбу или в счастливый случай. Он не мог в это верить, потому что наука отрицает подобные явления, а Андрей Викторович считал себя человеком науки до мозга костей. Да никто бы, пожалуй, не поверил. Сумасшедшие дома полны людьми, которые утверждают, что слышат голоса или общаются с потусторонним миром. Добавление туда еще одного "провидца" даже бы и не заметили.

Я оборвала свой порыв говорить дальше, но мысленно продолжала монолог.

А, возможно, стало бы еще хуже. Не зря ведь такой страх мелькал во взгляде Макса, когда он твердил мне эти слова. Я не стала сообщать этого суду, но не сомневалась: Варвара скатилась на дно именно после того, как узнала о будущем. Может, именно этого боялся Макс? Неотвратимости судьбы? Именно это проклятие довлело над ним? Дата смерти Вари в списке с числами не совпала, потому что это было первоначальное видение Макса. Он пытался изменить будущее, и его жена в тот день не умерла.

Но Варе суждено было умереть. Поэтому ее стало кидать из крайности в крайность. Она заняла у жизни время, которое ей не полагалось. Из-за этого начала тихо сходить с ума. Появилась тяга к наркотикам и саморазрушению. Будто в Варвару заложили компьютерную программу без права остановить выполнение. Макс пытался удержать ее. Без любви. Возможно, из жалости или чтобы доказать самому себе, что он может хоть раз в жизни изменить результат, который видит. Потому что каждому человеку хочется верить в лучшее. Мы все инстинктивно надеемся, что плохого не случится, и что нам даны силы все исправить.

Обреченность, которая сквозила во взгляде Макса, когда он признался мне, что перестал бороться за жену, перечеркивала все надежды. Теперь я понимала его стремление молчать и не вмешиваться. Наверно, он даже ощущал себя виновным в том, что продлил агонию Варвары. Возможно, положенная ей судьбою смерть была бы легкой и быстрой. Милосердной. Макс же своими действиями продлил ее агонию. Обрек жену на длительные мучения, а себя — на смерть ребенка, рождение которого никогда не предполагалось судьбой и поэтому все равно бы не случилось.

Понятно, почему Макс не допустил и мысли, чтобы предупредить Соловьева. Я не могла представить, насколько хуже стали бы события, но на его месте тоже не пожелала бы рисковать. Вдруг распаленный перспективой профессор удвоил бы усилия и вместо восьми отпущенных на разработку лет уложился бы в четыре?

— Я изложила мотивы преступления, — подвела итог я, обращаясь к присяжным, — на этом мой отчет закончен.

Судья задумчиво кивнул и перевел взгляд на Г ригоровича.

— У обвинения есть вопросы?

Тот поднялся и застегнул пиджак. Посмотрел на меня, поглаживая ткань поверх пуговиц. Я напряглась: таким взглядом, пожалуй, снайпер изучает цель.

— Все эти выводы вы сделали только из проведенных с подсудимым сеансов?

— Да, — коротко бросила я.

— Но сам он никогда вслух не подтверждал ничего?

— Нет. Но и не опровергал. Как уже сказала, здесь имел место страх, что никто не поверит, и нежелание оказаться в психушке.

— Сколько времени вы проводили в совместных сеансах?

Я сглотнула.

— Все промежутки зафиксированы в документах, которые я передала на рассмотрение.

— Просто скажите нам. Хотя бы примерно, — развел руками Григорович. — Если сравнить с другими вашими делами, то получилось бы меньше, так же или достаточно много?

— Каждое дело индивидуально. Тут нет каких-то фиксированных рамок… — растерялась я.

— Но я буду прав, если скажу, что не меньше, чем в прошлые разы?

— Наверно. Мне трудно судить без сравнительного анализа, а для этого надо поднимать все прошлые отчеты, — ушла я от ответа.

— Уж не потраченное ли на сеансы время стало причиной того, что вы меньше уделяли времени семье и поэтому не так давно ваш муж подал на развод? — прищурился Григорович.

— Протестую! — оживилась Вронская. — Как личная жизнь эксперта относится к рассмотрению дела?

— Позвольте закончить и вы узнаете как, — парировал обвинитель с многозначительным видом.

— Протест отклоняется, — согласился судья. — Прошу вас ответить на вопрос.

Я пожала плечами.

— Это не муж подал на развод. Инициатива исходила от меня. Я устала от семейной жизни.

— При этом вы воспользовались помощью Вронской, — лукаво ухмыльнулся Григорович, — которая по случайному совпадению является… адвокатом подсудимого.

Против воли я вспыхнула и тут же отругала себя за такую реакцию. Каким образом обвинителю удалось раскопать эту информацию? Собирал компромат на Вронскую — ведь разнюхал же про ее сожительство с Верунчиком — и случайно наткнулся на то, что касалось меня? В любом случае, ничем хорошим мне это не грозило.

— Некогда было искать адвоката, поэтому воспользовалась услугами того, кто нашелся под рукой, — как можно более равнодушно ответила я.

— Знал ли подсудимый о том, что в вашем семейном статусе происходят изменения? — не отставал Григорович.

— Мне это неизвестно, — соврала я.

— Подсудимый сообщал вам в сеансах или лично что-либо о своем семейном статусе?

— Он говорил мне, что был женат, но его жена умерла.

— Подсудимый сообщал, что на данный момент состоит в каких-либо отношениях с кем-то?

— Нет. Таких упоминаний не было, — неохотно ответила я.

— То есть, подсудимый свободен от обязательств, вы тоже вот-вот освободитесь от оков брака, — Григорович развел руками, — интересное совпадение.

— Ваша честь! — снова возмутилась Вронская. — Давление на эксперта!

— Протест принят, — отозвался судья.

— Прошу прощения, — ничуть не расстроился Григорович. — Вы — уважаемый эксперт, Анита, и в вашем профессионализме никто не сомневается. Я лишь отметил случайное совпадение: вы развелись вскоре после знакомства с молодым и, чего уж греха таить, привлекательным подсудимым, с которым проводили достаточно времени в сеансах, и после этого пришли к выводу, что убийством профессора он спас наш мир!

— Выводы будет делать суд, — заметил судья.

— Тогда у меня больше нет вопросов, ваша честь, — обвинитель занял свое место.

— Защита? — взглянул судья на Вронскую.

Та сделала отрицательный жест. Мне разрешили выключить оборудование и опуститься на сиденье. Блузка между лопаток взмокла от пота и прилипла к телу. Руки дрожали. Я вся находилась в легком ознобе. Что ж, сделала все возможное. Теперь осталось покориться судьбе.

— Слово предоставляется стороне обвинения, — прозвучало сухое распоряжение.

Григорович вышел к трибуне.

— У Максима Велса было все, — заговорил он, — деньги, семья, развлечения. У него были даже любовницы, как мы успели убедиться. Чего у него нет — так это совести. Потому что только человек, лишенный совести, может бравировать убийством. Сегодня мы услышали заключение эксперта об истинных событиях, развернувшихся в тот роковой вечер. Но мне хотелось бы, чтобы все задумались над тем, какое адекватное наказание можно подобрать этому господину. Сегодня он, не стесняясь, признает, что убил человека, а завтра с таким же равнодушным видом, как сейчас, совершит нечто еще более ужасное, прикрываясь благородной целью.

Судья в задумчивости приподнял брови. Жест, по всей видимости, не укрылся от внимания обвинителя, потому что тот заметно приободрился.

— Самой страшной карой во все времена считались муки совести. Овладевали ли они подсудимым, когда он решил отнять у страны перспективного ученого? Что чувствовал он, когда пуля пробивала сердце невинного человека? Вот что мне хотелось знать, — Г ригорович развернулся на пятках и в упор уставился на присяжных. — Потому что преступление было совершено хладнокровно, как мы и увидели на экране, а в нашем законодательстве нет соответствующего наказания, кроме, пожалуй, смертной казни, которое может испугать убийцу, возомнившего себя вершителем чужих судеб. Ведь принимая решение выстрелить, он взял на себя полномочия Господа Бога определять, будет жить или умрет тот или иной бедняга.

Взгляд обвинителя скользил по задумчивым лицам присяжных, как у удава — по замершим в ожидании кроликам.

— Заметьте, — развел руками Григорович, — тщательную подготовку господина Велса к последствиям преступления. Мало кто в нашей стране не знал Соловьева, а подсудимый специально дождался полицию, сдал оружие. Не стал скрываться, совершив якобы поступок ради спасения мира. Он хотел быть пойманным, и чтобы его имя стало известно прессе. Он искал славы. И он ее нашел. Сколько статей вы читали о нем за последнее время? Пять? Десять? — Он помолчал. — Не ошибусь, если скажу, что хотя бы одна городская газета писала о Максиме Велсе ежедневно. Так чем было то признательное показание? Раскаянием, скажете вы? Или игрой на публику?

Я покачала головой. Когда-то и сама так считала. Обвинитель уцепился за версию, которая первой приходила на ум большинству людей.

— Защита будет спорить, — Григорович сделал несколько шагов и остановился возле Вронской, — что подсудимый ранее не привлекался за подобные преступления. Но задумайтесь, — он поднял вверх указательный палец, — задумайтесь! Есть ли для него хоть что-то святое на этой земле?

Сколько боли он причинил другим людям? Существует ли равноценное наказание, способное искупить его вину?

Я заметила, как адвокат поджала губы.

— Есть страшные преступления, которые можно простить, — снова обратился к судье Григорович, — потому что преступник раскаялся. Потому что мы видим искренние слезы на его глазах и понимаем, что самое страшное наказание он уже понес в своей душе. И есть преступления, для которых вроде и находится оправдание, но смягчения быть не может. Мы не видим своего будущего. Мы его не знаем. Мы не можем утверждать, что все случилось бы именно так, как пришло в видениях подсудимого. Но то, что он не попытался решить проблему другим путем, говорит, что для него нет другого пути, кроме насилия. Кто знает, каким будет следующее видение и к чему оно приведет? Обвинение просит о высшей мере наказания — смертной казни.

Выдержав театральную паузу, обвинитель в полной тишине, с высоко поднятым подбородком занял свое место.

Дождавшись разрешения судьи, Вронская медленно, словно нехотя, встала. Блистать актерским мастерством, как ее предшественник, адвокат явно не собиралась.

— Убийство талантливого ученого — совершенно бессмысленный и непростительный акт, — начала она ровным голосом, — но мой подзащитный имел мужество взять на себя ответственность за него. Для этого нужна определенная сила воли, вы не находите? Слава ведь тоже может быть разной. Вы когда-нибудь становились объектом дурной славы? Разве она приятна? Она легка? О, не стоит путать выступление в вечернем шоу с бесконечным словесным потоком грязи, который льется на голову.

Вронская указала в сторону Макса, который по-прежнему оставался неподвижным.

— Я не прошу отвечать на вопрос вслух или сиюминутно, но хочу, чтобы каждый из нас поискал ответ в глубине своей души. Было бы лучше, если бы сейчас мы видели здесь крокодиловые слезы сожаления? Вы стали бы уважать этого человека больше или смягчились по отношению к нему, если бы он валялся у вас в ногах и умолял пощадить? Каким должно быть поведение взрослого мужчины, который адекватно оценивает всю тяжесть своего поступка? Кто-то скажет: бессердечный, бессовестный. А я замечу — покорный воле закона, готовый к последствиям.

Адвокат бросила уничтожающий взгляд в сторону нахмурившегося Григоровича.

— Что касается затронутой темы личной жизни. Сколько мужчин в нашем мире изменяют женам? Вы не задумывались, почему? Думаете, они хотят просто разврата? Может, они ищут любви? Чувствуют себя не понятыми и недооцененными в семье? Разве было бы лучше, если бы мой подзащитный развелся с женой в такой важный для нее период, как ожидание ребенка? Какой женщине приятно ощутить себя одинокой и незащищенной в такой момент? Может, Максим хотел просто обеспечить супругу всем необходимым, оказать если не моральную, то хотя бы материальную поддержку? Разве не так поступает человек, который понимает свою ответственность за семью? Я не пытаюсь оправдать его некрасивый поступок. Лишь прошу заметить, что низкий, недостойный тип избрал бы в подобной ситуации другую линию поведения.

Присяжные внимательно прислушивались к речи.

— Насилием искоренить насилие невозможно, — твердо произнесла адвокат. — Смертной казнью не получится вернуть к жизни замечательного ученого. Ему эта месть уже не нужна. Он — где-то среди мертвых, где вечный покой. Месть нужна нам. Имеем ли мы право мстить слепо? Можем ли рубить голову, склоненную в молчаливом признании вины? Неужели человеческая жизнь настолько мало значит, что преступник не имеет шанса на исправление? Сторона обвинения просит справедливого решения суда. Защита тоже его просит. Будем справедливы и милосердны к тому, кто не пытался обмануть нас ложными раскаяниями, а поступал честно. Ради нас и нашего будущего, между прочим. Здесь уже заметили, что у Максима Велса было все. Оторвать его от семьи на какой-то срок, лишить достатка — уже само по себе наказание. Нужно ли добивать поверженного? Защита просит о помиловании.

На последних словах голос Вронской сорвался, и она быстро опустилась на стул.

— Подсудимый, — обратился судья, и все посмотрели в сторону Макса, — по закону вам полагается последнее слово. Вам есть что сказать?

Макс неторопливо поднялся на ноги, обвел взглядом зал, на секунду задержавшись на мне. Я вздрогнула от боли: оказалось, что так крепко стиснула кулаки, что ногти впились в ладони. Что он чувствовал в этот момент, могла лишь догадываться.

— Я убил невинного человека, — заговорил Макс мрачным голосом, от которого мурашки по спине побежали, — который еще не успел ничего натворить. Но я должен был это сделать. Если бы мне дали второй шанс, поступил бы так же, только… — он запнулся и снова посмотрел на меня. Потом едва заметно улыбнулся краешком губ и отвел взгляд. — Хотя нет. Я ни о чем не жалею. И ничего бы не стал менять. Это все, что мне есть сказать.

Перед моими глазами все поплыло. Макс только что намекнул, что не отказался бы от наших встреч в сеансах, даже зная, как это изменит будущее! Он ценил каждую секунду, проведенную со мной. Ну почему я поняла это так поздно?! Пока судья произносил напутственную речь присяжным, эта мысль не давала мне покоя.

— Присяжные удаляются на вынесение вердикта, — прозвучал строгий голос представителя закона.

Я не помнила, как выбежала через служебный выход во двор здания. После вчерашнего дождя на асфальте еще не просохли лужи, в них отражалось небо. Над крышами соседних домов пролетела стайка голубей.

Трясущимися руками я нашарила в сумочке сигареты и зажигалку, подкурила. Выпустила в прохладный воздух густую струйку дыма и обхватила себя, чтобы унять дрожь.

— Угостите и меня? — раздался за спиной голос Вронской.

Я, не глядя, протянула ей пачку. Послышалось щелканье зажигалки, потом адвокат вернула мне сигареты.

— Как вы думаете, каким будет решение? — не выдержала я

— Анита, — адвокат вздохнула, — вы произнесли прекрасную речь. Но от нее мало что зависит.

— Мало что?! — изумилась я. — Зачем тогда вообще требовалось мое участие? Может, мне не следовало приходить?!

— Тише, тише, — она погладила меня по плечу, как мать — капризного ребенка. — Если бы в дело не вмешалась новая программа, я бы с уверенностью сказала, что после вашего выступления Максима просто обязаны помиловать. Но теперь неизвестно, как разыграется партия между законом и наукой. Смертную казнь, думаю, можно сбросить со счетов, никто не станет впустую разбрасываться участниками программы, но вот остальное…

— Если бы в дело не вмешался "Красный код", я бы никогда не нашла зацепку, по которой его можно оправдать, — покачала я головой. — Чем больше думаю об этом, тем сильнее осознаю, в какой замкнутый круг попала. Максим ведь не знал о старте программы, понимаете? Если следовать теории о его видениях и вашим словам о том, что написанный им план перестал совпадать, это означает, что все изменилось. Я даже нашла отправную точку изменений.

— Да? И какую же?

Я поморщилась.

— Тот момент, когда проникла в его подсознание без предупреждения. Я увидела, как мы едем в фургоне и по ошибке приняла видение за мечты Максима. Но это тоже было его воспоминание. Я увидела будущее таким, каким оно пришло ему. Вот почему он не хотел вашего участия в рассмотрении дела, запрещал помогать при допросах. Максим знал, что все равно окажется на свободе, и не хотел мешать развитию событий.

— Так может, вам было суждено увидеть эти воспоминания? — озадачилась Вронская.

— Нет. Вы не понимаете. Я узнала свое будущее, и это изменило все. Мое отношение к Максиму, например. Я стала вести себя по-другому, смотреть на него иначе. И сразу стало гораздо хуже. На меня обратила внимание секретная служба. В попытках раскопать подробности дела я попала в ловушку одной знакомой, которая попросту использовала меня. Мной заинтересовались иностранные шпионы. Человек, приставленный Максом для моей защиты, опоздал на ту встречу. Татарин решил от словесных угроз перейти к делу. И, наконец, запустили "Красный код", который лежал лишь в разработках. Видите? Я все испортила.

— Хм… но вы же сами сказали, что если бы не старт программы, то не нашли бы оправданий.

Я шмыгнула носом, пытаясь удержать злые слезы.

— Может, мне и не нужно было их искать? Я не должна была сближаться с Максимом до его оправдания. Поначалу он специально злил меня, отталкивал от себя. Просто не смог удержаться, когда увидел, что мое отношение изменилось, и тоже наломал кучу дров, начиная от этого развода с Сергеем и заканчивая.

Слова застряли в горле, стоило подумать о воспоминаниях, в которых Макс видел меня еще подростком. Этого мне тоже знать не следовало, как не нужно было и сближаться с Дарьей, верить ее россказням об инцесте, что повлекло за собой наш первый реальный поцелуй с ее братом, который в его видениях случился лишь после суда.

Похоже, в тот момент Макс испугался, что потеряет меня, и сам нарушил все свои правила.

Я вытерла мокрые щеки. Вронская сочувственно помолчала.

— А как же тогда список с датами? — тихонько спросила она. — Вы ведь говорили, что Максим специально давал намек на сейф, где хранился листок?

— Давал, — согласилась я, — но, возможно, я отнеслась бы в этой информации по-другому. Дело не в листке и не в подсказках. Дело в наших отношениях с ним. Нам не следовало сближаться до приговора. Наверно, нам и не суждено было сблизиться. Максим знал меня очень давно, но не торопился знакомиться. Почему? Раньше я не задумывалась над вопросом. Точнее, задумывалась, но лишь когда обвиняла его в манипулировании. Теперь вот сомневаюсь. Может, все дело в том самом фургоне? Максим так хотел быть со мной, что приготовился ждать столько лет, сколько потребуется, лишь бы в итоге все сбылось?

— Но он сам наломал дров, как вы говорите. — похоже, Вронская окончательно запуталась в моих сбивчивых рассуждениях.

— Потому что он — не машина, — горько усмехнулась я, — как и я, как и любой человек. От ошибок никто не застрахован. Особенно, если эти ошибки продиктованы чувствами. Другое дело, что за каждую ошибку нам порой приходится платить слишком дорого.

— Может, вас кое-что утешит? — вдруг спросила адвокат, и я вздрогнула.

— Что?

— Последний пункт в плане, который написал Максим. — она замялась, — кажется, он все-таки совпал.

— Да? — я стиснула в пальцах сигарету. — И что же там было написано?

— Он касается вас, Анита. Я должна была всегда внимательно вас слушать. И в тот момент, когда вы поймете, как сильно ошибались, попросить заглянуть в ячейку.

— В ячейку? — я схватилась за голову в прямом и переносном смысле. Неужели имеется в виду тот самый момент из разговора в фургоне, который мне не положено было знать раньше времени? — В банковскую ячейку?!

Боже, я совершенно про нее забыла! И какой же у нее номер? Какой пароль доступа?

Вронская заметно приуныла.

— Простите, Анита. Там было лишь написано, что это конец.

Градус напряжения в зале заметно повысился, когда мы в очередной раз заняли места. Слова Вронской никак не выходили у меня из головы. Хотелось просто сорваться с места и помчаться на поиски этой пресловутой ячейки. А вдруг там еще один кусочек головоломки, а я его упустила? Вдруг именно этого не хватало, чтобы окончательно и бесповоротно сокрушить все сомнения судьи и доказать, что обвинения должны быть пересмотрены?

Как я могла, вообще, забыть?! Едва удержалась, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Это все волнения последних дней. Нападение Татарина, потом нахождение в плену у Тимура, старт "Красного кода"… моя голова оказалась забита эмоциями, а внимание рассеялось из-за нервов.

Размышления прервал судья, который вошел в зал. После соответствующего вступления заседание началось. Если бы я умела молиться — непременно бы это сделала.

— Приняли ли вы решение? — обратился судья к скамье присяжных.

Старший из них поднялся, сцепил руки в замок перед собой. Я закусила

губу. В горле образовался тугой ком. Воздух настолько сгустился, что, казалось, слова повисали в нем. Пока старший присяжный произносил вердикт, сердце все больше ухало набатом: доказательства преступления неопровержимы, подсудимый виновен.

Вронская заметила мое состояние и с сочувствием покачала головой.

— Суд рассмотрел все обстоятельства дела, — заговорил судья. — Принял во внимание и заключение эксперта. Отягчающим обстоятельством здесь является преступление против интересов государства. Еще одним отягчающим обстоятельством суд считает особую хладнокровность, с которой было совершено убийство. Суд обратил внимание, что подсудимый отказывался сотрудничать со следствием и помогать рассмотрению дела, за исключением признательных показаний, данных сразу после совершения преступления. Сюда же можно отнести отсутствие видимого раскаяния, которое подсудимый продемонстрировал даже в своем последнем слове.

Мое сердце сделало последний удар и замерло. Я и дышать перестала. Превратилась в соляной столб.

— В качестве смягчающего обстоятельства суд готов учесть особые способности подсудимого и то, как они повлияли на его психику. Отсутствие других судимостей. Согласие на проведение экспертизы перцептором. Исходя из перечисленного, суд постановил.

В ушах у меня зазвенело, и только усилием воли я приказывала себе продолжать напрягать слух.

— согласно статье.

Эта пытка длилась бесконечно долго. Будто перечисление статей, на которые опирался закон, применили для того, чтобы, как в развлекательном шоу, накалить интригу. Г ригорович заерзал на стуле, спина Вронской стала прямой, как палка.

— Приговорить к пожизненному заключению с отбыванием срока в специализированном учреждении закрытого типа.

Эти слова прозвучали, как выстрел. Я повернулась к Максу, понимая, что это — последний раз, когда мы видим друг друга. Попыталась запечатлеть в памяти черты волевого лица, упрямые, гордые, непокорные. Учреждение закрытого типа… даже навещать его мне не дадут. Значит, вот так все закончится. Его видения не превратились в реальность. Не будет фургона, не случится чудесного спасения. Все, что останется нам — вспоминать краткие мгновения, проведенные в фантазиях, где мы были свободны и счастливы. Вдвоем. И тот дом на побережье навсегда останется смоделированной конструкцией, в которую так и не удалось вдохнуть жизнь.

Глаза Макса пылали, когда он смотрел на меня. Я видела там все, что испытывала сама: боль, отчаяние, любовь. Казалось, сердце остановилось, все звуки вокруг затихли, а мы никак не могли друг на друга наглядеться.

— Согласно указу президента, — ворвался в мое сознание голос судьи, — все заключенные, отобранные программой "Красный код", попадают под амнистию. Таким образом, подсудимый освобождается из-под стражи.

Макс выглядел растерянным, когда решетку отперли и дали понять, что он свободен. Я тоже тряхнула головой. Показалось, что ослышалась. Только что моя жизнь закончилась, а теперь получается. Макса амнистировали! Освободили прямо в зале суда! Он сделал несколько неуверенных шагов, на лице начала расцветать улыбка. Я стиснула кулаки, чтобы не броситься ему на шею. Мы будем вместе! Все получилось!

Но поздравить друг друга нам не удалось. В зал вошли несколько человек в гражданском. Только увидев их лица, я поняла, что это представители лаборатории. С подобной неумолимостью и меня забирали когда-то из столовой университета. Макса освободили от уголовной ответственности, но не от гражданского долга перед государством и наукой. И здесь уже никакой амнистии ждать не стоит.

После того, как я потеряла все надежды, потом воспарила от радости в облака и снова рухнула вниз, все чувства словно онемели. Тело вдруг налилось тяжестью, я не могла даже пошевелиться. Неизвестно, сколько так просидела, но когда опомнилась, Макса в зале суда уже не было. Григорович оживленно беседовал с кем-то по телефону, Вронская молча собирала бумаги в портфель. Я поднялась с места и кое-как выбралась в коридор. Казалось, что если проведу в помещении еще хоть секунду — задохнусь.

Адвокат догнала меня через пару минут. Стоило ее руке опуститься на мое плечо, как колени подогнулись, и я обессилено прислонилась к прохладной стенке, наплевав, как это выглядит со стороны.

— Анита! Возьмите себя в руки! Это еще не конец! — строгим голосом прошептала Вронская.

— Как же не конец?! — простонала я. — Его забрали в лабораторию! Максима научат управлять видениями, а потом запрут и будут использовать его дар на свое усмотрение! Неизвестно, позволят ли вернуться к нормальной жизни, как перцепторам. А если даже и разрешат, то через сколько лет это произойдет?! Кем Макс станет после того, как его силой будут заставлять делать то, чего он всю жизнь не хотел? Максим ненавидит свои способности! Он привык делать только то, что считает нужным. Это вы, вы научили его быть таким! Он не станет прогибаться под чужие требования! Никогда!

Вронская вдруг крепко стиснула меня в объятиях. Я даже задохнулась.

— Мне очень жаль, — пробормотала старуха несчастным голосом, — не плачьте. Мне, правда, жаль.

Как добралась домой, я не запомнила. Машинально переставляла ноги от машины до двери подъезда, нащупала ключи, нажала кнопку лифта. Вышла на площадку перед своей дверью — и вздрогнула, будто очнулась, наконец, от забытья.

На верхней ступеньке лестницы, ближе к стене, чтобы не загораживать проход, сидел мой бывший муж. Странно, но я даже не почувствовала положенной злости к нему, хотя недавно готова была рвать и метать при одном упоминании. Теперь же внутри все онемело. Хорошо героям фантастических фильмов: они могут поместить себя в криокамеру и заморозить тело до наступления лучших времен. Я бы с удовольствием точно так же легла в холодильник, чтобы дождаться момента, когда снова встречусь с Максом. Годы ожидания впереди казались невыносимой вечностью.

— Что ты здесь делаешь? — спросила у мужа и сама поразилась, как безжизненно прозвучал голос.

Сергей поднял голову, его глаза были красными то ли от недосыпа, то ли от спиртного. Нарядился зачем-то в костюм, вот только галстук развязался и съехал набок, а воротник рубашки успел запачкаться.

— У меня вся жизнь наперекосяк, маська, — глухо ответил он.

Я подошла и опустилась на ступеньку рядом с ним. Отодвинулась к перилам, прислонилась виском к железным прутьям, сложила сумку на коленях.

— У меня тоже.

Так мы и сидели вдвоем какое-то время. Неприкаянные, как дворовые кошки, спрятавшиеся в подъезде от дождя. От бетонного пола шел холод, но силы окончательно оставили меня. Двигаться не хотелось, воевать с бывшим мужем — тоже. Я понимала, что малодушничаю, но больше всего в тот момент хотела обратно, в виртуальную реальность, в тот домик в горах, подальше от проблем, законов, правды жизни. Просто туда, где тихо падает за окном снег, заметая все дороги, и в мире больше никого нет, кроме меня и Макса…

Мои губы искривила горькая усмешка. Это ведь могло бы случиться. Все бы умерли, а мы с ним остались. Не стало бы его конкурентов, социопатки-сестры и вершителей правосудия. Все проблемы исчезли бы одним махом! Мы бы ушли подальше от умирающей цивилизации, поселились в уединении. Если бы только Макс решил не убивать профессора, и программу "Черный код" запустили…

Я схватилась за голову. Боже! Это же не он, не Макс — чудовище, а я! Потому что на секунду искренне приготовилась пожертвовать тысячами невинных людей ради своего эгоистичного счастья! А вот он поступил абсолютно правильно.

— Я не знаю, как жить дальше, — нарушил молчание Сергей.

— Я тоже.

Он вдруг потянулся и накрыл мою лежавшую на коленях руку своей. От прикосновения я вздрогнула и обратила внимание, что муж до сих пор носит обручальное кольцо.

— Суд окончен? — поинтересовался он, и для меня полной неожиданностью стали нотки сочувствия в его тоне.

— Да.

— Обвинение выиграло дело?

— Да.

— Ты теперь вернешься ко мне?

— Нет.

Сергей задумчиво кивнул несколько раз.

— Все правильно, я заслужил. Не ценил тебя, маська.

— Ты изнасиловал меня, — напомнила я так, словно говорила о совершенно будничном факте из нашей биографии.

— Сорвало меня. Накатило что-то такое. убить тебя хотелось. Уничтожить за то, что ты такая.

— Неверная? — с невеселой усмешкой подсказала я.

— Любимая, — Сергей повернул голову и посмотрел на меня. — Люблю я тебя. Очень. Понял это только теперь. Я ведь в ту же ночь, когда ты, маська, меня из дома выгнала и в лицо бросила, что к богатею своему уходишь, проститутку снял. В эротический салон пошел, думал, уйду в сеанс, как мы с тобой. — он с раздражением махнул рукой. — Да все не то. Без тебя все не так.

— Понимаю, — равнодушно отозвалась я.

Я ощущала, что все не так, с тех пор, как встретила Макса.

Бывший муж вдруг встрепенулся.

— Пойдем домой? Холодно тут сидеть.

— Сереж. — поморщилась я, — если ты еще не понял.

— Пойдем, маська, — перебил он, поднялся на ноги и протянул мне руку, — все я понял, не продолжай.

Я пожала плечами и протянула ему ключи. От помощи отказалась, встала сама. Сергей привычными движениями отпер дверь, пропустил меня вперед, связку положил на полочку, где клал обычно. Меня охватило стойкое ощущение дежа вю. Будто я опять вернулась в прошлое, не встречалась с Максом, не влюблялась в него, не мечтала о нашем совместном будущем. Внезапно охватил страх: а вдруг мне теперь до самой смерти придется жить с этим ощущением безысходности? Неужели никогда больше не испытать тех эмоций, безумной страсти, ошеломительной любви? Все, что осталось — бывший муж и пустая квартира?

Сергей, тем временем, деловито разулся и направился прямиком на кухню. Оттуда вскоре донесся звон посуды и хлопанье дверцы холодильника. Я прислонилась спиной к стене и зажала рот обеими руками, лишь бы не завопить в голос. Боль копилась внутри и требовала выхода, а я не знала, как долго еще смогу ее заглушать. Муж появился из-за угла, в немом изумлении оглядел застывшую меня. Неизвестно, догадался или нет, что происходит, но произнес неестественно бодрым голосом:

— Ты когда в последний раз себе есть готовила? Плита уже паутиной заросла.

Я опустила руки и пробормотала:

— Я тут не жила. Пряталась в другом месте. От Татарина… и от тебя.

— Больше не прячешься? — хмыкнул он.

— Незачем, — мотнула я головой из стороны в сторону.

— Тогда иди. На обед яичница и немного сыра.

Сергей скрылся за углом. Пришлось отправиться за ним.

На сковородке уже вовсю шипели яйца, на столешнице закипал электрический чайник. Мой бывший муж успел снять пиджак и набросить его на спинку стула, а сам с перекинутым через плечо полотенцем склонился над столом, нарезая на досточке сыр. Ломтики у него получались ровными, красивыми — прямо загляденье — и отправлялись на блюдце.

— Садись, — пригласил Сергей к столу.

Я заняла привычное место. Бросила взгляд на включенный телевизор, тут же испытала невыносимую волну раздражения.

— Выключи, — процедила сквозь зубы.

— Что? — не понял Сергей. Потом проследил за взглядом, сообразил. — Ах, да. Ну это я для фона. Не хочешь новости смотреть? Ну не будем, маська.

Щелкнув пультом, он вернулся к прежнему занятию, взял лопатку, чтобы проверить, не подгорела ли яичница. Я опустила лицо в подставленные ладони и осталась сидеть так.

— Знаю я тебя, — словно издалека доносился голос мужа, — ты когда много работаешь, маська, поесть забываешь. А работаешь много ты всегда.

— Угу, — глухо проворчала я, не испытывая ни малейшего желания разговаривать.

— А я тебе чайку, вот, заварил. Две ложки сахара и лимончик, все как ты любишь.

По столу что-то стукнуло, я догадалась, что Сергей поставил кружку.

— Я не люблю чай! — вырвался из моей груди стон. — Я люблю кофе!

С губ готовы были слететь и другие слова: о том, что мне хочется остаться одной, а не изображать семью, которой давно уже нет. Я даже подняла голову, но тут взгляд упал на кружку, а в ноздри ударил бодрящий аромат.

Кофе.

Я перевела изумленный взгляд на мужа. Сергей ответил беззащитной и грустной улыбкой.

— Знаю я тебя, — зачем-то повторил он.

Потом мы сидели друг напротив друга и ели горячую, исходившую паром яичницу. Я смотрела, как Сергей управляется с вилкой, как жует, и в голове сами собой вспыхивали наиболее яркие моменты прошлой жизни. Наш первый сеанс, первый секс, свадьба. Запихав последний кусок в рот, муж вытер губы и вздохнул.

— Когда ж мы с тобой друг друга упустили?

Вместо ответа я пожала плечами.

— А может, вернешься, маська? — в глазах Сергея загорелась надежда. — Обратно, а? Я тот договор разорву, деньги обратно отдам. Тебя я уже простил. Ну погуляла, с кем не бывает. Ты же все равно моя, понимаешь? Моя ты! Никто тебя не знает так, как я. Никто тебе обеды готовить не будет, когда устанешь. Тебя ж бес попутал! Ты ж пойми, для мужиков все бабы делятся на тех, кто для секса, и на тех, с кем жить хорошо. Вот мне с тобой хорошо. А секс…

Он скривился и махнул рукой.

— А что — секс, Сереж? — вяло поинтересовалась я и отхлебнула кофе.

Муж резко подался вперед, впился в мое лицо горящим взглядом.

— Да я ждать тебя готов, сколько угодно. Хрен на узел завяжу, ухаживать начну, как будто сначала. Первый поцелуй через три свидания, цветы, конфеты. сказки тебе не хватало? Я обеспечу тебе эту сказку. Принцессой. нет, королевой себя почувствуешь!

На какие-то мгновения дар речи покинул меня, и я сидела, хлопая ресницами. Сергей потянулся через стол, обхватил мое лицо руками. Нахмурился, глада на меня исподлобья.

— Ты ведь была права, маська.

— В чем? — пробормотала я.

— Во всем. Использовал меня Тим. И ничего путного из меня не выйдет. Я — ничтожество. Но ради тебя я готов сделать все, что угодно. Только прикажи.

Он заволновался, дыхание участилось, а во мне оставалась прежняя, холодная, мертвая пустота.

— Ты — не ничтожество, Сереж. Ты просто не перцептор. Когда поймешь это и смиришься, сразу жить легче станет. А что до сказки. — я покусала губы, — вот скажи, если бы ты мог быть со мной, но только ценой жизни других людей, даже если они тебе ничего плохого не сделали, ты бы пошел на это?

У Сергея приоткрылся рот.

— Конечно, маська. — его взгляд суетливо забегал, — всех бы убил ради тебя, перерезал, уничтожил. Всех. У меня дороже тебя никого нет.

Я усмехнулась и убрала руки бывшего мужа от своего лица.

— Неправильный ответ, Сереж. Сказка — это когда только злодеи умирают. Вот в такой сказке я бы хотела жить.

Он резко выпрямился, сжал кулаки.

— Значит, не простишь меня? Злишься за прошлые обиды?

Я подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Если тебе тяжело жить с этим, прощу. Но между нами ничего больше не будет.

— И я тебя прощаю, маська, — глаза у Сергея потемнели и прищурились, — когда поймешь, что больше никому не нужна, приходи — приму.

Он подхватил со стула пиджак и вышел из кухни. Хлопнула входная дверь. Я уронила голову на сложенные руки и смогла, наконец, разрыдаться.

Ночью меня разбудил звонок. Спросонья я схватила трубку, даже не посмотрев на экран, и в полной тишине услышала зловещий голос Дарьи.

— Мы же договорились, что ты вернешь его…

Я закрыла лицо свободной рукой. После страшной ночи в особняке, старалась всячески избегать сестру Макса, и до нынешней поры это удавалось. Но, конечно, глупо было надеяться, что Даша спокойно воспримет известие. С некоторой долей черного юмора я бы скорее признала вот этот хриплый ночной шепот Дарьи самой спокойной реакцией из всех возможных.

— Я верну деньги, — пробормотала я, — извини.

— Мне не нужны деньги. Мне нужен мой брат!

— Я понимаю, — помолчав немного, я снова зачем-то добавила: — Извини.

Зачем я извинялась перед ней?! Дарья манипулировала мной, она осознанно исказила правду, стала причиной моей ссоры с Максом, когда я обвиняла его во всех смертных грехах. Но, с другой стороны, если она ощущала в душе такую же пустоту и растерянность, то.

Внезапно я поняла, что должна сделать.

— Он к тебе вернется, — ложь легко сорвалась с губ, даже напрягаться не пришлось.

— Что? — казалось, Дарья затаила дыхание.

— Твой брат может видеть будущее, — отчеканила я суровым голосом, — и то прощальное письмо было написано не просто так. Чтобы он к тебе вернулся, нужно выполнить ряд условий. Все сбудется, только если ты, действительно, научишься жить без него. И обязательно начнешь заботиться о детях. Станешь им хорошей матерью. Если не выполнишь эти условия — ничего не получится.

Некоторое время она не издавала ни звука. Потом послышался вздох.

— Спасибо, — прошелестела Дарья и положила трубку.

Я откинулась на кровать и уставилась в потолок.