Переплёт — плотная оболочка книги, состоящая из передней и задней сторон, соединённых в корешке.
— 1 —
21 мая 2016 года, суббота.
'Вы думаете, я хороший бизнесмен? Я — идиот! Попал в переплёт хитрой стерве, с которой решил чуть — чуть поиграть. Я‑то рассчитывал, что она соскочит с пари и предложит мне денег, которые я, псевдо — Герман, попрошу её передать через своего друга. Ну, а дальше включается банальный 'съём': 'Здравствуйте, Катя, меня зовут Артём… И мне тоже очень приятно… Ой, а не вас ли я видел в 'Меге'? Надо же, как забавно, что нас снова свела судьба… Да — да, Герман — мой хороший приятель. Он мне всё рассказал про вашу с ним переписку и попросил меня встретиться с вами только с одной целью: он просит искренне извинить его за ту глупую шутку с этюдами… Почему он сам с извинениями не пришёл? Ну, ему это не к лицу, он, знаете ли, всё‑таки владелец портала… Нет — нет, какие взносы, что вы, что вы… Я, кстати, тоже пробую писать. Вы не могли бы дать мне совет, как начинающему автору?'.
Дальше обмениваешься с девочкой телефонами, ведёшь себя по — джентельменски, общаешься только по — дружески. Потом включаешь прикосновения и лёгкий шёпот на ухо. Затем следуют объятия, поцелуй и — опля! — вы уже спите вместе. Дальнейшее — по обстоятельствам. Например, ты можешь намекнуть Кате DUO, кто такой Дмитрий Бергер. Или — с её помощью найти на него такой компромат, который прельстит 'налоговую' и прикончит созданный мной сервисный центр. Или же — ты отправляешься к Бергеру и объясняешь ему, что его девушка у тебя в любовницах. В общем, как вы понимаете, у меня была целая куча вариантов, как наставить этому козлу рога. Вместо этого я, самоуверенный осёл, сам угодил в историю. Правильно говорят, что если мужчина приобретает хитрость, то женщина с ней рождается…
Ну, а мне‑то что делать теперь? Нанять за пару сотен какого‑нибудь писателя, который за пару часов состряпает мне две тысячи знаков о чувственности? Но, во — первых, за это время никого приличного я не найду, а во — вторых, хоть я и не большой спец в любовной литературе, но у меня пока хватает мозгов, чтобы понять: невозможно подделать оригинальный стиль автора.
В очередной раз обозвав DUO 'хитрой гадюкой', как приговорённый к смертной казни, ползу к столу и сажусь за ноутбук. Настраиваюсь на 'творчество'. Господи, как люди вообще пишут книги, романы, истории? Ведь в голове — масса мыслей, куча образов, горы сюжетов, а попробуешь переложить их в слова — и всё, ты не у дела. Или у авторов есть тот особый секрет, который зовётся Музой? Но Муз в наше время фимиамом не призовёшь. А может быть, авторы — как те пылесосы? Втягивают в себя всё, что видят, чувствуют и слышат, после чего перетряхивают полученный сбор и выуживают самое ценное? И если это так, то у меня есть шанс написать свой этюд.
Откидываюсь в кресле, открываю фотографию DUO и представляю, каким могло бы быть наше знакомство, если бы Аллы и Дмитрия Бергера никогда бы не существовало на свете. Наверное, я сидел бы в каком‑нибудь маленьком кафе, но, увидев Катю, подошёл бы к ней и сделал всё, чтобы она от меня не сбежала. Я рассмешил бы её какой‑нибудь шуткой, а она бы мне улыбнулась. Я пригласил бы её в кино, или на чашку чая, а она бы согласилась. И, сидя в тёмном зрительном зале — или же рядом с ней на мягком и низком диване в маленьком кафетерии, я бы в первый раз взял её за руку. И если б она не отдёрнула ладонь, то я переплёл бы с ней пальцы. Проводил бы её до дома, и, устроившись рядом с ней в такси, всю дорогу смотрел на неё, замирая от аромата её духов, прикосновения, нечаянного взгляда. И там, у её подъезда, я обязательно попытался бы её поцеловать…
'Ты не знаешь ни моего лица, ни тела, ни моего запаха. Я никогда не касался тебя. Я не приходил к тебе даже во снах. Но ты очень мне нравишься, и я точно знаю, чего я хочу от тебя. Помнишь, ты описывала в своих книгах, как целуются влюблённые? Но ощущала ли ты такой поцелуй сама? Я расскажу тебе, как это могло бы быть у нас.
Представь себе свой дом, подъезд и одинокий двор. В темноте нет звуков, шорохов и голосов — здесь сейчас только ты и я. Я отпускаю такси и, когда оно отъезжает, делаю шаг к тебе. Ты отступаешь, но я подхожу к тебе вплотную. Моё лицо — над тобой. В протесте или испуге ты вскидываешь вверх руки. Я перехватываю твои ладони и кладу их себе на шею. Ты в первый раз прикасаешься ко мне. Пока ты узнаёшь меня, я наклоняюсь и легко целую тебя в губы. Вот так я забираю твой страх и жду твоё первое 'да'. Ты не ожидала, что я проявлю столько нежности и ласки? Пока ты размышляешь, что у меня на уме, я быстро кусаю тебя в губы. Набрав воздух в лёгкие, ты учишься ровно дышать, а я закидываю назад твою голову. Твой первый полувздох — полустон даёт мне понять, что я близко к тебе, Катя…
Ты изгибаешь спину. Обхватив твой затылок одной рукой, второй провожу под твоей грудью. Твоё сердце срывается в быстрый такт. Выгибая тебя на руке, осторожно прикусываю мочку твоего уха. Чтоб приглушить твой тихий стон, я шепчу тебе, как сильно ты мне нравишься. И это действует на тебя возбуждающе, а близкое расположение моего рта усиливает звук шёпота.
И всё равно ты по — прежнему не торопишься мне отвечать, поэтому у меня есть право решать, как мне целовать тебя. И я завожу ладонь тебе на талию. Моё дыхание обжигает твой рот, и я касаюсь кончиком языка твоих губ, пробуя приоткрыть тебя. Ты отворачиваешься. Но я упрям, поэтому обязательно повторю это позже. А пока я опускаю лицо к изгибу твоей груди. Мой бог, как сладко ты пахнешь…
Твои ладони становятся влажными, а сердце ускоряет ритм. И я возвращаюсь к твоим, теперь уже приоткрытым, губам. Я чувствую твоё дыхание, и проникаю в твой рот. Я знаю, как творить с тобой чудеса, ведь мой талант — это изобретательность. Сила, с которой я впиваюсь в тебя, решает всё. Я беру тебя за подбородок и поднимаю твоё лицо в направлении нашего поцелуя. Я помню, как тебе нравилось, когда я тебя трогал. Но теперь я хочу, чтобы ты сама прижалась ко мне. И ты поддаёшься, Катя. Твоё дыхание становится рваным и перемешивается с моим… Казалось бы, всего одно движение — и ты уже моя… Но я ставлю точку и жду от тебя продолжения'.
Прочитав то, что я написал, захлопнул ноутбук. Разыскал сигареты и пулей вылетел на балкон. Стою, курю, рассматриваю пустой двор и думаю, плакать мне или смеяться? С одной стороны, 'проза', несомненно, 'удалась'. С другой, я — взрослый чувак, хозяин крупного сайта, описываю свои чувства и поцелуи. Да тот же Дьячков будет ржать надо мной, как конь над овсом, если только узнает об этом. Так может, ну её к дьяволу, эту DUO? Поставлю её роман на ленту, и дело с концом. От меня не убудет. Правда, в этом случае мне также придётся авансом признать, что я ни черта не смыслю в деле, которым я занимаюсь. А значит, выхода у меня нет. Фак. Меня 'сделали'. Она меня сделала!
Я злюсь на себя, на Бергера, на Дьячкова. На эту Катю с немыслимым псевдонимом 'DUO', так ловко навязавшую мне свою игру, и… Так, стоп. Для этой Кати я кто? Герман Дьячков или Артём Соболев? А раз для DUO я Герман, то с него и весь спрос. Конечно, рано или поздно, Катя узнает, кто я такой. Но ведь и я всегда могу сказать, что я не писал никакой 'прозы'? Например, совру, что нанял автора, вот и весь сказ. И кстати, подобное 'творчество' может сблизить нас с Катей раньше и проще, чем я себе распланировал.
От этой мысли у меня повышается настроение. Щурясь на яркое солнце, с удовольствием докуриваю сигарету, возвращаюсь в комнату, сажусь за стол. Вычитываю текст и, ощущая себе Пелевиным, Остером и Николаем Глазковым в одном лице, направляю Кате своё первое произведение.
'Ловите, Катя, — пишу я. — С Вас — продолжение. Две тысячи знаков и полтора часа времени'.'
— 2—
21 мая 2016 года, суббота.
'Да кто он такой, этот Герман Дьячков? Нет, он, конечно, не мастер любовного жанра, но то, что прочитала я, меня несомненно тронуло. И если откинуть романтику, чувственность и включить рассудок, то разум подсказывает мне: Дьячков знает, как управляться с женщинами. А ещё — он провокатор. Приняв пари, он всё‑таки меня обставил, навязал свои правила игры и быстро поднял ставки. И если б я хорошо разбиралась в картах, то я бы сказала, что Герман Дьячков затеял дьявольский покер. Откуда я знаю об этой игре? Ну, Димка как‑то рассказывал, что это — единственная игра, в которой не лгут, но всё — блеф и притворство. Именно поэтому 'акула' (так в покере называют настоящего мастера) никогда не делает 'бет' (ставку), если перспективы победить противника нет. Но все хорошие игроки умеют терпеливо ждать и всегда планируют свои действия. И когда видят возможность выиграть, то ставят на кон сразу всё…
Димка любил играть в покер. 'Скажи, влюблять в себя — это тоже игра?', — спросила я тогда у него. Бергер промолчал, отвёл в сторону глаза и перевёл разговор на другую тему.
И тут в мою голову приходит мысль. Я пишу Герману: 'Признаю, что этот этюд выиграли Вы. Но раз Вы подняли ставки, то мне нужна фора'.
Ответ приходит через пять минут: 'Спасибо, что не солгали. В какой форе Вы нуждаетесь, Катя? Хотите больше времени на написание этюда или мне уменьшить количество знаков?'.
'Нет, я хотела бы, чтобы Вы мне кое‑что рассказали'.
'И что Вас интересует?', — забавляется он.
'Чтобы написать о Вас, мне нужно Вас представлять. Расскажите мне о себе, какой Вы?'.
В этот раз ответ приходится ждать четверть часа. Я нервничаю, потому что время, отпущенное мне на написание этюда, безвозвратно уходит. Когда я начинаю грызть внутреннюю сторону щеки, что случается со мной только в минуты растерянности, приходит ответ: 'Я живу один. Хотите в гости? Увидите всё своими глазами'. Причём, в конце письма Герман в первый раз ставит 'смайлик'. Он что, ещё и заигрывает со мной? И, хотя предложение Германа после этюда о поцелуях может раздразнить 'зайку', у меня пока ещё есть жених и голова на плечах.
'Не в этот раз, — пишу я Дьячкову, стараясь оставаться вежливой. — Так Вы ответите мне на вопрос?'.
'Хорошо, я попробую. Начнём с того, что я не люблю агрессивных женщин и сам никогда не добивался уважения силой, потому что быть мужчиной, на мой взгляд, это отвечать за свои слова и поступки. Я вспыльчивый и экспрессивный, но я умею ждать, и никогда, ни к чему не принуждал женщину. Но я и приверженец той мысли, что моя женщина никогда не одёрнет меня при посторонних, потому что в любых отношениях веду я. А я выбираю женщин толковых и разумных, со своей позицией. Ещё есть вопросы?'.
И тут на меня снисходит озарение. Да ведь этот человек одинок! Одинок по — настоящему, потому что с такой позицией не смирится ни одна уважающая себя женщина.
'Вы знаете, что у меня есть жених?', — уже в открытую пишу я.
'Догадываюсь. А Вы, задав этот вопрос, хотите сказать, что Вы от нашего спора отказываетесь? Тогда я выиграл, а Вы проиграли. А значит, по условиям пари Вы теряете возможность разместить свою книгу на моём портале'.
'А если я выложу её на другом самиздатовском сайте?', — начинаю злиться я.
'Тогда я выставлю в Интернет всю нашу переписку'.
От этого ответа я вздрагиваю. Впрочем, на что я надеялась, когда решила первой его шантажировать?
'Так что Вы надумали?' — между тем любезно осведомляется Дьячков.
'Я поднимаю ставки, — прикусив губу, отчаянно печатаю я. — И я пришлю Вам свой этюд в две тысячи знаков уже через полчаса'.
Увы, то, что задумала я, грешно и небезопасно. Но это покажет Дьячкову, как я могу провоцировать мужчин и что я его раскусила. Мысленно попросив прощение у Димки за то, что я собираюсь сделать, пишу Герману то, что не решилась бы написать никому другому.
'После нашего свидания ты в одиночестве возвращаешься домой. Да, я тебе отказала, и ты так и не поднялся в мою квартиру, на что очень рассчитывал. Желание всё ещё мучает тебя, но ты садишься в машину и едешь в свой дом, пустой, неуютный, холодный. Скажи, в этом доме хоть раз была та, кого ты любил по — настоящему? Как звали эту женщину? Кем она была для тебя? Скажи, мы с ней очень похожи? И чьё лицо сейчас стоит перед твоими глазами? Моё — или той женщины?
Ты отпираешь дверь и медленно входишь в прихожую. Включаешь в ванной комнате свет. Скидываешь одежду и встаешь под душ. Опираешься руками о гладкую стену и подставляешь лицо льющимся сверху струям. Ты мучаешься невозможным: ты хочешь хоть на минуту вернуть меня, чтобы забыть ту, другую. Но та женщина — совсем не я. И водяные струи, которые сейчас стекают вниз, по твоему лицу и телу, кажутся тебе уже не её, а моими руками. Они так нежно кружат по тебе, но в самый последний миг отступают.
Пытаясь справиться с возбуждением, ты закрываешь глаза. Чьё лицо стоит сейчас перед твоим мысленным взглядом? Чьи руки ты помнишь — чьи пальцы, которые осторожно трогали тебя, дразнили — и исчезали?
Твоя левая рука по — прежнему опирается о стену ванной. Другая невольно опускается вниз, вдоль по твоей талии. Ты на секунду замираешь, ещё не решаясь сделать то, что ты так часто делал, когда думал о той женщине. Но та, что предала тебя, уже ушла, а мой запах ещё рядом. И ты, не в силах бороться с искушением, опускаешь руку ниже. Ты крепко сжимаешь себя. Возбуждению противостоять невозможно, потому что желание обладать сейчас сравнимо только с болью. И ты, в душе ненавидя меня и ту игру, которую мы затеяли, начинаешь понемногу ускорять темп и втягиваешь воздух в лёгкие. Холодная вода и жар внутри тебя затягивают тебя в центрифугу, где удовольствие и ненависть сплетаются в тугой клубок. Злость обостряет чувства, не так ли? Твоя рука не останавливается. Ещё и ещё раз, быстрей и медленней. Последний такт приносит дрожь и стон опустошения.
Спустя секунду ты приходишь в себя. Поднимаешь темноволосую голову, открываешь карие глаза и понимаешь, что ты по — прежнему один. Та женщина, которую ты любил, ушла. А меня с тобой никогда не было'.
Я не стала перечитывать то, что я написала Дьячкову. Испугалась, что струшу и не отправлю ему этот этюд. Допечатав всего одну фразу: 'Если хотите выиграть пари, то даю Вам время до понедельника', захлопнула крышку ноутбука, вскочила и принялась расхаживать по квартире, давя в себе ощущение, что я, со своим желанием опубликовать книгу, зашла на запретную территорию. Словно что‑то заставило меня сунуть руку в механизм часов, а острые шестерёнки прижали кончики моих пальцев. И пусть ещё не больно, но вытащить руку уже нельзя. Мелькает трусливая мысль отозвать письмо. Бросаюсь к ноутбуку, но на входящей почте Gmail уже висит 'единичка'. Это означает только одно: Герман мне ответил. Перевожу дух. Открываю ответ Дьячкова и читаю:
'Прекрасно, Катя. Просто великолепно. Вот только отчего Вы решили, что у меня карие глаза и тёмные волосы?'.
'Не поняла…'
Заглядываю в этюд: точно, я это написала. Пронзает мысль: кого я представляла себе, описывая Дьячкова? Прикусываю губу, 'набиваю' не самый лучший ответ:
'Авторская фантазия, не более'.
'Ах, это Ваша фантазия? — Далее следует 'смайлик', но улыбка кажется зловещей, а не весёлой. — Ладно. Тогда мне остаётся честно признать, что второй раунд Вы выиграли. Я подумаю и напишу Вам ответ относительно Вашей книги. Прощайте, Катя'.
Я просидела перед монитором ещё с полчаса. Убивая время, ответила на письма подруг, обсудив с ними их мужей, детей, погоду, рецепты, подспудно ожидая совсем другого письма. Но Герман молчит, и я начинаю жалеть о своём поступке. Волей — неволей, но я причинила другому человеку боль, и теперь меня мучает совесть.
В попытке уйти от собственных мыслей, хватаю телефон и звоню Димке.
— Привет! — усталым голосом отвечает он. — Ну, что случилось?
— Кажется, я напортачила, — неумело жалуюсь я.
— Что‑то с 'ауди'? — в голосе Бергера наконец‑то просыпается интерес.
— Да нет, не с машиной… Дим, а можно, я к тебе сейчас на работу приеду?
Мне действительно очень плохо. Почувствовав мой настрой, Бергер покорно вздыхает и неохотно говорит:
— Ну, хорошо. Приезжай.
Хватаю ключи, стремглав выбегаю из дома.'