Выходит так, что сначала Пушкиным была задумана эпиграмма и одновременно набросан рисунок и написано письмо брату с просьбой «найти искусный и быстрый карандаш» (чтобы успеть подготовить рисунок к изданию Первой главы «ОНЕГИНА» ). Затем была написана эпиграмма , в которой положение фигур получилось несколько отличным от заданного пушкинским рисунком; тогда Льву Сергеевичу была передана (переслана?) поправка на положение фигур , чтобы художник в точности исполнил пушкинский замысел, развернув их в соответствии с эпиграммой. Другого варианта просто не существует – в противном случае придется приписать Нотбеку исключительные телепатические способности.

Был ли рисунок выполнен Нотбеком тогда же или сделан позже, по указаниям самого Пушкина, в 1827 году уже появившегося в Петербурге? Из наших рассуждений пока можно сделать только вывод, что эта эпиграмма была написана не позже конца 1824 года – затем мы вступаем в область предположений. Тем не менее, попытаемся реконструировать эту историю с иллюстрациями к роману.

Прежде всего следует ответить на вопрос: зачем Пушкину понадобилась эта мистификация? Судя по всему, при первом издании Первой главы романа первоначально речи об иллюстрациях не было: в такой короткий срок (письмо к брату в Петербург попало в середине ноября, а Первая глава из печати вышла 15 февраля 1825 года) в лучшем случае можно было бы сделать только один рисунок и подготовить по нему гравюру для печати (для «Невского альманаха», в котором были опубликованы шесть иллюстраций к роману, по рисункам А.В.Нотбека гравюры одновременно готовили 5 граверов – С.Ф.Галактионов, Е.И.Гейтман, А.А.Збруев, М.М.Иванов и И.В.Ческий). Предположим, эта единственная гравюра успела попасть в издание; что это давало Пушкину при наличии уже готовой эпиграммы?

Поскольку эпиграмма была непубликуема (для этого ее второй строки было достаточно), она бы пошла по рукам, сопровождая чтение и обсуждение Первой главы с опубликованным в ней рисунком в литературных и прилежащих кругах – а именно это и было в данном случае целью Пушкина. И портретное сходство, и намеки в самом тексте эпиграммы работали на идентификацию прообраза главного героя романа, и казнь Катенина становилась публичной. По каким-то причинам, из-за внешних обстоятельств (художник – или гравер – не успел вовремя выполнить свою работу или художник не смог передать портретного сходства Онегина с прототипом, поскольку Катенин был в ссылке) этот замысел не осуществился, и Пушкин был вынужден эпиграмму придержать до публикации иллюстрации, гравюра для которой могла быть выполнена в любое время до конца 1828 года.

Рассмотрим теперь вторую эпиграмму (я только заменил ее первое слово «пупок», придуманное Б.В.Томашевским для замены пушкинского матерного, на вполне приличное), у иллюстрации к которой (а не наоборот, как мы теперь понимаем) чернового пушкинского рисунка вроде бы не было (во всяком случае, он нам неизвестен):

Формально пушкинское восьмистишие – это действительно эпиграмма на «Невский Альманах»; но мы-то уже знаем, что мистификатор сначала пишет эпиграмму, затем в соответствии с этой эпиграммой ничего не подозревающий художник по указаниям поэта выполняет рисунок, по нему изготавливается гравюра, и, наконец, после выхода альманаха эпиграмма пускается по рукам!

Альманах мистификатором в данном случае просто использован , чтобы зафиксировать эпатирующие рисунки, соответствовавшие уже имевшимся эпатирующим эпиграммам. И не стоит ссылаться на неумелость художника или граверов: ведь рисунки ко всем иллюстрациям были сделаны Нотбеком, и все эти рисунки были вполне приемлемы – и только Татьяна изображена так, что это дико диссонирует с неким романтическим ореолом, которым к 1829 году уже была окружена героиня романа в широких читательских кругах. Кстати сказать, Нотбеку, свежеиспеченному выпускнику Академии художеств (1824) и впоследствии академику, самому и в голову бы не пришло нарисовать Татьяну с просвечивающим сквозь ткань лобком: в случае самостоятельного принятия такого решения это отдавало бы явным хулиганством; да и какой художник осмелился бы без согласования с Пушкиным таким образом иллюстрировать его в те годы?!

И только теперь мы можем ответить на вопрос, который уже давно вертится на языке у читателя: а для чего это все Пушкину вообще понадобилось?

Первая эпиграмма имеет прямое отношение к внешнему пласту аллюзий в романе, связанных непосредственно с Онегиным-Катениным: ведь и к нему относятся слова «Не плюй в колодец, милый мой» . У этой строки два смысла: первый относится к взаимоотношениям Катенина с властью, к символу которой, Петропавловской крепости, тот «встал гордо задом» – и очутился в ссылке; второй смысл относится к взаимоотношениям Катенина с Пушкиным, с которым Катенин был дружен, а потом, смертельно обидевшись на литературные эпиграммы, повел необъявленную войну – причем самыми нечистоплотными средствами, начиная с пущенной им подлой сплетни. «Ты хочешь воевать? – Ну, что ж, получай “Онегина”!» – говорит ему Пушкин этой эпиграммой.

Нетрудно сообразить, что разлапистая фигура Татьяны с «наружу титькой» нарисована тоже в соответствии с замыслом Пушкина и по его инструкции (если не по его рисунку), с целью дать истинное представление о Татьяне литературной среде: с одной стороны, рисунок и эпиграмма необходимы для понимания, кто в романе «автор-рассказчик», и должны вернуть читателя «к жизни»; с другой стороны, это очередная издевка над Катениным, над любовью списанного с него Онегина.

Таким образом, Пушкин мистифицировал одновременно издателей альманаха, художника и публику . Мне могут заметить: как же мог Пушкин так поступить по отношению и к альманаху, и к художнику, и к публике? Те, кто задают такой вопрос, не понимают, что такое мистификация и что могут позволить себе мистификаторы; в частности, они не понимают, что мистификация всегда обращена в будущее . Пушкин ведь в тот момент не обнародовал широко свои эпиграммы, а значит, и вреда никакого «Невскому Альманаху» не нанес. Откровенный мат на долгое время оградил обе эпиграммы от публикации – но не от хождения в узких литературных кругах, что Пушкину, собственно, и было нужно; для него было важно лишь, чтобы обе эпиграммы еще и сохранились и дошли до нас . И, как это ни парадоксально, сегодня эти тексты, являясь наглядным свидетельством пушкинского мистификаторского таланта и проливая свет на общий замысел «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» , по сути предназначены именно широкому кругу читателей .