Глава первая.

ПРО СТРАНУ СВИРЕЛИЮ И ПРО СВИРЕЛЬЦЕВ

Была на свете удивительная страна. В мохнатых её лесах грибов из земли выскакивало столько, что ступить было некуда, а ягод высыпало, как росы на траве. Хлеба на её полях вырастали до того сдобные, что колосья лоснились от масла. В садах родились яблоки величиной с арбуз, а груши наливались таким прозрачным соком, что даже светились в темноте, как электрические лампочки.

Прямо в садах и лесах прятались и выглядывали из зелени деревянные домики с разноцветными крышами, и по утрам деревья осторожно стучали лапами в окна: «Просыпайся, хозяин!» Хозяин, потягиваясь, выходил на крыльцо, делал зарядку, а потом ложился под дерево и открывал рот. И прямо в рот ему падали с ветки ароматная груша или сочный персик.

Нет, не ленивцами были жители этой страны, за любую работу брались они охотно, не боясь набить мозолей, да только негде их было набивать. Съешь три персика — и целый день сыт, хлебнёшь три глотка воды из лесного родничка — и целый день не захочешь пить.

А кто не любил есть яблоки и груши немытыми, прямо с дерева, тот шёл к садовнику Грушке. И Грушка, аккуратный, с чистыми руками и в белом фартуке, подавал на тарелочках фрукты и всякие сладости, а попутно сообщал всем прогноз погоды: Грушка страдал ревматизмом и умел точно предсказывать, будет дождь или нет. Здесь можно было и полакомиться разными коктейлями из соков. Грушке не приходилось очень уж ухаживать за деревьями, и без того на них вырастало много всего, и потому всё свободное время садовник приготовлял коктейли из фруктовых соков и варил фруктовые тянучки. Он-то и приохотил всех жителей страны к сладостям. Если, например, встречались два приятеля и один из них никак не мог выдернуть руку из кармана, чтобы поздороваться, то уж наверняка можно было сказать, что он побывал в гостях у садовника Грушки, и рука его прилипла к тянучкам, которыми набит карман.

Легко и сладко жилось людям этой страны, и сами они были на редкость добрыми и простодушными. Они никогда не завидовали друг дружке, не знали, что значит поссориться или, того хуже, подраться, и с языка их никогда не слетало злое или грубое слово. Едва завидев друг друга, они уже весело морщили носы и тянулись в карманы за свирелью. «А это ещё зачем?» — спросите вы. И правда, некоторые обычаи страны удивляли чужеземцев.

Что это, например, за странная привычка всегда носить с собой деревянные дудочки — свирели? Свирели торчали из портфелей начальников и учителей, из карманов футболистов, школьников и продавцов мороженого. Да что там! Грудные младенцы, которым вместо погремушек покупали свирельки, знали, что с ними делать, — они тотчас же тянули их в рот. И друзья-приятели при встрече первым делом дудели в свои свирели, а потом уж принимались толковать о том о сём.

Даже милиционер Гарпун стоял на посту со свирелью-свистком. У Гарпуна была целая система сигналов, с помощью которых он охранял порядок и спокойствие граждан страны. Если милиционер замечал охотника Осечку, мчащегося с недозволенной скоростью на своём мотоцикле с прицепом, он подносил к губам свирель-свисток и брал на ней три раза подряд ноту фа. Это означало, что Осечка должен немедленно остановить свой мотоцикл и, стоя смирно, выслушать, как Гарпун будет его стыдить. Если кто-нибудь вёл себя невоспитанно, например начинал петь или хохотать на всю улицу, Гарпун, просвистев пять раз ноту ми, заставлял певца умолкнуть и проверял, не хлебнул ли тот лишку фруктового коктейля — от Грушкиных коктейлей иногда случались у людей приступы бурного веселья.

У некоторых были даже свирели особого фасона. У доктора Гематогена — свирель, похожая на трубку для прослушивания больных: звуками этой трубки-свирели Гематоген приглашал больных на осмотр. У учителя Минуса — свирель-указка, которой учитель показывал на карте океаны, реки и вулканы, а ещё мог при надобности, дунув в эту свирель, вмиг прекратить шум в классе. Охотник Осечка сделал себе свирель в форме охотничьего рога, а художник Карало — свирель-кисть. Все жители страны умели вырезать свирели, и все дела в стране — и важные, и пустяковые — кончались весёлой пляской.

Потому-то один путешественник, посетивший удивительную страну, придумал ей такое название — «Свирелия».

Под этим названием страна была нанесена на географические карты, а жители её, свирельцы, вошли в историю как искусные мастера играть на дудочках.

В Свирелии жил учёный по имени Гранат, которого все называли мудрецом. В общем-то, на мудреца Гранат был не очень похож. Он не считал звёзд, сидя на ковре во дворце, — никаких дворцов, кроме Дворца спорта, в Свирелии не было. Не наряжался Гранат и в длинный халат, расшитый звёздами, какие носят некоторые мудрецы, а заказал себе удобный костюм. Брюки его с пятнадцатью карманами были коротковаты, зато просторны, а на клетчатой рубашке, тоже с пятнадцатью карманчиками, не было ни одной петли и пуговицы. Гранат жалел тратить время на пришивание пуговиц, потому и наряжался в рубашки беспуговичного фасона. Вдобавок к костюму Гранат купил походные сапоги, чтоб при случае спокойно переходить вброд речушки и ручьи, не рискуя схватить насморк.

Друзьями Граната были учитель Минус, доктор Гематоген, художник Карало и музыкант Тромбус. Свирельцы очень уважали их и считали почти такими же умными, как Гранат.

Но друзья Граната занимались всем понятными делами: Минус учил и воспитывал детей, Гематоген лечил и делал уколы, маэстро Тромбус выступал с концертами, Карало рисовал портреты и раскрашивал стены и крыши свирельских домиков, А чем всегда бывал занят Гранат, свирельцы не могли понять. Но они чувствовали, что это очень важные и умные дела, и оттого испытывали к Гранату глубочайшее почтение.

Иногда они подходили к голубому домику, где жил Гранат, и с любопытством заглядывали в окошко.

На подоконнике стояли баночки с разноцветными песками, валялись камни, камешки и куски глины, на стенах висели ветки с засохшими листьями, по углам комнаты громоздились стопы книг, ютились пузырьки и жестяные горелки. На столе около окна свирельцы всегда видели блестящий микроскоп, а рядом с ним — аккуратно разложенные пучочки травы и приколотых к картонке бабочек. Сам Гранат обычно листал толстые книги или, сидя верхом на стуле, бормотал непонятные слова по-латыни. Любопытных он не замечал.

Свирельцы на цыпочках отходили от окна — всякие непонятные слова, да ещё вдобавок сказанные по-латыни, приводили их в уныние.

Иногда Гранат доставал свои походные сапоги, которые сиротливо стояли за книжным шкафом, примерял их и подумывал: не отправиться ли ему в поход, ну хотя бы в Дальний лес? Но потом поглядывал на микроскоп, на всякую всячину около него, на толстые книги и, подёргав себя за бороду, что действовало на него успокаивающе, отмахивался:

— Да ну их, эти походы! Всяких загадок и под носом много. Так приятно отгадывать их в своём кабинете...

Гранат снимал сапоги, ставил их за шкаф и, сладко потянувшись, снова подсаживался к своему микроскопу. Опять дни и ночи проводил он в покое, за чтением толстых книг и в размышлениях.

Когда в голове мудреца мелькали счастливые догадки, на лбу его собиралось множество складок и морщин. О, этот лоб Граната! Огромный и светлый, он был великолепен. Иметь такой лоб счёл бы за счастье мудрец какой угодно страны.

Кроме высокого лба, другой приметой, делающей Граната похожим на мудреца, была борода.

В Свирелии никто не носил бороды, и только Гранат стал вдруг отпускать себе бурую пушистую бороду.

— Ну и пусть, — переговаривались свирельцы. — Мудрецов без бороды не бывает. Без бороды — никакой важности...

Но Гранат ни капельки не стремился выглядеть важным, как подобает мудрецу. Просто он однажды подсчитал, что в году у него пропадает целая неделя на такое бесполезное занятие, как бритьё. Гранату жаль было попусту тратить время, вот он и махнул рукой на это бритьё. И пошла его борода расти, как ей вздумается, — влево, вправо, вниз и вверх, доросла до самых глаз и соединилась с косматыми бровями, которых хватило бы и на трёх мудрецов.

Но, подарив Гранату прекрасную бороду, судьба безжалостно обошла его в другом — на голове мудреца не росло ни единого кустика.

— О, это выдающийся учёный, это блестящий ум! — говорили о Гранате друзья.

В том, что ум Граната был блестящий, не могло быть никакого сомнения: макушка его блестела так ослепительно, что больно было смотреть. Как-то лысина Граната даже натворила беду. Пострадавшим оказался доктор Гематоген. Он нечаянно глянул на лысину мудреца, когда на неё падало солнце и, представьте, повредил зрение. После этого Гем вынужден был прописать самому себе очки. А Гранат, чтобы больше не было таких несчастных случаев, стал носить голубую панамку.

По вечерам свирельцы часто собирались у музыканта Тромбуса. Каждый, кто хотел вырезать особенно звучную свирель, шёл к маэстро за советом. Тромбус терпеливо показывал, как надо делать свирели, и учил всех играть на них. Даже Гранат, хоть и бывал всегда занят важными делами, посещал Тромбуса и учился у него мастерить свирели, флейты и скрипки. Маэстро умел ещё превосходно играть на скрипке и даже сам сочинял музыку.

Тромбус был уже немолод и слаб здоровьем, и доктор Гематоген советовал ему не переутомляться и строго соблюдать режим дня. Маэстро слушался доктора, тем более что и сам он любил после вкусного обеда устроить себе тихий час.

Сладко подремав, он совершал прогулку и лишь тогда принимался мастерить инструменты или сочинять музыку. Заложив за щеку фруктовую тянучку, маэстро удобно усаживался в любимом кресле и начинал писать ноты, причмокивая и сладко мурлыча под нос мелодию. Бойкие плясовые и весёлые песенки выходили у него на славу, но маэстро любил серьёзную музыку и пытался сочинять сложные вещи, чтобы исполнять их на скрипке. Он вертелся в кресле, возводил глаза к потолку и старательно жевал одну тянучку за другой. Но серьёзные пьесы сочинялись туго.

Покончив наконец с этим трудным делом и сгорая от нетерпения поскорее исполнить новое сочинение перед публикой, маэстро звал к себе своего друга Карало. Художник рисовал что-то на больших листах бумаги, то и дело откидывая гривастую голову и любуясь работой.

После этого на улицах появлялись разноцветные афиши, приглашающие всех, всех, всех на концерт серьёзной музыки. Слова «концерт серьёзной музыки» были написаны не очень большими буквами, а внизу афиши было крупно выведено: «После концерта — угощение».

Первым на концерт Тромбуса приходил Карало — седой, грузный, с красной косынкой в горошек на шее и с этюдником и альбомом в руках. Застревая между стульями, он протискивался в дальний угол, усаживался, раскрывал этюдник и приготавливал краски. На каждого, кто появлялся в дверях, Карало пронзительно глядел несколько секунд, а потом начинал орудовать кистью.

Зал бывал полон, свирельцы рассаживались как можно удобнее и частенько поглядывали на стоявший в стороне стол с угощением, прикрытый салфетками.

Маэстро появлялся с торжественным видом, облачённый во фрак. Дождавшись, когда слушатели прекратят скрипеть стульями, он устремлял взор к потолку и начинал играть. Тонкие пальцы музыканта плавно водили смычком по струнам, а сам маэстро то и дело ронял слёзы на отвороты фрака. Друзья Тромбуса — Гематоген, Гранат, Минус и Карало — не могли сдержать восторга. Они вздыхали от избытка чувств, а когда маэстро устало опускал смычок, бросались обнимать его. Тромбус кланялся, в смущении встряхивая седыми кудрями, и затаив дыхание ждал, когда же грянет гром аплодисментов. Но аплодисментам явно не хватало силы и звучности. Маэстро в волнении хватался за виски и тут только замечал, что большинство слушателей спит. Даже милиционер Гарпун, бывало, нечаянно задрёмывал на концерте уважаемого Тромбуса, но, очнувшись сам, он тут же будил всех пронзительным свистком — нотой ми. Вмиг затихало похрапывание, свирельцы смущённо вскакивали и, чтоб искупить свою вину, долго и горячо аплодировали.

Но разве мог этим утешиться бедный Тромбус! Скрепя сердце, скрыв обиду, маэстро начинал играть песенки и бойкие плясовые, и лишь тогда свирельцы начинали по-настоящему веселиться и подпевать скрипке маэстро. А чем меньше времени оставалось до конца концерта, тем оживлённее становились гости и тем чаще бросали они взгляды на прикрытый салфетками стол.

Угостившись коктейлем и фруктовой пастилой и сплясав на прощание, свирельцы, очень довольные, расходились по домам. И тогда Тромбус изливал друзьям свою горечь.

— Ах, я просто в отчаянии! — восклицал он, нервно потирая виски. — Им только и подавай пустые песенки!

— Это вы зря, — успокаивал маэстро учитель Минус, — ваши плясовые и весёлые песенки очень недурны! Но, — учитель поднимал палец и шевелил им, — безусловно, людям нужна и такая музыка, при звуках которой хочется торжественно снять шляпу...

— Свирельцы не умеют думать про серьёзное... Потому они и серьёзную музыку не любят, — говорил Гранат и в задумчивости поднимал кустарники бровей.

— Думать о серьёзных вещах — это наше с вами дело. А народ наш любит плясать. Что в этом плохого? — заступался за свирельцев учитель Минус. — Пусть каждый живёт, как ему нравится. Свирельцы бесхитростны — вот и веселятся от души.

— Они добродушны и не портят друг другу нервы, — присоединялся к Минусу доктор Гематоген. — Уважаемый маэстро, успокойтесь. Вам вредно волноваться.

А Карало молча трогал коленку и протягивал друзьям альбом с портретами свирельцев, раскрашенными в голубые, розовые и жёлтые цвета. Это были любимые цвета свирельцев.

С альбомных листов смотрели такие смешные и симпатичные физиономии, что, глядя на них, все начинали улыбаться. Даже маэстро переставал тереть виски и закладывал за щеку тянучку.

— Хотят плясать — пусть будут плясовые. В конце концов, их мне сочинять легче, а здоровье дороже всего, — бормотал он, успокаиваясь.

Положив подбородок на этюдник, Карало смотрел, как портреты его ходят по рукам, и глубокомысленно изрекал:

— Эти голубые и розовые цвета — не то... Это — не главное... Палитра бедная...

Он долго качал головой и так стискивал губы, будто поклялся не раскрывать рта до конца дней своих.

Никто, конечно, ничего не понял, но добиваться у художника пояснений было бесполезно.

Карало был известный молчун и открывал рот только в крайних случаях. Друзья привыкли к этому и не приставали к нему с расспросами.

Благополучной и беззаботной была жизнь свирельцев и другого счастья они не знали, а потому и не хотели. Так бы и жили они — долго ли, кто знает! — если бы однажды мудрец Гранат не прочитал в старинной книге такую легенду.

Жил-был когда-то на свете чудак садовник. Какие только цветы и деревья не росли в его саду! Но нет, не было ему в этом радости. Задумал садовник вырастить такое дерево, каких не видывал ещё белый свет. И как задумал, так и сделал.

Семь ли дней растил он то дерево или семь лет, только вырастил. Дыханием своим грел землю у ног деревца, чтоб крепче стояло, песни пел, чтоб веселей звенели на деревце листья.

Помогали садовнику друзья. Тоже дышали на деревце, тоже подпевали.

И верно, не видал ещё белый свет такого дерева. Тело его было крепким, крепче железа, и розовым, как летний закат. И мелодично пела на дерезе серебристая листва.

Первую весну только и знало оно петь, на вторую весну зацвело невиданными цветами, а на третью родило плоды-орешки. Стали люди страны Садовника выращивать серебряные деревья. Нелёгкое это было дело! Семь ли дней они трудились или семь лет, только зацвели наконец по всей стране серебряные деревья. А созрев и вдоволь пожив на свете, они дарили людям в награду за их труды долголетие и непобедимость. С тех пор какой бы враг-чужеземец ни нападал на страну Садовника, уходил ни с чем.

За это люди и назвали серебряное дерево деревом счастья.

— Любопытная легенда! Дерево счастья... По-латыни это будет — Арбор Фортунэ... Вот бы найти его! Вас-солибас! — вскричал Гранат. Это было его любимое восклицание. — Отправлюсь-ка я в соседние страны да потолкую с тамошними мудрецами.

Как назло, все любознательные мудрецы соседних стран оказались в походах и экспедициях, а на совет явились только неженки и ленивцы.

— Что, нам больше всех нужно? — закричал мудрец в халате со звёздами, развалившись в мягком кресле.

— Зачем губить здоровье, простуживаться на сквозняках? — сказал другой мудрец, закрывая форточку.

— Больно надо слоняться по свету, трепать халаты, пылить ботинки! — заявил третий мудрец и сдул пылинку с лакированного башмака.

— Но ведь надо же найти дерево счастья... — неуверенно произнёс Гранат.

— И вовсе не надо! — хором закричали мудрецы. — Нам и без этого дерева хорошо! Мы мягко сидим и сладко едим!

«Да и нам, свирельцам, разве плохо живётся?» — подумал Гранат.

Но, вернувшись в Свирелию, он решил все же посоветоваться со своими друзьями, хоть они и не были мудрецами.

— Может, это только вымысел? — осторожно предположил учитель Минус. — В книгах по истории нигде не упоминается страна Садовника... Впрочем, это ещё ничего не значит. — Учитель принял глубокомысленный вид, поднял палец и заговорил задумчиво и торжественно:

— Пусть затерялся след народа, что вырастил дерево счастья, — ведь люди не имеют корней и события носят их по свету. Но серебряное дерево!.. Вполне вероятно, где-нибудь оно сохранилось...

— На дереве поёт листва — вот что главное! Ах, как это прекрасно! — мечтательно произнёс маэстро. — Если б эти волшебные деревья росли у нас, свирельцы сильней полюбили бы музыку и не спали бы на моих концертах...

— Для меня важно другое — долголетие... Значит, дерево имеет целебные свойства... А что, если оно поможет спасти моего больного?.. — озабоченно сказал Гематоген. Он говорил о свирельце по имени Гнилушка, который болел опасной болезнью и доставлял Гему немало огорчений.

Художник Карало переводил взгляд с одного говорящего на другого и то кивал, то покачивал головой. На Карало, как всегда, не обращали внимания.

— Вас-солибас! Значит, всё-таки надо поискать дерево! — воскликнул Гранат. — Не хотят другие мудрецы — не надо. Пойду в поход один!

 

Глава вторая.

КАК ЗАБОЛЕЛ ГНИЛУШКА И КАК ДОКТОР ГЕМ ЕГО ЛЕЧИЛ

Эта неприятная история с Гнилушкой, о котором вздыхал Гематоген, случилась семь лет назад, когда Гнилушка был ещё мальчиком.

Уже тогда привык он бездельничать, часто убегал из школы в лес и там разбойничал.

— Я хитрее всех в лесу! — хвастал Гнилушка перед своим приятелем Рулькой, с которым вместе учился тогда в 5 «Б» классе у учителя Минуса. — Спорим: какого хочу зверя и какую хочу птицу заманю!

И правда, все звери в лесу боялись Гнилушку и прятались от него, а доверчивые зверьки и птицы то и дело попадались в Гнилушкины капканы, и он их мучил.

Рулька думал, что вот какой Гнилушка ловкий и смелый, и никогда не говорил ему «не надо так делать», а наоборот, иногда брал с него пример. Однажды Гнилушка надумал спалить хвост белке за то, что она нечаянно уронила ему на голову шишку, а Рулька взял да и принёс ему спички.

Недаром, завидя в лесу приятелей, деревья в страхе подбирали ветки, птицы бросались к своим малышам, а муравьи прекращали возню и замирали в муравейниках.

Но никому из свирельцев и в голову не приходило, что Гнилушка хитрый и злой. Он казался тихоньким и благовоспитанным, губы он изгибал в улыбочке, речи не забывал сдабривать словами «спасибо» и «пожалуйста», а глядеть умел сладко и маслено.

Гнилушка никогда ни к кому не приставал, не ссорился с мальчишками и не дрался, наоборот, держался от всех подальше, а если приставали к нему, хныкал и шёл жаловаться.

Зато Рулька любил дразниться, ввязываться во всякие происшествия и обсыпать всех песком. А если какой-нибудь сильный мальчишка приставал к слабому мальчику, Рулька краснел, как помидор, выпячивал губу и начинал дымиться. И конечно, набрасывался на задиру с кулаками. Тут же появлялся милиционер Гарпун, грозно свистел на своей свирели ноту до, и Рульке доставалось.

Оттого-то свирельцы, если замечали непорядок в лесу или ещё где-нибудь, сразу думали плохое не о тихоне Гнилушке, а о его приятеле Рульке-драчуне.

И долго ещё никто не узнал бы правды о Гнилушке, если б не Рулька.

Однажды пришёл Рулька на лесную поляну, где они с Гнилушкой обычно объедались ягодами, и увидел костёр. Над костром на прутиках что-то жарилось, а рядом валялся жёлтый Гнилушкин картуз.

— Ура! Гнилушка печёт лесные груши! — обрадовался Рулька. — Съем их и спрячусь — вот будет смеху!

Но тут он заметил, что под кустом валяется разорённое гнездо. Ещё вчера Рулька видел, как в нём сидела, выставив хвостик, маленькая пичужка, а сейчас она металась над кустом и билась грудкой о землю. На миг птица замирала на ветке и горестно глядела на Рульку.

Не успел Рулька сообразить, что здесь случилось, как к нему подбежал Гнилушка. В руке у него вниз головами висели три птички. Он помахал ими перед Рулькиным носом и хвастливо крикнул:

— Сейчас и этих поджарю!

Рулька уставился на приятеля и глядел на него во все глаза, будто первый раз в жизни увидел.

Гнилушка швырнул птиц на землю, подбросил в костёр хворосту и, заметив на ветке птичку, хихикнул :

— Ты ещё здесь?! А-а-а, и тебе захотелось ко мне в живот!

Но как только разбойник полез в карман за рогаткой, от головы Рульки повалил дым, словно от костра. Не успел Гнилушка прицелиться, как полетел кубарем и угодил в костёр.

— Ой, ой, обжёгся! Что ты лезешь! Я и тебе дам попробовать! — завизжал он.

Но Рулька не слушал, а что есть силы тузил врага, так, что зелёные искры из Гнилушкиных глаз рассыпались по всему лесу.

Шум этот привлёк внимание милиционера Гарпуна, который как раз оказался поблизости, на берегу Свирельки. Гарпуну очень хотелось стать моряком, и он любил иногда посидеть у реки, порыбачить или просто в тишине помечтать о море, о том, как он, Гарпун, стоит на капитанском мостике, а ветер надувает белоснежные паруса.

Услыхав Гнилушкины вопли, Гарпун отогнал приятные видения и поспешил на место происшествия. Он взял под козырёк, пыхнул изогнутой трубкой и крикнул басом:

— Что случилось, тысяча морских чертей?! Но, вспомнив, что он не капитан, а милиционер, Гарпун спрятал в карман свою пиратскую трубку, достал свирель-свисток и пронзительно просвистел ноту до.

— Тронешь ещё хоть одну птицу — голову оторву! — помотал кулаком перед Гнилушкиным носом Рулька. — Вот что наделал, — добавил он, показав на подбитых птичек и разоренное гнездо.

Гнилушка хотел было по привычке притвориться невинным, но Гарпун важно тронул бакенбарды, похожие на куски мочалки, взял под козырёк и громовым голосом приказал:

— Следуйте за мной!

А когда Гнилушка попытался улизнуть, Гарпун сгрёб его в охапку и понёс. Разбойник визжал на весь лес и кусался, но милиционер не очень-то обращал на это внимание.

— Гром и молния! Это настоящий припадок бешенства, — ворчал он. — Срочно покажу его Гематогену.

Рулька плёлся вслед за Гарпуном, неся в подоле рубашки подбитых птичек. Деревья, на боках которых Рулька не раз вырезал своё имя, укоризненно качали ветками, птицы, в которых он понарошку целился из рогатки, тонкими голосками выкрикивали что-то сердитое, а белка, которой Гнилушка спалил пушистый хвост, прыгала с ветки на ветку и всему лесу показывала на Рульку голым прутиком хвоста.

«Так мне и надо», — горько думал Рулька, бережно прижимая птичек. Одна из них была совсем плоха. В клюве своём она держала мошку, видно, несла её на ужин птенцам. Две другие ещё дышали.

Когда Гарпун принёс Гнилушку в больницу, Гематоген долго прослушивал и ощупывал его, заставлял высовывать язык и говорить «а-а-а». Особенно внимательно Гем разглядывал Гнилушкины глаза.

— М-мда, — в раздумье сказал Гематоген своему ассистенту Витаминчику и медицинской сестричке Ампулке, — подозреваю самое худшее... Посмотрим, однако, что покажут анализы.

— Больного нужно изолировать, он может заразить других, — сказал осторожный Витаминчик, и кончики его ушей запылали от беспокойства.

Гнилушку отвели в изолятор. Гарпун, козырнув, зашагал прочь. А Рулька позвал сестричку Ампулку. Она всегда ласково говорила «детка» и большим и маленьким и умела небольно вынимать занозы.

Отдав сестричке птиц, чтоб она их вылечила, Рулька отправился прямым направлением к учителю Минусу.

Рулька шёл и думал, что вот хоть с завтрашнего дня он возьмёт и станет хорошим мальчиком. А захочет — может, и самым хорошим мальчиком во всей Свирелии. И всякие драки бросит...

О чём толковали в тот вечер Минус и Рулька, не знала даже кошка Минуса Гипотенуза, которая сидела за дверью и жалобно мяукала. Но с тех пор странные привычки появились у Рульки. Только он замахнётся на кого-нибудь кулаком, как вдруг начинает бормотать:

— Пятью три — пятнадцать, пятью четыре — двадцать, пятью пять — двадцать пять...

И кулак сам собой опускался. Только Рулька задымится и откроет рот, чтобы нагрубить, как опять поумножает немного и уже не дымится, а улыбается.

Оказывается, учитель Минус научил Рульку полезной штуке, которую все знают, но применяют редко.

Но дела с арифметикой у Рульки шли неважно, вот и приходилось ему то и дело подучивать таблицу умножения. Потому и прозвали его Пятью-пять.

И представьте, скоро Рулька перестал грубить и не только выучил назубок таблицу умножения, но и наловчился быстро перемножать большие числа. Теперь он бормотал: «Двадцать пять на двадцать пять будет шестьсот двадцать пять». Но для прозвища всё это было длинно, и Рульку всё равно звали Пятьюпять.

С тех пор родители-свирельцы стали охотно воспитывать детей по системе учителя Минуса. На детских площадках прекратились драки, а в школах все бывшие драчуны получали по арифметике пятёрки.

С Гнилушкой же дело было плохо. Опасения доктора Гематогена подтвердились: уже первые анализы показали, что кровь Гнилушки заражена, а на экране рентген-аппарата все увидели его сердце, не красного, а серого цвета.

— Случай редкий, говорил Гематоген ассистенту Витаминчику, сестричке Ампулке и учителю Минусу, который пришёл узнать, как самочувствие Гнилушки. — Сердце больного, по-видимому, поразил вирус зла. Жестокость — очень показательный признак болезни.

— Но ведь Гнилушка ещё мальчик! — раздался голос учителя Минуса. — Откуда взяться злобности в мягком детском сердце?

— В том-то и опасность, — вздохнул Гематоген. — Вирус зла поражает именно детей. И не всех, а только ленивых... Важно уберечь от вируса ребят, которые ходят в детский сад и в первый класс...

Гематоген не привык делать мудрёные лекарства, и, у кого бы что ни болело, он лечил всех лесным воздухом и родниковой водой, мазями из хвои и микстурами из трав. Гнилушку же он вдруг предложил лечить трудом и музыкой.

— Да, да, не удивляйтесь! Ещё в древней медицине применялся этот метод лечения сердца. Больней должен работать в огороде старушки Прялки-Моталки, а по вечерам слушать концерты маэстро Тромбуса. Следить за состоянием Гнилушки буду я сам. И чтоб никто не напоминал ему о недуге...

— Вирус поражает ленивых... — в раздумье произнёс Минус и смущённо кашлянул. — Значит, в болезни Гнилушки есть и моя вина...

И правда, учитель частенько закрывал глаза на проделки Гнилушки. Стоило тому притвориться, будто у него болит голова, и Минус отпускал хитреца домой, вместо того чтоб заставить его решать задачку.

— Теперь я буду получше воспитывать своих учеников, чтоб они росли трудолюбивыми и добрыми, — пообещал учитель.

— Да, общеукрепляющее воспитание совершенно необходимо для защиты от вируса зла, — сказал, будто из книжки прочитал, Гематоген.

Вскоре к Гематогену пришли маэстро Тромбус и милиционер Гарпун.

— Ваш больной не бывает на моих концертах, — сообщил маэстро.

— И к Прялке-Моталке не ходит, — добавил милиционер. — Разрешите, я буду отводить его на работу и на концерты?

— Ни в коем случае, — возразил Гематоген. — Насильно лечить нельзя... Надо осторожно...

— Разрази меня гром — ведь он же отлынивает! — пробасил Гарпун и сердито задымил своей трубкой.

Прошло немного времени, и рентген показал, что на сердце у Гнилушки кое-где появилась окаменелость.

— Придётся назначить обычное лечение, — растерянно вздохнул Гематоген. — Больному надо семь лет прожить в Дальнем лесу среди сосен, у большого родника, по три раза в день делать семьдесят семь глубоких вдохов и выдохов и принимать родниковую воду — тоже каждый день три раза по семь глотков. От этих процедур кровь его сделается чистой, как сосновый воздух и родниковая вода...

А Гнилушке только того и надо — жить в лесу! Не будет он у всех на виду, не придётся ему всё время притворяться добреньким и смирненьким!

Семь братьев Рубако, семь лесорубов, отправились в Дальний лес, срубили три стройных спелых дерева и напилили из них досок, а плотник Плошка построил Гнилушке красивый домик с резными окнами.

— Мне бы ещё подвальчик, — попросил Гнилушка, сладенько улыбаясь.

Удивился плотник — зачем мальчишке подвал? — но не жалко доброму Плошке.

— Пожалуйста, — говорит, — будет тебе и подвал!

Поселился Гнилушка в лесном домике, а Витаминчику Гем велел каждый день навещать больного и проверять, как он лечится.

Сам Гематоген между тем решил осмотреть всех свирельских малышей — вдруг Гнилушка заразил кого-нибудь и случится эпидемия!

На берегу реки Свирельки Гематоген, Ампулка и Минус встретили мальчика в одних трусиках. Хлюпая носом, он запруживал канавку. Руки, ноги и живот его были в цыпках.

— Это Лягушонок, друг милиционера Гарпуна, — представил его учитель. — Жить не может без воды.

— Ужас какие цыпки! — воскликнула Ампулка. — Иди ко мне, детка, я сейчас помажу тебя вазелином...

Лягушонок метнул зоркий взгляд на Ампулкин карман — оттуда торчали всякие стекляшки и иголки, которыми колют пальцы, — понюхал воздух — от Ампулки пахло уколами, — быстро спрятал руки за спину и заявил:

— Не дам мазать!

Минус повернулся к Гематогену и сказал:

— Гарпун всегда хвалил Лягушонка, говорил, будто он ничего не боится...

— Посмотрим, посмотрим, — откликнулся Гематоген.

Лягушонок глядел исподлобья и приготовился, чуть тронь его, поднять рёв.

Минус поспешил перевести разговор на другое.

— А почему ты на речке, а не в детсаду?

— «Почему, почему»! Запруду строю! — сердито ответил Лягушонок и, ещё больше надувшись, добавил: — Не хочу уколов.

— Ну что ж! — вздохнул учитель, делая вид, будто не замечает, что Лягушонок грубит. — Оставайся со своими цыпками, а мы пошли... к Гарпуну!

Лягушонок глянул на Ампулку. Она поправила свою санитарную сумку и тоже вроде бы собралась идти к Гарпуну.

— Не надо! — закричал Лягушонок и протянул Ампулке обе руки.

Ампулка помазала вазелином его руки, ноги и живот совсем не больно.

— Ты и правда смелый... — опять вступил в разговор Гематоген и достал свою свирель-трубку. — Дай-ка я тебя послушаю... И никаких уколов ты не боишься?..

Лягушонок снова зажмурился, чтоб не видеть Ампулкиных иголок. Ампулка уколола ему палец и взяла кровь. По правде говоря, было больно, но Лягушонок не подал и вида.

Когда с неприятным делом было покончено, Лягушонок важно отвернулся от всех и, деловито шмыгая носом, занялся своей запрудой.

Коренёк, сын лучшего в стране лесничего Чинария, тоже не пришёл в детский сад. Его долго искали в лесу и нашли наконец у сторожки старого лесника Хвойки.

Хвойка отдыхал на пеньке, приглаживая лохматые усы, которые любили лезть старику в нос, в рот и в уши, а рядом с ним копал ямки и сажал кусты Коренёк. Ярко горел на солнце его огненно-рыжий чубчик, золотились сорок четыре веснушки на курносом носу, пробивался румянец на тугих, густо окроплённых веснушками щеках. Ловко орудовал лопатой Коренек, вздувались под рубашкой мускулы, а ладони у него были широкие, как лопаты.

— Какой здоровый ребёнок! — восхитилась Ампулка.

— Сразу видно, что работа мальчику на пользу, — заметил доктор Гематоген. — Такого и осматривать не надо.

Коренек повёл крепким плечом, вытер ладони об живот и уставился в землю, застеснявшись.

— Весь в отца пошел, тоже лесничим вырастет, — прижмурился от удовольствия Хвойка.

Мальчика Фитилька врачебная комиссия застала дома. Высунув от усердия язык, он вычерчивал какую-то схему, придумывая необычный прожектор, который должен собирать и отражать свет звёзд.

— Способный ученик. Взгляните, одни пятёрки, — шепнул Минус, раскрывая школьный журнал, который он захватил с собой, чтоб не пропустить кого-нибудь из учеников. — Ещё только в первом классе, а уже как соображает! Из него получится хороший изобретатель.

— Только пусть не переутомляется и ест побольше витаминов, — посоветовал Гематоген.

Трое друзей-первоклассников — строгий Шишка, сын Ампулки, толстый Стружка с ушами, как вареники, сын столяра Плошки, и маленький чернявый Мушка, сын охотника Осечки, — только что вернулись из похода и устраивали в школьном уголке выставку камней.

— Я уколов не боюсь! — храбро заявил Шишка. — Мне их у-у-у сколько раз делали! Только сперва иди ты, Стружка!

— А я не люблю уколов, — неуверенно произнёс Стружка. Губы его задрожали и тоже сложились вареником.

— Это совсем не укол, а просто анализ, — успокоил сам себя маленький Мушка, покорно вздохнул и первый подошёл к Ампулке.

Снова Ампулка взяла у ребят кровь, а Гематоген внимательно их осмотрел. Доктор был доволен.

— Курс воспитательного оздоровления, уважаемый Минус, вы провели великолепно, — похвалил он учителя. — Все ваши воспитанники заняты делом.

И верно, к кому бы из первоклассников ни приходили Минус, Гем и Ампулка, всех они заставали за какой-нибудь работой. А когда Ампулка и Гем сделали анализы крови свирельчат, оказалось, что кровь у них ярко-красная и совершенно здоровая. Вирус зла их не заразил.

А Гнилушка? И от новых процедур он уклонялся, и опять на него жаловались.

— Я так не могу лечить! — нервно выкрикивал бледный Витаминчик. — Это не мальчишка, а... а... Приходишь к нему в лес, а он убегает на Волчий хребет... И я должен гоняться за ним?! Там волки! Я не могу так работать!

Вслед за Витаминчиком к Гему явился охотник Осечка.

— Всякий зверь страшится вашего Гнилушку! Ездит он по лесу на волках верхом, зубами по-волчьи щёлкает! Вчера я обознался, чуть нечаянно не стрельнул в него... — Осечка прищурил глаз, будто прицеливаясь, шепнул «пыфф» и продолжал: — У меня охота из-за него стоит. Не охотиться — волки заедят, охотиться — попаду в человека... Кто отвечать будет?

Гематоген велел привести Гнилушку из Дальнего леса и решил осмотреть его. Первый же взгляд на экран рентген-аппарата заставил доктора ужаснуться: сердце Гнилушки наполовину заросло шерстью и стало похоже на камень, покрытый мхом.

— Так и есть... Сердце поражено вирусом... — пробормотал Гематоген.

Витаминчик при этом вздрогнул и поёжился, а сестричка Ампулка всхлипнула.

Гематоген постоял, понурившись, потом снял очки, протёр их носовым платком и устало сказал:

— Попробую изготовить самые сильные микстуры, чтобы убить вирус зла...

С тех пор как все узнали про болезнь Гнилушки, прошло семь лет, и Гнилушка стал уже взрослым свирельцем. Так и жил он все эти годы в Дальнем лесу, пугал зверей и катался верхом на волках по Волчьему хребту. Но по-прежнему улыбался Гнилушка медовой улыбочкой и глядел на всех масленым взглядом. И беззаботные добряки-свирельцы не хотели думать о нём плохо. Они привыкли при виде зла закрывать глаза.

Все эти семь лет по рецептам Гема в аптеках Свирелии специально для Гнилушки изготавливали разные микстуры из трав и кореньев. Но ни одна микстура — ни самая горькая, ни самая сладкая — на Гнилушку не действовала.

Вот почему доктор Гематоген с интересом и надеждой выслушал рассказ Граната о серебряном дереве, имеющем целебные свойства.

 

Глава третья.

ПРО ОХОТНИКА ОСЕЧКУ И ВОЛКОВ

Гранат обулся наконец в свои походные сапоги и начистил их до блеска. Он решил отправиться сперва в Дальний лес — собрать гербарий трав и коллекцию бабочек, а оттуда подняться на Волчий хребет — не растёт ли там серебряное дерево? А уж потом, может быть, искать его по всему свету.

— А вы забыли, что в Дальнем лесу — волки? — сказал учитель Минус. — Милиционер Гарпун запретил ходить туда без разрешения!

— Я вам сделаю на всякий случай громкую свирель-рог, чтоб отпугивать волков, — предложил маэстро Тромбус.

— С волками шутки плохи. Вас должен сопровождать охотник Осечка, — добавил Гематоген.

Карало только молча покивал.

— Да, да, Осечка... С ним не страшно... — наперебой поддержали Гематогена все.

Охотник Осечка был в Свирелии довольно-таки знаменитой личностью. Он не любил ходить пешком, и потому даже в лес на охоту ездил на своём мотоцикле с прицепом. За руль Осечка садился сам, а собаки его, Гавка и Гонка, занимали места в коляске. Шустрая Гавка громко гавкала и смеялась, свесив красный язык, а Гонка держалась важно и лишь похлопывала серпастым хвостом по кожаному сиденью коляски.

На дороге возле леса Осечку обычно останавливал свисток милиционера Гарпуна — нота соль. Гарпун был приятелем Осечки, но тут, на посту, проверял его документы и вёл разговор важно, по всем правилам. А как же? Дружба — дружбой, а служба — службой.

Оставив мотоцикл на краю леса, Осечка вместе с собаками отправлялся в чащу. Он был добрый и жалостливый и никогда не убивал птиц и зверьков. Между Гонкой и Гавкой их собачьи обязанности Осечка распределил так: Гавка выслеживала зайца, утку или лисицу, а Гонка подгоняла их к хозяину. После этого Осечка отпускал перепуганных зверьков на волю.

Сперва свирельцы думали, что Осечке не везёт, что он всякий раз даёт осечку при выстреле. Но потом поняли, что добрый Осечка вроде бы играет в охоту, чтоб и зайцы были целы и собаки рады.

— Зачем понарошку охотишься? — допытывались любопытные.

— Что поделаешь, не могут же мои собаки даром хлеб есть! — отвечал им Осечка. — Должны они облаивать и гонять зверя, раз уж родились охотничьими собаками.

Однако чудаку Осечке бывало обидно возвращаться после такой охоты с пустыми руками. Поэтому на обратном пути он покупал в игрушечной лавке надувных резиновых зайцев и уток и, нацепив их себе на пояс, проезжал по улицам, громыхая коляской-прицепом.

— Гляди-ка, как славно поохотился наш Осечка! — восклицали свирельцы. — Хороший трофей взял!

А Осечка расплывался от удовольствия.

Даже хищных зверей Осечка не любил убивать и, заметив, например, волка, отворачивался, будто не видел его. Оттого волков в лесах Волчьего хребта развелось видимо-невидимо. Лес стоял здесь как чёрная щетина и глядел из черноты на Свирелию злыми огоньками волчьих глаз.

— Что это за жизнь — ни шагу в лес без разрешения! — горячился Пятьюпять и недовольно выпячивал губу. Прозвище Пятьюпять осталось за ним на всю жизнь, хотя теперь он был уже не мальчишка, а всеми уважаемый и знаменитый артист. — И всё это Осечкина жалостливость и привычка при виде зла отворачиваться!..

— Гром и молния! И правда, волки скоро начнут глотать нас живьём на завтрак, обед и ужин! — поддержал Пятьюпять милиционер Гарпун.

Отдав Осечке честь, он распорядился «навести в лесу порядок».

Пришлось Осечке охотиться по-настоящему. Он приезжал в лес на вечерней заре и начинал подвывать по-волчьи. Услыхав его, волки тотчас же откликались.

Осечка засекал, где находится логово, и уничтожал хищников.

Чтобы выть получше, Осечка дома в свободное время усердно репетировал. Он выл то за матёрого волка, то за волчицу или тоненьким голосом — за волчат. От этих репетиций у соседей волосы вставали дыбом, а у некоторых даже случались нервные припадки. Приезжала «скорая помощь», и доктор Гематоген успокаивал слабонервных каплями из цветочных настоев.

Осечка решил прекратить репетиции, но вскоре разучился выть как следует. Волки перестали ему откликаться и, обнаглев, стали разгуливать чуть ли не по всему свирельскому лесу.

Тогда к дому охотника явилась делегация.

— Ты уж, Осечка, пожалуйста, охоться как полагается, — просили делегаты. — Кто, кроме тебя, защитит нас от волков?

— Вой, милый Осечка! — великодушно соглашались Осечкины соседи. — Сколько тебе надо, столько и репетируй! Раз без этого нельзя — мы уж потерпим...

Скоро Осечка опять стал выть искусно, и охота пошла хорошо. Но пока не были перебиты все волки, никто не мог ходить в Дальний лес без особого разрешения милиционера Гарпуна. А на Волчий хребет и вовсе.

Мудрец тоже пришёл к милиционеру за разрешением.

— Если не просто так, а за делом надо в лес, тогда можно, — согласился Гарпун и дал Гранату пропуск. — Только на Волчий хребет пока ни шагу! И держитесь возле Осечки... Далеко ли до несчастного случая! — добавил он и устрашающе пыхнул трубкой.

 

Глава четвёртая.

ПРО НЕСЛЫХАННОЕ В СВИРЕЛИИ ЗЛОДЕЯНИЕ

Когда Осечка и Гранат на Осечкином мотоцикле с прицепом вместе с Гонкой и Гавкой приехали в Дальний лес, охотник ушёл в чащу, а мудрец остался на опушке. Он растянулся на животе и, приставив к глазам лупу, стал разглядывать травяные заросли. Потом мудрец принялся ловить сачком бабочек.

Поймав нарядную бабочку, Гранат полюбовался узором на её крыльях, посадил её в карман с клапанчиком и собрался погнаться за стрекозой.

Вдруг рядом в чаще завыл волк, а через минуту из другого конца леса ему откликнулся второй. Мудрец охнул и уронил сачок. Но вместо волка на опушку выбежали Гонка и Гавка, а вслед за ними появился и сам Осечка.

— Всё воешь? — успокоившись, спросил Гранат.

— Засек логово! Клянусь, сейчас уложу матерого! Слыхали, как он мне откликнулся?

Осечка по привычке прищурился, сказал «пыфф!» и, протяжно взвыв, скрылся в чаще.

Гранат уже подкрался на цыпочках к стрекозе, когда в лесу грохнул выстрел, потом другой. «Ага, сразу два попались! — обрадовался Гранат. — Но вас-солибас! Стреляли-то в другой стороне... Странно...»

На опушку снова выскочил Осечка.

— Кто стрелял?! Кто спугнул моего зверя?! — вскричал он, но тут же понял, что Гранат ни причём: у мудреца и ружья-то не было.

Гавка и Гонка понюхали воздух и бросились в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Гранат и Осечка побежали за ними и сразу же наткнулись на лесного сторожа Хвойку. Вид у Хвойки был сонный и сконфуженный — ясно, что он не сторожил, а дремал где-нибудь под кустом — и спрашивать его о чём-то было делом пустым.

Досадливо махнув рукой, Осечка, а вслед за ним Гранат устремились в чащу.

В чаще, у старой сосны, лежал олень. Около головы его и у ног алели лужи крови.

— Я знаю его, это вожак стада! — воскликнул Осечка. — Во всём стаде не было оленя сильнее и красивее...

Гранат припал ухом к груди животного:

— Жив! Сердце бьётся! Но он без сознания...

— Перебита левая нога. Выстрел сделан с близкого расстояния, — быстро осмотрев оленя, произнёс Осечка.

— Опаснее ранение в голову, — сказал Гранат. — Несчастному животному грозит смерть...

Перевязав оленю раны, Гранат и Осечка с помощью услужливого Хвойки взгромоздили раненого на мотоцикл. Гранат тоже устроился в уголке коляски, чтобы поддерживать оленя. Осечка уселся за руль. Гавке и Гонке не осталось места, и они обиженно отвернулись.

Но как только мотоцикл рванулся с места, выбросив голубой хвост дыма, им ничего не оставалось, как припуститься вслед.

Хвойка проводил их виноватым взглядом.

Раненого поместили у Граната, на душистом сене, и немедленно вызвали доктора Гематогена. Гем сделал оленю укол большой иголкой, чтоб не случилось заражения крови, и прописал ему микстуру.

— Ну как, будет жить? — спрашивали свирельцы, сбежавшиеся к дому Граната.

— Большой опасности нет, но больному нужен покой и свежий воздух. Расступитесь и не дышите на оленя! — строго сказал Гематоген.

— Граждане, прошу соблюдать тишину, — распорядился Гарпун и просвистел ноту ми.

Около больного остался Гранат. Он поил оленя микстурой и терпеливо накладывал на раны примочки.

И микстура подействовала — олень глубоко вздохнул и испуганно повёл красивыми глазами.

Гранат наклонился к нему и ласково сказал:

— Не пугайся, люди — твои друзья. Мы спасли тебя от смерти. Скоро ты поправишься и сможешь уйти куда захочешь.

Ещё в молодости мудрец изучал языки разных животных и зверей, в том числе и олений язык. И сейчас он заговорил с больным на его языке.

Гранат пытался разузнать у оленя, не заметил ли он, кто в него стрелял, но олень ничего не мог припомнить. Да и не хотел вспоминать о своём несчастье. Теперь в голову ему приходили только приятные мысли, и от них он крепко спал, с аппетитом ел и быстро поправлялся.

Голова его быстро зажила, но ранение в ногу оставило след — олень стал хромым.

«Кто же всё-таки стрелял в оленя?» — спросите вы.

Об этом же в день происшествия спорили и гадали сами свирельцы, собравшиеся у дома Граната.

Больше всех горячился Пятьюпять. Он не имел привычки отворачиваться и зажмуривать глаза при виде зла, как делали другие свирельцы, а наоборот, ещё сильнее горячился и дымился.

— А где был сторож Хвойка, когда совершилось преступление? — кричал Пятьюпять, размахивая руками. — Гранат за бабочками гонялся. Осечка выл — это их работа... А Хвойке бы вокруг поглядывать да лес сторожить, он к этому делу приставлен... И ружьё у него заряжено отличной солью. Почему он не выстрелил, не задержал преступника?

Все посмотрели на Хвойку. Тот хлопал глазами и заикаясь бормотал что-то в усы.

Оказалось, что и ружьё-то его от неупотребления заржавело, а соль, которой полагалось заряжать ружьё, Хвойка роздал хозяйкам для солки помидоров.

Весь век сторожил Хвойка лес, все деревья знал на ощупь. Руки у Хвойки были шершавые, в трещинках, словно кора старого дерева, и сколько в этих трещинках таилось тепла, знало каждое дерево в лесу.

Но состарился бедный Хвойка, туговат стал на ухо, слабоват на глаза, а иногда даже засыпал на дежурстве. Давно настала ему пора отдыхать на Маковом лужке, где заслуженные старички страны грелись на солнышке, слушали жужжание пчел да вспоминали старину.

Однако стоило завести речь о Маковом лужке, Хвойка становился печальным и тотчас же заболевал. Однажды после такого разговора он огорчился до того, что оказался почти при смерти.

Добрые свирельцы не могли лишить старика единственной радости, и он по-прежнему оставался на посту лесного сторожа.

— Хвойка больше всех виноват! Пусть или лечится, или идёт на Маковый лужок! — продолжал возмущаться Пятьюпять.

Он так размахался руками, что один раз даже задел за нос плотника Плошку.

Свирельцам всегда приятнее было хвалить друг дружку, а слушать, как Пятьюпять нападает на Хвойку, им было очень неприятно.

— Оставь старика в покое, его и так замучает совесть! — стал заступаться за Хвойку плотник Плошка. — Почём мы знали, что случится такое? Небось из чужой страны явился преступник...

— Верно, верно! — поддержали Плошку другие свирельцы. — Такого у нас отродясь не бывало и не повторится больше!

— Нет, повторится! Преступление совершил свирелец, и я скажу, как его звать... — заявил Пятьюпять.

Оказывается, Гнилушка уже давно похвастался ему, что у него обязательно будет вешалка из оленьих рогов для его жёлтого картуза, и теперь Пятьюпять сразу заподозрил, что это преступление — Гнилушкиных рук дело.

Но свирельцы не дали ему продолжать.

— Откуда ты знаешь?! Ох, что он говорит!.. Не надо, перестань!.. — закричали они и стали затыкать пальцами уши и зажмуривать глаза.

Воинственный Пятьюпять не унимался и продолжал что-то кричать, но свирельцы его больше не слушали.

Тут вперед вышел учитель Минус. Свисток Гарпуна призвал свирельцев к порядку. Все смолкли и стали смотреть учителю в рот.

Минус любил выступать с речами и славился своим ораторским искусством. Иногда речи его бывали кратки, иногда, наоборот, длинноваты, по всегда учитель произносил их с выражением.

— Послушайте, граждане Свирелии! — начал Минус. — Самое прекрасное, что есть у нас в стране, — это лес со всеми его обитателями. А ну-ка, скажите, любите ли вы лес?

— Любим, да слишком рубим, — недовольно отозвался лесничий Чинарий. — А Плошке всё мало, ёлки зелёные!

— А что делать? Из леса построил я вам дома — гляньте вокруг. Из деревьев ещё делаются столы и стулья, — раздумчиво сказал Плошка, потирая нос, и вдруг ни с того ни с сего добавил: — А из фруктов — коктейли...

— В лесу столько лечебных трав! — произнёс доктор Гематоген. — Лесной воздух и микстуры из трав — лекарство от всех болезней...

— Лес тем и хорош, что там можно наедаться ягодами, — утихомирившись, заявил Пятьюпять, любитель покушать.

— Не было б в Свирелии леса, не было б в ней и волков, — рассудительно заметил Осечка. — На кого бы я тогда охотился? Пыфф!

— По утрам в лесу можно слушать прекраснейшие симфонии! Это помогает мне сочинять серьёзные пьесы! — воскликнул маэстро Тромбус, но, вспомнив, что серьёзные пьесы усыпляют свирельцев, вздохнул.

— Натура... Пейзаж... Цвета и тона... Свет и тени, — против обыкновения высказался художник Карало.

— Сла-а-адко дремлется на лесной опушке, — сказал Хвойка и густо покраснел, а усы его печально поникли.

Так вот, — продолжал учитель, — лес приносит нам удовольствия, и мы должны следить, чтоб никакой злодей не причинил вреда нашему лесу, нашим зверям и птицам.

Эти предостерегающие слова удивили свирельцев. До происшествия с оленем они даже не подозревали, что в их стране или вообще где-то на свете живут злодеи.

Решено было ружьё Хвойки отдать в починку, пополнить запасы соли, а на Волчий хребет и в другие пограничные леса выставить отряды лесных сторожей — чтоб ни один злодей из других стран не пробрался в Свирелию.

Командовать отрядами поручили Хвойке — он решил теперь носить очки, а Фитилёк, который стал-таки изобретателем, хоть и учился ещё только в седьмом классе, пообещал сделать Хвойке слуховой аппарат и звоночек-будильник, чтоб он не засыпал на дежурстве.

Три дня и три ночи со стороны Волчьего хребта и Дальнего леса доносились завывания и выстрелы, три дня и три ночи Осечка без устали охотился на волков, пока не перебил всех до одного.

С ружьями, заряженными сухой первосортной солью, лесники браво вышагивали вдоль границ Свирелии, время от времени проверяя исправность затворов ружей. Затворы действовали отлично.

Над Свирелией вновь установилась мирная тишина, и скоро все забыли о печальном происшествии. И лесные сторожа, за исключением самого Хвойки, разбежались кто куда.

А олень так и остался жить у Граната.

— Теперь ты — мой хозяин, и я хочу получить от тебя имя, — сказал он однажды мудрецу.

— Будь по-твоему, — ответил Гранат. — Давно хотелось мне иметь коня, который был бы мне верным другом... Есть такая порода коней — аргамак. Пусть и тебя так зовут — Аргамак.

Однажды олень отправился в лес и пропадал там три дня и три ночи. На четвёртый день он вернулся и привёл в Свирелию стадо оленей.

— Эти олени, — сказал он Гранату, — тоже хотят жить здесь и служить людям.

И олени поселились в Свирелии. Они развозили поклажу и катали в тележках нарядных ребятишек. Лишь к зиме они собирались в стадо и уходили в леса. Весной олени возвращались. Вслед за оленихами бежали резвые оленята. Матери смущённо охорашивали их, вылизывали им лобики — каждой хотелось, чтоб её детёныш понравился хозяину.

А сам Аргамак стал верно служить Гранату.

— Теперь я буду ездить в походы верхом! — радуясь, говорил мудрец друзьям.

Как только олень немного окреп, Гранат стал разъезжать на нём по свирельским лесам. Лишь на Волчий хребет, куда, по словам Осечки, было трудно взбираться, мудрец пока не спешил.

— Вот поправишься как следует, тогда и поедем на Волчий хребет, — говорил он оленю, поглаживая его голову.

А Аргамак только жмурился от удовольствия.

 

Глава пятая.

ГРАНАТ ЕДЕТ НА ВОЛЧИЙ ХРЕБЕТ И НАХОДИТ СЕРЕБРЯНОЕ ДЕРЕВО

Однажды ночью дул ветер, и Граната мучили неспокойные сны. Он ворочался, путаясь в бороде, и подскакивал на кровати.

Снилось ему, что он попал в окружение тайн. Тайны были круглые и треугольные, красные, синие, чёрные, тяжёлые, как камень, и лёгкие, как дым, с лицами безглазыми и зубастыми, хитрыми и весёлыми. Они расплывались, меняя форму и цвет, превращаясь из добрых в злых, хватали Граната за руки и ноги, дёргали за бороду и хором кричали:

«Отгадай нас, отгадай!»

«Разгадаю!» — рассердившись, крикнул Гранат, топнул ногой и... очутился на полу.

Он протёр глаза, потрогал ушибленный бок и пробормотал:

— Приснится же такое...

Сон, однако, показался мудрецу интересным. Он уселся на полу поудобнее, в задумчивости поглядел на потолок и заговорил сам с собой:

— Ведь правда, сколько тайн ждёт разгадки, а люди живут на свете так мало...

Гранат потряс головой, хлопнул в ладоши и скомандовал:

— Подъём!

Он бодро вскочил и распахнул окно перед зарядкой — делать зарядку мудрец никогда не забывал. Он сделал глубокий вдох и выдох и уже поднял ногу, чтобы начать шаг на месте, как вдруг ветер швырнул в комнату какой-то листок. Листок описал в воздухе круг и опустился к ногам Граната.

Несколько мгновений мудрец глядел на него, застыв на месте с поднятой ногой и боясь пошевелиться, будто лист мог вспорхнуть и улететь обратно. Потом он схватил его и забегал по комнате.

— Где м-м-моя лупа! — бормотал Гранат, заикаясь от волнения.

Он суетился, натыкался на стулья, всё задевал и ронял.

Отыскав в груде всякой всячины большую, величиной с блюдце, лупу, мудрец в нетерпенье наставил её на листок.

Нежно-зелёная рубашка листка была расшита серебряными шнурочками жилок, которые по краям переходили в серебряную бахрому. С нижней стороны лист был светло-жёлтый, и эта жёлтая подкладка красиво оттеняла зелень рубашки и яркое серебро бахромы. Правда, кое-где лист сморщился и был жёсткий, будто жестяной.

— Вас-солибас! — вскричал Гранат. — Никогда не встречал таких листьев! А вдруг это... с того дерева?! Его принёс ночной ураган, значит, не за тридевять земель растёт дерево с такими листьями, а где-то поблизости... Гм... Где же ему расти, как не на Волчьем хребте — только там мы с Аргамаком не успели побывать! Сейчас же еду на Волчий хребет!

Уши Граната покраснели от волнения, брови-кустарники подскочили вверх, собрав лоб гармошкой.

Мудрец дёрнул себя за бороду, что подействовало на него успокаивающе, и быстро нарядился в походный костюм с карманами и непромокаемые сапоги. Из-под стола он выхватил походную сумку. В сумке лежали складная лопатка, самодельный бинокль, который смастерил для Граната Фитилёк, и ещё кое-что. Подумав, мудрец прибавил ко всему лупу, закинул сумку за плечо и выбежал из комнаты.

— Где мой олень? — закричал он, и из-за ёлки вышел, слегка прихрамывая, Аргамак. — Не отвезёшь ли ты меня на Волчий хребет? Тебе не трудно? — спросил его Гранат.

— Я здоров! — радостно отозвался Аргамак. Мудрец угостил оленя сахаром и, погромыхивая сумкой, влез к нему на спину.

Они могли бы скоротать путь задушевной беседой, но сегодня, как успел подметить наблюдательный Аргамак, хозяин был настроен необычно. Поэтому олень не стал надоедать ему вопросами и всю дорогу молчал.

— Поторопись, друг Аргамак, прошу тебя, — приговаривал Гранат и нетерпеливо вертелся на спине оленя.

Аргамак из кожи вон лез, чтоб угодить хозяину, и про себя поругивал свою хромую ногу.

Вдоль Волчьего хребта бежала речка Свирелька.

Гранат остановил оленя на берегу, слез с него и достал из сумки бинокль. Запрокинув голову так что с неё чуть не слетела панамка, Гранат стал оглядывать вершину Волчьего хребта. Там, на вершине, торчала острая кривая скала, похожая на волчий клык.

Любопытный Аргамак тоже закинул свои ветвистые рога и начал смотреть на Волчий хребет. Но ровным счётом ничего, достойного оленьего внимания, не обнаружил: обыкновенные деревья — жёлтые, зелёные, красные, наполовину уже раздетые осенним ветром.

— Поднимемся сразу к Волчьему клыку, на вершину... Вас-солибас! Я чуть не лопаюсь от нетерпения!.. — восклицал Гранат.

Подъём на хребет и правда оказался крутым, а лес — почти непроходимым.

— Вас-солибас! — бормотал Гранат. — Здесь, чего доброго, и Осечка никогда не бывал. Не мешало бы одолжить у него на всякий случай ружьё...

Но желание поскорей добраться к Волчьему клыку было так сильно, что мудрец тут же позабыл о своих опасениях.

Долго карабкались они по склону, продирались сквозь чащу и совсем выбились из сил.

Наконец перед ними открылась опушка. Гранат перевёл дух, вынул колючки из бороды и огляделся.

Ещё один подъём — и они достигнут вершины, Далеко внизу чуть заметно вилась Свирелька, а ещё ниже, в долине, как цветы на лугу, пестрели разноцветные домики Свирелии.

Передохнув, Гранат сказал оленю:

— Я вижу, у тебя разболелась нога, хотя ты это скрываешь. Останься здесь, а я один поднимусь на вершину.

Аргамак покорно вздохнул и остался на опушке.

А Гранат пыхтя поднимался на самую высокую гору Волчьего хребта. Здешние деревья и кустарники ещё не знали Граната и встретили его недружелюбно. Коряги норовили дать ему подножку, деревья подставляли бока, чтобы мудрец мог набить себе шишку на лбу, а колючки навострялись как раз в том месте, куда он, падая, попадал коленкой.

Но мудрец, весь в шишках и синяках, лез всё выше. От волнения сердце его колотилось так сильно, что из карманов рубашки выскакивали потревоженные бабочки, дремавшие там со вчерашнего дня.

Вот и макушка горы, а на ней — скала Волчий клык. Вблизи клык был ещё зловещее, каждая щель в нём злобно скалилась, а в каменных складках его вили гнёзда тучи.

Чтобы прогнать страх, Гранат три раза громко крикнул «вас-солибас!», обошёл Волчий клык и очутился у крутого обрыва.

Наконец-то! В трёх шагах от него, зацепившись корнями за край обрыва, стояло дерево с тёмным морщинистым стволом и неподвижными, тускло-серебристыми листьями.

Несколько мгновений мудрец глядел на дерево, позабыв дышать. Потом одной рукой он щипнул себя за нос, а другой дёрнул за бороду — на случай, если всё это ему только снится, — и от избытка чувств расхохотался так громко, что смех его разбудил Аргамака, задремавшего внизу на опушке.

Олень тут же примчался к хозяину, забыв о своей больной ноге.

— Взгляни, дружище Аргамак, какое красивое дерево! — воскликнул Гранат. — А ведь оно совсем старое и дикое!.. Ишь, где выросло, на самой макушке! Значит, не любит жары, раз сохранилось здесь, в горах, в прохладе... Смотри, смотри, Аргамак, вон торчат два таких же пенька... Здесь росли три дерева, а два, видно, состарились и упали в пропасть... Вас-солибас! Таких деревьев я никогда не видывал...

Гранат тряхнул ветку, и тёмные листья на дереве зазвенели, словно жестяные. Гранат достал из сумки лупу и долго разглядывал необыкновенные листья. Потом он отковырнул кусочек коры и принялся изучать ствол.

— В коре видны розовые жилки, а на листьях — серебристая бахрома... Это оно! Конечно, дерево это старое, поэтому уже не такое красивое... И листья не поют... Но всё равно — это оно, дерево счастья!

Мудрец выхватил из кармана свирель, задудел в неё и пустился в пляс. Плясал он, может быть, не так уж ловко, зато весело.

И тут случилось необыкновенное. При первых же звуках свирели дерево дрогнуло и стало медленно клониться к земле. Листья его глухо зазвенели, а старый ствол заскрипел и треснул.

— Вас-солибас, какое несчастье! — в испуге закричал Гранат. — Неужели оно уже умирает?

Но дерево больше не клонилось. Как только Гранат перестал играть на свирели, оно замерло в полунаклоне, и мудрец увидел среди листьев блестящие, словно лакированные, орешки.

— Нет, нет, ещё не всё погибло! — воскликнул он. — Гляди, Аргамак, на дереве растут какие-то орешки! Только, — в раздумье продолжал мудрец, — как же их достать? Вас-солибас! И почему я в детстве не научился лазить по деревьям!

Гранат всё же попытался влезть на дерево. Пустое! Не успел он долезть до первой ветки, как тут же свалился, едва удержавшись на краю обрыва.

— Ох, ох, — застонал мудрец, поднимаясь. — Что же нам делать, друг Аргамак?

Тут в голове его блеснула счастливая мысль: а не поможет ли свирель? Ведь дерево стало наклоняться, когда он заиграл на свирели, и опять замерло, когда свирель смолкла.

Гранат поспешно поднёс к губам свирель, и всё случилось так, как он ожидал.

— А ну, Аргамак, дай-ка я влезу к тебе на спину... Опасно заставлять дерево наклоняться...

Стоя на спине оленя, Гранат сорвал и сложил в карманы все до одного орешка. Если какой-нибудь из них сидел слишком высоко, Гранат подносил к губам свирель, и веточка, как живая, протягивала ему орешек.

Пыхтя, мудрец слез с оленя и пересчитал орешки — их оказалось сто и ещё один, самый большой и блестящий, который рос на макушке.

Едва Гранат успел это сделать, как дерево забило в жестяные ладошки-листья, согнулось и рухнуло в пропасть.

Гранат подошёл к самому краю обрыва и глянул вниз.

— Бедное, бедное дерево! — промолвил он и хотел снять с головы панамку, но, побоявшись повредить зрение Аргамаку, не снял. — Я опоздал... Оно дожило свой век... Я не услыхал, как оно поёт, оно не открыло мне своих тайн... Но я всё равно их разгадаю, вас-солибас!

Погоревав немного, мудрец тряхнул головой, дёрнул себя за бороду и посмотрел туда, где только что стояло дерево. Там теперь темнела ямка и виднелись старые корни.

— Земля, где росло дерево, может пригодиться... Возьму-ка её на всякий случай, — подумав, решил Гранат и набил землёй карманы.

 

Глава шестая.

СВИРЕЛЬЦЫ СОБИРАЮТСЯ НА ПОЛЯНЕ «ЁЛОЧКА»

Ранним утром, когда свирельцы ещё досматривали сны, когда во дворах суетились лишь петухи да хлопотливые хозяйки, над разноцветными крышами Свирелии полетел призывный звук трубы.

Доносился он с городской площади, которая называлась «Ёлочка».

Это была большая поляна, по краям её росли молодые ёлочки, а посередине стояла большая ёлка. Вокруг неё, украшенной игрушками, свирельцы отплясывали во время новогодних карнавалов.

В Свирелии никогда не рубили ёлок под Новый год, а наряжали ёлочки, что росли вокруг поляны. Звери собирались под ёлками смотреть карнавал и ни капельки не пугались огней праздничных факелов.

А летом свирельцы играли здесь в футбол или просто отдыхали и катались на осликах и каруселях.

На краю поляны стояла вышка. Она была вся точеная, украшенная резьбой. Надо вам сказать, что плотник Плошка, когда он не очень увлекался Грушкиными коктейлями, мастерил отличную мебель и всякие деревянные сооружения. И эту вышку построил Плошка.

Сейчас на вышке стоял маэстро Тромбус с трубой в руках. Труба была длинная, тоже украшенная резьбой, и расширялась к концу наподобие колокола. Нацелив трубу в небо, маэстро дул в неё и брал нужные ноты, зажимая то одну, то другую дырочку тонкими, чуть вздрагивающими пальцами.

Эту трубу, как и многие музыкальные инструменты, Тромбус сделал своими руками. Свирельцы назвали трубу тромбиной в честь маэстро, а самого его выбрали глашатаем, и с тех пор Тромбус созывал свирельцев на праздник или на совет.

Устраивалось это таким образом. Семь лет назад, когда Фитилёк был ещё первоклассником и только начинал заниматься всякими изобретениями, он придумал специальную сигнализацию. К телефонным столбам приделывались красные кнопочки, и от каждого столба к дому маэстро тянулся электрический провод. Если кому-нибудь надо было созвать друзей, чтобы обсудить важное дело, он нажимал кнопку на столбе. В домике Тромбуса раздавался звон сигнального колокольчика, и маэстро с тромбиной спешил на «Ёлочку». С колокольчиками и кнопками свирельцам было интереснее, чем с телефонами, и телефоны скоро отовсюду сняли.

Помня о том, что у Тромбуса слабое здоровье, свирельцы старались никогда не звонить ему после обеда, когда у маэстро бывал тихий час. И даже свирельские мальчишки, которым до смерти хотелось всё время нажимать и нажимать на красные кнопки, не делали этого, чтоб не беспокоить маэстро понапрасну.

В это раннее утро кнопку на телеграфном столбе нажал мудрец Гранат, И вот он уже стоит около вышки и ждёт, когда маэстро кончит дудеть в тромбину.

Труба пела сначала тоненько, как простая дудочка, потом голос её становился громче и гуще, а под конец звучный и бодрый марш нёсся над Свирелией.

Услыхав этот призыв, свирельцы вскакивали с кроватей и со всех ног мчались к «Ёлочке».

Первыми сюда притопали семь братьев Рубако, семь лесорубов, плотник Плошка и милиционер Гарпун.

Потом, запыхавшись, прибежали артист Пятьюпять, охотник Осечка, с Гонкой и Гавкой на поводке, и лесничий Чинарий.

За ними прибыли доктор Гематоген, учитель Минус и художник Карало.

Многие свирельцы подумали, что по случаю выходного дня состоится утренний карнавал, поэтому успели принарядиться и не забыли, конечно, прихватить с собой свирели.

А Грушка принёс корзинку с тянучками, яблоками и фруктовыми коктейлями.

Оркестр, состоящий из ребят-свирельчат, тоже был в сборе. В полном снаряжении — с медными тарелками, трубами и барабаном — музыканты стояли у лесенки, готовые по первому же сигналу Тромбуса занять свои места на вышке и заиграть танец.

Наконец Тромбус опустил тромбину и позвал Граната. Музыканты расступились, пропуская его.

— Глядите-ка! — закричали свирельцы. — Мудрец поднимается на вышку! Видно, скажет что-нибудь важное!

Сначала Гранат от волнения растерялся и стал утирать лицо платком — кругло, будто кот умывается. Потом он три раза кашлянул, посильнее дёрнул себя за бороду, и все мысли сразу же встали по местам.

— Дорогие друзья, граждане свирельцы! — произнёс Гранат. — В одной старинной книге прочитал я легенду о серебряном дереве. Если люди вырастят это дерево и сумеют раскрыть его тайны, они получат от него в награду долголетие и непобедимость в борьбе с врагами. Дерево, которое дарит долголетие и непобедимость, люди назвали деревом счастья... Когда я узнал об этой легенде, я стал собираться в далёкое путешествие, но вот вчера... — Тут Гранат снова запнулся, три раза кашлянул и провёл по лицу платком.

Некоторые чувствительные свирельцы, не узнав ещё, в чём дело, на всякий случай начали сморкаться и всхлипывать.

— ...Но вот вчера, дорогие друзья, — повторил Гранат, — на Волчьем клыке я нашёл дерево, похожее на то, про которое рассказывает легенда...

По рядам свирельцев прошёл гул удивления и восторга, а самые чувствительные от радости стали рыдать и смеяться сквозь слёзы.

— Я подоспел вовремя – старое дерево умерло, едва успев отдать мне свои орешки... Смотрите!

Гранат достал из кармана самый большой, сто первый орешек и показал его всем.

— Может, в орешках и заключена целебность? — дрожащим голосом спросил Гематоген. — Мне не терпится поскорее растолочь их и сделать пилюли...

— А что, может, так и есть, — кивнул Гранат — Но орешков мало, всего сто один...

Не слушая его, свирельцы загалдели:

— Волшебное дерево — вот хорошо! Не будем пить горькие микстуры, не будут нам делать уколы... Съел себе волшебную пилюлю — и здоров!.. Станем долго жить без забот и хлопот, спокойненько!

— Мало вам теперь покоя? — перекрывая голоса свирельцев, воскликнул Пятьюпять. — Непобедимость — вот что главное! Это поважнее ваших пилюль!

— Нет, нет! — снова зашумели свирельцы. — Воевать мы не хотим, а помолодеть и поздороветь каждому охота!.. Какая тебе нужна непобедимость? Будет у нас серебряное дерево — будет оно охранять нас, раз оно волшебное...

— О чём вы спорите, граждане свирельцы? — громко сказал учитель Минус и поднял указательный палец. — Откуда вы взяли, что именно в орешках — долголетие? Что мы знаем о дереве? Да ничего!

— Вот и я хотел сказать то же, — поддержал Минуса Гранат. — Дерева у нас пока нет, и мы ничего про него не знаем... Ладно, пусть из орешков, если они и правда целебные, доктор Гематоген наделает пилюль, и мы станем долго жить... Но ведь можно из этих орешков вырастить целую рощу серебряных деревьев! Что, по-вашему, лучше?

— Отдать орехи Гематогену! — снова раздались голоса свирельцев.

— Хотим быть молодыми и красивыми! — ещё громче закричали женщины-свирельки и стали протискиваться к доктору Гематогену.

— Записываться на пилюли в порядке очереди! — крикнул Гарпун и три раза просвистел ноту си.

Минус поднял руку, требуя порядка:

— Подумайте-ка хорошенько ещё раз, граждане свирельцы! Орешков-то мало, их едва ли хватит и на жителей Свирелии. А ваши дети и внуки? Неужели вы оставите их без целебных пилюль?

Свирельцы не привыкли думать о серьёзных вещах, но раз Минус так настаивал, они наморщили носы и стали думать. И чем старательнее они думали, тем чаще опускали глаза, покашливали и перешёптывались между собой.

— Да что уж там, — вздохнув, сказал наконец старый Хвойка. — Ясное дело, нельзя съесть орехи самим, а другим ничего не оставить...

Свирельцы радостно закричали:

— Молодец Хвойка! Правильно сказал!

— Лучше посадим все орешки, и из них вырастет сто одно серебряное дерево...

— И станет у нас много-премного пилюль!

— А пока дайте мне хоть один орешек для опыта, — попросил Гем и многозначительно посмотрел по очереди на Минуса, Граната и маэстро Тромбуса.

Все поняли, что Гем подумал о Гнилушке, и Гранат отдал ему один орешек.

Мудрец снова заволновался, опять поводил рукой по лицу, будто кот умывается, и воскликнул:

— Вас-солибас! В Свирелии будут серебряные рощи!

— Ура! — крикнули плотник Плошка басом и садовник Грушка тоненьким голоском.

Ура! Ура! — подхватили семь братьев Рубако, семь лесорубов.

— Ура мудрецу! Качать его! — закричал Пятью-пять.

Не успел Гранат сообразить, что затевается, как свирельцы подхватили его и стали подбрасывать в воздух.

— Ай! Ай! — только и успевал он выкрикивать.

— Раз! — хором считали одни, когда мудрец летел вверх.

— Два! — хором отвечали другие, ловя его. Гранат дрыгал руками и ногами, и на головы свирельцев из его карманов сыпались стекляшки и камешки, травинки и грибы, живые и дохлые жучки и ещё много такого, что встречается в карманах мудрецов и мальчишек.

Глядя, как мудрец взлетает в воздух, Плошка, который успел на радости хлебнуть несколько лишних глотков коктейля, хохотал вовсю. В этом приступе веселья он хватался за живот, за Грушкино плечо, приседал и осторожно утирал корявым пальцем то один глаз, то другой.

— Гром и молния! Осечка побил всех волков и открыл дорогу на Волчий хребет, к серебряному дереву! — раздался вдруг обиженный голос Гарпуна. — Почему никто не похвалил Осечку?! Качать его!

— Качать Осечку! — откликнулись свирельцы и стали подбрасывать Осечку вместе с его ягдташем, свирелью-рогом, вместе с Гонкой и Гавкой, которых охотник крепко держал за поводок.

Потом все, вдоволь полакомившись тянучками, достали свирели и принялись дудеть в них и лихо отплясывать. Музыканты-свирельчата взобрались на вышку со своими тарелками, трубами и барабаном, и начался весёлый карнавал.

Только Гнилушка, как обычно, не принимал участия в веселье, а стоял в стороне от всех. Он сразу понял, что Гем взял орешек для него.

— Так и стану я глотать этот орех! Вот добряки нашлись! Вот дураки! — буркнул Гнилушка и поспешил сделать улыбку, чтоб все думали, будто и он радуется этой затее с орешками.

В этот момент рядом оказался артист Пятью-пять. Он не плясал вместе со всеми, так как готовился прочесть отрывок из своей новой роли.

Что ты сказал?! Это кто — «дураки»?! Да я тебя уничтожу, несчастный! — крикнул он, и от головы его пошёл дымок.

Это был плохой признак: Пятьюпять мог вспыхнуть и натворить глупостей, если его вовремя не остановить.

Некоторые свирельцы услыхали, как Пятьюпять воскликнул: «Да я тебя уничтожу, несчастный!», но подумали, что артист просто репетирует, и не придали этому возгласу особого значения.

На беду, рядом был маэстро Тромбус. Он устал дуть в тромбину и задремал на скамеечке, предоставив музыкантам играть всё, что они захотят. Тут же стояла и тромбина.

— Берегись! — снова воскликнул Пятьюпять, схватил тромбину и швырнул её вслед пустившемуся наутёк Гнилушке.

В Гнилушку он, к несчастью, не попал, а тромбина — бедная тромбина! — упала на землю, издала печальный стон и лишилась голоса.

Пятьюпять попросил у Тромбуса прощения, и добрый маэстро простил его.

Через несколько минут происшествие забылось, и карнавал продолжался.

 

Глава седьмая.

КАК САЖАЛИ СЕРЕБРЯНЫЕ ДЕРЕВЬЯ

На следующее утро в лес важно двигался отряд. Возглавлял его лесничий Чинарий. Он вышагивал, заложив руки за спину и подняв кверху нос.

За Чинарием выступали лесной сторож Хвойка и художник Карало. Вместо этюдника Карало нёс на плече палку, на которой висели два ведёрка с красками и кисточками.

Замыкали шествие семь братьев Рубако, семь лесорубов, с топорами за поясами.

А позади всех, полыхая огненно-рыжим чубчиком, топал Коренёк с лопаткой. Теперь он уже был пятиклассником, имел по ботанике круглые пятёрки и больше всего интересовался деревьями.

— Серебряным деревьям простор, свет нужны, а в нашем лесу — теснота... Срубим кое-какие деревья! — распоряжался лесничий. — Орешкам будет место, а... а Плошке — доски. Видели же — строит Плошка новый дом и все пристает: подавай ему лес!.. Стой, Рубако, не маши топором! Понимать надо, которое дерево для чего рубить!.. Коренёк, не путайся под ногами! Хвойка, забери от меня мальчишку!

Зорким глазом оглядывал Чинарий деревья, указывал то на одно, то на другое и кричал:

— Не спорьте со мной, я лучше вас понимаю в деревьях!.. Ёлки зелёные! Первый сорт отметь, Карало, красным! Второй сорт — синим. Из первого сорта пусть Плошка делает свои дома, из второго — разные там столы, стулья, карусели!..

Грузный Карало со своими ведёрками не спеша подходил к дереву, обмакивал лохматую кисточку в краску и рисовал жирный кругляшок: на высоких и стройных деревьях — красные кругляшки, а на тех, что похуже и покривей, — синие. Всякий раз Карало по привычке отступал назад, откидывал гривастую голову и, прищурив глаза, любовался своей работой.

А братья Рубако подскакивали к разукрашенным деревьям и начинали рубить их.

Пока Рубако работали топорами, старый Хвойка присел отдохнуть, а возле него пристроился Коренёк, как молодой кустик у ног старого дерева. Около них опустился и грузный Карало.

Хвойка приосанился, откашлялся и, стараясь говорить так же важно, как Чинарий, принялся рассказывать про деревья. Временами он останавливался и поглядывал поверх очков — хорошо ли слушают. Заметив, как в открытый рот Коренька то и дело залетала оса, он крякал от удовольствия и рассказывал дальше.

Только когда братья Рубако срубили все помеченные деревья, словоохотливому Хвойке пришлось замолчать.

Вскоре в лес приехали тележки, запряжённые оленями, и стали увозить срубленные деревья к Плошке. Деревья уезжали и долго махали ветвями.

А потом в лес явился мудрец верхом на Аргамаке. От радости Гранат всё время восклицал «вас-солибас!» и проверял, хорошо ли вспахивают землю, где будут посажены орешки.

Подозвав Чинария и Хвойку, мудрец достал из сумки два туго набитых мешочка и сказал:

— Вот земля, которую я взял от корней материнского дерева. Будете сажать орешки — не забывайте присыпать их этой землей. Может, в ней сила...

Чинарий спрятал мешочек в карман, а бережливый Хвойка, боясь нечаянно просыпать материнскую землю, отнес её в свою сторожку.

— Теперь, — сказал Гранат, — возьмите по тридцать три орешка и посадите их в разных местах. Только, чур, не сразу! Сперва посадит орешки Чинарий, ведь он у нас самый опытный лесничий. Через семь дней и ночей после Чинария сажай свои орешки и ты, Хвойка!.. Полежат орешки в земле всю зиму, а весной прорастут... Поливайте их непростой водой, а лучше родниковой, настоянной на лепестках цветов.

Чинарий важно кашлянул и, повернувшись к Хвойке, слово в слово повторил ему всё то, что сказал мудрец, на случай, если глуховатый Хвойка не расслышал. Хвойка покорно выслушал его и кивнул.

— Ещё тридцать три орешка ты, Чинарий, сохрани у себя. Эти не будут зимовать в земле, их мы посадим весной во-о-он на той поляне. А вокруг поставим тополя, чтоб защищали серебряные деревья... Та-ак, сотый орешек забрал Гематоген, а сто первый пусть останется у меня... — задумчиво закончил Гранат.

— Над сто первым орехом сам мудрить будет, — шепнул Хвойка Кореньку и робко обратился к Гранату: — А сажать-то как? Ничего ведь про деревья не знаем — вот беда...

— Да, — вздохнул Гранат — дерево неизвестное, загадочное, как сажать орешки — вас-солибас! — кто знает!.. Чинарий, я полагаюсь на тебя! Хвойка, делай всё в точности, как Чинарий... Трудитесь старательно и помогайте друг дружке... А у меня тоже есть дело, поработаю пока в тишине и покое...

Гранат влез на Аргамака и отправился в свой голубой домик.

Чинарий решил приступить к делу немедленно. Он хотел было позвать на помощь всех лесников, но подумал, что нечего ему знаться с лесниками, когда он в лесу самый главный и самый умный.

— Я вам покажу, как надо работать! — заявил Чинарий. — Лично мне помощники не нужны! Никому я не доверю сажать свои орешки! Пусть все знают, что первые серебряные деревья в Свирелии посадил лесничий Чинарий!

Хвойка снял шапку, почесал затылок и сказал:

— А мудрец велел помогать друг дружке...

Чинарий глянул на старика мимо носа, чтоб показать, что спорить с ним он считает ниже своего достоинства. Сбитый с толку, Хвойка опять снял шапку, хотел ещё раз почесать затылок, но передумал и отошёл к лесникам.

Лесные сторожа, обидевшись на Чинария, разошлись по домам, только Хвойка с Кореньком остались сиротливо стоять в сторонке. Хвойка косил на лесничего глазами сквозь очки, ловил каждое его движение, чтоб через семь дней и ночей тоже не ударить лицом в грязь.

Минули семь дней и ночей. Хвойка поспешил в сторожку за материнской землёй, развязал мешочек, и померещилось ему, будто не такая в мешочке земля, как у Чинария.

— Ох, беда, запропастились очки! — растерянно бормотал старик, хлопая себя по карманам. Он не привык ещё к очкам и то и дело их куда-то засовывал. — Вроде бы у Чинария землица была светлее... Спросить разве у кого-нибудь?.. Нет, не спрошу — засмеют... Да и не земля это тёмная — темно в моих старых глазах...

Хвойка начал старательно сажать орешки. Коренек выкапывал ему лопаткой ямки, клал в ямку орешек, присыпал каждый, как учил Гранат, щепоткой землицы из мешочка и поливал родниковой водой, настоенной на цветочных лепестках. Глядя на них, так же сажали орешки другие лесные сторожа. Они любили доброго Хвойку и охотно помогали ему, пока не были высажены все тридцать три орешка.

Настала зима. В голубом домике Граната, под красной его крышей, происходило что-то непонятное. Из трубы домика вдруг повалил жёлтый дым. Он не улетал вверх, а стал растекаться по улицам. Это оттого, что воздух над Свирелией, даже зимой насыщенный запахом цветов, был такой густой, что хоть режь его ножом. Он лежал над лесом голубыми и зелёными слоями. Струя едкого дыма не могла пробить отверстия в этом воздушном потолке, и дым растекался по улицам, заползал в дома, лез в глаза, в нос. Свирельцы лили слёзы и безостановочно чихали.

— Что — а-а-апчхи!.. — затевает наш Гранат? — с любопытством спрашивали женщины-свирельки. — Зелье, что ли, варит? Может, он и вправ-ду-у-у — а-апчхи!.. — добрый волшебник, колдун?

— Сами вы колдуньи-и-и — апчхи!.. На то он и мудрец! Не нашего это ума дело! — отзывались мужчины-свирельцы, хоть и сами изнывали от нетерпения узнать, что творилось в голубом домике Граната.

Они по очереди подходили к двери и деликатно стучали:

— Пусти нас, Гранат, мы тебе поможем. Но в ответ доносилось:

— Не надо... Благодарю вас... Вдруг разольёте что-нибудь...

Ещё недавно Гранат каждое утро любовался своими находками, что приносил из Ближнего леса. Он разглядывал засохших бабочек и стрекоз, за которых другой не дал бы и ломаного гроша, сухие веточки и разные камешки; он бормотал непонятные слова по-латыни и от радости шумно потирал ладонь о ладонь. А теперь все букашки, камешки и сухие ветки вместе с микроскопом были оттеснены в самый дальний угол комнаты.

Печку, где раньше старушка Ватрушка пекла Гранату пироги с ягодами, мудрец приспособил для других целей. Над огнём был укреплён котёл, который одолжила Гранату та же Ватрушка, над котлом подвешены пробирки и колбочки, в них клокотали разноцветные жидкости. В самом котле тоже что-то булькало, и с шипением лопались пузыри, когда Гранат выливал содержимое пробирок в котёл. Под потолком было приделано вытяжное устройство конструкции Фитилька. Через это устройство вытягивались наружу едкие газы — от них-то свирельцы и чихали, а некоторые граждане, по предписанию Гематогена, вынуждены были надеть противогазы.

Здесь, за голубыми стенками своей лаборатории, Гранат день и ночь изготовлял какие-то порошки и жидкости. А чего только не делал мудрец со сто первым орешком! Он выносил его на мороз и клал у жаркой печки, мочил в воде и высушивал, держал над едкими парами из котла, обрызгивал жидкостями и посыпал порошками.

Едва стаял снег, дом Граната перестал куриться дымом, и из дверей показался сам мудрец с лопатой в руках. Кое-кто из свирельцев, увидев, как он начал копать землю под окном, бросились ему помогать.

Гранат опылил землю порошками, полил жидкостями и посадил орешек, присыпав его материнской землёй. Потом, поручив свирельцам поливать орешек цветочной водой, Гранат опять заперся и стал читать толстые книги.

Он читал, как всегда, сидя верхом на стуле и запустив руку в бороду. Лоб мудреца собирался в складки — мудрец размышлял. В эти дни Гранат всё делал невпопад: выпив чай, он клал стакан под подушку, а сняв походные сапоги, ставил их не за шкаф, а на шкаф.

Сильней пригрело солнце, и Чинарий, Хвойка и другие лесники начали высаживать последние тридцать три орешка. Гранат наконец оторвался от своих книг и поспешил на лесную поляну. Вместе с лесниками ползал он на коленях, взрыхляя землю, аккуратно присыпал орешки материнской землёй, поливал их цветочной водой. Иногда Гранату казалось, что ямки для орешков то слишком глубоки, то, наоборот, совсем мелки, и тогда все начинали выкапывать орешки и сажать их в новые ямки.

Многие свирельцы тоже пришли сюда помочь сажать Серебряную рощу. Работали они так старательно, что земля согревалась под их руками, а пот впитывался в землю вместе с цветочной водой. Трудиться свирельцам всегда бывало приятно, и они пели песни, а оркестр ребят-свирельчат под управлением маэстро Тромбуса играл весёлые плясовые.

Усевшись после работы отдохнуть на зелёной травке, свирельцы говорили друг другу:

— Вот так орешки — возни-то с ними сколько!

— На то они и волшебные...

— Ух, давно так хорошо не работалось!

— Теперь только бы дождаться, когда орешки прорастут, — подержав себя за бороду, говорил свирельцам Гранат. — Но прорастут ли?

Настала пора взойти орешкам Чинария. Лесничий ходил, заложив руки за спину, и поглядывал на всех так, как может смотреть только тот, у кого бывает всё в порядке. Даже когда первые долгожданные всходы оказались прозрачными и хиленькими, Чинарий не подавал виду, что смущён, а изо всех сил старался казаться беззаботным.

— Ясно, ростки долго не продержатся! — нервничал Гранат.

Так и случилось. Не успев подняться, растеньица падали и умирали — от заморозков, от солнечных ожогов, от каждого дуновения ветерка.

— Какое несчастье! — восклицал Гранат, ещё сильнее дёргая себя за бороду. Он суетился и в волнении наскакивал на деревья. — Чинарий, ты; конечно, сделал всё как надо. Но чего-то орешкам не хватило. Чего?!

— Я сам сажал орешки, по всем правилам науки... — горестно сказал Чинарий.

— Мы хотели помочь, а он прогнал нас... И ещё нагрубил, — заговорили лесники. — Один захотел прославиться — вот и прославился...

Чинарий понурил голову и пошёл прочь. Он ушёл в самую глухую чащу, залез на самое высокое дерево и решил так и умереть там от горя и стыда.

Свирельцам не терпелось дождаться, что же будет с Хвойкиными орешками, и от нетерпения они стали играть в игру «будут — не будут» и спорить на тянучки.

— Серьёзная опасность, а вам — игрушки! Стыдно! — сердито сказал Гарпун и пронзительно просвистел ноту фа.

Спорщики покраснели, шепнули друг другу: «Я не играю», и съели каждый свои тянучки.

Семь дней и семь ночей все ждали, когда же покажутся всходы Хвойкиных орешков, но всходы не появлялись.

— Вас-солибас! — не находил себе места Гранат. — Всё ли ты, Хвойка, сделал, как было велено?

Хвойка похлопал глазами, посмотрел на свой сапог и стал думать, что же ему ответить. Он опять почесал затылок, а потом поплёлся в сторожку, принёс мешочек и вытряхнул на ладони мудреца остатки земли.

Гранат взглянул на неё через лупу, пощупал. Земля была черна и жестка.

— Вас-солибас! — удивился он. — Что ты мне показываешь? И слепой бы увидел, что это не материнская земля!

Бедный Хвойка со страхом ждал этих слов. Он растерянно посмотрел налево, потом направо и заикаясь рассказал о том, как заподозрил неладное с мешочком, но не решился никому об этом сказать.

— Вот беда, вот беда... — пригорюнившись, повторял старик.

А Гранат так разволновался, что Ампулка решила дать ему тройную порцию цветочных капель. Но и после этого мудрец не мог успокоиться.

С замиранием сердца все ждали, когда взойдут последние тридцать три орешка, посаженные на поляне весной.

Ещё через семь дней и ночей они показались и полезли из земли дружно и весело.

Но не успели мудрец и все свирельцы порадоваться, как приключилась новая беда. Страшный ливень обрушился на Свирелию, и тридцать три росточка пали на землю.

Свирельцы, мокрые до нитки, почерневшие от усталости, спасали каждое растеньице. Они не отходили от них ни на минуту, ставили подпорки, а когда гроза кончилась, заботливо лечили им ранки.

Вместе со всеми трудился и Чинарий. Просидев на дереве три дня и три ночи и поняв, что умереть от стыда ему так и не удастся, он печально поплёлся к свирельцам. От его важности не осталось и следа, зато работать он старался лучше всех.

От трудов и забот свирельцев ростки серебряных деревьев оправились и весело потянулись вверх. Роща серебряных деревьев вставала на ноги.

— Вас-солибас! — ликовал Гранат.

Много дней и ночей прошло с тех пор, как мудрец последний раз был в своём голубом домике. И только теперь, когда Серебряной роще уже ничто не угрожало, он поспешил узнать, вырос ли под его окном сто первый орешек.

— Наверно, погиб! Никто его не защитил!.. Бедный орешек! — горевал Гранат.

Но, подъехав на Аргамаке к дому, он так и застыл в изумлении: перед его окном стояло деревце с серебряной листвой.

— Вас-солибас! — придя в себя, закричал Гранат так громко, что все свирельцы услыхали его и сбежались к домику.

Увидев серебряное деревце, они, как по команде, достали свирели и начали плясать вокруг мудреца. А деревце от звуков песен и вихря пляски стало чуть заметно покачиваться и тихо позванивать. Даже Гранат не выдержал и немного подудел в свою свирель.

Потом мудрец кашлянул, погладил щёку и сказал:

— Я изобрёл эликсир «Р» — значит, эликсир роста... Потому...

Гранат почувствовал, что от волнения не может объяснить всё как надо, и незаметно подтолкнул локтем Минуса.

— Значит, если мы будем поливать серебряные деревья эликсиром «Р», они станут расти в семь раз быстрее! — пришёл ему на выручку учитель Минус.

— Вот оно какое, дерево!.. — переговаривались свирельцы. — И орешки непростые — соображения требуют... Другой раз уж будем знать, как их сажать!

 

Глава восьмая.

РАСЦВЕТ СВИРЕЛИИ И НОВЫЕ ЗАБОТЫ ГРАНАТА И ЕГО ДРУЗЕЙ

Убедившись, что опыт над сто первым орешком удался на славу, Гранат роздал Чинарию и Хвойке пакеты с порошками и склянки с жидкостями.

— По семь раз в день, — сказал он, — посыпайте росточки порошками и поливайте эликсиром роста.

И с той поры, как Чинарий и Хвойка стали подкармливать побеги серебряных деревьев эликсиром «Р», они припустились расти так быстро, что за ними было уже не угнаться их лесным соседям.

Скоро среди свирельского леса поднялась роща серебряных деревьев. Они были прекраснее всех деревьев в лесу, зимой и летом блистали они в своих серебряных одеждах, а кругом стояли тополя и стерегли их.

От эликсира на деревцах вырастало такое множество ветвей, что им трудно дышалось. Чинарий и Хвойка осторожно срезали с деревьев лишние веточки и всем раздавали их. А плотник Плошка учил свирельцев вырезать из них шкатулки и разные фигурки.

Весело гуляли по дереву Плошкины руки, сыпался на дерево Плошкин хохоток, брызгали из его глаз весёлые слёзы. А по следу Плошкиных рук вырисовывались всякие цветы, зверьки и человечки. И выходили они до того смешными, что каждый, кто смотрел на них, тоже начинал хохотать.

Много нашлось охотников перенять у Плошки его искусство. Даже старички с Макового лужка, что только грелись на солнышке и слушали жужжание пчёл, начали записываться в Плошкин кружок юных резчиков по дереву. И что удивительно: твёрдая, твёрже железа, древесина серебряных деревьев в добрых руках свирельцев становилась послушной и мягкой, как пластилин.

Лесничий Чинарий, который до сих пор мучился угрызениями совести, день и ночь пропадал в лесу. Он завёл строгий порядок: каждый, кому нужно было срубить спелое дерево, чтобы построить дом, смастерить стол и стул, или срезать веточку для свирели, должен был посадить три дерева и ухаживать за ними, пока они вырастут.

Оттого ещё пышнее и прекраснее стал свирельский лес. Весной в лесу прятался снег, потихоньку таял и пробирался подземными ручейками к реке Свирельке. Много воды стало в Свирельке, всласть поила она огороды и сады, луга и поля. Деревья в садах Свирелии прямо-таки ломились от сочных фруктов, хлеба на полях вызревали ещё сдобнее — масло с колосьев каплями падало на землю, и даже на камнях Свирелии вырастали цветы.

Под щедрыми дождями, в прохладе, зацвели серебряные деревья душистыми белыми цветами. Листья деревьев от прикосновения ветерка начинали хлопать в ладоши, серебристо звенеть и заливаться песнями.

Наслушавшись этих песен, птицы Свирелии стали ещё голосистее. А белоснежные цветы серебряных деревьев изливали такой аромат, что к ним слетались пчёлы со всего света. На здешних цветах они становились величиной с доброго воробья.

Ещё чаще, чем прежде, в стране стали устраивать весёлые карнавалы. По-прежнему не задумывались свирельцы о серьёзных вещах. Ещё сильнее приохотились они к Грушкиным коктейлям, тянучкам и всяким сладостям. Они имели все, что только могли пожелать, и считали себя счастливыми.

Правда, кое-кто из свирельцев был чем-то недоволен. Пятьюпять, например, никак не мог смириться с привычкой свирельцев при виде зла закрывать глаза, поэтому то и дело дымился и умножал. На Гарпуна иногда находило, и он начинал хандрить и тосковать по морю, которого никогда не видел. Чинарий не мог себе простить погубленных серебряных орешков. И, может быть, было в стране ещё несколько таких чудаков, которые не могли спокойно жить и радоваться и не любили сладких тянучек.

Кажется, чего ещё надо было Фитильку! Он оправдал надежды Минуса и успел прославиться своими изобретениями на всю Свирелию. Фитилёк придумал-таки необыкновенный прожектор, чтоб собирать и отражать звёздный свет. Теперь в домах свирельцев зажигалось голубовато-зелёное сияние, как будто в каждом домике было своё небо. Но не успев порадоваться своему изобретению, Фитилёк тут же задумал сделать его ещё лучше. Ему хотелось, чтобы прожектор собирал солнечные лучи и чтобы зимой свирельцы обогревали свои дома не печками, а солнечными лучами из чудесного прожектора. Конструкция никак не давалась, и Фитилька не радовал белый свет.

Но на таких чудаков свирельцы не обращали внимания и плясали себе в своё удовольствие.

Многие поспешили обзавестись новыми свирелями, и маэстро Тромбус из веточек семи серебряных деревьев смастерил взамен поломанной тромбины новую. Для удобства маэстро устроил в трубе два переключения, как бы два горла — слабое и сильное. Если дунуть как следует в сильное горло, звук полетит через поля и леса, через горы и моря, в дальние страны. Но и звуки, вылетавшие из слабого горла, были слышны на всю Свирелию.

Как раз в это время у маэстро Тромбуса родилась дочь, а у художника Карало — сын, красивый мальчик, с длинными, в пол-лица, ресницами. Карало назвал его Караликом, мечтая о том, что он тоже вырастет художником. А маэстро Тромбус назвал дочь Виолой — в честь своего любимого инструмента виолончели. А ещё, по совету Граната, он дал девочке второе имя — Фортуна — в честь Арбор Фортунэ — дерева счастья.

Гранат, Минус, Гематоген и Карало по-прежнему собирались у маэстро, который теперь всё время мастерил из серебряных веточек флейты, виолончели и скрипки.

Если уж говорить о тех, кто в счастливой и процветающей Свирелии не чувствовал себя до конца счастливым, так это были Гранат и его друзья. В отличие от свирельцев, не любящих думать ни о чём мудрёном, друзья толковали о самых серьёзных и самых важных вещах.

— Клянусь, у этих деревьев на редкость музыкальная душа! — восклицал маэстро. — А каковы новые свирели, флейты и скрипки! Разве можно их сравнить с прежними?! Какие дивные, неслыханные звуки! Но — подумать только! — слушатели опять спят на моих концертах! А я так надеялся на серебряные деревья... Я просто в отчаянии! — И Тромбус по привычке хватался за виски.

— Не огорчайтесь, — успокаивал его Минус. — Мне тоже не легко воспитывать ребят, особенно в последнее время: всё чаще они пропускают уроки труда, а на занятиях принимаются жевать тянучки... Это нелепое пристрастие к сладостям прямо-таки лишает меня покоя! Я всё чаще задумываюсь: хорошо ли, что мы живём слишком легко и беззаботно?

— Что ж в этом хорошего? — вступал в разговор Гематоген. — Недавно мы с Витаминчиком и Ампулкой провели обследование населения страны. И что бы вы думали? Оказалось, почти у всех кровь бежит по жилам вяло, а мозг слегка подёрнут жирком... Только у нескольких свирельцев, которые не умеют спокойно жить и не злоупотребляют тянучками, всё в норме...

Художник Карало сидел в углу с маленьким Караликом на руках — он очень привязался к своему малышу и не расставался с ним ни на минуту. К этому времени Карало перестал писать портреты свирельцев. Все розовые и голубые краски он израсходовал, а другие цвета свирельцы не любили, и портреты у Карало не выходили. По лицу художника было видно, что он раздумывает над чем-то серьёзным. Но Карало, как всегда, молчал и только крепче прижимал к себе этюдник и Каралика.

— Вот и выросли у нас серебряные деревья, — в задумчивости, не слушая, что говорят друзья, произнёс Гранат. — Но это полдела. Теперь надо отгадать их тайны... Как стать непобедимыми? И правда ли, что долголетие заключено в орешках? Доктор, как дела с тем орешком, что я вам дал? Помог он вылечить Гнилушку?

— Увы, нисколько! — мрачно отвечал Гематоген, протирая носовым платком очки. — Я провёл курс лечения порошком из вашего сотого орешка, но состояние больного не улучшилось. Сердце его всё больше каменеет... Как видно, целебность вовсе не в орешках... Скажу вам по секрету, — смущённо добавлял Гем, — я даже давал больному пожевать серебряные листья, но и они не помогли...

Повздыхав, друзья расходились по домам.

Шло время. Тайны серебряного дерева не давали Гранату покоя ни днём, ни ночью.

— Пошли танцевать, Гранат, — частенько звали его свирельцы.

Нарядные и довольные, жуя тянучки, они спешили мимо дома мудреца к поляне «Ёлочка», откуда слышалась праздничная музыка.

— А ну их, танцы! — досадливо отмахивался Гранат. — У меня дела!..

— Опять Гранат мудрит над чем-то, — с уважением замечали одни.

— От орехов-то, говорят, не помолодеешь... Вот он и хочет тайны серебряных деревьев разгадать. Помочь бы ему... — предлагали другие.

— Мудрёные его дела, что мы в них смыслим?.. Раз взялся разгадать, сам разгадает, — с уверенностью заключали третьи.

Снова и снова перечитывал Гранат легенду. Лишь зрелые деревья, вдоволь пожившие на свете, говорилось в легенде, дарили людям долголетие и непобедимость. А серебряные деревья в роще? Они молоды и беззаботны, они радуются солнцу и знают одно — заливаться песнями.

Мудрец метался по комнате:

— Но не ждать же, когда деревья сами откроют тайны?! Нет!.. Все труды впереди! Я сварил эликсир роста. Теперь нужно что-нибудь такое... чтоб скорее поспевали серебряные деревья, чтоб утроилась их сила, чтоб не боялись они ни мороза, ни жары. Нужен новый эликсир, я назову его «ЗСС» — эликсир зрелости, силы, стойкости!.. Будущей весной, как только деревья зацветут, начну их обрабатывать новым эликсиром! Но сперва возьму от моего дерева кустик, посажу его отдельно, а когда эликсир будет готов, испытаю его на этом кустике. Вас-солибас!

Гранат деловито засучил рукава, чтоб тут же начать варить новый эликсир.

Когда в котле закипела чёрная жидкость, мудрец задумался и сказал:

— Бедные граждане Свирелии! Они опять начнут кашлять и чихать, и им придётся нарядиться в противогазы...

— Но этого ни в коем случае допускать нельзя, — раздался голос Гематогена, который как раз зашёл проведать мудреца.

— Вас-солибас! Я знаю, что делать! — обрадовался Гранат. — Надо позвать Фитилька. Уж он придумает, как избавить нас от едкого дыма...

Вскоре в домик-лабораторию Граната явился Фитилёк.

— И придумаю, для меня это пустяки, — заявил юный изобретатель и залез на крышу. — Всё очень просто, — сказал он, немного подумав. — Надо пробить дырку в лесном потолке...

Свирельцы толпились возле дома Граната и с любопытством глазели вверх.

На крыше домика выросла небывалая труба — тонкая и высокая, выше леса и гор, до самого неба. Она прорезала зелёные и голубые слои лесного воздуха и выводила наружу желтый дым. Ни одна его ядовитая струйка не могла теперь пролиться вниз, на головы свирельцам. Никто больше не кашлял и не чихал, ни одна, даже самая плаксивая свирелька, не проронила ни единой слезы. Свирельцы могли по-прежнему дышать воздухом, чистым, как родниковая вода, и таким густым от ароматов, что хоть режь его ножом.

 

Глава девятая.

КАК ГНИЛУШКА ПОПАЛСЯ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Однажды вечером на поляне «Ёлочка» был большой карнавал. Не пришли на праздник только Гранат, занятый изготовлением эликсира, милиционер Гарпун, поклявшийся в эту ночь поймать в Свирельке акулу, и Гнилушка.

Гнилушка спустился в подвал своего дома и открыл шкатулку из древесины серебряного дерева. Шкатулку эту сделали старички-умельцы из кружка резчиков по дереву, и была она полна красных рубинов, зелёных изумрудов и синих сапфиров.

Гнилушка снял с головы жёлтый картуз и стал насыпать в него драгоценные камни. Картуз был у него меркой, которой он мерил свои богатства.

Очень изменился за это время Гнилушка. Оттого что за сто километров чуял Гнилушка поживу, нос его вытянулся; оттого что хватал он всё, что плохо лежало, пальцы его стали крючковатыми и цепкими.

— Воо-от они, сокро-о-овища мои! Целых семь картузов! — приговаривал Гнилушка, погружая в самоцветы дрожащие руки.

Кто бы из свирельцев мог подумать, что Гнилушка такой богач! Многие замечали, что он ездит в другие страны, только не придавали этому значения, думали, что он путешествует.

Но не путешествовать ездил в заморские страны Гнилушка.

Каждую ночь выходил он из дому за какой-нибудь поживой. Он воровал куски древесины серебряного дерева из мастерской старичков умельцев. Он глушил красных рыб и вспарывал им животы, чтобы взять ценную икру. Он убивал ножом зверьков и сдирал с них пушистые шкурки. А потом всякий раз начищал башмаки, чтоб незаметно было пятен крови, и мыл руки с мылом.

Всё награбленное Гнилушка вывозил в другие страны, а взамен ему давали драгоценные камни.

Из драгоценного камня рубина Гнилушка хотел заказать себе сапоги. Дорогие — износу им не будет, с кроваво-красным переливом — глазам удовольствие и крови незаметно, тяжёлые — пнёшь малого зверя или птицу, сразу убьёшь.

Да только мог ли Гнилушка нарядиться в рубиновые сапоги? Не спастись ему тогда от расспросов любопытных свирельцев, не уберечь от их глаз свое богатство!

— Нету, нету мне от них жизни! — бормотал Гнилушка, — Всё прячь, живи исподтишка, а им в лицо улыбайся... Носятся со своими порошками, хотят, чтоб и я стал добреньким дурачком, как они сами...

Случалось, подступала злоба к Гнилушкиному горлу, чуть не захлёбывался он собственным ядом. Тогда лез он на стены, катался по полу и от ярости грыз свой жёлтый картуз.

Уняв злобу, подходил Гнилушка к зеркалу. Он моргал и щурился до тех пор, пока в глазах не гасли зелёные огни, он изгибал тонкие, в ниточку, губы, делая сладкую улыбочку. А когда появлялся на людях, в глазах его, как всегда, тускло поблёскивало масло, а с тонких губ текли медовые слова.

Все преступления по-прежнему сходили Гнилушке с рук, ловко обводил он вокруг пальца простаков-свирельцев, а порошки и микстуры Гематогена попросту выбрасывал на помойку.

В ночь карнавала Гнилушка отправился за новой поживой. Что ему какие-то кусочки розового дерева, наворованные из Плошкиной мастерской! Мало ему кусков! Срубит он себе потихоньку целое серебряное дерево, да не одно, а два, десять!

Пробравшись к роще серебряных деревьев, Гнилушка остановился, прислушался.

— Не торчит ли поблизости старик Хвойка со своим новым ружьём? — пробормотал он, озираясь.

Потом схватил топор, подкрался к самому стройному деревцу и изо всех сил рубанул его. Деревце вздрогнуло и застонало — никогда ещё топор не касался его ствола. Но топор отскочил, и на стволе не осталось никакого следа.

Второй раз размахнулся Гнилушка — снова застонало деревце, и опять отскочил топор. Ведь древесина серебряного дереза была крепче железа и подчинялась только добрым рукам.

Поплевал Гнилушка на ладони, как это делали перед работой Рубако, семь братьев-лесорубов, и рубанул по стволу с тройкой силой и злобой. По-прежнему осталось деревце невредимым, но застонало громко и протяжно. Стон его был похож на звон струны, которую рванула грубая рука.

Долго дрожали ветви деревца, а листья звенели, и в вечернем воздухе далеко разлетались серебристые звуки-осколки.

Вдруг Гнилушка услышал топот: наверное, это бежит лесник Хвойка.

— Тьфу, чёртова коряга! Железо, а не дерево! — выругался Гнилушка. — Надо уносить ноги! Прокрадусь потихоньку на реку, разживусь красной рыбкой...

Лесник Хвойка — он, оказывается, тоже не был на карнавале — подбежал к Серебряной роще, прислушался: всё кругом тихо.

— Уж не померещилось ли мне — будто стук топора? Вздремнул, что ли, я нечаянно? — бормотал Хвойка. — Да нет же, не дремал ни капельки... Э-э-эх, подводят старые уши, и Фитильков аппарат не помогает. Или аппарат он мне сделал не ахти какой?.. Побежать разве к людям, спросить, не слыхали ль они чего? Нет, не побегу... Опять станут говорить: «Пора тебе, Хвойка, на Маковый лужок...»

Но тут Хвойка вспомнил, как однажды не поверил своим глазам, а у людей спросить постеснялся, и подменил ему кто-то материнскую землю.

— Пожалуй, всё же побегу! — рассудил Хвойка и решительно почесал затылок. — А то как бы ещё чего не случилось. Вот будет беда!

И он пустился к «Ёлочке» со всех своих стариковских ног.

Музыканты-свирельчата восседали на вышке, а Тромбус стоял перед ними в парадном фраке, с тонкой дирижёрской палочкой в руке. Недавно оркестр кончил исполнять весёлую фантазию собственного сочинения Тромбуса. Вся поляна дрожала от аплодисментов и возгласов «бис!», «браво!». Оркестр в ответ на это встал — так обычно музыканты благодарят слушателей.

Маэстро вновь вскинул палочку, а музыканты замерли, держа наготове инструменты и не сводя глаз с тонких рук маэстро.

И вдруг Тромбус вздрогнул, палочка его опустилась: тонкого слуха маэстро коснулся жалобный звон. Напоминал он звук струны, которую рванула чья-то грубая рука.

Все музыканты, словно по команде, тоже опустили смычки.

— Я слышу стон серебряного дерева! — не своим голосом вскричал Тромбус. — Его ударил топор!

Не поверить словам Тромбуса было бы непростительно — каждый школьник Свирелии знал, какой у маэстро замечательный слух.

— Тревога! — закричал Пятьюпять. — Все за мной, в лес!

Навстречу свирельцам уже спешил Хвойка.

— Враг скрылся! — запыхавшись, доложил он, сразу поняв, что слуховой аппарат Фитилька действует как положено.

 

Глава десятая.

КАК ГАРПУН ПОЙМАЛ АКУЛУ

А Гарпун со своим спиннингом пришёл в эту ночь на обрывистый берег Свирельки. Он любил иногда порыбачить и находил в этом занятии отдых от беспокойных милицейских дел.

На берегу Гарпуна ждал его ближайший друг Лягушонок.

Лягушонок подрос, ходил уже в пятый класс, но всё так же любил возиться с водой, и цыпки по-прежнему украшали его руки, ноги и даже нос.

Гарпун сбросил форменную куртку с блестящими погонами и остался в полосатой тельняшке. Потом он снял милицейскую фуражку и надел старую бескозырку, похожую на блин.

— Тысяча дьяволов! Куда запропастился пятидюймовый крючок! — ворчал Гарпун, роясь в карманах.

Отыскав наконец крючок, Гарпун раскурил трубку и задумался.

В гарпуновском воображении над тихими водами Свирельки ревели морские штормы и плыли, возвращаясь из дальних странствий, корабли с белоснежными парусами. А на капитанском мостике одного корабля стоял он сам, Гарпун, отважный морской волк, обожжённый солнцем и исхлёстанный ветрами всех широт...

Гарпун любил порассказать простодушным слушателям необычайные историйки, которые будто бы с ним случались. «Помню, когда я ещё не был списан на берег из-за своей огнестрельной раны...» — так обычно начинал Гарпун свои морские воспоминания и при этом гордо показывал всем небольшой шрам пониже коленки — след собачьего укуса.

А в последнее время Гарпун начал уверять всех, будто в свирельскую реку из дальнего моря явилась акула и что он видел, как она в камышовых зарослях пожирала рыб.

Свирельцы не считали Гарпуна вруном, они понимали, что просто у милиционера разыгралось воображение. Только один слушатель — Лягушонок — без оглядки верил каждому его слову.

Лягушонок любил среди мальчишек быть самым главным, командовал громким голосом и даже иногда грубил. Но как только поблизости появлялся Гарпун, Лягушонок затихал и не сводил с рыбака-милиционера восхищённых глаз.

— А реку ты запрудить можешь? — спрашивал Лягушонок затаив дыхание.

— Могу! — не моргнув, заверял Гарпун. Обожание Лягушонка воодушевляло его.

— И настоящую акулу поймать можешь? — снова замирал от восторга мальчишка.

— Пусть я проглочу тысячу морских ежей, если не поймаю! — громыхал в ответ бравый моряк.

Скоро слух о том, что Гарпун поклялся поймать акулу, распространился по всей Свирелии. Может, поклялся-то он сгоряча, но раз клятва дана, надо разбиться, а выполнить её. Моряки, как известно, слов на ветер не бросают.

И вот Гарпун явился на берег Свирельки, чтобы — сегодня или никогда! — сдержать морскую клятву.

Отсюда, с кручи, удобнее всего было забросить шнур спиннинга в камышовую заросль, где красные рыбы метали икру и куда, по наблюдениям Гарпуна, повадилась хищница акула.

Гарпун проверил, в порядке ли снасть, и полюбовался новым электрическим моторчиком, приделанным на удилище спиннинга. Моторчик этот ему подарил Фитилёк. Теперь спиннинг Гарпуна был не как у всех, а механизированный: шнур наматывался на катушку не вручную, а электрическим моторчиком.

— Таким спиннингом не только акулу, но самого морского дьявола поймать — пустяки! — сказал Гарпун.

Он закинул шнур в камыши, уселся поудобнее и стал ждать. Ночь была чёрная, хоть глаз выколи.

— В такую ночь акула придёт наверняка, — уверял Гарпун.

Не успел он это сказать, как в камышах послышались всплеск и подозрительная возня.

Гарпун включил моторчик, шнур стал наматываться на катушку и тащить что-то тяжёлое.

— Акула! — крикнул Лягушонок.

А у самого Гарпуна даже бескозырка подскочила на макушке.

Наконец над камышами показалась необыкновенная рыба, настоящее чудовище. Но тут, как назло, моторчик затарахтел, фыркнул и замолк. В нём что-то заело, шнур перестал наматываться, и чудовище повисло в воздухе высоко над водой.

— Клянусь, вместо акулы, я, кажется, изловил самого морского дьявола! — вскричал Гарпун.

— Помогите! Спаси-и-ите! — завопило вдруг чудовище.

Лягушонок в испуге попятился, а у бравого моряка бакенбарды-мочалки встали дыбом.

— Т-тысяча морских чудовищ! — пробормотал он заикаясь. — Такое бывает только в рассказах рыбаков...

Тут к берегу подбежала толпа свирельцев. Луч карманного фонарика, захваченного Хвойкой, осветил камыши.

И все увидели: вместо акулы на конце шкура, зацепившись за гарпуновские самодельные крючки, болтался Гнилушка. С головы его свисала тина и водоросли, на одежде налипли красные икринки.

— Так вот, оказывается, какая это акула! — закричали свирельцы. — И серебряное дерево, наверное, хотел срубить он!

Тут шнур спиннинга оборвался, и Гнилушка, как жаба, шлёпнулся в лодку, которую он привязал у камышовых зарослей.

— На абордаж! — скомандовал Гарпун.

На морском языке это значило, что надо немедленно приблизиться к неприятельскому судну и вступить в рукопашный бой.

Артист Пятьюпять не заставил себя долго просить.

Он тотчас бросился к лодкам, что качались внизу у берега, подплыл к неприятелю и доставил его на берег.

Сперва Гнилушка метнул в Пятьюпять зелёный от злобы взгляд и весь сжался, будто собрался броситься на артиста. Но когда увидел, что на берегу целая толпа свирельцев, начал притворяться бедненьким.

— Гром и молния, это он губил красных рыб! — пробасил Гарпун. — Говори — ты?!

— Я... — отвечал Гнилушка, притворяясь, будто он раскаивается.

— Ты хотел срубить серебряное дерево? — возмутился Чинарий.

— Я... Сознаюсь, только прости-и-и-ите...

— Ты воровал в нашей мастерской кусочки розового дерева? — сердито спросил столяр Плошка.

— Прости-и-ите...

Вдруг старый Хвойка хлопнул себя по лбу и сказал:

Вот беда, теперь я понял — его рук дело!.. Он подменил землю в мешочке...

Гнилушка и в этом сознался: да, подменил, назло свирельцам.

Тут к толпе подъехал Гранат на Аргамаке. Толпа расступилась, и не успели они приблизиться к Гнилушке, как Аргамак вдруг взревел страшным голосом. Он вспомнил, кто его ранил.

— Это, наверное, Гнилушка стрелял в оленя? — догадался Осечка.

— Он, он! — в гневе закричал Гранат. — Из-за него мой Аргамак стал хромым!

И опять преступник сознался: да, он хотел убить оленя и сделать из его рогов вешалку для своего картуза.

— Ах, это ужасно! — повторял маэстро Тромбус и тёр виски тонкими пальцами. — Как можно дойти до такой низости! И кто бы подумал — он всегда был такой тихий, такой воспитанный молодой человек...

— Я говорил вам, я говорил!.. Пустите, я с ним за всё рассчитаюсь! — воскликнул Пятьюпять, и от головы его дым повалил столбом.

— Нет! — остановил его Минус. — Спокойствие прежде всего. Вспомни умножение...

Тут и другие свирельцы, обычно такие спокойные, начали шёпотом умножать, чтоб сгоряча не натворить чего-нибудь лишнего.

Доктор Гематоген был бледен и только успевал протирать запотевающие очки.

— Довольно! — вдруг хриплым от волнения голосом решительно сказал он. — Завтра же я сделаю Гнилушке операцию... Только операция может спасти его.

— Граждане Свирелии! — громко сказал Минус. — У Гнилушки окаменело сердце, и доктор Гем сделает ему операцию. Человек серьёзно болен, не будем пока судить его очень строго.

— Раз операция — тогда другое дело, — заговорили свирельцы, сразу успокаиваясь. — Выздоровеет — хорошим станет... Он и теперь понял, что поступал плохо...

Гнилушку проводили до дому, и Гем напоследок сказал ему:

— Утром сам придёшь ко мне в больницу!

— Разрешите охранять преступ... то бишь больного? — козырнув, обратился к Гематогену Гарпун. Он опять надел форму и выглядел как полагается милиционеру.

— Раз больной — зачем охранять? Больных разве охраняют?! — закричали свирельцы.

Наутро Гем напрасно ждал Гнилушку в больнице и, готовясь к операции, тщательно дезинфицировал каждый палец. Пустовал и Гнилушкин дом в лесу. Злодей сбежал.

— Ну и пусть! — закричали свирельцы. — Раз так — не нужен он нам! Вот и всё!

Прошло время, все снова принялись за дела и скоро забыли про Гнилушку.

А на Свирелию тем временем надвигалась беда.

 

Глава одиннадцатая.

ГНИЛУШКА В ЦАРСТВЕ БУЛЫГАНА

Удрав от свирельцев, Гнилушка направился в царство Булыгана.

Страна Булыгания была чёрной пустыней среди скал, ноги там вязли в раскалённом песке, и жаром веяло от разбросанных всюду каменных глыб.

Булыган тоже был весь каменный, изнутри набитый злобой и глупостью. Голову ему заменял серый булыжник с одной большой и двумя маленькими трещинами. Большая трещина обозначала рот, а две маленькие щёлочки — глаза. Когда Булыган злился или удивлялся, он выкатывал из щёлочки каменные глазищи и вращал ими.

На краю пустыни возвышался дворец Булыгана, а рядом с ним, у чёрной скалы, была сооружена крепость, где наказывали воинов. Вокруг росли большие колючки, на песке извивались рогатые гадюки.

Вход во дворец охраняла огромная ящерица по имени Ядозуб. Только не подумайте, что это была безобидная ящерица, вроде весёлого Желтопузика. Нет, Ядозуб был чуть ли не с крокодила величиной, на маленьких кривых ногах, с тупой и злобной мордой. Из пасти Ядозуба торчал жёлтый клык, под ним был мешочек с ядом, а в толстых чешуях, что покрывали тело Ядозуба, прятались ядовитые пауки и змеи.

И был ещё у Ядозуба длинный и мощный хвост с жёсткой метёлкой на конце. Когда он принимался крутить хвостом и взметать этой метёлкой пыль, песок и камешки, начинался настоящий ураган. Булыгану это нравилось. Булыган любил нежиться в пыльных бурях и освежаться душем из песка. Поэтому правитель пустыни неотлучно держал Ядозуба при себе.

Около крепости, где мучили воинов, был вход в подземелье. Он был завален огромным камнем, а на этот камень Булыган велел взгромоздить ещё семь камней — один меньше другого.

Каждую весну из-под самого большого камня, что держал на себе всю эту пирамиду, выбивались ярко-зелёные травинки. Откуда-то черпали они силу, где-то в неведомых земных глубинах бился ключик жизни.

Это приводило Булыгана в ярость. При виде тоненьких, но таких храбрых травинок он принимался лязгать зубами, в животе у него начинались колики, и он орал:

— Вырвать с корнем! Растоптать!

Булыганские слуги набрасывались на травинки, топтали их сапожищами и заваливали грудой камней. Но бесстрашные травинки снова находили щёлочки и выбивались из темницы.

По всему свету разлетелась молва о стране Свирелии, и ветер повсюду разносил аромат её цветов и звучные песни.

Только правитель пустыни и каменное его войско ничего не знали об этой стране. Булыган оставался глух и бесчувствен ко всему прекрасному. Лучшей музыкой он считал завывания и рёв своих воинов, лучшим ароматом — запах пыльных колючек, а наивкуснейшим лакомством — жареных змей и скорпионов. Змеиным ядом смазывались и наконечники копий-колючек, которыми Булыган вооружал своё войско.

Когда слуги доложили о приходе Гнилушки, Булыган сидел развалясь в каменном кресле, а Ядозуб кончиком хвоста с метёлкой щекотал ему пятки. Настроение у Булыгана было отличное, и он распорядился впустить Гнилушку.

Каменный правитель взглянул в глаза неожиданному гостю и сразу понял, что сердце у него окаменело.

Как только сбежал Гнилушка от свирельцев, вся его злобность прорвалась наружу: жёлто-зелёные огни заполыхали в его глазах, кривой оскал сменил сладкую улыбочку.

«Не явился ли он проситься в моё войско?» — с надеждой подумал Булыган. В последнее время не часто приходило к нему пополнение — людей с окаменевшими сердцами становилось всё меньше. А Гнилушка казался достойным пополнением. Таких великолепных злобных глаз Булыган не видел даже у своих подданных.

Выражение глаз у многих воинов Булыгану в последнее время не нравилось. Он хотел, чтоб глаза их горели ненавистью, но всё чаще замечал в них что-то похожее на раздумье.

Разглядев печаль в глазах воина, властитель пустыни приказывал бросать его в крепость и колоть колючками.

— Чтоб не думал, чтоб не раскисал, — приговаривал он, слушая стоны воинов с грустными глазами. — Боль — лучшее лекарство от нежных чувств! От боли скапливается злоба, от злобы сердце каменеет до самой серединки...

Но Булыгану было мало того, что у воинов каменеют сердца, он хотел, чтоб неуязвимо-каменными становились и их тела. Поэтому он приказал воинам носить каменные сапоги, каски и панцири, чтоб всё тело покрывала эта тяжёлая каменная броня.

Труднее было справляться с детьми, что росли в каменном царстве. Булыганчата, как все дети на свете, любили смеяться и играть. И это делало их похожими на обыкновенных детей, которые были ненавистны правителю пустыни. Поэтому каменные надзиратели строго следили, чтоб дети Булыгании не смеялись и не играли. Иногда лишь им удавалось поиграть, да и то не в игрушки, а в песок и камешки.

Чтоб сердца булыганчат твердели и покрывались каменной коркой, их, как и взрослых воинов, били и посылали на тяжёлые работы. Дети ремонтировали каменный дворец Булыгана и крепость. Во время работы их били ещё сильнее, потому что горькие детские слёзы в смеси с песком хорошо скрепляли камни.

И всё-таки Булыган не мог спокойно спать и опасался бунта. Всю ночь напролёт ломал он голову над тем, как ему впредь удерживать воинов в повиновении.

Итак, взглянув в бегающие глазки Гнилушки и на розовую шкатулку, которую тот поставил перед собой на пол, Булыган милостиво сказал:

— Говори, кто ты и зачем явился в мои владения?

— Великий повелитель пустыни! Пришёл я в твои владения из ненавистной мне Свирелии. Там растёт дерево, которое глупцы-свирельцы называют серебряным... Подари мне рубиновые сапоги, и я отведу тебя в эту страну. Мы завоюем её, а свирельцев, мастеров-умельцев, добряков-глупцов заставим работать на тебя... Они не умеют драться и при виде зла закрывают глаза. Мы завладеем серебряными деревьями, отвезем их в заморские страны и получим горы драгоценных камней!

Глазки Булыгана сверкнули жадностью.

— Взгляни на эту шкатулку, — продолжал Гнилушка, заметив, что его речи Булыгану нравятся. — Она сделана из древесины серебряного дерева. А в ней камни, которые я получил за несколько кусочков этого дерева. За несколько деревяшек, украденных у стариков умельцев, мне заплатили рубинами, изумрудами, алмазами! Их я принёс тебе показать.

Услыхав названия драгоценных камней, Булыган нетерпеливо закричал:

— Открывай свой ящик! Давай их сюда!

Камни — это было единственное, что могло вывести Булыгана из состояния каменного равнодушия.

Гнилушка кинулся к шкатулке и тут только спохватился, что ключи от неё он забыл впопыхах, когда ночью удирал из Свирелии.

— Э-э, безмозглый дуралей! — свирепо взревел Булыган и грохнул по шкатулке каменным кулачищем.

Но шкатулка оказалась цела и невредима.

Второй раз ударил по ней Булыган каменной палицей. Шкатулка опять уцелела.

Правитель пустыни был явно озадачен. Обеими руками ухватился он за палицу и третий раз трахнул по шкатулке.

Палица раскололась пополам, и даже каменные плиты пола разбились на мелкие кусочки.

Но шкатулка была по-прежнему целёхонькой, только железные замки её не выдержали ударов и отлетели.

Крышка открылась, драгоценные камни сверкнули на солнце.

Но не на камни смотрел Булыган: тараща глазищи, он так и впился взглядом в шкатулку.

Потом глаза его уползли в щёлки, он оглушительно захохотал, разевая пасть так, что в неё влезли бы три Гнилушкин шкатулки, и заорал:

— Не нужны мне твои камни! Их не счесть в моих кладовых! Дерево, дерево, которое твёрже камня и железа, — вот что мне надо! Немедленно веди меня в страну, где растёт каменное дерево! Я велю нарубить из него дубинок, превосходных дубинок! Сто ударов такой дубинкой — и сердца моих воинов станут твёрже алмаза! Я уничтожу страны, где растут проклятые леса — бр-р, ненавижу лес!.. — где текут реки! Я покорю весь мир! А тебя, Гнилушка, назначаю главным моим генералом... Эй, слуги, выдайте ему сапоги на алмазных подошвах!.. А рубиновые сапоги получишь после, когда заслужишь!.. Веди меня немедленно в страну, где растут эти... дубинки! Да здравствуют каменные дубинки!

— Не спеши, мой великий господин, — вкрадчиво остановил его Гнилушка-— Скажи-ка мне, чем вооружено твоё войско?

— Ядовитыми копьями — ха-ха-ха! — громыхнул в ответ Булыган.

— Мало! — буркнул Гнилушка.

Булыган озадаченно уставился на него. Гнилушка, соображая, прикрыл свои жёлтые глаза. А когда оглядел булыганских воинов с ног до головы, заявил Булыгану:

— Ты не любишь лес, так надо его спалить! Пусть твои воины семь дней калятся на солнце, пока не потрескаются их панцири и станут эти трещины вроде карманов... Пусть воины наполнят трещины раскалённым песком, чтоб выжечь зелень, засыпать луга Свирелии.

Семь дней жарились на солнце воины. А через семь дней булыганское войско, дыша зноем, двинулось на Свирелию.

 

Глава двенадцатая.

ПОХОД БУЛЫГАНА НА СВИРЕЛИЮ

Утро над Свирелией поднялось умытое и блестящее. Бойкий ветерок пробрался в Серебряную рощу и, перелетая с дерева на дерево, лохматил листву. Листики в ответ звенели, радуясь игре. Серебристый их звон катился в домики, и, как от звонков будильников, свирельцы просыпались и становились на зарядку.

Вдруг сквозь свежие запахи утра донёсся запах горячей пыли. Свирельцы выбежали на улицу.

Чёрный ураган ворвался в Свирелию. Растревожился, загудел лес, заметались серебряные деревья в роще. Тучи пыли пожирали волны голубого и зелёного воздуха, злой ветер срывал с голов свирельцев шляпы, швырял им в рот песок, забивал глаза.

Вслед за этим издалека донёсся топот, барабанный грохот и пение, похожее на рёв. С перепугу зайцы, белки и лисицы стали бестолково носиться по лесу и городам Свирелии.

В домике Тромбуса, не смолкая, звенели колокольчики.

Маэстро не пришлось дудеть в тромбину — «Ёлочка» и без того была полна народа.

На вышку раньше всех взобрался милиционер Гарпун. Он поднёс к глазам морской бинокль и закричал :

— Полундра! Я вижу несметные полчища!

Это двигалось на Свирелию войско Булыгана.

Впереди воинов шествовал знаменосец. Вместо знамени он тащил палку, а на палке был укреплён серый булыжник — портрет правителя Булыгана.

Вслед за знаменосцем шли самые надёжные воины в потрескавшейся броне. Они несли пики-колючки с отравленными наконечниками. На головах булыганцев торчали каменные каски, зноем веяло от их раскалённых туш, с плеч и ног их, из всех трещин панцирей сыпался горячий песок, а глаза их были безжизненны, как пески пустыни.

Около воинов ползли змеи и ядовитые пауки.

Возглавлял шествие Булыган, рядом трусил Гнилушка, а позади войска полз на своих кривых лапах Ядозуб. Он вращал хвостом и поднимал ураган из горячего песка, который рассыпали каменные воины.

Увидев на лугах Свирелии травы и цветы, Булыган в ярости приказал воинам затоптать их.

Булыганцы стали топтать цветы и травы, посыпать их горячим песком, и там, где ступали раскалённые сапоги дикарей, оставались чёрные следы и дымилась трава.

А впереди, за лугом, стоял зелёной стеной свирельский лес. От ужаса у Булыгана в животе начались колики.

— Где же проклятая роща, где растут мои дубинки?! — набросился он на Гнилушку, когда они сделали привал, чтобы разработать план военных действий.

— В глубине леса, правитель! Деревья окружают Серебряную рощу, как стражники. Пробьёмся сквозь них — и ты увидишь рощу.

Услыхав о том, что ему придётся войти в лес, Булыган застучал зубами от страха.

— Я, бесст-т-трашный правв-в-в-витель каменного царства, не желаю проб-б-б-биваться сквозь лес!

— Заставь Ядозуба работать хвостом как следует! — угодливо склонился перед ним Гнилушка. — Горячей бурей можно иссушить деревья... А это разве буря?! — И жёлтые глаза его злобно заметались, отыскивая Ядозуба.

Ядозуб — даром, что он был страшенный, — сам до смерти боялся людей и теперь прятался за рядами каменных воинов и еле-еле шевелил хвостом.

Пыльный ураган начал стихать.

— Но одной пыльной бури мало! — снова склонился перед Булыганом Гнилушка. — И слишком долго ждать, пока все засохнет... Через лес всё же надо пробиться!

— Не желаю пробиваться! — топнул ножищей Булыган. — Рубить зелёные палки, открыть мне дорогу к дубинковой роще!

— Послушай меня, правитель! — ещё льстивее заговорил Гнилушка. — Надо беречь силы для Серебряной рощи. Лес мы и так пройдём, а над серебряными деревьями воинам придётся попыхтеть... Деревья подчиняются только своим хозяевам. Надо действовать хитростью.

— Ну ладно! — согласился Булыган, собственные мысли которого были тяжелы и неповоротливы.

Довольный, что Гнилушка думает за него, он пожаловал ему каменный орден и чин Главного советника его Булыганского величества.

А в это время свирельцы по очереди влезали на вышку и глядели на загадочных пришельцев в морской бинокль Гарпуна.

В Свирелии никогда ещё не было войн, поэтому даже решительный Пятьюпятъ и Гарпун сначала растерялись: зачем пожаловали чужеземцы?

Поразмыслив, они решили послать к ним делегацию.

Пятъюпятъ рвался возглавить группу. Он был храбр и находчив, и все согласились, чтобы он вёл переговоры.

— Будь благоразумен и не забывай умножать! — напутствовал его Минус.

При виде свирельцев Гнилушка трусливо юркнул за каменную спину Булыгана.

— Кто вы и зачем пожаловали в нашу страну? — спросил Пятьюпять, приблизившись к каменному правителю.

— Я повелитель пустыни Булыгании! А пришёл к вам за серебряными... э-э-э... бэ-э-э... дубинками! — ляпнул Булыган.

— За серебряными деревьями, — поправил его Гнилушка.

Расхрабрившись, он вылез из-за спины Булыгана и важно выставил ногу в сапоге на алмазной подошве.

— Если вам дорога жизнь, отведите прославленного Булыгана в Серебряную рощу и своими руками срубите деревья! Не покоритесь — в пыль сотрём вашу Свирелию, а тебя, Пятьюпять, я поджарю на костре!

У Пятьюпять уже задымилась голова, и он, как в детстве, хотел броситься на Гнилушку и отдубасить его. Но надо было выиграть время и придумать, как обезвредить врага. Пятьюпять отвернулся и стал тихонько перемножать пятизначные числа.

— Ну, мы ждём ответа! — крикнул Гнилушка. — Веди нас немедленно в Серебряную рощу!

— Нет! — крикнул Пятьюпять. — Не дождёшься этого!

— Нет! — хором подхватили остальные свирельцы.

— О повелитель! — льстиво обратился Гнилушка к Булыгану. — Досчитай до трёх и прикажи воинам расстрелять этих упрямцев. Тогда остальные покорятся нам!

Булыган рыкнул, похлопал каменными веками и заявил:

— Считай и приказывай от моего имени! Сам-то он не умел считать до трех.

— Раз! — скомандовал Гнилушка. Воины вскинули к плечу пики.

— ... Два!

Змеи обвились вокруг пик, и капли яда потекли по остриям наконечников.

Сейчас, сейчас изменник произнесёт «три» — и пики сразят свирельцев.

Но в тот миг, когда Гнилушка уже открыл рот, чтобы скомандовать «три», Пятъюпятъ, вспомнив свои проделки в детстве, швырнул ему в лицо горсть песку.

Песок забил Гнилушке рот, злодей замотал лохматой головой, зажмурил жёлтые глаза.

— Бежим! — крикнул Пятьюпять, и свирельцы бросились в лес.

Воины замерли на месте с занесёнными для броска пиками. Они не умели действовать без приказа, а Гнилушка всё мотал головой, и вместо слов изо рта у него вырывались шипение и скрип.

— В погоню! — опомнившись, вскричал Булыган.

Каменные воины затопали тяжёлыми ножищами, но где им было угнаться за свирельцами!

Пятьюпять и его товарищи примчались на «Елочку» и всё рассказали. Но ещё до их возвращения Гарпун взобрался на макушку большой ёлки, где у него был наблюдательный пункт, разглядел в бинокль Гнилушку и сразу понял, что произошло.

После того как Гарпуну удалось поймать на крючок Гнилушку, все стали относиться к милиционеру с почтением и не посмеивались, если он рассказывал про свои «огнестрельные раны». «Гарпун в общем-то настоящий моряк», — говорили свирельцы. И поэтому теперь они сразу же выбрали Гарпуна командиром.

— Получилось совсем как в легенде: вырастили мы серебряное дерево, и на нас напали враги, — задумчиво произнёс Минус.

— Но люди из страны Садовника были непобедимы, а мы ещё не отгадали тайн серебряного дерева, — печально добавил Гранат.

— И вообще, чем мы будем воевать? — проворчал Пятьюпять. — Мы безоружны!

В самом деле, у свирельцев не было никакого оружия, кроме охотничьей двустволки Осечки, из которой он бил волков, ружья Хвойки, заряженного крупной солью, да топоров семи братьев Рубако и плотника Плошки.

— Мы пропали! — восклицали свирельцы.

— Прекратить панику! — скомандовал Гарпун. — Собрать все топоры, ружья, побольше палок и еловых шишек!.. Лягушонок, ты будешь подносить стрелкам снаряды! Минус, присмотрите за детьми! Пятьюпять, ты научишь всех кидать гранаты, то есть шишки, и метать копья... то бишь палки! Выроем окопы, построим баррикады! Моряки умирают, но не сдаются! Тысяча морских чертей! — И Гарпун разразился долгим свистком — нотой соль, призывая всех сохранять спокойствие.

Свирельцы бросились выполнять приказ Гарпуна. Всё, что могло преградить путь врагу, всё, за что могли зацепиться неуклюжие ноги булыганцев, пошло для баррикады: вышка, что так хорошо служила трибуной и сценой, фонарные столбы и столбы с сигнальными кнопками, деревянные разноцветные заборы и изгороди.

Отовсюду свирельцы тащили кровати и бочки, столы и кресла, которые ещё недавно мастерил им столяр Плошка.

Украшением баррикады был огромный шкаф самого Плошки, где на дверцах были вырезаны диковинные цветы и смешные рожицы, шкаф, над которым Плошка трудился семь лет. Охотник Осечка отдал для баррикады свой мотоцикл с прицепом.

Старый Хвойка и Грушка на тележках, запряжённых оленями, возили с реки песок и камни, а из лесу — палки и шишки.

Ребята-свирельчата катили к баррикаде велосипеды и самокаты, колёса и обручи.

Силач Коренёк без передышки рыл окопы, а три друга — серьёзный Шишка, добродушный Стружка и стеснительный Мушка — принесли свою коллекцию камней, на случай, если у свирельцев кончатся боеприпасы.

Гранат привёз на Аргамаке Ватрушкин котёл, где ещё недавно варил эликсиры, и старушка Ватрушка устроила в лагере полевую кухню.

Плошка рубил дрова для кухни и следил за огнём. Иногда он по привычке потирал нос рукой, вспоминая Грушкины коктейли, но про них он теперь, конечно, и не заикался.

Иногда на кухне появлялся Пятьюпять и заглядывал в котёл — у Пятьюпять даже на войне не пропадал аппетит.

Гарпун руководил постройкой баррикад и посвистывал в свой свисток.

Перед боем Гарпун, по старому морскому обычаю, надел чистую тельняшку. На возвышении баррикады Пятьюпять укрепил зелёное знамя Свирелии с изображением серебряной ветки.

Все до одного свирельцы вышли на баррикады. Неловко, неуклюже метали они копья-палки и бросали гранаты-шишки.

— Гром и молния! Разве так бросают! — кричал Гарпун и тут же подбадривал их охрипшим баском. — Не беда! Военное искусство — дело наживное! Была бы храбрость!

И свирельцы дрались храбро. Ампулка под обстрелом выносила с поля боя раненых, Гематоген перевязывал и оперировал их, и только Витаминчик сидел за баррикадой в безопасном месте. Он боязливо поводил плечами, из дрожащих пальцев его падали пакеты с бинтом, и он то и дело хватался за локоть учителя Минуса.

— Поумножайте и займитесь делом, — посоветовал ему Минус. — Тогда и страх забудется.

Витаминчик поумножал, принял успокаивающих цветочных капель, помахал руками, отгоняя страх, и вслед за Ампулкой пополз под свистящие пики. Ох, как ошибался Гнилушка, считая свирельцев трусами!

Вместе со всеми на линии огня был и мудрец Гранат.

Напрасно Гематоген, Минус и Пятьюпять уговаривали его поберечься.

— Вы не имеете права рисковать жизнью! — волновался Гематоген. — Вам надо открыть тайны дерева!

— Риск... Какие пустяки! — упрямо возражал Гранат. — Вы же спасаете раненых, дружище Гем? Вы рискуете жизнью? Вас-солибас! Я тоже не могу отсиживаться в тихом углу!

И Гранат бился рядом со всеми — бросал в каменных воинов палки и шишки. Выходило это у него не очень ловко: руки мудреца привыкли к микроскопу, а оружие держали совсем неумело.

Бились свирельцы три дня и три ночи. Топали каменными сапогами, двигались к баррикаде булыганцы. Около них крутил хвостом Ядозуб.

Каменные воины швыряли в свирельцев отравленные копья-колючки, но Ядозуб путался под ногами, от страха бестолково бил хвостом, закручивая вихри пыли не в ту сторону, — и колючки летели мимо.

А на ветру развевалось всем полотнищем, билось, словно живое, ярко-зелёное свирельское знамя.

Снова при виде зелени Булыгану сводило коликами живот, и он в ярости рявкал:

— Ядозуб, убирайся в сторону! Воины, марш на штурм бар... барри... на штурм свалки! Снять эту зелёную тряпку!

Семь самых испытанных булыганцев в потрескавшейся броне стали приближаться к центру баррикады. Они с разгона навалились на неё каменными плечами, и баррикада дрогнула.

Но тут Пятьюпять, который умел ловко прятаться и неожиданно выскакивать из засады, сверху столкнул на них бочку с горячей смолой.

Смола залила булыганцев, и они застыли, увязнув в смоле тяжёлыми ножищами.

Ещё семь воинов двинулись к баррикаде и стали карабкаться вверх, к знамени. Но одни сами неуклюже оступались, другим свирельцы ловко давали подножку, и они тоже сваливались вниз.

Но когда третья семёрка приблизилась к баррикаде, баррикада уже трещала и шаталась, а в одном месте образовался проход. Три булыганца кинулись к нему, но Гарпун и Грушка успели затолкать в проход Осечкин мотоцикл с прицепом, и булыганцы застряли головами между колёсами коляски и дверцами огромного Плошкиного шкафа.

Вот уже всё войско Булыгана двинулось на свирельцев.

— В атаку! Даёшь рукопашный! — раздалась команда Гарпуна. — Ур-р-ра, братцы!

Он спрыгнул с верхушки баррикады и с рыбацким гарпуном в руках бросился навстречу врагу. За ним пошёл в атаку лесничий Чинарий. Чинарий всё время сражался впереди других — он надеялся, наконец, искупить свою былую вину. Вслед за Чинарием бросились в атаку семь братьев Рубако со своими топорами, столяр Плошка с длинным бревном, Осечка с охотничьим ружьём, Пятьюпять, Гранат, Минус, Карало и другие свирельцы, вооружённые заострёнными палками.

Мелькало в воздухе бревно Плошки, лязгали топоры Рубако, высекая искры из каменных касок булыганцев, размахивали палками свирельцы, норовя попасть каменным воинам в единственное незащищённое место — глаза. А охотник Осечка расстреливал змей и пауков, чтобы булыганцы не могли пополнять запасы яда для копий.

Эти копья-колючки летели в свирельцев со всех сторон. Хорошо, если воин не успевал облить копьё ядом — тогда свирелец получал только ранение. Отравленные же колючки несли мгновенную гибель.

Много свирельцев полегло на поле боя. Первым был убит охотник Осечка. Он заметил, что самые острые копья летят из-за бугорка, за которым мелькал желтый картуз Гнилушки. «Пыфф!» — прищурил глаз Осечка, будто целясь, и пробрался к бугорку. Но жёлтого картуза там уже не было.

— Где же его логово? — прошептал Осечка.

Забывшись, решив, что он на охоте, он протяжно взвыл и стал ждать, когда враг откликнется на его вой. А злодей Гнилушка подкрался к нему сзади, и ядовитая пика сразила Осечку в тот миг, когда он, обернувшись, прицелился в предателя из своего ружья.

Ненамного пережили Осечку плотник Плошка и лесничий Чинарий. Когда пика сразила Плошку, Чинарий выхватил из рук умирающего Плошки бревно и размозжил им каменную каску самого Булыгана. Но тут же семь отравленных копий вонзилось в сердце храброго Чинария.

Откуда ни возьмись, на поле боя появился маленький силач Коренёк, сын Чинария. Он схватил Плошкино бревно, и пошло бревно гулять по головам булыганцев.

В страхе попятились каменные воины, а Коренёк взвалил на себя отца, Плошку и Осечку, прихватил трофей — Осечкино ружьё — и пополз к баррикаде, откуда ему навстречу уже спешили Витаминчик и Ампулка.

Но спасти никого не удалось. Осечка был уже мёртв, а Плошка и лесничий почти сразу же умерли от ран.

Вслед за Чинарием и Осечкой одного за другим убили семерых братьев Рубако, семерых лесорубов.

Осколком копья был покалечен и контужен маэстро Тромбус — теперь правый глаз его всё время нервно дёргался.

Весь изранен был командующий свирельским войском, милиционер Гарпун. Ему раздробило щёку и начисто оторвало одну бакенбарду, а в ногу угодило отравленное копьё, и Гематогену пришлось срочно оперировать Гарпуна. Жизнь командира была спасена, но... бравый моряк остался без ноги. Однако и теперь, на костылях, Гарпун не терял мужества и продолжал командовать боем. В те дни враг узнал, что значит морская душа!

Каменные груди булыганцев надёжно защищали каменные панцири, но всё же под натиском свирельцев дикарям пришлось отступить от баррикады и укрыться за лесом. Булыган приказал им выстроиться и произвёл смотр.

Глаза у воинов были подбиты, копья поломаны, а каменные туши их уже совсем остыли.

— Хлам, а не войско! — рявкнул Булыган и велел Гнилушке верхом на Ядозубе отправиться в Булыганию и привести подкрепление из раскалённых воинов.

На фронте наступило затишье.

Свирельцы отдыхали, лечили раненых и обсуждали, как воевать дальше. У многих из них за целый день не было во рту и маковой росинки, но теперь никому и в голову не приходило полакомиться сладкими тянучками. С походными котелками они по очереди подходили к котлу и получали от старушки Ватрушки порцию фронтовой каши.

— Война застала нас врасплох, — вздыхал учитель Минус.

— А я что говорил! — горячо поддерживал его Пятьюпять и начинал размахивать руками. — Давно надо было расправиться с Гнилушкой!

— Тысяча Дохлых китов! Нашли, когда жалеть об этом! — прервал его Гарпун и с досадой постучал костылём. — Теперь надо думать, как раздобыть побольше оружия...

— Но не забывайте, друзья, перед нами необычный враг, — вступил в разговор Гематоген. — Наше оружие их не берёт... Конечно, есть сила, имеющая над ними власть, но это, мне кажется, что угодно, только не обычное военное оружие...

— Если б война началась не так сразу, я, может, успел бы разгадать тайну непобедимости, — виновато вздохнул Гранат.

— Не попробовать ли нам поиграть на свирелях? — робко предложил маэстро Тромбус. Правая рука его была на перевязи, а правый глаз без устали подмаргивал. — Может, на врага подействует музыка? Музыка смягчает сердца... К тому же эти свирели особенные, из серебряных деревьев...

— Что ж, — согласился Гематоген. — Лечение музыкой, правда, требует длительного времени, единичные дозы вряд ли дадут результат... Однако попробовать можно...

Тромбус собрал сводный оркестр, решив, что дирижировать он сможет и одной рукой. Все, у кого в карманах нашлись свирели, выстроились и приготовились репетировать.

Но тут из-за леса донеслись топот и гром каменных барабанов, закрутили знойные вихри. Это двигалось булыганское подкрепление.

— Оружие к бою при-и-иготовить! — раздалась команда Гарпуна.

— А как же музыка?.. Оркестр получился вполне приличный... — огорчённо прижимая руку к груди и умоляюще подмаргивая, произнёс маэстро.

— Отставить свирели! Гром и молния! Что может сделать свирель в этой схватке не на жизнь, а на смерть? — рассердился Гарпун.

— Когда грохочут барабаны, свирели молчат, — глубокомысленно произнёс Пятьюпять.

Ещё три дня и три ночи шёл бой.

Теперь даже свирельские мальчишки вышли из безопасного места и сражались наравне со взрослыми, Они не спускали восхищённых глаз с Гарпуна и Пятьюпять, они таращили глаза и выпячивали губу, как Пятьюпять, они восклицали: «Гром и молния!», как Гарпун. Дома, на чердаках, мальчишки разыскали рогатки и стреляли из них в каменных воинов.

Сам учитель Минус одолжил у Пятьюпять его старую рогатку и старался не ударить лицом в грязь перед своими учениками.

Отрядом стрелков из рогаток взялся командовать Пятьюпять.

— Метить в глаза-щёлки! — кричал он, краснея и дымясь. — Бить в Булыгана! Бить в предателя Гнилушку!

Но Гнилушка был осторожен и изворотлив, его надёжно прикрывали каменные спины воинов. Булыганцы шли на свирельцев сплошной стеной. Они были раскалены, и след их устилался горячей пылью и песком. Опять Ядозуб поднимал знойный ураган и сушил ненавистный Булыгану лес.

Но тут, к счастью, Минус попал из рогатки в глаз самому Булыгану, и тот взревел и попятился, сея панику.

Слуги подхватили своего повелителя под руки и повели за горку, чтобы вытащить у него из глаза камешек. За ними отошло и всё булыганское войско.

Было заключено перемирие.

Воспользовавшись затишьем, обессилевшие свирельцы расположились на отдых. Караулить зелёное знамя Свирелии поставили силача Коренька с Осечкиным ружьём.

Краем рубашки Коренёк усердно тёр дуло ружья, чтоб оно блестело, перезаряжал его, щёлкая затвором, и так увлекся, что не замечал ничего вокруг.

Художник Карало с сынишкой Караликом на одном колене и этюдником — на другом устроился в большом Плошкином шкафу неподалёку от Коренька.

На войне Карало неузнаваемо преобразился. Он, хоть и был толстоват, довольно ловко бросал в неприятеля пики, а в минуты затишья брал на руки сынишку, застревал где-нибудь в укромном уголке баррикады и открывал этюдник. В глазах художника горело воодушевление, а рука прямо-таки летала над альбомными листами. Теперь под его кистью ярко синело небо Свирелии, светило ослепительное солнце, трепетно зеленели леса. И на этом ярком фоне зловеще реяли чёрный цвет смерти и ядовито-жёлтый, как картуз Гнилушки, цвет измены, вспыхивал алый цвет геройски пролитой крови.

А портреты свирельцев! Теперь это были не розово-голубые физиономии простачков с тянучками за щекой — теперь с портретов Карало смотрели свирельцы-герои.

— Похоже! — удовлетворённо кивали головами свирельцы, разглядывая портреты. — Неужели мы и правда такие красивые?

Карало уже закончил рисовать командира Гарпуна и взялся раскрашивать грязно-серой краской бока Булыгана, как вдруг нечаянно глянул в сторону знамени и вскрикнул.

За спиной Коренька по-кошачьи карабкался к знамени Гнилушка, а вслед за ним крался небольшой отряд булыганцев. Коварный враг нарушил перемирие и напал исподтишка.

На крик Карало Коренёк обернулся и выстрелил в Гнилушку, отмахнув злодею кончик длинного носа.

Сразу же в свирельцев полетели вражеские пики, а из-за горы показалось всё войско булыганцев.

Ловко отражая пики дверцей Плошкиного шкафа, украшенной резьбой, силач Коренёк едва успевал сталкивать вниз каменных воинов одного за другим. Рыжий чубчик его огоньком полыхал на солнце, а нос с сорока четырьмя веснушками бесстрашно глядел вверх.

— Знамя! Спасайте знамя! — кричал Коренёк.

Пятьюпять и Минус бросились к знамени, а Коренёк прикрывал их, отвлекая на себя внимание булыганцев.

Художник Карало вдруг посадил Каралика на дно Плошкиного шкафа, вылез на самую верхушку баррикады и, выпрямившись во весь рост, стал напряжённо следить за картиной сражения. — Назад! — хрипло кричал ему Гарпун.

Но Карало не слышал.

Ветер трепал его седую гриву, концы красной косынки в горошек бились за плечами, как флажки, а пронзительный взгляд его цепко схватывал самые интересные моменты битвы.

Потом Карало стал быстро делать зарисовки. При этом он вдруг заговорил сам с собой, и речь его полилась плавно и складно:

— О, это будет моя главная картина!.. Наконец-то! Эта битва должна быть запечатлена на холсте — пусть узнают о ней наши внуки... О, это будет грандиозное полотно! Теперь я по-наст...

Карало не договорил — вражеское копьё пронзило ему горло, и художник стал медленно оседать.

Вражеская лавина хлынула на свирельцев. Коренёк уже не смог сдерживать натиск булыганцев. Баррикада затрещала, рассыпалась, и Коренёк оказался под её обломками.

Сначала Коренёк слышал только тяжёлый топот каменных воинов, а когда булыганцы миновали баррикаду, он услыхал доносящиеся из-под обломков стоны и детский плач.

Расшвыряв доски, колёса и поломанные кровати, Коренёк пробрался к Плошкиному шкафу.

Смертельно раненный Карало истекал кровью, а Каралик тоненько плакал и дёргал отца за косынку на шее.

Коренёк нагнулся к Карало. Художник открыл глаза, несколько раз повёл ресницами на маленького Каралика и снова закрыл их.

Коренёк прижался ухом к груди Карало — тот не дышал. И тут Коренёк, забыв, что он воевал как большой, вдруг начал всхлипывать, жалостно морща нос и размазывая слёзы по щекам широкими, как лопатки, ладонями.

Глядя на него и Каралик расплакался вовсю. Тогда Коренёк взял его на руки, и малыш крепко прижался к нему, уцепившись ручонками за шею, и успокоился.

Коренёк снял с Карало красную косынку в горошек и повязал её себе на шею, чтоб казаться Каралику похожим на отца. Прислушавшись, Коренёк вылез из своего укрытия и поглядел в ту сторону, где пылило войско Булыгана.

Поняв, что он отрезан от своих, Коренёк усадил Каралика себе на спину и пополз в противоположную сторону, к Грушкиным садам, надеясь оттуда пробраться к свирельцам.

Каралик думал, что с ним играют, и дёргал Коренька за рыжий чуб. А Коренёк чувствовал, что с каждой минутой привязывается к малышу все сильнее.

 

Глава тринадцатая.

СВИРЕЛЬЦЫ ПОКИДАЮТ СТРАНУ

Каменные воины шли по свирельским городкам, размахивая топорами. А Ядозуб, когда вблизи не стало людей, осмелел и начал вовсю мести своим хвостом с кистью.

Но как ни старался Ядозуб, как ни трепал листву знойный ураган, деревья крепились. Пропустив свирельцев, лес сплёл ветви и встал на пути врага неожиданной преградой. Кустарники опутывали неуклюжие ноги булыганцев, ветви цеплялись за неповоротливые каменные туши. Лес сопротивлялся изо всех сил, потому что под его защитой была Серебряная роща. Каждое дерево приходилось брать штурмом.

— Рубить всё подряд! — приказал рассвирепевший Булыган, — Чтоб ни одного сучка не осталось на пути к дубинковой роще!

И забугрились яростной силой мускулы дикарей, стали они кромсать, уродовать стройные тела деревьев.

Свирельцы укрылись в Серебряной роще. Здесь же в братской могиле были похоронены погибшие.

Над могилой сидели Осечкины Гавка и Гонка и, подняв морды к небу, жалобно выли. Обычно неунывающий Гарпун сейчас даже не помышлял развлекать свирельцев морскими историями — он лежал на траве и тихо стонал. Сестричка Ампулка проливала слёзы прямо на лекарства. А маэстро Тромбус, скорбно подмаргивая, пытался писать ноты левой, здоровой рукой и изредка напевал себе под нос что-то очень грустное.

Серебряные деревья чуть слышно отзывались на мелодию Тромбуса, стряхивая вниз серебристый звон, но тут же смолкали: они были измучены зноем. Напрасно старательный Хвойка подбеливал розовые стволы и подвязывал ветки, чтоб облегчить их страдания, напрасно смелый Лягушонок по ночам, рискуя жизнью, пробирался к Свирельке и носил драгоценную воду, чтобы поить деревья.

Однажды Гнилушка подсмотрел, как Лягушонок добывает воду, и прошипел: — Надо задушить реку...

— Я сам терпеть не могу эту мерзкую воду, задушить речку! — вздрогнув при упоминании о воде, рявкнул Булыган и повернул каменную голову к своему советнику. — А как задушить?

Гнилушка склонился к уху Булыгана и зашептал:

— На что тебе старые воины-калеки? Зачем их даром кормить? Они остыли, пользы от них мало... Ими и завалим реку!

— Ха-ха-ха! Ловко придумал! — обрадовался Булыган. — Щеголять тебе в рубиновых сапогах!

И Булыган приказал горячим воинам из нового пополнения толкать в реку остывших каменных воинов, подкрепляя приказ ударами дубины.

Завалив Свирельку, горячие воины снова взялись за топоры. Ядозуб взметал вихри пыли, которая сыпалась из трещин панцирей.

Падали деревья, последние травинки выжигали раскалённые сапоги чужеземцев, по свирельской земле расползались ядовитые змеи. Убегали от них звери, улетали прочь испуганные птицы.

А Булыган орал песни, похожие на рёв, и хохотал, широко разевая пасть. Гнилушка, поправляя пластырь на обрубленном носу, угодливо ему подхихикивал.

Свирельцы сами страдали от зноя, а ещё больше тревожились за рощу.

Забыв про всякую осторожность, Гранат выбежал из рощи и бросился к тополям, около которых уже орудовали каменные чудовища.

— Вас-солибас! — закричал он. — Зачем вы задушили Свирельку?! Что вы наделали? Перестаньте рубить лес! Станет жарко, и Серебряная роща умрёт!..

От неожиданности Булыган даже забыл скомандовать, чтоб воины запустили в Граната колючками. А когда спохватился, Пятьюпять успел втащить мудреца обратно в рощу.

— Это что ещё за зверь! — удивился Булыган.

— Свирельский колдун, — доложил Гнилушка. — Он может заставить серебряные коряги подчиниться нам. Надо выманить его из рощи.

Булыган стал громко вызывать мудреца на переговоры, обещая не причинить ему вреда. Гранат поверил и собрался было выйти к каменному правителю. Хорошо, что Пятьюпять удержал его.

Булыганцы уже принялись за ряды тополей. Упадут они — и роща останется одна, под зноем.

Немногие из свирельцев остались в живых, да и те едва держались на ногах. Последние груши и яблоки, припасённые садовником Грушкой, были съедены, остатки каши выскребла со дна котла повариха Ватрушка.

Доктор Гем советовал всем питаться кореньями, которые, как он утверждал, укрепляли силы. Все послушно грызли питательные корешки, но и они не помогали.

— До чего же хорошо жилось нам, пока не было у нас этого дерева счастья! — раздавались голоса свирельцев.

— Ничего волшебного ещё увидеть не успели, а врагов на дерево приманили...

— Искали покой, а нашли одни беспокойства...

— Мечтали мы ещё слаще пожить, а хлебнули горя...

— Хотели долго жить, а сколько хороших людей умерло...

— Э-эх, зачем нам понадобилось это дерево!..

— Да-а, мы дорого заплатили за нашу привычку при виде зла закрывать глаза, — сказал учитель Минус и погрозил кому-то пальцем. — Нет теперь среди нас Осечки, Чинария, Плошки, братьев Рубако, погибло ещё много славных граждан Свирелии... Но пусть всё это послужит нам уроком... Сейчас у нас один выход: покинуть рощу. Мы должны спастись, чтобы собраться с силами и выгнать булыганцев.

Мудрец Гранат молча плакал. Слёзы светлыми ручейками убегали в дремучую чащу его бороды, наполовину посеребрённую сединой.

— Верно! — произнёс наконец Гранат, и по спокойному его голосу все поняли, что он принял важное решение. — Идите, а я проберусь к своему дому... Там у меня растёт молодой кустик серебряного дерева. Я увезу его и выращу серебряное дерево. Прощайте, друзья! Как только моё дерево созреет и я отгадаю его тайну, я найду вас, дорогой маэстро Тромбус... Тогда вы заиграете на тромбине, и мы опять соберёмся все вместе...

— Да, да, конечно... Я далеко не уйду, я поселюсь где-нибудь по соседству, — откликнулся маэстро Тромбус, усиленно подмаргивая и потирая рукой висок.

— Вас-солибас, я открою тайну непобедимости! Ждите от меня вестей!.. — Гранат дёрнул себя за бороду и влез на Аргамака.

— Будьте осторожны! Берегите себя! — говорили свирельцы, прощаясь с мудрецом.

Лица мужчин были суровы, женщины плакали навзрыд.

— Я пойду с вами и провожу вас! — вдруг решительно заявил Пятьюпять.

Переубеждать его было делом пустым. Да и не оставалось времени для споров.

Свирельцы молча простились с рощей и, неся на носилках раненых, звериной тропинкой двинулись прочь из Свирелии.

 

Глава четырнадцатая.

ПОДВИГ ПЯТЬЮПЯТЬ И КОНЕЦ СВИРЕЛИИ

Домик Граната каким-то чудом уцелел. У окна его корчилось высохшее серебряное дерево, а недалеко от него — какая удача! — зеленел пушистый кустик, который Гранат питал эликсиром ЗСС.

Гранат бережно выкопал куст и набрал в мешочек земли от корня засохшего серебряного дерева. Потом он пошёл в домик, чтобы сложить в походную сумку все пакеты и пузырьки с порошками и эликсирами.

Пятьюпять стоял на карауле.

— Скорей, скорей! — нетерпеливо крикнул он мудрецу.

Каменный часовой, находившийся поблизости, услыхал голос Пятьюпять и издал тревожный рёв. На рёв этот, откуда ни возьмись, появился Гнилушка.

— Огонь! — скомандовал он.

Но не успел часовой вскинуть колючку, как Гнилушка отменил приказ.

— Отставить!.. Во-о-от уж где мы сведём старые счё-ё-ё-ёты! — злорадно протянул он.

Каменный воин подал Гнилушке пику. Гранат верхом на Аргамаке бросился к Пятьюпять на выручку.

— Куда вы! Назад! — закричал Пятъюпять. Увидев, что Гнилушка целится уже не в него, а в мудреца, Пятъюпять вскочил на оленя и заслонил Граната собой. В тот же миг отравленная колючка вонзилась в сердце Пятьюпять, и он приник к рогам Аргамака.

Каменный воин обмакнул в яд новое копьё и подал его Гнилушке.

— Скорей!.. Спасайтесь!.. — собравшись с силами, успел произнести Пятьюпять.

Это были его последние слова.

Гранат онемел от горя. И в ту минуту, когда Гнилушка замахнулся, чтоб ударить его, Аргамак, напуганный злобным видом своего давнего врага, рванулся и понёсся вперёд. А смертоносная пика, пущенная Гнилушкой, просвистела над головой мудреца.

Кто знал, куда нёс напуганный Аргамак своего хозяина и тело отважного Пятьюпять. Гранат не направлял и не останавливал оленя.

Наконец Аргамак сам остановился на склоне горы, среди белых берёз и плакучих ив. Здесь мудрец и похоронил Пятьюпять.

— Ты спас меня и погиб сам... Обещаю тебе — я никогда этого не забуду... — горько шептал Гранат, стоя у могилы, и так тискал в руках панамку, что она трещала по швам. Солнце уже село, и лысина мудреца не могла ослепить стоящего рядом с ним Аргамака.

Беглецы были уже далеко, но ещё долго вслед им неслись стук топоров, песни-рёв и дикий хохот Булыгана.

Однако не пришлось Булыгану разжиться серебряными дубинками: зной не пощадил и серебряных деревьев. Сначала они лишились листвы и потеряли мелодичный голос. Потом почернели и ссохлись их розовые тела. И сколько ни рубили их каменные воины, деревья не покорились злым рукам.

Булыгану не оставалось ничего другого, как уйти восвояси. В пустынной Свирелии он оставил лишь своего Ядозуба — охранять завоёванную страну.

Когда Гранат с вершины горы бросил прощальный взгляд на Свирелию, он, не стесняясь, горько заплакал.

Там, где ещё недавно была цветущая страна и жил весёлый, добрый народ, теперь валялись обломки и камни, дымились травы, поблёскивая чешуей, извивались змеи. И печальным кладбищем чернела роща серебряного дерева счастья.