Пролог

…По небу не спеша, словно отяжелев от переполнявшей их влаги, плыли тучные, седые облака. Под порывами ледяного ветра деревья теряли свои последние, уже совсем засохшие листья.

Три рыбачьи лодки, нагруженные свежей рыбой, покачивались возле берега.

Александр Иванович медленно шел вдоль кромки воды, согнувшись под тяжестью мешка, который он для удобства нес на спине. Та рыба, что еще не успела уснуть, слабо билась внутри, и эти толчки Александр Иванович ощущал спиной.

— Саша… — женский голос заставил его остановиться. — Александр Иванович!

Быстро повернувшись в том направлении, откуда ему послышался голос, он увидел одинокую фигуру женщины, стоящую на мостике. Увидев, что Александр Иванович остановился, женщина быстро направилась к нему. Он стал напряженно всматриваться, пытаясь разглядеть ее лицо, и лишь когда она подошла совсем близко, он, наконец, ее узнал.

— Наташа! — сдавленно вскрикнул Александр Иванович.

— Да, это я, — ответила она. — Вы не ожидали меня здесь увидеть, правда?

— Да… — Александр Иванович растерянно глядел на Наташу, все еще не веря своим глазам. — Как ты меня нашла? Я никому не говорил, куда еду…

— Сама не знаю, — грустно улыбнулась она. — Я почему-то была уверена, что вы здесь.

Поставив мешок на землю, Александр Иванович снял кепку и вытер пот со лба. Его лицо, руки и одежда были покрыты липкой рыбьей чешуей. Наташа с нескрываемым удивлением разглядывала его, не узнавая в нем прежнего холеного красавца.

— Зачем ты сюда приехала? — спросил он.

— Мы можем поговорить? — сказала Наташа в ответ и, заметив, что Александр Иванович колеблется, быстро добавила: — Поверьте, я проделала этот путь не просто так. Мне очень нужно поговорить с вами.

Сделав знак сидящим в лодке рыбакам, Александр Иванович пошел по тропинке, уходящей в глубь острова, жестом пригласив Наташу следовать за ним, и через минуту они вдвоем скрылись за деревьями. Увидев невдалеке поваленное дерево, они направились к нему. Сев и с удовольствием вытянув уставшие ноги, Наташа спросила:

— Вы знаете, что ваша жена тяжело болела?

— Вера? Что с ней?

— Я не знаю, что именно было. Она просто сказала, что была серьезно больна и Анна Егоровна ее выходила. Теперь вроде бы все в порядке.

— Вы с Верой виделись? — удивился Александр Иванович.

— Да, я была у вас дома, — не глядя на него, сказала Наташа. — Понимаете, я очень страдала. Все, что произошло с нами, мучило меня, не давало покоя. Я не знала, как мне жить дальше, я просто потеряла голову! И стала причиной несчастья хороших, добрых людей. И вашего несчастья тоже. Я виновата перед всеми…

— Наташа! — попытался возразить Александр Иванович.

— Да, перед всеми! — не слушала его Наташа. — И перед вами тоже. И еще, помните, когда вы позвонили мне, я с вами разговаривала очень резко. Так нельзя было говорить…

Я хотела встретиться с вами, попросить у вас прощения и убедить вас вернуться домой, к жене. Для меня это было очень важно. Я бы почувствовала, что снова могу спокойно жить дальше, без ужасного груза вины…

Наташа замолчала. Непривычная обстановка, а также присутствие рядом Александра Ивановича заставляли ее волноваться.

— Ты ни в чем не виновата передо мной, — спокойно сказал Александр Иванович.

— Это неправда, — покачала головой Наташа. — Я потакала вашим ухаживаниям, а ведь была невестой… Я приехала к вам в мастерскую, адрес у меня был. Но вас тогда не застала. Сначала я растерялась, а потом решилась и пошла к вам домой. Ну а там уже Вера Федоровна рассказала мне все. Я испугалась, как бы с вами не произошло чего-нибудь плохого…

— Да, со мной действительно много чего произошло… А как ты все же поняла, что я здесь?

— Помните, еще летом на даче вы часто говорили об этих местах, рассказывали, как вам здесь бывает хорошо, словно вы лечитесь тут… Я и подумала, что, если с вами что-то случилось, вы обязательно приедете сюда. Вот так… Теперь вижу, что не ошиблась.

Подул ветер, стало холоднее. Александр Иванович поднялся и подал руку Наташе.

— Можно, я посижу немного? — попросила она. — Устала, сил нет.

— Пойдем лучше обратно, я тебя устрою на ночлег, там и отдохнешь.

— Нет, лучше здесь еще посидим, поговорим. Что вы собираетесь делать дальше, Александр Иванович?

Александр Иванович непонимающе посмотрел на нее.

— Дальше? — он усмехнулся. — Буду жить.

— Но… — Наташа хотела что-то сказать, однако Александр Иванович не дал ей договорить.

— Наташа, мне тоже все это время было нелегко, — начал он. — Понимаешь, когда я увидел тебя тогда, на даче, я сразу понял, что меня ждет или очень большое счастье, или очень большая беда. Вышло второе… Я тогда просто голову потерял от любви. Знаешь, я бы тебя, наверно, просто украл со свадьбы. И вроде все тогда складывалось хорошо для нас…

— Только для нас, — уточнила Наташа.

— Понимаю: я был эгоистом. Но я был так счастлив! Но когда ты исчезла утром, я понял — это конец. В тот же день мы с Верой вернулись домой. Я хотел увезти ее подальше от тебя. Думал, что наш разговор следует начать дома, а не на даче у Лены. Кстати, Андрей все тогда уже знал, я это понял…

— Да, я знаю…

— Ты говорила с ним? — удивился Александр Иванович.

— Нет, мы больше не виделись с тех пор. А что было дальше?

— Я переехал в мастерскую. Тебе звонил, но ты, вероятно, отключила телефон. Потом, когда все же дозвонился…

— Да, я помню…

— Ну и потом для меня начался сплошной, непрекращающийся кошмар…

Голос Шубина задрожал, но, справившись с волнением, он продолжал:

— Я захотел написать твой портрет, но не смог… Помню, я стоял возле холста и накладывал мазки один за одним. То, что получалось, было не моим, понимаешь? — Он закрыл руками лицо. — Словно кто-то другой моими руками водил кистью. Потом я уже ничего не помню… Я пил много… Вообще, в том бреду я мало что помню.

Наташа внимательно слушала его. Значит, она верно думала — с ним действительно тогда случилась беда. Страшная, нелепая…

— Бедный вы мой… — прошептала она.

— Ничего, ничего, Наташенька… Сейчас, слава богу, все хорошо.

— А что было потом?

— Потом я очнулся как-то утром и понял: стою уже на краю. Перешагну последнюю черту — и меня больше не будет… Смогу остановиться — буду жить… Я приехал сюда в последней надежде выжить, понимаешь?

Наташа молча кивнула в ответ. Говорить больше было не о чем, каждый сказал все, что хотел и что должен был сказать. Наташа поднялась с дерева, Александр Иванович — вслед за ней.

— Я провожу тебя, — предложил он.

— Нет! Пожалуйста, не надо, останьтесь здесь, — она твердо посмотрела ему в глаза. — Я сама.

Когда лодка отошла от берега, Наташа вдруг встала со скамейки и повернулась лицом к нему:

— Александр Иванович! — закричала она. — Вы слышите меня? Вас дома ждет жена! Она вас очень любит! Возвращайтесь! Александр Иванович, вы слышите?

Тишина… Ни звука в ответ. Лодка, покачиваясь, медленно поплыла.

Она удалялась все дальше и дальше от берега, и Александр Иванович уже совсем потерял ее из виду. Тогда он уткнулся лбом в ствол старой ели и, обняв ее, заплакал.

Вся его жизнь, такая долгая и такая яркая, неожиданно легла перед ним, словно на ладони. Все события представлялись так же отчетливо, как будто случились только вчера. Он вспомнил все, даже тот далекий день, в самом конце августа. Тогда в Ленинграде стояла небывалая жара, совсем как это бывает в середине лета. От нещадно палящего солнца кружилась голова…

 

Глава 1

…От жары немного кружилась голова. Август сорок пятого выдался на редкость жарким и душным. По Невскому проспекту, двигаясь в сторону Большой Невы, медленно ехал автобус, один из немногих, сохранившихся после бомбежек. Поблескивала на жарком августовском солнце свежая краска. В автобусе пахло бензином и сухой пылью.

Когда на очередной остановке открылись двери, из автобуса вышли две девушки. Одна из них держала на руках мальчика лет трех, у другой же были два больших узла с вещами. Эти узлы она для удобства связала между собой и перекинула через плечо. Так на какое-то время стало легче их нести…

Девушки шли по улице и растерянно оглядывались по сторонам, не узнавая знакомых с детства мест. Последний раз они видели эти улицы в сорок первом… Ленинград только готовился к предстоящим бомбежкам и артобстрелам. Это потом будут разрушенные дома и тысячи умерших в блокаду… Но это потом, а тогда большинство городских зданий еще стояли, укрытые маскировочными сетками. Многочисленные памятники и скульптуры на мостах со всех сторон были обложены тяжелыми мешками с песком. Все изменилось вокруг, даже чайки в предчувствии надвигающейся беды уже не кричали, как всегда, а молча кружили над притихшим городом. Все это девушки запомнили очень хорошо…

Вдруг ребенок беспокойно заерзал и стал капризничать — проголодался. Девушка опустила его на землю.

— Потерпи, Сашенька, — сказала она. — Скоро будем дома…

Надо было торопиться, а ведь предстояло еще перейти мост… Обе девушки выглядели очень уставшими. Интересно, через мост надо идти пешком или можно будет доехать до Васильевского острова на автобусе?

Нести ребенка на руках было тяжело.

— Ты пройди немножко сам, хорошо? — попросила девушка малыша. — А я тебя буду за ручку держать, вот так, смотри…

Взяв ребенка за руку, спутницы пошли дальше, однако, пройдя несколько шагов, малыш споткнулся о камень и чуть было не упал. Пришлось снова взять его на руки. Мальчик тяжело вздохнул. Подгоняемые этой молчаливой просьбой, девушки из последних сил по-шли быстрее.

Наконец они добрались до Васильевского острова. Квартира оказалась цела. Только разбросанные в беспорядке вещи да опрокинутый второпях стул говорили о спешке, в которой хозяева покидали дом, уезжая в эвакуацию. Войдя в прихожую, девушка, которая несла вещи, тяжело сбросила их с плеча прямо на пол и стала развязывать узел. Но то ли руки онемели от усталости, то ли узел слишком затянулся, — он никак не поддавался.

Первым делом надо было достать продукты, которые им удалось привезти с собой из Ташкента. Банки с тушенкой, сухое молоко… Хозяева дома, где они жили, дали им сухофруктов для ребенка. А нянечка из госпиталя дала им в дорогу лепешек. Продуктов было немного, но этого им вполне должно было хватить на несколько дней, а там… Ничего, вот устроятся на работу, получат продуктовые карточки и все наладится… Главное, что они дома. Хотя им обеим казалось тогда, что между тем днем, когда они налегке вышли отсюда, и днем возвращения прошла целая вечность. Едва сдерживая слезы, хозяйки пошли на кухню. Там был такой же беспорядок, как и во всем доме. Забытые второпях чашки на столе, пустые банки, в которых раньше хранилась крупа, валялись прямо на полу. Грязное оконное стекло с трудом пропускало свет, завершая картину царившего в доме запустения. Измученные тяготами последних лет, девушки больше не в силах были сдерживаться и горько заплакали…

Вырвавшиеся на свободу слезы текли по щекам и крупными каплями падали прямо на одежду, оставляя на ней мокрые пятна. Эти слезы окончательно примирили их с действительностью и с той жизнью, которую им предстояло начать заново в этой квартире. Это было нелегко, потому что каждая мелочь в ней служила постоянным напоминанием об их прошлой жизни и о тех, кому уже никогда больше не суждено будет войти в этот дом.

До войны они жили в этом доме на Васильевском острове, в этой самой квартире, вместе со своим старшим братом Иваном, ставшим после смерти родителей главой семьи и опорой для своих сестер-школьниц, двойняшек Варвары и Зои. Жили Шубины очень дружно. Иван работал корреспондентом в газете с ярким названием «Красная газета», которая потом уже влилась в «Ленинградскую правду». Был он очень добрым и всеми уважаемым человеком и во всем служил примером для своих младших сестер. Сами девочки очень гордились своим братом. Часто после школы они приходили к нему в редакцию. Им нравилась суета газетных будней, и свою дальнейшую судьбу и Варя и Зоя также хотели связать с газетой. Поэтому сразу же после окончания школы сестры устроились в ту же редакцию, решив, что осенью непременно поступят в институт. Пока же они каждое утро ходили на работу, с удовольствием постигая азы будущей профессии.

Перед самой войной Иван женился. Так появилась у них в доме Светлана. Тихая, скромная и заботливая женщина, она всем пришлась по душе. По вечерам вся семья собиралась за большим круглым столом. Делились новостями, вместе строили планы. Но, к сожалению, этим планам так и не суждено было сбыться… Война, начавшаяся в июне сорок первого, безжалостно ворвалась как в их жизнь, так и в жизни миллионов других людей.

События развивались стремительно. Немецкие войска продвигались в глубь страны. У городских военкоматов стояли очереди мужчин, рвущихся в бой с фашистскими захватчиками. На улицах люди собирались у радиоточек, чтобы послушать последние вести с фронтов. Из оставшихся в городе мужчин и женщин было сформировано народное ополчение. Те же, у кого была «бронь», сутками не выходили с заводов, выпуская продукцию, необходимую фронту.

Иван теперь работал по две, а иногда и по три смены подряд и лишь иногда, уставший, на несколько часов приходил домой.

Варя с Зоей поступили на курсы медсестер, учились накладывать повязки, шины, делать уколы. Дома оставалась одна Светлана. При известии о том, что враг приближается к Ленинграду, Иван принял решение немедленно вывезти семью из города. Однако сестры категорически отказались уезжать из дома.

— Куда же мы поедем? — спрашивала Варя. — У нас же нет родственников в других городах.

Иван смотрел на жену и сестер. За последние дни они очень изменились. Сестры теперь выглядели взрослее, а во взгляде жены прежняя веселость сменилась тревогой и озабоченностью.

— Но оставаться здесь вам тоже нельзя, — ответил Иван. — Светлана ждет ребенка… Поедете в Ташкент, там живут знакомые родителей, они вам помогут с жильем. Я дам их адрес…

— А как же ты? — спросила Зоя, всегда особенно хорошо чувствовавшая настроение брата.

— Через два дня я еду на фронт, — сообщил он. И, собравшись с духом, добавил: — Собирайтесь. Времени осталось не так много, как кажется…

Тогда Иван уже наверняка знал, что их городу угрожает долгая блокада, поэтому и торопился с отправкой в тыл жены и сестер.

Им удалось выехать из города всего за день до начала блокады.

Мальчик родился в Ташкенте в сорок втором году в пасмурное февральское утро, а еще через час от потери крови умерла Светлана… Из всех событий того дня Варя почему-то особенно хорошо запомнила коридор ташкентского госпиталя. Сестры долго стояли там, прижавшись к холодным белым стенам. Все случившееся казалось тогда страшным сном. Вытирая слезы, Зоя сказала, что они теперь просто обязаны быть сильными и мужественными, ведь у них на руках малыш, который сейчас так в них нуждается…

В госпитале им тогда все помогали, каждый приносил, кто что мог — молоко для малыша, одежонку и небывалую редкость в те тяжелые годы — пеленки…

Первое время было очень тяжело. Мальчик родился слабеньким. Варя и Зоя по очереди дежурили возле него. Уже много позже они признались друг другу, что в те дни и сами не верили, будто ребенок выживет.

В короткие минуты отдыха сестры мечтали только о том, чтобы поскорее кончилась война, брат вернулся домой и поскорее увидел, какой у него родился сын. О ребенке они сразу же написали брату, а вот о смерти жены не смогли ему сообщить… Но ответа на письмо почему-то не было. И вообще — за всю войну они ни разу не получили от брата ни одной весточки. Правда, они утешали себя тем, что почта работает плохо, да и точного места, где воюет брат, они не знали. Однако обе твердо верили, что он обязательно вернется домой живым. Тогда втроем они обязательно поставят маленького Сашу на ноги. Зная желание брата назвать ребенка в честь их отца Александром, они сразу же стали называть новорожденного племянника Сашенькой. Девушки чувствовали ответственность перед братом и изо всех сил старались быть сильными и мужественными. Сильными и мужественными…

Когда в январе сорок четвертого с Ленинграда была снята блокада, Варя и Зоя хотели немедленно вернуться домой. Но все окружающие в один голос уговаривали девушек задержаться — и им, и малышу в теплом и сытом по тем временам Ташкенте было значительно лучше, чем пришлось бы в их родном городе, обескровленном войной. Обе они тогда работали в госпитале, маленький Саша все время был рядом с ними. Поэтому на последующие полтора года сестры отложили разговоры о переезде, только регулярно писали письма брату.

Но вот наступил победный сорок пятый. Так и не дождавшись весточки от Ивана, девушки стали собираться в путь. Вместе с племянником они готовились вернуться в свой дом на Васильевском острове, оставляя обретенных друзей — ведь впереди их ждали дом и долгожданная встреча с братом.

Их нехитрые пожитки уже были собраны, когда всего за день до своего отъезда в Ленинград девушки получили наконец-то письмо. В нем говорилось, что их брат, военкор Иван Александрович Шубин, погиб еще в декабре сорок первого.

Много лет спустя им в руки попадет старая, пожелтевшая от времени фотография. На ней были запечатлены бойцы Первого Белорусского фронта накануне боя. Среди незнакомых лиц Зоя Александровна первой узнает Ивана. Судя по полустертой записи на обороте карточки, сделана она была как раз за день до его гибели…

 

Глава 2

Послевоенный Ленинград начал понемногу оживать. Конечно же, израненный немецкими снарядами, с темными, отвыкшими от яркого света улицами, он тогда сильно отличался от прежнего города на Неве, но все же с каждым днем он становился все более узнаваемым. Постепенно стирались с его лица уродливые приметы военного времени — белые полоски бумаги, наклеенные крест-накрест на оконные стекла еще в самом начале войны, и сделанные краской надписи на стенах домов, указывающие путь в бомбоубежище.

Спустя несколько дней после своего возвращения Варя и Зоя пришли в редакцию газеты, в которой когда-то работал и их брат, а потом и они сами. К счастью, редакция не пострадала и располагалась по тому же адресу, что и до войны.

Многие из работников их газеты не вернулись с фронта. Позднее в редакции был вывешен почетный список, в котором указывались имена военных корреспондентов, погибших в боях за Родину. Среди них было и имя их брата.

Девушки любили свою работу, а теперь, после гибели брата, считали своим долгом продолжить его дело. Вот только о поступлении в институт им пришлось на некоторое время забыть. Во-первых, институты еще не открылись после войны, а во-вторых, ребенок занимал все их свободное время. Но девушки не расстраивались, так как были уверены — когда-нибудь они обязательно поступят. А пока все их мысли и желания сводились только к одному — поставить племянника на ноги.

Маленький Саша понемногу начал привыкать к Ленинграду, хотя многое в этом городе было ему поначалу непривычным. Высокие каменные дома, многолюдные проспекты, строгие прямые улицы. И конечно же вода… Вообще, такое количество воды он видел впервые в своей жизни. Нева, Фонтанка, Мойка, а также множество каналов, названия которых сразу и не запомнишь!

Квартира была довольно просторной — три комнаты располагались на седьмой линии Васильевского острова, в старом доме какого-то непонятного оттенка — не то бежевого, не то серого. В первое время квартира казалась Саше огромной. Большие комнаты с высокими потолками, длинный коридор, в котором можно было бегать — все было непривычно просторным. Там, в Ташкенте, они жили втроем в одной маленькой комнате в небольшом доме, расположенном на одной из окраин города. Кроме них там обитали еще две семьи, эвакуированные из Москвы, так что народу было много. Однако, как ни странно, места хватало всем. Из своих обрывочных воспоминаний о том времени Саше отчетливо запомнились растущие в саду деревья, на которых росли маленькие оранжевые, очень вкусные плоды.

Да и климат в Ленинграде значительно отличался от того, к которому привык мальчик. Первое время ему не хватало солнца, тепла и больших, раскидистых деревьев, в тени которых Саша любил играть. Но со временем он приспособился к новой жизни в большом городе. Ведь дети, в отличие от взрослых, гораздо быстрее приспосабливаются к новым местам, так что уже совсем скоро он ко всему привык.

Жизнь в послевоенные годы была для всех очень непростой. Не хватало продуктов, одежды, других товаров. И Варе, и Зое частенько приходилось перешивать что-нибудь племяннику из своих старых платьев. Как-то, будучи уже в возрасте, Зоя Александровна вспомнила, как однажды, желая побаловать Сашу, выменяла отрез новенького крепсатена на сгущенное молоко. Тогда так многие делали…

…Шумел старый примус… Тополя за окном, повинуясь временам года, последовательно меняли наряды, одеваясь то в зеленые, то в желто-бурые платья…

Со временем боль от потери брата и его жены немного притупилась и уже не была такой острой. Хотя, возможно, происходило это во многом благодаря Саше. Девушки понимали, что мальчик остался без родителей, и, как могли, старались восполнить эту утрату. Варя и Зоя чувствовали ответственность перед памятью брата и мечтали воспитать мальчика таким, каким бы наверняка его хотел видеть сам Иван — хорошим, честным человеком. Кроме того, малыш был необыкновенно похож на своего отца. Буквально во всем: в улыбке Саши, в его взгляде, в жестах — сестры видели Ивана, и с каждым годом это сходство становилось все более и более заметным.

Сорок девятый год… Вот, пожалуй, именно этот год можно назвать одним из самых важных в судьбе Саши Шубина.

В том году произошла целая цепочка событий, которые впоследствии послужили причиной того, что Саша выбрал свой, единственный и верный для него путь.

А началось все с того, что однажды студеным зимним днем он сильно простудился. Затем простуда как-то незаметно перешла в воспаление легких, и в результате Саша оказался надолго прикованным к постели. Варя и Зоя попеременно дежурили возле него, отпаивали разными отварами, ставили компрессы. Каждый день к Саше приходила медсестра делать уколы. Когда кризис, наконец, миновал, все вздохнули с облегчением. Впереди было выздоровление.

Как-то Варе пришла в голову мысль, что неплохо было бы придумать, чем занять Сашу на время их отсутствия. Сестры посоветовались и решили купить ему альбом и карандаши… Впоследствии Александр Иванович не раз шутя говорил, что стал художником благодаря болезни. Потом он уже серьезно добавлял, что судьба каждому дает шанс обрести себя в этой жизни, главное — вовремя это понять…

Вообще, Сашины неординарные способности к рисованию впервые были замечены в начальных классах. После уроков он оставался на дополнительные занятия в школьном кружке, который вел их учитель, Михаил Семенович. Фамилию его, да и самого Михаила Семеновича, Саша помнил довольно смутно. Помнил только, что тот носил очки с круглыми стеклышками и забавно ругался, если что-то в работах мальчиков ему не нравилось. Михаил Семенович выделял Сашу из всех детей, посещавших кружок. Потом Саша всегда с благодарностью вспоминал о своем первом учителе. Ведь кто знает, как бы сложилась его судьба, не будь тогда тех уроков…

Незаметно Саша взрослел, постепенно превращаясь из маленького розовощекого мальчика в молодого человека. Учеба в школе давалась ему легко. Правда, из всех предметов ему больше всего нравились история, литература и конечно же рисование. К точным наукам он не испытывал интереса, хотя и старался не отставать от товарищей. После школьных занятий, с картонной папкой в руке, Саша шел в кружок изобразительного искусства, где чувствовал себя гораздо уверенней, чем на уроках физики или геометрии.

Среди его рисунков было много городских пейзажей. Стройные колонны Исаакия, уютные уголки Летнего сада, фрагменты городских мостов… Ленинград в золоте осенних листьев. Или завьюженный, морозный город. Ленинград, опьяненный дурманом белых ночей… Саше удавалось верно передать на бумаге настроение города, потому его рисунки радовали глаз. Он постоянно ощущал и умел передать невидимую, но очень крепкую нить, связывающую человека с родным городом. И эта связь напоминала собой естественную связь ребенка с матерью, а это самая вечная и самая прочная связь из всего существующего на земле…

Как-то после уроков Сашу вызвали в школьный комитет комсомола. Ему несколько раз уже приходилось бывать там то по поводу задания, связанного с оформлением газеты к празднику, то по поводу подготовки к районной выставке. Вот и на этот раз он подумал, что ему опять предстоит рисовать лозунги или тематические картинки.

Секретарь школьной комсомольской организации Олег Кошель сидел за длинным столом, за которым обычно проводились заседания комитета, и что-то писал.

— Проходи, Шубин, — сказал он, не отрываясь. — Садись.

В комнате было тихо.

— Я вот о чем хотел с тобой поговорить, Шубин, — начал Олег, дописав последнюю строчку. — Ты в комсомол думаешь вступать или нет?

— В комсомол? — переспросил он, растерянно глядя на секретаря.

— Ну да. Ты же у нас активист, газеты делаешь. На художественных выставках и в районе и по всему городу побеждаешь, а не комсомолец… Нехорошо это, Шубин.

Надо сказать, что оформление газет не вызывало у Саши особого восторга. Если газеты к Новому году он делал с хорошим настроением, то газеты, допустим, к очередной победе Социалистической революции, пестрящие броскими и глупыми, на его взгляд, лозунгами, вызывали у него волну стойкого неприятия.

— Я как-то не думал об этом… — только и сумел он сказать.

— А ты подумай. Вот, кстати, возьми Устав. Почитай, ознакомься, так сказать, — сказал Олег и добавил многозначительно: — Мы рассчитываем на тебя, Шубин. Помни об этом. Пока иди…

Целую гамму совершенно разных чувств испытывал Саша, выходя из комсомольской комнаты.

Здесь было и негодование по поводу такого бесцеремонного навязывания неинтересных ему новых обязанностей, и возмущение неприкрытой уверенностью в том, что Саша поступит именно так, как они хотят, и боязнь неприятных последствий в случае его отказа…

Но было и еще кое-что, что он мог потерять, если откажется… Дело в том, что Саша уже год был тайно влюблен в Зину Шмелеву, симпатичную темноволосую девушку и к тому же активную комсомолку, учащуюся в параллельном классе. Это было только первое, робкое чувство, и Саша боялся признаться в нем даже самому себе.

Зина вела протоколы всех комсомольских собраний и поэтому часто сидела в комсомольской комнате за маленьким столиком, возле стоящего в углу знамени. Именно эта влюбленность и объясняла Сашину «активность» в изготовлении стенгазет. Не решаясь объясниться с Зиной, он лишь издали позволял себе смотреть на ее аккуратно заплетенные косы, надеясь, что когда-нибудь Зиночка заметит его и сама первая заговорит с ним. Дома все стены в комнате Саши были увешаны ее карандашными портретами.

Зина была одержимой комсомолкой. Она просто бредила теорией марксизма-ленинизма, а ее речь частенько напоминала лозунги. Она презирала тех, кто не занимался общественной работой, и яростно клеймила их позором на заседаниях комитета комсомола. Кроме того, она вела непримиримую борьбу с прогульщиками, тунеядцами и двоечниками. Единственное, что могло смягчить ее сердце, было горячее рвение вступить в ряды ВЛКСМ, показав себя со всех сторон достойным кандидатом на это почетное звание.

Саша понимал: если он по какой-либо причине не пройдет это испытание, то может навсегда забыть о Зине Шмелевой…

Выйдя от секретаря, он растерянно повертел в руках тонкую брошюрку с крупными буквами «ВЛКСМ» и профилем Ленина, потом открыл первую страницу. И понял, что выучить наизусть эти сухие, безликие фразы он просто не в состоянии.

Однако в комсомол его тем не менее приняли. Видимо, сказалось то обстоятельство, что отец погиб на войне. Учли также его постоянное участие в оформлении школьных стенгазет и победы на районных конкурсах рисунка. Приняли, взяв с него слово, что в ближайшее время он обязательно выучит наизусть те страницы, которые сейчас знал не очень твердо.

Что же касается Зины Шмелевой, то она так и не обратила на Сашу никакого внимания. Ее интересы, по-видимому, были все же направлены в будущее, когда весь мир без остатка признает правоту марксистско-ленинской теории и достигнет-таки коммунизма. Приколов комсомольский значок, Саша первое время старался почаще попадаться Зине на глаза, надеясь поговорить с ней. Но все было напрасно. Оставалось только признать свое поражение и отступить. Портреты девушки какое-то время еще висели в комнате Саши, каждый день напоминая ему о неприступном оригинале. Потом он их все же снял, а на освободившиеся места повесил несколько репродукций с картин художников итальянского Возрождения. Со временем шедевры полностью стерли воспоминания о висевших на этом месте портретах первой неразделенной любви…

Школьные годы промелькнули, как одно мгновение, и для Саши наступило время, когда нужно было определить свой дальнейший путь.

Впрочем, этот дальнейший путь был выбран им еще задолго до окончания школы — в тот момент, когда мальчик получил в подарок первый альбом для рисования.

Сейчас он просто не мог себе представить жизни без холстов, кистей и красок. Это было просто необходимо ему как воздух, которым он дышал, как любимый город с его белыми ночами… Он приходил домой и, тихонько пробравшись в свою комнату, чтобы не разбудить теток, падал на кровать, а в голове проносились вихрем мечты о будущем. Он видел себя стоящим возле холста… В руке его палитра. Вот он касается кистью краски и… И не было для него большего счастья, чем наблюдать, как движения его руки рождают чей-то лик на фоне пейзажа, окрашенного последними лучами солнца… Такое же упоение, должно быть, испытывал и его кумир, создавая своих мадонн. Саша испытывал благоговейный трепет перед картинами великого Рафаэля, изучал каждый сантиметр полотен…

Наступил май. Совсем скоро десятиклассникам предстояло сдавать выпускные экзамены. Не за горами было и поступление в институты. Теперь они уже не гуляли допоздна, а все чаще садились за учебники. Надо готовиться!

Готовился к поступлению и Саша. В отличие от своих одноклассников, его не мучил вопрос, куда пойти учиться, так как свой выбор он сделал намного раньше других. Как только настала весна, он отправился на Таврическую улицу, где располагалось Художественное училище. С волнением открывал он дверь старого здания, в стенах которого учились великие мастера живописного искусства. Растерянно шел он по старым просторным коридорам, где на стенах висели работы учащихся. Внимательно рассмотрев их, Саша не мог не признать: здесь учатся очень талантливые люди. Однако это обстоятельство не смутило его — наоборот, вселило в него еще большую уверенность, где именно его место.

Оглядевшись вокруг, он стал ждать, не пройдет ли кто мимо, у кого можно будет узнать о порядке поступления. Ждал он недолго. Буквально через минуту он увидел какого-то студента с картонной папкой в руках.

— Не подскажете, где можно узнать про поступление? — обратился к нему Саша.

— Этажом выше, там будет доска объявлений, а справа от нее дверь. Туда вам и нужно, — вежливо ответил студент и заспешил дальше.

— Спасибо, — сказал ему вслед Саша и пошел в указанном направлении.

Найдя нужную дверь, Саша постучал. Но за дверью было тихо. Подождав еще немного, он вошел в большую светлую комнату. Так же, как и в коридорах, здесь тоже на стенах висели рисунки и даже несколько небольших картин. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидела молодая женщина в строгом коричневом костюме и что-то писала. Увидев вошедшего, она подняла голову и вопросительно посмотрела на юношу.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— Здравствуйте. Что вы хотите? — быстро спросила она.

— Я насчет поступления…

— Понятно, — деловым тоном сказала женщина. — Берите бумагу и пишите.

Около получаса Саша записывал все, что ему было нужно сделать для подготовки к вступительному экзамену. Проверив еще раз написанное, Саша поблагодарил женщину и вышел из комнаты. Напоследок он еще раз прошелся по зданию, учиться в котором теперь стало для него целью и смыслом жизни.

Он обязательно добьется своего, думал Саша по дороге домой. У него хватит и желания, и способностей, и упорства в достижении цели. Он был почему-то уверен: все обязательно получится, как только он начнет учиться…

 

Глава 3

Утро было пасмурное, тяжелые свинцовые тучи не пускали в город солнце. Первая неделя октября выдалась на редкость холодной и дождливой.

В коридорах училища было темно. Войдя в аудиторию, Викентий Ларионович Вольский повернул выключатель. Тотчас вспыхнули ярким холодным светом лампы на потолке. За все время своей преподавательской деятельности особенно нелегко давались ему утренние лекции, да еще при такой мрачной осенней погоде.

Заняв свое место за столом, он оглядел присутствующих учеников.

— Доброе утро, товарищи. Ну, давайте начнем. Тему сегодняшнего занятия я хотел бы посвятить масляным краскам.

Говорил он, стараясь придать своему голосу в это совсем нерадостное утро бодрые интонации и доставая тем временем из большого портфеля подготовленные материалы.

— Давайте для начала совершим небольшой экскурс в прошлое. Существуют исторические факты, которые говорят, что до того времени, когда человечество узнало о масляных красках, древние художники использовали в своих работах вещества минерального или органического происхождения, которые позднее назывались пигментами.

Для обогащения своей палитры новыми цветами применялись и вещества растительного происхождения. Это могли быть листья или корни, содержащие красящее вещество. Но все же надо признать, что палитра старых мастеров была в те времена не богата цветами. Белый пигмент, или свинцовые белила, красный и зеленый, получаемые из особой почвы, а также желтая краска. Используя, к примеру, уголь, получали черный цвет. Ну и конечно же путем смеси органических пигментов живописцы получали необходимые оттенки. Этого, разумеется, было недостаточно. Поэтому художники были в постоянном поиске все новых и новых пигментов…

Негромкий голос Викентия Ларионовича хорошо был слышен в аудитории.

Не имея собственных детей, преподаватель искренне считал учеников своими детьми, жил их радостями, помогал преодолевать трудности, гордился их успехами. Они платили ему той же монетой, любили его, он всегда был в окружении самых талантливых студентов.

Такая взаимная привязанность вызывала зависть у многих коллег Вольского. Кроме того, его лекции были построены интересно, а новая информация подавалась так умело, в результате даже очень сложный материал легко запоминался. Лекции же других педагогов зачастую проигрывали, были унылы и скучны.

На собраниях преподавательского состава в его сторону нередко звучали упреки в том, что он заводит себе любимчиков и, занимаясь с ними дополнительно, не уделяет внимания другим студентам, не вошедшим в «круг избранных». Такое поведение, на взгляд завистливых коллег, было недостойно советского учителя.

Вольский игнорировал эти выпады, считая для себя недостойным оправдываться. Оскорбленные коллеги даже грозились написать коллективную жалобу в Министерство по образованию. Но и в этом случае поведение его нисколько не менялось. Правда, дальше словесных угроз дело не заходило — все ограничивалось лишь «проработкой» на собраниях…

Учеба Саши шла своим ходом. Шаг за шагом постигал он все тонкости живописного искусства.

Ему нравилось училище, а сознание того, что из этих стен вышли многие талантливые художники, ставшие впоследствии знаменитыми, кружило голову. За время учебы Саша успел привыкнуть и привязаться и к новым своим товарищам, и к педагогам. Но, несмотря на то, что преподавательский состав художественного училища состоял из достойных и компетентных в своем деле специалистов, все же самыми любимыми для него были занятия Викентия Ларионовича. Да и сам Вольский явно благоволил талантливому юноше, так что их симпатия была взаимной.

В характере Саши Шубина была одна особенность, которая проявлялась еще с детства, — он видел людей в каком-либо цвете. Допустим, своих теток, Варю и Зою, он видел в грустном лиловом, а родителей, которых он не знал, навсегда окутала прозрачная голубая дымка. Дворник Захар представлялся ему в зеленом цвете… Интересно, но это цветовое видение людей и событий потом всегда будет присутствовать в его работах.

Купив себе в художественном магазине две палитры, Саша вечерами тренировался, смешивая краски, чтобы получить тот или иной цветовой тон или оттенок. Жирная, маслянистая субстанция легко выдавливалась из тюбика и ложилась на палитру. Было интересно наблюдать за тем, как синий и желтый комочки при смешивании превращались в зеленый, а синий и красный — в фиолетовый. Беря за основу три чистых цвета — красный, желтый и синий, примешивал к ним по одному какому-то иному цвету. В самом начале он начинал смешивать только два цвета, потом усложнил задачу, перейдя к смешению трех красок. Полученные результаты Саша записывал в блокнот, который потом тщательно изучал. Если же ему не удавалось получить тот или иной оттенок, просиживал до ночи, пытаясь найти ошибку. Когда не удавалось справиться самому, на следующий день он показывал свои записи Викентию Ларионовичу, и тот охотно помогал юноше справиться с задачей, давал полезные советы.

Комната юного художника теперь напоминала мастерскую. На столе — разложены краски и кисти, аккуратная стопа больших листов бумаги. Книжные полки, висевшие на стенах, были заставлены учебниками по искусству. Многое из написанного в тех учебниках было еще ново и непонятно, но Саша с завидным упорством продолжал снова и снова перечитывать трудные страницы. Причем некоторые правила, принятые в живописи, он просто запоминал как не требующую доказательств аксиому.

Зима прошла для Саши незаметно. Как-то не запомнилось ничего, кроме прочитанных учебников и листов бумаги, которые превращались потом в рисунки и наброски, а также холстов, на которые он накладывал свои первые мазки. Его пальцы теперь пахли растворителем, а в кожу рук и под ногти прочно въелась краска.

Зачеты и экзамены он сдавал на «отлично», педагоги хвалили его и ставили в пример остальным. Однако особенно важными для Саши были похвалы Викентия Ларионовича Вольского. Именно к его мнению он особо прислушивался и следовал всем рекомендациям старого мастера.

Саша похудел за зиму, стал еще привлекательнее, носил свободные рубашки и шейные платки. Теперь все чаще раздавались у него за спиной печальные девичьи вздохи, однако сердце его оставалось глухо ко всем знакам внимания, которыми так щедро одаривали его сокурсницы…

Подходил к концу трудный учебный год, надвигались долгожданные летние каникулы.

Как-то вечером Саша сидел на Кировском мосту, ныне это Троицкий мост, как раз напротив Петропавловской крепости. С этого ракурса вид, по мнению Саши, был наиболее удачным. Крепость, освещенная солнцем, хорошо видна. Она не казалась такой уже мрачной, какой была на самом деле. Рисунок был почти закончен, оставалось только несколько последних штрихов, чтобы показать блеск золотого шпиля.

— Сашка! Вот ты где! Мы тебя по всему городу ищем, а ты здесь, значит, прячешься!

Голос, прозвучавший неожиданно громко, заставил Сашу вздрогнуть. Обернувшись, он увидел Михаила, товарища по училищу.

— А что случилось? — удивился Саша.

— Да ничего не случилось. Эй, ребята! Он здесь! — закричал Михаил.

И уже через секунду веселая компания окружила юношу.

— Пошли с нами, Саша! — предложили ребята.

— Это куда же? — с видимым неудовольствием спросил он друзей, внезапное появление которых помешало ему закончить работу.

— Да ты не злись! У Алины день рождения, мы сейчас идем к ней. Вот только тебя искали… — объяснил Михаил.

— Я не могу сейчас…

— Брось! Как это — не могу? — настаивал Михаил. — Пойдем, там весело будет! Ну, решайся.

— Да мне работу закончить надо… Идите без меня, — стоял на своем Саша.

— Да ты что? А ну, ребята, давайте поднимем его!

И не обращая внимания на протесты, компания чуть ли не силой потащила Сашу с собой.

Алина жила недалеко, на улице Воинова, которая сейчас называется Шпалерной. Всю дорогу Саша ворчал, обещая Мише, что все равно скоро уйдет…

…Дверь квартиры Алины открыла незнакомая девушка с большими голубыми глазами, которые вопросительно смотрели на пришедшую компанию.

— Здравствуйте, прекрасная незнакомка! — приветствовал ее Михаил. — Надеюсь, мы не ошиблись — здесь отмечают день рождения?

— Здравствуйте, вы не ошиблись, — чуть смутившись, девушка пригласила ребят войти.

В это мгновение на пороге появилась виновница торжества — Алина.

— Ребята! Ну где же вы ходите? Мы уж вас заждались!

— Прости, Алечка, искали этого гения, — с такими словами Михаил вытолкнул вперед Сашу. И добавил: — Хотели уж без него обойтись, да все-таки встретили — рисовал, как всегда, в гордом одиночестве.

Саша виновато улыбнулся:

— Извини, Аля. С днем рождения тебя!

— Да ладно уж, — засмеялась она. — Проходите скорее в комнату!

Алина открыла дверь в гостиную, и тотчас в глаза всем брызнул яркий свет люстры.

Войдя в комнату, первое, что увидели гости, был длинный стол, стоявший прямо посередине и уставленный едой. Посреди всяких вкусностей возвышалось огромное блюдо с румяными пирогами.

— Алька, откуда пироги-то? — спросил Михаил.

— Верина мама прислала, — ответила Алина.

— А кто такая Вера?

— Вера — моя подруга. Вера! — крикнула она. — Ну, где же ты? Иди сюда скорей!

В комнату вошла встречавшая гостей девушка. При ярком свете стало отлично видно, что она — настоящая красавица. Густые каштановые волосы были собраны в пышный хвост. Платье подчеркивало стройную фигуру, во всем облике чувствовалось природное изящество.

— Знакомьтесь: Вера, моя подруга. Приехала вчера из Москвы, у них уже закончились занятия. А это, Верочка, и есть моя студенческая группа.

— Очень приятно, — улыбнулась Вера.

Пока шло знакомство, Саша, не отрываясь, смотрел на нее. Девушка явно заинтересовала его.

— Так, быстрее все за стол! — распорядилась тем временем Алина.

Как-то само собой получилось, что Вера и Саша оказались рядом.

Она в незнакомой компании, видимо, чувствовала себя не очень уютно. Да и в живописи девушка особо не разбиралась, поэтому разговоры за столом были ей непонятны.

— Ну что, загрустили? — заметил это Саша и объяснил: — Художники — народ своеобразный. Не интересно вам с нами?

— Да нет, ничего… — ответила Вера. — А вы, значит, тоже будущий художник?

— Да. Хотите, я вам рисунок подарю? — предложил Саша.

И, достав свою папку, он стал перебирать сложенные там рисунки.

— Можно мне посмотреть? — робко спросила Вера.

— Пожалуйста, только здесь не все готовые. Смотрите…

— Можно мне взять этот? — выбрала Вера.

— Конечно…

Весь оставшийся вечер он следил только за Верой и как-то неожиданно для себя предложил ей встретиться на следующий день. Девушка согласилась…

Со временем неловкость исчезла. Забыв о былой скованности, оба говорили без умолку, удивляясь легкости общения друг с другом. Выяснилось, что у них много общего. Оба, например, любили лето и не любили крепкий сладкий чай. Им обоим больше нравились собаки, чем кошки. И они просто с ума сходили от последнего ноктюрна Шопена.

Стоя на Дворцовом мосту, Саша, показав на Васильевский остров, сказал:

— Там я живу…

— На Васильевском? — переспросила Вера.

— Да… Вместе с тетями, сестрами отца.

— Почему с тетями? А родители? — поинтересовалась Вера.

— Я их не помню совсем, — ответил Саша. — Отец на войне погиб, а мама умерла, когда меня родила, в эвакуации… Они меня с детства воспитывали — тетя Варя и тетя Зоя.

— Понятно…

Вера смутилась и замолчала, не зная, что говорить дальше. Саша тоже молчал. Облокотившись о каменный парапет, он, не отрываясь, смотрел на Неву. В неярких лучах заходящего солнца вода, казалось, отливала золотом. Наступала пора белых ночей…

— Ты своих тетей, наверное, очень любишь? — спросила Вера после паузы.

— Очень. Они — вся моя семья, кроме них у меня никого нет… — подтвердил Саша. — Ну, пойдем дальше? Ты не устала?

— Нет, нисколько!

И, повернув назад, они медленно пошли вдоль Эрмитажа.

— А ты с кем живешь? — обратился юноша к новой знакомой.

— С родителями. Они у меня просто замечательные!

— Верю. А кто они? Чем занимаются?

— Мама, Надежда Павловна, врач, а папа, Федор Николаевич, архитектор, — с гордостью ответила Вера. — Проектирует дома, разные здания…

Они пересекли Дворцовую площадь и скоро вышли к Михайловскому саду. Там на одной из лавочек решили немного отдохнуть.

— Так ты в педагогическом учишься? — продолжил разговор Саша.

— В педагогическом. С детства мечтала… — доверительно сообщила Вера.

— Подожди-ка, а на каком ты курсе? — вдруг спросил Саша.

— Перешла на второй. А что?

— Ничего… — улыбнулся Саша. — Значит, ты еще маленькая…

— Ничего я не маленькая, скажешь тоже, — возмутилась Вера. — Ты-то сам на каком?

— Я скоро закончу. Короче, я старше.

— Подумаешь, тоже мне — старший товарищ… — засмеялась Вера.

Ее смех был таким заразительным, что серьезный Саша не выдержал и засмеялся тоже.

— И чему же ты будешь учить детей? — спросил он, вдоволь насмеявшись.

— Собираюсь преподавать немецкий, — гордо ответила Вера.

— Немецкий? Я тоже в школе учил немецкий, только сейчас все уже забыл… — вздохнул Саша.

— Я думаю, у тебя другая задача, — задумчиво произнесла она.

— Знаешь, пожалуй, ты права, — согласился Саша. — Тот человек счастлив, который знает свое предназначение. Когда-нибудь я, может быть, стану знаменитым художником, и мои картины обязательно будут выставляться. Но где-то в глубине души мне кажется, что я живу только ради одной-единственной картины, результата всех моих трудов. И я всю свою жизнь буду идти именно к ней. Наверно, мне много трудностей уготовано, но я все же дойду. Ты мне веришь?

Вера внимательно посмотрела в глаза юноши и серьезно ответила:

— Я тебе верю!

 

Глава 4

Отношения между ними как-то незаметно переросли из дружеских в нечто более серьезное, хотя они оба еще не знали тогда, была ли это любовь или просто взаимная симпатия.

Каждый день они встречались на одном и том же месте, у первого справа всадника на Аничковом мосту. Сначала оба смущенно краснели, но уже через мгновение начинали что-то оживленно обсуждать.

Потом они гуляли по городу. Показывая Вере Ленинград, Саша старался рассказать ей какую-нибудь интересную историю, связанную с тем или иным местом. И вскоре Вера полюбила и город, и его жителей. Саша каждый раз менял маршрут, так они исходили вдоль и поперек почти весь Ленинград. А город тем временем был во власти белых ночей. Чудесное, незабываемое время, когда, словно по мановению волшебной палочки, исчезает мрак и вместо него только молочно-серая дымка окутывает притихшие улицы. Время, когда теплый летний воздух насыщен дурманом цветущей акации.

Белая ночь… Как рассказать о ней? Где найти такие слова, чтобы описать ту волшебную, таинственную перемену, которая каждый год происходит с городом в самом начале лета и лишает покоя его обитателей?

Описать словами белую ночь действительно трудно, ее необходимо хоть раз в жизни увидеть своими глазами. Почувствовать, как город погружается в странное состояние полусна-полубодрствования. В это время возможно любое чудо.

Спрятаться от белых ночей невозможно. Не спасут ни закрытые окна, ни задернутые наглухо плотные шторы. Словно какая-то неведомая сила так и тянет выйти из дома. А там… Привычные и знакомые улицы, по которым мы не раз ходили днем и которые с детства знаем как свои пять пальцев, вдруг становятся совершенно неузнаваемыми. Словно оживают старые дома и скверы. Не обращая внимания на прохожих, переговариваются друг с другом каменные скульптуры.

И тут происходит нечто совершенно непонятное — человек вдруг начинает вспоминать то, чего на самом деле никогда в своей жизни не переживал. Перед глазами встают видения прошлого, несуществующие воспоминания о каких-то поступках, людях и событиях… От этого становиться тревожно на душе, и тогда мы бежим прочь, подальше от этих незнакомых улиц, в надежде найти покой где-нибудь в тенистых аллеях Летнего сада. Но все напрасно. Там, под сенью старых деревьев, мы снова оказываемся во власти незнакомых воспоминаний, и они гонят прочь из парка — туда, где под легким одеялом из полупрозрачного тумана дремлет Нева.

И так до первых солнечных лучей блуждаем мы по городским улицам, как по своей собственной душе, пока, наконец, усталые и измученные, не возвращаемся под утро в свои дома…

Так может быть, белая ночь — это состояние души?

Как же разгадать эту тайну? Скажем сразу: это невозможно, как невозможно, допустим, постичь тайну рождения всего живого на Земле.

Впрочем, кажется, здесь вовсе и нет никакой тайны? Просто существует некое явление природы, описанное в энциклопедиях, когда центр Солнца в полночь опускается под горизонт не более чем на 7 градусов. Вечерняя заря сходится с утренней, и тогда до самого восхода длятся серые сумерки.

Но тогда отчего же жители города каждый год так ждут этих ночей? Отчего мы так радуемся, предвкушая их приход, хотя заведомо знаем, что снова будет метаться и томиться наша душа? Отчего же с таким болезненным наслаждением отдаемся мы во власть этому повторяющемуся каждый год сумасшествию? Сколько ни спрашивай, а ответа так и не будет!

— Ты снова уходишь? — спросила как-то вечером Зоя, видя, что Саша идет в прихожую.

— Да, тетя Зоя, хочу прогуляться.

— Ты ничего не берешь с собой? — удивилась она, заметив, что племянник уже который раз выходит из дома, не взяв с собой свою обычную папку для рисования.

— Да… Я скоро приду… — невнятно пробормотал Саша и торопливо вышел из квартиры.

— Опять ушел? — спросила Варя сестру.

— Да. Ничего не понимаю — куда это он ходит?

Варя вздохнула и, подойдя к окну, задернула поплотнее шторы.

— Белые ночи… — задумчиво сказала она, подумав, как сильно изменилось поведение племянника в последнее время.

— Может, он влюблен? — робко высказала Варя свое предположение.

— Не знаю, не знаю… — в голосе Зои послышалось сомнение. — С виду похоже, но, скорее всего, это что-то другое. Саша если и влюбится когда, то наверняка в какую-нибудь картину. Мне кажется, для него важнее искусства ничего нет и быть не может…

— Да, это правда… — вздохнула Варя.

Слегка касаясь лица тонкой, изящной рукой, Вера смотрела прямо перед собой. Она казалась немного задумчивой, но в уголках нежных губ все же едва заметно проступала улыбка. Густыми волнами ее прекрасные волосы падали на плечи. Не хватало только одной детали — ее любимой ленточки на голове, но через минуту и она появилась, завершив собой портрет. Саша провел по нему рукой, ощутив пальцами шероховатую поверхность бумаги. Вера…

Телефонный звонок прервал его мысли.

— Да, Викентий Ларионович, здравствуйте, — откликнулся он на звонок.

— Саша, ты не занят сейчас? — спросил Вольский.

Саша замялся, не зная, что ответить. До встречи с Верой оставалось не так уж и много времени, и опаздывать на свидание он никак не хотел.

— Понимаешь, Саша, — стал объяснять Викентий Ларионович. — Ко мне из Москвы приехал мой старинный друг, Федор Иванович Постников, известный реставратор и, кроме того, весьма интересный человек… Словом, я тебя хочу представить ему, а заодно ты можешь показать ему свои работы. Как ты на это смотришь?

— Понимаете, Викентий Ларионович, — слегка замялся Саша. — У меня назначена встреча, поэтому, если можно, я к вам зайду совсем ненадолго…

— Приходи, мы тебя ждем, — согласился Вольский. — И захвати с собой папку с рисунками…

Пока автобус шел по Лиговскому проспекту, небо заволокло тучами, обещающими скорый ливень. Выйдя на остановке, Саша направился в Свечной переулок. Поднявшийся ветер поднимал с тротуара тополиный пух. Прибавив шаг, Саша очень скоро оказался в просторном подъезде с широкими лестничными пролетами. Дверь квартиры на звонок открыла женщина средних лет, по-видимому жена Викентия Ларионовича. Волосы ее были убраны в высокую прическу, а под белоснежным воротничком платья красовалась изящная камея.

— Добрый день, — поздоровалась она. — Вы, наверное, Александр?

— Да… Здравствуйте! Я к Викентию Ларионовичу.

— Очень приятно, молодой человек. Меня зовут Елена Михайловна, я жена Викентия Ларионовича. Муж много рассказывал мне о вас, вы — его самый любимый ученик. Потому что самый талантливый… — улыбнулась хозяйка дома.

Саша смутился. Заметив это, Елена Михайловна сказала:

— Не смущайтесь, проходите в комнату, а я пока чай приготовлю.

Комната, которую занимали Вольские, была очень просторной, разгороженной высокой деревянной ширмой. По краю ширмы проходила затейливая резьба — по всему было видно, что ширма эта довольно старая и сделана, скорее всего, еще в прошлом веке. Разгородив комнату, супруги получили, таким образом, и спальню, и гостиную. В «гостиной» стоял массивный кожаный диван, частично протертый от времени, и большой круглый стол. Над столом на длинной цепочке висел оранжевый абажур с бахромой по краям.

Но все это Саша разглядел позже. В первую минуту его внимание привлек сидящий на стуле возле окна незнакомый человек лет сорока, с короткой, аккуратно подстриженной бородкой. Увидев вошедшего юношу, Вольский и его гость поднялись ему навстречу.

— Вот, знакомься, Федя, это вот и есть Саша, — представил хозяин своего ученика. — А это, Сашенька, Федор Николаевич Постников.

Когда все поздоровались, разговор возобновился.

— Саша, я хочу, чтобы ты показал Федору Ивановичу свои работы. Ты принес свою папку? — спросил Вольский.

— Да, но здесь не самые удачные… — предупредил на всякий случай Саша.

— Ничего, давай сюда.

Вольский взял у Саши папку и передал ее Федору Ивановичу. Тот неспеша стал рассматривать ее содержимое, а потом с интересом взглянул на Сашу, сообщив:

— Ну что ж, работы очень хорошие. У вас явно есть талант, молодой человек!

— Спасибо, — скромно ответил Саша.

Однако по всему было видно, что похвала была ему очень приятна.

Викентий Ларионович, до этого молчавший, улыбнулся и, обращаясь к Постникову, сказал:

— Вот, Федя, что я тебе говорил: это действительно очень одаренный молодой человек. Гордость училища.

— Викентий Ларионович… — Саша попытался прервать учителя, совсем смутившись.

— Я так говорю, Саша, — продолжал Вольский, — потому что знаю: этим я тебя не испорчу, ты не такой… А ты, Федя, приходи завтра в училище, там другие Сашины работы висят — посмотришь.

Постников вздохнул:

— К сожалению, я скоро уезжаю…

— Вот как?.. А я-то думал — погостишь у нас, — расстроился Викентий Ларионович. — Куда на этот раз путь держишь?

— Опять туда же, на Соловки.

— На Соловки? — удивился Саша. — Зачем? За что это вас?..

У него был такой удивленный и одновременно испуганный вид, что пожилые художники, не выдержав, рассмеялись.

— Там идет реставрация Соловецкого кремля, — пояснил Постников. — Я там работаю.

— Но там же…

Саша хотел сказать, что там находится лагерь особого назначения, но Постников без труда угадал его мысль.

— Уже нет, — успокоил его Федор Николаевич. — Там сейчас ведутся реставрационные работы.

— Это, должно быть, очень интересно, — заметил вслух Саша.

— Да, очень интересно, — согласился Постников. — Если хочешь, могу взять тебя с собой.

— Правда?! — выдохнул Саша.

От радости у Саши загорелись глаза. Неужели не шутит?! Но вид и у Постникова, и у Вольского был, надо сказать, весьма серьезный. Тут Саша совсем растерялся, не зная, как и что сказать.

— Правда, — подтвердил, улыбаясь, Постников. — Работы там всем хватит.

Тут дверь в комнату открылась, и вошла Елена Михайловна, держа в руках поднос с чаем. Только тут Саша вспомнил о времени. Взглянув на часы, он торопливо поднялся:

— Извините, мне пора…

— Куда же вы, Саша, а чай? — Елена Михайловна попыталась остановить юношу.

— Я бы с удовольствием, но меня ждут, — виновато ответил Саша.

Викентий Ларионович поднялся его проводить.

— Жаль, что ты не можешь еще немного побыть с нами, но все равно — я рад, что ты навестил нас. Я перезвоню тебе позже.

— Конечно, Викентий Ларионович. До свидания.

— Если надумаете, дайте мне знать через Викентия Ларионовича, — сказал на прощанье Постников. — Рад был познакомиться с молодым талантливым художником.

— Спасибо, — ответил польщенный Саша, прощаясь и со всех ног бросаясь бежать, боясь опоздать на свидание.

Первые капли прибили сухую пыль на тротуарах. Дождь, постепенно усиливаясь, через несколько минут перешел в освежающий летний ливень. Льющиеся с неба потоки умыли уставший от жары город, отчего он сразу посвежел. От прежней духоты не осталось и следа.

Стоя под аркой старого дома на Мойке, где они с Сашей прятались от дождя, Вера смотрела, как тяжелые капли весело подпрыгивали на асфальте. Улица быстро опустела, не было видно ни одного прохожего — все попрятались кто куда. Вера взглянула на небо в надежде, что дождь скоро кончится, однако все вокруг было затянуто низкими грозовыми тучами.

— Ну вот, пропала прогулка… — тихо сказала она.

— Вера… — прошептал Саша.

— Что?

Вера вопросительно взглянула на него.

— Я тебя люблю, Вера, — глядя ей в глаза, тихо проговорил Саша.

Вера удивленно смотрела на него, как будто не верила своим ушам. Она не произнесла в ответ ни слова. Между тем июньский воздух наполнился влагой, стало прохладно. Саша снял пиджак и укрыл им Веру.

— Почему ты молчишь? — не выдержал он. — Скажи, а ты… Ты любишь меня?

Вера молчала.

— Прошу тебя, не молчи… Ответь мне…

— Да… — чуть слышно прошептала Вера.

Где-то вдалеке раскатисто прогрохотал гром. Начиналась первая летняя гроза…

 

Глава 5

Время волшебных белых ночей подходило к концу. Взбудораженный город постепенно успокаивался и скоро зажил своей обычной жизнью.

С каждым днем Саша и Вера все больше и больше привязывались друг к другу. Теперь встречи казались им все короче, а время до следующего свидания — длиннее.

— Я хочу тебя познакомить с моими тетями, — сказал как-то Саша.

— Правда? — обрадовалась Вера. — А когда?

— Давай прямо сейчас!

Вера удивленно посмотрела на него, однако не стала возражать. Ей было очень интересно увидеть Сашину семью, обстановку, в которой он жил, словом, узнать о нем как можно больше.

Доехав до Васильевского острова, они пересели на другой автобус и какое-то время ехали по прямым, как нарисованные линии, улицам. Вышли они на остановке, которая располагалась напротив старой, потрескавшейся от времени церковной ограды. Сама церковь пряталась среди таких же старых разросшихся лип и была абсолютно не видна с улицы.

— Ну, вот и мой дом, — Саша показал на стоявший рядом с церковью большой жилой дом.

Войдя в подъезд, Вера вдруг почувствовала волнение, ей захотелось немедленно бежать отсюда, и если бы Саша не держал ее за руку, она тут же пустилась бы наутек.

Открыв ключом дверь, Саша пропустил Веру вперед. В прихожей было темно.

— Тетя Варя! Тетя Зоя! — громко позвал он.

Откуда-то из глубины большой квартиры послышались шаги, и в прихожую вышли две женщины. Саша пошарил по стене рукой и, найдя выключатель, повернул его. Свет лампочки, торчащей из стены над входной дверью, показался Вере нестерпимо ярким. Она нервно пригладила рукой волосы.

— Вот, познакомьтесь, это Вера, — сообщил Саша. — А это мои тети, Варвара Александровна и Зоя Александровна.

— Здравствуйте… — тихо поздоровалась Вера.

— Здравствуйте! Рады познакомиться с вами, Верочка, — улыбнулись женщины. Их лица были добрыми, они тепло улыбались, и Вера почувствовала, как волнение вдруг куда-то пропало, ей сразу стало на удивление хорошо и спокойно.

— Что же мы стоим? — спохватилась Зоя. — Проходите в комнату, пожалуйста.

Комната, несмотря на свои огромные, как тогда показалось Вере, размеры, была уютной. Это ощущение возникало, возможно, из-за обилия висевших на стене картин, а может быть, из-за круглого стола, стоявшего посередине и покрытого белой ажурной скатертью. Кроме этого, в самой дальней части комнаты стояли две кровати, спинки которых украшали блестящие никелированные шары. Рядом примостился деревянный буфет со стеклянными дверцами, через которые были видны стоявшие там чашки, вазочки и прочая посуда.

— Очень хорошо, что вы зашли к нам, Верочка, — сказала Варя. — Будем вместе пить чай.

Сидя за столом, Вера смогла получше рассмотреть хозяек дома.

Женщины были очень похожи друг на друга. У Саши тоже было с ними много общего. Те же крупные, красивые глаза, необыкновенно выразительные и немного грустные. Те же слегка вьющиеся волосы.

Общаться с ними было очень легко, так что Вере даже стало казаться, будто она давным-давно знакома с этими милыми, славными женщинами.

Незадолго до того как над Невой должны были разводить мосты, Вера стала прощаться с гостеприимными хозяйками. Саша пошел ее провожать. Как только в прихожей за ними закрылась дверь, Зоя озорно подмигнула сестре:

— Ну вот тайна и раскрылась! Теперь понятно, чем вечерами занят наш Саша. Вернее, кем занят!

— Хорошая девушка, — одобрительно оценила Варя. И повторила: — Очень хорошая!

Сам Саша буквально купался в охватившем его чувстве. Мир казался ему прекрасным и удивительным. Единственным, что нарушало его покой и безмятежность, был скорый отъезд Веры в Москву. Ах, как бы ему хотелось, чтобы она никогда туда не возвращалась!

Но возвращаться все же было нужно. И по истечении недели Вера уже держала в руках билет на дневной поезд Ленинград — Москва.

Саша провожал ее на вокзале. Молча стоял около вагона, держа Веру за руку. В тот миг им казалось, что расстояние между Москвой и Ленинградом никак не меньше, чем расстояние от Земли до Марса. Вера обещала сразу же позвонить, как только она доберется до дома. Как ни старалась Вера сдержаться, слезы все-таки выступили у нее на глазах.

— Ты выйдешь за меня замуж? — неожиданно предложил Саша.

— Да, — просто ответила она.

Поезд тронулся… Саша пошел следом. Пока это было возможно, не отрываясь, смотрел на Веру. Она что-то говорила ему, но он уже ничего не слышал.

Вернувшись домой, Вера, не откладывая разговора, объяснилась с родителями. Сидя на кухне, она с восторгом рассказывала о том, как они с Сашей познакомились и какой он замечательный человек, будущий художник. Сообщила и о его семье и, наконец, о том, что он сделал ей предложение и она ответила согласием.

Реакция родителей была настороженной. Заявление единственной дочери, надо признаться, не вызвало у них восторга. Они настоятельно советовали Вере не принимать поспешных решений и провести две недели на их даче в Подмосковье, где она могла бы немного прийти в себя и все спокойно обдумать.

— Давай мы поживем там пока, а вечером папа будет приезжать к нам, — предложила дочери Надежда Павловна.

— Конечно, я вас не оставлю там без присмотра, — поддержал жену Федор Николаевич. — Буду приезжать прямо с работы.

— Поверь, дорогая, мы с папой желаем тебе только добра, — мягко внушала мать. — Согласись, свадьба — дело серьезное, тут надо все хорошенько обдумать…

Позади остался романтический и нежный июнь. Ему на смену пришел июль, принеся с собой ясные, но нестерпимо жаркие дни.

От изнуряющего зноя Вера с Надеждой Павловной спасались в доме или в тенистых уголках заросшего сада. Под вечер из города возвращался Федор Николаевич, уставший, измученный жарой. Он снимал мокрый от пота пиджак и садился отдохнуть на открытой веранде. От ужина он, как правило, отказывался. Пил только холодный чай, который заранее готовила для него Надежда Павловна, и подолгу жаловался на городскую духоту. Вера молчала, делая вид, что внимательно слушает отца, и только глаза выдавали, что мысли девушки витают где-то далеко…

Лишь когда солнце, отдав весь свой жар, садилось за горизонт, семья шла купаться на реку. Вдоволь наплававшись и насладившись исходившей от воды прохладой, неспеша возвращались домой. Снова, теперь уже все вместе, чаевничали. Но и ночь не приносила особой прохлады — было душно, как это обычно бывает перед грозой, однако грозы все не было. Все мечтали о хорошем освежающем дожде.

Надежда Павловна не тревожила дочь, считая, что первая юношеская влюбленность пройдет сама собой — нужно только время.

Но Вера, вопреки надеждам матери, не забывала Сашу. Наоборот, ей очень хотелось постоянно говорить о нем, изливая душу. С матерью это было невозможно — девушка инстинктивно чувствовала, что Надежда Павловна не одобряет ее выбора. Единственным человеком, с которым Вера могла бы поделиться своими переживаниями, была ее институтская подруга Лена, с которой они учились в одной группе.

Это была хорошая, искренняя дружба равных, доверяющих друг другу людей. Правда, Лена, которая была немного старше Веры, иногда могла влиять на мечтательную, эмоциональную подругу.

Да, жарким было лето в Москве. Но не менее жарким было оно и в Ленинграде…

Там июльское солнце раскаляло камень старых мостовых. Даже крика чаек не было слышно, а вода в каналах, казалось, стала горячей и не приносила прохожим своей обычной свежести. Все с нетерпением ждали хоть маленького дождичка, который хоть ненадолго принес бы прохладу в город. За всю прошедшую неделю не было ни одного дождя, дома покрылись толстым слоем пыли, а каменные львы на мостах и возле зданий выглядели уставшими, словно тоже мечтали об освежающем ливне.

В квартире, наоборот, было прохладно. Толстые стены не пропускали раскаленный воздух, и Саша словно не замечал жаркого лета. Вот уже несколько дней подряд он буквально не отходил от телефона, ожидая звонка от Веры, но она почему-то до сих пор не звонила. Он пытался звонить сам, но телефон не отвечал.

Время тянулось так медленно, словно стрелки часов решили вообще не двигаться.

…Войдя в свою комнату, Саша подошел к окну. В дрожащем от зноя воздухе неподвижно застыл старый тополь. Эта привычная с детства картина уже не радовала глаз, все стало каким-то чужим, потеряло смысл… На церковной колокольне ударили в колокола. Их мелодичный перезвон вывел юношу из оцепенения. Он подошел к столу и взял лист бумаги. Пытаясь отвлечься от грустных мыслей, стал рисовать Веру по памяти — такую, какой она была в тот день, когда он провожал ее на вокзале.

Он вспоминал ее ласковые глаза, грустную прощальную улыбку, мягкий голос, плавные движения рук. Все это виделось ему настолько ясно, словно они только вчера расстались.

Получившийся портрет ему понравился. Вера смотрела на него, немного склонив голову. Легкая улыбка на губах словно ласкала его. Взяв несколько кнопок, он приколол портрет над своей кроватью среди множества других ее портретов.

Где теперь те белые ночи?.. Где долгие прогулки по канальчикам и пахнущим акацией аллеям старых парков? Это было на самом деле или только снилось?..

Неожиданно зазвонил телефон. Саша со всех ног бросился в коридор.

— Алло? — крикнул он в трубку.

— Саша, здравствуй. — Голос Викентия Ларионовича был слегка удивленным.

— Здравствуйте, Викентий Ларионович… — ответил Саша, всеми силами пытаясь скрыть разочарование.

— Саша, ты случайно не болен? — забеспокоился Вольский. — У тебя какой-то странный голос…

— Нет-нет, все в порядке, Викентий Ларионович, я вас слушаю…

— Да? Ну хорошо… Я, собственно, вот зачем звоню… — начал Викентий Ларионович. — Ты помнишь Постникова Федора Ивановича, с которым ты познакомился у меня дома?

Саша постарался собраться с мыслями и сосредоточиться на том, что говорил ему Вольский.

— Да… Конечно, помню…

— Очень хорошо, — продолжал Викентий Ларионович. — На днях он вместе с группой специалистов отправляется на Соловки, в старый кремль. Там уже вовсю работают люди… Хорошие специалисты, заметь. Так вот, не хочешь ли ты поехать вместе с ним?

От неожиданности у Саши перехватило дыхание.

— Это возможно? — от волнения шепотом спросил он.

— Да, я договорюсь насчет тебя, проведешь каникулы с пользой. Значит, ты согласен?

Как же быть? Саша лихорадочно пытался сосредоточиться и принять правильное решение. Если он сейчас поедет, то вернется, скорее всего, только в конце лета. А Вера? Если она вдруг позвонит, а его нет дома, то что она про него тогда подумает? А если вообще не позвонит? Неужели она его обманула? Посмеялась над ним, а он поверил?.. Саша не мог не признать, что звонок учителя был для него своего рода спасением в сложившейся ситуации…

— Спасибо, Викентий Ларионович, я поеду… — решился Саша.

— Вот и хорошо!

Вот как, значит, получается… Ну, что ж, так тому и быть! Оглядев комнату, Саша начал быстро собирать вещи в дорогу.

 

Глава 6

…Мягко перекатывались волны вечно холодного Белого моря. Уже отчетливо была видна вдали полоска каменистого берега.

Сюда, на один из островов расположенного в Белом море Соловецкого архипелага, Саша приехал не один, а вместе с группой художников-реставраторов для восстановления церквей и соборов старинного кремля.

Специалисты собрались из разных мест — кто-то из Москвы, кто-то из Ленинграда, но были люди и из других городов. Но всех объединяли знания своего дела и желание помочь в восстановлении одного из старейших памятников русского зодчества. По дороге Федор Иванович вкратце рассказал юноше кое-что из истории островов и о ходе восстановительных работ, ведущихся на территории монастыря.

Высадившись на берег и решив кое-какие организационные вопросы, все прибывшие пошли осматривать территорию кремля. Саша был потрясен увиденным. Территория оказалась гораздо больше, чем он мог себе представить. Он с интересом рассматривал старые стены и потрескавшийся от времени камень.

Со всех сторон старый кремль был окружен пустыми деревянными бараками. С первого взгляда Саше показалось, что он очутился в каком-то барачном городе, наследии прошедших страшных лет. Правда, ему сказали, что все эти постройки должны были быть вскорости снесены. Но пока юноша с трудом смог оторвать взгляд от этих потемневших, с широкими щелями стен. Он вдруг представил себе, как в зимнюю стужу в эти щели задувал ветер, пронизывая лежащих на нарах людей. Ему стало так жутко, что даже подойти к баракам ближе он так и не решился…

К вечеру, когда Саша вернулся в лагерь, то сразу же увидел Постникова. Тот стоял возле сложенных штабелем досок и что-то горячо говорил человеку лет шестидесяти. Тот был одет в серые штаны-галифе и полинялую, выцветшую от времени косоворотку. Саша узнал его — именно он сегодня днем встречал прибывших на остров реставраторов. Звали его Иван Акимович, должность у него была непростая, прямо сказать — нервная. Начальство уполномочило его заведовать хозяйством на стройке. И он начал беспокоиться с момента встречи специалистов, заметно нервничал он и сейчас.

Подойдя ближе, Саша услышал обрывки разговора.

— Да где же я помещения-то найду? — оправдывался Иван Акимович в ответ на требования Постникова. — Нету ведь помещений.

— Но вы понимаете, что тогда нам тут совершенно нечего делать? — возражал Постников. — Если все окончательно отсыреет, нечего тогда будет восстанавливать, понимаете вы это или нет?

— Понимаю… — покорно соглашался Иван Акимович.

— Ну, так сделайте хоть что-нибудь! — с досадой воскликнул Федор Иванович.

Иван Акимович задумчиво почесал затылок и нерешительно произнес:

— Ну, вот разве изба, в которой начальство останавливалось…

— Хорошо, давайте избу, в которой начальство останавливалось.

— А ежели они снова…

Но под твердым взглядом Постникова слова застряли у него в горле.

— Вы понимаете, что иконы под открытым небом держать нельзя?! — резко повторил Федор Иванович.

— Ну, ладно… — сдался завхоз. — Что ж, несите все туда… — обреченно проговорил он и, тяжело вздохнув и жалуясь вслух на свою нелегкую жизнь, пошел отпирать обещанную избу.

— Да вот, понимаешь, иконы тут старые буквально под открытым небом лежат, — обратился Постников к подошедшему Саше. — Я ему битый час доказывал, что мне помещение нужно. Так он уперся и ни в какую! Я ему и так и эдак объяснял — не понимает человек, и все…

Успокоившись немного, Федор Иванович спросил Сашу:

— Ну, как тебе тут?

— Красиво… — улыбнулся Саша.

— Да, брат, очень тут красиво! Ну, пойдем.

И они вместе пошли в лагерь.

— Тут бараки… Вы видели? — спросил вдруг Саша. В его голосе чувствовалось неподдельное волнение.

Постников остановился.

— Да, видел, — после небольшой паузы сказал он. — Их скоро снесут. А ты что, испугался?

— Да, в общем… — замялся Саша. — Скажите, это все враги народа?

— Эх, Саша, — горько усмехнулся Федор Иванович. — Знаешь, что я тебе скажу — не нам об этом судить, враги они или не враги…

Помолчав еще немного, Постников вздохнул и сказал Саше:

— Ну, пойдем, поможешь иконы перенести…

Перед тем как заснуть, Саша вновь пережил все, происшедшее за сегодняшний день. Когда он закрыл глаза, картины замелькали перед ним, наслаиваясь одна на другую, пока, закружившись, как в разноцветном калейдоскопе, не слились в одну, и он, наконец, заснул. Ему снилась Вера. В легком летнем платье она стояла на Аничковом мосту и, улыбаясь, смотрела на Сашу…

 

Глава 7

Первый рабочий день начался рано.

Наскоро позавтракав в устроенной под навесом кухне, Саша вместе с Федором Ивановичем направился в избу, где хранились все уцелевшие иконы.

Стоя посреди избы и едва не касаясь головой низкого бревенчатого потолка, Саша с интересом осматривался вокруг. А посмотреть было на что. Везде: на деревянном столе, на длинных лавках, на полках и просто на полу — лежали иконы, которые еще можно было отреставрировать. Те же, которые уже не поддавались реставрации, сложили в кучу и сожгли.

Иконы были без окладов, на некоторых из них лики святых были полустерты. Саша видел потрескавшиеся доски, среди которых были три иконы, сильно обгоревшие по краям.

Специалистам предстояло приложить немало усилий и употребить все свои знания для того, чтобы вернуть им первоначальный вид.

— А почему они обуглились? — спросил он Федора Ивановича.

— Из костра вытащили. Их со строительным мусором хотели сжечь. Хорошо еще, что вовремя спохватились. Они все в грязи были, вот рабочие и не поняли их ценности. Тут же не пойми что было… Дай-ка мне вон ту, слева от тебя.

Саша достал потемневшую икону и разочарованно сказал:

— Так она совсем старая…

— Эх, ты… — усмехнулся Федор Иванович. — Она не старая — она древняя. Чувствуешь разницу?

Взяв в руки икону, Постников стал неторопливо осматривать ее, поворачивая так и сяк к свету, трогая осторожно верхний слой и что-то недовольно бормоча.

— Не знаю… Не знаю, что из этого получится, — сказал он. — Слишком темно. Да и вообще, я бы их лучше в Москву отвез — там оборудование, а здесь…

— Послушай, Саша, ты вот, что… Сходи, пожалуйста, сейчас к Ивану Акимовичу, ну, тому, который нас вчера встречал, и скажи ему — пусть делает что хочет, но чтобы свет здесь был, иначе работать мы не сможем. Понял? Ты его на улице найдешь, возле церкви.

Найти Ивана Акимовича оказалось непросто, и Саше пришлось побегать, пока, наконец, он не увидел его возле собора, где проходила разгрузка стройматериалов с Большой земли — так тут называли приморские населенные пункты и сам материк.

Передав Ивану Акимовичу просьбу Постникова, Саша был вынужден выслушать целую речь. Найдя в его лице благодарного слушателя, завхоз поведал о трудностях жизни на острове, о тяготах самого Ивана Акимовича, о том, конечно, как непросто будет сейчас найти монтеров.

Махнув в конце своего выступления рукой, Иван Акимович пошел все-таки их искать. Монтеры пришли только через час и начали о чем-то спорить с завхозом. Не дожидаясь конца их разговора, Саша пошел обратно.

Наконец дали свет. Расположившись за столом, Постников и еще двое реставраторов, специалистов по древнерусской иконописи, приступили к работе. Саша с интересом следил за каждым движением Федора Ивановичва, руководившего всем процессом. Его очень интересовал этот странный человек, живущий, как казалось Саше, в своем замкнутом, только ему одному понятном мире.

Говоря о событиях тех лет и о людях, которые окружали Сашу и вольно или невольно, но оказывали влияние на его жизнь и взгляды, нельзя не рассказать об этом необыкновенном человеке, каким, несомненно, и являлся Федор Иванович Постников. Ибо встреча с ним во многом изменила мировоззрение Саши и повлияла на всю его дальнейшую жизнь. Уже потом, многие годы спустя, Александр Иванович Шубин, оглядываясь на свои прожитые годы, придет к выводу, что все люди, которые попадались ему на жизненном пути, встречались неслучайно. В жизни вообще нет ничего случайного. Они вносили в его душу различные ценности — ценности духовного характера. Они учили его, воспитывали своим примером, делились жизненным опытом, а это поистине бесценный дар…

Федор Иванович Постников был наделен многими ценными качествами, которые снискали уважение друзей и коллег. Так, например, он умел ценить дружбу и всегда был готов прийти на помощь. Он был высоким профессионалом и обладал поистине глубочайшими познаниями в области русской истории и живописи. За это его уважали коллеги, хотя некоторые и завидовали, конечно. Будучи человеком высоконравственным, он стоял выше кулуарных интриг, не вступал в борьбу за профессорское звание, а довольствовался преподаванием и нелегкой, но интересной работой художника-реставратора. Всего этого ему не могли простить злопыхатели.

Однако в историко-научных кругах Постников слыл отличным знатоком древней иконописи, поэтому в его рекомендациях и в его оценке нуждались. Его часто приглашали в качестве специалиста в тех случаях, когда старинные иконы подлежали реставрации. Кроме того, его не раз приглашали на восстановление сохранившихся в Москве памятников русского зодчества. В частности, Федор Иванович Постников принимал активное участие в возрождении фресок Новодевичьего монастыря и других соборов и церквей в столице и в других городах страны.

Вот почему, когда было принято решение о реконструкции Соловецкого кремля, фамилия Постникова прозвучала одной из первых среди прочих кандидатов. Словом, общественная жизнь его была насыщена событиями, чего нельзя было сказать о жизни личной.

Федор Иванович не был женат. Так уж сложилась его жизнь, что не нашлось среди его окружения женщины, сумевшей разглядеть в этом, на первый взгляд, странном и необщительном человеке доброе сердце, нуждающееся в заботе и любви. Так что, выходя из дома, он никогда не оглядывался на свои окна, зная, что никто не будет махать ему вслед рукой и с нетерпением ждать его возвращения домой.

Его квартира в одном из арбатских переулков была вся заставлена книжными полками и напоминала библиотеку. Запах книжной пыли словно бы навсегда въелся в стены. Больше всего на свете хозяин квартиры любил темные зимние вечера, когда, взяв какую-нибудь книгу с полки, можно было не спеша перелистывать пожелтевшие от времени страницы. Иногда он мог подолгу сидеть так, полузакрыв глаза и думая о чем-то, известном только ему одному… Иногда к нему приходили его друзья, которых у него было немного. Вот они-то и были, по сути, его семьей.

Готовясь к предстоящей поездке, Постников, конечно, был счастлив высокой оценкой его профессиональных качеств, раз ему доверили такое ответственное дело. Однако он понимал, что работа предстоит весьма серьезная, потому как весь ансамбль кремля наверняка сильно пострадал. К работе решено было привлечь широкий круг специалистов разного профиля.

По приезде на место даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять — все строения сильно повреждены не только снаружи, но и внутри. Так что приехавшим специалистам предстоит трудная работа, причем установленные в плане сроки были явно недостаточны. Церкви необходимо было перед реставрацией сначала хорошо просушить, так как из-за обрушившейся кровли они были открыты дождям, стены и настенная роспись напитались влагой.

Однако Федор Иванович был действительно не только настоящим профессионалом в своем деле, но и хорошим организатором. Ему удалось найти общий язык с завхозом Иваном Акимовичем, и через несколько дней вовсю закипела работа, да так, что скоро вся территория кремля напоминала одну гигантскую стройплощадку.

— Эй, ребята, Постникова не видели? — с вечной тоской в голосе взывал ко всем Иван Акимович.

Он обошел уже почти все точки, на которых велись работы, но все было безрезультатно — Федора Ивановича там не было.

— Да в трапезной только что был… — наконец ответили ему. — Там спросите.

Ивану Акимовичу повезло — он действительно нашел Постникова в трапезной, где тот осматривал старую русскую печь, выложенную изразцами и расписанную вручную.

— Что случилось, Иван Акимович? — спросил Федор Иванович.

— Да вот, Федор Иванович, там Лукерья пришла, принесла какую-то икону.

— Лукерья? Какая Лукерья? — не понял Постников. — Кто это?

— Да здешняя она, в поселке живет, — стал объяснять Иван Акимович. — Федор Иванович, вы уж посмотрите сами, что она принесла. Она там, у ворот.

— Ну хорошо, сейчас приду, — со вздохом сказал Постников.

Пришедшая оказалась женщиной лет пятидесяти, скромно и аккуратно одетой, державшейся просто, но достойно. Увидев Постникова, она поклонилась ему и протянула завернутую в полотенце икону.

— Простите, как вас по отчеству? — поинтересовался Федор Иванович.

— Люди Лукерьей зовут, — ответила женщина.

— Ну хорошо, Лукерья, давайте в дом пройдем, там посмотрим.

Войдя в избу, Постников положил сверток на стол и развернул его. Там действительно находилась очень древняя икона Казанской Богородицы. Взяв в руки реликвию, он долго и внимательно всматривался в нее.

— Откуда это у вас? — поинтересовался он.

— Она мне еще от бабки досталась…

— Почему же сейчас хотите отдать?

— Богоугодное дело вы начали — монастырь возрождаете… Эта икона там у дела будет. Мне она в трудное время помогала, теперь пусть людям помогает… Я уж и с батюшкой поговорила, он согласен… — объяснила гостья.

Тут, скрипнув дверью, в избу вошел Саша.

— Федор Иванович, — сказал он Постникову, — вас там Иван Акимович с утра ищет.

— Уже нашел, Саша. Вот познакомься, это Лукерья. А это Саша, будущий художник. Тоже здесь работает.

— Здравствуйте, — женщина также поклонилась Саше. — Ну, пойду я…

— До свидания… Спасибо вам, — поблагодарил ее Постников.

— Спаси Господь… И вам до свидания… — ответила Лукерья и направилась к выходу.

— Кто это? — удивленно спросил Саша, когда за Лукерьей закрылась дверь.

— Да вот, эта женщина тут неподалеку живет. Она икону принесла в дар монастырю.

— Это вас поэтому Иван Акимович искал?

— Ну да, просил посмотреть.

— А что, действительно ценная икона?

— Да, Саша, довольно древняя, — уверенно ответил Постников. — На первый взгляд, восемнадцатый век.

— Интересно, откуда она у нее?

— Говорит, еще от бабки досталась…

— Можно посмотреть?

— Держи. Да не робей ты так, — улыбнулся Постников.

Саша осторожно взял в руки потемневшую от времени деревянную икону Пресвятой Богородицы. От светлого лика ее исходило тепло.

— Ты что? — спросил Постников, увидев, как изменилось Сашино лицо.

— Тепло как… — тихо ответил он.

— Конечно, тепло, — улыбнулся Федор Иванович. — Ну, давай сюда. Пока пусть тут полежит.

Саша продолжал стоять в задумчивости.

— Федор Иванович, — наконец заговорил он. — Я тут подумал. Глаза у нее, у этой женщины…

— У Лукерьи?

— Да. — Саша подбирал нужное слово. — Странные какие-то… Грустные уж очень…

— Так она уж сколько лет здесь живет, — ответил Постников. — Погрустнеешь тут…

 

Глава 8

…Ясное летнее утро началось как обычно и быстро перешло в трудовой, шумный день.

Было около полудня, когда Саша открыл тяжелую церковную дверь и вошел в прохладный полумрак.

Уже неделю рабочие ремонтировали свод, и Постников почти все дни проводил в церкви, смотрел, как штукатурят стены и затем выравнивают их, чтобы художникам потом легче было работать.

Пробираясь сквозь стоящие высокие лестницы, Саша смотрел наверх, где на установленных деревянных перекладинах трудились реставраторы. Кто-то из них лежал, а кто-то сидел на корточках, вовсю орудуя своими инструментами. Работать в таком положении было крайне неудобно — быстро уставали руки. От одной и той же позы долго потом ныло все тело. Работа продвигалась медленно, совсем не так, как ожидал Постников. По-кошачьи ловко забираясь на шаткую деревянную конструкцию, мастер оценивал сделанное и тут же делал поправки, если что-то было не так.

С трудом разглядев Постникова на верхних досках, Саша позвал его. Звуки его голоса, ударившись о стены, разнеслись по всей церкви.

— Сейчас спущусь! — крикнул Федор Иванович.

— А можно мне к вам подняться? — попросил Саша.

И, не дожидаясь ответа, полез наверх.

— Саша, осторожно! — предупредил его Постников. — Не торопись, слышишь?

— Слышу, Федор Иванович, я очень осторожно!

Саша медленно поднимался, удивляясь про себя, как это люди, работающие здесь изо дня в день, по несколько раз поднимаются по этой шаткой конструкции. Добравшись, наконец, до цели, с облегчением вздохнул:

— Да, непросто до вас добраться…

— А ты как думал? — отозвался кто-то справа от него. Оглянувшись на голос, Саша увидел человека, сидевшего на доске и похожего на гигантскую птицу на жердочке. Лицо человека было перепачкано чем-то белым, не то краской, не то штукатуркой.

— Ну и зачем ты сюда полез? — спросил Постников. — Я бы и так спустился.

— Я вам кисти принес, как вы просили, — ответил Саша. — А можно мне посмотреть, что вы тут делаете?

— Эх, Сашка, Сашка… Ну, смотри, раз залез…

Неторопливо и обстоятельно он стал рассказывать о том, как все здесь выглядело раньше и что сейчас делают реставраторы, чтобы вернуть церкви первозданный вид. Внимательно слушая, Саша протянул руку, пытаясь потрогать обновленную стену.

— А вот трогать здесь ничего не нужно, — остановил его Постников. — Ну пора спускаться. Я пойду первым, а ты за мной, хорошо?

Саша спускался, осторожно переставляя ноги. Угнаться за Федором Ивановичем, проделывающим этот маршрут каждый день, было невозможно, поэтому Саша сильно отстал. Когда Постников спустился вниз, Саша был еще только на середине пути.

— Саша, осторожно! Не торопись! — закричал Постников снизу.

— Да осторожно я, осторожно… — ответил Саша. Посмотрев вниз, Саша прикинул на глаз расстояние до пола. Всего-то несколько метров, подумал он.

Вторая лестница показалась ему надежной, в отличие от предыдущей, шаткой. Это сразу придало ему уверенности, Саша расслабился и уже не так внимательно выбирал место, куда поставить ногу.

Непривычный к такого рода упражнениям, Саша переоценил свои возможности и ускорил темп. Он очень удивился, когда вместо перекладины его нога повисла в пустоте. Пытаясь разглядеть, где же находится перекладина, он нечаянно разжал руки…

Саше показалось, что он падал целую вечность.

Вокруг него была темнота. Она была очень теплая, обволакивала все тело и пахла какими-то сухими травами.

Вдруг где-то вдалеке показался маленький огонек, размером с булавочную головку. Огонек стал расти, заставляя темноту отступить. И вот из этой темноты ясно проступили границы комнаты, и Саша понял, что находится в какой-то избе.

Дневной свет слабо проникал через небольшие окошки, поэтому там был полумрак. С трудом, но Саша начал различать какие-то предметы в комнате — стол, большую печь и простые деревянные лавки, стоявшие вдоль стены. Маленький огонек оказался горящей в углу под образами лампадкой.

Тут Саша почувствовал, что кто-то еще находится с ним в избе. Он напряг глаза и увидел хлопочущую возле печи женщину. Длинным ухватом передвигала она тяжелый чугунный котелок. Над котелком вился пар. Саша слабо застонал.

Услышав стон, женщина быстро подошла и склонилась над юношей.

«Какое знакомое лицо, — подумал он. — Где-то я ее уже видел… Ах да, вспомнил… Она принесла икону… Почему она здесь? Как болит нога… Почему она болит?»

Между тем Лукерья, а это была она, продолжала вглядываться в лежащего. Затем она успокоенно улыбнулась ему:

— Ну вот, очнулся, слава богу! Ну и перепугались же все! Ты, милок, в рубашке, знать, родился… Господь тебе перинку подстелил.

И, повернувшись к иконам, перекрестилась.

— Что со мной? — тихо спросил Саша.

— Да ты не помнишь ничего? Ты в церкви с лестниц упал, — начала рассказывать Лукерья. — Ну и сломал ногу…

Заметив испуг в Сашиных глазах, быстро добавила:

— Да ты не бойся, ничего страшного, слава богу. Поберег тебя Господь… Ты не шевели ногой-то, она быстро заживет. Я ее тебе в лубочки затянула, скоро срастется. Ты полежи пока здесь, а я тебя выхожу не хуже докторов. Скоро бегать будешь…

С этими словами Лукерья отошла к печи. Взяв висевшую рядом на гвозде кружку и половник, она налила из котелка какой-то жидкости.

— На-ко вот, выпей — я отвар сварила, пока ты спал.

Взяв двумя руками горячую кружку с какой-то темной, пахнущей травой жидкостью, Саша осторожно сделал глоток и тут же поморщился:

— Горько…

Лукерья засмеялась:

— Пей, пей! Это ничего, что горько, зато полезно. Быстрей на ноги встанешь.

Через силу Саша выпил горький отвар и вмиг почувствовал, как его тело стало терять вес и сами собой стали закрываться глаза.

— Ну вот и ладно… — услышал он сквозь сон. — Ты спи, спи… Во сне к тебе силы придут…

Голос Лукерьи звучал все тише и тише, пока совсем не смолк. Саша заснул.

Когда он в следующий раз открыл глаза, в избе никого не было.

Саша чувствовал себя намного лучше. Нога почти не болела, только тихонько ныла. Ему даже захотелось встать с постели и попробовать пройтись. Он осторожно откинул одеяло и увидел, что его левая нога была крепко затянута в каких-то полукруглых деревянных пластинках.

Пока он удивленно рассматривал результаты своего падения, дверь открылась и в комнату вошел Постников. Увидев сидящего на постели Сашу, он весело улыбнулся:

— Ну, здравствуй, летчик! Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо, — ответил Саша.

— «Спасибо, хорошо»… — передразнил его Постников — Мы чуть с ума не сошли все. Ну и напугал же ты нас!

— Так все уже в порядке, — начал оправдываться Саша. — Нога почти не болит. Я тут поспал…

— Поспал? Да ты целые сутки «спал». Ты бредил, у тебя был жар. Мы уже хотели тебя на Большую землю отправлять, спасибо — Лукерья помогла, выходила…

При мысли о том, что Постников может отправить его домой, Сашу прошиб холодный пот. Тут же на глаза у него навернулись слезы.

— Как — на Большую землю? — быстро заговорил он прерывающимся голосом. — Зачем? Не надо, Федор Иванович! Пожалуйста, не надо! Я здоров, скоро встану! Хотите, прямо сейчас могу?

Сбросив на пол одеяло, Саша попытался встать с кровати самостоятельно и, невзирая на боль, показать, что он может ходить. Но Постников быстро остановил его.

— Нет уж, не торопись на этот раз! Лежи и не двигайся! — строго сказал Федор Иванович. — А то, я гляжу, уже и встать готов, уже одеяло сбросил.

— Но я… — начал было Саша.

— И не думай даже! А то в самом деле отправлю, — и, помолчав, Постников добавил: — Ну, ладно, я тебе костыли приспособлю, ты погоди… Я зайду завтра.

И верно, на следующий день Федор Иванович снова пришел навестить Сашу, а заодно принес папку с бумагой и карандаши, чем очень его порадовал. Стараясь как-то развлечь Сашу, Постников рассказал о новостях прошедшего дня. Саша жадно слушал рассказ Федора Ивановича о том, что Иван Акимович привез новую партию штукатурки, что реставраторам удалось полностью закончить две иконы, что во второй половине дня собирался уже пойти дождь, грозя сорвать внешние работы, но так и не пошел.

Саше и в самом деле повезло. Высота действительно была небольшая, к тому же, падая, он затормозил о деревянные перекладины, которые снизили скорость падения и, как могли, смягчили удар.

Находясь в доме Лукерьи, Саше удалось подружиться с этой странной и такой непонятной ему женщиной. Вставала она очень рано, когда еще было темно. Стоя в углу перед образами, долго читала молитвы. После простого завтрака, состоящего в основном из хлеба и каши, брала большую плетеную корзину и уходила в лес собирать травы, которые она потом связывала пучками и сушила возле печки.

Как-то, когда Лукерья снимала с веревки уже высушенную траву, чтобы ей на смену повесить свежие пучки, Саша спросил ее, для чего она это делает. Ведь медицина шагнула очень далеко и уже давно может обходиться без таких допотопных способов лечения.

— Эх, милый мой, — усмехнулась Лукерья, — эта наука ваша в городе далеко шагнула, а до нас, видно, не скоро еще дошагает… К нам-то доктора когда доедут — неизвестно, а травы всегда под рукой. От всех хворей, от всех болезней помогут… Вот смотри-ка, — она открыла корзину, — вот эта травка от жара, я тебе ее давала, эта вот — от простуды, вот эта — от головной боли, эта — от зубной…

Так перечисляла она ему назначение трав, бережно перекладывая душистые пучки.

— Эх, все-таки темный ты человек, Лукерья… — вздохнул Саша.

— И вовсе не темный, а грамотный, — обиделась та. — Того, что я понимаю, редкий человек знает.

— Да зачем это знать, когда медицина…

— Ну что медицина? — прервала она тираду юноши. — Медицина — оно, конечно, хорошо… Даст тебе доктор таблетку, ты ее съешь и вроде как выздоровеешь. А что там в эту таблетку положили, из чего она сделана и что от нее будет потом — это, милый мой, еще неизвестно.

И ответь-ка ты мне, темной женщине: а как же раньше люди жили, когда не было этих ваших таблеток? Как лечились? Молчишь? Не знаешь, значит… А я тебе скажу: травами люди всегда спасались, травами! Докторов-то мало, на всех, видишь, не хватает. А лесов и лугов много. Кто-то, как я, травы соберет, высушит и людей лечить будет. Потому травы — природный продукт, натуральный, через века проверенный.

Лукерья разошлась и уже не могла остановиться:

— Вот, допустим, в прошлом году мужики из поселка поплыли за рыбой, да что-то с сетью у них там неладно случилось или еще с чем. Только один возьми да и прыгни в воду. А вода-то холодная… Ну, понятное дело, застудился человек. Горячка была. Так бы и помер, если бы не я. Помог Господь, направил меня, вот я его и выходила. Отварами отпоила…

Да что мужик этот, ты сам-то когда покалечился, так тебя твои-то, грамотные, лечить не стали, ко мне принесли. Без меня еще неизвестно, чего бы и было, Большая земля далеко… — вздохнув, закончила она.

Повздыхав еще немного, Лукерья принялась снова за свое занятие.

…Однажды, когда потихоньку стали смолкать дневные звуки, уступая место вечерней тишине, Саша сидел на кровати и наблюдал за тем, как сумерки медленно подкрадывались к дому. Было немного грустно, как это иногда бывает под вечер. Ноющая боль в ноге не особенно досаждала, однако ему хотелось чем-то себя занять, чтобы немного отвлечься. Саша подложил себе под спину подушку, уселся поудобнее и стал думать о Вере. Интересно, получила ли она его письмо? В сотый раз задавал он этот вопрос, но ответа так и не получал.

В избе был полумрак, Лукерья не любила включать свет, предпочитая свечу маленькой электрической лампочке, дающей к тому же тусклый, еле заметный свет.

Лукерья сидела у стены на лавке и сматывала в клубок пряжу.

Время было неподходящее, чтобы ложиться спать, но и делать было особенно нечего. Саша еще днем закончил рисунок, а начинать новый сегодня было уже поздно.

— Скажи, Лукерья, а ты что, родилась в этих местах? — спросил Саша, желая хоть как-то скрасить ожидание ночи.

— Нет, я из другого места.

— А почему тогда здесь живешь? — продолжал он допытываться.

— Так уж вышло.

Лукерья отвечала неохотно, но Саша будто не замечал этого.

— А давно ты здесь поселилась? — не унимался он.

Лукерья задумалась, словно подсчитывала, и немного погодя ответила:

— Да лет тридцать, наверное…

— А как же ты сюда попала тогда? Откуда?

— Откуда? Да все оттуда… — вздохнула Лукерья. — Муж у меня здесь.

— А где он работает? — Саша удивился. — Что-то я о нем не слышал.

— Он уже нигде не работает… В земле лежит.

Лукерья отложила пряжу.

— Умер?

— Да, умер… В лагере он был…

— Здесь? — оторопел Саша. — Враг народа, значит?

На глаза Лукерьи навернулись слезы, она вытерла их рукой и на некоторое время замолчала. Саша тоже молчал.

— Враг? Нет, не враг он был, — немного успокоившись, сказала она. — Арестовали, судили как врага народа, но он не враг. После смерти, это лет десять назад, бумажка пришла. Оправдали его, значит. Ошибка, понимаешь, вышла.

— Реабилитировали? — догадался Саша.

— Ну да…

— А ты?

— А что я? Когда его сюда сослали, я за ним поехала. Сама-то я из-под Воронежа, село наше там… Там и родители мои родились. Хорошее село… Вот сейчас закрою глаза — улицу свою вижу, дом… Иван к нам приехал из Москвы по распределению после института. Ну, девки, конечно, приметили… Холостой, красивый, из Москвы к тому же. Бегали многие за ним… А он ко мне… Так и познакомились. Потом поженились, а уже после свадьбы он меня в город забрал. Только мы там и года не прожили, как его арестовали…

— Почему же арестовали?

— А нам не объяснили. Он на заводе работал инженером-механиком, кажется. Помню, ночью пришли… Меня, правда, не взяли, да только легче мне от того не стало… Люди от меня, как от зачумленной, шарахались… Жена врага народа — вот кто я была для них…

Лукерья горько усмехнулась.

— А дальше что?

— Его на Соловки отправили, а я… Меня с работы уволили, жить негде… Ну, собрала я вещички и за Иваном…

— Где же ты жила? — сочувственно спросил Саша.

— Там поселок есть. Ты, когда подплывал, видел, наверное.

Они снова помолчали. Отрешенным взглядом Лукерья смотрела прямо перед собой. Воспоминания, которые всегда несли с собой боль, стоило ей только подумать о муже, вновь нахлынули на нее, заставили заново окунуться в трагические события прошлых лет. Что же касалось Саши, то он был до глубины души потрясен ее рассказом, а также тем, как спокойно и просто Лукерья говорила об этом.

— Ты с ним виделась? — решился спросить он.

— Куда там! Нельзя. Все на берегу стояла, смотрела в его сторону… Думала, почувствует он, что я здесь, рядом — и полегче ему там станет… Так всю жизнь, кажется, и простояла бы…

— А потом?

— Просила-умоляла, чтобы работу какую-нибудь дали, хоть помои выносить, мне все равно, лишь бы к нему поближе… Мир не без добрых людей, помогли. Там-то, в поселке, я бумажку и получила, что не виноват, мол, муж ваш и еще что-то, уже не помню. Чуть с ума не сошла от такой радости. Сразу решила в лагерь ехать, к нему. Ну, меня мужики, конечно, переправили, да только уж поздно было… Поначалу я к начальству пошла с документом, все как полагается. Только я, понятно, человек маленький, на меня и не смотрит никто. Упросила я солдатика, чтобы мне к начальству пройти. Вышел ко мне такой… Страшный, строгий… Протягиваю ему бумажку, дрожу от радости, говорю: муж мой в лагере, не виноват, оказывается он. Спрашиваю, почему не выпускаете, я-то уже получила бумажку, а досюда не дошла она, что ли?

— А он?

— А что он? Сказал, что я сумасшедшая и времени у него на меня нету. Я на колени бухнулась, сама плачу, прошу мужа выпустить. Пожалел меня… Взял он бумажки мои, куда-то пошел. Вернулся уже со стопкой каких-то документов. Почитал, посмотрел да и говорит, что муж мой, Иван Михайлович Потапов, умер спустя полгода после этапирования в лагерь. Потом еще что-то говорил, не помню уж теперь, в глазах потемнело…

— Да как же это, Лукерья? — Саша почувствовал, как противно защипало от слез глаза.

— Как? — Лукерья улыбнулась. — Да так… Сейчас-то легко говорить… Вроде как не со мной это было.

— А что же потом?

— Что дальше было — ничего не помню. Только когда очнулась, решила твердо — здесь останусь, с Ваней. Видно, судьба моя такая. На все воля Божья. С тех пор свой крест несу. Теперь вот при монастыре живу. Об одном жалею, что нет могилки Ваниной. Здесь ведь только братские…

…Постников, как и обещал, принес назавтра пару пахнущих свежим деревом костылей и поставил их возле Сашиной кровати.

— Ну что, давай учиться? — предложил он и, видя, что Саша никак не может решиться встать, подбодрил его: — Давай смелей! Я тебе помогу.

Поддерживаемый Федором Ивановичем, Саша встал с кровати. Костыли впились в тело.

— Теперь переноси центр тяжести на руки… Так… Хорошо… — похвалил Постников. — Теперь делай шаг. Еще…

Сделав два робких шага, Саша пошатнулся. Постников подхватил его и помог удержаться на ногах.

— Не бойся, я тебя держу. Давай дальше — у тебя получается.

Первый урок был непростым для Саши, но тем не менее он с ним справился и на следующий день самостоятельно смог пройти от кровати до двери.

Так, с каждым днем увеличивал он расстояние и время ходьбы, радуясь, что может обходиться без посторонней помощи. Позднее он даже решился выйти на улицу. Однако далеко от дома не удалялся — гулял поблизости среди тонких северных березок, растущих возле избы.

С непривычки передвигаться на костылях было тяжело и неудобно, но со временем Саша научился управляться с ними и порой почти совсем не чувствовал их. Он быстро шел на поправку, и уже в скором времени костыли стали не нужны, их заменила выструганная Постниковым палка с удобной ручкой. Вскоре он смог вернуться в лагерь, хотя Лукерья и уговаривала его остаться еще на пару дней.

— Ты уж не забывай меня, заходи. Дорогу-то знаешь… — говорила она на прощанье.

— Обязательно зайду, Лукерья. Спасибо тебе за все! — Саша крепко обнял ее.

— Храни тебя Господь!..

 

Глава 9

Спустя неделю после своего возвращения в лагерь Саша решился на длительную прогулку, надеясь дойти до дальнего озера.

Легко опираясь на палку, которая служила ему уже не столько опорой, сколько была своего рода психологической поддержкой, Саша шел по острову. Он не торопился, глубоко вдыхал свежий сосновый аромат. Ноги мягко ступали по толстому хвойному ковру.

Тихо в лесу…

Вдруг где-то высоко, нарушая тишину, послышались птичьи голоса. Саша остановился, прислушался. Внезапно сорока сорвалась с ветки, со свистом прорезав воздух крыльями. Ее пронзительный крик, которым она словно протестовала против Сашиного вторжения в птичьи владения, растаял, растворился в вышине.

Вот где-то послышался монотонный стук. Это дятел добывал жуков из потрескавшейся коры. Саша повертел головой, пытаясь разглядеть красную шапочку, которую обычно носят дятлы, но так и не смог ничего увидеть. Запела иволга… Саша улыбнулся и пошел дальше. Невидимые певцы сопровождали его всю дорогу, пока меж высоких, стройных стволов не показалось голубое озеро.

Хвоя под его ногами постепенно начала уступать место сначала мелким, а потом и крупным камням. Каменный берег плавно привел его к дивному озеру с чистой, прозрачной водой. Стараясь не поскользнуться на мокрых камнях, Саша подошел к воде.

Тихо-тихо, почти незаметно плескалась она, мягко ударяя в берег.

Присев на корточки, он потрогал рукой озерную гладь. Холодно… Даже летом все равно холодно…

Невероятно красивый остров, думал Саша. Как жаль, что Вера далеко… Вот если бы она сейчас оказалась рядом с ним! Тогда они вместе могли бы любоваться дивными местами… В том, что Вере понравилось бы здесь, Саша ни на минуту не сомневался. Как-то само собой получилось, что он рассматривал Веру не как какого-то отдельного человека, а как часть самого себя. По его глубокому убеждению, она думала и чувствовала точно так же, как и он сам.

На мгновение в озерной глади, как в зеркале, он увидел Верино лицо… Не то грусть, не то счастье — что-то непонятное сжало сердце юноши. Саша поднял голову и посмотрел ввысь. Если верить Лукерье, то где-то там, на небе на него сейчас смотрит Всевышний… Поднявшись с колен, он раскинул в стороны руки и закричал:

— Эге-ге-ге!..

Мгновенно эхо подхватило его крик и разнесло далеко вокруг. Где-то рядом метнулась в сторону испуганная чайка. Саша засмеялся…

…Быстро пролетает лето, а уж северное и того быстрее. Едва успев начаться, как уже и холода на подходе. Саша готовился к отъезду — не за горами новый учебный год.

За лето работа по реконструкции монастыря значительно продвинулась.

Накануне отъезда Саша вместе с Постниковым обошел всю территорию кремля. Многое изменилось по сравнению с тем днем, когда Саша впервые увидел эти каменные стены и полуразрушенные постройки.

Теперь все было по-другому. Что-то уже было заново отстроено, что-то, еще одетое в строительные леса, ждало своей очереди.

Внутренние стены церквей отмыли от краски, и они вновь обрели свой первоначальный вид. Не было только колоколов, да и сама колокольня еще не была готова.

— Ну как, готов к отъезду? Надоело, наверное, здесь? — спросил Федор Иванович.

— Что вы, мне здесь понравилось! Я никогда еще таких мест не видел. И вообще, я хотел бы сюда еще приехать.

Постников радостно улыбнулся.

— Приехать? Это дело хорошее — приезжай, — с радостью поддержал он.

— А вы когда думаете вернуться в Москву? — спросил Саша.

— Ну, месяца на два еще задержусь, пожалуй. А там видно будет. А ты как, скучать будешь?

— Буду, — уверенно ответил Саша. — На каникулы я сразу сюда приеду.

— Послушай, ты запиши мой адрес, — сказал Федор Иванович. — Как в Москве будешь — заходи, не стесняйся. Викентию Ларионовичу от меня большой привет передавай.

— Обязательно передам…

Они походили еще немного, после чего Саша вернулся в лагерь, чтобы уложить вещи.

Только сейчас, накануне отъезда, Саша понял, насколько сильно он успел привыкнуть к этим местам, где небо на закате становится багрово-золотым и где-то совсем рядом слышно море. Именно там зародилась в его сердце первая, настоящая любовь к северной земле. Эту любовь принес с собой соленый ветер, и, попав в его сердце, она укоренилась в нем, как зерно, попавшее в благодатную почву.

Он ни на минуту не сомневался в том, что обязательно вернется сюда, жалел только, что время прошло слишком быстро.

Перед тем как покинуть остров, Саша захотел еще раз увидеть Лукерью. Он успел по-настоящему привязаться к двум этим людям — Постникову и Лукерье.

Конечно, они были слишком разными и непохожими друг на друга. Но было все же что-то, что роднило их обоих — какое-то сильное начало, которое иногда называют стержнем. Есть такой стержень — значит, ты настоящий человек, а если нет — тогда беда…

Было еще очень рано, когда Саша подходил к избе. Зная распорядок ее дня, был уверен, что Лукерья уже проснулась.

— Кто там? — услышал он знакомый голос.

— Это я, Лукерья! Открой.

Скрипнула дверь, и на пороге появилась Лукерья в белом платке на голове.

— Я попрощаться пришел…

— А я тебя ждала… Знала, что придешь. Ну, входи, — пригласила она гостя.

Войдя в избу, Саша с наслаждением вдохнул знакомый запах трав. Ему вспомнилось, как он в первый раз оказался в этой избе и Лукерья поила его душистыми отварами…

— Значит, домой едешь? — спросила она.

— Да, скоро учебный год, — объяснил он.

— Ну, это дело нужное… — согласилась Лукерья.

Оба помолчали. Не глядя на Сашу, Лукерья перебирала пальцами край полинявшего от времени передника.

— Не понравилось тебе здесь? — с грустью спросила она.

— Нет, очень даже понравилось! Знаешь, я сюда снова обязательно приеду.

В глазах Лукерьи сверкнул огонек:

— Не ошиблась, значит, я в тебе.

— Послушай, я все думал спросить: а ты домой не хочешь съездить?

— Так здесь теперь мой дом. Здесь и похоронят… А ты приезжай. Ты поверь мне, старой женщине, я много повидала — чувствую: жизнь у тебя будет необычная. Трудная, но необычная, не такая, как у всех…

Они посидели еще немного. Прощаясь, Саша протянул Лукерье свернутый трубочкой лист:

— Это тебе, возьми на память…

Она развернула бумагу и увидела рисунок, который он показывал ей, когда был у нее на постое.

— Ну, спаси тебя Господь… — поблагодарила Лукерья.

— Береги себя, Лукерья. И спасибо тебе за все.

Заплакав, Лукерья прижала его к себе и погладила по голове.

— Я обязательно приеду еще, обещаю. Ты жди меня, ладно? — сказал он, уходя.

Лукерья долго смотрела ему вслед, пока он совсем не скрылся из виду.

Возвращаясь в лагерь, Саша чувствовал: когда-нибудь он обязательно вернется сюда, на этот остров, придет в ставшую ему родной избу, где запах сухих трав перемешан с запахом свежеиспеченного хлеба.

Слово, данное в тот вечер Лукерье, Саша сдержит. Закончив училище, он снова встретится с Лукерьей, но уже в последний раз…

 

Глава 10

…На второй день после своего возвращения домой Саша с картонной папкой в руках торопливо шел по улице Марата, направляясь в сторону Свечного переулка, прямо к дому Викентия Ларионовича. Он так нервничал, что от волнения чуть было не прошел нужный поворот.

Дверь ему открыла Елена Михайловна.

— Сашенька! Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Викентий Ларионович будет рад вас видеть.

— Здравствуйте, Елена Михайловна! — поздоровался Саша. — Хорошо, что вы дома, а то я без звонка…

— Что вы, Сашенька, конечно же мы оба дома! — И добавила извиняющимся тоном: — Извините, Сашенька, я не включаю свет… Экономия, видите ли… Вы проходите в комнату, а я пока чай принесу…

Оказавшись в огромной темной прихожей, Саша почувствовал знакомый запах всех коммунальных квартир. Поскольку он уже неоднократно бывал в квартире Вольских, то прекрасно мог ориентировался даже в темноте. Старательно обходя висящие на стенах большие металлические тазы и прочие, хранящиеся в общем коридоре вещи, Саша толкнул знакомую дверь.

— Саша! Ну здравствуй, здравствуй! — Вольский обнял любимого ученика. — Давно вернулся?

— Два дня назад, Викентий Ларионович.

— Ты как-то изменился, Саша… Повзрослел, что ли?..

— Да что вы, Викентий Ларионович… — смутился Саша.

— Ты, надеюсь, рисовал? — тут же поинтересовался Вольский.

— Конечно, как только свободная минута бывала.

— Да, кстати, как там Федор Иванович? — спросил Вольский.

— Передавал вам привет. Мне очень повезло, что я познакомился с ним. Я столько от него узнал нового… Этой поездки я никогда не забуду. И все это благодаря вам, Викентий Ларионович! Спасибо вам за все.

— Что ты, Саша, не стоит. А что касается Постникова, то могу смело сказать — он отличный специалист, да и человек, я знаю, хороший. Я рад, что это знакомство оказалось для тебя полезным… Давай скорее папку, я посмотрю твои работы!

Саша протянул папку, стараясь не выдавать своего волнения. На самом деле он очень боялся — вдруг его рисунки не понравятся учителю.

Вольский внимательно рассматривал листы, делая это, как всегда, спокойно, не торопясь и не пропуская ни одной детали. Со стороны могло даже показаться, что он нарочно выискивает какие-то неточности в работе. За время своего знакомства с Вольским Саша уже успел привыкнуть к этой его неторопливой манере, поэтому просто терпеливо ждал, когда мастер выскажет свое мнение.

Изучив один рисунок, Вольский откладывал его в сторону, брал следующий, затем вновь возвращался к предыдущему. Так снова и снова продолжал он просмотр по кругу, пока, наконец, не отложил папку в сторону.

Саша вопросительно смотрел на мастера.

— Что скажете, Викентий Ларионович? — не выдержал он.

— Что скажу? Я поражен, Саша… — ответил учитель.

— Викентий Ларионович… — Подобной реакции Вольского Саша не ожидал, поэтому растерялся и не знал, что сказать.

— Мальчик мой, тебя ждет великое будущее. Твой талант уникален… Ты должен беречь и развивать его. В живописи были такие случаи, когда ученик превосходил мастерством своего учителя. Вот и я дожил до этого… И знаешь, я сейчас очень горд этим.

— Спасибо, Викентий Ларионович, но это не я, это вы научили меня…

— Да, я научил тебя приемам, но все приемы ничто без таланта, мой мальчик, а ты талантлив. Мы все еще будем гордиться тем, что были с тобой знакомы…

— Ну, вы скажете, Викентий Ларионович, — совсем смутился Саша.

— Елена, ты посмотри только… Вот начни с этого, — с этими словами Вольский передал папку жене, которая все это время с интересом следила за разговором.

Елена Михайловна взяла папку и стала с любопытством рассматривать ее содержимое.

— Потрясающе красиво! — воскликнула она. — Сашенька! Вы просто гений! Викентий, это просто чудо как хорошо!

— Большое спасибо, Елена Михайловна.

— Не смущайся, Саша, все правда, — сказал Вольский. — Кстати, ты непременно должен эти рисунки отнести в училище. И еще вот что. Через месяц будет выставка молодых ленинградских художников, и я бы хотел тебе предложить послать в комиссию несколько работ.

— Правда, Викентий Ларионович? Это можно сделать?

— Даже нужно, я думаю. Да… Ну, хорошо. Давайте пить чай, а то остынет совсем…

В тот вечер Саша допоздна засиделся у Вольских. Сидя в уютном старом кресле, он с удовольствием пил чай с домашним печеньем Елены Михайловны. Абажур над столом распространял вокруг себя мягкий свет. Время за разговорами летело незаметно, и, взглянув на часы, Саша торопливо засобирался домой, чтобы успеть до разведения мостов.

Лето, промелькнув, осталось позади, и в педагогическом, как, впрочем, и во всех учебных заведениях, снова начались занятия.

Как-то в перерыве между лекциями Лена отвела Веру в сторону.

— Вера, я хотела тебе кое-что сказать… — серьезно начала она.

— Что же? — заинтересовалась Вера.

— Знаешь, я познакомилась на днях с одним очень интересным молодым человеком…

— Да? И кто же он? — не выдержала Вера.

— Он студент, учится в физико-технологическом институте, будущий физик, — с гордостью сообщила Лена.

— А как его зовут?

— Петя. Петр Вавилов.

— И что? Он тебе нравится?

— Да, очень. И еще… — Лена перешла на шепот: — Он придет сегодня встречать меня из института. Я хочу вас познакомить, все же ты моя подруга, и мне интересно, что ты о нем подумаешь.

— Ты меня заинтриговала. Уж скорей бы закончились лекции! — засмеялась Вера.

— Не шути, это очень серьезно, — не улыбнулась в ответ Лена.

Петр произвел на Веру хорошее впечатление. И она радовалась, что подруга нашла свою любовь.

Теперь Лена почти все свободное время проводила вместе с Петром. Общались девушки в основном только в институте. Вере этого не хватало, однако она все понимала и поэтому не обижалась на подругу.

…Сквозь пелену облаков иногда проглядывало солнце. Его тусклые лучи не скользили по стенам солнечными зайчиками, а напоминали, скорее, белесые пятна на обоях. Ленинградская осень вообще особенная. Она не похожа ни на одну осень мира. Желтые, красные, бурые деревья в парках и вдоль каналов кое-где еще сохраняли зеленый цвет. Все выглядит так, будто природа показывает все свои разнообразные наряды, прежде чем уснуть долгим зимним сном.

Лениво помешивая ложечкой сахар в чашке, Варя думала о приближающейся зиме. За столом было тихо. Все молчали — каждый думал о своем. В движениях чувствовалась расслабленность, хотелось спать. Закончив пить чай, Зоя встала из-за стола.

— Тетя Зоя, подождите, не уходите. Я хочу с вами обеими поговорить, — остановил ее Саша.

— Что-то случилось? — заволновалась Варя.

— Нет, — торопливо ответил Саша. — Хотя, вообще-то — да…

— Ну, рассказывай, — Зоя села обратно за стол.

Саша вздохнул и отодвинул от себя свою чашку с недопитым чаем.

— Видите ли, в чем дело… — смущенно начал он и замолчал.

— Давай, не робей, — поторопила Варя.

Снова вздохнув, Саша продолжал:

— Так вот. Помните, к нам как-то в гости приходила одна девушка?

— Вера? — уточнила Зоя.

— Да, Вера.

— Сашенька, ты сам скажешь или тебе помочь? — лукаво улыбнулась Варя.

— Нет, тетя, я сам…

С этими словами Саша решительно встал со стула и сказал твердым, решительным голосом:

— Тетя Варя, тетя Зоя, я ее люблю.

— Ну, наконец-то решился, — дружно засмеялись сестры.

— Не смейтесь, это серьезно. — Голос юноши дрожал от волнения.

— Да мы и не смеемся! Пойми, мы просто радуемся за тебя. Вера нам очень понравилась.

— Подождите, я еще не все вам сказал.

Выдержав небольшую паузу, Саша наконец решился:

— Мы хотим пожениться.

В комнате повисла тишина. Сестры, перестав улыбаться, смотрели на племянника. Смысл сказанного с трудом доходил до их сознания. Не может быть! Этого не может быть… Как это вдруг Саша уедет от них?! В эту минуту Саша каждой клеточкой почувствовал, насколько они привязаны к нему и как сильно их пугает возможность расставания. У него сжалось сердце.

— Сашенька… — На глазах Вари показались слезы.

— Тетя, ну не плачь, пожалуйста, — попросил Саша. — Все будет хорошо, вот увидите.

— Погоди-ка, Саша, — вступила рассудительная Зоя. — Все это слишком серьезно. Давай не будем сейчас торопиться с таким важным решением. Ты ведь еще не закончил учебу, она тоже. Вот выучитесь, тогда и поговорим, хорошо?

— И правда, Сашенька, — поддержала сестру Варя. — Вы пока дружите, встречайтесь, вам же никто не мешает.

— Послушайте, тетя Варя, тетя Зоя, — быстро заговорил Саша. — Я знаю, как вы меня любите. Вы меня вырастили, как собственного сына. Постарайтесь же меня понять. Я очень люблю Веру и хочу жениться на ней. В Москву я ехать не хочу — хочу остаться здесь, в своем родном городе. Вера переедет ко мне в Ленинград. Она будущий педагог, будет здесь в школе преподавать немецкий язык… Мы будем жить все вместе, если вы, конечно, не возражаете…

Саша смешался, не зная, что еще сказать.

— Мы будем очень хорошо и дружно жить, вот увидите, — тихо добавил он.

— Но, Сашенька, милый, ты же еще учишься… Какая же тут может быть семья? — возразила Зоя.

— Тетя Зоя! Говорят, что у меня есть талант, так что в жизни я не пропаду… Я только вас об одном прошу — не переживайте так. Я вас очень сильно люблю и уважаю. Поймите, так случилось — я встретил девушку, полюбил ее, мы хотим быть вместе… Помогите мне, пожалуйста…

Растроганные такими словами, Варя с Зоей не смогли сдержать слез. Подойдя к Саше, они крепко обняли племянника.

— Спасибо вам, родные мои. За все спасибо…

— Конечно же мы всегда будем помогать тебе… — прошептала Варя.

…Следующие три месяца промелькнули для Веры незаметно и были наполнены приятными, хотя и чрезвычайно волнительными событиями. Главным стало знакомство ее родителей с Варварой Александровной и Зоей Александровной Шубиными. Всей семьей приехали они на берега Невы к будущим родственницам, обсудили вместе все детали предстоящей свадьбы. Остановились они, по приглашению Шубиных, в их квартире на Васильевском. Тогда же было подано заявление на регистрацию брака. По этому случаю Зоя с Варей устроили торжественный обед. За те два дня, что Надежда Павловна и Федор Николаевич провели в Ленинграде, они успели побывать в Эрмитаже, съездить в загородные музеи и конечно же просто погулять по городу. Повсюду их сопровождал Саша. Увлеченно рассказывал он обо всем, что знал о своем городе, и это делало их прогулки особенно интересными.

— Вы самый лучший экскурсовод в мире, Саша, — говорила Надежда Павловна. — Вы очень интересно рассказываете.

— Просто я очень люблю свой город, — отвечал Саша.

Другим важным событием, случившимся в тот период, стала свадьба Лены и Петра Вавилова. Естественно, что свидетельницей была ближайшая подруга невесты — Вера, а свидетелем со стороны жениха стал Саша. Это знаменательное событие сблизило молодых людей, и теперь уже Лена с Петром с нетерпением ожидали свадьбы своих друзей. Незачем и говорить, что они, в свою очередь, также выступили на ней в роли свидетелей.

Но если свадьба Лены была в Москве, то Вера готовилась к отъезду в Ленинград — на регистрацию брака. Накануне отъезда подруги сидели в Вериной комнате и обсуждали предстоящее событие, которое влекло за собой не только замужество, новую жизнь, но и переезд в другой город.

— Ты не боишься, Верочка? — спросила Лена, уютно свернувшись клубочком на диване.

— Боюсь? Нет, не боюсь, пожалуй… Ты знаешь, у меня такое чувство, что я всю жизнь ждала именно Сашу, и мне все равно, где жить, только бы быть с ним вместе. Кажется, по-другому и быть не может.

— Ну, это конечно… А где вы собираетесь жить?

— В его квартире. Правда, вместе с его тетями, но они такие чудесные!.. Тебе они тоже понравятся, — уверяла Вера подругу.

— Я как-то не представляю себе, что мы можем надолго расстаться.

— А мы и не будем надолго расставаться — станем часто ездить друг к другу в гости. Ты, кстати, была в Ленинграде?

— Нет, ни разу…

— Ну вот, а теперь будешь, вместе с Петей. Саша город покажет. Он так интересно рассказывает. Вот увидишь, все будет хорошо.

— Отважная ты девушка, — вздохнула Лена. — Уехать из родного дома в другой город… Знаешь, на это не каждая способна.

— Просто я его очень люблю…

 

Глава 11

…Еще задолго до того как холодный зимний рассвет потревожил темноту ночного неба, в окнах квартиры на Васильевском острове уже горел свет, яркими желтыми пятнами выделяясь на фоне спящего дома.

Утро первого дня декабря было ясным и морозным. Лучи солнца, отражаясь от снега, слепили глаза. Праздничная процессия, возглавляемая женихом и невестой, вышла из парадного и направилась к машинам, специально заказанным для этого случая. Даже дворник Захар в тот день выглядел по-особенному торжественно. Ворот его телогрейки украшал красный бант, который ему собственноручно приколола Зоя. Поверх его старых валенок сверкали новые черные калоши.

Крики «Горько!» не смолкали целый день. Свадебный обед удался на славу, было шумно и весело.

Саша не отходил от Веры ни на шаг.

— Послушай, — шепотом сказала Вера, когда рядом никого не было. — Давай убежим?

— Как убежим? Куда? — не понял Саша.

— Ну, может, по городу погуляем? — предложила она.

— В такой мороз?

— Ну, пожалуйста, Сашенька! — стала упрашивать его Вера. — Пойдем к Неве.

— Хорошо, — наконец сдался тот. — Но только ненадолго.

Быстро одевшись, они незаметно выскользнули из квартиры.

Прозрачный воздух буквально звенел от мороза. На фоне холодного, бледно-розового неба четким контуром вырисовывались здания, а крыши домов, казалось, были покрыты белой сахарной глазурью. Все вокруг выглядело волшебной сказкой, освещенной лучами скупого зимнего солнца.

Любуясь далеким видом, Вера поймала себя на мысли, что вот уже и закончился этот свадебный день — день, который она так ждала и о котором боялась даже мечтать. И ни за что на свете, как бы ей того ни захотелось в будущем, она уже никогда не сможет вернуть ни одного его мгновения. От этих мыслей ей вдруг стало грустно, и она крепко-крепко сжала Сашины теплые пальцы…

Но вот белое платье невесты было аккуратно уложено в самый дальний угол платяного шкафа. И для молодых началась новая — семейная — жизнь…

В отношениях с Сашиными родственницами Вера старалась вести себя тактично, чтобы не нарушить годами сложившийся распорядок в доме. Она советовалась с тетями по любому поводу, показывая, что с ее приходом в их семью они по-прежнему остались полноправными хозяйками.

Варя и Зоя учили Веру готовить. Она оказалась способной ученицей и очень скоро научилась печь любимые Сашины пирожки с капустой.

Поначалу Вере было непривычно жить на новом месте, все казалось ей другим, не таким, как было у нее дома, в Москве. Даже вода в кране была какая-то особенная, она казалась Вере более мягкой. Дорога до института занимала теперь больше времени, чем раньше, но со временем она привыкла и к этому, как вообще привыкла к городу с его старыми домами, прямыми линиями улиц и постоянному тонкому запаху сырости, исходящему от каналов и речушек. Теперь она уже не замечала пронизывающих до костей ветров и быстрых переходов от яркого солнца к низким тяжелым облакам, приносящим дожди.

Саша — вот кто занимал все ее мысли. А на мелкие трудности привыкания к новому городу Вера попросту не обращала внимания. Она боготворила мужа и всячески старалась быть для него не только женой, но и помощницей, и верным другом.

Варя и Зоя во всем помогали молодой семье. Они относились к Вере, как к родной дочери, и в их общем доме царили любовь и покой…

Рассказывая о том отрезке жизни художника Шубина, нельзя не отметить одно важное событие, которое произошло в культурной жизни страны тех лет. Случилось это в Москве в декабре шестьдесят второго года, когда в Манеже проходила художественная выставка, наделавшая много шума и получившая впоследствии название «разгромной».

Само по себе, конечно, это событие не явилось бы сенсацией, если бы не скандал, случившийся во время ее посещения Генеральным секретарем и некоторыми членами политбюро ЦК КПСС. Все произведения, представленные на ней, были созданы художниками студии профессора Белютина. То ли манера, в которой были написаны картины, не нашла понимания у Н. С. Хрущева, то ли фамилии художников вызвали резкое его неприятие. А может быть, всему виной был новый курс, которым тогда решила идти Коммунистическая партия, но результатом этого посещения выставки был полный ее разгром. Часть картин уничтожили, часть куда-то пропала, а слово «абстракционизм» приобрело ярко выраженный негативный оттенок.

Последствия разгрома стали весьма печальными. Многие художники были исключены из творческого Союза. А то направление в живописи, сторонниками которого они являлись, еще долгие годы подвергалось гонениям и нападкам со стороны критиков. Вести об этой выставке довольно быстро распространились среди населения двух крупнейших городов — Москвы и Ленинграда и произвели эффект разорвавшейся бомбы.

О московских событиях Саша узнал от Викентия Ларионовича, а тот, в свою очередь, от своего давнего приятеля, художника, живущего в Москве.

Учитель и ученик долго сидели в пустой аудитории. В тот день Саша впервые узнал, каковы могут быть последствия за выбор курса, неправильного с точки зрения правящей партии. Даже если это касается такой, казалось бы, далекой от политики области, как живопись.

— Здесь, в этой стране, никто не может быть свободным, никто… — с горечью сказал тогда Вольский.

— Даже художники? — тихо спросил Саша.

— Художники особенно…

Выйдя из училища, Саша направился к автобусной остановке. В этом году конец декабря выдался на редкость холодным. На душе у Саши было неспокойно. Слова Викентия Ларионовича не выходили у него из головы. В этой стране нельзя быть свободным, сказал он. Саша задумался. Свободным… А что это значит — быть свободным? Он раньше никогда не размышлял на эту тему. Для него свобода была в самой возможности работать, больше его ничего не интересовало. Да, непростой это вопрос… Саша поежился от холода. Морозный, колючий ветер дул ему прямо в лицо, кусал за щеки, отчего кожа немела. А автобуса все не было… Так хочется домой! Там хорошо, тепло. И спокойно. Там его ждет Вера…

Саше нравилась новая роль — мужа и главы семьи. С появлением Веры его жизнь изменилась, наполнилась новым смыслом. Он также много работал и благодаря стараниям Веры, создавшей ему для этого условия, добивался все новых и новых успехов. Теперь уже все чаще говорили о его необыкновенном таланте. Конечно, Викентий Ларионович всячески старался помогать любимому ученику, предоставляя в его распоряжение весь свой накопленный опыт. Их обоюдный труд пошел Саше на пользу — картина, представленная на новой выставке, открывшейся ранней весной, соседствовала с работами зрелых и известных мастеров и заслужила в итоге одобрительные рецензии самых строгих критиков.

Родители Веры часто звонили, приглашали почаще навещать. Иногда сами приезжали в Ленинград. Саша понимал, что Вера скучает по дому, однако она наотрез отказывалась ездить куда-либо одна, да и ему самому не хотелось даже на день разлучаться с ней. Поэтому ему, хоть и с большим трудом, но все же приходилось находить время, чтобы вместе съездить в столицу.

Во время таких поездок в Москву они обязательно навещали Вавиловых. Их общение было легким и приятным, а со временем вообще переросло из дружеской привязанности в нечто большее, почти родственное. Лена с Петром тоже довольно часто приезжали в Ленинград.

Свои редкие свободные часы Саша отдавал Вере. В погожие дни они вместе частенько бродили по тем местам, где проходили их первые свидания, словно желая подольше сохранить в памяти воспоминания о тех счастливых днях.

Как-то раз, во время такой прогулки, они шли по улице, держась за руки, и мечтали вслух о будущем.

— Когда-нибудь обо мне узнает весь мир, — говорил Саша.

— Так уж и весь? — недоверчиво переспрашивала Вера.

— Именно весь. Ты же видишь, как я работаю. Когда-нибудь мои картины обязательно прославятся на весь мир. Неужели ты мне не веришь?

— Верю, — успокоила его Вера. — Сашенька, ты не обижайся, но такую далекую перспективу я просто не могу себе представить. Пока я счастлива, а когда ребеночек родится, буду еще счастливее.

Саша остановился и внимательно посмотрел на Веру.

— Как это — родится? Ты что, хочешь сказать, что…

— Нет, глупенький, сейчас ничего еще нет. Но ведь будет же!..

Вера засмеялась и прижалась к его плечу. Они пошли дальше по набережной в сторону Летнего сада.

— Скажи, Сашенька, а ты кого больше хочешь, мальчика или девочку?

Саша задумался. В тайне от Веры, где-то в самом далеком уголке души он надеялся, что ребенок у них появится не скоро. В настоящий момент все его мысли занимала работа, и только работа. Он даже представить себе не мог, что в доме появится кто-то еще, кто будет требовать заботы и внимания. Будет детский плач по ночам, развешенные мокрые пеленки. А эта непременная суета, которая поднимется вокруг этого события! От своих товарищей по группе, тех, у кого уже родились дети, он слышал, что дети — дело совсем непростое, требующее большой самоотдачи и ответственности. К тому же молодые отцы сразу начинали хуже учиться. Их работы подвергались весьма жесткой, но, надо сказать, справедливой критике. Саша тогда не испытывал к ним жалости, ведь люди сами делают свой выбор. Словом, ребенок в его далеко идущие планы явно не вписывался. Если об учебе придется забыть, то это означало для него крушение всех надежд на далекое блестящее будущее, которое ему наперебой прочили в училище. Вот только как сказать об этом Вере? Лучше было просто переменить тему… По крайней мере, это на какое-то время отвлечет ее от этих мыслей.

— Мальчика или девочку? — рассеянно переспросил он. — Не знаю, Верочка… Ну какая разница?..

— Нет, не скажи… Вот если у нас родится мальчик, я непременно хотела бы назвать его Александром в твою честь, а если девочка, то… Можно назвать Еленой. Как ты на это смотришь?

— Послушай, посмотри, вон афиша с новым фильмом, — Саша постарался побыстрее сменить тему. — Пойдем посмотрим?

— Пойдем, я так давно не была в кино.

Выйдя из парка, они пошли в сторону кинотеатра. Народ понемногу стал собираться у входа.

— Сашенька, возьмем мороженого? — спросила Вера.

— Обязательно. Только сначала билеты купим, если еще есть.

Билеты были. Они вошли в фойе, где по стенам были развешены афиши фильмов, фотографии актеров, возле которых толпилась публика. Под аккомпанемент слегка расстроенного фортепиано звучала популярная песенки про ландыши — так заполнялось время перед началом сеанса.

— Теперь мороженое? — спросил Саша.

— Ага, и ситро тоже, — с радостью согласилась Вера.

Купив мороженое и воду, они отошли в сторону. Видя, как Саша усиленно поглощает белые холодные шарики, Вера заволновалась:

— Сашенька, не ешь такими кусками, простудишь горло.

— Не волнуйся, не простужу.

— А если простудишь, заболеешь… У тебя же еще работа не закончена, а тебе ее скоро сдавать, — настаивала Вера.

— Верочка, я сильный и крепкий, не переживай. Ты лучше ешь побыстрей, а то скоро фильм начнется. Кстати, ты слышала о нем что-нибудь?

— Нет. Кажется, это комедия. В любом случае, сначала журнал будет.

Едва все заняли в зале свои места, свет начал гаснуть. Постепенно смолк шепот в зале, только покашливал сидящий рядом человек. Саша задумался. «Ребенок… Нет, надо что-то с этим делать, — размышлял он, почти не глядя на экран. — Надо бы поговорить с Верой, чтобы она не торопилась с этим, подождала бы немного. Но как ей об этом сказать…»

— Как тебе фильм? — спросила Вера, выходя из кинотеатра.

— Фильм? — переспросил Саша.

— Ну да, фильм. Тебе понравился?

— Конечно! — спохватился Саша. — Очень хороший фильм…

Так незаметно шло время… Закончилась учеба. После института Веру распределили в школу, где она начала преподавать немецкий язык. Теперь все называли ее Верой Федоровной. Вера совсем не стремилась к продвижению — скромная должность учительницы вполне удовлетворяла ее. Это происходило вовсе не от отсутствия честолюбия — дело было совсем в другом. В ее жизни, которую она посвятила своему мужу, просто не находилось места для воплощения каких-то своих личных мечтаний. Да, надо признаться, у нее их и не было, кроме, пожалуй, одной главной мечты — сделать Сашу счастливым. Она в буквальном смысле слова жила его жизнью, его радостями и его огорчениями…

То памятное сентябрьское утро надолго запомнилось всем обитателям дома на Васильевском острове.

Для Веры оно началось с тишины… Тишина была какой-то странной, и было в ней что-то неприятное, хотя поначалу она даже сразу не смогла понять причину этой странности.

Вначале Веру разбудил настойчивый звонок в дверь. Потянувшись под одеялом, она медленно повернулась на другой бок и посмотрела на часы. Как рано! Всего-то половина восьмого, можно еще полежать. Сегодня на работу можно было не торопиться, так как в школе ее ждали только к третьему уроку. Протянув руку, она обняла спящего рядом Сашу, каждой клеточкой ощущая теплоту его тела. Почувствовав нежное прикосновение, он улыбнулся во сне. Ей хотелось подольше растянуть блаженство этих утренних минут. Как тихо… Интересно, кто же это все-таки приходил?

Прошло еще полчаса. Тут Вере показалось странным, что с улицы не слышно шума транспорта, который в это время обычно будит ее вместо будильника. Может, это из-за того, что окно закрыто? Приподнявшись на кровати, Вера посмотрела на окно. Но нет, форточка в комнате была открыта настежь. Вера напряженно стала вслушиваться, стараясь не шевелиться. Прошло еще несколько минут, но сколько бы она ни прислушивалась, так ничего и не услышала. Осторожно, стараясь не разбудить спящего Сашу, Вера встала с кровати, быстро накинула халат и вышла из комнаты.

Со стороны кухни слышался невнятный звук работающего радио, изредка прерываемый звяканьем приборов. Подойдя ближе, Вера отчетливо услышала голос диктора и замерла в дверях, будучи не в силах сделать и шага.

— …непростая обстановка сложилась и на Васильевском острове. Многие подвальные помещения оказались затоплены. В настоящее время ведутся работы по эвакуации людей из тех домов, где наблюдается особенно высокий уровень воды. Временно приостановлено движение общественного транспорта. Из-за затопления силовой подстанции прекращено движение трамваев и троллейбусов. Просим граждан соблюдать спокойствие и осторожность при выходе на улицу, так как вода все еще продолжает прибывать. Этим утром был зафиксирован максимальный уровень подъема воды — два метра семьдесят сантиметров по Кронштадтскому футштоку. Также существует угроза остановки промышленных предприятий, расположенных на территории Петроградского, Ждановского и Октябрьского районов….

— Что это?

Сестры вздрогнули от неожиданности, увидев стоявшую в дверях Веру.

— Верочка, хорошо, что ты встала. Ты только не волнуйся, пожалуйста. Это наводнение, — ответила Варя, ставя на плиту чайник.

— Наводнение? — сначала девушка даже не поняла. — Какое наводнение?

— Да, дорогая, здесь это обычное дело. Правда, такого еще ни разу не было, — подтвердила Зоя.

— Что же теперь будет, Зоя Александровна? — Голос Веры дрогнул.

— Ничего, — просто ответила та. — Надо ждать.

— Чего? — не поняла Вера.

— Когда вода начнет спадать… — и добавила: — Мы же дома, деточка, не бойся ничего.

Зоя ставила на стол чашки. В этих ее простых, привычных движениях было столько спокойствия и обыденности, что Вере показалось в ту минуту, что, случись даже вселенский потоп или столкновение с кометой, ничто не оторвет Зою Александровну от сервировки стола. Ни один природный катаклизм не смог бы нарушить того ощущения надежности, которое давали им стены родного дома. Вера невольно устыдилась своего страха.

— Деточка, — обратилась к ней Варя. — Ты бы разбудила Сашу. Неизвестно, как день сложится, надо поплотней позавтракать.

— Да-да, хорошо. Я иду…

Войдя обратно в их комнату, Вера увидела, что Саша еще не проснулся. Осторожно присев на краешек кровати, она наклонилась и поцеловала его. Саша улыбнулся во сне. Вера залюбовалась им — такой спокойный сон, как у ребенка… Если бы не это утреннее происшествие, он мог бы еще поспать, подумала она. Ей жалко было его будить…

— Сашенька… — тихо позвала его Вера.

Глубоко вздохнув, Саша открыл глаза.

— Вера… Что случилось? Почему так рано? — сонным голосом спросил он.

— Вставай, Сашенька, наводнение.

Саша приподнялся на подушке и удивленно посмотрел на Веру.

— Какое наводнение? — не сразу понял он.

— Там по радио об этом говорят… — взволнованно заговорила Вера. — Тети сказали, чтобы я тебя разбудила.

Вздохнув, Саша сел на кровати:

— Так, понятно. Сейчас встаю.

Через несколько минут, одетый и причесанный, Саша вошел на кухню, где все уже было готово к завтраку. Радио работало на полную мощность, передавая хронику. Судя по всему, последние события развивались довольно стремительно. Наводнение, вызванное циклоном, пришедшим с берегов Великобритании, сопровождалось к тому же мощным ураганом. Воинские подразделения, отряды милиции и формирования гражданской обороны, состоящие из рабочих и служащих, включились в борьбу с разбушевавшейся стихией. Эвакуация людей из затопленных домов шла полным ходом. Транспорт работал только в центре, и то с перебоями. Городская комиссия по борьбе со стихийными бедствиями периодически давала объявления по радио, призывая горожан сохранять спокойствие и осторожность…

— Да… — протянул Саша. — Такого еще не было…

— Точно, Сашенька, не было, — подтвердила Варя.

— Вы давно проснулись? — спросил он, усаживаясь за стол.

— Да, давно… — ответила Зоя. — Захар сказал, что вода пошла. Мы сразу пошли на кухню радио слушать, а там и Верочка проснулась…

Полностью одетая и причесанная, Вера вошла на кухню. Услышав свое имя, включилась в разговор.

— А я что-то почувствовала еще там, в нашей комнате, — рассказала она. — Лежу и думаю: почему это так тихо? Ни звука с улицы не слышно…

— Да, транспорт-то не ходит. Вот, помню, в пятьдесят пятом тоже было… В октябре, кажется, да, Варечка?

— Было дело, ужас вспомнить! Тоже много чего затопило. Сашенька тогда совсем маленьким был…

Заметив, что Вера не спускает с них испуганных глаз, Зоя приглушила радио.

— Давайте завтракать, — бодро скомандовала она.

— Мне есть что-то не хочется… — отозвалась Вера.

— Нет, девочка, об этом и речи быть не может. Ты теперь привыкай к такому, ты же в Ленинграде живешь, а здесь воды много… Так что за стол — и без разговоров!

Позавтракав, все опять слушали радио. В тот день никто никуда не поехал, все дела пришлось отложить. К полудню вода понемногу начала спадать, правда, на этом дело не закончилось. Как потом стало известно, наводнение причинило довольно большой ущерб городу. На многих заводах и фабриках оборудование оказалось сильно испорченным. Были затоплены несколько станций метро…

 

Глава 12

Мягко покачивался вагон ночного поезда… Вера напряженно вглядывалась в темноту за окном. Но разглядеть что-то в ночном мраке было невозможно, только мелькали иногда яркие огни станций.

В купе постучали. Вошедшая молоденькая проводница предложила чай. Осторожно держа обеими руками горячий подстаканник, Вера сделала несколько глотков. На какое-то время она почувствовала себя лучше. Надо хоть немного поспать, завтра силы ей понадобятся. Что-то будет завтра? Об этом лучше сейчас не думать… Прислушиваясь к монотонному шуму колес, Вера старалась уснуть. Это ей не удалось, и она снова села поближе к окну. Все та же тьма…

Но огней стало больше. Поезд замедлил ход, по-видимому, подходил к какой-то станции. Показался перрон, послышались голоса. Взяв со стола стакан, Вера допила остывший чай. Кажется, это последняя станция перед Москвой…

Вера ехала в больницу к Лене. Накануне в Ленинград позвонила Надежда Павловна и сказала, что Лену только что увезли на «скорой». Для всех это было неожиданностью, так как ребенок должен был родиться только через два месяца. Положив трубку, Вера немедленно поехала на вокзал. «Только бы все обошлось, только бы обошлось», — думала она всю дорогу.

Вера сначала заехала домой к родителям, а оттуда, наскоро позавтракав и переодевшись, поспешила в больницу.

Стоял конец апреля, но было уже очень тепло. Почки на деревьях набухли, вот-вот готовы были показаться первые клейкие листочки. Весенняя Москва становилась особенно радостной и красивой. На стенах зданий развешаны праздничные плакаты. «Мир! Труд! Май!» — было написано на них.

По дороге Вера купила букетик гвоздик. Войдя в старинное здание больницы на Пироговке, она получила в гардеробе белый халат и прошла к палате.

С трудом поднявшись по высокой лестнице — уж очень много ступенек в ней было, — Вера остановилась отдышаться перед двустворчатыми стеклянными дверями, ведущими в отделение.

— Что, милая, плохо тебе? — услышала она сзади участливый голос.

Обернувшись, Вера увидела пожилую нянечку, держащую в руках металлический поднос с разными склянками.

— Нет, ничего. Это я так… — ответила Вера.

— А что ж не заходишь? Заходи, не бойся. Заодно и дверь мне откроешь.

Открыв дверь и войдя в длинный коридор, Вера спросила:

— А где здесь тридцать первая палата, не подскажете?

— Тридцать первая? Так мы к ней идем.

Разговорчивая нянечка спросила:

— А кто там у тебя?

— Подруга. Вчера утром ее сюда по «скорой» привезли, — объяснила Вера.

— По «скорой»? А фамилия-то как? — продолжала допытываться нянечка.

— Вавилова, Лена.

Нянечка засмеялась:

— Так тебе, милая, не сюда надо.

— А куда? — растерялась Вера.

— В послеродовую палату надо.

Вера побледнела. Как это — в послеродовую?

— Да что ты, милая! Чего ты испугалась? Не бойся! Мальчика она родила, — нянечка улыбнулась. — Здоровенького такого. И ничего, что раньше срока. Такое часто бывает, уж поверь мне, я много чего здесь повидала…

— А мне можно туда? — робко спросила Вера.

Нянечка задумалась.

— Вот что, — решительно сказала она. — В случае чего скажешь, что ты сестра. Пошли, провожу. Только вот посуду оставлю. Ты погоди пока здесь…

Сердобольная нянечка проводила Веру в послеродовой блок. Они шли каким-то одной ей известным маршрутом, по пустым, полутемным коридорам, заставленным каталками со стопками постельного белья. Вера испуганно оглядывалась по сторонам. Наконец они свернули в какой-то очередной коридор и оказались перед высокой белой дверью. На уровне глаз висела табличка, указывающая на то, что за дверью находится родильное отделение.

Нянечка вынула из кармана связку ключей и, порывшись в них, нашла нужный. Открыв дверь, она пропустила Веру вперед:

— Иди, не бойся. Это вообще-то для персонала вход, но ничего… Ты только халат не снимай, там строго…

— Спасибо вам, — поблагодарила ее Вера.

— Тебе сейчас по коридору до конца, а там налево завернешь. Ее палата самая первая будет.

— Спасибо большое!

Вера быстро переступила порог. Сзади она услышала, как нянечка прикрыла за ней дверь. Мягко повернулся ключ в замке, и Вера осталась одна. Немного постояв, она пошла дальше, вдоль выкрашенных белой краской дверей с указанием номеров палат, пока, наконец, не нашла нужную. Подойдя к двери, она постучала, сначала тихо, а потом сильнее, но никто не ответил. Вера прислушивалась. Нет, ничего не слышно… Как быть — войти или нет? Собравшись с духом, Вера осторожно открыла дверь.

В палате было две постели. На одной Вера увидела Лену, другая была свободной. Подруга, очень бледная, с осунувшимся лицом, казалась спящей. Но как только Вера подошла ближе, Лена открыла глаза.

— Верочка… — тихо прошептала она. — Это ты?

— Здравствуй, моя хорошая! Как ты себя чувствуешь?

Подойдя, Вера погладила Лену по руке, та ответила лишь слабым пожатием.

— Уже лучше… — чуть слышно сказала она. — Когда ты приехала?

— Сегодня утром. Мне вчера мама позвонила и все рассказала. Я там чуть с ума не сошла.

— Ну что ты… — успокоила ее Лена. — Теперь все хорошо…

— Можно, я посижу с тобой? — спросила она.

— Конечно, можно. Я так рада тебя видеть. Тебе уже сказали?

— Да, поздравляю тебя. Ты не волнуйся, мне сейчас нянечка одна сказала, что такое часто бывает — роды до срока. Главное, ребеночек себя хорошо чувствует. Ты его уже видела?

— Нет, еще не приносили…

В голосе Лены послышалось беспокойство.

— Ну, ничего, — Вера постаралась придать своему голосу больше уверенности. — Значит, скоро принесут, ты только не волнуйся. Тебе это сейчас вредно, ты же пока совсем слабая. Поднаберись сил. Я тебе, кстати, бульон принесла в термосе. Мама сварила.

— Спасибо, я не хочу пока…

— Надо, — настаивала Вера. — А цветы я вот сюда поставлю, чтобы ты их видела. Я так рада, что все хорошо закончилось, — продолжала Вера. — Ты себе представить не можешь, как я волновалась. Петя тоже испереживался. Мама сказала, что он все время с тобой был, да?

— Да, он только что ушел домой отсыпаться… Буквально за несколько минут до тебя. Вы не встретились?

— Нет, я же со служебного входа вошла. Могу себе представить, как он обрадовался сыну! Не думали еще, как назовете?

— Раньше думали, если родится дочка, назовем Верой, а если мальчик, то Андреем.

— А приданое для малыша готово? — поинтересовалась Вера.

— Да, все есть… А ты сама-то как? Как Саша? Как тетя Варя с тетей Зоей? Расскажи мне о них…

— Хорошо, хорошо, все расскажу… Леночка, тебе подушки не надо поправить? Давай я тебя повыше положу, хочешь?

Устроив подругу поудобнее, Вера стала рассказывать ей последние новости, но, заметив, что у Лены потихоньку закрываются глаза, замолчала.

— Ты только не уходи… — шепотом попросила Лена.

— Поспи, я не уйду. Спи…

Из больницы Вера вышла, когда на Москву медленно опускались весенние сумерки. С наслаждением вдохнув свежий воздух, она стала спускаться по каменной лестнице. Вечер был удивительно теплый, и Вера решила немного пройтись. За Лену теперь она была спокойна. Как только принесли малыша, настроение у молодой мамы сразу улучшилось, да и Петя снова пришел. Перейдя дорогу, Вера оглянулась назад, туда, где на фоне фиолетового неба темнел фасад старого больничного здания. Почти все окна в палатах были ярко освещены.

Вера вошла в длинную аллею, которая тянулась от больницы почти до Садового кольца. Фонари тем временем уже зажгли. В их мягком свете были хорошо видны аккуратные, выкрашенные в белый цвет лавочки. Днем на них всегда было много народа, а сейчас аллея уже пуста. Все вокруг отдыхало от дневной суеты, даже не было слышно шума машин. С двух сторон дорожки росли старые тополя, наверняка ровесники тянувшихся вдоль аллеи больничных корпусов.

Вера медленно шла, наслаждаясь окружавшей ее тишиной. Вот где-то вдалеке послышался шум машин. Садовое кольцо сразу же оглушило ее. Ночное небо прочертили желтые дорожки фонарей. От их ярких огней закружилась голова… Как же изменилась Москва! Витрины магазинов пестрели разноцветными огнями. По тротуарам неторопливо прогуливались люди. Слышался чей-то смех. На душе у Веры стало отчего-то легко и спокойно…

За ужином Вера с родителями обсуждали последние новости.

— Ну как там дела? Видела маленького? — спросила Надежда Павловна.

— Да, видела. Он такой хорошенький! — восторженно отвечала Вера. — Глазки такие темные и волосики вьются…

— А Лена как себя чувствует?

— Лучше. Когда малыша принесли, совсем повеселела. Кстати, у него уже имя есть — Андрей.

— Андрей? Хорошее имя. Можно звать Андрюшей, а если ласково, то Андрюшенькой, — сказала Надежда Павловна. — Петя сейчас с ней?

— Да, он сменил меня. Знаешь, мамочка, мне показалось, Петя просто необыкновенно счастлив. Он так смотрел на Лену… — Вера замолчала, не в силах подобрать нужного слова. — Понимаешь, это трудно объяснить словами. У него глаза просто лучились!

— Думаю, ей повезло с мужем, — задумчиво произнесла Надежда Павловна.

— Вообще-то мне тоже повезло, — сообщила Вера.

— Ну, ладно, везунчики, — сказал Федор Николаевич, вставая из-за стола. — Спасибо за ужин, все было очень вкусно. Ты бы почаще приезжала, дочь. Для меня одного твоя мама так не старается.

— Как тебе не стыдно! — Надежда Павловна в шутку нахмурилась.

— Стыдно. Поэтому я спешно ухожу смотреть телевизор. А вы здесь поболтайте о своем, девичьем.

Посмеявшись над мужскими привычками, женщины стали убирать со стола.

— Я сама помою посуду, мамочка, — предложила Вера.

— Ну уж нет, — сказала Надежда Павловна. — Иди отдыхай: у тебя был трудный день.

Я сама помою.

— Мамочка, я хочу с тобой еще немного посидеть…

Они немного помолчали.

— Вера… — тихо начала Надежда Павловна. — Я вот все хотела поговорить с тобой… Скажи мне, только правду, хорошо?

Вера кивнула.

— Ты действительно счастлива, дочка?

Несмотря на то что вопрос прозвучал вроде бы невинно, Вера сразу же поняла: это всего лишь вступление к чему-то более серьезному.

— Да, мамочка, счастлива, — осторожно ответила Вера. — Я очень люблю Сашу, ты же знаешь…

— Это я знаю.

Сделав небольшую паузу, Надежда Павловна снова спросила:

— А он тебя?

Вера непонимающе посмотрела на мать. Что она имеет в виду?

— Конечно, любит, — спокойно подтвердила она. — А что?

— Да так, ничего… Это я просто спросила… — Выражение лица Надежды Павловны стало даже как бы безразличным. — Мы редко видимся, поэтому я не могу наблюдать за вашими отношениями.

— Я живу очень хорошо, — Вера постаралась успокоить мать.

Надежда Павловна нервно постукивала ложечкой по столу, и это выдавало ее волнение.

— Понимаешь, я тебя еще об одной вещи хотела спросить…

Вера приготовилась выслушать все, что накопилась в душе у матери за последние месяцы, которые они не виделись. Она была готова к подобному разговору, понимая, что мать не вздохнет облегченно, пока не узнает о ее жизни все подробно. Вера решила во что бы то ни стало успокоить мать.

— Скажи, доченька, почему вы тянете с рождением ребенка?

— Тянем? — Вера приготовилась к неприятной теме. — Нет, мамочка, мы не тянем. Просто Саша сейчас очень занят…

— Саша всегда будет занят. Я не хочу говорить про твоего мужа ничего плохого, но знаешь, у меня такое ощущение, что ему ребенок не очень-то и нужен.

— Нет, мамочка, это не так.

Надежда Павловна тяжело вздохнула:

— Боюсь, что это именно так, дочка. Поверь мне, я лучше тебя знаю жизнь. Если судить по его поведению, то…

— Я в этом и не сомневаюсь, мамочка, — прервала ее Вера. — Но вот в отношении Саши ты, скорее всего, ошибаешься. Он, как и я, тоже хочет ребенка.

— Тогда почему он…

Но Вера остановила мать:

— Я прошу тебя, мамочка…

— Ну хорошо, хорошо… Не буду…

В воздухе повисло тяжелое молчание.

— Кстати, я завтра собираюсь поехать в детский магазин, купить что-нибудь для Леночкиного малыша, — Надежда Павловна сменила тему разговора. — Ты поедешь со мной?

— С удовольствием.

— Ну вот и хорошо…

Ложась в ту ночь спать, Вера поймала себя на мысли, что она все время думает о доме. Странно, но своим домом она теперь считала не московскую квартиру родителей, где она родилась и выросла, а старый дом на Васильевском острове. Вера улыбнулась. Как там они? Несмотря на усталость, она долго не могла заснуть, все думала о Саше…

После разговора с матерью у нее в душе остался неприятный осадок. Неужели ее мама права? Не то чтобы она засомневалась в Сашиных чувствах — нет! Она была уверена, что он любит ее так же сильно, как и она его. В конце концов, Надежда Павловна всегда недолюбливала зятя, и даже годы не смогли сгладить этого чувства. Но почему-то слова матери зародили в ней непонятно откуда взявшуюся тревогу. Вера попыталась разобраться в этом, но получалось только хуже. Ей вдруг вспомнилось, что каждый раз, когда она заводила разговор о ребенке, Саша спешил переменить тему…

 

Глава 13

…Жизнь шла вперед, и один год незаметно сменял другой. Не стало Зои и Варвары… Прожили они нелегкую, но, как сами всегда искренне считали, очень счастливую жизнь. Первой покинула этот мир Зоя. Варя до самого конца держала сестру за руку. Она не плакала и была очень спокойна, словно знала — они расстаются ненадолго. Предчувствуя свой уход, Варя просила похоронить их рядом. Она оказалась права, и уже через два месяца сестры снова были вместе…

С их смертью ушел в прошлое огромный кусок Сашиной жизни. Он понимал, что каждое промелькнувшее мгновение его детства и юности неразрывно связано с его любимыми тетями. Без них дом как-то сразу опустел, словно лишился того основного, что превращает обычную квартиру в тихую пристань, Дом с большой буквы, куда каждый стремится спрятаться от житейских невзгод. Непривычно тихо и пусто теперь стало в квартире на Васильевском…

Вера тоже переживала смерть сестер. За время своей жизни с этими милыми и добрыми женщинами она успела искренне привязаться к ним, полюбить. Так же, как и Саша, чувствовала она пустоту, охватившую их когда-то радостный и шумный дом. Возвращаясь из школы, она теперь уже не слышала шутливых приветствий, не было веселых разговоров за чаем… Пустота… Видя, как страдает Саша, она даже пришла к мысли, не лучше ли им переехать с Васильевского в какой-нибудь другой дом, но поговорить с ним на эту тему она все же никак не решалась.

Помимо заботливой и преданной Веры, рядом с Сашей всегда был еще один человек. Постаревший и немного ссутулившийся, Викентий Ларионович во всем помогал Саше, он всегда был для него самым строгим, но всегда справедливым судьей. На нелегкой дороге, когда-то выбранной Сашей, он остался его верным проводником, помогающим преодолевать трудные и опасные участки. Последние годы они стали еще ближе друг другу. Викентий Ларионович так относился к Саше, словно тот был его собственным сыном. Иногда даже ворчал по-стариковски, если Саша забывал позвонить ему или несколько дней не появлялся у них в Свечном переулке…

Через год, когда Александру Шубину исполнилось тридцать шесть лет, его приняли в члены Союза художников. Это знаменательное событие произошло в конце семидесятых годов и стало важной вехой в творческой деятельности молодого мастера. Поводом для этого стал грандиозный успех, которым были встречены его картины на выставке в Москве. Первый раз в своей жизни Саша давал интервью журналистам московских и ленинградских газет и журналов.

Работы художника Шубина пользовались особым интересом у публики. Около них постоянно толпились люди. Надо сказать, что для этой выставки были отобраны наиболее удачные его картины. Среди них был и портрет Лукерьи, написанный им по памяти.

В начале июня того же года Александр Иванович Шубин с женой въехали в квартиру на Фонтанке. Старый дом на Васильевском острове остался в прошлом… Подъезд их прекрасного дома был украшен колоннами, на стенах и на полу еще сохранилась старая мозаика.

Квартира была большая. Из просторной прихожей вели двери в кухню и четыре комнаты. В самой большой из них располагалась мастерская художника. Главным достоинством этой комнаты были два широких окна, дававших много света. У одного из окон Саша поставил подрамник, а немного в стороне — тумбочку, где хранились кисти и краски. По боковой стороне расположился большой кожаный диван. Иногда, работая всю ночь, Александр Иванович ложился здесь же спать.

Окна семейной спальни выходили в каменный полутемный двор. Здесь всегда было тихо, лишь изредка по ночам слышались кошачьи концерты. В комнате, где располагалась гостиная, был небольшой полукруглый балкон, выходивший на набережную. В том, как была обставлена эта комната, было видно отношение Веры к мужу, ставшему за эти годы ее единственным кумиром. На всех стенах висели те из его картин, которые особенно нравились Вере. На низком комоде стояли в красивых рамках его рисунки. Возле окна она поставила удобное кресло, в котором он мог бы отдохнуть и расслабиться после работы. В целом, надо сказать, квартира получилась очень уютной, несмотря на то что последняя, четвертая комната пока пустовала. В будущем Вера планировала устроить в ней детскую.

Для них обоих переезд в этот дом стал как бы чертой, отделившей старую жизнь от новой — наполненной новыми событиями и людьми; жизнью, связанной с известностью и славой. Где-то далеко в прошлом осталось тихое семейное счастье и задушевные беседы за чашкой чая вместе с Варей и Зоей…

Над золотым куполом Исаакия по-прежнему кружили чайки, и по весне Нева частенько пугала наводнениями, но Веру это уже не тревожило. С годами ее личная жизнь не менялась. Она по-прежнему преподавала немецкий все в той же школе, и дети просто обожали «свою дорогую Веру Федоровну», как они называли ее. Ее коллеги знали, что Вера Федоровна — жена известного художника, и втайне завидовали ей.

А вот жизнь Александра Ивановича, напротив, все время менялась, словно бурные воды горной реки. Он создавал все новые и новые полотна, которые можно было увидеть в лучших выставочных залах города. Отечественная, а затем и зарубежная пресса наперебой расхваливала его талант и мастерство. Несколько его картин были вывезены за рубеж.

Теперь уже ни одна из его выставок не обходилась без журналистов. Скоро вспышки камер стали чем-то привычным, обыденным, его уже не пугали настойчивые вопросы корреспондентов. Стали появляться и первые поклонницы… Они, сначала по одной, а потом и целыми стайками, подлетали к нему, протягивали букетики цветов и прося автограф. Такое внимание со стороны молоденьких девушек льстило самолюбию Шубина. Он снисходительно улыбался, видя, как во время этого общения вспыхивают девичьи щеки…

Ему исполнился сорок один год.

В бытовые вопросы Александр Иванович вообще не вникал, оставляя все жене. Однако, как только позволили средства, он сразу же посоветовал Вере найти домработницу.

Так появилась у них в доме Анна Егоровна, не то знакомая, не то дальняя родственница покойных теток, живущая в Гатчине. Это была высокая, крупная женщина, носившая в любое время года шерстяные деревенские платки и грубые, почти мужские ботинки. Но, несмотря на непривлекательную внешность, Анна Егоровна обладала замечательным качеством — надежностью. Она-то и взяла на себя заботу об их семье. Переехала к ним Анна Егоровна зимой, прямо под Новый год, со старым чемоданом и большим узлом белья. Она-то и заняла нежилую до сих пор четвертую комнату.

Эта четвертая комната была больным вопросом для Веры и Александра Ивановича. В течение двух лет после переезда Вера специально держала ее пустой, даже временно не соглашаясь ничего туда ставить. Она говорила мужу, что там не должно быть ничего, кроме детской кроватки. Даже обои для этой комнаты она специально выбрала светлые и теплые, чтобы ребенку там было уютно. Но время шло, кроватка все не покупалась, да и обои стали понемногу выцветать…

Пустующая комната сильно омрачала тихое семейное счастье Веры, постоянно напоминая ей об отсутствии в доме детей. Поначалу она регулярно ходила по врачам, проходя все новые и новые обследования, однако все безрезультатно — причину, которая не позволяла бы ей иметь ребенка, врачи не находили, хоть и обращалась она к самым лучшим специалистам. Александр Иванович обследоваться отказывался, объясняя это занятостью. А однажды они даже поссорились. Это произошло после очередной выставки, прошедшей в Ленинграде с большим успехом. В газетах тогда печатались хвалебные отзывы о двух его последних картинах, интервью с ним.

Придя как-то под вечер домой после встречи с журналистами, Александр Иванович был удивлен, что жена не встречает его в прихожей, как обычно. Пройдя в гостиную, он увидел Веру, которая сидела в кресле, свернувшись калачиком под пушистым пледом. Выглядела жена очень расстроенной.

— Что с тобой? Ты не заболела? — забеспокоился он.

Отсутствующим взглядом Вера посмотрела на мужа.

— Что-то случилось? — продолжал он допытываться.

— Ничего не случилось… — наконец ответила Вера.

Поднявшись с кресла, Вера прошла на кухню. Анна Егоровна с самого утра ушла к своей заболевшей приятельнице, жившей где-то на окраине города, и до сих пор еще не возвращалась.

— Ты знаешь, у Зины сегодня дочка родилась! — крикнула она мужу.

— Это хорошо, — сказал, войдя в кухню, Александр Иванович. — А кто такая Зина?

Вера стояла, повернувшись спиной к окну.

— Зина — моя коллега, она год назад вышла замуж, а сегодня родила дочку. Нам из больницы сегодня сообщили… — тихо ответила Вера.

— Замечательно. Но почему ты грустная?

Резко обернувшись, Вера ответила, еле сдерживая слезы:

— Саша, ну как ты не понимаешь? Зина год назад вышла замуж и уже родила ребенка, а мы с тобой сколько лет женаты? А детей до сих пор нет! Права была моя мама, теперь-то я это понимаю…

Александр Иванович растерялся:

— Вера, ну что я могу сделать?

— Как это — что?! — Голос у нее сорвался. — Я же говорила тебе — надо сходить к врачу вместе!

— Глупости! — крикнул Александр Иванович. — Это все глупости, я абсолютно здоров! Просто надо подождать…

— Чего нам ждать? Годы идут… Мне уже сорок! Скажи прямо, ты просто не хочешь детей! — Она открыто бросила ему в лицо обвинение.

— Вера, послушай, ты же знаешь, я много работаю, — защищался Александр Иванович. — Моя жизнь принадлежит искусству, понимаешь? Искусству! Оно для меня всегда стояло и стоит на первом месте!

— А как же я? — Вера первый раз в жизни злилась на мужа. — Обо мне ты подумал? Разве ты не понимаешь, что любая женщина хочет иметь детей!

Александр Иванович удивленно смотрел на жену. Что она говорит? Неужели она не понимает, ведь все его мысли и чувства направлены только к одной-единственной цели — к работе. А для того чтобы он мог полноценно работать, жена должна обеспечивать ему необходимые условия. Это же так просто! Дети будут ему только мешать, ну как она не понимает?!

— Я очень устал, Вера, пойду спать…

Спать в ту ночь он лег в гостиной. Демонстративно взял с их кровати свою подушку и лег на диван, укрывшись пледом.

Вера в ту ночь так и не заснула… Впервые за время их совместной жизни она задумалась над тем, любит ли ее муж на самом деле или же ему просто удобно жить с ней? Уступчивая, неконфликтная Вера всегда избегала тем, которые могли бы расстроить мужа, старалась как можно тактичнее обходить острые углы. Но в этом вопросе она не могла согласиться с ним и считала себя правой…

Семья без детей была в ее понимании неполноценной. Конечно же, если причиной бездетности была болезнь одного из супругов, с ситуацией можно было бы как-то смириться. Но в данном случае она столкнулась с явным нежеланием со стороны мужа иметь детей. Именно это огорчало ее больше всего.

Вера вдруг вспомнила давние слова матери о том, что Шубину не нужен ребенок. Вера тогда спорила с Надеждой Павловной, защищая мужа, а мама-то в итоге оказалась права… Вера беспокойно заворочалась. Тут же, как назло, вспомнились и слова Лены. Выходило так, что и Лена оказалась права. Слепая любовь к мужу лишила Веру обыкновенного женского счастья. Припомнились ей и телефонные разговоры с Москвой, когда она, разговаривая с Леной, слышала на заднем фоне лопочущего что-то Андрюшеньку. Тогда она не особенно задумывалась об этом, а сейчас совершенно отчетливо поняла, что никогда ей не пережить того, что переживает любая мать. Уткнувшись в подушку, Вера разрыдалась…

Со временем инцидент забылся. Вера разговоров на эту тему больше не заводила. Александр Иванович тоже молчал и делал вид, что не замечает, когда жена, увидев на улице женщину с детской коляской, провожает ее тоскливым взглядом. Но даже такое выражение страдания все равно раздражало Александра Ивановича. Внимание жены, по его мнению, должно было принадлежать только ему одному, и он не собирался его ни с кем делить.

А Верина надежда на то, что когда-нибудь у них появится ребенок, постепенно таяла, пока, наконец, не пропала совсем. Как-то незаметно для самой себя Вера Федоровна со временем смирилась с таким положением вещей. Конечно, можно было взять на воспитание ребенка из детского дома, но она вынуждена была сразу же отказаться от этой мысли — она хорошо знала, что муж никогда не согласится. Поэтому и разговоров о ребенке больше не заводила.

А жизнь между тем снова пошла своим чередом…

 

Глава 14

Стояли последние дни августа. Под ногами уже шелестели опавшие листья. В прохладном воздухе чувствовалось скорое приближение осени.

Вода в Фонтанке потемнела, стала холодней. Как-то Вера торопливо шла по набережной. Сумка, которую она несла, была довольно тяжелой, так что ей то и дело приходилось перекладывать ее из руки в руку.

Когда показался дом, где жил Викентий Ларионович, она прибавила шаг. Теперь каждый день Вера приходила к нему домой, этот маршрут уже стал для нее привычным. После недавно перенесенного инфаркта Вольский был еще очень слаб. Произошло это спустя месяц после того, как не стало Елены Михайловны — потеря жены надломила его и без того ослабленный годами организм.

Теперь Вера кормила его, убирала в комнате, читала вслух книги — словом, взяла на себя многие обязанности. Когда самочувствие Викентия Ларионовича немного улучшилось, они вдвоем стали потихоньку выходить на прогулку.

Старость и болезнь сильно изменили Вольского. Он словно стал меньше ростом, похудел. Александр Иванович приложил немало усилий, чтобы найти для своего учителя лучших врачей, но все в итоге было напрасно. Прогнозы специалистов, к сожалению, были неутешительными. Викентий Ларионович медленно угасал.

Вера очень беспокоилась за старика и неоднократно говорила мужу о необходимости переезда Вольского к ним в квартиру. Тогда и ей было бы легче ухаживать за ним. Но решение Викентия Ларионовича остаться у себя дома было непреклонно. Он не хотел уезжать из своей старой комнаты, где прошла их с Еленой Михайловной жизнь, где каждая вещь напоминала ему о прошлых счастливых днях.

Болезнь изменила и его характер. Исчезла былая жизнерадостность, все чаще теперь любил он оставаться в одиночестве. Иногда он по несколько дней не выходил на улицу. Никто, кроме Веры и Александра Ивановича, не навещал старого мастера. Да и приходить к нему в общем-то было некому. Не считая Федора Ивановича Постникова, других друзей у него не было. Но Федор Иванович жил в Москве, к тому же постоянно бывал в разъездах. Впрочем, он старался чаще звонить другу. Однако, несмотря на участие близких, Вольский с каждым днем терял интерес к жизни, все меньше и меньше напоминая того, прежнего Викентия Ларионовича, которым его помнил Александр Иванович.

…Вернувшись в очередной раз после посещения Вольского к себе домой, Вера, не раздеваясь, прошла к мужу в мастерскую и сказала:

— Надо что-то делать, Сашенька! Ты же видишь, как ему одному плохо.

Оторвавшись от работы, Шубин подошел к жене и стал снимать с нее плащ:

— Я неоднократно предлагал ему переехать к нам, но он всегда отказывался…

— Но мы не можем просто так смотреть на это, — настаивала Вера. — Он же совсем старик, за ним ухаживать надо.

— Ты предлагаешь перевезти его силой? — спросил Александр Иванович.

— Нет…

— Тогда что?

— Давай еще раз поговорим с ним. Скорее всего, Сашенька, он просто из деликатности не хочет переезжать к нам — боится нас стеснить, — высказала Вера свое предположение.

— Хорошо, я поговорю с ним, — вздохнул Шубин. — Ты не возражаешь, если я еще немного поработаю?

— Конечно-конечно, извини, что помешала…

— Ничего, дорогая, ничего…

Вера торопливо вышла из комнаты.

Но и этот разговор ничего не изменил. Викентий Ларионович снова отказался переехать к Шубиным. С наступлением хмурых осенних дней он совсем затосковал. Немалых трудов стоило Вере уговорить его выйти на улицу хотя бы на полчаса.

— Так нельзя, Викентий Ларионович, — говорила она ему. — Вам же нужен воздух…

— Верочка, вы носитесь со мной, как с маленьким ребенком, — тихо проговорил Вольский. — Ходите ко мне каждый день. Мне, право, неудобно…

— Ну что вы, Викентий Ларионович! Мне это вовсе не трудно.

— У вас же своя жизнь, а тут я… — горестно вздыхал он.

— Викентий Ларионович, поймите: чем лучше вы будете соблюдать рекомендации врачей, тем скорее вы поправитесь.

— Я слишком стар для их «рекомендаций», дорогая Верочка. Мне они уже не помогут…

— Напрасно вы это, Викентий Ларионович… — Вера покачала головой.

— А вот вам себя надо бы и пожалеть, голубушка. Целый день носитесь туда-сюда, без отдыха…

— Ничего, я не устаю… — улыбнулась Вера.

— Саше очень повезло с вами, Верочка… Вот что я давно вам хотел сказать. Вы такая добрая, заботливая. Вы всегда думаете о других, а про себя порой забываете.

— Викентий Ларионович…

— Не перебивайте меня. Я много лет наблюдаю вашу жизнь. Только вот поговорить с вами было недосуг. Саша человек хороший, он мне как сын и я его очень люблю. У него необыкновенный, прямо-таки редкий талант, а с такими людьми жить непросто, ох как непросто. Я-то всякого насмотрелся в жизни. Вам приходится нелегко, я знаю… — Вольский пожевал губами. — Но послушайте меня, вам надо и о себе тоже думать. Иначе вы можете впоследствии сильно пожалеть о том, что не делали этого раньше. Прошу вас, Верочка, запомните мои слова…

Он замолчал на минуту, переводя дыхание. Было видно, что эта речь далась ему с трудом.

— Вы уж простите меня, старика, если что не так сказал… — тихо заключил он.

От его слов у Веры защемило сердце. Ей на мгновение показалось, что Викентий Ларионович прощается с ней.

— Ну, пойдемте гулять… — неожиданно предложил Вольский.

…С самого утра моросил мелкий осенний дождь. Вода в Неве и каналах стала свинцово-серой. По улицам торопливо шли прохожие, прячась под зонтами, что было, надо сказать, бесполезно, так как зонты не спасали ни от дождя, ни от резких порывов холодного ветра, пробирающего до костей.

Но на кладбище, как ни странно, совсем не чувствовалось ветра, только пахло от земли сыростью.

В этот пасмурный ноябрьский день хоронили Викентия Ларионовича Вольского.

Кончина его была мирной. Он успел попрощаться с Верой и Александром Ивановичем, который до самого конца так и остался для него Сашей Шубиным, любимым учеником, почти сыном…

Немногие пришли проводить старого учителя в последний путь. Кроме Шубина было еще несколько его учеников и двое преподавателей, с которыми он бок о бок проработал в училище. Федор Иванович Постников приехать на похороны друга не смог — уже неделю лежал в больнице с тяжелейшим воспалением легких.

Похоронили Викентия Ларионовича, согласно его воле, рядом с женой.

Никто не говорил речей над его могилой, да это и не нужно. Все и так понимали, что ушел один из лучших представителей старой школы живописи…

Вере было обидно — скольких художников за долгую преподавательскую деятельность он успел выучить, а пришли всего несколько человек…

Когда опускали гроб, Вера заплакала, уткнувшись в плечо мужа. Перед глазами у нее всплыла картина, когда она впервые увидела Викентия Ларионовича. Тогда ей, молоденькой девочке, он показался старым, умудренным жизнью человеком. Господи, как же быстро проходит жизнь!

Дождь постепенно усилился, словно скорбя вместе со стоящими возле могилы людьми. Александр Иванович вспомнил, как когда-то также стоял на кладбище во время похорон Зои и Варвары Шубиных. А сейчас вот стоит над могилой Викентия Ларионовича… Как же тяжело на сердце! Он поднял к небу мокрое лицо. Из рваных седых облаков, словно из непонятной пустоты, падали холодные капли, смешиваясь с его слезами. Александр Иванович уже не понимал, где дождь, а где слезы стекают по его щекам…

Домой они возвращались пешком — Шубин наотрез отказался от машины. Не говоря ни слова, они медленно шли по улицам. Уже на середине пути Вера почувствовала, что у нее начинают болеть ноги, но, посмотрев на нахмуренное лицо мужа, так и не осмелилась ему пожаловаться.

А Александр Иванович, словно не замечая усталости, шел, не сбивая темпа. Когда, наконец, они входили к себе в парадную, Вера уже не чувствовала ног от боли.

Анна Егоровна, открыв дверь, заохала:

— Батюшки, насквозь мокрые!

— Да, Анна Егоровна, просушить бы надо пальто… — сказала Вера, без сил опускаясь на стоящий в коридоре стул.

— Туфли-то, поди, тоже промокли, — продолжала Анна Егоровна.

— Промокли…

Онемевшими от холода пальцами Вера стала расстегивать пряжки. Туфли от пропитавшей их насквозь влаги стали тяжелыми.

— Да… — покачала головой Анна Егоровна. — Плохи дела. Так и до воспаления легких недалеко.

— Ничего, сейчас согреюсь…

— Как же, согреешься тут, — ворчливо сказала Анна Егоровна. — Пойду-ка я ванну налью. В горячей-то воде быстрее согреешься.

И, взяв в охапку пальто, она пошла в ванную. Вера не могла двинуться с места. Сквозь навалившуюся дремоту она слышала, как Анна Егоровна чем-то гремит в ванной комнате, а через минуту послышался шум воды.

— Ну, все готово! Халат я положила! — крикнула из ванной Анна Егоровна.

Вера вздрогнула. «Неужели я задремала?» — подумала она. С трудом поднявшись со стула, она пошла в ванную. Лежа в горячей воде, она почувствовала, что снова засыпает. Постепенно боль в ногах стала стихать.

Анна Егоровна оказалась права. Горячая ванна согрела и сняла усталость. Вера почувствовала, что умирает от голода. Она быстро прошла в спальню, сняла халат и надела домашнее платье. Выйдя в коридор, она только сейчас заметила, что в квартире темно.

Из кухни доносились какие-то звуки, значит, Анна Егоровна там, подумала Вера.

— Саша не выходил? — спросила она, входя на кухню.

Анна Егоровна копошилась возле плиты, что-то помешивая ложкой в большой сковороде.

— Нет, у себя сидит, — не поворачивая головы, ответила она. — Я подошла к двери, послушала. Тихо там…

— Хорошо, я сама попробую.

Подойдя к комнате, где располагалась мастерская мужа, Вера осторожно постучала.

— Да? — Услышала она из-за двери.

— Сашенька, можно к тебе? — спросила Вера, входя в комнату.

— Конечно, заходи.

В мастерской тоже было темно. Александр Иванович сидел на подоконнике и, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел на набережную.

— Почему ты без света? — подойдя ближе, спросила Вера. — Включить?

— Нет, не надо. Так лучше… — ответил он.

— Сашенька, ты что, так и сидел все это время?

Он очень переживает, подумала Вера. Почувствовав острую жалость к мужу, она крепко обняла его. Александр Иванович застонал.

— Ты что? — испуганно спросила Вера.

— Нога болит…

— Сильно? Дать тебе лекарство? — забеспокоилась Вера.

— Нет, не стоит…

— Не надо было идти сегодня пешком.

— Да, наверное… — согласился Александр Иванович, не отрываясь от окна.

Свет фонарей на набережной был нечетким, размытым, слившимся в одну желтую полосу. Мокрый асфальт блестел, и казалось, будто река подступила к самому дому.

Предварительно постучав, в комнату вошла Анна Егоровна.

— Ну что ж, помянем учителя вашего, — сказала она. — Я там стол накрыла.

— Спасибо, Анна Егоровна. Сейчас идем… — ответил Александр Иванович.

…Прошло время с момента последних печальных событий. Миновала морозная зима, уже запахло весной.

Повторяя про себя адрес, Вера почти бежала по улице. Ранняя весна кружила ей голову, а грязные лужи с остатками снега на дорогах совсем не портили настроения. Такой же грязный снег пластами лежал и на газонах, но эта распутица, повторяющаяся каждый год в начале весны, была предвестницей лета, а значит, и таких любимых Верой белых ночей.

Найдя нужный дом, Вера подошла к двери. Возле нее на колченогом табурете сидел человек неопределенного возраста и такой же наружности. Поверх рубахи на нем была надета старая телогрейка. Костюм завершали ватные штаны, кое-где прожженные папиросой. Все венчали ушанка из зверя неизвестной породы и длинный фартук, которые обычно можно видеть на дворниках.

— Чего ищете, барышня? — спросил человек, увидев Веру.

— Здравствуйте, — поздоровалась она. — Я ищу мастерскую художника Шубина. Не подскажете, где это?

— Художника, говорите? — медленно проговорил человек. — А вы кто ж такая будете?

Видимо, истосковавшись по общению, человек нарочно тянул время.

— Я его жена. Меня зовут Вера Федоровна, — нетерпеливо сказала Вера. — Так как же мне найти мужа?

— А я зовусь Василием. Вообще-то я тут дворником, а с сегодняшнего дня еще и сторож. Так-то вот… — игнорируя вопрос, продолжал Василий.

— Я все же хотела бы знать…

— Да на втором этаже мастерская. Пойдемте, покажу…

Нехотя встав с табурета, Василий открыл перед Верой дверь.

— Эх, все торопятся, торопятся… А куда торопятся, и сами не знают…

Делая вид, что она не слышит слов дворника, Вера молча поднималась по лестнице. На втором этаже Вера увидела большую двустворчатую дверь. Справа от нее, на стене, виднелась кнопка звонка.

— Позвонить бы надо, — подсказал Василий.

Вера послушно нажала на звонок.

Чьи-то торопливые шаги послышались по ту сторону двери, и через секунду лязгнул замок.

Дверь открылась, и на пороге возник Александр Иванович, одетый в грязный, покрытый толстым слоем пыли халат. Лицо и руки Александра Ивановича также были в пыли.

— Сашенька! — воскликнула Вера. — Что это за вид?

— Не волнуйся, Верочка, это я порядок навожу. А халат мне Василий выдал.

Вера растерянно оглянулась. В подтверждение этих слов Василий важно кивнул.

— А чего ж не дать? — сказал он. — У меня этого добра навалом. Ежели и вам, Вера Федоровна, надо, так я и вам халат выдам…

— Спасибо, — улыбнулся Шубин. — Вера, ну проходи же скорей.

Оглянувшись на Василия, Вера робко перешагнула порог. Василий тоже сделал шаг вперед, словно бы тоже собираясь войти.

— Ну, ты иди, братец, — остановил его Александр Иванович. — Я уж тут сам как-нибудь.

— Ну, это… — со вздохом сказал Василий. — Зовите, ежели чего надо…

— Непременно, — заверил его Шубин и закрыл дверь.

— Серьезный товарищ! — засмеялась Вера, когда они остались вдвоем.

— Да уж. Я и сам его побаиваюсь, — ответил Александр Иванович. — Ну, проходи же скорей!

Из небольшого коридора вела только одна дверь. Открыв ее, Вера увидела огромное и очень светлое помещение. По-видимому, изначально там проходила перегородка. Впоследствии стена была сломана и из двух комнат получилась одна. Четыре окна давали много света, и поэтому помещение отлично подходило для художественной мастерской.

— Сашенька, мне не верится, что все это происходит на самом деле, — сказала Вера.

— А ты поверь…

Вера подошла к окну.

— Что здесь было раньше? — поинтересовалась она.

— Честно говоря, я и сам толком не понял. То ли жилконтора, то ли хранили что… Я так разволновался, когда мне сказали, что у меня будет своя мастерская — даже ничего больше и не воспринимал.

Вера огляделась. По всему полу валялись обрывки каких-то бумаг, частью, правда, уже сметенных в кучу. В углах серыми клубками лежала пыль.

— Как грязно! Но ничего, мы здесь все вместе уберем, вымоем, будет хорошо, — пообещала Вера.

— Знаешь, главное — это от дома совсем близко. А порядок… Надо сюда Анну Егоровну пригласить, она здесь живо порядок наведет, — решил Шубин. И Вера с ним согласилась.

— Тебе надо в школу возвращаться? У тебя есть еще уроки сегодня? — спросил он.

— Нет, все закончилось на сегодня. А что?

— Давай тогда это событие отметим!

С этими словами из-за каких-то мешков он достал бутылку шампанского.

— Ой, Саша! Откуда это? — удивилась Вера.

— Да так, стояло тут… — хитро улыбнулся Шубин.

— А из чего же мы будем пить?

— Так у меня и стаканы есть… — ответил тот.

— Опять, наверное, Василий выдал? — засмеялась Вера.

— А кто же еще? — подтвердил Александр Иванович.

Мягко хлопнула пробка. Наполнив стаканы шампанским, Шубин протянул один жене.

— Ну, выпьем за меня? — предложил он.

— Выпьем, — ответила Вера. — За тебя, дорогой! Желаю тебе и в дальнейшем таких же счастливых дней, как этот!

— Спасибо, Верочка!..

Прошел год с того радостного весеннего дня.

Закутавшись в плед, Вера сидела в гостиной и смотрела, как за окном ветер играет сыпавшим с неба снегом, наверное, последним, так как март был на исходе. Тусклый дневной свет с трудом проникал в полумрак комнаты. Сегодня уроков не было, и Вера осталась дома.

Конечно, она радовалась, что ее муж талантлив, знаменит, что его ценят и уважают. Среди высокопоставленных людей немало тех, кто был искренним поклонником таланта художника Шубина. Однако было нечто, что не давало Вере покоя. Но, как бы она ни старалась, никак не могла найти причину своего беспокойного состояния.

За год многое изменилось. Вера хорошо помнила, как она вместе с мужем радовалась появлению мастерской. Конечно, там больше света, чем у них в квартире, больше простора. Теперь его картины не стояли беспорядочно у стен, а были аккуратно развешены по стенам.

Но сейчас, глядя на непогоду за окном, Вера поймала себя на мысли, что она буквально ненавидит эту мастерскую. Если бы в тот день, когда она впервые вошла в помещение, предназначенное для мастерской, ей сказали об этом, она только рассмеялась, настолько нелепым показалась бы тогда такая мысль.

Первые несколько дней ушли на то, чтобы навести там порядок, покрасить стены, вымыть полы и окна. После этого Александр Иванович перевез из дома картины. Вера привезла туда две маленьких тумбочки с выдвижными ящиками. Для хранения красок, как она сказала мужу. К слову сказать, помещение очень быстро превратилось в настоящую мастерскую художника, и уже трудно было представить себе, как это здесь могло быть что-то другое.

Все чаще Шубин получал заказы и, если он не успевал закончить к назначенному сроку, оставался в мастерской на ночь. Вера, конечно, переживала, что Александр Иванович так много работает и почти совсем не отдыхает. Но если раньше они вместе завтракали, обедали и ужинали, словом, муж всегда был рядом, то с того времени, как появилась мастерская, они практически перестали видеться. Вот разве что Александр Иванович приходил помыться или взять какую-нибудь нужную вещь, да и то его визиты приходились как раз на то время, когда Вера была в школе. Анна Егоровна ежедневно носила в мастерскую обед и, возвращаясь домой, на вопрос Веры, когда же вернется муж, неизменно отвечала одно и то же:

— Говорит, чтоб сегодня не ждали… Работает…

— Может, ему чего-нибудь нужно? — с надеждой спрашивала Вера.

— Да ничего ему не нужно. Он на меня даже и не смотрит, когда я прихожу. Стоит, перемазанный весь, фартук грязный! Я ему говорю: давай хоть фартук постираю, — ворчливым голосом рассказывала Анна Егоровна. — А он только отмахивается — уйди, мол, не мешай! А у самого глаза горят…

Вот так теперь они и жили — каждый сам в своих делах и заботах. Вроде вместе, но каждый сам по себе. В те редкие дни, когда Александр Иванович приходил домой, Вера не могла надышаться на мужа. За время его отсутствия она заранее готовилась к серьезному разговору, ей очень хотелось высказать ему все, что она думает о нем и о теперешней жизни. Но как только он входил в дом, все приготовленные слова куда-то исчезали. Так повторялось всякий раз… Она кидалась к нему на грудь, крепко обнимала, целуя в колючую щеку, и ласково что-то шептала… После этого Александр Иванович шел в спальню, переодевался в свой любимый халат и надолго исчезал в ванной. За это время Вера вместе с Анной Егоровной накрывали на стол…

После вкусного обеда Александр Иванович, по обыкновению, долго спал, а проснувшись, шел на прогулку. Не желая расставаться с мужем, Вера выходила на улицу вместе с ним. По дороге она рассказывала о нехитрых домашних новостях, передавала приветы от друзей и все никак не могла наговориться. Иногда мягко укоряла его, что у него не хватает на нее времени…

— Я скучаю по тебе, Сашенька… — говорила Вера. — Так скучаю…

— Ну что же делать, Верочка, я ведь работаю… Ты же сама понимаешь, — неизменно отвечал он.

— Понимаю. Но все равно, ты не мог бы почаще ночевать дома? — робко просила Вера.

— Конечно, я постараюсь, — обещал Александр Иванович.

— Ты всегда так говоришь, — вздыхала Вера. — Только на деле выходит по-другому…

— Пойми же, я художник, а не служащий, у которого нормированный рабочий день. Если приходит вдохновение, я не могу прерваться, чтобы попить с тобой чаю…

— Понимаю… Но все же…

Однако Вера чувствовала всю безнадежность подобных разговоров, поэтому старалась заводить их как можно реже.

Хотя потребность общения с мужем у Веры со временем не проходила. Ей не хватало времени, чтобы побыть рядом с любимым человеком, она чувствовала вечный, ненасытный голод. Ей казалось, что со дня их свадьбы прошли не годы, а месяцы, и она еще только-только начинает узнавать своего мужа. А между тем прошла уже половина их совместной жизни. Александр Иванович словно и не замечал всего того, что творилось в душе у Веры… Он по-прежнему продолжал жить в своем обособленном мире, не желая замечать ничего вокруг.

 

Глава 15

Тополиный пух кружился над городом, ложился как теплый снег на газоны, скапливался в подворотнях и по краям тротуаров, иногда, поднимаемый ветром, залетал в окна домов.

Вера подошла к окну и закрыла форточку. Увидев на полу клубы пуха, она недовольно поморщилась и стала осторожно собирать легкие пушинки. В спальне царил беспорядок. Повсюду: и на кровати, и на кресле, и на стульях, и даже на полу — повсюду лежали вещи Александра Ивановича.

— Значит, все-таки едешь, Сашенька? — уже в который раз спросила она, увидев, что Александр Иванович вошел в комнату.

— Еду, Верочка, еду, — рассеянно ответил он жене и сел в кресло, прямо на лежащие вещи. При этом было видно, что мысли его сейчас не здесь, а где-то далеко.

— О чем ты думаешь? — спросила Вера.

Александр Иванович молчал. Вера, сглотнув подступивший к горлу комок, продолжала:

— Я буду без тебя скучать…

— Но ты же не одна остаешься, а с Анной Егоровной, — сообщил он.

— Она же — не ты… — горько усмехнулась Вера, складывая вещи мужа в чемодан.

— Вера! — в голосе Александра Ивановича послышалось нетерпение.

— Ну хорошо, хорошо, поезжай… — тихо согласилась она.

Александр Иванович окинул взглядом сложенные Верой вещи. Немного подумав, он встал и, подойдя к шкафу, стал перебирать свитера.

— Принеси мне серый свитер, пожалуйста, — попросил он жену.

— Ах да! — засуетилась Вера. — Я и забыла о нем совсем. Кажется, Анна Егоровна его выстирала. Пойду спрошу…

Вера быстро вышла из комнаты.

Предстоящая поездка волновала Шубина, бередя забытые воспоминания, когда много лет назад он вот так же собирал вещи перед поездкой на Соловки. Да, давно это было… Ему даже не верилось, что с тех пор прошло столько лет. Он снова чувствовал себя молодым. Правда, ехал он в этот раз не на Соловки, а на Валаам. Валаамский архипелаг он хотел увидеть уже давно, но поехать смог только сейчас, когда появилось немного свободного времени. Мысленно он представлял себе не-обыкновенной красоты места, в которых он смог бы найти источник вдохновения для новых картин. Все последнее время он трудился над многочисленными заказами и, выполнив последний, почувствовал некую опустошенность. И понял, что ему просто необходим перерыв. Предложение Федора Ивановича Постникова поехать на Валаам он принял с радостью, к тому же оказалось, настоятель тамошнего монастыря приходился не то хорошим знакомым, не то дальним родственником Постникова.

Шубин тяжело вздохнул. Перед отъездом ему еще предстояло сделать несколько дел в мастерской, но времени оставалось совсем немного. Сторожа Василия он заранее предупредил о своем отъезде, но напоследок хотел дать ему кое-какие распоряжения. А тут еще Вера вдруг так некстати распереживалась…

— Вот, Сашенька, твой свитер, — сказала, входя в комнату, Вера. — Я его сюда положу или ты собираешься в нем поехать?

— Нет, клади в чемодан, — распорядился он.

Еще через час все вещи были уложены в чемодан и для удобства вынесены в коридор. Рядом с чемоданом стояли принадлежности для рисования.

— Может, хоть чаю попьем? — со вздохом спросила Вера.

Чаю ему не хотелось. Всеми мыслями он был уже в дороге, поэтому такие вопросы жены казались ему неуместными и начинали раздражать. Он хотел было отказаться, но, увидев в глазах жены слезы, решил сделать ей приятное. В конце концов, неизвестно, думал Александр Иванович, насколько он едет. Может, на две недели, а может, задержится там дольше…

— Хорошо, — согласился он. — Давай пить чай.

В мастерскую сегодня он так и не пошел, остался дома. Этот прощальный вечер он решил целиком посвятить жене.

Перед тем как заснуть, он завел будильник, чтобы не проспать, и все никак не мог решить, на какое время ему лучше поставить стрелку. Ничего, думал он, в крайнем случае, его разбудит гудок машины — она должна прийти рано утром, чтобы отвезти к пароходу, отплывающему на Валаам…

Все организационные вопросы, касающиеся его проживания на острове, он решил еще в Ленинграде и теперь был рад тому, что все сделал и обо всем договорился заранее. Так что теперь ничто не мешало ему насладиться удивительно красивым видом, который открывался, как только показался Валаамский берег.

Восторженно оглядываясь по сторонам, Александр Иванович увидел идущую прямо от пристани широкую каменную лестницу. Не чувствуя усталости после долгой дороги, он легко подхватил свои вещи и стал подниматься вверх…

Дом, в котором ему предстояло остановиться, принадлежал монастырю. Там обычно жил не то береговой смотритель, не то еще кто-то из работавших на острове. Впрочем, сам хозяин редко бывал дома, так что Александр Иванович вполне мог наслаждаться одиночеством и покоем.

Войдя в избу и слегка задев головой о дверной косяк, он вспомнил, как когда-то давно он точно так же сгибался, чтобы войти в слишком низкую дверь избы Лукерьи. И Шубин снова почувствовал себя молодым.

Изба была довольно просторной и состояла из прохладных сеней и двух комнат. Дальнюю, самую большую комнату занимал Александр Иванович. В комнате возле стены стояла низкая скрипучая кровать, а напротив, так же возле стены — старенький и уже рассохшийся буфет, неизвестно каким образом попавший на остров. Посреди располагался деревянный стол, выструганный, видимо, совсем недавно, так как доски были еще совсем свежие и пахли лесом.

Распаковав вещи, Александр Иванович решил немного прогуляться, чтобы иметь хоть какое-то представление о месте, в котором он находился. Набросив на плечи свитер, так как под вечер стало прохладно, он вышел на улицу и направился прямиком к монастырю.

Солнце еще не опустилось за горизонт, и в его последних лучах хорошо были видны древние стены обители.

Когда-то давно, в сороковом году, вся монастырская братия, опасаясь гонений власти, ушла в Финляндию, взяв с собой старинные иконы, монастырский архив и церковную утварь. Не звонили больше колокола, не совершались службы… Впервые за тысячелетнюю историю монастыря в нем хозяйничали миряне. За сорок с лишним лет чего только не было в святых стенах обители! И школа юнг, и совхоз, а в послевоенные годы в монастырских кельях разместился интернат для инвалидов войны и душевнобольных…

Однако спустя долгие годы забвения обитель было решено возродить. Снова на остров вернулись монахи, возобновились службы. К тому времени, когда Александр Иванович приехал на Валаам, уже большая часть строений была восстановлена. Правда, остались навсегда утерянными многие скиты, часовни на островах, а также настенные росписи нижнего храма Спасо-Преображенского собора. Что-то было отстроено заново, а что-то безвозвратно ушло…

Территория была большая и обойдя все строения, Александр Иванович остановился возле собора. Судя по его свежевыкрашенным стенам, он был только что отреставрирован. Шубин хотел посмотреть на внутреннее убранство, однако он не был уверен, можно ли ему войти. Постояв еще немного, Александр Иванович все же решился и, толкнув тяжелую деревянную дверь, попал внутрь…

Там было тепло, пахло воском и ладаном. Зажженные перед иконами свечи потрескивали, освещая потемневшие от времени лики святых. Молодой монах собирал с подсвечников уже догоревшие свечи. Увидев незнакомого человека, монах чуть склонил в приветствии голову и, не торопясь, продолжил свое занятие. Александр Иванович тихо поздоровался и осторожно прошел дальше, с интересом оглядываясь по сторонам. У иконы Богородицы он остановился.

Икона была в красивом окладе из золота, но отнюдь не это богатство привлекло художника. Глаза Богородицы излучали такую любовь, что казалось, нет человека на Земле, способного пройти мимо, не заметив этого чуда…

Александр Иванович стоял, не в силах отвести взгляд. Приятная теплота наполнила вдруг все его существо, стало удивительно легко и спокойно на сердце. Ему захотелось поставить свечку Божьей Матери, но свечки не было, а где ее взять, он не знал.

— Возьмите… — неожиданно сказал монах, протягивая ему свечку.

— Спасибо, — смущенно ответил Александр Иванович.

Монах наклонил в ответ голову и неслышно отошел в сторону.

Расправив пальцами фитилек, Александр Иванович поднес свою свечу к одной из уже горящих. Вспыхнул фитилек. Укрепив свечку, он сделал шаг назад. Что же теперь полагается делать? Перекреститься? Он растерянно оглянулся, но рядом никого не было, монах куда-то пропал. Тогда, сложив щепоткой пальцы, Шубин торопливо перекрестился. И тут же, словно устыдившись своего порыва, быстро вышел на улицу.

…Уже дважды на этой неделе звонила из Москвы Лена, приглашала приехать к ним на дачу. И каждый раз Вера терпеливо объясняла подруге, почему сделать этого не может — Саша сейчас в отъезде, но может вернуться в любой день.

Лена огорчалась: этим летом их сын Андрей окончил школу и поступил в медицинский институт, и, естественно, она хотела разделить свою радость с близкой подругой.

…Низкие серые тучи повисли над притихшим городом. Воздух посвежел, стало легче дышать. Поднялся ветер, его резкие порывы обещали приближающуюся грозу. И правда, вскоре тонкой желтой полоской вспыхнула молния, через минуту ей вдогонку гулко прогремел гром.

— Закрывайте окна, Анна Егоровна! — крикнула Вера. — Гроза идет…

И пока Анна Егоровна боролась с кухонным окном, Вера побежала в рабочую комнату мужа проверить, не открыто ли там окно или форточка. Окна были закрыты, а вот забытая форточка одиноко хлопала под напором ветра. Подбежав к ней, Вера обрадовалась, что успела вовремя и стекло не разбилось.

За окном между тем заметно потемнело. Улица опустела, лишь вода в Фонтанке словно встревожилась начинающейся грозой. Вера вдруг, как никогда остро ощутила свое одиночество. Конечно, когда были живы Зоя и Варвара и они вместе жили на Васильевском острове, все было как-то иначе. Может, оттого, что у молодой жены была надежда на будущее, на исполнение своей мечты? Но сейчас нет ни того, ни другого, и ей так одиноко в этой огромной и такой пустой квартире… Вере захотелось почувствовать себя кому-то нужной. Вот если бы у них был сын или дочь, думала Вера, она не стояла бы сейчас у окна и не терзалась бы так. Тяжело вздохнув, она собралась уже отойти от окна, но неизвестно откуда вдруг взявшаяся слабость не дала женщине двинуться с места. Уставившись в одну точку, она застыла, опершись на подоконник.

Внезапно полыхнувшая прямо перед глазами молния заставила Веру зажмуриться. И тут же, словно ожидая этого сигнала, одна из туч лопнула и пошел дождь. Крупные тяжелые капли несколько минут звонко барабанили по стеклу, потом вода полилась сплошным потоком.

Некоторое время еще было слышно, как охает и молится в коридоре Анна Егоровна, затем шум дождя заглушил все звуки.

Гроза подошла совсем близко. Небо буквально трещало по швам. Молнии сверкали уже без перерыва, одна за другой. Вода в Фонтанке пенилась под льющимися с небес потоками воды.

…Заходящее солнце слабо освещало стены монастыря. Александр Иванович торопился, пытаясь закончить эскиз до темноты.

— Вы художник? — услышал он за спиной тихий голос.

Александр Иванович обернулся и увидел стоявшего позади уже знакомого монаха.

— Ваша фамилия Шубин? — неожиданно спросил тот и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я слышал о вас.

Александр Иванович, сбитый с толку такой осведомленностью, недоуменно посмотрел на своего собеседника:

— Слышали обо мне? Но как?..

Монах засмеялся:

— Вы думаете, мы здесь ничего не знаем? Ошибаетесь… Вы здесь зачем? — между тем продолжал собеседник.

— Да вот, приехал посмотреть на здешние прекрасные места… — ответил Шубин.

— Здесь хорошо… — согласился монах. — Благодать…

— Простите, а как вас зовут? — поинтересовался Александр Иванович. — Как мне к вам обращаться?

— Зовите меня Василием…

Время от времени эти встречи продолжались. Бывало это в основном по вечерам, когда с последней службой заканчивался долгий трудовой день монастыря. Сначала они обменивались простыми, ничего не значащими фразами, но со временем находились и более интересные темы для беседы. Монах Василий был человеком необыкновенной эрудиции, с ним можно было обсуждать любые вопросы. После этих разговоров Александр Иванович обычно испытывал какое-то непонятное чувство, совсем как в дни молодости, когда он был студентом. Это было одновременно и странно и притягательно, во всяком случае, он долго потом еще размышлял об услышанном.

Каждый день Александр Иванович уходил в долгие прогулки по острову, и каждый раз вспоминались ему дни, проведенные когда-то на Соловках. В природе обоих архипелагов было много общего. Те же обрывистые скалы, островки, разделенные водой. Вековые ели, тихие бухточки, озера разной величины с гладкой зеркальной поверхностью, четко отражающей леса на берегах. И конечно же небо. Такое высокое, что, казалось, оно существует само по себе, отдельно от всего и представляет собой особый, совершенный мир.

Месяц на острове пролетел незаметно. Александр Иванович отдохнул и чувствовал себя бодрым и помолодевшим.

Как-то после окончания вечерней службы Василий постучался к нему в избу.

— Можно к вам, Александр Иванович? — крикнул он из сеней.

— Конечно, конечно! Заходите, — и Александр Иванович заспешил навстречу гостю.

Пройдя в комнату, Василий явно удивился отсутствию обычного беспорядка. Заметив это, Александр Иванович улыбнулся:

— Да, вот, прибрал все. Завтра — домой.

Усадив гостя, хозяин засуетился возле буфета, доставая кружки.

— Сейчас чайку попьем, — сообщил он.

Пока закипал на старенькой печурке чайник, сумерки становились все гуще. Василий зажег стоящую на столе свечу. Свет был неярким, но его вполне хватало, чтобы отчетливо видеть лицо собеседника.

— Семья-то у вас есть? — спросил Василий, прихлебывая горячий чай.

Александр Иванович молча кивнул.

— Жена? Дети? — продолжал монах.

— Жена, — ответил Александр Иванович. — Детей нет.

Монах с сожалением покачал головой:

— Ну, Бог даст, будут и детки…

Александр Иванович промолчал…

Внезапно внимание Василия привлекла лежащая на столе книга. Он с любопытством повертел ее в руках, потом спросил:

— Откуда у вас эта книга?

— Когда-то давно мне ее подарил один человек, — ответил Александр Иванович.

— А как его звали? — допытывался монах.

— Постников Федор Иванович. А что, вы его знаете?

— Я его ученик. Вернее, — поправился монах, — я был его учеником.

Александр Иванович не знал, что сказать от изумления.

— Простите, — наконец произнес он. — Я могу вам задать один вопрос?

— Я даже знаю какой, — едва заметно улыбнулся монах. — Говорите.

— Почему вы оказались здесь? — Не смог скрыть своего удивления художник.

Монах отвечать не спешил.

— Не хотите сказать? — понял Александр Иванович. — Или думаете, что я вас не пойму?

— Да нет, — наконец заговорил Василий. — Просто я ищу подходящие слова для того, чтобы объяснить. Представьте себе, что наша жизнь — это запутанный и темный лабиринт. Так вот человек без веры обречен всю жизнь ходить по этому лабиринту, мучиться, искать выход и не находить его. Испытывать постоянные разочарования, муки. Страх… Да, страх, потому как он думает, что уже никогда не сможет найти выхода. Трудно ему, понимаете? Он страдает. Но есть вера… Знаете, это как свет в кромешной тьме. Вдруг мелькнет где-то впереди огонек, и человек пойдет к нему с надеждой. А свет все ярче и ярче разгорается — и вот уже выход. Выход к Богу. Так и жизнь человеческая, но есть выход из окружающей его со всех сторон темноты, — выход к свету, к Богу… Для этого мы все и родились…

Неровный свет свечи освещал бревенчатые стены, рисуя на них причудливые узоры. Беседа затянулась. Наконец монах собрался уходить.

Они поднялись и вдвоем вышли в сени. Александр Иванович нащупал в темноте засов, открыл дверь.

— Покойной вам ночи, — пожелал ему Василий. — Храни вас Господь. Прощайте…

— Спокойной ночи… — отозвался Александр Иванович. — До свидания…

Спустившись с крыльца, Василий растворился в ночи. Шубин постоял еще несколько минут, наслаждаясь прохладой и тишиной. А вернувшись в комнату, сел за стол и задумался. Странное дело — монах ушел, а его слова все еще продолжали звучать в ушах… Многое из того, о чем говорил Василий, было непонятно художнику, с чем-то он просто не мог согласиться…

Он вдруг поймал себя на мысли: вот всю жизнь он считал себя человеком образованным, грамотным. А сегодня вдруг сам себе напомнил ученика, жадно схватывающего слова учителя…

Глупости какие! Тут же спохватился Александр Иванович. И никакой он не безграмотный — просто всего на свете знать невозможно, да и ненужно. Главное — это то, что он знаменит, талантлив. А остальное…

Но волнение все-таки не отпускало. Подойдя к окну, он резко распахнул ставни, да так, что они стукнулись снаружи о стены дома. Тут же ночные звуки ворвались в комнату. Глубоко вдыхая свежий воздух, Александр Иванович понемногу начал успокаиваться.

«Ну что ж, пора спать», — подумал Александр Иванович. Уже лежа в кровати, он все смотрел на догорающую свечу. В углу возле двери стоял его чемодан, а рядом с ним, стянутый ремнями, лежал рюкзак. Завтра он уже будет дома… Вера, наверное, совсем заждалась…

 

Глава 16

Густая коричневая пена медленно поднималась, готовая вот-вот перелиться через край. Но Наташа была начеку, и как только пена достигла своей критической отметки, сразу же сняла кофейник с огня.

Как же хочется спать! Всегда этот переход от зимы к весне сопровождался у нее ужасной сонливостью и полным отсутствием сил. Налив в чашку ароматный напиток, Наташа сделала первый глоток, и приятное тепло моментально разлилось внутри. Немного постояв так, наслаждаясь вкусом свежесваренного кофе, она включила телевизор. Симпатичная дикторша с улыбкой сообщала новости культурной жизни столицы. Дослушав до конца репортаж об открывшейся в Манеже выставке, Наташа выключила телевизор. Надо было собираться на работу.

Как всегда, всю дорогу от дома до нотариальной конторы, где она работала последние шесть лет, она думала о своей вроде бы благополучной, но на самом деле такой неустроенной жизни. Конечно же на службе никому и в голову не могло прийти, что Наталья Владимировна несчастна. Ни в коем случае! Она всегда была приветлива со всеми, улыбаясь так, как улыбается человек, вполне довольный своей жизнью. Никто ни разу не слышал от нее ни единой жалобы. Иногда на ее рабочем столе появлялись букетики цветов, которые коллеги принимали за знаки внимания какого-то кавалера, естественно, даже и не догадываясь, что цветы эти Наташа покупала себе сама. Однако для человека наблюдательного не составило бы труда понять — спокойствие и внешнее благополучие на самом деле всего лишь маска, которую она носила на людях и снимала, вернувшись домой. Правда, и там некому было посочувствовать ей, так как уже очень давно Наташа жила одна.

Родители Наташи были геологами. В конце восьмидесятых годов вся семья вместе с черным спаниелем Лори переехала из старой квартиры в довольно большую и удобную, недалеко от Профсоюзной. Наташа тогда перешла в седьмой класс. Новая школа встретила ее приветливо. Классная руководительница преподавала географию. Иногда на ее уроки приходил Наташин отец, Владимир Семенович Коген. Он рассказывал ребятам о горных породах, о своих экспедициях, о работах над книгами по геологии. Он был довольно известным, уважаемым в своем кругу человеком.

Геологические экспедиции приходились в основном на летнее время. Поэтому начиная с июня и до конца августа родители уходили, как они говорили, в «поле», зарабатывая в таких походах по тем временам очень хорошие деньги, которые и проживали потом всей семьей до следующего лета. Они и познакомились в такой вот летней экспедиции, после чего вскоре поженились, несмотря на довольно значительную разницу в возрасте — Владимир Семенович был старше своей жены на пятнадцать лет.

Во время отсутствия родителей обязанности по дому и воспитанию девочки брала на себя бабушка Наташи по матери, Мария Степановна. Эта простая женщина, проработавшая всю жизнь на ткацкой фабрике, обладала поистине недюжинным чувством юмора и тем жизненным опытом, который не уступал, а может, и превосходил образованность. С бабушкой Наташа не только не ссорилась — они были настоящими друзьями.

Родители воспитывали Наташу вполне демократично, придерживаясь того принципа, что подавлять волю ребенка не стоит, а, наоборот, необходимо культивировать в нем такие понятия, как собственное мнение и самостоятельность. А все это возможно, только общаясь с ребенком на равных, а не с позиции силы. Поэтому и отношения в семье были откровенными, доверительными.

Беда случилась, когда Наташе было шестнадцать лет. Тогда в больнице от сердечного приступа умер Владимир Семенович. Произошло это настолько внезапно, что поначалу Наташа просто никак не могла поверить в потерю.

С его смертью жизнь семьи резко изменилась, в том числе и материально. Татьяна Петровна, Наташина мама, не пропускала ни одной экспедиции, стараясь заработать и обеспечить семью всем необходимым. Мария Степановна в то время уже была пенсионеркой. Правда, она предлагала дочери свою помощь, говорила, что может снова выйти на работу, однако Татьяна Петровна и слышать ничего подобного не хотела. По вечерам к ним приходили друзья, с которыми супруги вместе работали. Они, как могли, старались поддержать осиротевшее семейство. Татьяна Петровна потом говорила, что, если бы не помощь друзей, ей было бы совсем плохо.

Так прожили они два года. Однажды Татьяна Петровна собрала семейный совет, на котором объявила о своем решении поменять статус вдовы на статус замужней женщины. Говорила она долго и обстоятельно. Основной мыслью ее монолога было то, что жить одна она больше не в состоянии, что устала от одиночества, от необходимости в одиночку заботиться о семье, которой просто необходим мужчина. Наташа тяжело пережила эту новость — каждое слово матери с болью отдавалось в ее сердце. Как это может быть, чтобы кто-то чужой занял место ее отца? Конечно, она понимала: мать еще молода и рано или поздно она снова выйдет замуж. Правда, случиться это должно, по мнению дочери, еще очень и очень нескоро. Однако последующие события показали, как она ошибалась. Как-то осенним вечером, когда Наташа готовилась к предстоящей контрольной, на пороге их квартиры появился Владимир Николаевич Синеухов в мокром от дождя пальто. В одной руке у него был большой чемодан, а в другой — аккуратно связанные стопки книг по геологии. Он был старинным другом их семьи, и Наташин отец считал его своим приятелем. Надо сказать, что Владимир Николаевич проявлял на протяжении всего их знакомства повышенный интерес к Татьяне Петровне. Иногда дарил ей цветы, что служило поводом для незлых насмешек Владимира Семеновича. И вот теперь…

Наташа необыкновенно сильно переживала этот чуждый ее пониманию союз. Проводя параллели между отцом и отчимом, она видела, насколько разные они люди — интеллигентный отец и не отягощенный лишней воспитанностью отчим. Но особенно неприятно ей было, что имя отчима было такое же, как и имя ее отца — Владимир. Часто, когда мать обращалась к нему по имени, девушка непроизвольно вздрагивала, в глазах ее появлялось сильное душевное страдание, придававшее ее глазам какое-то совсем недетское выражение. Пройдут годы, но в глазах ее так и останутся отголоски прошлых переживаний…

Бабушка утешала внучку, стараясь по-женски оправдать мать, еще вполне молодую женщину, имеющую право на личную жизнь.

— Пойми, детка, — говорила она, — если маме будет хорошо, то и нам с тобой будет хорошо.

— Я понимаю… — отвечала ей Наташа, но это было неправдой — ничего она тогда не понимала.

Самая близкая мамина подруга Майя Павловна, тоже геолог, пыталась помочь Наташе приспособиться к новой, непростой для девочки ситуации. Майя знала Наташу с рождения, была ее крестной и любила, как свою дочь. Своих детей у нее не было.

Прошло три года, полных переживаний, естественных для подростков, когда кто-то из родителей снова женится или выходит замуж. Наташа, конечно, не забыла отца, была верна его памяти, но все же со временем примирилась с новым замужеством матери. Понемногу оттаяла и, сидя вечерами на кухне за совместным ужином, уже не напоминала колючего ежа, а от души смеялась шуткам отчима и принимала участие в обсуждениях общих семейных дел. К ней снова вернулось чувство юмора. Надо сказать, что отчим увлекался рисованием, и Наташа не могла сдержать саркастической улыбки, когда мать просила домашних сделать телевизор потише, благоговейно говоря:

— Тише! Володя работает…

Маленькие картинки, напоминающие робкие наброски ребенка, она потом в рамочках развешивала по стенам.

Единственным человеком, который сразу понял Наташино состояние, была ее подруга Юля. Именно ей Наташа могла рассказать обо всем, что творилось в ее душе, ничего при этом не утаивая и не опасаясь быть неверно понятой. Вообще, между ними существовало такое взаимопонимание, что порой слова им были вовсе не нужны. Зачастую им достаточно было одного взгляда, чтобы понять друг друга…

Незаметно пролетели школьные годы, и вот наступил выпускной вечер.

По Москве-реке, сверкая разноцветными огнями, медленно плыл теплоход. Стемнело. Из ярко освещенного салона доносились звуки популярной песенки. Кто-то танцевал в центре салона, а некоторые ребята, разбившись на группы, сидели за столиками. Разговоры шли о планах на будущее, о предстоящих экзаменах в институты.

Наташа и Юля не участвовали в общем веселье. Стоя на палубе, вдали от шума, они молча смотрели на темную воду.

— О чем думаешь? — спросила первой Наташа.

— Да так, ни о чем… — тихо ответила Юля. — Вот и школа позади…

— Да… Что-то нас ждет?

— Вот и я думаю: что теперь будет?

В голосе Юли слышались тревожные нотки, которые сразу же уловила Наташа.

— Ты что, Юленька, боишься чего-то?

— Не обращай внимания… Так, грустно что-то стало…

— Не грусти! Вот поступим, начнется другая жизнь, еще интересней, — Наташа постаралась убедить подругу.

— Не знаю, поступим ли?..

— И не думай даже — обязательно поступим! Ой, смотри! Шарик полетел!

Мимо них, едва не касаясь их голов, проплыл зеленый воздушный шар. Наташа потянулась за ним, пытаясь ухватить за нитку, но не успела — он успел подняться. Еще какое-то время шарик был виден, а потом совсем исчез, растворился в темном небе.

Вздохнув, подруги обнялись и снова молча стали смотреть на воду. Слышался только шум работающего двигателя, да иногда ветер доносил до них чей-то веселый смех. Даже потом, по прошествии не одного года, возвращаясь мысленно в то время, перед глазами у Наташи сразу же возникал и улетающий в темное ночное небо маленький воздушный шар, и освещенная огнями Москва-река…

Лето промелькнуло быстро. Подруги почти совсем не общались — не было времени. Каждая корпела над учебниками, готовясь к предстоящему. Наташа выбрала юридический вуз, а Юля нашла, что ей ближе история. Теперь их общение ограничивалось лишь телефонными звонками — на встречи не оставалось ни сил, ни времени.

И вот прошел первый студенческий год. Появилось много новых знакомых, но обе они остались верны своей школьной дружбе. Встречались подруги ежедневно, даже выходные стараясь проводить вместе. Обе были абсолютно уверены: что бы ни ждало их в новой, взрослой жизни, — они всегда будут рядом.

К сожалению, ничто хорошее в нашей жизни не вечно. Вскоре Юля вместе с родителями должна была покинуть Москву, да и Россию вообще. Семья переселилась на постоянное место жительства в Америку, где еще лет десять назад обосновались два родных брата ее отца.

Юля не сразу сообщила подруге о предстоящем отъезде — ждала подходящего момента. Объяснение было тяжелым для обеих. Наташа понимала, что расстается с Юлей надолго, а возможно, и навсегда. Однако она искренне пожелала родному человеку счастья.

В тот теплый сентябрьский день Юля в последний раз приехала к Наташе. Подруги вспоминали общих друзей, какие-то смешные моменты своей жизни, радости и огорчения…

— Я обязательно буду тебе звонить… — говорила Юля.

— А я буду ждать.

— Как только устроюсь, тут же вышлю тебе приглашение…

Стоя на балконе, Наташа с тоской смотрела вслед уходящей подруге, ставшей за эти годы не просто подругой, а сестрой. Уже давно Юля скрылась за поворотом, а Наташа все не уходила с балкона. А потом она долго плакала, уткнувшись в плечо матери. Татьяна Петровна утешала дочь как могла, говоря, что Юля будет приезжать в гости, да и сама Наташа сможет когда-то поехать в Америку. Так что встретятся они обязательно, в этом нет никаких сомнений. Но Наташа так не считала. Что-то внутри подсказывало ей — рассталась она с Юлей навсегда…

Первую и, пожалуй, единственную Наташину любовь звали Евгением. Он был сыном маминой приятельницы, тоже геолога по профессии, с которой они работали вместе после окончания института. Женя был старше Наташи лет на десять, и, хотя они были знакомы с детства, Наташа, повзрослев, как-то неожиданно для себя влюбилась в него. На тот момент Наташе было семнадцать лет — возраст, когда первая любовь прорастает в сердце, как молодая трава. Женя тогда уже преподавал в институте и был вполне взрослым, сформировавшимся молодым человеком.

Будучи достаточно опытным в общении с женским полом, он быстро угадал Наташино отношение. Он не был в состоянии ответить ей взаимностью, но тем не менее приложил немало стараний, чтобы не ранить чувств девушки. Эта первая любовь, хоть и без взаимности, оставит неизгладимый след в душе Наташи.

В возрасте девятнадцати лет Наташа потеряла мать. Все началось с мучительных головных болей. Состояние свое Татьяна Петровна объясняла приступами мигрени и не обращала внимания на настойчивые уговоры матери показаться врачу. Но во время очередного приступа боль была настолько сильной, что Татьяна Петровна попросила вызвать «скорую». Врачи предложили немедленную госпитализацию. Наташа помнила, как, собираясь в больницу, мать говорила какие-то смешные вещи, пытаясь подбодрить испуганную Наташу. Оказалось, они видятся последний раз. Через сутки позвонили из больницы и сообщили, что Татьяна Петровна умерла во время операции по удалению опухоли мозга.

Наташа смутно помнила похороны матери. Майя попеременно была то около Марии Степановны, поддерживая ее, то около Наташи. С потемневшими от горя, ввалившимися глазами она как могла утешала их срывающимся от рыданий голосом. Только потом Наташа поняла, как помогала ей тогда Майя, бывшая им опорой и взявшая на свои плечи всю тяжесть похорон. Первые две недели после похорон Майя провела рядом с ними. Она часто по ночам подходила к Наташиной двери, прислушиваясь и не решаясь постучать. Она понимала, что в подобной ситуации человек должен сам справиться с болью, а время в этом — лучший помощник.

Владимир Николаевич не надолго задержался в доме, и скоро Наташа с бабушкой остались одни. Наташа, в сущности, была этому даже рада, сочтя это наилучшим выходом из положения.

Мария Степановна очень тяжело переживала смерть дочери. Единственным утешением для нее теперь была внучка. Она старалась мужественно держаться при Наташе, но, оставаясь наедине с собой, давала волю слезам.

Наташа перевелась на вечернее отделение — днем она работала лаборанткой в своем же институте. Неплохо владея французским, она брала на дом переводы. Ее заработка и пенсии Марии Степановны с трудом, но хватало на жизнь. Кроме того, Майя тоже по мере своих сил и возможностей старалась им помогать.

Время шло. Наташа закончила учебу и получила диплом. Теперь у нее была хорошая профессия — юристы были везде нужны. В огромных количествах стали открываться в Москве нотариальные конторы и юридические консультации, так что по поводу своего дальнейшего трудоустройства Наташа не волновалась. Да и друзья родителей быстро помогли ей найти хорошее место. Жизнь понемногу стала налаживаться.

…Прошло два года. Как-то, сидя за рабочим столом, Наташа думала, чем бы ей заняться, и тоскливо поглядывала на стоявшие перед ней часы. Секундная стрелка лениво описывала круги. День был относительно спокойным, клиентов было немного, и Наташа уже собиралась идти домой, так как дел все равно не было. Бросив последний раз взгляд на часы, она решительно поднялась, как вдруг раздался телефонный звонок.

— Наташенька… — узнала она голос Марии Степановны, он был тихим и немного испуганным.

— Бабушка, что случилось? — забеспокоилась Наташа.

— Наташенька, ты не могла бы сейчас приехать? Что-то мне нехорошо…

— Уже бегу! — крикнула Наташа и быстро выбежала из комнаты.

Поймав такси, она быстро добраться до дома.

— Бабушка! — крикнула Наташа, вбежав в квартиру. — Бабушка!

Но ей никто не ответил…

Мария Степановна лежала на кровати. Глаза ее были полузакрыты, казалось, что она задремала. Подойдя к бабушке, Наташа опустилась на колени и погладила ее по голове. Веки Марии Степановны дрогнули, и она посмотрела на внучку.

— Что с тобой, бабушка? — тихо спросила Наташа.

— Да сердце что-то… — слабым голосом ответила Мария Степановна.

— Ты «скорую» вызвала?

— Да, сразу. Сейчас, наверное, подъедут уже…

Почти тут же в дверь позвонили.

— Где больная? — спросил, входя, молодой симпатичный доктор.

— Сюда, пожалуйста, — показала Наташа.

Решение было принято сразу же — срочная госпитализация.

— Похоже на инфаркт, — сказал врач. — Соберите ей с собой необходимые вещи. Поторопитесь.

Двигаясь, словно во сне, Наташа собрала вещи в дорожную сумку. Пройдя на кухню, зачем-то достала с полки термос.

— Не стоит, — услышала она за своей спиной.

Наташа резко обернулась.

— Я говорю: не надо термос класть, — повторил врач, внимательно смотря на Наташу.

Не отвечая, она застыла, не выпуская из рук термос.

— У вас есть валерьянка или валокордин? — спросил доктор.

— Да, — тихо ответила Наташа. — У бабушки в комнате.

Доктор вышел и через минуту вернулся, держа в руках стаканчик с лекарством.

— Вот, выпейте это. Вам надо успокоиться.

Наташа послушно выпила капли.

Все дальнейшие события Наташа запомнила смутно — и лицо врача, сообщившего ей о смерти бабушки, и запах нашатырного спирта…

Уже после похорон Наташа и Майя — единственный, оставшийся у нее родной человек, — сидели на кухне за столом. Тогда Наташе показалось, что в какой-то другой жизни за этим самым столом сидели ее самые дорогие люди. А теперь… Сначала отец, потом мама и, наконец, бабушка… Ну почему все это случилось именно с ней?

— Может, лучше ты переедешь пока ко мне? — предложила Майя.

— Нет, я лучше останусь дома… спасибо… — ответила Наташа.

— Послушай, детка…

— Я уже большая, ничего… — перебила Наташа.

— Да, большая… — вынуждена была согласиться Майя.

Впрочем, она и не рассчитывала, что Наташа переедет к ней — уж слишком она самостоятельная. Такой она была с самого детства. «Бедная девочка, — думала Майя, — столько ей пришлось пережить за такую короткую жизнь… Говорят, несчастья закаляют… Ерунда все это! Кому нужна такая закалка? Неужели потеря близких людей может закалить нормального человека? Конечно же не может! Если бы у Наташи был муж или хотя бы жених, ей стало бы намного легче — мужская поддержка…»

Первое время Наташе было трудно свыкнуться с мыслью, что теперь она осталась совершенно одна. Когда-то шумная квартира опустела.

Правда, Майя приходила через день, но Наташе хотелось другого. Ей хотелось постоянного присутствия родного существа, хотелось своей семьи. Она очень трудно привыкала к одиночеству. Одиночество… Для нее это было не состояние души, не бесплотная эмоция, нет. Иногда Наташе казалось, что это вполне осязаемый организм, заполнивший каждый сантиметр квартиры. Она дышала им, и именно одиночество встречало ее, когда она возвращалась с работы. И самое главное — избавиться от него не было никакой возможности.

Будучи по натуре человеком, наделенным богатым воображением, Наташа часто перед сном мысленно представляла себе своего избранника. Вот только с внешним обликом у нее не всегда все ладилось. То он был блондином с голубыми глазами, то кареглазым красавцем, обладателем копны волнистых каштановых волос. Род его занятий также имел широкий диапазон. Иногда ей представлялся состоятельный банковский служащий с автомобилем самой лучшей марки и с личным шофером или деловой человек, имеющий свое дело где-нибудь за океаном. А иногда он являлся ей в ночных мечтаниях, одетым почему-то в спецовку или поющим под гитару в подземном переходе… Тогда Наташа просыпалась в холодном поту и с твердым намерением перестать предаваться никому не нужным мечтам, переходящим в кошмарные сны.

Утренние часы Наташа очень не любила. Не любила рано вставать, зимой это было особенно ненавистно. Ей не хотелось завтракать, ехать на работу в городском транспорте…

Зато любимым временем суток у Наташи был вечер.

Приходя вечером домой, Наташа первым делом включала телевизор. Это уже вошло у нее в привычку с тех пор, как она осталась совсем одна. Телевизионные голоса создавали ощущение, что в доме она не одна. Такой самообман позволял отвлечься от мыслей об одиночестве. Конечно, эта искусственность вовсе не радовала девушку, но изменить что-либо она была не в состоянии.

Правда, иногда она влюблялась. Однако быстро понимала — это все, что угодно, но только не настоящая любовь… Видно, судьба сталкивала ее не с теми людьми. От таких «романов» оставался только неприятный осадок, и ничего больше…

Со временем ей уже казалось: вот так она и проживет всю свою жизнь — в одиночестве и постоянных мечтах о счастье.

Она даже купила себе попугайчика — все-таки рядом живая душа…

 

Глава 17

— Андрей Петрович, все готово!

В ординаторскую заглянула операционная сестра Ниночка. Ямочки на ее щеках лучились улыбкой, рыжие волосы, как всегда, были забраны в хвост.

— Да, Ниночка, иду… — Андрей поднял голову и улыбнулся. Ему нравилась способность девушки постоянно быть в хорошем, ровном настроении. Суточное дежурство было в самом разгаре. За прошедшие часы у него были две операции, и каждая из них очень тяжелая, поэтому он уже очень устал. Но надо идти…

Андрей перевелся в эту больницу два года назад и успел за это время заслужить уважение своих коллег и пациентов. С ним даже консультировались в особо трудных случаях, учитывая его мнение при установлении диагноза и назначении лечения.

На молодого доктора обратил внимание весь женский персонал больницы. В него без взаимности, надо признаться, влюблялись медсестры, в том числе и Ниночка, работающая в его отделении. Она с обожанием смотрела на него, но он словно бы этого не замечал. Но девушка оказалась самой терпеливой из его поклонниц. Приглашения сходить в театр или на концерт поступали от нее постоянно, однако Андрей всегда тактично их отклонял, ссылаясь на занятость. Со временем Ниночка смирилась с этим, но любить доктора Вавилова не перестала. Довольствуясь своей скромной ролью, она была его вечной тенью и считала за счастье завязывать ему тесемочки на халате, и приступая к этому занятию, испытывала такой благоговейный трепет, какой, наверно, испытывали в древние времена жрицы, совершая обряды поклонения богам.

Детство Андрея прошло в большой и уютной квартире на Остоженке. Будучи еще совсем маленьким, Андрей помнил высокие потолки и большую, с висячими каплями-подвесками люстру в гостиной.

Бабушка со стороны отца, Инесса Адамовна, учительница немецкого, воспитывала внука в духе благородного средневекового рыцарства, рассказывая ему о великой немецкой литературе, читая Шиллера и Гёте. И такие исторические моменты, как начало и окончание Семилетней войны или особенности жизни немецкого бюргерства, навсегда укоренились в памяти мальчика. Разбуди его среди ночи и спроси любые даты, он бы не ошибся… В дни школьных каникул Инесса Адамовна водила Андрюшу в музеи, детские театры. Он хорошо помнил, как, посмотрев спектакль «Синяя птица», стал относиться к воде, огню и хлебу как к живым существам. Мальчик даже разговаривал с ними, перенося сказку в жизнь.

Одна из комнат в квартире была оборудована под библиотеку. Андрей очень любил читать и, забираясь по лестнице, доставал с верхних полок потертые томики Сабаттини и мечтал о покорении водных просторов Средиземноморья.

Отец Андрея, Петр Михайлович, был ученым-физиком, постоянно занятым в своей лаборатории, «женатым на ней», как говорила мать Андрея Елена Дмитриевна. Она понимала мужа и была для него не только женой, но, что немаловажно в семейной жизни, и настоящим другом.

Выйдя замуж, Елена Дмитриевна оставила работу в школе и посвятила себя заботам о муже, а затем о сыне, появившемся на свет в одном из лучших роддомов Москвы. Она носила гладкие прически и красивые, сшитые модной портнихой платья, великолепно сидевшие на ее стройной фигуре. Елена Дмитриевна с честью справлялась с нелегким делом ведения домашнего хозяйства, чем вызывала зависть у своих не столь удачливых подруг. Но самыми близкими друзьями Вавиловых была одна семейная пара, которые считались у них в семье, скорее, родственниками. Это была давнишняя мамина подруга Вера и ее муж, художник Александр Шубин, ставший со временем очень известным. Вера души не чаяла в маленьком Андрюше. Он тоже их очень любил и жалел только, что не может их видеть часто, потому как жили Вера с Сашей в Ленинграде. Но каждая встреча с друзьями родителей была для мальчика настоящим праздником.

Часто Андрей Вавилов бывал в Ленинграде в гостях у Шубиных. Вера целыми днями гуляла с мальчиком по городу, водила в музеи. Таким образом, Андрей с самого детства знал город на Неве, как свой родной — на Москве-реке.

Когда прошло детство, на юношу не давили в выборе профессии. Объявив о своем решении поступать в медицинский институт, Андрей не встретил сопротивления. Он с головой погрузился в учебу. В институте быстро заметили талантливого и усидчивого студента, преподаватели в один голос прочили ему блестящее будущее.

Через год после поступления Андрея в вуз неожиданно умер его отец. Первое время было особенно тяжелым для семьи. Именно тогда к юноше пришло ощущение взрослости, он почувствовал ответственность за дом, за мать и бабушку. Теперь он не имел права быть слабым, потому что именно он должен стать опорой для этих двух дорогих женщин, поддерживать их, помогать им во всем. Елена Дмитриевна долгое время не могла прийти в себя, не в силах смириться с утратой. Вера приехала из Ленинграда и неотлучно находилась с ней. Подруги подолгу сидели вдвоем, без конца вспоминая прошедшие дни, когда обе были студентками и только-только познакомились со своими будущими мужьями. Такое общение делало боль от потери не такой острой. Впоследствии же Елена Дмитриевна сосредоточила все свое внимание на сыне, находя в нем поддержку и понимание.

Так шло время… Подходила к концу учеба в институте. И вот уже теплым июньским днем Андрей в последний раз входил в двери своего вуза. В его кармане лежал диплом с отличием. Елена Дмитриевна светилась от счастья и гордости за сына. Она звонила Вере в Ленинград и подробно рассказывала о своем Андрюшеньке. Казалось, светлые дни вновь настали для семьи. Отметив окончание учебы, Андрей готовился выйти в открытое море, именуемое взрослой жизнью. Заведующий кафедрой хлопотал за своего любимого студента, и вот уже Андрей стоит у стола, впервые выступая в роли ассистента при операции.

Прошло еще несколько лет. Андрей остался вдвоем с матерью…

— Ну Андрей Петрович! — нетерпеливо крикнула Ниночка.

— Иду, Ниночка, — Андрей потянулся и быстро встал из-за стола.

— Авария, привезли по «скорой»… — на ходу медсестра объясняла подробности. — Крови много потерял…

Операционная сверкала холодной чистотой. Яркий свет отражался в блестящих инструментах. Анестезиолог, операционная сестра и второй хирург были уже на месте. Пока Ниночка помогала Андрею надеть перчатки и халат, он успел оценить всю картину и характер полученных повреждений. Доктор Вавилов умел мгновенно мобилизовать свои силы и опыт, собраться в особо трудных ситуациях, а этот случай был как раз из разряда непростых.

Операция продолжалась четыре часа. За это время дважды останавливалось сердце, и дважды надежда едва не покинула Андрея. Но он не привык сдаваться, и его упорная борьба за человеческую жизнь увенчалась успехом.

В личной жизни доктора Вавилова особых перемен не было. Он не торопился с выбором спутницы. Видя, с каким трепетом и любовью родители относились друг к другу всю жизнь, представлял и свое семейное будущее таким же. Поэтому терпеливо ждал, твердо зная: где-то его также ждет единственная женщина, предназначенная ему судьбой.

Елена Дмитриевна с пониманием относилась к чувствам сына, однако в глубине души ей очень хотелось, чтобы их дом побыстрее наполнился детскими голосами. Но время шло, а голосов детей что-то не было слышно, а между тем у всех ее подруг уже были внуки. Каждый раз, собираясь к ним в гости, она останавливалась, чтобы купить детям какую-нибудь игрушку в подарок, и мечтала о том времени, когда она сможет покупать куклы, машинки и прочие забавные вещи и для своих внуков…

Андрей жил с ощущением, что где-то на Земле, может быть, даже здесь, в Москве, тоже живет и надеется на встречу с ним его половина. Ведь так живут многие: с надеждой на встречу, пока, наконец, в один прекрасный день не начнется это удивительное движение навстречу друг другу… Не важно, где будет точка пересечения — в метро ли, на многолюдной улице или в дверях продуктового магазина. Главное, что в многомиллионном городе, словно случайно, вдруг оказываются рядом два человека, предназначенные друг другу…

 

Глава 18

— Извините! — машинально произнес Андрей и наклонился, чтобы поднять свертки, которые уронила женщина, случайно задетая им.

— Еще раз простите. Я помогу вам… — продолжал он, нагнувшись и собирая рассыпавшееся.

— Ничего… — спокойно ответила женщина, добавив: — Я сама.

Подняв, наконец, последний пакет, Андрей выпрямился и встретился взглядом с незнакомкой. И почему-то оба были не в силах отвести взгляда. И оба одновременно смутились… Первым пришел в себя Андрей, робко поинтересовавшись:

— Простите, пожалуйста, а как вас зовут?

— Наташа…

Они вышли на улицу. В лицо повеяло приятной свежестью. Видя, что она никак не может справиться с покупками, выскальзывающими у нее из рук, Андрей предложил свою помощь. Наташа молча отдала ему часть поклажи.

— Вы, наверное, где-то недалеко работаете? — спросил он.

— Да, моя контора совсем рядом, за углом. А как вы догадались? Вы сыщик?

— Нет. Вообще-то я врач, — улыбнулся Андрей. — Но догадаться было несложно. Обычно многие ходят по магазинам после работы, причем стараются это делать где-нибудь поблизости. Так что все просто…

— Да, действительно просто, — согласилась Наташа. — А вы, значит, тоже идете после работы?

— Да, я с суток.

— С суток? — не поняла она.

— Мое суточное дежурство закончилось.

Я здесь недалеко живу и вот по дороге зашел в магазин.

— Так вам надо вернуться за покупками?

— Не надо — я все равно уже забыл, зачем шел…

Оба снова смутились.

— Простите, Наташа, я могу вас проводить? — вдруг предложил Андрей.

Наташа молча опустила глаза.

Вот так две судьбы вдруг странным, непостижимым образом переплелись. И странной казалась каждому их жизнь до этого. Будто бы и не они это были вовсе, а кто-то другой. Все, что происходило раньше, представлялось теперь чем-то далеким и плохо помнилось. Все было неважным, а по-настоящему важное произошло, только когда они встретились. Еще год назад все было по-другому. Да какой год — утром этого дня все было по-другому!..

Встреча с Андреем буквально перевернула жизнь Наташи, до этого такую спокойную, тихую, даже монотонную.

Теперь же события развивались настолько стремительно, что Наташа уже не могла повлиять на их ход, да и, по правде сказать, не хотела. Она радовалась, понимая, — она уже не одна, и будущее уже вовсе не страшно, скорее — наоборот…

В конце мая, как всегда, Андрей перевозил Елену Дмитриевну на дачу. Только в этом году к ним присоединилась Наташа. Было решено, что часть отпуска Андрей и Наташа проведут на даче, а после свадьбы поедут на море.

Дача Вавиловых была старая. Участок леса с домом посередине был огорожен забором. За ним росли ели, березы, кусты орешника. Но именно это отсутствие руки ландшафтного дизайнера и придавало участку необъяснимое очарование. Однако были здесь и садовые деревья. Тоненькие веточки вишни робко покачивались от легкого ветерка. Яблони оделись нежными бело-розовыми цветами, обещая осенью порадовать хозяев богатым урожаем.

К дому от калитки вела дорожка, выложенная плитами, между которых росла трава. По обеим сторонам дорожки тянулись тюльпаны самых разных сортов и оттенков: белые, желтые, необычные желто-зеленые, как недозрелая слива, а также розовые, тюльпаны цвета фиолетовых чернил и всевозможных оттенков красного. Примула доверчиво заглядывала в глаза и улыбалась желтыми личиками-сердцевинками…

Дом был деревянный, двухэтажный, построенный, очевидно, в конце сороковых — начале пятидесятых годов, с застекленной верандой и полукруглым балконом на втором этаже. Дорожка упиралась в старое крыльцо с изящными балясинами. Входная дверь, как и сам дом, была выкрашена голубой краской, немного поблекшей от времени. Была у дома и еще одна дверь, выходящая из гостиной прямо в сад.

Второй этаж занимали хозяева дачи. Там было всего две спальни. Одна принадлежала родителям Андрея, а во второй жил он сам. Из окон спален был виден сад с деревянной беседкой, в которой в жаркие летние дни всей семьей пили чай. Там всегда стоял большой круглый самовар.

К беседке также вела выложенная плиткой дорожка, только вместо тюльпанов вдоль нее росли флоксы, разливавшие повсюду сладковатый аромат.

Позади беседки разрослись кусты орешника, которые давно хотели вырубить. Но поскольку эти высокие густые кусты давали такую отличную тень, решено было пока их не трогать. Даже в часы иссушающего зноя в беседке было прохладно и даже как-то таинственно.

В начале осени зрелые крупные орехи, падая, стучали по крыше беседки. Ударяясь о плитку, иной раз трескалась их скорлупа, и тогда спелые ядрышки становились законной добычей птиц.

Самым дальним строением на участке была баня, вокруг которой росла сирень, к приезду хозяев успевшая уже набрать бутоны.

Подойдя к крыльцу и окунувшись в густой аромат цветущей черемухи, которая росла слева от крыльца, молодые люди поднялись по ступенькам. Протяжный скрип старого дерева сопровождал их шаги. Андрей, не сразу справившись с замком, открыл натужно скрипнувшую дверь, и они вошли в дом.

На первом этаже из просторной кухни можно было попасть прямо в гостиную. Предметом особой гордости хозяев был великолепно выполненный камин, покрытый штукатуркой и украшенный лепными завитушками. На каминной полке стояли часы, по бокам — декоративные тарелки на подставках. Очень украшали камин изящные статуэтки дам и кавалеров, одетых по старинной моде. В металлической подставке были закреплены щипцы, совок и щетка для уборки золы. Судя по следам копоти, камин служил не только украшением, но использовался и по своему прямому назначению.

Овальный стол украшал середину комнаты. Под стать ему были деревянный буфет, диван и кресла. На стенах висели картины с изображением цветов, пейзажи и даже портреты каких-то неизвестных людей в старинной одежде. Довершало интерьер гостиной пианино, на крышке которого были расставлены фотографии.

В доме были еще две комнаты, предназначенные для гостей. И здесь, как и везде, все дышало уютом и изысканной простотой.

Торопясь приготовить завтрак, женщины прошли на кухню, куда Андрей уже перенес из машины коробки с продуктами.

С прошлого года дом не проветривался, и воздух в комнатах и на кухне был сырой. Елена Дмитриевна широко распахнула окна, задев рамой ветки жасмина.

— Наташенька, посмотри, пожалуйста, нет ли чего на полках. Заодно освоишься, запомнишь, где что лежит, — попросила она и занялась разбором коробок.

Проведя ревизию кухонных полок, Наташа обнаружила банку с солью, начатую коробку сахара и запечатанную пачку чая. Отложив в сторону свои находки, она решила сначала протереть мебель влажной тряпкой.

И уже скоро кухня блестела, как новая.

— Ух ты, какая красота! — похвалила ее Елена Дмитриевна. — Как чисто теперь!

— Тогда уже можно все складывать на полки? — довольно спросила Наташа.

— Можешь. Возьми вот чай, кофе.

— А крупу?

— Крупу в другой шкафчик. Ты такая молодец, Наташенька, так быстро все делаешь. Без тебя я целый день провозилась бы…

— Ну что вы, Елена Дмитриевна, — смутилась Наташа. — Мне просто приятно помогать…

Стол накрыли в гостиной. Елена Дмитриевна достала из буфета скатерть и посуду.

— А где Андрей? — поинтересовалась она.

— Возле машины, — ответила Наташа. — Но, по-моему, он уже там все закончил.

— Ну вот и хорошо. У нас с тобой тоже все готово. Зови его!

Андрей принес с улицы веточки черемухи, которые наполнили комнату пряным ароматом.

— Ты представляешь, Наташа, — сказал он. — Я этот буфет еще с детства помню. Там мама от меня конфеты на ключ запирала. Но я не отчаивался — быстро подобрал подходящий ключик… Взрослые потом только удивлялись — буфет заперт, а конфеты как-то так исчезают…

— Вот так все и узнается! — засмеялась Елена Дмитриевна. — Знаешь, Наташенька, я всегда любила приезжать сюда.

— Вы здесь все лето проводили?

— Да. Когда Андрюша был маленький, мы переезжали сюда в мае, а возвращались в город только в октябре. Правда, когда он пошел в школу, приходилось уезжать уже в августе, — вспоминала Елена Дмитриевна.

— Здесь очень красиво, такие деревья высокие…

— Андрюшин папа, мой муж, любил отдыхать на даче, — продолжала хозяйка. — Все тут напоминает о том времени, когда мы были молодыми… У нас еще до этой дачи был домик в деревне, мы туда с друзьями ездили летом. Там тоже красиво… — вздохнула Елена Дмитриевна.

— И какие картины у вас замечательные висят, — Наташа показала на стены.

— Да, картины прекрасные. Все это — работы нашего друга, художника Шубина, — объяснила Елена Дмитриевна.

У Наташи перехватило дыхание. Она удивленно посмотрела на Андрея.

— Как это — Шубина? — переспросила она. — Это какой Шубин, неужели тот самый?

— Да, Александр Иванович, — подтвердила Елена Дмитриевна. — Завтра вы познакомитесь.

— Это тебе сюрприз, Наталья, — хитро подмигнул Андрей. — Ты ведь любишь живопись.

— Люблю…

Потрясенная, Наташа не знала, что еще сказать. Художник Шубин был для нее почти кумиром. Она не пропускала ни одной его выставки в Москве, и единственной мечтой всегда было взять у него автограф.

После завтрака хозяйка дачи предложила Наташе осмотреть дом, а сама занялась приготовлением обеда.

— Елена Дмитриевна, я быстро все посмотрю и сразу к вам на помощь, хорошо? — спросила Наташа.

— Не торопись, Наташенька! Осваивайся…

День прошел в хлопотах по дому. Надо было проветрить все комнаты, просушить подушки, одеяла, разобрать привезенные из Москвы вещи. В Наташиной комнате Елена Дмитриевна повесила специально привезенные из дома занавески. И только когда солнце уже спряталось за деревьями, все, наконец, привели в порядок и можно было отдохнуть и насладиться ароматным весенним вечером.

Вечер в Подмосковье — явление особенное… Он приходит незаметно, как-то постепенно приглушая дневные звуки. В траве уже не слышно веселого стрекотания кузнечиков. Ветер стихает, застывают неподвижно листья на деревьях, замирают цветы… Солнце опускается ниже, подсвечивая последними лучами нижние ветки кустов, отчего попавшие в этот прощальный свет листья кажутся прозрачными. Только птичьи голоса в наступившей тишине звучат особенно отчетливо да слышен проезжающий поезд. Но вот и эти звуки стихают, наступает ночь…

 

Глава 19

С утра было ясно. Нигде, насколько можно было видеть, не было ни единого облачка, и только высоко в голубом небе чертили прямые линии стрижи.

На даче ждали гостей. Елена Дмитриевна проснулась первой и сразу стала ставить тесто на пироги, которые так любили друзья.

Пока тесто подходило, Андрей и Наташа успели проснуться и позавтракать. Потом Елена Дмитриевна предложила Наташе вместе заняться пирогами. Наташа решила приготовить начинку и спросила:

— С чем будут пироги?

— По нашей традиции с капустой и яйцами, — ответила Елена Дмитриевна, выкладывая на стол два больших кочана.

— Ого! — воскликнула Наташа. — Сколько же будет гостей?

— Двое, но пироги они любят, так что боюсь — и этого хватит не надолго.

Елена Дмитриевна с одобрением наблюдала за тем, как Наталья ловко порубила капусту и, обжарив ее, смешала с яйцами, словом, экзамен был выдержан, и работа заслужила высшую оценку.

— Мы всегда раньше к приезду Саши с Верой пекли пироги, да и Петя их очень любил, — сказала Елена Дмитриевна.

— А вы давно дружите? — поинтересовалась Наташа.

— Да всю жизнь, кажется… — Елена Дмитриевна задумалась. — С Верой учились вместе, потом, как замуж вышли, стали семьями дружить. Правда, Верочка в Ленинград уехала. Замуж вышла за Сашу, за Александра Ивановича Шубина. И поскольку он там жил, она к нему и переехала. Замечательная пара!

— Да… Интересно, наверно, быть всегда рядом с таким художником, — Наташа попыталась представить семью знаменитого человека. — Скажите, Елена Дмитриевна, все картины в доме — его?

— Да, здесь все. Но основная часть его работ в Москве. Эти он нам с мужем дарил на дни рождения. Поэтому они нам особенно дороги.

— Я так волнуюсь, — призналась Наташа. — Первый раз в жизни с таким известным человеком встречусь…

— Знаешь, Наташенька, он очень простой в общении, интеллигентный человек, обаятельный, открытый. Ты поймешь, что известность его ничуть не испортила, как был членом нашей семьи, так им и остался.

— А его жена? — вдруг спросила Наташа. — Какая она? Тоже известная личность?

— Вера? Нет… Она в школе преподает немецкий. Всю жизнь в одной школе проработала.

— Да? — разочарованно протянула Наташа. — А я думала, она тоже художница. Как же они познакомились?

— В компании. Они все студентами тогда были. Полюбили друг друга, потом поженились.

Елена Дмитриевна зажгла духовку.

— Вот, пусть пока нагреется, — сказала она, готовясь к выпечке.

— А дети у них есть? — не отставала Наташа.

— Нет, детей нет. — Елена Дмитриевна грустно улыбнулась. — Не судьба, значит… Когда Андрюша родился, Верочка мне очень помогала, хотя и переживала, конечно, что у них с Сашей никого нет. Они Андрюшу очень любят, да и он их тоже. Вот как в жизни получается иногда…

— Ну, лепим пироги, — бодро сказала Наташа, заметив, что Елена Дмитриевна загрустила.

Скоро большое красивое блюдо уже было заполнено румяными пирогами. Замечательный аромат из кухни распространился по всему дому.

Пока Елена Дмитриевна с Наташей были заняты на кухне, Андрей поднялся на чердак — еще с прошлого года он хотел разобрать скопившиеся там вещи.

Увлекшись работой, Андрей и не заметил, как пролетело время. Посмотрев на часы, он поторопился спуститься, так как нужно было еще привести себя в порядок и успеть на станцию, встретить гостей с поезда.

— Андрюша, ты готов? — крикнула ему из кухни Елена Дмитриевна.

— Да, мама, я уже выхожу, — ответил Андрей.

— Подожди, я тебе записку написала, что купить на станции.

— Наташа, хочешь, пойдем со мной? — предложил Андрей.

Наташа подошла к нему.

— Андрюша, я бы с удовольствием, но нужно помочь Елене Дмитриевне накрывать на стол. Надеюсь, мы с тобой еще успеем погулять по округе, и ты мне тогда все покажешь, ладно?

— Ну хорошо, хорошо… Все, я пошел.

По дороге он вспомнил, что забыл на столе приготовленную матерью записку, но возвращаться не стал. Ладно, подумал, куплю что понравится — к столу все пригодится.

Подойдя к станции, увидел вывеску «Соки — воды» и решил купить квас, так как помнил, что дядя Саша обожает его в жару. Пройдясь по магазинам и накупив всякой всячины, Андрей поднялся на платформу. До прибытия поезда оставалось еще двадцать минут.

Когда-то он также приходил с отцом на станцию встречать гостей. Они вместе стояли на платформе, вглядываясь в даль, не покажутся ли огоньки поезда. Затем все вместе шли по сосновому лесу к даче. Казалось, все это было только вчера, настолько хорошо все помнилось.

— Андрей! — услышал он за спиной знакомый голос.

Он оглянулся и сразу увидел Александра Ивановича и Веру Федоровну. Подбежав, Андрей по очереди обнял их.

— Как добрались? — спросил он.

— Хорошо, только жарко очень, — сказал Александр Иванович.

А Вера Федоровна засмеялась:

— Андрюша, ты еще вырос! Все никак не поверю, что ты уже такой большой!

— Не просто большой, Верочка, а мужчина и при этом — хороший врач. Как твоя работа, кстати? — поинтересовался Шубин.

— Нормально. Сейчас я в отпуске.

— Наконец-то, сколько лет ты не отдыхал?

— Года три…

— Какой ужас! — воскликнула Вера Федоровна. — Саша, ты слышал, три года! Андрюшенька, Лена сказала, твоя невеста приехала к вам погостить?

— Да, мы перед свадьбой решили побыть на даче с мамой. Не хотелось ее одну оставлять. Она ведь тоже мой отпуск ждала…

— Очень хочется нам познакомиться с твоей Наташей, — сообщила Вера Федоровна.

— Тогда в путь! Дядя Саша, дайте-ка сюда ваш чемодан и вот эту сумку.

— Осторожно, Андрюша, он тяжелый! — предупредила Вера.

— Тетя Вера, не волнуйтесь, я справлюсь!

Услышав голоса, Елена Дмитриевна вышла на крыльцо.

— Верочка! Саша! Родные мои! — говорила она, обнимая друзей — Наконец-то приехали!

Когда первая волна радости, поцелуев и объятий затихла, все поднялись в дом. Наташа вышла навстречу. Первой на веранду вошла Вера Федоровна. Это была уже не молодая, но все еще привлекательная женщина. Одета она была в элегантный светлый костюм. Наташа даже решила, что она, должно быть, значительно моложе Елены Дмитриевны, — настолько свежим было ее лицо. В руках Вера держала торт.

За ней шел Андрей в сопровождении высокого, моложавого мужчины, возраст которого было достаточно трудно определить с первого взгляда. Светло-серый костюм великолепно сидел на его стройной фигуре. Светлые, с проседью волосы мягкими волнами обрамляли красивое, выразительное лицо. Серые холодные глаза его смотрели на мир уверенно, как-то сразу подчиняя собеседника.

Елена Дмитриевна представила гостям будущую невестку.

Пока шел обмен приветствиями, Александр Иванович не отрываясь смотрел на девушку. Потом, повернувшись к Елене Дмитриевне, сказал с улыбкой:

— Слышу запах пирогов!

Наташа вздохнула с облегчением. Ей почему-то было неловко под таким испытующим взглядом.

— Сейчас будем пить чай, потом отдохнете с дороги, — сказала Елена Дмитриевна. — Комната ваша готова, переодевайтесь — и за стол. Андрюша, а ты пока сумки отнеси…

— Леночка, давай я помогу тебе со столом, — предложила Вера.

— Что ты, милая, уже готово. Мы с Наташей все сделали, вы только отдыхайте.

Пока гости приводили себя в порядок, Наташа задумчиво смотрела в окно. Сзади неслышно подошел Андрей:

— О чем задумалась?

— Ой! — вздрогнула Наташа. — Напугал!

— Прости, пожалуйста, я не хотел, — Андрей обнял ее за плечи. — Так о чем ты думаешь?

— Да так, сама не знаю. День какой-то получился хлопотный…

— Устала? — озабоченно спросил он.

— Немного… Скажи, а сколько Александру Ивановичу лет?

— Сколько лет? — Андрей задумался. — Да не знаю точно, он не намного моложе отца. С Верой они ровесники. Хотя нет, постой-ка — Вера, кажется, моложе его. Запутался совсем. А что?

— Нет, ничего… Он хорошо выглядит.

— Ну, в общем-то да. Они оба хорошо выглядят. Питерский климат, видимо.

— Наверное… — Наташа задумчиво водила пальцем по стеклу.

— Наталья, ты какая-то не такая… Грустная какая-то… Это я виноват — привез тебя сюда отдохнуть, а ты тут устаешь…

— Неправда, я не устаю, — запротестовала Наташа. — Мне здесь очень нравится и мама твоя мне очень нравится. И вообще, все просто замечательно! Дай я тебя лучше поцелую.

— Вот теперь все действительно замечательно… — улыбнулся Андрей. — Скажи, ты счастлива?

— Да, очень…

Первой вышла Вера. Увидев блюдо с пирогами, не могла удержаться и, взяв один, торопливо откусила. И тут же сообщила:

— Какая прелесть! Леночка, ты просто чудо!

— Мы с Наташей вместе делали, — восстановила справедливость Елена Дмитриевна. — Я — тесто, а она — начинку. Так что хвалите нас обеих.

— Наташенька, вы тоже просто прелесть! — согласилась Вера. — Как хорошо, когда женщина умеет готовить!

— Мне неловко признаться, но я впервые в жизни делала начинку! — улыбнулась Наташа.

— Да что вы? Не может быть! — не поверила Вера.

— Правда, правда! Мне просто хотелось Елене Дмитриевне помочь, вот я и решилась на этот авантюрный шаг.

— Но получилось все просто шикарно! — засмеялись все и сели за стол.

Чай пили на веранде. Легкий ветерок приносил с собой из сада запах сирени.

— Как ты съездил на этюды, Саша? — поинтересовалась Елена Дмитриевна.

— Великолепно, Леночка, просто великолепно!

— Ты опять там же был? Все в тех же местах?

— Да, люблю север… Валаам… — задумчиво проговорил Александр Иванович. — Знаешь, есть такие знатоки в кавычках, которые утверждают, что северная природа, дескать, бедна. Краски, видишь ли, не те. Не такие яркие, пейзажи тусклые, однообразные, небо серое. С полной ответственностью заявляю: все чушь! Именно там можно увидеть такое разнообразие красок, которое на юге и быть не может.

— Я смотрю, ты там часто бываешь, — заметила Елена Дмитриевна.

— Люблю те места. Помню, был такой сказочный герой, который в сложной ситуации как прикоснется к земле, так у него сил прибавляется. Так и я — когда чувствую, что устал, еду туда и излечиваюсь. Да, излечиваюсь душой.

— Кстати, вот Наташенька — большая поклонница твоих работ, — сообщила Елена Дмитриевна.

— Да? Приятно слышать. — Александр Иванович внимательно посмотрел на Наташу.

— Да-да, — торопливо подтвердила Наташа. Ей стало неловко оттого, что о ней заговорили. Но все-таки сказала: — Я была на ваших выставках в Москве…

— В Доме художника? — поинтересовался Александр Иванович.

— На всех… Я не пропустила ни одной. Ваши картины просто великолепны, это шедевры, а те, на которых изображена северная природа, мне кажется, особенно хороши…

Совсем смутившись, Наташа замолчала.

— Если бы вы своими глазами видели эту красоту… К сожалению, картины — это лишь слабое отражение того, что есть на самом деле. Представьте себе: сосны, уходящие в небо, скалистые берега, маленькие бухточки, каскад озер…

Бархатистый голос художника всех просто завораживал.

— Вы так интересно рассказываете, — сказала Наташа, первой нарушив молчание. — Даже захотелось увидеть эти места!

— Это просто — можно будет съездить, — неожиданно предложил Александр Иванович. — Все от вас зависит. Как у тебя с отпуском, Андрей?

— Времени достаточно — я давно не отдыхал.

— А вы, Наташа? Вы могли бы поехать?

— Думаю, смогла бы… — взволнованная предложением, ответила Наташа.

— Отлично! — Александр Иванович оживился. — Вера, тогда надо позвонить…

— Ну вот, — засмеялась Вера, — меня никогда не звал.

— Ну что ты, Вера… — улыбнулся Александр Иванович. — Налей-ка мне лучше чаю…

Спать разошлись далеко за полночь. Оставшись одна, Наташа испытывала противоречивые чувства. Взволнованная, она никак не могла уснуть, все думала о Шубине, вспоминала его картины…

…Сквозь облака иногда проглядывало солнце. Но это было ненадолго, так как ветер пригонял все новые и новые тучи. Крупные капли дождя застучали по крыше беседки.

— Ну вот, привезли вам плохую погоду! — Вера улыбнулась. — Как же мы теперь гулять пойдем?

— Да… Гулянье придется отложить, — задумчиво сказал Александр Иванович.

Вдали загрохотал гром. Ветер усилился и стал срывать с яблонь лепестки цветов, они закружились в воздухе, как снежные хлопья. Однако гроза прошла стороной, гром был слышен все дальше.

Поскольку прогулку пришлось отложить, все собрались в гостиной.

Женщины коротали время, просматривая фотографии. Елена Дмитриевна давала Наташе необходимые комментарии. Андрей и Александр Иванович сидели на диване и что-то обсуждали.

Иногда Наташа ловила на себе взгляды Александра Ивановича. Ей было и неловко и одновременно приятно.

Досмотрев альбом до конца, Наташа подошла к пианино. Подняв крышку, дотронулась кончиками пальцев до клавиш…

— Вы играете, Наташа? — тут же спросил Шубин.

— Нет… То есть вообще-то да, — немного смутилась она, быстро закрывая крышку.

Вера живо повернулась к ней:

— Наташенька, поиграйте нам, пожалуйста! Так хорошо было бы послушать сейчас музыку. Пожалуйста!

— Нет, что вы! Я так давно не играла, что уже, наверно, все забыла…

Шубин подошел к ней, молча взяв ее руку, поцеловал.

— Наташа, я очень прошу…

Словно во сне Наташа села за пианино. Взяла на пробу несколько аккордов, словно вспоминая что-то. Инструмент был в хорошем состоянии, и через несколько минут она полностью освоилась. После небольшой паузы начала играть. Легкие, печальные звуки медленно поплыли по притихшей комнате. Ее руки не чувствовали больше скованности, а пальцы уверенно летели по клавишам. Словно забыв о присутствующих, Наташа отдалась во власть нахлынувшего лирического настроения. Чувства переполняли ее, звуки набирали мощь, потом стали незаметно гаснуть…

Последний аккорд уже отзвучал, но все сидели не шевелясь, все еще находясь во власти музыки.

— Спасибо… — тихо поблагодарил Шубин.

Еще немного помолчали.

— Наташенька, что это было? — спросила Вера.

— Ноктюрн Шопена.

— Если не ошибаюсь, последний, — уточнил Шубин.

— Да. — Наташа повернулась к нему. — Вам он нравится?

— Очень, — кивнул он. — А вы хорошо играете…

— Спасибо, это одна из моих любимых вещей. Наверно, поэтому сразу вспомнилась.

— Еще раз спасибо…

Так незаметно прошел день. Наташе показалось вдруг, что она знает этих людей всю жизнь, настолько легко и приятно было общение с Верой, а Александр Иванович…

Ей вдруг захотелось побыть одной, и, незаметно покинув гостиную, Наташа вышла в сад. В весенних сумерках все выглядело как-то таинственно. С удовольствием вдыхая прохладный воздух, девушка прошла по дорожке, ведущей к кустам сирени. Наклонилась к ветке и вдохнула ее густой, вязкий аромат. Увидев наверху пышную гроздь, хотела дотянуться до нее, но обожглась о высокую крапиву.

— Любите сирень?

Наташа вздрогнула и обернулась. Александр Иванович стоял у нее за спиной.

— Испугал вас? — снова спросил он. — Извините, не хотел. Я думал, вы слышали, как я подошел, а вы, значит, увлечены сиренью?

Тон его был насмешливый, однако глаза внимательно и серьезно смотрели на Наташу. Она смутилась, промолчала, стараясь скрыть некстати выступивший румянец.

— Я очень люблю сирень, — не обращая внимания на ее молчание, продолжал Александр Иванович. — Даже один раз рисовал с ней натюрморт.

— Я видела эту картину на выставке, — подтвердила Наташа.

— Да? На какой? — поинтересовался Александр Иванович.

— В мае, в Москве.

— И что же, понравилось?

— Да. Все хотела спросить, как вы это делаете? — спросила Наташа.

— Делаю — что? — не понял Шубин.

— Простите, я некорректно выразилась… Как вы пишите картины? Долго выбираете сюжет, потом рисуете?

Александр Иванович негромко засмеялся.

— Я вас рассмешила? — Наташа совсем уже смутилась.

— Немного… Знаете что? — Голос Шубина стал внезапно очень серьезным. — Я вас приглашаю в свою студию. Правда, для этого вам придется приехать в Ленинград, но это даже к лучшему. Посмотрите заодно город.

— Спасибо за приглашение. Холодно, пойдемте в дом, — предложила она.

— Наташа… — вдруг заговорил Шубин.

— Да?

— Нет, ничего, я так… — Александр Иванович тряхнул головой, словно отгоняя какую-то мысль. — Вы правы: холодно, идемте!

Поднявшись по ступенькам, Александр Иванович пропустил Наташу вперед, а сам задержался на крыльце. Оказавшись опять в теплой, ярко освещенной комнате рядом с Андреем, Наташа успокоилась, словно боящийся темноты ребенок, когда его ласково обнимают материнские руки.

 

Глава 20

— Значит, решил жениться, Андрюша? — спросил Александр Иванович, когда они с Андреем были наедине.

— Да, дядя Саша, решил. Как вам Наташа?

— Красивая девушка…

— Да, красивая, — согласился Андрей.

— Как быстро все происходит в жизни, — продолжал Шубин. — Еще недавно, кажется, ты был ребенком, а теперь вот жениться надумал.

— Так это хорошо, когда события быстро сменяют одно другое, — улыбнулся в ответ Андрей. — Это и есть жизнь. Так и должно быть, зато не скучно.

— Хорошо-то, хорошо… — В голосе Александра Ивановича появились грустные нотки. — Значит, я старею…

— Да что вы, дядя Саша! — воскликнул Андрей. — Вам ли говорить об этом? Посмотрите на себя — вы еще молодой совсем, выглядите прекрасно. С вас молодым пример брать. И вообще, я вам скажу, Наташа в вас просто влюбилась, по-моему.

Александр Иванович серьезно посмотрел на Андрея.

— Наташа?

— Ну да. Она мне сама сказала, что вы очень интересный, — честно признался Андрей. — В общем, не переживайте и не думайте о старости — вам еще до нее далеко, раз молодые девушки вами интересуются.

— Будем считать, что ты меня утешил, — улыбнулся Шубин.

— Дядя Саша, а можно мне вас спросить?

— Давай, спрашивай.

— Скажите, а вы любили кого-нибудь в жизни, кроме тети Веры?

— Странный вопрос, — удивился Александр Иванович. — Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Понимаете, это не просто любопытство, — продолжал Андрей. — Я считаю, что человек любит только один раз в жизни. Серьезно, по-настоящему. У меня такие примеры были всегда перед глазами. Мама с папой, вы с тетей Верой. И я также хочу, чтобы у нас с Наташей было, как у вас. Понимаете, я верю, что бывает в жизни такая любовь, которая дается человеку раз и навсегда. Навсегда, понимаете?

— Понимаю… — задумчиво проговорил Шубин. — Что мне тебе сказать? Главное, конечно, в это верить. А что касается меня, то поклонницы, конечно, у меня всегда были, только вот любить — я никого не любил. А Вера… Понимаешь, первое время всегда чувства обострены. Потом все немного становится глуше, что ли… Ты привыкаешь к человеку, привыкаешь к тому, что он всегда рядом… Есть опасность, что даже как бы перестаешь его замечать. Это привычка, наверное…

— То есть вы хотите сказать, что привыкли к тете Вере настолько, что можете снова влюбиться в кого-нибудь? — взволнованно спросил Андрей. — Вы ее больше не любите?

— Что ты так растревожился, Андрей? — засмеялся Александр Иванович. — Не волнуйся, у нас все хорошо. Не думай ни о чем…

Странно, но этот разговор оставил у Андрея какой-то неприятный осадок. Словно невидимая рука сжала его сердце. Андрей всеми силами старался освободиться от взволновавших его мыслей, искал успокоения в Наташиных глазах. Во время обеда он не сводил с нее пристального взгляда.

— Что-то случилось, Андрюша? — спросила Наташа, улучив момент, когда никого не было поблизости.

— Нет, ничего. Все в порядке, — уклончиво ответил Андрей. — Мне тогда, наверное, показалось… Ты меня любишь? — вдруг спросил он.

— Почему ты спрашиваешь? — удивилась Наташа.

— Мне нужно знать, — настаивал он.

— Люблю, конечно!..

Солнце уже почти совсем скрылось за верхушками деревьев, а прохлады все не было. Даже, напротив, стало как-то особенно душно. К тому же и ветра не было. Сад затих в тревожном предчувствии. Спасаясь от духоты, все ушли в дом. Окна были открыты, но напрасно — даже сквозняка не получилось. Где-то вдали послышался гром. Звуки его становились все громче. Темное небо озарилось яркими всполохами. Гроза приближалась. Внезапно налетевший ветер сорвал полотенце с бельевой веревки, натянутой между деревьями. И вот первые капли дождя застучали по крыше. Сразу все наполнилось свежестью и прохладой. Тем временем дождь усилился и вскоре превратился в ливень. Молнии сверкали одна за другой. Все бросились закрывать окна. Собравшись в гостиной, молча ждали, когда успокоится разбушевавшаяся стихия. Одна молния сверкнула особенно ярко. Вслед за ней послышался оглушительный треск, и за окном стало светло, как днем. Это молния попала в старую яблоню. Все подбежали к окнам. Молния расколола ствол дерева пополам. Оно загорелось, но вскоре этот гигантский факел погасили потоки воды.

Удовлетворенная гибелью старого дерева, гроза стала стихать. Гром был уже не слышен, и только вдали небо озарялось молниями.

Утро следующего дня было ясным и теплым. О вчерашней грозе напоминала, пожалуй, только обуглившаяся яблоня да еще развалившиеся от ветра кусты шиповника. Впрочем, яблоню после завтрака Андрей срубил и затем вместе с Александром Ивановичем распилил уцелевшую часть на дрова. Все собрались возле того места, где раньше росла яблоня.

— Как жалко! На ней такие вкусные яблоки росли, — вспомнила Вера.

— Я так испугалась вчера, когда молния так близко ударила, — сказала Наташа.

— Хорошо, что она в дерево попала, а не в дом, — заметил Александр Иванович.

Он стоял в одних джинсах, рубашку снял, так как было жарко. Наташа невольно залюбовалась его стройной, хорошо сложенной фигурой.

Неожиданно громко прозвучавший в доме телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

— Андрюшенька, тебя к телефону! — позвала из комнаты Елена Дмитриевна.

Через некоторое время Андрей вышел в сад.

— Что-то случилось? — спросила его Наташа.

— Да, срочно вызывают в больницу. Тяжелый случай, просят приехать.

— Да-да, — торопливо сказала Наташа. — Я понимаю.

— Не волнуйся, надеюсь — это ненадолго.

— Андрюша, может, захватишь меня с собой? — спросила Вера. — Я так по Москве соскучилась. Пока ты будешь занят в больнице, я по городу погуляю. Сашенька, ты не против? Может, со мной поедешь?

— Нет, Вера, не поеду — жарко… — ответил Шубин. — Я лучше здесь останусь, а ты поезжай, если хочешь.

— Хорошо. Тогда я быстро соберусь, — и, обернувшись, Вера добавила: — Не скучайте здесь!

— Постараемся, — пообещал ей муж.

— Как вы думаете, Александр Иванович, вернутся они к обеду? — спросила Наташа.

— Не знаю, Наташенька. Все будет зависеть от того, как долго будет длиться операция. Если случай действительно тяжелый, то, видимо, только к ужину.

Случай и правда был тяжелый — к обеду никто не приехал. За столом разговор как-то не клеился. Все старались побыстрей закончить еду и разойтись по своим комнатам. Сославшись на головную боль, Наташа ушла к себе. Этот нехитрый прием позволил ей какое-то время побыть одной. Устроившись в кресле у окна, она задумалась. Скоро свадьба. Свадьба… Она так ждала этого момента, а теперь, когда он так близок, вдруг испугалась. Любит ли она Андрея? Впервые за все время она вдруг засомневалась в себе. В последнее время события развивались так стремительно, что она не имела возможности спокойно все обдумать. А вдруг она все придумала и Андрея на самом деле не любит? Что тогда? Или все же любит? От таких мыслей голова стала болеть по-настоящему. Усилием воли она старалась отогнать сомнения, но как-то не получалось.

Несколько раз к ней в комнату стучалась Елена Дмитриевна, предлагая помощь. Один раз подошел Александр Иванович, внесся еще больший сумбур в ее мысли. Незаметно пришел вечер. Скрываться дольше было нельзя, и Наташе пришлось выйти из своего убежища.

— Как ты себя чувствуешь, Наташенька? — озабоченно спросила Елена Дмитриевна.

— Спасибо, Елена Дмитриевна, уже хорошо.

Сидевший за столом Александр Иванович внимательно посмотрел на Наташу. От его взгляда не укрылась перемена в ее состоянии.

— Что-то ты бледненькая, — продолжала беспокоиться Елена Дмитриевна. — Сходила бы прогулялась. Сашенька, сходите вместе, Наташе это было бы на пользу…

— Не возражаете, Наташа? — обратился к девушке Шубин.

— Нет, давайте пройдемся немного…

Выйдя из калитки, они направились в сторону пруда. У берега были построены мостки, рядом покачивались на воде две лодки.

Наташа остановилась, задумчиво глядя на воду.

— Прокатимся? — предложил Александр Иванович, показывая на лодку.

— Давайте, — согласилась Наташа.

Александр Иванович первым прошел по мосткам и, спустившись в лодку, подал Наташе руку. Опершись на нее, она легко спрыгнула, но, как ни осторожничала Наташа, лодка все же немного качнулась.

Машинально Наташа ухватилась за плечи Александра Ивановича. Он удержал ее. Однако несколько сильнее, чем это было необходимо, придержал ее за талию. Оба несколько смущенно засмеялись. Шубин усадил Наташу на скамеечку и, взяв весла, оттолкнулся от мостков. Плыли молча. В вечерней тишине был слышен только плеск весел и кваканье лягушек.

— Хорошо как! — первой заговорила Наташа. — Слышите, как лягушки квакают?

— Что? А, ну да — лягушки… — рассеянно отозвался Шубин.

— О чем вы задумались? — спросила Наташа.

— Очень давно, когда я еще был молодой, я любил кататься на лодке. Хотелось уплыть куда-то далеко-далеко… Увидеть новые места, новых людей…

— Я вас понимаю — мне иногда тоже хочется так сделать…

— Мы с вами похожи… — тихо сказал Александр Иванович.

Они немного помолчали.

— Скажите, — спросила Наташа, — если бы вы не стали художником, чем бы вы тогда занимались?

— Не знаю, Наташенька, не знаю… — после небольшой паузы ответил Шубин. — Я с детства понимал — только рисование, поэтому о других профессиях просто не думал.

Он замолчал, и некоторое время они молча плыли по темной воде.

— А сейчас о чем вы думаете, Александр Иванович? — весело спросила Наташа.

— О вас… — неожиданно ответил он.

— Обо мне? — удивилась Наташа. — А что вы обо мне думаете?

— Вы очень красивая, Наташа, — серьезно сказал Шубин. И, помолчав, добавил: — Очень…

— Спасибо за комплимент, — смутилась Наташа.

— Это не комплимент. Я давно хотел вам сказать… — торопливо заговорил Александр Иванович. — С того момента, как я вас увидел тогда первый раз, со мной что-то произошло…

— Вы это о чем? — не поняла Наташа.

— Вы мне нравитесь… — тихо сказал Шубин.

— Подождите, подождите, — встревожилась Наташа. — Вы это серьезно? Или шутите?

— Я не шучу… А что вы об этом думаете, Наташа?

Наташа молча смотрела на него, не зная, как ответить. Положение ее было двусмысленным, она чувствовала себя неловко. И зачем только она согласилась на эту прогулку?!

— Ой, смотрите, кувшинки! — искусственно громко воскликнула Наташа.

— Хотите, сорву?

И он направил лодку прямо к цветам, белеющим на темной воде. Немного наклонившись, стал рвать мокрые, пахнущие тиной водяные цветы.

— Спасибо… — поблагодарила Наташа.

— Вам не холодно? — участливо спросил Александр Иванович.

— Нет, поплывем дальше…

Оба молчали, не зная, о чем говорить. Только плеск весел и кваканье лягушек нарушали тишину…

Вернувшись к мосткам, художник поднялся первым. Наташа аккуратно вышла из лодки, и ей вновь показалось, что, помогая ей подняться, он намеренно крепко прижал ее к себе.

Оказавшись в своей комнате, Наташа поставила кувшинки в воду. Затем, открыв настежь окно, долго сидела возле него, прислушиваясь к доносившемуся издалека шуму поездов. Ночь была удивительно теплой.

…Наутро кувшинки поникли…

 

Глава 21

Через неделю как-то незаметно растаяла весенняя дымка. Зелень стала ярче, в июньской жаре растворился май.

На кухне Елена Дмитриевна пекла к завтраку блинчики. За этим занятием и застала ее Наташа.

— Доброе утро, Елена Дмитриевна! — поздоровалась она. — Блинчики печете?

— Доброе утро, Наташенька. Пеку вот. Как спалось, дружочек?

— Спасибо, как всегда — замечательно, — улыбнулась Наташа. — Здесь вообще хорошо спится. Чем помочь?

— Поищи, дружочек, варенье в буфете, — попросила Елена Дмитриевна. — К блинчикам оно очень подойдет.

Наташа прошла в гостиную и, открыв скрипучую дверцу буфета, стала искать варенье. У самой задней стенки она нашла несколько маленьких баночек, закрытых сверху бумагой и перевязанных веревочкой. Взяв две, Наташа собралась уже закрыть дверцы, как вдруг услышала у себя за спиной шаги. Обернувшись, она увидела стоявшего в дверном проеме Шубина. Он был одет в спортивный костюм, а на шее висело влажное полотенце — видимо, он только что вышел из ванны.

— Доброе утро, Наташенька, — поздоровался Александр Иванович.

— Здравствуйте… — еле слышно пробормотала она.

Смутившись, Наташа схватила варенье и выскользнула из комнаты.

— Нашла? — спросила Елена Дмитриевна.

— Да, только не знаю, что именно, — ответила Наташа, ставя баночки на стол.

— Давай посмотрим.

Елена Дмитриевна открыла первую банку и зачерпнула ложкой темную, тягучую массу.

— Черника, — сказала она, облизывая ложку. — То, что надо.

Во второй банке оказалось малиновое варенье. Наташа разложила его в вазочки и поставила на стол.

— А где Вера Федоровна? — спросила она.

— Пошла на станцию за молоком. Саша без молока кофе не пьет, — улыбнулась Елена Дмитриевна. — Да и вообще оно пригодится.

— Доброе утро, дамы, — послышался бодрый голос, и на кухню вошел свежий, улыбающийся Александр Иванович.

К этому времени он успел сменить спортивный костюм на легкие летние брюки и рубашку с короткими рукавами. Из нагрудного кармана кокетливо выглядывал шелковый платочек.

— Вижу, нас ждут блины, — продолжал Александр Иванович. — Вы просто волшебницы!

С этими словами он подошел к Елене Дмитриевне и поцеловал ее в щеку, затем, подойдя к Наташе, поцеловал ей руку.

— Помощь нужна? — спросил он.

— Нет, Сашенька, — ответила Елена Дмитриевна. — Мы уже все сделали.

— Вот это да! — неожиданно услышали они. — Что я слышу? Саша предлагает помощь?

С этими словами на кухню вошла Вера, нагруженная сумками. Александр Иванович подбежал к жене и взял у нее из рук продукты.

— Что с ним случилось, Лена? — всплеснула руками Вера. — Первый раз слышу, чтобы Саша предлагал помощь на кухне!

— Наверно, Верочка, это воздух на него подействовал, — засмеялась Елена Дмитриевна.

— Я явно меняюсь к лучшему, Верочка, — улыбнулся в ответ Александр Иванович, выкладывая покупки на стол. — Ты была в магазине?

— Да, на станции. С этой сумкой осторожнее — там молоко и сливки. А тебе я еще и газеты купила.

— Спасибо, дорогая, ты так заботишься обо мне…

— А о ком же мне еще заботиться? — улыбнулась Вера. — Ты у меня единственный.

Наташа не принимала участия в разговоре. Отвернувшись к окну, она делала вид, что с интересом рассматривает сильно разросшийся жасминовый куст.

— Наташенька, зови Андрея, — сказала ей Елена Дмитриевна.

— А я уже здесь, — с этими словами в окне показался Андрей. В его руке были только что срезанные тюльпаны. Он живо перелез через подоконник и оказался на кухне.

— Андрюша! — воскликнула Елена Дмитриевна. — Как тебе не стыдно, ты же не маленький уже!

— Мама, не ругайся. Смотри, я тюльпаны сорвал, последние… — Он протянул матери цветы.

— Вот я тебе! — шутливо пригрозила Елена Дмитриевна. — Давай сюда цветы, поставим на стол. Все садимся! — скомандовала она.

Блины ели с вареньем, а на вчерашнюю колбасу никто даже не позарился. За столом много смеялись, настроение у всех было хорошее и даже отсутствие солнца не особенно огорчало. Погода стояла теплая, но пасмурная. После завтрака вышли в сад, решив поиграть в карты. Так прошло часа три. За это время Наташа часто ловила на себе взгляды Александра Ивановича, и, надо сказать, они были ей все так же приятны. Однако тот разговор на пруду никак не шел у нее из головы. Объяснением в любви это, конечно, не было, но фактически он признался, что она ему нравится. Наташа не знала теперь, как ей вести себя с Шубиным. Ведь именно сейчас, когда их с Андреем свадьба была уже совсем близко, она не могла позволить себе выслушивать подобные признания от другого мужчины, к тому же женатого. Это безнравственно как по отношению к Андрею, так и по отношению к Вере Федоровне. Конечно, Александр Иванович человек известный, творческая натура. Поэтому он, видимо, может позволить себе влюбляться, она же совсем другое дело. Она любит Андрея, и никто другой ей не нужен. Вот так. Чтобы не обострять ситуацию, она сделает вид, что тогда на пруду ничего не было, никто ей ничего не говорил и она, соответственно, ничего не слышала. Все это просто плод ее воображения, и не более того. В дальнейшем она постарается вести себя легко и просто, будто ничего не случилось.

— Наташенька!

Голос Веры вывел ее из задумчивости. Она вопросительно посмотрела на присутствующих, не понимая, чего от нее хотят, и переспросила:

— Простите, что вы сказали?

— Наташенька, ваш ход, — напомнила Вера.

— Да-да, конечно! Я просто задумалась, — торопливо оправдываясь, Наташа постаралась сосредоточиться на игре.

— Наверно, думали о чем-то интересном? — спросил Александр Иванович.

— Нет, — быстро проговорила Наташа, потом тут же поправилась: — То есть да…

— Саша, девушка накануне свадьбы имеет право быть задумчивой, — сообщила Вера мужу. — Кстати, Андрюша, вы уже решили, куда поедете в свадебное путешествие?

— Вообще-то у нас несколько вариантов, но окончательный еще не выбрали. Время еще есть…

— Да… — протянул Александр Иванович. — Торопиться в таком деле, конечно, нельзя…

— Может, поедем к морю, — сказала Наташа. — А может, и нет.

— А что же насчет севера, Наташенька? — напомнил художник. — Неужели я вас не заинтересовал? Жаль, я так старался…

Наташа заметила, что Шубин как-то неожиданно стал грустным, словно что-то, оставшись незамеченным другими, задело его и вызвало в нем эту резкую смену настроения.

— Нет-нет, мне очень интересно, просто я… — Наташа растерялась, не зная, что сказать. — То есть мы еще не решили…

— Ну не торопитесь, еще успеете, — пришла ей на помощь Елена Дмитриевна.

— Что-то ты погрустнел, — заметила Вера перемену в поведении мужа. От ее чуткого взгляда трудно было скрыть что-либо.

— Да так, нога что-то разболелась… — не-охотно ответил Александр Иванович. — К перемене погоды, видимо. Не обращай внимания.

— Опять, дядя Саша? — заволновался Андрей. — Я сколько раз говорил — давайте посмотрим в клинике. С переломами не шутят.

Наташа, удивившись, взглянула на Шубина:

— Вы сломали ногу, Александр Иванович?

— Да так, старая травма…

— Ничего себе — травма, — возразил Андрей. — Знаешь, Наташенька, когда Александр Иванович впервые поехал на Соловки, он упал там с лесов и сломал ногу. Врачебной помощи там не было, нога срослась, как попало. И вот с тех пор периодически болит. Как врач, я не могу смириться с его поведением и считаю, что нужно показаться специалисту, но он упорно отказывается. Очень, знаешь, капризный он пациент.

Все засмеялись, а «капризный пациент» стал сдавать карты.

Странно, но Наташа вдруг стала ловить себя на мысли, что ей неловко оставаться с Андреем наедине. Поначалу она удивилась этой перемене, пыталась понять, откуда пришло к ней это новое, какое-то странное отношение к человеку, которого, как ей казалось, она любила и за которого собиралась выйти замуж. Как могло случиться, что то, что еще совсем недавно нравилось в нем, теперь стало ее откровенно раздражать. Раздражала и манера говорить, и приглаживать волосы рукой — все ей уже не нравилось. Ей стали даже неприятны знаки его внимания.

Поначалу Наташа не придала этому особого значения — думала, пройдет и все это ее расстроенные нервы… Но вот один день сменялся другим, а новые ощущения не проходили, а даже наоборот — все больше крепли. Наташа не могла не понимать, что для такой перемены в ее чувствах должна быть причина. И, сделав над собой усилие и отбросив ханжество, Наташа призналась самой себе — причина эта была в Александре Ивановиче Шубине.

Сделанное открытие ужаснуло ее. Сердце, вдруг подпрыгнув, так и осталось, словно в невесомости. Наташа всеми силами постаралась взять себя в руки и успокоиться. Однако бороться с собой ей становилось с каждым днем все труднее и труднее. Александр Иванович был ей не просто интересен — это было что-то большее, чем простой интерес, нечто похожее на наваждение. Днем она постоянно видела его рядом с собой, а мысли о нем преследовали ее по ночам. Он, словно почувствовав перемену в Наташе, старался как можно чаще говорить с ней, как-то особенно проникновенно глядел ей в глаза, отчего ее сердце все сильнее сжималось… Теперь каждое утро, встречаясь с ней на веранде, он целовал ей руку. Эти поцелуи сладкой отравой проникали все глубже и глубже в ее сердце, постепенно вытесняя все, что было там раньше…

Андрей тоже чувствовал ее отдаление, однако объяснял это тем, что она, скорее всего, волнуется перед свадьбой, как каждая девушка, и поэтому не делал попыток поговорить с ней об этом.

Между тем Александр Иванович притягивал ее к себе, словно магнит. Теперь она уже нарочно искала его общества, разговоры с ним ей были просто необходимы, как воздух.

Когда дольше скрывать от самой себя свой интерес к Александру Ивановичу стало невозможным, она впервые всерьез задумалась о будущем. Как быть с Андреем? Рассказать ему правду? Невозможно. Но делать вид, что ничего не происходит, — невозможно вдвойне.

Наташа плохо представляла себе разговор с Александром Ивановичем. Что она ему может сказать? Ей было стыдно всех — Веры, Андрея, Елены Дмитриевны и, конечно, себя.

Бросить все, уехать, думала Наташа. Но уехать внезапно без объяснения с Андреем, было невозможно. Но и объясняться не было сил. Кроме того, порвать с Андреем означало для нее конец новой, еще не начавшейся жизни. Эта новая жизнь обещала быть счастливой, наполненной приятными событиями, встречами с интересными людьми. В этой новой жизни уже не было места разъедающему одиночеству, постоянной грусти… Она хотела, наконец, почувствовать себя любимой, желанной… Ведь именно об этом она мечтала каждую ночь. Оставляя Андрея, она оставляла также и надежды на годами ожидаемое счастье. И Наташа старалась гнать от себя такие мысли, ругала себя за эгоизм, за предательскую слабость…

…Так шли дни.

Как-то Андрей пытался завести с Наташей разговор о предстоящей свадьбе. Она отвечала ему неохотно, старалась поскорее перейти на другую тему. Однако Андрей проявил настойчивость. Спрашивал ее о платье, гостях и прочих важных, как ему казалось, вещах, требующих подробного и детального обсуждения. Потом он вспомнил, что Наташа повела себя тогда в высшей степени странно. Вдруг, заплакав, выбежала из комнаты, оставив его в полном недоумении. Он настолько растерялся, что не сразу сообразил, как надо поступить. Постояв несколько минут, он пошел за Наташей, но она заперлась у себя в комнате и, как он ни просил, дверь ему так и не открыла.

Правда, через некоторое время она вышла, объяснив ему случившееся обычным волнением, которое испытывает невеста накануне свадьбы. Это объяснение не удовлетворило Андрея, однако он предпочел отложить выяснение отношений до более благоприятного момента.

…Прошло еще несколько дней…

Наташа стояла, прислонясь к старой иве. Сквозь тонкое платье она чувствовала спиной шероховатую, потрескавшуюся кору дерева. Кроме нее, ни одной живой души не было возле пруда. Глядя на черную неподвижную поверхность воды, Наташа вспоминала, как недавно каталась здесь с Шубиным на лодке. Тогда на пруду тоже никого не было…

Александр Иванович подошел сзади, молча обнял за плечи… Наташа не пошевелилась. Так стояли они долго, боясь вспугнуть словом или неосторожным движением тишину этого молчаливого объяснения.

— Наташенька…

Он повернул ее к себе, взял ее лицо в ладони. Лицо было горячим, румянец на щеках — неестественно красным.

— Наташенька, любовь моя…

— Саша… — прошептала она.

— Еще скажи… — попросил Шубин.

— Саша…

На глаза ее навернулись слезы.

— Что ты, милая, что ты! — дрогнувшим голосом проговорил Александр Иванович, прижимая ее к себе. — Не плачь, не надо плакать. Теперь все будет хорошо. Я с тобой…

— Нет, нет… — Наташа сделала робкую попытку вырваться из объятий.

— Теперь мы с тобой будем вместе, всегда-всегда… Не бойся ничего!..

— Нельзя… — покачала головой Наташа. — Так нельзя.

— Можно, — твердо сказал Шубин. — Я всю жизнь тебя искал. Теперь нашел и не отпущу от себя ни на шаг. Любимая моя…

Не ослабляя объятий, он стал медленно целовать Наташу, которая уже не пыталась сопротивляться. Тело ее вдруг перестало слушаться, сделалось каким-то чужим и существовало уже отдельно от нее…

— А как же Андрей? — словно очнувшись, резко спросила она.

Александр Иванович на мгновение замер. Это дало Наташе возможность немного прийти в себя.

— Что Андрей? — глухим голосом спросил Шубин. — Андрей — взрослый мужчина, не мальчик, он должен понять…

Он опять хотел обнять Наташу, но та остановила его:

— Я обманула его…

— Ты не обманывала его, запомни это, — решительно сказал Шубин. — Ты ни в чем не виновата.

— А как же ваша жена? — не унималась Наташа.

— Вера… — на мгновение Александр Иванович задумался, но тут же продолжил: — Она меня поймет, я уверен. Она умная…

— Мне страшно, — глядя на пруд, медленно проговорила Наташа. — Последнее время события так быстро меняются. Все как-то запуталось. Я сама запуталась… Мне страшно…

Наташа закрыла лицо ладонями.

— Я с тобой, — вновь повторил Шубин. — Я не оставлю тебя один на один с твоими страхами, я помогу тебе достойно выйти из этой ситуации, поверь мне. Я сам объяснюсь с ними со всеми. Самое главное сейчас — это ты, девочка моя. Я всегда буду рядом с тобой…

Он убрал ее руки и поцеловал теплые, дрожащие губы.

— Что мне сейчас делать? Я гадкая, самой себе противна, — оттолкнув Шубина, Наташа подошла к воде. — Как же мы теперь вернемся туда? Я не могу…

— Подожди, не волнуйся. — Александр Иванович подошел к ней и взял за руку. — Постарайся успокоиться и пойми: ничего страшного не произошло. Мы сейчас пойдем туда, я найду возможность поговорить с Андреем, с Верой. А утром мы уедем…

— Куда уедем? — не поняла Наташа.

— Это сейчас не важно, — спокойно объяснил Шубин. — Куда бы мы ни уехали, главное — мы вместе.

— Знаешь, я не могу сейчас вернуться в дом и встретиться с Андреем, — с отчаянием проговорила Наташа, — Мне страшно…

— Хорошо, давай еще немного побудем здесь. Иди сюда…

В доме было тихо… Они прошли в гостиную, никого не встретив. Задержавшись там ненадолго, Александр Иванович крепко обнял Наташу и поцеловал. Постояв так еще немного, он с трудом оторвался от нее и вышел в коридор. Наташа продолжала стоять в той же позе, прижав к лицу принесенную с пруда веточку ивы… Сзади послышался шорох. Решил вернуться, подумала Наташа.

— Сашенька, — прошептала она и обернулась.

Прислонившись к дверному косяку, Андрей молча смотрел на нее… Не выдержав его взгляда, Наташа выбежала из комнаты.

Очутившись у себя, она заперла дверь и, быстро подойдя к шкафу, достала из него свою сумку. От волнения Наташа не сразу смогла справиться с длинной металлической молнией. Когда же, наконец, сумка открылась, Наташа дрожащими руками стала складывать в нее свои вещи.

Несмотря на видимое волнение, мысли ее работали четко и слаженно. Вот сейчас она закончит собираться и пойдет на станцию. Поезда ходят часто, не надо предварительно смотреть расписание. Главное — ни с кем сейчас не встретиться…

Утро следующего дня было ясным, однако поднявшийся внезапно ветер обещал перемену погоды. Впрочем, и без этого Шубин знал о приближении холода — с самого раннего утра ныла нога. Но все это не могло омрачить того пьянящего чувства счастья, которое со вчерашнего вечера ритмично билось в его сердце. Даже предстоящий тяжелый разговор с женой не мог омрачить его настроения.

Александр Иванович явно задерживался к завтраку. Сегодня он с особой тщательностью подошел к своему внешнему виду — очень хотелось понравиться Наташе. Закончив, наконец, приводить себя в порядок, он вышел из комнаты, не чувствуя пола под ногами, словно он не шел, а летел. То, что он услышит потом, надолго лишит его возможности вновь испытать ощущение полета, когда, кажется, тело теряет вес, становясь невесомым. Словом, то, что он услышит потом, и то, что он будет потом делать, — все будет бессмысленным, как бессмысленна и нелепа будет фраза, которую он повторял потом всю дорогу от Москвы до своего дома. «Как же так? Этого не может быть…»

В то утро на даче Вавиловых он и представить себе не мог, что произойдет с ним потом, в недалеком будущем. Поэтому, выйдя из своей комнаты, он, окрыленный предчувствием новой, счастливой жизни, искренне хотел пожелать всем доброго утра. Так это делают только люди избранные, которым было явлено откровение Любви и которые, осознавая свое превосходство над всеми прочими, не знающими этого счастья, все же снисходят до общения с ними…

Дамы уже сидели за накрытым к завтраку столом. Поодаль от них, на стуле, сидел Андрей, закрывшись газетой. Статья, которую он читал, по-видимому, очень интересовала его, поэтому участия в разговоре он не принимал. Когда же мать задавала ему какой-либо вопрос, то он отвечал невпопад или молчал, словно не слыша.

— Доброе утро! — поздоровался со всеми Александр Иванович.

— Ой, Сашенька проснулся! — воскликнула Вера. — Ну, наконец-то! А то мы уже заждались все, так есть хочется…

— Да, теперь только Наташа осталась, — сказала Елена Дмитриевна. — И все будут в сборе.

— Как, разве она еще не выходила? — удивился Александр Иванович. Это было довольно странным, ведь Наташа всегда старалась встать пораньше, чтобы помочь приготовить завтрак.

— Нет, не выходила. Вы с ней сегодня на пару опаздываете, — засмеялась хозяйка дома.

Андрей резко отложил газету и, сев к столу, придвинул к себе заварочный чайник, словно торопясь налить себе чаю.

— Андрюшенька, — сказала ему Елена Дмитриевна. — Может, ты сходишь за Наташей?

— Да я сама схожу, ничего. — Вера быстро поднялась и вышла в коридор.

Однако не прошло и минуты, как она, задыхаясь от волнения, вбежала на веранду.

— Наташи нет… — выдохнула она.

— Как это — нет? — недоуменно переспросила Елена Дмитриевна. — Вышла куда-то?

Все, кроме Андрея, поднялись из-за стола и пошли искать Наташу. Когда выяснилось, что Наташи нет ни в доме, ни в саду, а также нет и ее вещей, поднялся страшный переполох. Александр Иванович порывался звонить в милицию. Вера же предлагала немедленно бежать на станцию. Елена Дмитриевна металась между ними и все никак не могла найти записную книжку. Какой телефон она хотела там найти и кому по нему звонить, она и сама не знала.

Переполох, вызванный внезапным отъездом Наташи, не коснулся только одного Андрея. Пока все суетились, не зная, что теперь делать, куда звонить и куда бежать, он молча сидел за столом перед пустой чашкой, так и не налив себе чая.

— Не надо зря паниковать, — спокойно сказал он, когда в доме наступило минутное затишье. — Наташа уехала рано утром к своей внезапно заболевшей тетке.

Все с изумлением посмотрели на него.

— Но как же так, Андрюшенька, — растерянно проговорила Елена Дмитриевна. — Почему же ты не предупредил? И Наташенька… Как-то странно…

— Я не успел предупредить, — резко проговорил Андрей. — Вы так забегали, заволновались…

Он сделал особый акцент на последней фразе и посмотрел прямо в глаза Шубину. Тот стоял, прислонясь к стене, с побелевшим, потерянным лицом.

— Ну и дела… — протянула Вера.

Кое-как все-таки позавтракали. За столом было тихо. Слышно было лишь звяканье ложек и стук чашек. Все чувствовали себя неуютно. Когда завтрак закончился, Елена Дмитриевна с Верой стали убирать со стола. Андрей поднялся в свою комнату, а Александр Иванович вышел в сад.

— Ну что ты на это скажешь? — спросила Елена Дмитриевна подругу, когда они остались наедине.

— Сама не знаю, — ответила Вера. — Но явно что-то произошло.

— Ты имеешь в виду у Андрея с Наташей?

— Думаю, да.

— Все ясно — они поссорились!

— Не исключено. Но, Леночка, — Вера подошла к Елене Дмитриевне и обняла ее. — Ты не расстраивайся так раньше времени. Дело молодое — поссорятся, потом помирятся…

— Ой, не знаю… Сердце что-то не на месте.

Убрав посуду, подруги вышли в гостиную, а через минуту там появился Александр Иванович. Вид у него был решительный, как у человека, готового совершить какой-то важный, ответственный поступок.

— Вера, — сказал он, подойдя к жене. — Нам надо поговорить.

— Что-то еще случилось? — спросила Вера.

— Не буду вам мешать, — Елена Дмитриевна вышла из комнаты.

Подождав, пока они останутся одни, Александр Иванович взял стул и сел рядом с женой.

— Я слушаю тебя, Сашенька, — сказала она. — Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Видишь ли, Вера… — начал он, но сразу же замолчал.

Что же делать? Рассказать ей всю правду, а потом поехать в Москву искать Наташу? Но где ее искать? Он не знал ее адреса, только телефон. А телефон она, скорее всего, отключит. Она ведь решилась на побег, а в том, что это был именно побег, Александр Иванович не сомневался. Бежала она от него и от себя, испугавшись своей любви к нему. Теперь она, наверное, не будет подходить к телефону и вообще постарается исчезнуть из его жизни. Правда, он мог узнать адрес у Андрея, но тогда с ним уже наверняка надо будет объясниться. Может произойти скандал, а этого никак нельзя было допустить… И он решил первым делом увезти Веру подальше от Москвы, а уж там…

— Видишь ли, Вера, нам надо срочно уехать.

— Как это? Почему? — не поняла та. — Ведь мы еще хотели…

— Знаю, — он старался говорить серьезно, чтобы тоном показать всю важность и необходимость их отъезда. — Но пойми, мне сейчас необходимо быть в Ленинграде. Возможна скорая выставка, мне надо приготовить картины. Собирайся!

И, не обращая больше внимания на протесты жены, Александр Иванович быстро вышел из комнаты.

Елена Дмитриевна, расстроенная и совершенно сбитая с толку неожиданными событиями, помогала Вере складывать вещи.

— Как же так, Верочка, — недоумевала она, — почему вдруг такая срочность?

— Сама не знаю, дорогая, — отвечала Вера. — Саша, по-моему, не в себе. Ничего толком не объяснил, только сказал, что мы немедленно должны вернуться домой.

— Но почему все разъехались так неожиданно, именно сегодня?

— Ах, дорогая, я и сама ничего не понимаю!

— Ой, чуть не забыла! — воскликнула Елена Дмитриевна. — Я вам в дорогу пирожков положу!

И, не обращая внимания на протесты подруги, она быстро побежала на кухню. Вера задумчиво посмотрела ей вслед. Как-то тревожно было у нее на сердце, предчувствие скорой беды появилось сразу же после разговора с мужем. Однако ничего не поделаешь — надо было ехать…

Пока Вера приводила себя в порядок перед дорогой, Александр Иванович вынес вещи в коридор. Скоро к нему присоединились Елена Дмитриевна и Вера. Втроем они вышли на крыльцо.

Тем временем похолодало, стал накрапывать мелкий дождь.

— Ой, а где же у нас Андрей? — вдруг спохватилась Елена Дмитриевна.

— Может, его сейчас не надо тревожить, Леночка? Он из-за Наташи переживает, вот и уединился где-то, — предположила Вера.

— Нет, Верочка, — возразила Елена Дмитриевна. — Я все-таки позову его.

И она повернулась, чтобы войти в дом, но тут в коридоре послышались шаги, и на крыльцо вышел Андрей.

— Я провожу вас до станции, — сообщил он. Голос его был сдержанным, он старался не встречаться глазами с Александром Ивановичем.

— Спасибо, Андрюшенька! Ну вот, кажется, ничего не забыла… — сказала Вера и потянулась к подруге. — Леночка, милая, до свидания!

— Обязательно позвоните, как доедете! — У Елены Дмитриевны выступили на глазах слезы.

— Конечно, конечно! Не волнуйся, Леночка, — успокаивал ее Александр Иванович.

— Как не люблю прощаться, — дрожащим голосом проговорила Елена Дмитриевна. — Ну почему вы уезжаете так скоро? Может, останетесь еще на недельку?

— Нет, Лена, это невозможно, у меня срочные дела… — пробормотал Александр Иванович. — Выставка…

— Ах, как грустно, что вы уезжаете! — горевала Елена Дмитриевна.

— Леночка, теперь ты приезжай к нам! — предложила Вера.

— А что? Неплохая мысль! — оживилась Елена Дмитриевна.

Александр Иванович, взяв чемодан, сказал:

— Спасибо за все! Нам пора.

— Андрюша, бери сумки! — засуетилась Елена Дмитриевна. — Верочка, Саша, до свидания! Жду звонка!

— До свидания! Позвоним обязательно!

Все вышли за калитку. Постояв немного на крыльце, Елена Дмитриевна вернулась в дом. Как-то все странно, думала она. Наташа вдруг неожиданно уехала. Потом Саша с Верой… Андрей стал какой-то… Расстроенный, что ли? Непонятно…

Бесцельно бродила Елена Дмитриевна по дому, тщетно пытаясь занять себя делами, однако все валилось у нее из рук. Тогда она опять вернулась на веранду. Почему так долго Андрей не возвращается? Поезд уже давно ушел…

Андрей вернулся часа через два. Услышав, как он на кухне ставит чайник, Елена Дмитриевна поспешила к сыну.

— Почему так долго, Андрюшенька? Все в порядке, ты их проводил?

— Проводил… — ответил Андрей, сев на стул. — Я погулял еще немного…

— Андрей, объясни мне, что случилось? — взволнованно спросила Елена Дмитриевна. — Ты какой-то странный сегодня. И вообще все странные какие-то сегодня. Вера с Сашей вдруг сорвались и уехали… Что все-таки происходит?

— Ничего страшного, мама, — постарался успокоить ее Андрей. — Не волнуйся, ничего не случилось.

— Почему Наташа уехала? — продолжала допытываться Елена Дмитриевна. — Вы поссорились?

— Нет.

— Тогда что? Объясни мне, я ничего не понимаю, — с мольбой в голосе попросила Елена Дмитриевна.

— Мама…

Андрей подошел к окну. Не зная, как сказать матери правду, он замолчал. Потом решился:

— Знаешь, мама, наша свадьба с Наташей, скорее всего, откладывается…

Елена Дмитриевна быстро подошла к сыну.

— Андрей, что все-таки случилось? — неожиданно твердо спросила она. — Не мучай меня, скажи. Вы поссорились? Ты ее обидел?

— Я? Я обидел Наташу? — опешил Андрей. — Нет… Я ее не обижал.

— Но в чем же тогда дело? — настаивала Елена Дмитриевна. — Наташа такая хорошая девушка. Да и Вере с Сашей она очень понравилась.

— Вот именно, что понравилась… — горько усмехнулся Андрей.

— Что ты хочешь этим сказать? — не поняла Елена Дмитриевна.

— Ничего… Вот что, мама. — Андрей постарался взять себя в руки. — Давай пока не будем об этом говорить, хорошо? Я очень тебя прошу.

— Как это не будем?! — возмутилась Елена Дмитриевна. — У вас заявление подано, свадьба назначена, а ты говоришь — не будем?! Андрей, как это понимать? Если вы поссорились, я помогу вам помириться, я…

— Мама! — не в силах более сдерживаться, закричал Андрей. — Мама, пойми, мне трудно сейчас об этом говорить! Я не могу!..

Елена Дмитриевна испуганно посмотрела на сына и прошептала:

— Ничего не понимаю…

 

Глава 22

Всю дорогу от вокзала до дома Александр Иванович молчал. Несколько раз Вера пыталась заговорить с ним, пока такси петляло по знакомым улицам, однако, видя, как он неохотно отвечает ей, оставила эти попытки.

Дверь открыла Анна Егоровна. Вера не успела предупредить ее заранее о дне приезда, поэтому их появление было для Анны Егоровны неожиданным. Что-то приговаривая, она засуетилась вокруг них, помогала снять плащи, подавала тапочки и при этом не скрывала слез радости. По всему было видно, что она очень соскучилась и была довольна такому скорому их возвращению.

— Эх, жалко, что не позвонили, я бы заранее приготовилась, — говорила она Вере.

— Аннушка, мы как-то и сами не знали, что так быстро приедем, — оправдывалась Вера. — Все как-то неожиданно получилось.

— Ну и хорошо, и ладно! А то бы я заранее на стол накрыла…

— Успеется. Давай пока лучше чемодан и сумки разберем. Сашенька, — сказала Вера, обращаясь к мужу, — ты отнеси все в спальню, а дальше мы уж сами с Анной Егоровной все разберем.

Александр Иванович взял вещи, отнес их в комнату, а потом прошел к себе.

— Чего это он хмурый такой? — спросила Анна Егоровна, когда улеглась первая волна радости.

— Не знаю. Всю дорогу не разговаривал.

Я уж стала волноваться, не заболел ли.

Когда Анна Егоровна пошла на кухню готовить обед, Вера прилегла на кровать. Поспешные события последних суток утомили ее, и она решила немного отдохнуть перед обедом.

— Все готово, можно садиться за стол, — сказала через некоторое время Анна Егоровна, войдя к ней в спальню.

— Спасибо, Аннушка, я иду.

— А этот-то есть будет? — спросила Анна Егоровна, кивнув в сторону мастерской. — Звать его?

— Позовем, конечно. Ты знаешь, Анюта, мне кажется, ему уезжать не хотелось, — поделилась Вера своими мыслями.

— Да? Ну надо ж… — покачала головой Анна Егоровна. — Как там они?

— Хорошо… — улыбнулась Вера. — Да, представляешь, Андрюша скоро женится. Хорошая такая у него девушка, Наташей зовут.

— И правильно! Давно пора, — одобрила Анна Егоровна.

— Андрюша очень любит ее, — продолжала Вера. — И Лене она нравится. Вообще, мы очень хорошо провели время.

Александр Иванович к обеду не вышел, оставался в мастерской. Свет не зажигал. Сидел на диване и следил за тем, как комнату медленно наполняют сумерки, заштриховывая фиолетовым все вокруг.

Очнулся он от своих мыслей, когда Вера позвала его пить чай. Не открывая дверь, он ответил, что устал с дороги и уже ложится спать. Жена что-то говорила еще, но он этого не слышал, накрывшись пледом с головой.

Чай Вера пила с Анной Егоровной на кухне. Свет от лампы отражался в металлическом чайнике, стоявшем на старой, погнувшейся от времени подставке. В квартире была тишина.

— Знаешь, Аннушка, я по Москве погуляла… Так изменилось все… — вполголоса, как бы боясь нарушить тишину, рассказывала Вера.

— Все в жизни меняется когда-нибудь, — задумчиво ответила Анна Егоровна.

— Да, меняется… — согласилась Вера.

Потянувшись за заварочным чайником, Вера чуть было не опрокинула на себя сахарницу. Налив чаю, она оглядела кухню:

— Все-таки хорошо дома, Аннушка! Я так соскучилась по всему этому…

— Да уж! Дом есть дом… — философски заметила Анна Егоровна. — Ты, Вера, тоже устала с дороги. Иди ложись, а я уберу здесь, — сказала она, погладив Веру по плечу.

— Ничего, я посижу еще. Устала, а спать не хочется.

— Значит, женится Андрюша? — вновь заговорила старушка.

— Женится, — подтвердила Вера. — И Лена довольна…

— Это хорошо… Да что же это он в самом деле чай-то не пьет? — вспомнила Анна Егоровна про Александра Ивановича. — Аль случилось что?

— Ой, Анна Егоровна, не знаю… — покачала головой Вера. — Мы вообще-то не собирались так быстро вернуться. Так как-то неожиданно получилось… Наташенька почему-то рано утром уехала в Москву… А после завтрака и Саша вдруг засобирался. Сказал, что выставка у него скоро, надо подготовиться. Так вдруг взяли и уехали. Лена расстроилась… Она очень не хотела, чтобы мы уезжали. Да и Андрюша тоже разволновался. Все как-то так получилось… А Саша… Не знаю… Переживает он из-за чего-то, что ли?..

Перед сном Вера подошла к мастерской и прислушалась. За дверью было тихо. Она хотела было постучать, но передумала. Постояв еще немного, так и ушла. Спала она в эту ночь беспокойно. Мрачные мысли одна за другой лезли в голову. Ей очень хотелось, чтобы Саша сейчас был рядом, с ним не было бы так одиноко. Что же с ним случилось? Почему он так странно себя ведет? Обычно он всегда делился с ней своими заботами, а тут вдруг закрылся от нее…

Проснувшись утром, Александр Иванович почувствовал себя разбитым. Все тело ныло, каждый сустав напоминал ему о проведенной на диване ночи. Он долго не мог заснуть, все думал о Наташе. Когда же измученный переживаниями, наконец, заснул, то ему снились какие-то неспокойные, тревожные сны, оставившие в его душе неприятный осадок. Повернувшись на другой бок, он недовольно поморщился. Утро, залившее комнату ярким солнечным светом, не радовало его. Лежа на диване, увидел на спинке стула слой пыли и мысленно обругал Анну Егоровну, которая не следит за порядком и чистотой. И чем только она тут целыми днями занимается? Глухое раздражение медленно нарастало в нем. Ему вдруг страшно захотелось закричать, выплеснуть на кого-нибудь все то гадкое и темное, что накопилось у него в душе.

Резко отбросив в сторону плед, Александр Иванович встал с дивана.

Наташенька, что же ты наделала? Ему не надо было тогда на даче ждать следующего утра, а увезти ее сразу, немедленно, думал он. А так что же получилось? Оставшись наедине со своими мыслями, она испугалась и убежала. Если бы он мог предположить, что Наташа сможет вот так уехать, не сказав ему ни слова, он ни за что не отпустил бы ее от себя тем вечером… Бедная маленькая девочка… Но ничего, он найдет ее!..

Подойдя к двери, он прислушался. В коридоре тихо… Надо постараться незаметно дойти до ванны. Только бы не встретить Веру по дороге.

В ванной он понял: видеть жену он сейчас просто не может. Не может заглянуть ей в глаза, не может говорить с ней, не может, как это бывало раньше, вместе с ней пить утром чай.

Между тем Вере не терпелось поговорить с мужем, поэтому, услышав, что он прошел в ванную, она сразу начала накрывать на стол.

Александр Иванович долго не выходил. Вера слышала, как шумела вода. Потеряв терпение, она постучала. Щелкнув замком, он открыл дверь.

— Доброе утро, Сашенька! Завтрак готов, — приветливо сказала Вера.

— Я не голоден, — коротко ответил он, стараясь не смотреть жене в глаза.

— Но ты же со вчерашнего дня ничего не ел… — забеспокоилась Вера. — Что-то случилось?

— Нет-нет, ничего, — торопливо ответил он. Испугавшись расспросов о здоровье, быстро добавил: — Знаешь, кофе я, пожалуй, выпью.

Обжигая язык, Шубин наскоро выпил крепкий кофе, торопливо оделся и вышел из дома.

Яков Михайлович Грабе был известен среди художников как талантливый искусствовед и большой ценитель старины. Но, несмотря на творческую профессию, был тем не менее человеком практического склада ума, о чем, разумеется, отлично знали его друзья. Они не раз обращались к нему за советами в самых затруднительных случаях, зная, что всегда получат от него помощь даже в самой безвыходной ситуации.

Свои отношения с Грабе Шубин не мог бы назвать дружескими, однако приятелями они все же были давно. Поэтому он так обрадовался, столкнувшись случайно с Яковом Михайловичем в холле училища.

После взаимных приветствий Шубин вдруг спросил:

— Не могли бы вы, Яков Михайлович, уделить мне немного времени?

Первой мыслью Грабе было отказать, сославшись на важную встречу с ректором училища, которая ему действительно предстояла. Однако, увидев, с какой надеждой смотрит на него собеседник, он не смог этого сделать. К тому же Шубин был не из тех, кто часто обращается за советом, поэтому Грабе счел нужным ответить:

— С удовольствием, дорогой Александр Иванович!

— Тогда зайдем в кафе, выпьем по чашечке кофе, — предложил Шубин.

Днем кафе пустовало. Яков Михайлович пил крепкий кофе маленькими глотками. Будучи человеком опытным в житейских вопросах и к тому же хорошо знающим людей, он не удивился, услышав рассказанную ему историю. Или сделал вид, что не удивился. Собеседника своего он не перебивал, лишь бросал на него время от времени внимательные взгляды. Дождавшись, пока тот закончит свой рассказ, спросил:

— Вы поведали мне это, чтобы спросить совета? Или хотели просто высказаться?

— Сам не знаю… — ответил Александр Иванович. — Со мной еще ни разу ничего подобного не случалось…

— Понятно. — Яков Михайлович сделал еще глоток кофе и продолжал: — Александр Иванович, дорогой вы мой, я полагаю, что это любовь. Человек, который никогда в своей жизни не испытывал такого рода ощущений, рано или поздно сталкивается с этой штукой. И вы, дорогой Александр Иванович, как человек творческий, не стали исключением. Просто к такому повороту событий надо быть готовым, а вы не были готовым, потому и чувствуете себя так скверно. Теперь вопрос — что делать? Да-да, вечный вопрос! Выбор за вами. Во-первых, вы можете забыть об этой истории…

Видя, что Шубин протестующе замахал рукой, Грабе лишь немного повысил голос:

— Во-вторых, вы можете сделать выбор между вашей супругой и этой девушкой, не имею чести знать ее имя. И наконец, в-третьих: предстоит выбор между вашим искусством и девушкой.

— Но…

— Одну минуту, любезнейший Александр Иванович, я все же продолжу, — тут Яков Михайлович отставил в сторону чашку и заговорил еще более серьезным тоном: — Выбор между вашей супругой и другой девушкой — это сугубо личный ваш выбор, согласитесь. Однако выбор между искусством и любовью — это, согласитесь, касается не только вас. Я не побоюсь сказать: это касается мировой общественности. Ну-с, дело за вами.

— Минуту… Я не совсем понял…

— А что же тут непонятного? — голос Якова Михайловича снова стал мягким и участливым. — Нельзя, чтобы эмоции, какие бы они ни были, мешали искусству, которому вы служите. Оно — ваш бог, а двум богам одновременно служить нельзя!..

Они уже давно расстались, тепло простившись на углу, а слова Якова Михайловича еще долго звучали у Шубина в ушах.

Что и говорить, Грабе очень четко выразил в нескольких фразах всю гамму переживаемых Александром Ивановичем чувств. Все было предельно ясно: Вера или Наташа? А если он сделает выбор в пользу Наташи, то — искусство или любовь?

По набережной шли, обнявшись, пары. Изредка долетал до него их счастливый смех. Провожая их глазами, Шубин чувствовал зависть — ему было так одиноко…

Возвращаться домой ему не хотелось. Там Вера… Ах, совсем не те глаза хотел бы он сейчас увидеть!.. «Наташенька, девочка моя, почему сейчас, а не раньше встретил я тебя? Но ничего, ничего… Расстаться с Верой будет легко, ведь детей у них нет… Ребенок?» И тут впервые за многие годы ему пришла в голову мысль о ребенке. Странно — раньше он об этом никогда не думал… Действительно, почему, прожив всю жизнь вместе, у них нет детей?

Пусто… А ведь он еще не так стар, и если бы они с Наташей были вместе, у них мог бы родиться ребенок! Сын — продолжатель его дела… Ведь именно так появляются династии художников…

Это все Вера виновата — она не хотела детей!..

Становилось холодно. Поежившись от налетевшего ветра, Шубин нехотя повернул к дому.

— Саша! Ну где же ты ходишь? — бросилась к нему Вера, лишь только он перешагнул порог. — Я волнуюсь, места себе не нахожу!

— Кто-нибудь звонил? — не обращая внимания на ее слова, спросил Шубин.

— Да, звонили из Дома художников по поводу осенней выставки, — расстроенная невниманием мужа, ответила Вера. — Просили перезвонить.

— Кто-нибудь еще звонил?

— Нет. Ужинать будешь? — с надеждой спросила Вера.

— Нет, спасибо.

Взяв телефон, он прошел к себе в мастерскую.

 

Глава 23

Утро было пасмурным, неприветливым. В открытую форточку дул сырой, холодный ветер. Поежившись со сна, Вера накинула халат и закрыла окно.

Подушка мужа была не смята, значит, опять спал в мастерской. Вера задумалась. Странно… Вообще, все, что происходило вокруг нее все последние дни, напоминало сцены из какого-то спектакля. Вот только в отличие от всех остальных, знавших и свои роли, и дальнейшее развитие пьесы, своей роли она не знала…

Завтракала Вера в одиночестве. Анна Егоровна вставала рано, а потому уже успела позавтракать, а Александр Иванович так и не выходил из своей комнаты.

Вера, расположившись на диване с книгой, через некоторое время незаметно задремала.

Очнулась она оттого, что кто-то легко тряс ее за плечо.

— Саша… — прошептала она, открыв глаза.

— Вера, я хочу поговорить с тобой, — сказал Александр Иванович.

— Да, Саша… Что случилось?

Ее поразила наступившая перемена в облике мужа. Он казался каким-то чужим, совершенно незнакомым человеком. Предчувствие беды стальным кольцом сжало ее сердце.

— Вера, поверь, мне нелегко это говорить, но, думаю, ты меня поймешь, — начал он. — Так вот…

Он нервно заходил по комнате. Попытался закурить сигарету, но спички все время ломались в его дрожавших пальцах.

— Ты нервничаешь… — заметила Вера. — Случилось что-то серьезное?

— Да, очень серьезное, — ответил Александр Иванович. — По крайней мере, для меня.

Он снова замолчал, не решаясь произнести роковые слова.

— Я так давно тебя знаю, Саша, поэтому могу, я думаю, рассчитывать на твою откровенность, — помогла ему Вера.

Бросив на жену неприязненный взгляд, Александр Иванович снова заходил по комнате. Вера следила за ним глазами. Наконец ее нервы не выдержали:

— Послушай, Саша, сядь, наконец, и скажи то, что хотел сказать.

— Я скажу… Послушай меня, Вера… — Александр Иванович старался не смотреть на жену. — Я не могу и не хочу тебя обманывать.

Я полюбил другую.

Немигающими глазами Вера смотрела на мужа. Стальное кольцо сжалось еще сильнее, казалось, еще немного, и сердце просто остановится.

— Наташа? — голоса своего она не слышала.

— Да…

Не чувствуя ног, Вера поднялась и вышла из комнаты.

Последующие два дня она практически совсем не помнила. Словно осколки какого-то дурного сна промелькнули они и забылись. Она не помнила, как Александр Иванович, взяв какие-то необходимые ему вещи, перебрался в свою мастерскую. С мужем она не разговаривала, не отвечала и на участливые слова Анны Егоровны.

На третий день Вера, словно очнувшись, лежала у себя в спальне и думала, что же с ней все-таки произошло? И произошло ли вообще? Может, все это на самом деле ей только приснилось? Когда же мысли прояснились и она смогла кое-как восстановить события последних дней, то сразу же горько заплакала от тоски и обиды.

Наплакавшись вволю, она поднялась с постели и, сев напротив зеркала, включила лампу. В зеркале отразилось грустное, усталое лицо. Переживания последних дней оставили на нем свои неизгладимые следы, добавив лишние лучики морщин вокруг глаз. Где ты, молодость? Где веселые и беззаботные дни в старой квартире на Васильевском? Веселые ужины за круглым столом… Милые тети, где вы? Не стало вас, как не стало и прошлой счастливой жизни…

Опустел дом. Она вдруг почувствовала, как будто и она сама стала как-то меньше, словно часть ее самой с уходом мужа пропала, растворилась где-то в прошлом…

…Проверив, хорошо ли закреплен холст, Александр Иванович смочил водой шероховатую поверхность. Еще будучи на даче в Подмосковье он задумал написать Наташин портрет, но сделать этого там не мог. Вернувшись домой, он набросал несколько эскизов, показавшихся ему самому удачными. Теперь оставалось перенести их на холст.

Все время, пока он готовился к работе, мысли о Наташе не покидали его. После последнего разговора прошло уже немало времени. Что заставило ее принять это жестокое решение? Маленькая, испуганная девочка… Почему она не подходит к телефону? Где она? Уехала, но куда, тем более в таком состоянии? В том, что состояние Наташи было далеко не лучшим, он был уверен. Природа такой уверенности скрывалась в невидимых нитях, связывающих людей даже на расстоянии, но при условии, если эти люди любят друг друга. Именно тогда появляется эта невидимая глазу связь, мгновенно передающая тревожный сигнал, если любимому человеку плохо…

Через несколько дней, когда почти все было готово, он все-таки никак не мог расстаться с кистью. По его замыслу Наташа стояла возле пруда, прижавшись спиной к дереву — совсем как в тот раз, когда он нашел ее там, одну… На заднем плане сквозь густую зелень слабо пробивались солнечные лучи, отражаясь в воде. На милом лице была робкая, трогательная улыбка… За всю свою творческую жизнь он написал немало портретов, но ни один не вызывал в его душе такого трепета, у него даже немного дрожали руки…

Накладывая первые мазки, он вспоминал ее запах, напоминающий нежный аромат первых весенних цветов… Мысли его были далеко-далеко, в том счастливом лете…

Почему так дрожат руки?

Немного не тот оттенок получился, но это ничего… Так, сделаем вот так…

Наташенька… Надо торопиться, он будет любоваться ею, своей музой… Боже, какие у нее глаза…

Что это? Кажется, гуаровая камедь или… Или нет? Какую же краску он взял? Не то получается… Отбросив запачканную палитру в сторону, взял другую.

На палитре больше не оставалось места, и вот она, похожая на одно грязное пятно, летит на пол. Еще одна… Так, возьмем этот тюбик… Сейчас должно получиться… Это, наверно, погода действует. Чушь, ответил сам себе. Еще никогда погода не влияла на его работу. Что это за цвет? Господи, помоги!.. Нет, ерунда… Надо немедленно взять себя в руки. Он сам себе Бог, он сам все сможет… Сейчас он соберется и…

Руки не слушались его. Мазок, еще мазок… Мертвые цвета беззвучно кричали с холста.

Он растерянно смотрел перед собой. Постояв так еще немного, отложил кисть. Он не понимал, что с ним происходит. Устал? Да, может быть. Но никогда еще усталость не сопровождалось таким странным чувством. Это чувство было похоже на страх — противный, липкий, недостойный великого художника. Но, увы, это было так. Стоя возле окна, он чувствовал страх и неуверенность перед этим натянутым на раму холстом. Холст пугал его, смеялся над его беспомощностью. На мгновение ему показалось, что он видит кошмарный сон, который вот-вот закончится, стоит ему сделать усилие и проснуться.

В висках стучало, холодный пот стекал со лба и щипал глаза. Он хотел открыть окно и сделал шаг вперед. Комната задвигалась, словно уплывая куда-то. Падая, он успел подумать, что это, наверное, конец…

 

Глава 24

Тошнота волнами подкатывала к горлу. Лежа на спине, Шубин попытался нащупать рукой бутылку, но рука чувствовала только липкий пол. С трудом приподнялся, опираясь на локоть, но через секунду он снова лег — тело не слушалось. Сколько же он вчера выпил? Две бутылки? Или, может быть, три? Нет, не вспомнить…

Если бы кто-нибудь заглянул в этот час в мастерскую известного художника, то очень удивился бы, увидев там лежащего на диване человека в грязном костюме неопределенного цвета, скорее всего, когда-то светлом, но теперь сплошь покрытом грязными пятнами. Несвежая рубашка была порвана, нескольких пуговиц недоставало.

Лицо человека также было помятым и несвежим, воспаленные глаза с красными белками бессмысленно оглядывали комнату. Небритая щетина со временем начала превращаться в клочкообразную бороду. Отросшие волосы сальными прядями падали на лицо, закрывая лоб.

Диван, на котором лежал человек, был таким же грязным. Масляные пятна жирным узором покрывали его поверхность.

Словом, вряд ли кто смог бы поверить, что этот жалкий, опустившийся человек был еще недавно тем самым знаменитым на весь мир художником, достигшим невероятной популярности.

Но это было именно так…

Разорение царило в мастерской. Возле небольшого столика, служившего в лучшие времена вместилищем красок, кистей и прочего необходимого художнику инвентаря, валялись пустые бутылки и банки, куски недоеденного хлеба… Повсюду были разбросаны вещи. По-видимому, нуждаясь в деньгах, он продавал самые дорогие из них.

…Шубин поморщился. Интересно, который сейчас час? Поднеся к глазам дрожащую руку, уже был готов сфокусироваться на стрелках, как вдруг нечто похожее на удивление мелькнуло на его болезненном лице. Часов не было! Как же так? Наверно, снял и куда-то положил, а теперь не помнил, куда именно. Но куда же он мог их положить? Мысли путались. Постарался сосредоточиться, но это ему никак не удавалось. От напряжения голова заболела еще сильнее, он закрыл глаза и тут же в сумасшедшем танце закружились разноцветные точки. Часы… Стоп! Вчера, а может, позавчера, точно уже не помнилось, возле магазина на углу Дворцовой набережной и Суворовской площади он продал часы какому-то человеку. Продал подарок Веры…

Это тупик — Шубин почти физически ощутил его…

С трудом сев на диване, он огляделся и поморщился от отвращения к самому себе, к этой комнате, в хаосе которой, как в зеркале, отразился его собственный внутренний беспорядок. Пошарил босой ногой, пытаясь найти тапочек. Нога натолкнулась на пустую бутылку. От толчка бутылка покатилась по полу, пока не остановилась, наткнувшись на упавший стул. В мертвой тишине этот звук был подобен громовому раскату. Дальше пути не было.

Как душно! Найдя все-таки тапочки, он подошел к окну. Старые деревянные рамы с треском распахнулись. Сырой ветер с Фонтанки не сразу проник в комнату, застоявшийся воздух словно бы поставил на пути свежего невидимую преграду. Долго стоял он так, закрыв глаза и будучи не в силах сделать ни шагу.

Понемногу Шубину становилось лучше. Голова прояснялась, вспоминались кое-какие моменты, вызывавшие болезненную усмешку. Потом, словно откуда-то из прошлой жизни, возникли давно забытые картины. Сосны, уходящие высоко в небо. И он сам, шагающий по лесу, касающийся руками шершавой коры. Все было настолько реально, что даже почудился хвойный дух. В блаженном покое утонула душа. И было это так прекрасно, что он не смел открыть глаза, боясь расстаться с увиденным. Собрав остатки мужества, он все же открыл глаза. И увидел, как за окном занимается тусклый рассвет.

Решение пришло само собой. Он даже удивился, как это все просто.

Двигаясь уверенно и свободно, Александр Иванович стал собирать валяющийся повсюду мусор, складывая его в пакеты. С остервенением он бросал в большую сумку пустые бутылки. После двух часов непрерывной уборки комната начала приобретать свой привычный вид.

Вытерев сырой тряпкой пыль с дорожной сумки, он поставил ее на диван и расстегнул замок. Рубашки, белье — все полетело туда. Сборы были недолгими, и вот он уже стоит у двери. Окинув мастерскую прощальным взглядом, Шубин вышел, не зная точно, когда вернется и вернется ли вообще…

Привыкший за последнее время к странному поведению художника, сторож Василий не удивился, увидев хозяина мастерской гладко выбритым и с сумкой в руке. Подумав про себя, что тот решил вернуться домой, одобрительно закивал головой:

— Ну-ну, вот и славно. Вот и давно пора…

«Да, давно пора», — подумал Шубин, направляясь к остановке.

…Этим утром Вера проснулась, словно от резкого толчка. Только что во сне она видела Сашу. Они снова были молодые. Стояли на берегу Финского залива и держали друг друга за руки. День был солнечный, на душе — легко и спокойно. Саша чему-то смеялся, веселые огоньки в его глазах были совсем близко… Резко сев на кровати, Вера не сразу поняла, где находится. Реальность медленно возвращалась к ней.

Стены давили, подступали ближе и ближе… Почувствовав, что воздуха не хватает, она открыла окно. Холодный влажный воздух наполнил комнату. Вместе с ним пришли слезы…

Когда Саша решил пожить какое-то время в своей мастерской и сообщил ей об этом, она подумала — есть еще надежда на его возвращение. Ведь он не поехал в Москву, а остался здесь, в Ленинграде. Значит, может еще вернуться… Но проходили недели, а его все не было. Скоро надежда как-то съежилась, готовая вот-вот совсем исчезнуть.

Неопределенность положения угнетала ее, забирала последние силы. Ждать вдруг стало невыносимо тяжело. Нет, она должна пойти и поговорить с ним.

А вдруг он не захочет разговаривать?

Нет, нельзя так думать. Он должен поговорить с ней! В конце концов, у него было достаточно времени, чтобы принять решение. Только бы он вернулся… Она тогда все простит, все забудет и никогда ни словом, ни взглядом не напомнит ему об этой ошибке… Если он вернется…

Порой ей казалось, что он просто заболел. Да, такая страсть вполне могла быть сродни тяжелой болезни. Но он обязательно поправится, и тогда все пойдет по-прежнему…

И она решилась… Торопливо одевшись, она вышла в прихожую.

— Куда это ты в такую рань? — спросила удивленная Анна Егоровна.

— К нему, Аннушка, к нему пойду…

Она и раньше нечасто бывала в мастерской мужа. Мастерская была чем-то вроде храма, где происходило рождение знаменитых потом на весь мир картин. Однако Вера всегда знала, что может в любой момент пойти к нему.

Начиная с того момента, когда Шубину торжественно были вручены ключи от мастерской, Вера стала видеть мужа значительно реже. Ему удобнее было работать именно там, а не дома, и со временем он стал называть мастерскую своим вторым домом. И когда Вера заходила к нему, то всегда заставала его за работой. Сейчас же она шла туда, не представляя, что там найдет…

Свернув во двор, Вера столкнулась со сторожем.

— Здравствуй, Василий! — поздоровалась она. — Александр Иванович проснулся уже?

Василий посмотрел на нее удивленно и спросил:

— Вы что же, не знаете? Ведь уехал он. Час назад уж как уехал…

— Как это уехал? — не поняла Вера. — Куда?

— Не знаю… — испуганно ответил Василий. — Не сказал он ничего. Час назад с чемоданом вышел, и все… Неужели вас не предупредил?

— Нет… Подожди, может, он записку оставил? — с надеждой спросила Вера.

— Нет, мне он ничего не оставлял. Вот разве что в мастерской посмотреть?

Они поднялись на второй этаж. Достав из кармана запасные ключи, Василий открыл дверь. Мастерская была пуста. Вера вошла, следом за ней, что-то бормоча под нос, вошел и Василий. Зачем-то включил свет, хотя в комнате было и так светло от яркого утреннего солнца. Огромная комната была чисто убрана, все вещи расставлены по своим местам. Это вызвало удивление сторожа, уже привыкшего к царящему там беспорядку. Записки нигде не было…

Очнулась Вера, когда Василий начал брызгать ей в лицо холодной водой.

— Ну, слава тебе господи, пришла в себя, — обрадовался он. — А то уж я «скорую» хотел вызывать… Как вы, голубушка?

— Спасибо… — тихо ответила Вера. — Уже лучше. Мне домой надо…

— Может, лучше посидеть еще? — участливо спросил Василий.

— Нет, спасибо тебе, я нормально себя чувствую…

Вернувшись домой, Вера прошла в спальню и, не снимая пальто, легла на кровать.

— Что случилось? — заволновалась Анна Егоровна.

— Он уехал… — Собственный голос показался Вере чужим, как будто бы кто-то другой произносил эти слова.

— Как уехал? Куда? — не поняла старушка.

— Не знаю… — еле слышно сказала Вера. — Я ничего теперь не знаю…

Прошел час, и Анна Егоровна вновь заглянула в спальню. Вера по-прежнему лежала на кровати, вытянувшись стрункой. От еды отказалась, на вопросы Анны Егоровны не отвечала.

А к полуночи у нее начался жар…

 

Глава 25

…В церковном полумраке потрескивали свечи, стоящие возле икон. Пахло горячим воском и ладаном.

Всенощную служили всю ночь по древнему Саровскому Уставу, введенному еще иеромонахом Назарием. Впереди был долгий трудовой день с перерывом на службы. Сегодня монахи молились особенно горячо, прося у Бога послать им сил и сохранить обитель от напастей. В монастыре ожидали прихода холодной зимы, и его обитатели готовились стойко пережить это трудное время. Северная зима обычно долгая и подчас очень суровая, с трескучими морозами и резкими, холодными ветрами.

Собранное осенью надо было суметь сохранить, ведь от этого зависело, будет ли достаточно еды до нового урожая. В каменных погребах они перебирали картошку, которую нужно было освободить от лишней земли и хорошо просушить, чтобы не сгнила. В кладовых висели длинные связки грибов, в берестяных лукошках хранились ягоды. Плетеные корзины были полны орехов. В глубоких, холодных подвалах стояла в высоких кадках солонина и вяленая по старо-финскому способу рыба.

Все, что дала северная земля, бережно собрано и аккуратно сложено в помещениях монастыря. Зимой продукты будут расходоваться экономно.

Черпая силы в молитве, изо дня в день, не покладая рук, трудились монахи, у каждого из них было свое место и свои обязанности…

Тем временем отзвучали последние слова наставлений. Люди стали бесшумно расходиться по своим делам.

Александр Иванович посторонился, пропуская всех к выходу. Сам он не собирался покидать храм. Его послушанием на сегодняшний день было отмыть и начистить все напольные подсвечники храма, а также расположенные по стенам киоты.

Не теряя времени, Александр Иванович взял хозяйственные принадлежности и вышел из храма.

Первым делом было набрать воды из колодца. Брошенное им в колодец ведро на веревке некоторое время летело в темной сырой пустоте, пока не ударилось о воду. Почувствовав, что веревка натянулась, Александр Иванович налег на коленце.

Подняв ведро на поверхность, он не удержался и отпил немного, в который раз подивившись чистоте и необыкновенному вкусу местной воды. Переливая воду, Александр Иванович заметил, что находящаяся с одной стороны ведра дужка, в которую был продет один конец ручки, проржавела и грозила в любой момент обломиться. Надо бы починить, подумал он, возвращаясь назад…

Это был обычный, непраздничный день, наполненный делами и заботами. Так было вчера, так будет сегодня и завтра. В монастыре все жили, подчиняясь общему правилу. Молитвы, службы, посты… Как ни просил Александр Иванович настоятеля монастыря, в постриге ему было отказано. Мягко — так, чтобы слова его лишний раз не терзали измученной души, — настоятель предложил художнику остаться в монастыре в качестве послушника. Александр Иванович согласился, с радостью выполняя все данные ему послушания, сначала самые легкие, потом посложнее.

Со временем он окреп. Речь стала спокойнее, движения не были уже такими нервными. Стал мягче взгляд.

Жизнь свою Александр Иванович делил теперь на «старую» и «новую». О «старой» старался вовсе не говорить, гораздо охотнее обсуждал повседневные дела. Жизнь монастыря стала и его жизнью, причем именно она теперь была для него единственно правильной и настоящей.

К событиям же, приведшим его на остров, он относился без сожаления. Постепенно стерлись из памяти болезненные детали. Иногда даже ему казалось, что случившегося с ним за последнее время на самом деле вовсе и не было. Просто приснилось в каком-то душном, долгом сне…

Словом, Александр Иванович выздоравливал.

Но он никак не мог заставить себя снова рисовать. Интерес к живописи как-то сам собой пропал, словно и не было никогда на свете художника Шубина. И постриг превратился для него в заветную цель.

…Закончив работу в храме, Александр Иванович вышел во двор. С неба моросил мелкий дождь, больше похожий на водяную пыль. До начала вечерней службы еще было немного времени. Поплотнее запахнув куртку, Шубин уже хотел было пройти в жилую часть монастыря, как вдруг вспомнил о поломанном ведре. Нехорошо оставлять на завтра недоделанную работу, подумал он. Вооружившись нехитрым инструментом, Александр Иванович направился к колодцу.

Там, отцепив от веревки ведро, он присел на лежащее рядом бревно и стал внимательно изучать поврежденное место. Не зная толком, с какой стороны приступить к делу, Александр Иванович сидел, растерянно крутя в руках ведро.

— Помочь, дяденька? — раздался у него над ухом тонкий голосок.

Повернув голову, художник увидел мальчика лет десяти, одетого в серую, явно не по росту, ватную телогрейку. На голове у него была кепка, из-под которой выбивались наружу тугие колечки светлых волос. Мальчик вопросительно поглядывал на него.

— Откуда ты здесь? Как тебя зовут? — спросил Александр Иванович.

— Сашка, — ответил мальчик.

— А где ты живешь? Что-то я тебя тут раньше не видел.

— В поселке живу. А я вас, дяденька, давно вижу, — улыбнулся смущенно паренек. — Здесь, дяденька, вот так нужно, — взял Сашка инициативу в свои руки. Движения мальчика были спокойными и уверенными, словно он всю жизнь занимался тем, что чинил ведра. Через полчаса все было готово.

— Откуда ты все это умеешь? — с нескрываемым восхищением спросил Александр Иванович.

— А я много чего умею, — гордо заявил Сашка.

— А где твои родители? — поинтересовался Александр Иванович.

— Сирота я, с теткой живу. Ну ладно, пора вам! Вон колокола уж звонят.

Попрощавшись, Сашка скрылся за воротами. Александр Иванович постоял еще немного и заспешил к службе…

Как он потом выяснил у дьякона, Сашка действительно был круглым сиротой. Родителей своих он не помнил, воспитывала его чужая женщина. Да, собственно, и не воспитывала вовсе, а так… Сама она работала на заводе разнорабочей, пока в результате какой-то аварии не получила серьезных увечий и была направлена на Валаам в интернат для инвалидов.

С Александром Ивановичем Сашка подружился, старался помочь чем мог. Шубин со временем очень привязался к мальчику. В свободное время они ловили рыбу, а потом на берегу жарили ее на костре.

Сашка оказался смышленым мальчишкой. Больше всего Александра Ивановича поражали его зачастую слишком взрослые высказывания о чем-либо. Так бывает только у детей, лишенных веселого, беззаботного детства.

…На кладбище было тихо. Тишина эта, никем и ничем не нарушаемая, делает похожими друг на друга все кладбища мира. Даже живущие там на деревьях птицы кричат не так громко, словно проявляют уважение к вечному сну людей…

Утро было ясное и холодное. Пахло осенью, этот запах исходил от влажной, еще не замерзшей земли и от дыма костров, в которых догорала жухлая листва.

Дойдя до ограды, Майя достала из сумки маленький веник и стала сметать упавшие с березы листья. Наташа занялась цветником. Работали они молча, погруженные в свои мысли. Только слышно было, как шуршит веник и натыкается на камни металлический совок в руках Наташи.

Когда работа была закончена, они, немного уставшие, сели на скамеечку.

— Знаешь, детка, — сказала через какое-то время Майя. — Каждый раз, когда я сюда прихожу, то все время разговариваю с ними, словно отчитываюсь о проделанной работе.

— В каком смысле? — не поняла Наташа.

— Я говорю о тебе, — пояснила Майя. — Когда Танечка была в больнице, она попросила меня, чтобы… Ну ты меня понимаешь — чтобы я позаботилась о тебе, если что…

— Ты мне никогда не говорила…

— Видишь ли, — продолжала Майя, — своих детей у меня нет, поэтому ты отчасти и моя дочь, поэтому я несу за тебя ответственность, понимаешь? Двойную — перед собой и перед Таней. Когда я прихожу сюда, каждый раз рассказываю ей о тебе, какая ты выросла, что ты делаешь и думаешь… Сейчас ты, правда, уже не нуждаешься во мне так, как раньше…

— Майечка!

— Это нормально — дети вырастают… Но я сейчас не об этом. Знаешь, я чувствую себя виноватой перед Танечкой.

— Почему виноватой? Что ты сделала такого, чтобы чувствовать себя виноватой?

— В том-то и дело, что ничего я не сделала, а должна была сделать. Я должна была как-то по-другому повести себя в этой ситуации с Андреем… Ты понимаешь, что я имею в виду. Я должна была, как мать, уберечь тебя от страданий.

— Майя, перестань, пожалуйста, — растрогалась Наташа. — Я уже взрослая, и беречь меня, как раньше, не нужно. Пойми, от жизни не убережешь. Все приходится переживать человеку самому, за меня это никто не сделает…

— Не знаю, Наташенька, правильно ты поступила или нет… Не могу я судить. Только вот опять ты одна. Я-то ведь не вечная, пойми ты это! Ну не будет меня, с кем ты тогда останешься, девочка?

— Майечка, милая моя, ну что ты!..

Наташа обняла ее, и обе, поддавшись захлестнувшей их обеих волне горячей нежности, заплакали.

— Деточка моя! — всхлипывала Майя. — Я всегда очень любила тебя, поэтому так переживаю за тебя сейчас. Скажи мне, только честно, дочка, ты любишь Андрея?

— Не знаю…

— А того, другого?

— Да… Нет… — Наташа не знала, что и сказать. — Не знаю, совсем я запуталась…

— Так надо найти в себе силы, чтобы распутать все это, — решительно произнесла Майя. — Я знаю, это непросто, конечно, но надо. Давай, хочешь я поговорю с Андреем, позвоню ему?

— Андрей не простит, — уверено сказала Наташа. — Да и Саша… Не могу я его забыть… Где он теперь?

— Не думай о нем, — попросила Майя.

— Не могу не думать… Видишь, какая я безвольная… Майечка, давай не будем об этом пока говорить…

Наташа, тяжело вздохнув, поднялась со скамеечки.

Вернувшись с кладбища, Наташа решила в этот день ничего не делать, а просто посидеть дома, отдохнуть. Может быть, получится хоть немного привести в порядок свои мысли.

Удобно устроившись на мягких диванных подушках, она попыталась заснуть, однако сон не шел к ней. Слова Майи о том, что эту ситуацию надо как-то распутать, никак не шли у нее из головы. После своего бегства, а иначе, как бегство, она не могла назвать свой поспешный отъезд с дачи, так вот — после этого бегства ее преследовало ощущение, что она не выполнила какого-то очень важного для нее обязательства. И это касалось не столько Андрея, сколько человека, за которого, как ей сейчас казалось, она несла своего рода ответственность. Этим человеком был Александр Иванович Шубин. С невольной дрожью вспоминала она их последний разговор, когда она сказала ему, что дальнейших отношений у них не будет. Прорыдав потом целую ночь, она уже малодушно решила, что сказала все это напрасно. Но, успокоившись, взяла себя в руки. Она бережно хранила на самом дне своего сердца любовь к этому славному и, как ей думалось тогда, несчастному человеку. Еще какое-то время спустя она начала бояться, что он приедет за ней, и тогда ей будет во много раз труднее повторить те же слова, глядя ему в лицо. Но время шло, а он все не ехал и не ехал… Вот уже и осень настала… И было Наташе теперь как-то по-особенному тоскливо и одиноко бесконечными, долгими вечерами… Вспоминая подробности их отношений, она чувствовала себя виноватой, ведь своим поведением она фактически молчаливо принимала его ухаживания и не делала никаких попыток их пресечь. Да, этого она не делала. А должна была бы, ведь в этом доме она находилась на положении невесты и в недалеком будущем ей предстояло стать членом семьи Андрея. А она поступила как нашкодивший ребенок, который, осознав свою вину, вместо того чтобы как-то исправить ее, предпочитает просто исчезнуть с места преступления.

Неожиданно Наташа приняла решение и, сразу почувствовав себя легко, выбежала из квартиры…

 

Глава 26

…Поезд прибыл практически без опоздания. Дорога была легкой. Соседка по купе оказалась приятной женщиной, возвращавшейся домой из столицы.

Всю ночь Наташа не могла заснуть — все подбирала слова для предстоящего разговора. Соседка по купе сначала делала попытки разговорить ее, но Наташа прикрылась книгой и на вопросы отвечала неохотно, так что скоро в купе наступила благодатная тишина.

Ленинград встретил ее солнечным утром и своим особым, влажным воздухом. Здравствуй, Северная столица! Улыбнувшись городу, Наташа стала спускаться по лестнице. У Московского вокзала она села в такси. Показав шоферу бумажку, на которой рукой Шубина был записан адрес его мастерской, она расположилась на заднем сиденье.

Через некоторое время машина остановилась у небольшого двухэтажного дома на набережной. Расплатившись, Наташа вышла из машины. Подойдя к двери, она увидела золотую табличку с указанием того, что этот дом является мастерской Александра Ивановича Шубина. Все это: и дом, и дверь, да и сама табличка — выглядело довольно солидно. Постояв немного в нерешительности, она взялась за блестящую ручку двери.

Сидящий на табуретке не то сторож, не то консьерж вопросительно посмотрел на нее:

— Вы к кому, барышня?

Наташа почему-то смутилась и торопливо ответила:

— Здравствуйте, я к Шубину… Я, конечно, рано, я понимаю. Но я из Москвы приехала. Только что, поездом… Скажите, а он, наверно, еще не проснулся?

Сторож как-то странно посмотрел на нее.

— Из Москвы? — удивился он. — Да… Так нету его.

— Как это — нету? — не поняла Наташа.

— Так — нету…

Наташа растерянно смотрела на него. Внезапно ей пришла в голову простая мысль:

— Так он, может, дома?

— А вы, собственно, кто будете, барышня? — поинтересовался сторож.

— Я? Ну я… — замялась Наташа. — Я ищу его, это очень важно.

— Понятно… — протянул сторож. — Вы газет, значит, не читаете?

— Каких газет? Зачем? — спросила Наташа. — Вообще-то читаю, а что?

— Так нет его нигде, — ответил сторож. — Ни здесь нет, ни дома…

Этого предположить она никак не могла. Самое худшее, по ее мнению, если он окажется у себя дома, рядом с женой. Тогда она просто погуляет по городу, посмотрит достопримечательности и вернется в Москву. И будет считать, что все в порядке, жизнь ее теперь пойдет своим чередом. Но такой вариант просто не приходил ей в голову. Ничего не понятно…

— …приходила сюда тоже, но его уже не застала, — рассказывал тем временем сторож. — Ох, и страсти были… В обморок даже упала, представляете, я уж думал, померла…

— Кто — приходила? — переспросила Наташа.

— Известно, кто — супруга его, Вера Федоровна. Да уж это после было-то.

— После чего? — никак не могла понять Наташа.

— Ну, говорю же вам, — терпеливо объяснял сторож, не понимая, чего же надо этой непонятливой дамочке. — После того как он ушел. Рано утром с чемоданом вышел, а куда и зачем пошел, не сказал. Я-то, старый дурак, подумал — домой идет. Он и так чего-то долго тут жил. Ну, не знаю, может, поссорились они… А она, Вера Федоровна-то, потом, после уже пришла. Плакала, записку искала, а потом в обморок упала… Ну и испугался же я!..

Что-то случилось… С ним что-то случилось, поняла Наташа. Сердце часто забилось. Как же это? Взял чемодан и ушел… Но куда? Куда он мог пойти, если его нет дома? Где же его искать?

— Что-то вы бледненькая… — забеспокоился сторож. — Да вы присядьте, барышня. Сейчас я чайку приготовлю. Я быстро…

— Нет, спасибо, — тихо ответила Наташа. — Я пойду.

— Ну, как знаете… — вздохнул сторож. — А то подождали бы, поуспокоились. Эх, барышня!..

Наташа вышла на улицу. Куда же идти? Солнечный день уже не казался ей таким прекрасным, как раньше. Что же могло случиться? В том, что произошло несчастье, она не сомневалась с той минуты, когда услышала о приходе в мастерскую его жены. Мысли прыгали в Наташиной голове одна страшней другой. Ужасно, но в городе не было ни одного общего знакомого, и она просто не знала, к кому можно сейчас обратиться за помощью. А помощь эта была просто необходима, так как искать Шубина в одиночку трудно, практически невозможно, не зная ни его друзей, ни мест, куда бы он мог уехать. Это могла, конечно, знать Вера. Нет, к Вере она не пойдет. Так, а почему — не пойдет? Это не тот случай, когда надо соблюдать правила этикета. Какой же у нее адрес? Что-то она говорила тогда, на даче…

Это совсем недалеко отсюда, можно дойти пешком. Только бы он был жив, только бы жив!..

Дверь открыла Вера. Странно посмотрев на Наташу, как будто та была привидением, она сделала шаг назад, еле слышно спросив:

— Вы?!

— Здравствуйте, Вера Федоровна! — с порога начала Наташа. — Можно мне поговорить с вами? Я только что из Москвы… Пожалуйста, прошу вас…

Видя, что Вера молчит, продолжала скороговоркой дальше, боясь, что та может захлопнуть перед ней дверь и тогда последняя возможность узнать что-либо будет упущена:

— Ну пожалуйста, выслушайте меня!

Я с вокзала прямо в мастерскую поехала, а там…

— Проходите, — тихо произнесла Вера.

Войдя в неосвещенную прихожую, Наташа увидела мелькнувшую где-то в коридоре женщину. Не обращая на нее внимания, хозяйка провела Наташу в гостиную и закрыла за собой дверь. Наташа растерянно молчала, нервно дергая ремешок на сумке, которую продолжала держать в руках, не зная, то ли поставить ее на пол, то ли оставить в руках. Чувствуя себя неловко под неприязненным взглядом Веры, она забыла все слова, которые хотела сказать. Теперь этот визит вдруг показался ей ненужным, неуместным. Вера между тем молча рассматривала девушку.

— Садитесь, — наконец предложила Вера и добавила: — Поставьте сумку на пол, так будет удобнее… Сейчас я попрошу приготовить чай.

— Спасибо…

Наташа, расположившись в удобном кресле, исподволь огляделась. Большая, со вкусом обставленная комната изобиловала работами Шубина. Здесь было все: и картины на стенах, и рисунки, заботливо окантованные деревянными рамками. Между его работами висели их с Верой фотографии.

— Значит, вы приехали к Александру Ивановичу?

От неожиданности Наташа вздрогнула. Голос сидящей напротив Веры оторвал ее от созерцания семейного гнезда.

— Да… — ответила Наташа. — Но я его не нашла.

— Я его тоже не нашла. Последнее время мы… — Вера на мгновение запнулась. — Словом, Александр Иванович жил не здесь, а в своей мастерской.

— Я знаю.

— Знаете? — Вера нахмурилась. — Ах, ну конечно, он вам, наверное, звонил.

— Вера Федоровна, я знаю, я виновата перед вами… — начала Наташа.

— Я не хочу сейчас об этом говорить, — резко перебила ее Вера.

— Простите…

— Так вот, — продолжала неторопливо рассказывать Вера. — Месяц с лишним назад я решила сама пойти к нему и поговорить. Но, видно, долго собиралась… Одним словом, когда я пришла, сторож Василий сказал, что он недавно куда-то ушел с чемоданом. Сторож подумал, что домой, поэтому не стал ни о чем его расспрашивать. Я опоздала на час… Всего на один час, понимаете?

— И вы не знаете, где он может быть?

— Нет… Сначала я подумала, что он поехал к вам в Москву… Но теперь… Раз вы сами приехали, значит, он не в Москве. Тогда я просто не представляю, где он может сейчас быть…

— Он не приезжал в Москву. И вообще, я ему сказала…

Дверь внезапно распахнулась. Неся в руках поднос, в комнату вошла Анна Егоровна и стала неторопливо, словно хотела подольше побыть в гостиной, расставлять на столе чайник и чашки. Из носика чайника тянулся тонкой струйкой пар. Наташа невольно подумала: что если бы не обстоятельства, которые привели ее в этот дом, то чай в красивой гостиной с симпатичной хозяйкой напоминал бы чаепития из романов Диккенса…

— Спасибо, Аннушка, — поблагодарила Вера. — Я сама разолью, иди.

Анна Егоровна молча кивнула и направилась к двери, впрочем бросив напоследок в сторону Наташи взгляд, полный нескрываемого любопытства.

— Скажите, Вера Федоровна, а он может быть у каких-нибудь друзей? — осторожно спросила Наташа.

— Ему незачем быть у друзей, — мрачно ответила Вера. — В конце концов, если он не захотел жить дома, то перебрался в мастерскую. Так что крыша над головой у него была, а компания… Ему не нужна компания, и нежелательная огласка могла только навредить… Да и кроме того, я наводила справки. Очень аккуратно, разумеется, но никто ничего не знает. Так что друзья исключаются. Но вообще что-то уже просочилось. Я… Я была больна. Думала, что уже и не выздороветь — незачем, знаете… Но видно не вышло мое время пока — Анна Егоровна выходила… А что касается Саши… За последнее время проскочило несколько двусмысленных намеков в светских новостях — мол, Шубин не появляется на публике, а это странно… Мне звонили журналисты, спрашивали. Я им сказала, что он уехал на этюды… Вроде бы пока поверили, но все это, конечно, шито белыми нитками. Ничего я не знаю, просто места себе не нахожу!..

Закончив говорить, Вера с трудом перевела дыхание. Было видно: разговор этот дается ей нелегко.

Наташа выждала несколько минут, давая Вере возможность прийти в себя и успокоиться. Потом сказала:

— Вера Федоровна, а может, стоит обратиться в милицию?

— В милицию? — Вера деланно засмеялась. — И что я им скажу? Дескать, мой муж, с которым мы прожили не один десяток лет, ушел от меня к другой женщине? К тому же значительно моложе меня… И теперь пришла вот в милицию с просьбой его поискать? Вы представляете себе, что мне ответят?

Вера вскочила с кресла и нервно заходила по комнате. Только сейчас Наташа поняла, что за мысль не давала ей покоя все это время. Именно сейчас она увидела, как Вера изменилась. Она выглядела теперь как человек, перенесший тяжелую болезнь. Лицо побледнело и осунулось, выражение тревоги и отчаяния было написано на нем. Наташа смотрела и не узнавала в ней ту, прежнюю Веру, которую встретила на даче у Андрея. Она сильно похудела, и костюм висел на ней, как чужой.

— Вера Федоровна, успокойтесь, пожалуйста, прошу вас, — тихо попросила Наташа. — Я только спросила… Я хотела, как лучше…

— Как лучше… Да вы все сделали, чтобы было «как лучше». Ладно, я спокойна, насколько это возможно в данной ситуации. — С этими словами Вера вернулась на свое место. — Поверьте, мне очень нелегко с вами разговаривать, так что уж будьте добры — не давайте советов!

— Простите, простите меня! — закричала Наташа. — Я не должна была приходить сюда, я понимаю! Но, поверьте, я должна была понять, что с ним!..

— Выпейте лучше чаю, — Вера протянула девушке чашку.

— Спасибо.

Некоторое время, пока женщины молча пили чай, в комнате было тихо. Эта пауза была необходима каждой, чтобы немного прийти в себя. Наташа продолжила исподволь разглядывать фотографии на стенах. Заметив ее взгляд, Вера пояснила:

— Это мы с Сашей на отдыхе. Давно… — Немного помолчав, она добавила: — Я жду, Наташа. Я просто жду. Ждите и вы. Пройдет время, все расставится по местам. Пока болела, я много думала и многое поняла. Чем бы все это ни закончилось для всех нас, надо запастись терпением и ждать. Хочу, чтобы вы знали: зла я на вас не держу. Больше мне вам нечего сказать. Возвращайтесь домой.

Проводив Наташу, Вера вышла на кухню. Анна Егоровна, заинтригованная визитом незнакомки, тут же подбежала к ней с расспросами:

— Это кто ж такая? Уж не она ли?

— Она…

— А зачем она приходила-то? — продолжала интересоваться неугомонная Анна Егоровна.

Словно бы не слыша вопроса, Вера молча подошла к окну. Прислонившись лбом к холодному стеклу, она сказала, обращаясь не то к себе, не то к Анне Егоровне:

— Надо ждать…

 

Глава 27

…Операция, длившаяся два часа, подходила к концу. Это было несложно, обычная операция, но Андрей уже чувствовал усталость, а между тем прошла только половина его дежурства. Ниночка помогла ему снять халат и перчатки, после чего он, как обычно, подошел к раковине и стал мыть руки. Затем надел принесенный медсестрой чистый халат. Перед тем как выйти из операционной, Андрей посмотрел на себя в зеркало. Отразившееся там лицо показалось ему неестественно бледным, с глубокими тенями под глазами. Да и сами черты вдруг представились какими-то чужими, словно принадлежали не ему, а кому-то другому, кто смотрелся в это зеркало до него и по недоразумению забыл забрать свое отражение с собой. Постояв еще немного, Андрей вышел в коридор.

В ординаторской было тепло, горела только настольная лампа. Заботливая Ниночка уже хлопотала там, изо всех сил стараясь создать видимость домашнего уюта. Андрей остановился в дверях. На какое-то мгновение ему почудилось, что больничные стены вдруг куда-то исчезли, а вместо них появилась обычная комната, куда он, уставший, вернулся с работы и где его с нетерпением ждет жена, покой и забота…

— Андрей Петрович, садитесь сюда, я вам сейчас все подам.

Ниночка, взяв его за руку, как ребенка, подвела к дивану. Андрей был не в силах сопротивляться ее заботам и позволил усадить себя поудобней.

— Спасибо вам, Ниночка, что бы я без вас делал… — прошептал он.

— Да, это уж точно, — улыбнулась она.

Потом она замолчала, зная, что после операции Андрей больше всего ценит тишину. Эти особенности его поведения она успела уже хорошо узнать. И дело, конечно, было не в том, что Ниночка отличалась какой-то особой наблюдательностью, а просто все, что касалось доктора Вавилова, автоматически отпечатывалось в ее сознании.

За окном сырой, промозглый день, каких много в ноябре, незаметно перешел в такой же тоскливый осенний вечер. Пошел мокрый снег, и стекло покрылось мокрыми снежинками, которые, впрочем, немедленно таяли на нем, струйками воды стекая на подоконник.

Андрей пил чай и думал о том, как хорошо сидеть здесь, отдыхая и чувствуя приятное тепло от кружки. О случившемся на даче он старался не думать, всеми силами отгоняя от себя мысли о Наташе. Странно, но за последнее время ему это почти удавалось. Операции шли одна за другой, он порой не помнил дней недели, ориентируясь только по суточным дежурствам. И все это время Ниночка была рядом. Когда в середине своего отпуска Андрей вдруг вышел на работу, она сразу поняла: что-то произошло. Но вопросов девушка не задавала, боясь нарушить хрупкий мир своих надежд.

Внешне ее поведение по отношению к Андрею не изменилось — она по-прежнему вела себя исключительно корректно, однако, оставаясь с ним наедине, становилась заботливой и ласковой, окружая его, как невидимым облаком, своей любовью. Вот и сейчас, в это временное затишье, она делала все, что было в ее силах, чтобы создать необходимую ему атмосферу тишины и покоя.

А может, и правда жениться на Ниночке, думал Андрей, сидя на диване. У нее такое преданное сердце, она уже не раз доказала ему это. Понемногу глаза его стали закрываться, и он задремал. Видя это, Ниночка осторожно села на стоящую неподалеку кушетку. Ей казалось, она могла бы просидеть рядом с ним всю жизнь, оберегая его сон.

Неожиданный телефонный звонок заставил Андрея открыть глаза. Ниночка сняла трубку, и, не скрывая своей досады, ответила:

— Ординаторская! Да… Да. Хорошо.

— Кто там еще? — обреченным голосом спросил Андрей.

Повернувшись к нему, Ниночка со вздохом сказала:

— Андрей Петрович, там к вам пришли. Какая-то женщина.

Андрей, представив себе, что ему придется сейчас выйти из теплой ординаторской в холодный коридор, поморщился. Заметив это, Ниночка снова сняла трубку.

— Андрей Петрович, это, наверно, родственница больного. Я скажу, что вы заняты, спокойно отдыхайте!..

— Нет, это нехорошо. Я пойду, поговорю с ней.

Он резко встал, потянулся всем телом и резко встряхнул руки, прогоняя остатки сна.

Тем временем сумерки за окнами стали совсем серыми. Яркий свет в коридоре не включали. Горели только настенные светильники, отчего все вокруг было в полумраке.

В противоположном конце длинного больничного коридора он заметил идущую к нему женщину. Поверх одежды на ее плечи был наброшен белый халат. Расстояние между ними сокращалось. С каждым шагом Андрей чувствовал что-то очень знакомое в фигуре этой женщины, и это «что-то» вдруг заставило его сердце подпрыгнуть и замереть.

«Нет, это только кажется… Это усталость… Этого просто не может быть…»

…Наташа побежала…

…Ветер усилился, подгоняя и без того быстро бегущие облака.

— Что, дяденька, может, назад пойдем? Холодно…

Александр Иванович и сам не заметил, как, увлекшись красотой острова, они сегодня зашли дальше обычного. Такие ежедневные прогулки уже вошли у них в привычку. Сашка всегда радовался возможности побыть со своим новым товарищем. И Александр Иванович чувствовал, что мальчик нуждается в нем, ему не хватает любви, тепла, простого человеческого участия, словом, всего того, что нужно любому ребенку.

Сегодняшний день выдался на редкость промозглым, и Сашка стал мерзнуть, едва они отошли от поселка. Однако пожаловаться на холод он не решался, так как боялся, что тогда их прогулка вовсе не состоится и ему придется вернуться к тетке, а уж этого ему совсем не хотелось. Поэтому Сашка упорно продолжал идти рядом с Александром Ивановичем, стараясь не показывать вида, что замерз.

Между тем погода совсем испортилась, стало еще холоднее. Сашка уже не чувствовал ног в своих больших, не по размеру ботинках. Намотанный на шею старый платок не спасал мальчика от порывов ледяного ветра.

Александр Иванович, поняв это, быстро снял куртку и стал стаскивать с себя свитер.

— Держи, — сказал он Сашке. — Надевай, а то совсем замерз!

— Что вы, дяденька… — попытался сопротивляться Сашка. — Не надо…

— Надо. Надевай и пошли скорей, я тебя горячим чаем напою.

Они повернули назад и быстрым шагом направились к монастырю. Возвращаться было решено короткой дорогой, так что уже совсем скоро они оказались возле ворот.

В трапезной никого не было. На длинном деревянном столе, за которым обычно сидели монахи, стоял большой самовар. Подойдя к нему, Александр Иванович потрогал рукой круглый латунный бок и довольно улыбнулся — самовар был горячим.

Пока Сашка отогревался чаем, Александр Иванович сходил в соседнее помещение, где стояла огромная печь, и принес оставшиеся от обеда хлеб и сваренную в чугуне кашу.

Тем временем непогода на улице не на шутку разгулялась. Ветер жалобно поскуливал, словно просил впустить его погреться. Но никто его не слушал, и тогда в бессильной злобе он набрасывался на все, что попадалось на пути. Гнулись от его порывов верхушки вековых елей. Привязанные возле берега лодки подскакивали на волнах. На землю сыпалась с неба колючая белая крупа. Наступало время долгой северной зимы…

А в монастырской трапезной было тепло и уютно. От еды и горячего чая Сашку совсем разморило. Глаза его сами собой стали закрываться, и он, склонив голову на плечо сидящего рядом Александра Ивановича, заснул.

Осторожно, стараясь не разбудить ребенка, Александр Иванович перенес его на лавку и заботливо укрыл своей курткой…

…Прошло два месяца.

Подходил к концу Рождественский пост, монастырь готовился встретить светлый праздник Рождества Христова.

Теперь, когда все вокруг до самой весны было спрятано под толстым слоя снега, жизнь монахов была сосредоточена за высокими стенами монастыря. Редко когда можно было встретить кого-нибудь выходящим из высоких монастырских ворот. Шла спокойная, размеренная жизнь за чтением духовных книг, молитвами… Один день незаметно сменялся другим.

Зимой работы было меньше, и Александр Иванович очень обрадовался, когда ему поручили помочь разобрать книги в монастырской библиотеке. Часть из них, находясь в неотапливаемом помещении, отсырела и кое-где пошла плесенью. Эти книги в первую очередь нужно было просушить, некоторые подклеить, а уж потом ставить на полки.

Как-то раз, спеша после службы в библиотеку, Александр Иванович увидел сидящего на скамье в коридоре молодого монаха. В руках у него был кусок картона, и он озабоченно водил по нему карандашом. Заинтересовавшись, Александр Иванович подошел ближе.

— Неправильно, — сказал он, постояв возле несколько минут.

Монах поднял глаза и удивленно посмотрел на Шубина.

— Вот здесь, — начал объяснять тот, — у вас неправильно показана тень. Если свет падает отсюда, то тень должна быть немного смещена влево.

Александр Иванович дал еще несколько советов. Увлекшись, он взял карандаш и стал наглядно показывать то, что он объяснял на словах. Рука его двигалась уверенно, линии получались прямыми и четкими. Монах внимательно следил за всем, что происходило, и если задавал какой-нибудь вопрос, то сразу же получал на него исчерпывающий ответ.

Внезапно Шубин остановился, удивившись самому себе. Но страх перед рисованием, который вот уже столько времени жил у него внутри, куда-то исчез. Видя, что Александр Иванович замолчал, монах решил, что тому больше нечего добавить. Поблагодарив за учение, монах встал, поклонился и, взяв с собой рисунок, ушел. А потрясенный Александр Иванович все еще крепко держал в руке карандаш, не в силах сдвинуться с места…

Во время вечерней службы он горячо молился. Это была совершенно особенная молитва, идущая из самой глубины сердца и вызвавшая поток горячих, очищающих душу слез.

Выйдя из храма во двор, Александр Иванович пошел по протоптанной дорожке прямо к воротам. Ветер обдувал его разгоряченное лицо, трепал полы расстегнутой куртки. Не обращая на это внимания, Александр Иванович быстро шел вперед.

Высоко над ним, в черной пустоте неба светились холодным блеском звезды. Тропинка то шла ровно, то поднималась в гору.

Александр Иванович почувствовал, как его тело вдруг стало легким, почти невесомым. Казалось, стоит только чуть оттолкнуться и тогда он, подхваченный ветром, а быть может, и сам ставший ветром, полетит над этой древней, заснеженной землей…

Тропинка кончилась. Дальше ровным полотном лежало снежное поле. Остановившись, Шубин оглянулся. На фоне блестящего, отливающего синевой снега темнели очертания монастыря.

Северный ветер обжигал лицо, а он все стоял, глядя на высокие древние стены и повторяя: «Спасибо, Господи, что не оставил, обратил пречистый взор свой на неразумного раба своего!..»

 

Глава 28

Весна в этом году была ранняя. От дружного таяния снегов дороги быстро размылись и пройти по ним можно было с большим трудом.

Серое небо, голая земля, кое-где покрытая пятнами жухлой травы, — все это представляло собой довольно унылое зрелище. Моросящий дождь дополнял картину. Казалось, что это и не весна вовсе, а самая настоящая поздняя осень. Да и плывущие низко тучи словно грозились засыпать все вокруг снегом.

Стоял конец марта. О Сашкином дне рождения Александр Иванович узнал за два дня и теперь ломал голову, чего бы подарить мальчику. Единственной приличной вещью в его гардеробе был когда-то теплый, еще ни разу не надеванный шерстяной шарф, но уже подаренный тому же Сашке на Новый год. Других подарков у художника не было. Впрочем, неожиданно у него появилась идея…

После службы он взял карандаш, несколько чистых листов бумаги и, уединившись в монастырской библиотеке, принялся за работу.

Легко и непринужденно скользил по бумаге карандаш, совсем как в былые времена, и Александр Иванович почувствовал, как истосковалось сердце по любимому делу. Не было больше ни парализующего страха, ни былой скованности движений — одно лишь вдохновение владело всем его существом.

— Хорошо получается, — раздался за его спиной спокойный голос.

Александр Иванович обернулся. Настоятель монастыря отец Андрей внимательно изучал рисунок.

— Вы так тихо подошли, батюшка, что я вас совсем не слышал, — растерянно произнес Александр Иванович.

— Увлечены были своей работой, — улыбнулся настоятель.

— Да, так… — признался он, пытаясь спрятать рисунок.

— Напрасно вы так, хорошая работа, — похвалил отец Андрей. — За такую не стыдно.

Оба замолчали. Сквозь высокое узкое оконце слабо светило весеннее солнце, то появляясь, то исчезая в проплывающих по небу облаках. Александр Иванович думал о своей прошлой жизни и, может быть, впервые за последнее время — без страха и отвращения. Эта неожиданная похвала настоятеля была очень приятна и напомнила ему далекие годы юности, когда он, будучи студентом, получал похвалы от своих преподавателей. Увлекшись воспоминаниями, Александр Иванович позабыл и о стоящем рядом с ним настоятеле, и о своем рисунке, да и вообще обо всем на свете. Мысли отца Андрея, казалось, тоже были где-то далеко. Он стоял, подняв глаза к небу и едва заметно перебирая пальцами стертые от времени четки. Потом он перевел взгляд на Александра Ивановича и несколько минут внимательно разглядывал его.

— Вам надо возвращаться в мир, — наконец сказал он.

— Как это? — от неожиданности Александр Иванович растерялся. — Я не могу…

— Бог милостив, — ответил отец Андрей. — Проси, чадо, чтобы Он сил тебе дал. Бог милостив…

…Проснувшись в то утро, Вера долго лежала в постели. Сон, приснившийся ей этой ночью, был необычен и сильно отличался от тех душных ночных кошмаров, которые преследовали ее постоянно с тех пор, как из ее жизни ушел муж. Это же сновидение было иным, и Вера всеми силами старалась подольше сохранить пришедшее к ней ощущение безграничного блаженства. Из груди словно вытащили давно засевшую там занозу, отчего сразу стало легче дышать.

Во сне она видела саму себя, одетую в белые полупрозрачные одежды. В огромном зале с начищенным до блеска паркетом она легко скользила под звуки нежного вальса. Закрыв глаза, она отдалась во власть волшебной музыки, ей казалось, что она парит, не чувствуя пола. Дирижер и оркестр были абсолютно невидимы, но движения одинокой танцовщицы были удивительно гармоничны. Когда Вера открыла глаза, в ушах еще продолжала звучать эта необыкновенная музыка.

Все еще находясь под впечатлением сна, Вера нехотя поднялась и стала одеваться.

Что бы это значило? Будучи не в силах найти самостоятельного объяснения диковинному сну, Вера решила за завтраком спросить об этом мудрую Анну Егоровну.

Та молча выслушала Веру, а потом хмуро сказала:

— Вот что: сходила бы ты в церковь! Послушай меня, старую — я дело говорю…

— Но…

— Нет, ты сходи, — не слушая хозяйку, все твердила старушка до тех пор, пока Вера, наконец, не подалась на уговоры и не стала собираться…

День был будний, непраздничный, поэтому народу в церкви было немного. К самому началу службы Вера опоздала. В светлом цветастом платочке, выданном ей заботливой Анной Егоровной, она стояла немного в стороне от всех, крепко сжав в левой руке купленные свечки.

Первое время Вера чувствовала себя немного неловко, стеснялась стоявших рядом прихожан и церковных служек, но, заметив, что никто не обращает на нее внимания, успокоилась. Слова, произносимые священником по-церковнославянски, были трудны для понимания, но Вера все же внимательно следила за ходом службы. Словно пересохшая от жары губка, впитывала она все происходящее вокруг нее и, странное дело, как-то незаметно стала стихать ставшая уже привычной боль в сердце, пока совсем не исчезла. А когда запели на клиросе, то Вера уже не смогла сдержать слез, настолько чисто и проникновенно звучали в тот момент их голоса, что, казалось, они доходят прямо до неба…

Очнувшись, она увидела, что от горячего тепла ее ладони свечки стали таять. Уже не чувствуя стеснения, Вера подходила к иконам и ставила свечи в тяжелые блестящие подсвечники. Слезы все текли и текли, и словно в пелене, проплывали перед женщиной лики святых…

Когда служба закончилась, прихожане стали расходиться. Выйдя вместе со всеми на улицу, Вера оглянулась, где бы можно было присесть и немного отдохнуть. Сев на стоящую возле церкви лавочку, она почувствовала, как болят ноги. Но, несмотря на усталость, Вера ощущала какую-то непонятную перемену в себе. Вместо боли и отчаяния, непонятно откуда вдруг взявшиеся покой и уверенность наполняли теперь все ее существо, а иссушающая душу тоска сменилась надеждой. От этого неожиданного и приятного открытия Вера весело рассмеялась и тут же, смутившись своего порыва, быстро огляделась, не заметил ли кто, но рядом никого не было…

…Солнечные лучи отразились в стоящей на тумбочке вазе с цветами и, преломившись в ней, раскрасили все вокруг разноцветными пятнами, словно хотели придать хоть немного цвета скучным больничным стенам. Наташа лежала на кровати и читала. Лениво перелистывая страницы романа, она особо не вникала в текст. Гораздо больший интерес вызывали у нее висевшие над входной дверью часы. Стрелки на них показывали половину седьмого. Наташа перевела взгляд на окно. Лето… В этом году оно пришло в Москву немного раньше обычного и теперь радовало всех погожими, теплыми деньками. Однако даже это приятное обстоятельство не радовало Наташу. Отвернувшись от окна, она снова стала смотреть на циферблат. Как медленно идет время! От нетерпения она даже начала постукивать ногой по спинке кровати, как вдруг дверь распахнулась. В палату торопливо вошел Андрей, нагруженный какими-то пакетами и свертками. Радостно улыбнувшись, Наташа воскликнула:

— Андрюшенька, я думала, ты не придешь!

— Как это не приду? Что ты! — обнимая ее, ответил Андрей.

— Ну вдруг на операции задержишься или еще что…

— Все хорошо, я же здесь, — успокаивал он. — Ну, как ты сегодня? Как малыш? Шевелится?

— Сегодня что-то не особенно…

Андрей присел на краешек кровати и осторожно погладил рукой большой живот жены. В этом его движении было столько нежности и любви, что Наташа тут же почувствовала, как откликнулся на руки отца их ребенок.

— Ты побудешь со мной?

— Конечно! Мама передает тебе привет. И вот, посмотри — прислала тебе что-то… Майя, кстати, тоже звонила. Они там готовятся пока, закупают все. Причем в таких количествах, что скоро, я думаю, детские магазины просто опустеют…

Наташа, смеясь, стала разбирать принесенное мужем.

— Зачем мне в июле шерстяные носки?

— Это мама прислала, она думает — вдруг ты ночами мерзнешь? Вообще-то я и сам не знаю, что там есть еще… Вот здесь яблоки, а это печенье, что ты просила. Еще вот витамины, пей обязательно…

Пока Андрей складывал все в тумбочку, Наташа наблюдала за ним. За последние месяцы он очень изменился. Начиная с того дня, когда они узнали, что у них будет ребенок, все мысли Андрея сосредоточились исключительно на предстоящем событии.

— Андрюша, оставь сумки, лучше просто посиди со мной, — попросила Наташа.

— Хорошо, давай поговорим о чем-нибудь.

Присев на постель, Андрей обнял Наташу. Понимая ее неспокойное состояние и понимая его причины, он старался сделать все, только чтобы она не чувствовала себя одинокой и не волновалась.

— Мне страшно, Андрюша… — тихо сказала Наташа.

— Все будет нормально, поверь мне! Помнишь, что я тебе однажды сказал? Это было в самом начале нашего знакомства: никогда и ничего не бойся, хорошо?

Наташа улыбнулась:

— Хорошо, не буду бояться.

— Вот и умница. Кстати, здесь душно, давай я открою окно. Тебе и малышу нужен свежий воздух.

В открытое настежь окно повеяло вечерней прохладой. Незаметно стемнело, машин на улице становилось все меньше. Андрей нагнулся и крепко поцеловал Наташу.

— Мне пора, уже поздно. Да и тебе надо отдыхать. Запомни: тебе сейчас как можно больше нужно отдыхать. Завтра я приеду.

— Да, конечно, поезжай. Маме привет передай, пусть не волнуется. И Майе позвони, хорошо?

— Хорошо. И помни — ничего не бойся. Да, вот что я еще хотел тебе сказать.

— Да?

— Между прочим, когда-то я здесь родился.

— Где — здесь? — не поняла Наташа и стала оглядываться по сторонам.

Андрей рассмеялся:

— Ну, не в этой палате, конечно. В этой больнице. Только много лет назад.

— Не может быть! — удивилась Наташа.

— Может, — заверил Андрей. — Спроси у мамы. Ну все. Мне пора.

— Я провожу тебя…

Андрей помог Наташе подняться с кровати, и они вместе вышли в коридор.

Проводив Андрея, Наташа вернулась в палату. Вдруг под окном раздался свист. Выглянув, она увидела Андрея, который стоял напротив и махал ей рукой. Она тоже помахала ему в ответ. Он подошел ближе, видно, хотел что-то сказать. В вечерней тишине она отчетливо услышала его слова:

— Я тебя люблю, слышишь? Я очень тебя люблю!

Поздно ночью Наташа проснулась. Резкая, тянущая боль, продлившись несколько секунд, вдруг пропала, чтобы вскоре повториться. В темноте она не сразу смогла найти кнопку вызова дежурной медсестры. А найдя, несколько раз с силой надавила.

Сонная сестра, войдя, включила свет. Ситуация была ясна — малыш хотел поскорей встретиться с мамой. И уже через несколько минут Наташа оказалась в залитой холодным светом ярких ламп операционной.

— Пожалуйста, позвоните мужу… — попросила она доктора.

— Не волнуйтесь, дорогая, ему уже позвонили.

Боль усилилась. Неожиданно белые кафельные стены больницы исчезли. «Что же это, где я», — думала Наташа. Странно, но вот она снова маленькая, приехала к морю и стоит на каком-то мостике над самой водой… Рядом отец… Солнце высоко… Жарко. Отец учит ее нырять, а она боится воды. Он говорит ей, что надо делать, и отходит от нее. Вот она уже одна стоит на мостике… Наташа прыгает вниз, с головой погружаясь в сине-зеленую морскую гладь, вот только вода почему-то горячая. Картинка мутная, ничего не видно, только на губах вкус соли. Наташа задыхается. Только бы не захлебнуться… Она выныривает и слышит голос отца, он заставляет ее дышать. Как жарко… Вода совсем не холодит. А нырять надо… И тогда Наташа снова погружается в это отвратительное горячее море. Снова пытается что-то разглядеть под водой и, ничего не видя, выныривает. И снова отец приказывает ей глубже дышать… Сил все меньше… Все повторяется опять. Зачем отец заставляет ее нырять? Наташа чувствует, что в этот раз она не выплывет, сил уже совсем нет… Вдруг где-то рядом заплакал ребенок. Откуда здесь ребенок? Чьи-то заботливые руки вытерли ей лицо. Сразу исчез этот противный соленый привкус с губ, стало намного легче. Наташа открыла глаза.

— Очнулась, голубка? Вот и хорошо, вот и славно… — Сестра еще раз промокнула ей лицо мокрой салфеткой. — Мальчик у тебя родился. Богатырь, весь в папу. Вот погляди-ка…

Крупные темно-серые, почти что черные глаза, казавшиеся огромными на маленьком личике, внимательно посмотрели на нее…

 

Эпилог

…По каменистому берегу вдоль моря, омывающего далекий северный остров, неторопливо шли трое — мужчина и женщина, держась за руки, а рядом с ними, то немного отставая, то забегая вперед, шел мальчик лет десяти. Его светлые волосы отливали золотом в лучах утреннего солнца. Порой маленькая компания останавливалась, вглядываясь в даль, туда, где тонкая полоска разделяла море и небо. Тогда женщина склоняла голову на плечо своего спутника и ласково обнимала его. И было видно, как ей в ответ мужчина улыбается спокойной, умиротворенной улыбкой. Постояв немного, они снова шли вперед…

Мужчина и женщина что-то рассказывали друг другу и все никак не могли наговориться, словно люди, которые долгое время не виделись и успели соскучиться. Порой они смеялись, и ветер уносил вдаль их счастливый смех…

Вот у самой кромки воды мужчина и женщина вновь остановились. Волны, накатывая, облизывали круглые камни, норовя дотронуться до их ног. Внезапно мужчина раскинул, словно крылья, руки и громко закричал. Закричал так, будто хотел, чтобы его услышал весь мир.

Эхо подхватило крик и унесло дальше. Еще несколько секунд слышались отзвуки, потом все смолкло. Мужчина, опустив руки, посмотрел на стоявших рядом с ним женщину и мальчика. Затем, не говоря ни слова, крепко обнял их. Если бы кто-нибудь случайно оказался рядом, то наверняка принял бы их за счастливую и дружную семью. Собственно, это так и было…

Но рядом — никого, кто мог бы их увидеть. Только кружившие в небе чайки удивленно поворачивали в их сторону свои круглые головы…