Итак, эгалитарные демократы, описав полный круг, пришли к тому состоянию, в котором они пребывали в конце XIX века, когда, не имея своей партии, им приходилось лоббировать политические элиты других партий? Нет, потому что мы описываем не круг, а параболу. Двигаясь по ее траектории, мы пришли в новую точку, имея в багаже историю организационного строительства и достижений, которую нельзя разбазаривать. Двойственность этой ситуации диктует нам, видимо, противоречивые уроки. Во-первых, необходимо не оставаться глухими к потенциалу новых движений — пусть даже поначалу их бывает трудно понять, но они могут быть носителями жизненной силы будущей демократии. Во-вторых, необходимо лоббировать традиционные и новые организации, потому что лоббирование — это главный механизм постдемократической политики. Даже если интересы, отстаиваемые эгалитаристами, всегда слабее, чем интересы крупных корпораций, отказ от лоббирования не прибавит им силы. В-третьих, нужно участвовать в работе партий, не стесняясь критиковать их и выдвигать свои условия, потому что в способности проводить эгалитарную политику с партиями не сравнится ни один из их постдемократических суррогатов.
Однако при этом мы знаем, что любые цивилизованные демократические дискуссии по многим стоящим перед нами серьезным вопросам будут затоптаны глобальными компаниями с их заявлениями о том, что они не смогут прибыльно работать, если не освободить их от надзора и соблюдения требований социального обеспечения и перераспределения. К тому же самому сводилось главное бремя политической позиции капитализма в XIX — начале XX века. Он был вынужден пойти на шаг, который в ретроспективе представляется временным компромиссом между всевозможными факторами, такими как его собственная неспособность обеспечить долговременную экономическую стабильность; неуправляемое насилие, к которому порой приводили его собственные заигрывания с фашизмом и конфронтация с коммунизмом; по большей части ненасильственное, но все равно пагубное противостояние с профсоюзами; полная неэффективность оставленной без присмотра социальной инфраструктуры; растущая привлекательность социал-демократических партий и политических альтернатив.
Насколько существенное место в этом сложном уравнении занимали реальные и гипотетические хаос и разрушения? Невозможно делать вид, будто они не играли никакой роли. И социальный компромисс середины XIX века, и связанный с ним период относительно максимальной демократии, сами по себе будучи воплощением мира и порядка, были выкованы в ходе процесса, нередко сопровождавшегося кровопролитием. Необходимо не забывать об этом, когда мы осуждаем антиглобалистов за их склонность к насилию, за их анархизм и неспособность предложить какую-либо серьезную альтернативу капиталистической экономике. Мы должны задаться вопросом: сможет ли что-нибудь, помимо масштабной эскалации реально разрушительных действий подобного рода, создать достаточную угрозу прибылям глобального капитала для того, чтобы посадить его представителей за стол переговоров и положить конец детскому рабству и прочим формам насильственного труда, загрязнению среды, реально разрушающему нашу атмосферу, хищническому расходованию невозобновляемых ресурсов, колоссальному и растущему материальному неравенству между странами и внутри самих стран? Вот те проблемы, которые в первую очередь грозят здоровью современной демократии.