3 июня 1941 года генерал Гальдер записал в дневнике:
«Беседа Сталина с финским посланником (Хайниненом), во время которой Сталин подчеркнул желание поддерживать с Финляндией добрососедские отношения. Предложено финнам 20 тыс. тонн зерна».
Посланником в СССР был тогда Паасикиви, а П. Ю. Хюннинен его лишь временно заменял. Но, исказив фамилию Хюннинена, всё остальное Гальдер записал верно. Колхозное зерновое хозяйство СССР уже прочно укрепилось, а к началу июня стало ясно, что удачный год обещает небывалый для России урожай. Так что поделиться с добрыми соседями нам в 41-м году было чем.
А вот янки делиться с кем-либо чем-либо склонны не были. Более того — они не желали отдавать ценности, им не принадлежащие, даже законным хозяевам этих ценностей. И 14 июня 1941 года Рузвельт подписал указ о замораживании в США авуаров Германии и Италии. Через два дня, 16 июня, он потребовал от Германии закрытия всех ее консульств в США. Это ещё не было объявлением войны, но Америка быстро выходила из режима даже «фигового» нейтралитета.
А жизнь шла.
18 июня 1941 года в Анкаре многоопытный Фридрих фон Папен, посол Германии, и не менее опытный турецкий министр иностранных дел Шюкрю Сараджоглу подписали германо-турецкий договор о территориальной неприкосновенности и дружбе. Стороны обязывались не принимать мер, прямо или косвенно направленных друг против друга.
Почти два года назад, 19 октября 1939 года, тот же Сараджоглу заключил в той же Анкаре сроком на 15 лет фактически союзный договор о взаимной помощи с Англией и Францией. Договор предусматривал англо-французскую помощь Турции в случае агрессии против нее, но также — помощь со стороны Турции в случае акта агрессии европейской державы, приведшего в зоне Средиземного моря к войне, в которую будут вовлечены Франция и Англия.
С учётом того, что обе последние державы в декларациях от 13 апреля 1939 года дали гарантии неприкосновенности Греции и Румынии, Турция должна была помочь Греции после вторжения в неё Германии. Но — не помогла. Вообще-то, тут был нюанс: немцы вторглись в Грецию только после того, как англичане вошли в Грецию сами — до агрессии Германии. Правда, против греков первой начала агрессию союзница рейха Италия, но и против Италии Турция не выступила.
Был и ещё один нюанс: тройственный договор 1939 года после капитуляции Франции в 1940 году имел, вообще-то, сомнительную правовую базу — договаривалась-то Турция с двумя державами, в расчете на их совместную поддержку в случае чего… А от Франции теперь ожидать помощи не приходилось. Да и о какой Франции надо было вести речь? На территории Франции имелось достаточно легитимное прогерманское правительство маршала Петэна в Виши. А вне её была «Свободная Франция» де Голля со статусом неопределённым.
Однако турки — на всякий случай — добились в договоре Папена — Сараджоглу оговорки о том, что «этот договор будет уважать нынешние обязательства обеих стран».
19 июня 1941 года посол Турции в Москве Актай попросился на прием к Молотову и заявил, что, хотя в наши дни радио делает все новости известными очень быстро, он лично имеет честь сообщить о подписании германо-турецкого договора.
— Я надеюсь, господин Молотов, вы учтете, что положение Турции в последнее время было довольно затруднительно — мы со всех сторон окружены огнём… Но мы хотим сохранить нынешнее положение мира и спокойствия в стране.
— То есть вы будете придерживаться политики нейтралитета?
— Да… Но Турция остается союзницей Англии и не предпримет никаких действий, направленных против Англии… Наши отношения с ней, как и прежде, остаются весьма дружественными и искренними…
Молотов кивнул и холодно бросил:
— Понятно…
Видя такую реакцию, Актай с некоторой тревогой в голосе вопросил:
— Могу ли я считать, что наша позиция производит хорошее впечатление на соседние страны?
— Можете… Думаю, ваш договор будет встречен положительно, поскольку обеспечивает вам мир… У Советского Союза нет оснований для беспокойства…
Актай откланялся. Но по всему было видно, что турецкая верхушка готова на что угодно при условии, что её оставят в стороне. Хотя фактор Турции мог стать в перспективе немаловажным, особенно при довооружении турецкой армии современным оружием.
* * *
А 21 ИЮНЯ 1941 года в три часа дня фюрер, одетый в белые рубашку и брюки из тончайшего льна, сидел в шезлонге и задумчиво смотрел на зеленоватые воды Чёрного моря. Где-то там, по правую руку, была белокаменная столица русского флота Севастополь. Сегодня утром он видел ее вначале с воздуха, а потом — лишь с моря, когда лидер «Москва» с ним на борту проходил длинной, глубоко уходящей в глубь берега бухтой, увозя Гитлера в субтропический Крым, в Форос, в зону ярких, игрушечных с виду курортных поселков. Все здесь было веселым, ослепительно белым под ярким, мирным летним солнцем.
Рядом с Гитлером сидел один из заместителей Сталина — Иван Тевосян, хорошо знающий немецкий язык. К великому удовольствию фюрера, он рассказывал ему о том, как его, металлурга Тевосяна, получившего во время стажировки у Круппа прозвище «Шварц Иван» — за темные волосы, уговаривали остаться на крупповских заводах и даже сватали роскошную блондинку.
Тевосян сопровождал Гитлера, которого Сталин уговорил хотя бы краем глаза посмотреть на Крым, Воронцовский дворец и Севастополь. До этого германский канцлер увидел Ленинград в очаровании белой ночи, Эрмитаж, Неву, Петергоф и не смог отказать себе ещё в одном удовольствии… Да и Севастополь его интересовал. Время, однако, поджимало, и Гитлер решил лететь в Крым самолётом. Несмотря на привычку к полётам над Германией, полёт через Россию ошеломил его. Он оказался событием сам по себе и совершенно не походил на германский, на европейский полёт над чересполосицей полей и муравейниками островерхих городков.
В этот, уже третий, приезд в Россию фюрера охватило ощущение окончательного, решающего поворота в его судьбе. Он уже давно и привычно не отделял себя от судьбы Германии. Значит, это был окончательный поворот и для Германии. Пакт с русскими, подписанный два года назад в Москве Риббентропом, изменил уже многое, тем более что в Третьем рейхе ещё по наследству от Второго рейха Вильгельма Первого осталось немало сторонников концепции Бисмарка: с Россией не воевать, а уж тем более — не воевать на два фронта. Поэтому Пакт далеко не все воспринимали как тактический ход. Были и такие, которые хотели бы его закрепления. Он же все это время колебался… Все его существо противилось искренней и долгой дружбе с Россией коммунистической. Но чем больше он знакомился с этими русскими в их собственной стране, тем более понимал, что недочеловеками тут и не пахнет.
Но от стандартного европейца русские отличались сильно. Там, в Европе, где бы то ни было — от венского кафе до салона мадам Эрны Гафштенгль или залов Мюнхенской конференции — театральность поведения окружающих представлялась не только нормальной, но и единственно возможной линией поведения для любого, кто занимает сколько-нибудь видное общественное положение. Играли не только звезды театра и кино, не только светские красавицы и совсем уж ослепительные красавицы полусвета. Играли финансисты и политики, играл Муссолини, играли Даладье и Чемберлен… Играли толстый Герман и даже немногословный Борман.
Соответственно, играл и сам фюрер.
А в России он наблюдал за генералами, министрами — называвшимися здесь «наркомами», за крупными инженерами, и все они были лишены какой-либо позы. Все были тем, кем были… Общение нижестоящих с вышестоящими напоминало лучшие прусские образцы, но в самой этой четкости было не желание угодить, а сознание важности исполняемого дела… Эти люди не пытались изображать фальшивую восторженность. Они были вежливы, но сдержанны. Зато в них — даже в офицерах безопасности, — было видно искреннее желание понять: кто же приехал к ним сейчас и ездит по стране? Враг, прикинувшийся другом, или бывший враг, решивший стать если не другом, то партнером?
И всё чаще внутренние реакции фюрера начинали удивлять его самого. Они становились все более простыми и человеческими. Возможно, этому помогала и мысль о Еве. И он оказывался во власти эмоциональных впечатлений — таких важных для него в его последующих рационалистических действиях. Простота и сердечность русских влияли благотворно, и эти потоки природной простоты, окружавшие его здесь, размывали настороженность всей его предыдущей жизни. Взамен же приходило понимание необратимости поворота.
* * *
ГЛАВНЫМ же впечатлением и результатом был разговор со Сталиным. О делах они говорили всего раз, но этого раза хватило на всё… И фюрер теперь не жалел, что согласился вновь приехать в Москву.
С русской стороны переводил все тот же импозантный генерал Игнатьев — бывший граф, царский военный дипломат, а сейчас — высший офицер РККА… В уютном зальце на кунцевской даче сидели, кроме Сталина, Гитлера и переводчиков, лишь Молотов и Риббентроп.
— Господин Гитлер, — говорил Сталин, — Вячеслав Молотов в Берлине уклонился от прямого ответа на ваш прямой вопрос о том, вступим ли мы в войну с Англией в следующем году… Но я сразу отвечу вам: «Да!»
Гитлер к такому ответу был готов, но явственно вздрогнул.
А Сталин продолжал:
— Когда-то Ленин говорил, что мы американских капиталистов не тронем, лишь бы они нас не трогали… Но в Америке нас долгое время просто не замечали. И я не исключаю, что Североамериканские Штаты решились на наше признание в 1933 году в расчёте на то, что со временем мы станем их, как вы говорите, антинемецкой шпагой в Европе в дополнение к их уже традиционной британской шпаге…
— Тонкая мысль, — заметил фюрер.
— Так вот, ничего, как видите, у САСШ из этого не вышло… И они теперь сами спешно вооружаются. За год выпуск военной продукции в Америке вырос почти в девять раз. И растёт… Там огромное внимание уделяют авиации и флоту. В САСШ сейчас только сборочных авиазаводов более 70… И большая часть мировой добычи нефти приходится на англо-американские страны. Америка богата и могуча. И уже сейчас сильна в воздухе и на море…
В тишине загородного дома звучали лишь два голоса — глуховатый сталинский и хорошо поставленный, певческого класса баритон Игнатьева. Остальные напряженно и заинтересованно слушали, ловя каждое слово.
— Рузвельт утверждает, — говорил Сталин, — что все военные приготовления Америки направлены исключительно против стран «оси», против Адольфа Гитлера. При этом как бы в скобках подразумевается, что Россию в этот круг Запад не включает. Это — приманка для нас… Но мы понимаем, что, разгромив Германию… — Тут Гитлер недовольно шевельнулся, и Сталин успокоил его: — Я беру это лишь в качестве допущения… Так вот, после этого англосаксы обязательно ударят по нас… Даже если бы мы оказались их союзниками — я это тоже говорю лишь в качестве допущения, — как только бы мы помогли им разгромить вас, они тут же начали бы борьбу за уничтожение нас. Скажу прямо: они вас не любят, господин Гитлер, а нас — ненавидят. И уже очень давно…
Сталин умолк, обвел всех взглядом и закончил:
— Вот почему мы сейчас с вами и будем с вами до конца. То есть — до победы вначале в Европе, а затем — и в масштабах планеты…
После долгой паузы фюрер начал сам:
— Герр Сталин, герр Молотов! Я ошеломлен вашей откровенностью и рад вашей решимости. А ваше обещание открыто поддержать нас в сорок втором году меня окрыляет. Но, очевидно, у вас есть конкретные идеи и предложения, основанные на той принципиальной базе, которую изложил герр Сталин, не так ли?
— Так, — согласился Сталин. — И вот как мы всё это видим… Англия сильна на море. Америка — то же. Уже сейчас Америка имеет 15 линкоров, 7 авианосцев, 18 тяжелых крейсеров, 19 легких крейсеров, 168 эсминцев и более сотни подлодок, не считая сотен вспомогательных судов… Армада… Но…
Гитлер вскинул голову, а Сталин улыбнулся:
— Но эта всевозрастающая армада вынуждена рассматривать как операционную зону всю планету, а не только сферы активности стран «оси»… Янки уже сейчас грабят весь мир, и нигде в мире их не любят — кроме Англии, которая тоже грабит весь мир и которую тоже нигде не любят. И это в общем балансе сил — плюс нам… Но это плюс лишь в том случае, если мы будем выступать перед всем миром не как новые его хозяева, а как старшие союзники в борьбе против англосаксов и мировой, как вы говорите, плутократии…
Гитлер задумчиво слушал.
— Америка умеет работать. Но янки внутренне слабы даже у себя, потому что их богатство имеет не только трудовое происхождение, но и грабительское… И если мы будем постепенно сужать их базу внешней сырьевой эксплуатации, янки получат ряд внутренних проблем… Тем более что в Америке немало немцев и итальянцев… Но это всё — дело не сегодняшнего дня, а завтрашнего. Сегодняшняя проблема — Англия… Мы ещё не отмобилизованы и не готовы к наступательной войне. Мы её и не хотим, но рано или поздно выступить против англосаксов нас вынуждают сами англосаксы. Так что тут Россия и Германия — естественные союзники. Но вы уже отмобилизованы… Не без нашей помощи в Африке вы уже добились определённых успехов, а теперь можете вообще добиться решающего перелома и победы, но пока не в деле вторжения, а в деле решительного ослабления Англии в её уязвимых местах — на Востоке.
Фюрер молча кивнул в знак согласия, и вновь послышался глуховатый спокойный голос Сталина:
— Английский флот на Средиземном море силён, германский — слаб, а одному итальянскому побить англичан на море не под силу… Но с вашей воздушной поддержкой, это возможно. И особенно это реально, если вы, — тут Сталин взглянул фюреру в глаза, — займете Мальту и Гибралтар…
— Каудильо боится… — начал фюрер.
— Да, понимаю… Но сейчас он должен увидеть, что ситуация меняется резко. Вот почему я так просил, чтобы вы вновь приехали в Москву… Ведь сейчас во всех столицах мира — и дружественных, и нейтральных, и недружественных, среди политиков, военных, финансистов и промышленников поднялся подлинный переполох! Мы с вами, господин Гитлер, за последние месяцы и так уже привели их в возбуждение. Но после этих наших бесед, если мы примем соответствующие решения и объявим о некоторых из них, если на территории СССР будут размещены по соглашению ваши танковые дивизии, у Франко может возникнуть и иной взгляд на вещи… А если вы оседлаете Гибралтар и Мальту завтра, то Суэц вы оседлаете послезавтра. А с ним — и нефтепромыслы всего Ближнего Востока… Уничтожать их ни англичане, ни американцы не станут… Это ведь, — Сталин презрительно усмехнулся, — их священная частная собственность… И тогда нефтяной баланс существенно поправится в вашу пользу. При этом с Ираком и Ираном вы и мы ведем политику на общей платформе, а мы также поможем французам-«вишистам» в Ливане и Сирии оружием и материалами — уже сейчас. Возможно — через Турцию. Ведь у нас с правительством в Виши есть дипломатические отношения, а у турок есть формальный договор с Францией 1939 года, который сегодня можно рассматривать по-разному…
Гитлер молчал и думал.
Думал и молчал.
Сталин рисовал картину, с одной стороны, почти фантастическую, а с другой… А с другой, замысел ведь примерно таким и был. Другое дело, что при его исполнении возникли нарастающие осложнения, поставившие под вопрос весь замысел. Но теперь-то, при союзной России, его можно реализовать! У рейха действительно огромные силы — пока… Пока не вооружились янки. И эти силы не растрачены, ибо «Барбароссу» — пусть и по другим причинам — постигла судьба «Морского льва».
Хотя… Хотя теперь «Морской лев», желанный десант на Остров, может стать реальностью уже в ближней перспективе. Сталин прав, это можно сделать на следующий год, а в 1941 году решить иные проблемы в ходе операции… Как бы её назвать? Ну, скажем… Скажем — «Атлантида»… Да! Из глубины веков и легенд в реальность века войдет нечто новое и грандиозное, и мы поднимем его со дна океана нашими подлодками, погрузив взамен в океанские пучины мощь Британии.
Так думал фюрер, а Сталин говорил:
— Вам надо сделать это к концу лета, и во всяком случае — до поздней осени… Надо успеть до зимы подорвать способность Англии к сопротивлению, отвлечь Америку ударом Японии и летом 42-го общим нашим ударом разгромить непосредственно Англию и подорвать САСШ…
— Япония? Но она не решается на серьёзные действия… — возразил фюрер.
— Что же, мы должны вместе убедить её… Но я надеюсь, что вы поможете нам нажать на Японию также в вопросе о возврате Северного Сахалина и продаже северной части Курил…
— Я подумаю, — бросил фюрер и перевёл разговор: — А что нам делать с Турцией?
— То, что будет в наших общих интересах… То есть пока её не надо пугать, а там она будет с нами постольку, поскольку мы будем усиливаться, а Англия — слабеть… Вы уже знаете, что мы пригласили в Севастополь господина Муссолини?
— Да, дуче мне сообщил, а затем это подтвердил Риббентропу и господин Деканозов.
— А вы знаете, как господин Муссолини хочет прибыть к нам?
— Знаю… На «Литторио», хотя это пока большая тайна.
— Да… Но когда он уже выйдет в море, послы СССР и Италии обратятся к Сараджоглу со срочным запросом на проход Проливов… Уверен, что турки нам в общей просьбе не откажут. И это будет лишь началом…
Гитлер был явно доволен и не скрывал этого:
— Герр Сталин! Думаю, все, что я услышал, разумно… По моем возвращении мы всё просчитаем, потому что речь идёт о грандиозной многоходовой комбинации… А лучшим ответом будут наши действия на южном берегу Средиземного моря… Не скрою, что ваше предложение о гарантийной дислокации двух наших танковых дивизий очень интересно, и мы им, пожалуй, воспользуемся после того, как расширим зону безопасности до предлагаемых вами ста километров…
Сталин развел руками, подтверждая согласие. Подумал и предложил:
— Мы даже можем частично взять их на свой казённый кошт — пока они будут у нас, предположительно до лета следующего года.
— Тоже не откажемся…
— И ещё… Речь об этом уже заходила… Мы готовы резко увеличить вам поставки зерна в этом году.
— Это было бы очень кстати — в Бельгии и Франции нас донимают забастовками, причина которых — исключительно в нехватке продовольствия. Конечно, нередко эти забастовки организованы на деньги англичан, но исходный пункт — снабжение…
— Я об этом знаю, господин Гитлер… И как раз хотел затронуть подобную тему… Есть ещё одно дело, которое надо бы уладить…
— Что вы имеете в виду?
— Коминтерн пока ещё существует…
Фюрер не мог удержаться от соблазна уточнить:
— Пока?
— Да, пока… Мы не занимаемся экспортом революции. Но мы влиятельны в левых кругах мира, и по линии Коминтерна мы сделали все для того, чтобы в оккупированных вами на время войны странах и в Германии коммунисты не занимались саботажем.
— В Германии мы это чувствуем…
— Однако наши возможности, господин Гитлер, не безграничны. Имеются круги, которые нам сейчас непросто сдерживать… Думаю, нам тут надо смотреть на вещи честно и без обид — в общих интересах. И, думаю, не стоит раздражать народы, господин Гитлер, излишней жесткостью… Оставим её для тех, кто ввергает народы в войны.
Фюрер выслушивал русского премьера с выражением лица не то кислым, не то — каменным, а выслушав, стал размышлять, поджав губы. Сталин затронул-таки больное место… Вопросы внутренней политики и оккупационной политики — это, вообще-то, прерогатива рейха. Но и Сталина можно понять. А все, что было сказано до этого, — это всерьёз… Танковые дивизии будущего врага на свою землю не пускают.
И он коротко бросил:
— Я подумаю…
Сталин не спеша погладил усы и тоже коротко сказал:
— Хорошо… Пусть пока будет так.
Сказано было почти всё… И деловой разговор вскоре был закончен. Хозяева и гости перешли в столовую.
* * *
ГИТЛЕР вспоминал всё это, греясь на крымском солнце, а наутро он с русским заместителем Председателя Совнаркома вышел на русском лидере эсминцев опять в Севастополь. Гитлер редко бывал на море, а тем более — на южном в такую прекрасную пору. И он вполне оценил сдержанную яркость черноморских пейзажей, проплывавших по правому борту. Поросшие густым лесом склоны гор сменялись высокими и обрывистыми берегами. У мыса Феолент в глаза бросался треугольный обрыв темно-зеленого цвета, резко отличавшийся от ближайших скал с красноватой и серой окраской.
Лидер шёл средним ходом, и только когда командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, невысокий крепыш с наголо бритой головой, пригласил фюрера на мостик, скорость резко увеличилась. Но и три эскортных эсминца не отставали. Стало ясно: русские демонстрировали ходовые качества своих новых кораблей.
Матросы щеголяли белоснежной формой с синими отворотами воротников, украшенных тремя белыми полосками. Офицеры — тоже во всем белом, при кортиках и белых перчатках. Даже если рослых краснофлотцев отбирали специально для этого показательного похода, русскому флоту было чем гордиться. Уверенные, загорелые до черноты, атлетически сложенные, с зубами, производившими впечатление выданных в дополнение к форме, русские парни не напоминали молодежь Гитлерюгенда. В них не было утончённости, зато чувствовалось непоколебимое жизнелюбие. Выразительные лица германских юношей были раскованны, крупные же лица русских выражали силу и достоинство.
Гитлер поймал себя на мысли: «Да… Хорошо, что мои волчата не схватятся с этими медведями… Это могло бы окончиться плохо и для тех, и для этих…» И сразу пришла другая мысль: «Интересно — как они будут смотреться не в противоборстве, а в дополнении друг друга?»
Вдали возник Севастополь… В этих местах Англия, Франция и Сардиния когда-то обрели победу, но особой славы не нашли. Слава досталась русским.
Бухта распахивалась широко. Но, приближаясь, она сужалась, и Гитлеру показалось, что это и есть путь в Россию. Войти легко, выйти — непросто. И славы на этом пути много, да вся она — у русских.
Стоявший рядом на мостике Тевосян задумчиво, как бы про себя, произнес:
— Наш Аносов считал, что стальная пушка могла бы спасти Севастополь. Но в николаевской России, при Нессельроде и Канкрине, к нему не прислушались… Зато уроки Крымской войны учёл ваш Крупп.
— Да, — согласился Гитлер. — И благодаря стальной пушке Круппа мы победили французов под Седаном.
Намёк был прозрачным: вас французы здесь побили, а мы побили французов. Тевосян возражать не стал и даже подтвердил:
— В отличие от нас под Севастополем.
Потом прибавил:
— А царскому правительству пришлось покупать пушки у Круппа.
— Вот как? — удивился фюрер. — Это интересная деталь… Но вы говорите, герр Тевосян, Нессельроде, Канкрин… Это что — немцы?
— Немцы… Нессельроде, впрочем, наполовину еврей…
— Вам не кажется немного странным, что ваши, — Гитлер выделил это «ваши», — немцы России навредили, а наш Крупп ей помог?
Тевосян улыбнулся:
— Да, господин рейхсканцлер, русские немцы не всегда были полезны России. Была великая Екатерина, был и ничтожный Нессельроде… Я много думал над этим и твёрдо знаю одно: исторические судьбы Германии и России переплетены давно. Вопрос в том, как завязывать и развязывать эти узлы.
И, помолчав, прибавил:
— А делать хорошие стальные пушки мы потом научились и сами. Да и броню — тоже!
= = =
К вечеру фюрер со свитой был уже в поезде… Время не чувствовалось — и не только потому, что в дороге оно ощущается слабее. Его не хотелось узнавать, отсчитывать, измерять. И лишь по инерции Гитлер вяло поинтересовался у Шуленбурга, сопровождавшего его в Берлин:
— А какое у нас завтра число?
— Двадцать третье июня, — немного удивлённо ответил посол. — Как быстро время-то летит… Почти закончился июнь сорок первого года. Не верится, что завтра вы, мой фюрер, будете снова в Бергхофе.
* * *
ПРОШЁЛ месяц… И адмирал Октябрьский вышел на том же лидере «Москва» встречать «Литторио» с дуче на борту. Турки не обрадовались совместному запросу Москвы и Рима на его проход, но и запретить ничего не могли: в конце концов, могучий итальянский линкор в черноморских водах — это проблема русских, и если они сами приглашают итальянцев, то пусть сами и берут на себя ответственность.
«Москва» держала флаг Командующего Военно-морским флотом СССР, потому что встретить дуче в море Сталин поручил наркому ВМФ Кузнецову. Под синим небом, раскрашенным белоснежными облаками в цвета старого русского морского флага, Кузнецов и Октябрьский салютовали гостям и перешли на борт «Литторио», где Октябрьский сам взял на себя функции лоцмана. Кузнецов его подстраховывал, потому что знал подходы к Севастопольской бухте ещё со времён командования «Красным Кавказом» и «Червоной Украиной».
Вскоре на них стали надвигаться бухты, плоский срез далёких гор слева и тонкие колонны античных развалин справа. Муссолини стоял под ветром на палубе, рядом были Чиано, начальник Морского Генерального штаба адмирал Каваньяри, а мысль улетала туда, к городу, известному в Италии давно — со времен той Крымской войны, когда граф Кавур в надежде на поддержку в борьбе против Австрии ввязал Сардинию в англо-французскую войну против русских.
Да, когда-то здесь уже были итальянцы, петушиные перья берсальеров развевались над холмами Севастополя, и на этой земле осталось итальянское кладбище.
Линкор вошёл в бухту, и начались швартовые операции постановки на бочку. Гости же начали осматриваться… Вот сбегающие к морю марши белой лестницы и над ней — сдвоенная колоннада дорического ордера. А дальше, прямо в воде, стоит необычного вида памятник, и бритый наголо русский адмирал поясняет, что это — Памятник затопленным кораблям. Но почему затопленным? Памятники ставят победителям, оглашающим свои и чужие берега грохотом победных салютов! Дуче не выдерживает и говорит об этом адмиралу. И тот вдруг хитро улыбается и отвечает:
— В Севастополе, господин Муссолини, есть ещё один любимый русскими моряками памятник — капитан-лейтенанту Казарскому, командиру брига «Меркурий». Этот бриг отбился от превосходящего врага, а потом спасся бегством. На памятнике написано: «Потомству в пример».
Октябрьский на мгновение задумался, а потом убеждённо сказал:
— Иногда важнее не победить, а не сдаться!
И его маловыразительное скуластое лицо в один миг стало скульптурным.
* * *
СЕВАСТОПОЛЬ был прекрасен! И в этот солнечный — как по заказу — день в разгаре лета город напоминал об Италии. Однако русский Черноморский флот был невелик. Все во флагах расцвечивания, корабли были красивы — военные корабли всегда красивы, ибо предельно рациональны, но это был, конечно, не итальянский рейд в Таранто.
В парадном расчете стояли линкор «Парижская коммуна», крейсера «Красный Крым», «Красный Кавказ», «Червона Украина», «Ворошилов», лидеры «Харьков» и «Ташкент», десяток эсминцев, подлодки, торпедные катера, тральщики…
Кузнецов заметил взгляды гостей и счёл нужным заметить:
— Да, флот невелик… Но, во-первых, он у нас не единственный — морских театров хватает. Во-вторых, от царя нам богатого наследства не досталось — Николай всё лучшее утопил в Цусиме, а потом его ещё чёрт дёрнул и с Германией воевать… Что-то потом увели с собой белогвардейцы… — Нарком улыбнулся: — Но ничего — строимся помаленьку. Есть — где, есть и на что…
Он умолк, но тут же прибавил:
— А с лодками и авиацией у нас и сейчас уже не плохо.
Кузнецов говорил правду — на сотню с небольшим итальянских подлодок один наш Черноморский флот имел их 47 при 84 торпедных катерах и авиации в 625 самолетов, из которых половина была истребителями.
А на берегу дуче уже ждали Сталин, Молотов, Жданов в море белых форменок и море легких платьев загорелых севастополек…
Оркестры, цветы, улыбки…
В праздничный летний день хорош любой город, но как же хорош в праздник город русской славы Севастополь!
И уж как он красив в главный день флота! И особенно когда он впервые в своей жизни встречает главу иностранного государства!
Сталин знал, что делал, когда предлагал Государственному премьер-министр-секретарю Италии, военному и морскому министру, министру внутренних дел, министру авиации, командующему фашистской милицией и дуче итальянского народа Бенито Амилькаре Андреа Муссолини завязать личное знакомство именно здесь — в солнечном, праздничном и мирном Севастополе.
Адмиральский катер с дуче, Чиано, Каваньяри и Кузнецовым отвалил от «Литторио» и через пять минут подходил к широким ступеням Графской пристани. Вот уже шестовой матрос ухватился шестом за кромку причала, и дуче шагнул вперёд…
Перед ним был Сталин.
Он был в простом полотняном, тоже белоснежном — как все здесь, костюме. И он протягивал дуче руку со словами:
— Здравствуйте, господин Муссолини! Рад приветствовать вас на земле Советского Союза…