Хирургическая операция закончилась, и Григория отвезли в палату травматологии, где он самостоятельно, без помощи медсестёр сумел спуститься с каталки и перебраться на отведённую койку.

На минуту он закрыл глаза, проникаясь болевыми ощущениями в повреждённом колене. А когда разомкнул веки, увидел Анну, сидевшую рядом на стуле и внимательно всматривавшуюся ему в лицо. Его потрясла фатальная близость фиалковых глаз, в которых светилось неподдельное участие, смешанное с материнской добротой.

Григорий мгновенно забыл и об искалеченной ноге, и о других последствиях, вызванных тяжёлыми побоями. Появление девушки стало прекрасным лечащим средством. И в ушах звучало невесть откуда выплывшее слово «нареченная».

Им позволили побыть вместе не более десяти минут, но этого времени хватило, чтобы молодые люди почувствовали неудержимое влечение друг к другу. В последующие дни Смолецкая регулярно посещала своего любезного – до самой выписки.

Что греха таить, встреча с прелестной Анной в экстремальной сумятице ресторанного двора и мне ударила в голову. Я ведь брал её за ручку, когда выводил из того треклятого автомобиля, и соприкосновение с её пальчиками ещё долго жило во мне явственными волнующими осязаниями. А сладкая амбра, исходившая от её тела!..

Зиночка, светлые мысли о ней, встречи, задушевные разговоры, мечты о будущем – всё ушло и словно стёрлось из памяти. Я не чувствовал угрызений совести ещё и потому, что дочка Тимошиных сама дала достаточный повод для отчуждения.

Мои чувства полностью переключились на мадмуазель Смолецкую. Непреходящая грусть-тоска по несравненной чаровнице терзала меня всё сильнее, не исчезая ни на секунду. На этой почве начались головные боли и колики в области сердца.

Потянулись бессонные ночи. Грешен, каюсь, я считал, что именно мне Анна обязана освобождением из рук похитителей. А раз так, то должен же я получить какую-то фору перед другими претендентами на её благосклонность!

Но в глубинах сознания, конечно, жило понимание того, что в неменьшей степени она должна была испытывать расположение и к Григорию. В отличие от меня, он не обладал никакими преимуществами перед преступниками и всё равно вступил с ними в схватку. Без его вмешательства девушку непременно увезли бы чёрт знает куда, и неизвестно, чем бы всё закончилось. В любом случае не вышло бы ничего хорошего.

Вместе с тем ещё больше ей следовало сохранять признательность дону Кристобалю, поставившему её на ноги. Выходило, если хорошо поразмыслить, что перед всеми она была должница, и мы, трое мужчин, в данном случае выступали на равных.

Словом, образовался замкнутый романтический круг, из которого следовало найти выход.

Меня со Смолецкой сближало то, что оба мы были пациентами «доктора» Кристобаля. Нам было о чём поговорить, и мы нередко делились впечатлениями о прошлой и настоящей жизни. Я рассказывал, как отстаивал своё место под солнцем в подростковые годы. Как, услышав обращённое ко мне слово «уродина» или «Квазимодо», тут же бил в солнечное сплетение или по физиономии обидчика, даже если он был намного старше и на голову выше.

– И такие методы давали результаты? – немного ошеломлённо спрашивала мадмуазель Смолецкая.

– Случалось, меня избивали до полусмерти. Но я был неукротим и, придя в норму, снова был готов сразиться с кем угодно. Я мало ценил свою жизнь. С годами меня стали остерегаться.

– А сейчас вы её цените?

– Что – её?

– Жизнь, разумеется.

– Начал ценить. Оказывается, в ней есть немало интересного и привлекательного.

В глазах нашего мужского сообщества поначалу девушка вроде бы сохраняла абсолютный нейтралитет. И это позволило квартету стать одной компанией. Бывало, мы вместе выезжали на природу, ходили в кино и рестораны.

Выписавшись из больницы, Григорий долго ещё ковылял на костылях, а потом – с палочкой. Если бы не капсула Бурца, в которой он проводил ночь за ночью, вероятно, так и ходить бы ему с подпорками.

Спустя время, однако, я стал замечать, что нашему Гришеньке, как больному, девушка отдаёт некоторое предпочтение. Конечно, думал я, надо, надо морально поддерживать человека, нуждающегося в сочувствии. Я старался войти в положение и посему не очень ревновал. Мне казалось, что точно так же оценивает ситуацию и дон Кристобаль, но здесь я изрядно ошибался. Этому дону всё виделось совершенно в другом свете, неспроста он не спешил помочь раненому, чтобы ликвидировать его «преимущество», а ведь мог бы и, по-моему, только выиграл бы в глазах нашей любезной фрекен.

Меня, как самое слабое звено, попробовали выбить первым. Это было уже под занавес моей карьеры в качестве помощника главы города и вообще в конце всей нашей эпопеи.

Однажды, оставшись с Анной наедине, я начал было объясняться ей в своих чувствах.

– Ты мне очень симпатичен, – ответила она, одаривая меня участливым взглядом, – честное слово. Но понимаешь, какое дело… Я и Гриша… Разве ты не видишь, что между ним и мною? Лучше мы с тобой останемся только хорошими друзьями. И… у тебя ведь уже есть любовь. Я имею в виду Зину Тимошину. О вашей истории мне поведал дон Кристобаль. Ты ведь Зиночку не забыл, верно? Она такая милая, просто чудесная! Я видела её, когда она заходила в ночлежку для бездомных. Ну, в ту самую, что на днях открыл её отец.

Чёртов испанец! Сволочь! Специально настучал, чтобы избавиться от меня как от соперника. В тот момент я был поражён вероломством друга. Интересно, кем он там меня изобразил? Человеком, способным работать на два фронта? Я ещё не забыл, как он футболил мою голову! На мгновение всплыло и тут же исчезло злое желание отомстить негодяю.

– Странно как всё, – говорила между тем Анна, словно размышляя вслух. – Ещё вчера я никому не была нужна, а сегодня от бесчисленных мужских взглядов нет спасения. Хотя моя духовная сущность практически осталась прежней, изменилось лишь тело. Выходит, только оно этим мэнам и желательно.

Если моё чувство к несравненной прелестнице, в общем-то, походило на обычное заурядное влечение мужчины к женщине, какое нередко встречается в повседневной жизни, то дон Кристобаль дошёл до явственно различимого болезненного состояния. Сердечную рану его ещё больше растравляло то, что, благодаря своему необыкновенному чутью, он тонко проникался отношениями, развивавшимися между Анной и Григорием.

И всё же он продолжал надеяться. Тем более что наш «сладкий персик» по большей части оставался с ним бесконечно ласков.

Мне думается, что Смолецкая умышленно искушала его, подталкивая к не очень хорошему поступку по отношению к младшему Федотову. Меня же он попробовал дискредитировать в её глазах! Вот ей и хотелось, чтобы нечто подобное он выкинул и в адрес Федотова. Чтобы потом ему же показать всю низость его души. И сопоставить эту низость с возвышенностью третьего претендента.

Ещё Анну забавляло, как он, сильный мужчина, обладающий огромными в сравнении с обычным человеком возможностями, рядом с ней становился ручным, словно домашний котёнок. Иногда она позволяла ему целовать ей ручки, и в эти мгновения мой амиго словно возносился на седьмое небо. Ой, не зря сказано, что в любви теряют рассудок!

Короче, она сделала из нас настоящих дурачков, превратила, так сказать, в кисель всмятку. И это на фоне грандиознейших событий, не прекращавшихся в городе.