В полицию Дон не пошел. Отец стучал в дверь. Пытался разбудить. Дон только мычал в ответ. Он встал поздно, с тяжелой головой, ощущая слабость и тошноту.

Быстро молча позавтракал и поехал в университет. Вечер они договорились провести у Тер, и Дон едва дождался конца занятий.

Наконец они в машине, которая мчит их к пригородному дому Лонгов.

— Тер, у меня неприятность, — Дон старается говорить небрежно, даже весело, — какой-то неудачный период…

— Что еще стряслось? Опять кого-нибудь надо спасать? (Тер никак не хочет простить ему эту печальную историю.)

— Нет, спасать надо меня. — Дон усмехается. — Попытки, судя по твоим словам, делались, но неудачно.

— Что ты имеешь в виду?

— Меня вызывают в полицию. И именно в ведомство О'Кина.

— Не может быть! — Тер чуть не налетает на впереди идущую машину. — Мы же с Лилиан…

— Наверное, ее дочерних и твоих женских чар не хватило, чтобы убедить его. — Дону все трудней и трудней становится сохранять этот тон.

— А на когда? — спрашивает Тер.

— На сегодня утром…

— Что же они сказали?

— Я не пошел.

— Не пошел? Как ты мог! — взрывается Тер и неожиданно спокойным голосом добавляет: — Правильно сделал.

Теперь приходит очередь удивляться Дону:

— Ты считаешь, что правильно?

— Конечно. Есть время подумать, посоветоваться (о господи, и она о том же!). Сейчас приедем, и позвоню Лилиан. Хочешь, скажем папе? (Это тайная надежда Дона.)

— Не знаю, — мямлит он, — удобно ли его беспокоить такими мелочами…

— Мелочами? Для него мои дела не мелочь. А твои дела — это мои. — Теперь Тер настроена решительно, она прибавляет скорость. Губы сжаты в ниточку, над переносицей хмуринка.

Она помолчала.

— Между прочим, у отца был недавно разговор со мной. Он интересовался моим мнением — смог бы ты работать в его предприятии?

— Ну и что ты сказала? — Дон даже перестал дышать.

— Сказала, что ты был бы на месте в любом предприятии, на любом посту.

— А он?..

— Что он? Улыбнулся, похлопал меня по плечу.

— И все? — Дон был разочарован.

— И все. Он ведь никогда не скажет то, что хочешь от него услышать…

Они приезжают, когда господина Лонга нет еще дома, проходят к Тер. Не сняв плаща, она садится на угол стола и набирает номер Лилиан. Отвечают, что Лилиан будет поздно. Первая неудача. Тогда Тер зовет к телефону отца подруги. Он вернется только в понедельник. Неудача вторая.

Дон мрачнеет.

Тер куда-то исчезает. Появляется в сопровождении матери, которая несет поднос с печеньями собственного изготовления и чаем. Она тихо здоровается с Доном и неслышно исчезает.

Входит горничная. Докладывает;

— Господин Лонг прибыл.

— Спасибо, — говорит Тер и, обращаясь к Дону: — Дам ему прийти в себя и притащу сюда.

Через полчаса она уходит. Возвращается с отцом. Дон вскакивает. Господин Лонг, как всегда, улыбается, радушно жмет руку.

— Папа, мы опять к тебе за советом. Не везет нам. («Нам» означает, что Тер рассматривает дело, которое сейчас будет изложено, как свое.) Понимаешь, Дона вызывали в полицию.

— Ну? — Господин Лонг смеется. — Он побил стекла? Или не забросил мяч за взятку?

Дон вежливо улыбается. Тер хмурится.

— Я серьезно, папа. Видишь ли, тогда, помнишь, когда Дон выручал Рива, он с ним, сам понимаешь, не раз встречался. И кто-то видел их вместе в день убийства. Полиция прицепилась, хочет его допрашивать.

Господин Лонг становится серьезным:

— Куда тебя вызывали?

— В отдел борьбы с наркотиками. К старшему инспектору. Сегодня утром. Но я проспал.

— Проспал? — Господин Лонг вскидывает брови. — Молодец. Значит, у тебя крепкие нервы и спокойная совесть. Второе в данном случае важнее. Что вы делали вместе? — неожиданно спрашивает он и смотрит на Дона проницательным взглядом. (Дон ежится под этим взглядом: да, такому не очень-то соврешь.)

— Мы просто ездили вместе, он все таскал меня к этой своей Эруэль, чтоб я помог ее выручить…

— Тот высокий парень, как сообщили газеты, с которым они выходили из машины Луиджи, невдалеке от порта, — был ты?

Дон бледнеет, потом краснеет (хорошо, что в комнате полумрак).

— Да, в общем, я… но он сказал… он сказал, что Луиджи одолжил ему машину… Я думал…

— Понятно. — Энергичное лицо господина Лонга принимает скучающее выражение, он почти прикрывает глаза длинными темными ресницами. — Так что тебя беспокоит?

Вместо Дона отвечает Тер:

— Как что беспокоит? Начнут допрашивать, привяжутся, Дон не умеет врать. Докопаются до курильни, до анонимного письма. Припишут ему бог знает что. Ты же знаешь полицию, папа. К ним только попадись в руки!

— Пожалуй, ты права, дочь, надо позвонить О'Кину, объяснить, в чем дело, попросить помочь…

— Мы с ним уже говорили, я и Лилиан, он обещал. Как видишь, не сдержал…

— Ну что ж вы так! — Господин Лонг встает, ободряюще хлопает Дона по плечу, улыбается. — Ничего, не унывайте. Я с ним поговорю.

— Он будет только в понедельник, а сегодня пятница…

— Не беспокойся, Тер. Я ведь тебя никогда не подводил, нет? Все будет в порядке. Веселитесь.

Господин Лонг еще раз хлопает Дона по плечу, целует дочь и уходит.

Он идет в кабинет. Набирает номер. Он знает, где искать О'Кина.

В трехстах километрах от города, в лесистой живописной лощине, раскинулись владения господина Аника, бизнесмена на покое. Участок леса, вековой парк, пруд, просторный дом, службы, домашний ипподром.

Надежные сторожа, заборы, овчарки охраняют владение. Оно на отлете. Жители соседних селений сюда не заглядывают. Не часто здесь бывает и сам владелец, бизнесмен на покое Аник.

Мало кто знает об этом уединенном владении. Еще меньше знают, что господин Аник и господин О'Кин — одно лицо. И уж совсем немногие, что имение подарено начальнику отдела по борьбе с наркотиками городской полиции «синдикатом» за некие, видно немалые, заслуги.

Так как и за десять лет службы образцовый полицейский О'Кин не смог бы скопить суммы, необходимой на покупку этого имения, и потому объяснить его происхождение было бы затруднительно, то появился на свет бизнесмен на покое Аник. Придет время, О'Кин уйдет в отставку, тогда Аник и О'Кин сольются в одно лицо, вдвоем мирно поселятся под сенью густых лесов. Но сегодня О'Кин, то бишь Аник, захотел отдохнуть от напряженной борьбы с наркотиками и провести уик-энд в своем подпольном имении.

Он сидит у камина, где распространяется упоительный смолистый аромат, потрескивают огромные поленья, и смотрит телевизор: жуткий детективный фильм, уже дюжина преступников и полдюжины полицейских убиты (не считая честных граждан), а конца картине не видно. Неожиданный резкий звонок заставляет его вскочить.

О'Кин бросается к аппарату.

— Аник у телефона, — говорит он глухим от волнения голосом.

— Это я, Лонг.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Слушай, позвони своим ребятам, кому следует, чтоб этого парня, ты знаешь, дружка моей дочери, не таскали к тебе. Он сегодня получил приглашение, но не пошел.

— Струсил? — усмехается О'Кин. — Почему?

— Вот, вот, — уже более настойчиво перебивает господин Лонг, — струсил. И может, струсивши, столько наплести, что ты потом не расхлебаешь. Пусть уж живет спокойно. Лучше не связываться.

— Ясно, — ворчит О'Кин, — сделано. — И добавляет с досадой: — Мог бы для своей получше партию подобрать.

— «Получше, получше»! — вздыхает господин Лонг. — Не так-то просто. Конечно, будь у него отец президентом банка — приятнее. Да только у президентов банков сынки не очень-то работяги. А этот, может, родился бизнесменом. — Господин Лонг усмехается. — Надо присмотреться.

— Шляпа он, — ворчит О'Кин, — мне дочь рассказывала.

— Ну, окажется шляпой, попросим посторониться. Привет, — заканчивает господин Лонг затянувшийся разговор.

— Привет.

Тем временем Тер и Дон в веселом настроении сидят, болтают, целуются, слушают пластинки, поедают сладости — словом, занимаются тем, чем на их месте занимались бы многие влюбленные.

Потом садятся в кремовый «бьюик» и, надолго задержавшись в каштановой аллее, едут к Дону. Традиционный прощальный ритуал — поцелуй в щеку, помахивание рукой…

Дон ужинает с родителями. Он весел.

Оставшись наедине с отцом, в ответ на его озабоченный взгляд небрежно сообщает:

— Поговорил с господином Лонгом. Сказал, чтоб не беспокоился, все уладит.

Отец удовлетворенно кивает головой, но беспокойство из его глаз не исчезает. (К кому полиция хоть раз привязалась, тому не так просто отделаться от нее, даже с помощью всемогущего господина Лонга. Нет, не так-то просто…) Ладно, важно, что парень успокоился и мирно спит себе наверху.

Но Дон не спит.

Он уже привык, что не заснет, пока не выкурит на ночь две-три сигареты.

Однако сейчас его одолевают еще и тяжелые мысли. История с вызовом в полицию на какое-то время отогнала другие, менее близкие тревоги. Но не могла прогнать совсем.

Ныне Дону требуется не одна, не две случайные сигареты, не пара «полярных конфет». Ему ежедневно нужно столько «зелья», что всей его стипендии хватит не больше чем на неделю. А остальные дни? Да и стипендию он отдает почти целиком родителям. И что самое страшное, он понимает, что еще месяц, два, пока у него «растяжение», университетское начальство будет платить. А потом, когда ясно станет, что он уже не сможет играть? (Смогу! Это все временно, все пройдет и снова все будет по-старому!)

Самое главное для него, самое срочное — достать деньги. Даже самые обеспеченные из его новых друзей не собираются платить за него. Ну раз-два, случайно, но не все же время.

Где взять деньги?

Постепенно все остальные проблемы отступают на второй план. Деньги! Деньги! Где взять деньги?

Дон ворочается, встает, открывает окно, но тут же закрывает (теперь он не может выносить холода), опять ложится, его прошибает пот. «Деньги, деньги…» — стучит в мозгу.

Он выкуривает одну сигарету, вторую, третью. Только после третьей проблема начинает облегчаться. Появляются миллионы выходов, озабоченность пропадает. Чтоб ему, лучшему… знаменитому… самому… да не достать, да не добыть, да не заиметь денег. Да…

Наконец он засыпает.

Во сне хрипит, вскрикивает.

Наутро тревоги возвращаются с прежней силой. Деньги! Где взять деньги?

Дон спускается в столовую. У него синева под глазами, серое лицо, взлохмаченные волосы.

Отец с печалью смотрит на него (что такое? Ведь еще вечером все было хорошо, уладилось с полицией…). Мать украдкой вытирает слезу.

Наскоро поев, Дон устремляется на улицу.

Он торопится, но, добравшись до университета, замедляет шаг. Заходит в лавчонку, на последние деньги покупает «полярных», сует в рот.

Дон неторопливо бредет по улочкам окружающего университет района. Ровные, подстриженные газоны, асфальтовые дорожки, аккуратные одноэтажные домики, все разные и все такие одинаковые.

Дон берет себя в руки.

Надо спокойно обдумать положение. Можно ведь где-то приработать (где?). Может быть, что-нибудь продать (что?). У него много богатых знакомых — занять? (Черта с два дадут!)

Ну и… ну и (то, о чем не хочется думать) есть предложение того парня — Суса, с которым он недавно познакомился в одном из подвальчиков. Сус предложил ограбить табачную лавочку.

И вот то, что еще недавно казалось Дону немыслимым— совершить ограбление, представлялось сейчас обыкновенным, как любой другой, выходом из положения. Подумаешь — налет! Да их сотни совершаются каждый день в городе! Старика не убудет. Почему Дон должен о ком-то думать, когда прежде всего думать надо о себе!

Дон вновь и вновь размышлял обо всем. И пришел к выводу, что другого выхода нет. Он вдруг перестал чувствовать страх перед возможными последствиями этого поступка, он испытывал лишь страх перед невозможностью приобретать «зелье».

Только это имело значение! И ничего больше! Деньги. Нужны деньги во что бы то ни стало.

Вечером, часов в девять, он сидел в подвале, с нетерпением ожидая Суса. Тот не заставил себя ждать.

То, что произошло дальше, показалось ему столь простым и легким, что в какой-то момент он даже пожалел. что не прибег к этому способу раньше.

Пустынной улицей они подошли к тускло освещенной табачной лавчонке, натянули на голову черные чулки, припасенные Сусом, и ворвались внутрь. Казалось, маленький, взъерошенный старик даже не испугался. Он спокойно поднял руки над головой и безучастно смотрел, как налетчики вынули из кассового ящика жалкие бумажки, накопившиеся там за день. Сус и Дон прихватили еще тощий бумажник старика и, заперев лавчонку снаружи, торопливо скрылись в ночи.

Они провели вечер в близлежащем подвале, приобрели там несколько ампул впрок (Дон теперь прятал дома за книгами коробку со шприцем).

Не только в тот вечер, одурманенный наркотиками. но и на следующее утро, проснувшись, Дон не чувство вал угрызений совести, страха, даже малейшего беспокойства.

Наоборот. Втайне он ощущал определенную уверенность — теперь он меньше страшился будущего. Надежный источник приобретения денег был найден.

Награбленного хватило едва на неделю.

Через неделю Сус сообщил а новом «деле», а потом еще об одном…

Быть может, столкнись они с трудностями, с сопротивлением, начни по ним кто-либо стрелять, они бы испугались, затаились. Но все проходило так гладко, так безнаказанно и безопасно. Иногда Дону казалось странным, что в этом городе кто-то еще работает — стоит у станка, сидит за конторским столом, водит автобусы или преподает в школе. Зачем? Зачем, когда так просто грабить и воровать?

Столкнувшись с этим ближе, Дон узнал, что подавляющее большинство наркоманов именно так добывают средства на «зелье». А как еще? С возможностями нищих и потребностями богачей как еще могли они доставать необходимые деньги?

Даже если б каждый налет был связан со смертельной опасностью, это Дона не остановило бы (смертельным было остаться без «зелья»), а тем более если все было так легко.

Нельзя сказать, чтобы Дону ни разу не пришла за это время мысль бросить наркотики. Он даже несколько раз пытался это сделать. Но тут же махнул рукой. Не приняв очередной дозы, он сначала не находил себе места, не мог заснуть, был мрачен, раздражителен, несколько раз нагрубил матери (чего в жизни не делал), поссорился с Тер.

Он слышал, что наркоманы, задержанные полицией, выдавали своих сообщников, готовы были наговорить все, что от них требовали, и на других и на себя, лишь бы получить «зелье». Если их держали два-три дня в камере, они испытывали без привычной дозы такие мучения, что превращались в зверей: выли, кусали решетку, раздирали себя в кровь, а некоторые сходили с ума.

Дон понимал их, и поэтому он боялся полиции. Однажды, когда у него не было денег и запасов, он испытал чудовищную боль. Его жгло внутри, судороги сводили руки, челюсти. В тот вечер он, не выдержав мучений, набросился на случайного прохожего, оглушил его ударом по голове и, схватив деньги, помчался в ближайший подвал.

Дон ко многому стал терять интерес. Ему было трудно заниматься. Голова не усваивала за несколько дней занятий то, на что раньше хватало одного вечера. Он перестал ходить на многие лекции, в лаборатории. Не сдал два экзамена (впервые), что крайне озадачило привыкших к его успехам профессоров.

О тренировках он и не думал. Он думал теперь не о том, как вернуться в спорт, а о том, как бы продлить «растяжение» или еще что-нибудь, чтоб получать стипендию, чтоб избежать вопросов, скандала…

Он перестал смотреть в будущее: инженер, техник, конструктор, чернорабочий, бродяга — кем он будет? Какое это имело значение! Будущее, которое волновало его, — это сегодняшний вечер, вечер в подвале, в притоне. Укол, сигарета…

Дон не думал и о родителях. Раньше его беспокоило, как бы скрыть от них, не расстроить, не огорчить. Отныне это тоже не имело значения. Догадаются, поймут, узнают… Ну и что? Лишь бы не приставали с расспросами, с сочувствием, со слезами, с помощью. Но они не приставали…

Единственное, что еще волновало Дона, — это Тер. Он любил ее. Конечно, без нее он бы выжил, а без «зелья» нет, но в часы просветления (а их все же пока было больше, чем часов «забвения»), она была для него всем.

Чем хуже, чем тоскливей становилось ему жить, тем больше он тянулся к ней. Его Тер, его красивая, его капризная. Причина всех его несчастий…

Порой он думал: не случись тогда всех этих недоразумений, не приревнуй ее — пристрастился бы он к «зелью»? Стал бы он таким, как сейчас? И не мог ответить.

Он познакомился со столькими товарищами по несчастью, стольких узнал! Они приходили в подвальчики, в притоны, в курильни тысячами путей — от горя и от сытости, изнемогая от работы и от безделья, из-за самоуверенности и безводья. Но прежде всего — от страха. Все чего-нибудь боялись. Прошлого, будущего, того, что случалось с ними или что могло случиться. А главное — сегодняшнего дня, окружающего мира.

Из него надо было бежать. Как? Можно было покончить с собой (таких тоже хватало) или унестись в нереальный мир снов — любой ценой, какой бы тяжелой она ни оказалась.

Сильных, таких, как Артур, вступавших в борьбу с этим миром, было немного.

Как раз в один из этих дней он случайно встретил Артура. Если б Дон мог, он избежал бы встречи, но так уж получилось.

Артур досмотрел на него холодно, даже с презрением.

— Здорово, — робко сказал Дон.

— Здорово, — ответил Артур.

И тут вдруг Дон обозлился — ходит проповедник, неподкупный, поплевывает на таких, как Дон, а если бы сам оказался в его шкуре?

— Все воюешь, за правду сражаешься? — с кривой усмешкой спросил Дон.

— Все сражаюсь. А ты все к призракам бегаешь?..

— К каким призракам, что городишь? — Дон испугался. — Просто болею вот последнее время…

Артур усмехнулся.

— Болеешь! Знаю я твою болезнь. Лечился бы, раз болен.

— Вот ты бы и помог, вы же всех поучаете, как жить, что делать…

— Поучаем, — резко перебил Артур, — не ты ли ко мне за советом прибегал? И лечим — общество лечим, а не отдельных безнадежных дураков вроде тебя. Мы не филантропы, мы революционеры — понял? — пока еще не самые умелые. Да ничего, научимся.

И он повернулся к Дону спиной.

«Они-то научатся, — размышлял Дон, — а я действительно дурак».

Слабый дурак. Его удел — бегство.

Значит, рано или поздно он бы все равно превратился в того, кем стал. Не из-за Тер или Рива, так по другой причине. Значит, не все ли равно? И зачем тогда бороться? От того, что написано на роду, все равно не уйдешь.

Однажды он даже набрал номер телефона, широко разрекламированный в газетах. Его можно было набрать в любое время суток, и ласковый голос участливо расспрашивал о бедах звонившего, уговаривал не выбрасываться из окна, не убивать жену, не стрелять в соперника, не мстить уволившему с работы хозяину. То был номер телефона «Братской помощи», филантропической молодежной организации, чьи лозунги были «Спасти обреченного!», «Вернуть покой!» и т. д.

Дон долго слушал тихий женский голос, убедительно разъяснявший, что все горести в жизни проходят, а счастье неизменно возвращается, что наркотики — это плохо, а спорт — хорошо, что главное — надо полюбить девушку и ради нее обновиться, очиститься от дурного…

Когда трубка нагрелась так, что стала жечь ухо, Дон тихо повесил ее на рычаг автомата. Нет, не то, не то…

Попытки как-то исправить положение, вырваться из дурманного омута становились все реже, все безнадежней. Потом прекратились совсем. Будь что будет…

Так легко и удобно катиться под гору.