2
— Кто-нибудь когда-нибудь отмечал для себя такой факт, — вопрошал Олег в момент, когда я входил в гостиную, — тот именно факт, что при отступлении из Смоленска были брошены на произвол судьбы, вернее, на верную смерть от истребления, голода и огня двадцать семь тысяч русских раненых, раненных в героическом, именно героическом, противостоянии врагу лучше вооружённому, лучше организованному, чем мы? Кто-нибудь и когда-нибудь дал себе труд понять, что это было не просто разгильдяйство и безответственность со стороны русского командования, а настоящее предательство? Двадцать семь тысяч! Это значительно больше, чем русские потеряли при позорном разгроме под Аустерлицем, при сражении, которое, по словам самого Кутузова, определило судьбу Европы. Хотел бы при этом заметить, когда Наполеон бросал своих солдат в Египте, в Испании или в России, он бросал не соотечественников, он французом не был, как нам всем известно, Наполеон лишь разыгрывал из себя патриота француза, а наши поэты типа Пушкина и Лермонтова по-юношески покупались на эту дохлую муху.
Увидев меня, Олег поклонился мне издали и продолжал:
— Поверхностно рассматривая этот факт и многие другие, ему подобные, можно не обращать на это внимания. Можно объявить нерусским Остермана-Толстого или Витгенштейна, который, кстати, остановил корпус Удино в направлении на Петербург. Можно обвинять Кутузова в цинизме и даже в пособничестве Наполеону. Нужно признать, что упрёк в адрес Кутузова вполне имеет и должен иметь место. Кутузов действительно уклонялся на всём протяжении войны от всякого серьёзного сопротивления французам, как это имело место в Тарутинском сражении: когда разгром корпуса Мюрата был, как теперь говорят, лишь делом техники, Михаил Илларионович приказал Дорохову и Фигнеру отступить. Как это было при Малоярославце: когда солдаты Раевского выбили французов из города и уже нельзя было им приказать просто так уходить из города, тогда Кутузов под предлогом отправления их на отдых заменил корпус солдатами Бороздина. И уже Бороздину, фактически не изведавшему боя, предложил уйти из Малоярославца. Так было под Красным, когда Кутузов не дал завершить окружение Нея и выпустил маршала на волю с еле живыми его солдатами, многие из которых сами рвались в плен. Так было и на Березине, и под Вильно. Всё это настолько явно, что не видеть этого можно, только закрыв глаза на все известные факты. Россия — классическая страна подавленного общественного мнения. Но я хочу говорить не об этом. Я хочу говорить о ещё более глубинном характере общественной, не только государственной жизни. Я имею в виду знаменитую тенденцию, которая целиком выражается у нас в одной короткой фразе: дурак умнее умного.
Все сидевшие в гостиной притихли. Я глянул на Кирилла Маремьяновича. Он сидел мрачный.
— Да, знаменитый наш лозунг до сегодняшней минуты: дурак умнее умного, — подтвердил Олег, а все, за исключением Евгения Петровича, с интересом на него взглянули, каждый со своего места. — Это было основное и главное противоречие между тогдашним, уже побеждающим Россию петербургским обществом и передовыми людьми России, ярчайшим представителем которых был герой Бородина, Малоярославца, Красного, Лейпцига и Парижа, так и оставшийся генералом от кавалерии Николай Николаевич Раевский. Эта удивительная поросль наиболее даровитых и честных детей России, по натуре своей нечестолюбивых в силу причин, сложившихся в империи после победы над Бонапартом, оказалась зажатой, а потом оттёртой начисто от государственной жизни.
— Интересно... — протянул кто-то за столом.
— Да. Это очень интересно. Тем более что это и трагично для России, — согласился Олег, — я имею в виду паразитическую, не российскую и не интернациональную, а просто паразитическую бюрократию Петербурга. Я имею в виду интеллектуальную, но излишне честолюбивую и злокачественно-притязательную аристократию, представленную позднее декабристами. Я имею в виду обывательское и безответственное дворянство Москвы как олицетворение всего подобного ей провинциального дворянства России, во всей красе нам явленного Гоголем и Салтыковым-Щедриным. И вот тут, — Олег окинул взглядом всех сидящих в гостиной, — ответ на страшный вопрос, почему никому не было дела до оставления врагам двадцати семи тысяч раненых соотечественников, оставления без боя и сожжения Москвы, трёхсоттысячного города и сердца России, всеобщего вспомоществования Наполеону при его отступлении из России, нежелания пленить его. Отсюда и позднее поражение в Крымской войне, в войне с японцами и в разгроме России при помощи Октябрьского переворота.
Все притихли. Я бы даже сказал, всё притихло в этой гостиной. Кто-то встал и торопливо вышел в прихожую и там хлопнул дверью. Я глянул на Евгения Петровича. Он сидел совершенно спокойно и только очень внимательно смотрел на Олега. Тонкий белёсый шрам его наискось переносицы медленно наливался багровостью.
— Вообще нужно сказать, что так старательно округляющаяся нами Аустерлицкая катастрофа имела определяющее значение не только для Европы. Ещё большее значение, причём трагическое, она имела для России. Дело в том, что естественные союзники России Австрия и Пруссия в силу их полного разгрома и подавления как великих держав стали союзниками Наполеона. Они влились в ту огромную армаду, которая пришла вместе с корсиканцем подавлять, грабить и развращать Россию. Бывший союзник Шварценберг теперь воевал с нами, и в очень ответственный момент его корпус тяжко сковывал войска южной группировки, то есть три пехотных, один кавалерийский корпус и крупный казачий отряд. Всего около пятидесяти тысяч солдат и офицеров при полуторастах орудиях.
Армия Александра Петровича Тормасова превосходила всю Вторую армию Багратиона. Надо сказать, что Тормасов был одним из выдающихся по тем временам полководцев России. Родившийся в 1752 году, на службе военной он с двадцатилетнего возраста. Боевой опыт он получил уже в турецкой войне. Против Наполеона действовал он со стабильной успешностью: разгромил французский корпус под Кобрином, а в начале августа с восемнадцатью тысячами разбил при Городечнах Шварценберга вместе с таким же бывшим союзником Репье, командовавшим саксонцами. Оба вместе они имели более сорока тысяч. Армия Тормасова вообще сковала, а в сентябре и громила войска Наполеона, пока Кутузов не затребовал Тормасова с театра военных действий на тыловые работы к себе. Вообще нужно признать, что всякого талантливого военачальника Кутузов ставил под неминуемое истребление далеко превосходящего силами врага, как это было с Багратионом при Шенграбене или на Семёновских флешах. Непосредственно перед Аустерлицем он буквально хотел погубить лучшую часть русской армии под командованием Багратиона, талантливейшего российского генерала и любимца Суворова. Вот его слова после Шенграбена: «Хотя и видел неминуемую гибель, которой подвергался корпус Багратиона, не менее того я должен был считать себя счастливым пожертвованием оного армии».
Олег молча и внимательно посмотрел на всех, потом на каждого, как бы взвешивая, стоит ли вообще говорить о том, что его волнует, этим людям.
— Может быть, уважаемому собранию хочется выпить? — спросил он и окинул рукой стол с бутылками и рюмками. — Тем более что выпить есть за что, корпус Багратиона с честью вышел из дела и достойно спасал преданную главнокомандующим армию под Аустерлицем.
На предложение Олега никто не откликнулся.
— Тогда я продолжу свои недоумения, — сказал Олег, — а меня действительно вводит в недоумение неистребимое желание нашего великого полководца обязательно приносить жертвы, кого-нибудь обязательно подставить под гибель, то Багратиона, то Вену, то Раевского, то Москву. А жалеет он почему-то лишь противников. Когда, например, до него донёсся слух, что в окружении под Красным сам Наполеон, он фактически прекратил сражение и выпустил хотя бы тех, кто уцелел. Бедным французам пришлось искать русских генералов, чтобы сдаться им. Не менее удивительна страсть Кутузова сдавать столицы, защищать которые ему приказано. Поразительна сдача Вены. Кутузов, вызванный в Австрию для того, чтобы защитить Вену, её сдаёт для начала. А потом не выступает против очевидной порочности плана сражения. На прямой вопрос императора Александра, поддерживает ли он этот план, заявляет, что вполне уверен в завтрашней виктории, то есть в победе при Аустерлице. Говорят, что у главнокомандующего-де не хватило гражданского мужества. Это мягко сказано. Именно гражданское мужество должно быть у такого человека в первую очередь. А честь оружия русского? Багратиону с его шестью тысячами великолепных воинов удалось уйти от гибели, тогда Кутузов подставляет ещё восемьдесят тысяч. Но главная мотивировка: сдать столицу, чтобы спасти армию. Ну хорошо, австрийцы перед тем понесли ряд тяжких поражений. Но ведь ни одного поражения не потерпела русская армия. Смоленск — это не поражение. Это скорее — победа, стратегическая. Но Москва! Москва — своя собственная столица. Это — сердце народа. Не шесть тысяч корпуса Багратиона. Не какая-то там Вена! Но с первых дней, как теперь уже ясно, Кутузов не собирался её отстаивать. Барклай готовил для генерального сражения Царёво Займище, работы велись не первый день. Главное Барклаем было сделано: перейдя Неман с шестьюстами тысячами человек, Наполеон после Смоленска имел уже немногим более ста тридцати. Кавалерия его знаменитая уже была подорвана: падёж в русских условиях и при высоком темпе погони за русскими, невозможность прокормить такую массу лошадей привели к катастрофической гибели коней. Артиллерия ослабла, поредела. С этой армией Наполеона уже можно было сражаться на равных на своей земле под высочайшим боевым духом солдат. И что же? Кутузов прибывает к армии, сразу же приказывает продолжать укреплять позиции, а на следующий день повелевает отступать к Бородину, которое никто и никак не готовил к боевым действиям и которое многие считают гораздо менее подходящим для принятия генерального сражения. На Бородино происходит то же самое, что и при Царёвом Займище. Вечером поздравляет всех с победой, даёт царю сообщение о победе и скором приступании к изгнанию Наполеона, приказывает Барклаю укреплять позиции, а через полтора часа отдаёт приказ об отступлении к Можайску. Под Москвою повторяется всё, что было в Австрии. Багратион и Раевский, вся Вторая армия ставится флангом ко всей махине Наполеона на совершенно неукреплённых позициях. Менее тридцати тысяч подставляется ста тысячам. Багратион сражён, Раевский контужен, и его заставляют оправдываться. Перед боем — никакой разведки. В сражении резервы не использованы, их пускают в бой или помимо воли Кутузова, или под огромным давлением снизу. Захваченную Бонами батарею Раевского оставляют без помощи, а отряд Ермолова посылают на Багратионовы флеши, которые давно захвачены, и отряду этому там грозит просто уничтожение. Случайно, следуя мимо Курганной, Ермолов видит торжество французов и по собственной инициативе отбивает её. Огромное количество спрятанной Кутузовым вдали от сражения артиллерии вообще не принимает в деле участия. И вновь разыгрывается трафарет, сконструированный под Веной. В центре собственной страны перед ослабленной армией Наполеона, фактически оставшегося без кавалерии, предлагается сдать трёхсоттысячный город, чтобы якобы спасти армию от неимоверно ослабленного противника. До последнего дня при этом обманывают нагло все население столицы.
— Вы как-то нас вгоняете в ужас, — заметил кандидат исторических наук.
— Что делать, — развёл руками Олег, — это не моя работа. Благодарите Кутузова. Ведь это после сражения, которое нельзя назвать проигранным начисто, несмотря на разгром всего левого фланга, который нужно целиком оставить на совести Михаила Илларионовича. Правда, говорят некоторые, ещё и маркиза Сен-Жермена, который якобы вместо престарелого Кутузова руководил русскими войсками. Если это даже было так, то, простите меня, дело выглядит ещё отвратительнее: куда смотрело всё окружение главнокомандующего, эти замечательные патриоты? Где их любовь к родине, если всеевропейский проходимец делает заложниками аферистов целую армию и население огромной столицы. Но, я повторяю, сражение вообще могло бы окончиться для Наполеона катастрофой... Все современники, в том числе сами французы, говорят о панике, когда по тылам Наполеона пошли всадники Уварова и Платова, как содрогалась земля под копытами их коней! Какой ужас охватил завоевателей и смятение! Откладывается третий штурм Курганной высоты, отзывается от Семёновского дивизия Молодой гвардии, Богарнэ и Груши направляются в район сельца Бородино. Сам Наполеон готовится броситься туда же, на левый свой фланг. И лишь отмена рейда восстанавливает равновесие, а потом даёт возможность покончить с Багратионовыми флешами и с батареей Раевского. Но хватит об этом. Самое, конечно, удивительное в том, что для сдачи Москвы Кутузов использует всё тот же предлог, что и для сдачи Вены, как будто армия сама по себе является самодовлеющей ценностью, но не народ, не страна, не население — я имею в виду их бедствия. Хотя, кстати, для сохранения трона, главное — обступившей трон челяди, как теперь бы сказали, номенклатуры армия имеет значение первостепенное. И тайная полиция, — добавил Олег и глянул в сторону Евгения Петровича, который никак на взгляд его не отреагировал. — Я в своём сообщении поднимаю этот вопрос не для того, чтобы упрекнуть или разоблачить кого-то, скажем, Кутузова. Кутузов, если вдуматься, фигура трагическая. Это — плод своего времени, времени, когда общество начало задумываться над смыслом своего существования и человек осознал в себе необходимость как можно более полно реализовать в своей жизни этой то, что Бог заложил в него для жизни будущей.
Олег паузой отметил этот вывод.
— Беда в том, что все общества во всех странах во всём человечестве до этой эпохи жили в сознании полнейшей необходимости подавления всех личностей во имя одной, во имя князя, царя, императора. И там, где эти тиранические либо деспотические личности превращались в кумиров или обожествлялись, все силы государства и даже Церковь мобилизовывались на подавление самосознания общества и всех классов его во имя одной личности и кучки тех, о ком поэт сказал: «...вы, жадною толпой стоящие у трона». Вы знаете, как поэт поплатился за эти слова. Дело в том, что в России, стране классического презрения к закону и повсеместно пронизанной привычкой, а то и приверженностью к произволу, такие слова произносить опасно до сих пор. Жадною толпой стоящие у трона были в то время дворяне, которые прямым путём вели Россию к гибели. Бесконечных нравственных, естественных и экономических дарований этой страны хватило до февраля 1917 года, когда дворяне совершили то, что хотели совершить в декабре 1825 года. Эго был логический конец всего общества, промотанного выродившимся дворянством, и многие этот конец предвидели. Одни предвидели и пользовались ситуацией, сибаритствуя лукаво, как Кутузов. Другие страдали, понимая, что надо что-то делать, но сделать было ничего невозможно, поскольку они зажаты были, с одной стороны, отменно изворотливым петербургским чиновничеством всех уровней и авантюрным дворянством типа декабристов, с другой стороны, привыкшим к варварским методам взаимодействия внутри русского общества. Наиболее агрессивные из них призывали даже к террору. Что касается декабристов, то истинными творцами этого движения были злобно-дальновидные петербургские чиновники, искусственно создавшие в империи такие условия, при которых наиболее талантливые молодые офицеры, умудрённые и быстро созревшие в условиях войны с Наполеоном и отторгнутые от серьёзной государственной деятельности, не могли не образовать того или иного антиправительственного общества. Тайная полиция, уже тогда пронзавшая всё русское общество, подталкивала их к этому. И ждала. Александр Первый был осведомлён о каждом шаге и Северного и Южного общества. Петербург просто ждал, когда же они созреют и проявят себя, чтобы можно было их одним махом прихлопнуть. Тогда нельзя было человека просто так взять и посадить, нужны были основания для этого. Все истинные патриоты, настоящие герои войны с Наполеоном, были искуснейшим образом отстранены от государственной машины. Я имею в виду Дохтурова, который подал рапорт об отставке, и с 1 января 1816 года Александр убрал его из армии, одного из талантливейших учеников Суворова. Дохтуров не выдержал издевательств «экзер-цицмейстеров», прибывших из северной столицы обучать освободителей России и Европы балетным тонкостям парадов. Последние дни свои Дохтуров провёл на Пречистенке в Москве. А ведь именно Дохтуров и Раевский остановили Наполеона перед Малоярославцем, несмотря на приказ Кутузова сдать город. Был отстранён от армии и принуждён эмигрировать талантливейший и честнейший патриот Остерман-Толстой, которому 19 декабря 1825 года Николай Первый внезапно приказал сдать шефство над Павловским гренадерским полком своему семилетнему сыну.
— Ну, этого немца я не причислял бы к таким уж патриотам, — заметил кандидат исторических наук.
— Прошу прощения, — обернулся в его сторону Олег, — Остерман-Толстой древностью и знатностью предков не уступал царской фамилии. Он родился в семье достойного человека, сановника времён Екатерины Второй, презиравшего рвачей «новой волны» — выскочек типа Меншиковых, Орловых, Безбородко... Его мать — Аграфена Ильинична Бибикова. Воспитывался Александр Иванович достойнейшим образом. Блестяще изучив несколько европейских языков, на французском говорил, как истинный француз, Толстой поражал всех тем, что прекрасно знал русский. Дворянство тех времён изъяснялось на родном языке еле-еле.
— Откуда же у него эта странная приставка «Остерман»? — поинтересовался кандидат.
— Дело в том, к вашему просвященному мнению, — пояснил Олег, — что отец Александра Ивановича был человеком самостоятельным, строгим в отношении к себе и к другим. Иван Матвеевич в силу своего характера не мог да и не хотел пресмыкаться в придворных интригах, дабы занять подобающее роду его положение. Он презирал околоекатерининскую знать, сплотившуюся вокруг трона в низменной борьбе за титулы, поместья, за крепостных, раздаваемых на завоёванных землях. Он гнушался интриганов и проходимцев типа Меншиковых и Орловых. Сыну своему он мог дать только блестящее воспитание, чувство собственного достоинства и воинского долга. В этом отношении сын его вырос человеком очень близким по натуре Николаю Николаевичу Раевскому. Сам Иван Матвеевич был героем Семилетней войны. Александр Иванович начал службу в полку с четырнадцати лет. Прапорщиком он подал рапорт о зачислении его в волонтёрский полк, который по приказу императрицы сформировали из гвардейцев. Он прошёл на турецкой войне большую школу в екатеринославской армии. Он сражался на реке Сальче, брал Бендеры, не один раз участвовал в штурмах неприступного Измаила, воевал в гребной флотилии Иосифа Де Рибаса, очищая от турок Дунай, брал с ним крепости Тульчу, Исакчу Килию и под командованием Суворова взял-таки Измаил. Там он встречался и с Кутузовым, который был женат на сводной сестре матери Толстого. Вернулся в Петербург Александр Иванович героем, но столь же бедным, как его оставил. В 1796 году он встретил бездетных родственников графов Остерманов. Пожилые люди полюбили дальнего родственника да избрали его «преемником» их фамилии и просили государыню, чтобы он мог «уже при жизни их считаться их наследником, именуясь графом Остерманом». Так он стал обладателем трёх больших имений в Петербургской, Московской и Могилёвской губерниях. Хочу подчеркнуть, что два этих выдающихся русских полководца в войне с Наполеоном имели одного не вовсе явного противника — Кутузова. Они хотели завершить войну полным поражением Бонапарта ещё во глубине России.
— Это как же, — воинственно вопросил кандидат исторических наук, — позвольте вас спросить?
— Очень просто, — ответствовал Олег, — всего о двух-трёх конкретных примерах недопустимого расположения войск под Бородином здесь, как я знаю, говорилось уже. Хочу обратить ваше внимание на повсюду разрекламированную так называемую победу гения Кутузова над гением Наполеона под Тарутино, Тарутинскую победу, как её именуют. Хотел бы я вам в этой связи процитировать самый проверенный на сегодняшний день источник, а именно «Советскую историческую энциклопедию», том четырнадцатый — «Тарутино». Дословно я не помню, но за верность смысла статьи ручаюсь: по плану русского командования войска были разделены на два крыла: Милорадович — левое и Беннигсен — правое, который должен был нанести главный удар силами трёх колонн конницы Орлова-Денисова, пехотного корпуса Багговута и пехотного корпуса Остермана-Толстого. Из-за несогласованности и несвоевременности их прибытия к месту боя наступление было спутано. С блеском провели атаку Орлов-Денисов и пехота Остермана-Толстого и конница Милорадовича. Французы понесли большие потери, а Кутузов отказался от развития успеха. В статье из «Советской исторической энциклопедии», кстати, сказано об этом сражении скупо, но нет той ликующей интонации, которая бродит по нашим ширпотребным брошюркам, именующим его победой. Но вот в энциклопедии Брокгауза и Ефрона есть некоторые уточнения.
— То есть? — спросил кто-то из присутствующих.
— То есть — вот что французский авангард Мюрата численностью в двадцать шесть тысяч стоял там с 22 сентября две недели, так что французы уже предались беспечностям. Но вот Кутузов решил возобновить боевые действия. Уже после посещения его Лористаном. Сначала отметим, что категорически запрещены были Кутузову любые сношения и переговоры с Наполеоном Александром Первым. Стало быть, командующий совершает недопустимое действие. Потом обратим внимание на то, кто же такой Лористан. Соученик Бонапарта по военной школе, с 1800 года его адъютант, потом ответственный дипломат, участник переговоров двух императоров в Эрфурте, в 1811 году посол в Петербурге. Направленный Наполеоном из Москвы, он был принят Кутузовым прямо в лагере. Переговоры шли с глазу на глаз. Тогда, 4 октября 1812 года, когда Кутузов нагло нарушил запрещение государя. Нет свидетелей, что именно и как говорили эти два человека, один личный и очень высокопоставленный посланник Наполеона и лукавый петербургский царедворец, начавший обманывать царя ещё накануне Аустерлица и обманывавший его от Царёва Займища до Браунау. Что, кому и как мог передать каждый из них — неизвестно. К характеристике личности Лоринстана можно сказать, что при бегстве армии Наполеона именно Лористан командовал арьергардом, хотя никогда воинскими талантами не отличался и ничем себя на поле боя не проявил. Известно, что он участвовал в переговорах по Амьенскому мирному договору 1802 года, возглавлял нападение французских войск на Антильские острова в 1805 году, губернаторствовал в Венеции — 1807 год, принимал участие в переговорах Наполеона с Александром Первым в Эрфурте, командовал артиллерией в битве при Ваграме, в сражении при Лейпциге, был пленён и предал Наполеона. Глядя на все его дальнейшие поступки, можно сказать, что это был весьма ловкий политический проходимец. Надо вспомнить ещё, что в кругах русского офицерства долго распространялись разговоры о том, что именно Лористан самым примитивным образом купил Кутузова, который с этого момента действовал по разработанному Лористаном плану, спасая французскую армию от разгрома, а Наполеону предоставляя возможность не попасть в плен.
— Вы понимаете, что вы говорите? — внушительно спросил один из вновь пришедших.
— Если бы я не понимал, я бы не говорил здесь этого, — заметил Олег и продолжал: — К сожалению, многие факты заставляют нас задуматься.
— Например? — бросил Евгений Петрович.
— Пожалуйста. Лористан прибыл к Кутузову 4 октября, а 6 октября Наполеон вышел из Москвы. К этому времени в Тарутино неоднократно приходили известия от самодеятельных разведчиков и от партизан, что французы готовы покинуть Москву. Император Александр ещё 2 октября прислал Кутузову приказ наступать. Зная, что в Тарутинском лагере все недовольны бездействием Кутузова и начинается ропот, он писал: «Вспомните, что вы ещё обязаны ответом оскорблённому отечеству в потере Москвы». Вместо того Кутузов принимает Лористана и ведёт с ним переговоры. Сталин такого Кутузова расстрелял бы сразу. Прибывает летун-курьер в Тарутино с извещением, что французы намерены выступить из Москвы, чтобы тайно пробраться в хлебородные губернии. Всем и всюду было ясно, что путь здесь один: через Малоярославец в Калугу. И тут, после совещания с Лористаном, Кутузов оживляется. Он появляется среди лагеря, лицо его непривычно и явно вдохновенно, он объявляет всем, что наступает решительная битва. Лагерь встрепенулся, всё оживилось, офицеры и солдаты, кстати, плохо одетые и плохо вооружённые, поздравляют друг друга с от самого Смоленска ожидаемым решительным отпором завоевателям. Силу этого отпора они показали при Бородине, но не дано было им воспользоваться плодами его. Начались в Тарутине наши знаменитые пиршества, как это вспоминают современники. На бивуаке к ночи перед выступлением на французов среди огней бивачных и восторга читали только что написанные стихи Жуковского «Певец во стане русских воинов».
Хвала вам, чада прежних лет,
хвала вам, чада славы!
Дружиной смелой, вам вослед,
Бежим на пир кровавый;
Да мчится наш победный строй
Пред нашими орлами,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но всё это произошло, уже когда Наполеон из Москвы ушёл, выйдя 6 октября и уже пять дней находясь в следовании к Малоярославцу. До этого никакие сообщения о выходе французов из Москвы не действовали. Например, Сеславин, знаменитый наш партизан, тотчас же обнаружил выступление французов на Фоминское и сообщил Дохтурову, но Дохтуров не поверил. Это тот самый Дмитрий Сергеевич Дохтуров, после переговоров с глазу на глаз с которым по окончании Бородинского боя был Кутузовым отменен приказ Барклаю готовиться к новой битве. Дохтуров не поверил. Тогда Сеславин сам со своим отрядом бросается на французов возле Боровска, захватывает пленных и пред очи Дохтурова представляет офицера французской гвардии. Офицер показал, что Сеславин прав. Делать нечего, и Дохтуров отправил к главнокомандующему начальника своего штаба Болотовского. Вот тогда возбуждённый Кутузов, уже знающий, правда, о неудаче нападения на авангард Мюрата, появился среди лагеря. Многие источники, в том числе совершенно официальные, рассказывают о Тарутинском сражении несколько больше, чем «Советская историческая энциклопедия». Они говорят, что именно в день выступления Наполеона из Москвы Кутузов срочно предпринял крупными силами атаку в стороне от главного направления отступления всех французских войск. Одни рассматривают это как бездарность Кутузова, другие — как отвлечение русских от стратегического замысла корсиканца и пособничество ему. Во всяком случае французские исследования воспевают этот манёвр Наполеона как новое проявление гения императора и блестящую победу над Кутузовым, для которого, как считали тогда некоторые в России, «деньги не пахнут». Итак. «Составленный на б октября план атаки обещал, при успешном выполнении, совершенное уничтожение войск Мюрата. Недостаток этого плана состоял в сложности его и в том, что русские колонны были должны двинуться вперёд в ночное время, дабы на самом рассвете атаковать противника. Ночной марш и неправильный расчёт движения обходных колонн повели к таким замедлениям, что войска не успели своевременно подойти к неприятелю. Только граф Орлов-Денисов, командовавший крайнею правою колонной, состоявшею преимущественно из казаков, ещё до рассвета достиг села Дмитровского, за левым флангом французов. Когда рассвело, он, не выждав других колонн, пустил своих казаков в атаку. Стоявшие на левом фланге французские кирасиры, захваченные врасплох, обратились в бегство, оставив 38 орудий; но казаки увлеклись грабежом бивака и дали противнику время оправиться. Французы, встревоженные этою атакою, успели изготовиться к бою и встретить головы других наших колонн артиллерийским огнём, причём одним из первых выстрелов был убит корпусной командир генерал Багговут. Вероятно, вследствие неудачи наших обходных колонн Кутузов приказал остановить и те войска, которые наступали с фронта, хотя французы находились уже в полном отступлении. Цель Тарутинского боя не была достигнута...» — Олег молча и долго смотрел на всех по очереди, как бы ожидая вопроса.
Но вопроса не последовало.
Тогда Олег продолжал:
— Если быть строгим или обвинённым в предвзятости, нужно сказать, что цель, наоборот, была достигнута. Внимание от выхода французов из Москвы было отвлечено частной и ничего не решающей операцией, которую задумали да и провели разгильдяйски либо преступно. Видно, что Кутузов действовал стереотипно не только со сдачей Вены в 1805 году, но и со сдачей Москвы, которую вообще можно было не сдавать. Так же он действует под Тарутино, под Малоярославцем, под Вязьмой, под Красным, на Березине, а на последнем этапе вообще выступая против продолжения войны за русскими границами. Между тем выпущенный из России Наполеон не скрывал, что готов воевать бесконечно, и активнейшим образом создавал новую армию. Солдаты русской армии пришли в Вильно чуть менее обмороженными, разутыми и раздетыми, чем французы. А через два месяца, даже три после своего подвига под Смоленском солдаты дивизии Неверовского под Малоярославцем сражались босиком и полуодетые. Деньги же на войну с Наполеоном тратились колоссальные. Почему нашего гениального Кутузова это не интересовало? Мы же до сих пор с лёгкой руки петербургских чиновников, которые, пользуясь трагедией народа, разворовывали всё, что можно, провозглашаем Кутузова гениальным учеником и продолжателем дела Суворова.
— Однако! — заметил кто-то за столом.
— Блестящим подтверждением стратегической и тактической лукавости Кутузова может служить знаменитое сражение, которое вообще решало бы судьбу не только зимней кампании Наполеона в России, но и судьбу французского трона. Как мы знаем, французы вышли из Москвы шестого октября, то есть почти сразу после встречи Кутузова с Лористаном в день атаки Кутузова на Мюрата, перекрытой сразу же после первых успехов. Лагерь Тарутинский снялся 11 октября. К Малоярославцу шла вся армия Наполеона и вступила в Боровск в день, когда Дохтуров только получил приказ идти с пехотой на Спасское, кавалерии же было приказано просто стеречь Боровскую дорогу... По странной причине русская армия почему-то пошла дорогой более длинной и менее удобной. Сделано это было, как и под Тарутино, по приказу Кутузова. Против всей армии Наполеона, как и в случае с Багратионовыми флешами и батареей Раевского, был пущен всего лишь десятитысячный отряд конницы Милорадовича. Прибыв к Малоярославцу, Милорадович нашёл в городе французов, а вблизи — Платова с отрядом казаков. В 5 часов утра Дохтуров начал атаку. Конница Милорадовича не могла иметь успех, поскольку бой принял уличный характер. Зная это, находившийся при Кутузове генерал Раевский просился со своим корпусом туда, на берега Протвы. Сначала он просился, потом требовал. Тогда Кутузов отправил его одного без корпуса наблюдать за ходом сражения. Сражение с самого начала приняло такой кровавый характер, что даже после Бородина это озадачило французов. Город не менее пяти раз переходил из рук в руки. Наполеон бросал в бой явно превосходящие силы. Кутузов подбрасывал свои понемногу. Главные силы русских шли таким путаным путём по знакомым и родным местам, что среди солдат начался ропот. Некоторые говорили, что их ведут в другую сторону. Только корпус Раевского прибыл всё же быстро к городу и выбил французов, за которыми остался только монастырь и несколько крайних домов при Луже... Дальше бой шёл с переменным успехом, но Раевский одолевал. И к вечеру большая часть города осталась за Раевским и Дохтуровым, уже в седьмой раз. Фактически преграждён был путь армии Наполеона. Перестрелка кончилась с сумерками. Потери были большими. Наполеон потерял более пяти тысяч солдат и двух генералов, три генерала были ранены. Русские потеряли тоже около пяти тысяч, и получил ранение в пятку Дохтуров.
В ночь корсиканец приказал Даву взять командование над авангардом и ожидать его утром с гвардией. Нею было повелено с двумя дивизиями идти к Малоярославцу. Войска свои Кутузов с места не трогал, они весь день простояли без действия. Однако успешно действовавший корпус Раевского главнокомандующий приказал убрать из Малоярославца, и на его место был прислан Бороздин. К ночи всё стихло. Солдаты и офицеры русской армии, настроенные на победу, не подозревали о каких-либо странностях. Но в ночь корпус Бороздина был снят и город был отдан французам.
— Слышу это впервые, — заметил хихикнувший.
— Казалось, всё благоприятствовало завоевателям, путь в хлебородные губернии России был открыт. Лористан, как рассказывают, был в приподнятом настроении. В пятом часу утра из своей ставки в Городпе Наполеон выехал в сопровождении только трёх взводов кавалерии. «Неманский заяц», сваливший летом императора с коня и все эти месяцы преследовавший Наполеона во сне, был вроде бы забыт. И вдруг вокруг эскорта императора в такое благостное утро всё наполнилось казаками. Наполеон не знал, что это три отряда Платова, направленные генералом ночью к Боровской дороге для поисков, столь им свойственных. Осторожно перебравшись через Лужу, донцы обнаружили артиллерию французов, рванулись на неё и захватили более полусотни пушек! Увидев императорский конвой, они приняли его за обоз, решили пограбить его. Наполеон выхватил шпагу, приказал занять оборону. Ему показалось, что на него напала целая армия. И где-то в стороне среди росистой травы помчался испуганный криками и пальбой заяц.
— Вы нам читаете целое художественное произведение, — заметил со стороны Евгений Петрович с какой-то странной ноткой в голосе.
— Но казаки, — продолжал Олег, — увлеклись грабежом того, что сопровождало императора, и не поняли, что перед ними отборная кавалерия. Тут показались мчавшиеся следом из Городни драгуны и конные гренадеры. Вместе со свитой Бонапарта они атаковали донцов и погнали их. Уходя через Лужу, казаки всё же увели с собой одиннадцать пушек. Потрясённый случившимся император продолжал путь к Малоярославцу, где к его прибытию Кутузов уже приказал Милорадовичу вернуться к основной армии. Путь завоевателю был открыт, но, подавленный утренним происшествием, Бонапарт вернулся в Городню. Он не посмел двинуться дальше, хотя ему сообщили вскоре, что русский главнокомандующий начал со своею армией отступать от Малоярославца к Гончарову. Лористан помрачнел. Русские вновь, отступая, роптали...
— А что вы этим хотите сказать? — спросил задумчиво субъект.
— Я знаю, что я хочу по этому поводу сказать, и знаю давно, — устало ответил Олег, — но мне кажется, что я многих уже утомил своим однообразным выступлением. Люди притомились: уже давно никто ничего не пьёт. Никто не курит.
— Это показательность интереса к вашему выступлению, — заметил Евгений Петрович.
— Тем не менее моё выступление затянулось...
— По-своему вы правы, — поддержал субъект, на мгновение задумался и предложил: — А что, если на следующем заседании, через две недели, вы продолжите ваши факты событий той грандиозной и по сегодняшним измерениям войны?
— Это вполне возможно, — согласился Олег, — я мог бы высказать и некоторые выводы, последствия тех событий для судеб России, для её сословий и классов, для судеб целых поколений, отдельных личностей, как для культуры вообще, так и для науки, искусств, военного искусства в частности...
— Это весьма и весьма интересно, — согласился субъект.
— Ну а теперь понемногу выпьем, — предложил кандидат исторических наук.
А хозяин квартиры Кирилл Маремьянович смотрел на Олега невесёлыми тревожными глазами.