Глава первая

У каждого изобретателя, даже не претендующего на крупные открытия, есть и друзья и недруги. Это кажется естественным. Не все могут сразу понять и оценить новое. Особенно когда речь идет о сложных проблемах техники. Или — науки. Или — новых явлениях природы, впервые разгаданных. Но вся беда в том, что друзья только сочувствуют изобретателю, по мере сил своих помогают ему. А вот недруги — они всегда или почти всегда активны, напористы, бесцеремонны, не жалеют ни энергии, ни сил, ни времени для борьбы с тем, кто, по их мнению, покушается на установившийся и вполне устраивающий их порядок.

Так случилось и с Лехтом.

К тому времени, когда он и его друзья считали, что бой выигран, собрались с силами и начали действовать недруги силикальцита и его изобретателя. И их научными идеологами, лидерами по-прежнему были Алексей Иванович Долгин и Михаил Борисович Королев.

Конечно, и до этого Лехт сталкивался с их противодействием, когда возникал разговор о более широком промышленном использовании силикальцита или о более разносторонней программе его исследований.

Но за последнее время они с молчаливой сдержанностью и удивлением, даже с растерянностью наблюдали, как Лехт неумолимо движется к «пьедесталу славы». А Петр Петрович Шилин — тот вообще готов был пересесть на лехтовскую тележку. «Ведь расстояние между нами и Лехтом все больше и больше увеличивается, как бы успеть вскочить на эту тележку», — не без цинизма говорил Шилин. Однако очень скоро ему пришлось пожалеть об этой своей опрометчивой фразе. «Не торопитесь, Петенька, — предупредил его Долгин, — может случиться, что вы окажетесь между тележками — это опасно!» И все вновь увидели Шилина, сопровождающего Долгина и Королева на симпозиумах, тогда только входивших в моду (хоть многие по простоте душевной и не понимали разницы между симпозиумами и обычными научными семинарами). Своим острым, никогда не подводившим его нюхом Шилин уловил перемену в настроении своего патрона — то он посылал своих ассистентов на силикальцитные заводы, то требовал очередные статьи Лехта, то просиживал целыми днями с Королевым — в это время Долгин уже никого не принимал. Его секретарь неизменно отвечал: готовится к докладу. И как ни тяжело было Шилину отказаться от мысли о возможных поездках в Рим, Токио, Вену, даже в Бразилию — пришлось нарушить возникший контакт с Лехтом. При этом он не преминул подчеркнуть, что его новая должность — главного специалиста по бесцементным бетонам — требует от него постоянного общения и с Лехтом, и с Долгиным, и с Королевым. И уехал на всю неделю в Институт силикатобетона — именно с ним была связана научная деятельность всеми уважаемых профессоров Алексея Ивановича Долгина  и Михаила  Борисовича  Королева.

Что ж, пора и нам побывать в этом институте. Его труды занимали не последнее место в строительной науке. В его лабораториях разрабатывались многие оригинальные технические идеи. Исследования его ученых находили путь на заводы строительной индустрии. Короче говоря, институт с хорошими традициями. Но за последние годы в его научной жизни что-то переменилось. Он стал центром междоусобной борьбы двух направлений в строительной науке — силикальцита и силикатобетона.

В сущности, Долгин и Королев начали здесь изучать бесцементные бетоны еще до создания силикальцита.

В письме, которое впервые написал Алексей Иванович Долгин после прочтения кандидатской диссертации Лехта, есть весьма прозрачный намек на то, что Лехт, собственно, идет тем же путем, которым шел все время Долгин. В этом намеке содержалось в зародыше все то, что впоследствии превратилось в острую и непримиримую борьбу.

Конечно, человека, переезжающего в новую удобную квартиру, не очень-то волнует этот спор, и ему, в сущности, все равно, по какому методу изготовлены конструкции его дома. Ведь тот и другой камень называют бесцементным, в том и другом камне применяется песок и известь. У грешного новосела не идут из головы другие мысли — будет ли холодно или тепло, услышит ли он разговор соседа за стеной или квартира его во всех смыслах изолированная, отдельная. Все это так. Но для промышленной технологии этот спор имеет глубокий и серьезный смысл.

Дело в том, что при изготовлении силикатобетона применяется не дезинтегратор Лехта, а шаровая мельница. Песок не разбивается сильными, следующими друг за другом ударами, а размалывается шарами. Так не все ли равно, из-за чего копья ломать? Это резонное восклицание вырвется у читателя, которому, может быть, и без того наскучили все эти технические дебри.

Вы, конечно, помните, читатель, что Лехт тоже начинал свои исследования с шаровой мельницы. Да и вся мировая строительная наука многие годы топталась вокруг шаровой мельницы. И прорыв, который совершил Лехт, был связан прежде всего с тем, что он создал, пусть еще несовершенную, но новую машину — дезинтегратор. И вот уже более пятнадцати лет идет своеобразная скрытая борьба между сторонниками шаровой мельницы и дезинтегратора. Выход силикальцита на мировой рынок, сооружение силикальцитных заводов в Италии и Японии как будто подтвердили прогрессивность и громадные перспективы, которые открываются перед дезинтегратором.

В то же время сторонники шаровой мельницы не уступали своих позиций, а продолжали действовать — создавать новые заводы, новые технологические процессы, а в последние годы — и строить жилые дома. Лехт считал это естественным, закономерным, разумным. Бесцементный бетон только-только начинает завоевывать право на жизнь, дело новое, сложное, со многими еще не раскрытыми тайнами. Так пусть развиваются оба направления. Еще явится высший судья — опыт. Он рассудит, применив свое извечное мерило — экономику, рубль, выгоду. К тому же Лехт был уверен, что всем хватит места на земле — нужда в строительных конструкциях превеликая. С этой точки зрения как будто примирились и Долгин, и Королев, и их помощники, и ученики. Но это была кажущаяся тишь, она оказалась предвестником бурь.

Сергей Александрович Туров, как ему казалось, слишком медленно и долго взбирался по трудным ступеням иерархической лестницы. На каждой ступеньке его задерживали. Присматривались, как бы давали отдышаться, собраться с силами. Потом — новый шаг, новая передышка. Идти становилось все труднее и труднее, но Сергей Александрович продолжал свой путь.

Он слыл человеком настойчивым и справедливым, твердым, даже крутым, не щадящим ни себя, ни других. За ним утвердилась такая репутация, и она не была ни надуманной, ни дутой. Он умел быстро находить верных помощников и всегда сторонился людей заносчивых, «с отсебятиной», как назвал их Туров. Он считал, что они помогали не ему, Турову, а «чужому дяде». Под этим неопределенным понятием он разумел всех, кто хотел бы воспользоваться его успехами, приписать их себе, даже в нужный момент обойти его. Нет, этого он никогда не допускал. Он уверенно нес свое грузное тело от ступеньки к ступеньке и к тому времени, к которому относится это повествование, он уже занимал в строительной индустрии один из влиятельных постов. И здесь он решил быстро, со свойственной ему энергией, показать, на что он способен. Перелом в одном деле, подъем в другом, резкий рывок в третьем. Конечно, были у него и ошибки, и просчеты. И немалые. Но как уже повелось у Турова — и это считалось само собой разумеющимся — в ошибках и просчетах этих всегда оказывались повинными только его заместители или помощники: за каждым не усмотришь. И если того, будто бы виновного, наказывали или даже смещали с должности, то он, Туров, только разводил руками и сокрушался — в большом наступлении жертвы неминуемы.

Естественно, что успехи и победы связывались с именем Турова. Разве не он внес в дело свою, свежую струю?

И тот день, когда Турову подчинили строительные научные институты и предложили ему поинтересоваться бесцементными бетонами, можно назвать переломным в душевном равновесии Долгина и Королева.

Туров пригласил их для короткого разговора на два часа дня, и они пробыли у него до позднего вечера. Веселый и обаятельный Королев завоевал сердце Турова. Сдержанный Долгин, произносивший каждое слово с подчеркнутой значительностью, представлялся Турову неисчерпаемым кладезем научной мудрости. Кроме этого, выяснилось, что ученики Долгина были хорошими помощниками Турова, а однокашники Королева поддерживали Турова в самую трудную пору его жизни, когда тот только начинал двигаться по крутой лестнице строительной иерархии. Короче говоря, они поладили — теперь их объединяла общая дорога и общая цель. И вывел их на эту дорогу Алексей Иванович Долгин.

— Ну хорошо, — сказал он, когда вся история силикатобетона и силикальцита была рассказана и обсуждена,— хорошо, давайте подойдем к предмету по-деловому. Вы, Сергей Александрович, хозяин, а мы — ваши работники.

— Ну, ну — какой я хозяин? — усмехнулся Туров.

— Нет, серьезно, — настаивал Долгин, — вы хозяин — это точно. Так что же вам выгоднее? В короткий срок дать миллионы кубометров силикатобетона и без цемента понастроить разного жилья? Заманчиво? Или же все это время устранять пороки дезинтегратора? Что для вас лучше? А?

— Все это еще надо доказать, Алексей Иванович. — Туров прошелся по кабинету и задумался.

— А что ж тут доказывать? Шаровая мельница всем известна — налаживать ее не нужно. Технология как будто отработана. Так, Михаил Борисович?

— Так, — согласился Королев.

— Ну вот, дадите миллион кубометров силикатобетона — и Сергей Александрович Туров на коне, и народ доволен, а если дадите тот же миллион силикальцита — только Лехт на коне. К тому же — до этого миллиона силикальцитного еще лет десять надо ждать. А время, Сергей Александрович, это ведь очень серьезная штука. Что же вам выгоднее, вам, хозяину?

— Конечно, я за миллион сегодняшний, а не завтрашний, — твердо сказал Туров.

— Теперь я вижу, что не ошибся, — вы хозяин, и, что важнее всего, умный хозяин. Что же касается доказательств, то вот они. — Долгин вынул из бокового кармана своего темного мешковатого пиджака вчетверо сложенный лист бумаги и подал его Турову.

— Что ж, — Туров бросил беглый взгляд на расчеты Долгина, — если сумеете доказать… Не только мне, но и кое-кому повыше. — Он ткнул коротким пальцем вверх.

— Нет, нет, увольте, Сергей Александрович, я за это не берусь, — Долгин с хитрой улыбкой посмотрел на Королева,— это не наше дело — доказывать, убеждать. У нас, Сергей Александрович, есть технический совет. Он все и докажет. Разве не так? Глас народа — глас божий. Как решит совет — так и будет.

Туров пристально посмотрел на Долгина, потом на Королева:

— С вами легко — вы деловые люди. Когда же совет?

— Его надо подготовить, — отозвался Королев.

— Разумеется, — подтвердил Туров, — вот вам мы это и поручим, Михаил Борисович.

— Как прикажете, Сергей Александрович, — улыбнулся Королев.

— Ну, вот — сразу и приказ, — улыбнулся Туров.— А вы, Алексей Иванович, поручите-ка поглубже изучить дезинтегратор и силикальцитные дела. В чем там дело?

— А как же — с заграницей? — неожиданно спросил Королев.

Туров помолчал, подумал и решительно ответил:

— Мы ведь не осуждаем, а только выбираем. Сегодня нам выгоднее делать одно, а завтра — другое. Но ни в коем случае не осуждаем — ни Лехта и ни его силикальцит. Так?

— Безусловно, — согласился Долгин.

Туров посмотрел на часы, начал собирать бумаги со стола.

— Вы на машине? — спросил он. — Подвезу вас. — И, вызвав секретаря, коротко бросил: — Машину.

Вскоре Лехт, Ванас, Тоом и Краус получили приглашение приехать в Москву на технический совет, который должен был обсудить все проблемы бесцементпых бетонов. Лехту же предстояло выступить с докладом о силикальците.

 

Глава вторая

Тихий зимний день. Накануне прошел снежок, чуть-чуть подмораживало. Лехт, Ванас, Тоом и Краус медленно шли из гостиницы «Москва» к дому, где собирался технический совет. Все они были в легких пальто, а Ванас в своем неизменном коричневом берете.

Их большие желтые портфели были набиты. Портфель Ванаса из-за обилия бумаг нельзя было застегнуть, он нес его под мышкой, придерживая левой, больной рукой. Были они весело настроены, смеялись, шутили.

Технический совет был назначен на десять часов утра, а часы на телеграфе показывали только без двадцати десять.

Лехта обогнал  какой-то человек, обернулся, сперва помахал рукой, а потом остановился, чтобы поздороваться.

Это был Алексей Иванович Долгин.

Он приветливо протянул руку Лехту, потом — Тоому, Краусу и Ванасу. Повернулся к Лехту, спросил о его здоровье, о настроении, сказал, что очень рад их видеть, потрепал Лехта по плечу, признал, что он помолодел, что годы его не берут, — словом, вел себя как истинно светский человек. Потом подмигнул Лехту: ему, мол, надо еще забежать в одно местечко, как бы давая понять, что это местечко не имеет ничего общего с предстоящим техническим советом.

Для Лехта это был серьезный сигнал бедствия. Он всегда боялся, когда кто-нибудь из недругов встречал его с таким веселым видом. Он начинал искать — в чем он ошибся, где поступил не так, как нужно было, и где, как он выражался, его успели уже «подловить». Еще большее волнение у него вызывала приветливость Долгина. Правда, последняя встреча — минувшей осенью — не омрачалась такого рода приветливостью, но в это зимнее утро веселье Долгина  не сулило ничего хорошего.

— Не будем себя терзать раньше времени, — пожал плечами Краус.

В пухлом портфеле Лехта лежал доклад о силикальците. Ему казалось, что в этом докладе исчерпаны возможные сомнения и недоумения и отпарированы все возможные удары. И все-таки он понял, что предстоит острая дискуссия и Долгин к ней хорошо подготовился.

Они дошли до многоэтажного серого дома, молча поднялись на второй этаж, сняли пальто и в том же молчаливом напряжении вошли в шумный, уже наполненный людьми холл.

Лехт встретил в холле своих давнишних недругов, он называл их всех — «кандидаты наук», вкладывая в это понятие более широкий смысл. Это были вечные кандидаты наук. Долгин и Королев не были заинтересованы, чтобы их ассистенты, помощники, ученики двигались к докторской степени.

Лехт подошел к ним, улыбнулся:

— Будете выступать?

— Посмотрим, — неопределенно ответил один из них — кандидат наук Головин.

— Ну что ж, — поспорим, — так же неопределенно проговорил Лехт.

Ванас и Тоом спрашивали друг друга о каждом входящем:

— Кто это?

— Не знаю.

— А это?

— Кажется, из Института цемента.

— Вряд ли он будет нас поддерживать.

— А это кто?

— Не знаю.

— Вот — Афанасьев.

— Его пригласили?

— Нет, это я ему звонил из Таллина, — сказал Ванас.

Михаил Васильевич Афанасьев подошел к ним, поздоровался, по привычке пригладил свои седые волосы и тоже начал присматриваться. Он не нашел в холле ни одного директора, или главного инженера, или даже технолога силикальцитного завода. Как будто и не было двадцати заводов или эти люди не могли рассказать совету о своем опыте.

— Разве их не вызвали? — спросил Афанасьев.

— Удивительно, но это так, — пожал плечами Лехт.

— Я бы тоже не знал — спасибо Лейгеру Симовичу. Но может быть, еще не поздно? Давайте позвоним на заводы — прилетят к концу дня. Главные инженеры или технологи. Как вы думаете?

— Вряд ли это что-нибудь изменит, — ответил Лехт, — я вижу здесь только сторонников силикатобетона. Ну и, конечно, равнодушных.

— Вот и надо растормошить равнодушных, — горячился Афанасьев.

— Может быть, вы и правы, Михаил Васильевич, — заколебался Лехт, — но разрешат ли нам пригласить с заводов… Начнутся упреки — оторвали людей от дела.

— А это — не дело? — настаивал Афанасьев. — Переговорите с Туровым, он, кажется, человек объективный. Вот он пришел. Вы с ним знакомы, Иоханнес Александрович?

— Да, я с ним знаком, — сказал Лехт.

Он вдруг почувствовал ту накаленную атмосферу, которую более опытный глаз приметил бы с первой же минуты. Еще больше встревожило его появление Сергея Александровича Турова, который обычно не бывал на технических советах.

Ученый секретарь зычно крикнул: «Прошу в зал!» Лехта пригласили в президиум.

Туда же поднялся и Алексей Иванович Долгин. Лехт наблюдал, как вдоль прохода быстро идет Сергей Александрович Туров, в двух шагах от него, едва поспевая за ним, Михаил Борисович Королев. Эту процессию завершал Петр Петрович Шилин, но Лехт остался сидеть в зале.

Сергей Александрович сразу занял председательское место, привычным жестом постучал карандашом по графину с водой и коротко сказал:

— Разрешите открыть технический совет.

Он напомнил, что строительные камни, изготовленные без цемента, но при этом сохраняющие свою прочность, привлекают внимание строителей всего мира. Эти новые материалы сулят нашему народному хозяйству огромную выгоду. Нам надо только навести должный порядок («любимое слово Сергея Александровича — „должный порядок“», — отметил Лехт) в этом важном деле. Какое направление лучше, экономичнее, перспективнее? Что рациональнее для промышленной технологии — уже известная нам шаровая мельница, которая применяется для производства силикатобетона, или же дезинтегратор, с помощью которого Иоханнес Александрович Лехт делает свой силикальцит? Давайте разберемся.

Сергей Александрович помолчал, посмотрел на Королева и Долгина, потом — в притихший зал и объявил:

— Разрешите предоставить слово для доклада о силикатобетоне доктору технических наук Михаилу Борисовичу Королеву.

У Королева был хорошо отработанный и проверенный ораторский прием — он начинал свои доклады и лекции с остроумных афоризмов. Он сразу, с первой же минуты, завоевывал внимание слушателей. Он умел просто, популярно, доходчиво и интересно рассказывать о самых сложных предметах. В строительном институте, где Королев занимал весьма солидное место, даже злословили, что втайне он поклоняется не Платону, а Демосфену. Королева прельщали не науки, а доклады о них. Эту-то склонность Королева в свое время усмотрел Долгин и подружился с ним. Сам Долгин выступать с речами и докладывать вовсе не умел. Более того — он, как и подобает опытному режиссеру, предпочитал пребывать за кулисами, оттуда наблюдать за игрой актеров. И уж если ему казалось, что спектакль удался, он появлялся на сцене, выходил к рампе, принимал поздравления и овации.

Так и здесь — Долгин скромно сидел в третьем ряду президиума, сложив пальцы на животе, сидел и молчал. Изредка он вынимал какую-то книгу карманного формата, углублялся в нее, читал, посмеивался, качал головой, вздыхал. И трудно было понять — относилось ли все это к оратору, который в этот момент стоял на трибуне, или к книге. Он отложил книгу, когда на трибуну вышел Королев.

— Будем помнить, — начал Королев, — наставления Саади — «Если бы громким голосом можно было бы построить дом — осел построил бы два дома в один день». Я буду стремиться к спартанской краткости, попытаюсь убедить вас не декларациями, а фактами.

Вступление понравилось, все заулыбались, притихли, в задних же рядах кое-кто даже встал, чтобы лучше разглядеть и услышать оратора.

Весь смысл доклада Королева сводился к тому, что технология производства силикатобетона с применением шаровой мельницы — при всех достоинствах и недостатках этой технологии — дает широкую возможность уже теперь, сегодня, выпускать бесцементные строительные камни. В больших масштабах. В каждом городе. Конечно, плотины, мосты или сложные промышленные сооружения еще нельзя сооружать из силикатобетона, но жилые дома — вполне возможно.

Лехт хотел спросить Королева — верно ли, что в бесцементный силикатобетон все же приходится добавлять цемент для прочности конструкций. Но сдержал себя, написал в блокноте одно слово — «цемент». Туров как бы угадал мысль Лехта — он перебил Королева репликой:

— Все это хорошо, Михаил Борисович, но злые языки утверждают, что вы и цемент добавляете при формовке? Так?

— Нет, Сергей Александрович, — спокойно ответил Королев, — вернее — теперь уже нет.

— А раньше случалось?

— Иногда.

— Это ваш минус, Михаил Борисович, — осудил Туров и жестом дал понять, чтобы Королев продолжал.

— Я и не собираюсь здесь говорить об одних плюсах, — он многозначительно переглянулся с Долгиным — реплики Турова убеждали всех, что он вполне объективен и добивается, мол, только одного — торжества истины. Но Лехта этот прием не мог обмануть. Он слушал Королева, слушал хорошо знакомые ему цифры испытаний силикатобетона — на прочность, морозостойкость, звукопроводимость, слушал и перебирал в памяти свои встречи с Туровым. Нет, Туров никогда не взвешивал на весах справедливости все плюсы и минусы, все достоинства и пороки силикальцита и силикатобетона, никогда не сравнивал их с разных точек зрения и, прежде всего, с экономической. 

 

Глава третья

Лехт вспомнил летний знойный день. В кабинете Турова все стулья были расположены вдоль стен и вокруг длинного стола, покрытого зеленым сукном. Сам же хозяин кабинета сидел за большим письменным столом, перед которым не было ни стульев, ни кресел, так что Лехту пришлось все время стоять. Впрочем, не только ему, но и Королеву, и Алексееву, и другим помощникам Сергея Александровича, которых он вызвал в связи с приходом Лехта. Речь шла тогда об ассигнованиях на исследования новой конструкции дезинтегратора. Королев отказал в этих ассигнованиях. Лехт не нашел поддержки и у других начальников управлений и, по своему обыкновению, нарушая все привычные условности, направился к Сергею Александровичу. И услышал от него барственную и пренебрежительную фразу:

— Вам же сказали, что вам еще нужно?

Лехт вспылил:

— Теперь мне ясно — вы даже не хотите вникнуть в суть нашего спора, Сергей Александрович. И вообще…

— Оставьте этот тон, товарищ Лехт, — резко сказал Сергей Александрович. — В этом кабинете не принято говорить таким тоном.

— В любом кабинете, — ответил ему Лехт, — можно защищать правое дело, тем более в вашем.

— Что значит — тем более? — Сергей Александрович не допускал, чтобы кто-то мог говорить с ним, как ему казалось, неуважительно, да еще в присутствии подчиненных.

— Ведь вам поручили управлять важным делом, почему же вы не помогаете тем, кто хочет улучшить это дело? — уже не сдерживал себя Лехт.

— Всем кажется, что они хотят улучшить дело.

— Что же, по-вашему, я ухудшаю? — спросил Лехт.

— В этом мы еще разберемся, — ответил Туров и встал, давая понять, что разговор окончен. По-видимому, это был условный сигнал, и Королев тут же направился к выходу. В кабинете остался только Лехт. Он не хотел уходить, не решив того дела, ради которого приехал в Москву.

Теперь они стояли друг против друга, Туров и Лехт.

И, желая найти какую-то примирительную формулу, Лехт предложил:

— Приезжайте в институт, Сергей Александрович. Вы ведь у нас никогда не были — как же вы можете решать?

Туров промолчал, прошелся по кабинету, посмотрел на Лехта, будто впервые его увидел. Какая сила стоит за ним? Кто его поддерживает? Почему он решается так говорить с ним, Туровым? Держится просто, не только не заискивает — к этому Туров уже начал привыкать, — но даже покрикивает. Верно о нем говорят — одержим, помешан на своем силикальците.

— Представьте себе голодного человека, — неожиданно сказал Туров, — ему сегодня предлагают теленка, а завтра целого быка. Что бы он предпочел выбрать? А?

Лехт горько улыбнулся. Эту примитивную загадку он уже слышал от Королева. Неужели они не придумали ничего нового?

— Я бы взял и теленка и быка, — ответил Лехт.

— А если человек беден?

— Тогда ему придется голодать, — усмехнулся Лехт, — но мы-то не бедны. Нет, нет. Мы только безумно расточительны. И только такая великая страна, как наша, может все это выдержать.

— Что — это? — спросил Туров.

— Даже ваше пренебрежение новым бесцементным камнем, нежелание поглубже вникнуть в наше дело. Поглубже и пошире. Ну, хотя бы чуть-чуть «за горизонт»…

— Вы зарываетесь, товарищ Лехт, — оборвал его Туров. — Будьте здоровы.

Туров сам пошел к дверям, еще раз напоминая, что Лехту пора уходить.

Лехт вернулся в гостиницу, крайне недовольный собой. Он всегда огорчался, когда ему приходилось вести разговор в подобном тоне, и утрачивал контроль над собой. Конечно, не надо было говорить Турову о его нежелании глубже изучить силикальцит. Что значит — глубже применительно к технике? Разве он, Лехт, может утверждать, что уже обладает глубокими знаниями? Нет, надо идти к Турову и извиниться. Нет, надо успокоиться, еще раз попытаться уговорить Сергея Александровича. Конечно, это будет не очень приятный визит. Но ничего не поделаешь.

После обеда он вернулся в управление и, к своему удивлению, узнал, что сразу же после ухода Лехта из кабинета Туров приказал выделить Институту силикальцита все необходимые ассигнования. Лехт ликовал. Он уже все забыл. Дело было выиграно. И в радостном возбуждении он тут же поехал на аэродром: самолет на Таллин отправлялся через два часа.

Лехт вспомнил о другой, не менее трудной встрече.

Однажды в Институт силикальцита в Таллин приехал Петр Петрович Шилин.

Они пошли по лабораториям института. Побывали в цехах опытного завода. Во время этого путешествия Лехт не переставал напоминать, что в кустарных условиях нельзя дальше развивать силикальцит, что для его совершенствования нужны хорошие лаборатории, хороший опытный завод, новая аппаратура, словом, все необходимое для создания первоклассного научного института. Потом посоветовал Шилину изучить силикальцит, посвятить этому не один день, а более длительное время. Может быть, постоять у формовки, у автоклавов.

— Только тогда, — сказал Лехт, — вы сможете управлять нами.

Петр Петрович помолчал, переменил тему:

— Вы, кажется, собираетесь в Италию и Японию? Я бы вам порекомендовал — попросите возглавить эту группу Сергея Александровича Турова. Поверьте мне — он умеет ценить такое…

— Если Сергей Александрович действительно хочет возглавить эту группу, — перебил его Лехт, — то ему тоже надо изучить все это дело, — Лехт показал рукой на цехи опытного завода. — Знать силикальцит не хуже меня. Ведь мы едем за границу не учиться, а учить. А Сергей Александрович даже не был в нашем институте. Не так ли?

Петр Петрович ничего не ответил. В тот же день он уехал в Москву. А вскоре туда вызвали Лехта.

Прием у Сергея Александровича был назначен на девять утра. Лехт, как всегда, пришел без пяти девять. Но Туров прошел через приемную и сделал вид, что даже не заметил его. В кабинет вошли его заместители и помощники. Началось какое-то совещание. О Лехте как будто забыли. Он уже хотел уйти, но миловидная девушка-секретарь, понимая всю неловкость положения, по-видимому тоже нарушая какие-то условности, вошла в кабинет, пробыла там короткое время и вышла смущенная, извиняющаяся.

— Сергей Александрович, — сказала она, — просит вас не уходить. Он обязательно хочет вас видеть.

— Но я жду уже два с половиной часа.

— Неожиданное задание министра, — неопределенно сказала девушка и села к своему столу.

Прошло еще полтора часа. Сергей Александрович пригласил Лехта.

— Я вызвал вас в связи с поездкой для наладки заводов в Италии и Японии, — сказал Туров, не извиняясь за столь длительную задержку Лехта в приемной и, как всегда, не приглашая сесть. — Вы, кажется, сказали, что вместе со мной не поедете?

— Не совсем так, — хотел уточнить Лехт.

— Я пригласил вас только для того, — поднял руку Туров, — чтобы сообщить вам, что вы будете выполнять наше задание с теми людьми, с какими мы сочтем необходимым. Теперь можете отправляться в Таллин.

— Все это вы могли мне сказать по телефону, Сергей Александрович, — сказал Лехт. — Я очень жалею, что тот раз я погорячился, и приношу вам свои извинения. — Лехт даже протянул ему обе руки.

Но Сергей Александрович не обратил внимания на этот жест Лехта.

— Оставим это для детского сада, — сказал он. — Мы с вами на государственной службе и трудимся в интересах государства. Каждый поступает по своему разумению. У вас есть еще какие-нибудь дела ко мне?

— Мне кажется, Сергей Александрович, — начал Лехт, — что ваше отношение ко мне в какой-то мере переносится и на силикальцит. А мне бы не хотелось быть помехой…

— Нет, — перебил его Сергей Александрович, — все наоборот — мое отношение к силикальциту переносится и на вас.

— Вот как, — удивился Лехт, — вы все еще не признаете силикальцит?

— Признаю — не признаю, оставьте это, Лехт, — ответил Сергей Александрович, — это еще не религия и не догма, ваш силикальцит.

Туров прошелся по кабинету, как бы не решаясь продолжать разговор. «Не рано ли открывать карты?» — прочел в этом раздумье Лехт. Впервые он обратил внимание на походку Сергея Александровича. Грузное тело его переваливалось с боку на бок, ему было уже за пятьдесят, но густые волосы только слегка были тронуты сединой.

Сергей Александрович неожиданно остановился перед Лехтом и, по-видимому решив не раскрывать карт, резко спросил:

— Что еще, Лехт?

— Я бы все-таки хотел знать — почему же вы против силикальцита?

Сергей Александрович еще раз прошелся по кабинету и спросил:

— Сколько силикальцитных заводов уже действует?

— Двадцать.

— А я должен думать о судьбе сотен заводов, — резко проговорил Сергей Александрович, — ясно?

— Что ж, — не сдавался Лехт, — думая о сотнях, можно не забывать и о двадцати.

— Можно. Но нужно ли? — усмехнулся Сергей Александрович.

— Нужно, Сергей Александрович, поверьте мне, нужно, — с горячностью повторил Лехт. — Если бы удалось развязать инициативу маленьких городов — с вашей помощью, конечно, — создать в каждом из них силикальцитный завод — и проблема дешевых строительных камней уже не была бы такой острой. До каких же пор нам быть в плену у цементного бога, Сергей Александрович?

— Это все красивые слова, Лехт, — холодно ответил Туров. — В плену, у бога. Я не могу отвергнуть и другое направление — силикатобетон.

— Ну и что ж — пусть сама жизнь, строительная практика рассудит — что лучше, экономичнее. Вы же знаете, что в Эстонии, например, уживаются и золобетон, и силикальцит, и силикатный кирпич.

— «Уживаются», — думая о своем и уже не слушая Лехта, повторил Сергей Александрович, — а вот с Долгиным и Королевым вы ужиться не можете. Почему?

— Но их шаровая мельница — это уже вчерашний день…

— Вчерашний? — впервые повысил голос Сергей Александрович.— А ваш дезинтегратор? Полагаете — сегодняшний? Или завтрашний? А нам нужно строить. Люди ждут квартир. Строители ждут материалов. Все просят, требуют. Не у вас. У нас.

— Вот мы и хотим помочь вам, Сергей Александрович.

— Все хотят помочь нам, а по сути дела требуют от нас — дай то, дай это, избави бог от таких помощников.

— Разве Долгин и Королев не просят?

— Нет, не просят. Они делают свое дело тихо, без шума, без поездок за границу, без газетной рекламы… Делают, Лехт.

— Я не просил, чтобы меня посылали за границу, это несправедливый упрек, — ответил Лехт, — что же касается вашей поездки, Сергей Александрович…

— Я не собираюсь ехать — у меня есть более важные дела. И напрасно Шилин затеял этот разговор — никто его не уполномочивал. Никто. Во всяком случае — я не собираюсь. Все, Лехт. Будьте здоровы, — и протянул свою большую, загорелую руку.

Лехт пожал ее и медленно пошел по ковру, покрывавшему весь пол туровского кабинета.

Все это Лехт живо и как бы в новом свете вспомнил, когда слушал Королева на заседании технического совета. Устами Королева говорил Туров.

 

Глава четвертая

Королев говорил, что силикальцитные заводы это всего лишь маленькие кустарные цехи. Они выпускают все еще дорогие строительные конструкции. Далеко не все у них ладится.

Ванас вспомнил те дни, недели и даже месяцы, которые он провел в этих цехах. Действительно, всюду царил самый элементарный любительский подход к делу. И все-таки, думал он, эти маленькие заводики (будем так их называть) принесли свою пользу. Именно на этих заводиках были изготовлены тысячи кубометров силикальцитных конструкций, из которых были собраны жилые дома. Именно в таких силикальцитных домах живут сотни тысяч советских семей. Конечно, «это начало пути», как говорит Лехт. Никто не выдает эти цеха за передовые индустриальные гиганты.

Но Ванас мысленно переносился и в Лодейное поле, и в Петрозаводск, где действуют уже крупные силикальцитные заводы, более совершенные, более организованные, более передовые, а главное, выпускающие прочные дешевые конструкции. Но почему же Королев не упоминает об этих заводах?

— Дикая подтасовка фактов, — шепнул Ванас сидевшему рядом с ним Тоому.

— Конечно, — согласился Тоом, продолжая записывать речь Королева в своем большом блокноте.

Ванас не всегда соглашался с Лехтом. Он не одобрял его вспыльчивость, чрезмерную прямолинейность, манеру защищать силикальцит. Ему казалось, что всего этого можно было добиваться более гибким и тонким путем. Он знал о столкновениях Лехта с Туровым, советовал Лехту уладить этот конфликт. Ванасу казалось, что можно в чем-то уступить Сергею Александровичу. Ведь он не один. За ним — Долгин, Королев, собравшиеся в этом зале ученые и инженеры. Они все идут за ним не только потому, что Туров занимает высокий пост. Нет, дело здесь не в страхе перед ним, а в чем-то более серьезном. Ведь силикатобетоном тоже заняты сотни и даже тысячи людей, весьма уважаемых и серьезных. Это их работа, их жизнь. Им нет никакого дела до Лехта и его изобретения.

Ванас думал не только о Лехте, но и о силикальците, с которым он связал свою судьбу. Он вспомнил разговор с Шилиным перед его отъездом в Москву.

— Поймите, что мы можем развивать силикальцит и без Лехта, — сказал Шилин.

— Возможно ли это? — удивился Ванас.

— Все возможно, если докажут, что Лехт мешает этому делу.

Что же побудило Шилина затеять этот разговор? Чем им помешал Лехт? Ванас имел в виду прежде всего Долгина и Королева; он не сомневался, что Шилин повторял их слова. Ванас хорошо знал Лехта и был убежден, что тот не задумываясь отойдет в сторону, если поймет, что мешает делу. Если даже дело им самим создано и ему отдана вся жизнь. Но нужно ли, чтобы Лехт уходил из института? Конечно, нет, — продолжал свои размышления Ванас, — он по-прежнему воодушевляет всех в институте, самые сложные технические проблемы уже не кажутся такими сложными, если в их исследовании принимает участие Лехт. Его внутренняя убежденность, энергия, неутомимость, умение выдвигать самые неожиданные и даже дерзкие идеи, наконец его широкий технический кругозор — не мешали, а помогали всем исследователям силикальцита. Так в чем же дело? Ванас все время возращался к озадачившему его разговору с Шилиным. Несомненно одно — Лехт с его одержимостью мешает не Институту силикальцита, а Долгину и Королеву.

Ванас прислушался к гладкой, хорошо отшлифованной, будто пропущенной через шаровую мельницу, речи Королева. Он говорил о своей научной совести, о долге, о чести. С высоты этих понятий Королев обрушился на Лехта и его изобретение.

— «Силикальцит», — в голосе Королева послышались иронические нотки, — это слово придумал не Лехт, а Некрасов. Бесцементный бетон? Над ним трудится весь научный мир. Задолго до Лехта. Что же еще остается у Лехта? Дезинтегратор? Но это далеко не совершенная машина, и ее промышленное значение еще надо доказать. Стало быть, нет никакого силикальцита Лехта, а есть все тот же силикатобетон, созданный многолетними трудами исследователей, которым я хочу в пояс поклониться.

Королев подошел к рампе, поклонился — в зале ему зааплодировали. Ванас оглянулся — конечно, это были его последователи, сторонники, ученики. Нелегко будет говорить Лехту, подумал Ванас.

А Королев своей быстрой и уверенной походкой прошел к своему месту в президиуме. Но не сел, а продолжал стоять, все еще улыбаясь и показывая всем, что у него хорошее настроение, что он весьма доволен своим докладом и всем происходящим в этом зале.

Был объявлен маленький перерыв. Лехт воспользовался им и подошел к Турову.

— Вы знаете о визите профессора Шадена на завод силикатобетона? — спросил Лехт.

— Что-то слышал, — ответил Туров.

— Что-то? — Лехт протянул Турову сколотую большой скрепкой стенограмму беседы с профессором Шаденом. — Почитайте, пожалуйста, Сергей Александрович. Вы узнаете все. Это хороший ответ профессору Королеву.

— Вы собираетесь с этим выступать здесь? — помрачнел Туров. Он неохотно взял стенограмму, которую уже читал, но не хотел говорить о ней с Лехтом.

— Нет, Сергей Александрович, — покачал головой Лехт, — сегодня у нас внутренний спор, и я бы не хотел ставить в неловкое положение профессора Королева. К тому же у меня есть более убедительный свидетель.

— Более убедительный? — переспросил Туров. — Какой?

Лехт уловил в голосе Турова тревогу и коротко сказал:

— Опыт. Только опыт, Сергей Александрович.

Может быть, и нам воспользоваться перерывом и рассказать ту историю, о которой Туров будто бы слышал только «что-то». Тем более что и у нас есть стенограмма беседы с профессором Шаденом.

Как-то в Таллин позвонили из Москвы и сообщили, что в Институт силикальцита хочет приехать австрийский профессор вместе с директорами венских строительных фирм. Очередные гости. Правда, это были необычные гости, так как до этого велись переговоры о покупке лицензии на производство силикальцита в Австрии. Стало быть, должны были приехать покупатели и их консультант. Как потом выяснилось, профессор Шаден — крупный специалист по строительным материалам, и он с необычайной придирчивостью и скрупулезностью изучал всю технологию производства силикальцита. Он никому не доверял — этого требовала фирма, купившая лицензию. Вместе с профессором Шаденом всегда был один из двух директоров этой фирмы. Потом состоялась беседа, о которой Лехт заговорил с Туровым.

— Мы были здесь десять дней, — сказал профессор Шаден, — и можем сказать, что это были очень радостные дни. Я думаю, что любой техник, встречающийся с чем-то новым, испытывает такую радость. Я хочу поздравить вас, не только вас, присутствующих здесь, но и советскую науку, с изобретением силикальцита. Раньше я только слышал о нем по статьям и рассказам. Теперь я увидел силикальцит. Мало того, принимал участие в его производстве: за десять дней я прошел всю технологию на вашем заводе. Теперь мне совершенно ясна вся ценность и перспективность этого нового камня. Да, я должен признать, что мы имеем дело с новым строительным камнем, и те свойства силикальцита, которые я здесь наблюдал, убеждают меня, что это может быть хороший строительный камень и по морозостойкости, и по тепловой и звуковой изоляции, и по водопоглощению.

Шаден вынул свою записную книжку и прочитал:

— «Прочностные показатели изделий высокие и варьируются в зависимости от их объемного веса. Долговечность силикальцита не вызывает сомнений. Армированный сталью, он работает так же хорошо, как и бетон. Таким образом, свойствам силикальцита можно дать самую высокую оценку».

Эта запись, — продолжал Шаден, — войдет в мой официальный отчет и в мой доклад, который я, возможно, прочту для интересующихся прогрессом в области строительной техники. Теперь я хотел бы высказать несколько соображений критического характера. Не думайте, что силикальцит — это одна сплошная добродетель. В нем еще есть пороки, и мы не должны закрывать на них глаза. Но я считаю эти пороки естественными. Если вспомнить годы, последовавшие за неожиданным открытием французского садовника Монье, впервые соединившего бетон с металлом и положившего начало великой эпохе железобетона, — если вспомнить это минувшее столетие и представить себе, что строительная наука испугалась бы пороков железобетона, то у нас не было бы теперь тех великих инженерных сооружений, которыми гордится человечество. Я считаю, что нужно уделить больше внимания проблемам внешней отделки силикальцита — у нас в Вене такой силикальцит, который вы выпускаете на заводе, не найдет себе сбыта. Надо продолжать изучать проблемы, связанные с выпуском более легких изделий из силикальцита. Все это дело будущего. Я уверен, что они могут быть решены. Во всяком случае, я сделаю все возможное, чтобы способствовать этому успеху, если только речи, доклады и восторженные слова могут помогать делу.

А теперь я хотел бы рассказать вам одну странную историю, она вас должна позабавить, — сказал Шаден и начал листать свою записную книжку. — Дело в том, что в Москве мне предложили поехать сперва в Красково. Мне сказали, что самый лучший силикальцит делается именно там, на красковском заводе. Я принял приглашение. Осмотрел технологию изготовления изделий, или того, что они называли силикальцитом. Спросил: где же здесь дезинтегратор? Мне ответили, что дезинтеграторный способ это уже отсталый способ, а тот, который применяется на заводе в Краскове, — прогрессивный. Я извинился, поблагодарил и уехал в Москву.

Теперь я хочу, чтобы вы мне ответили: неужели меня хотели ввести в заблуждение? Я допускаю, что господа, сопровождавшие меня или посоветовавшие показать мне завод в Краскове, не читали моих книг и не знают о моих работах в области строительных материалов. Это вполне естественно. Я не могу претендовать на популярность. Но даже если бы я был просто инженером, то я обязан был бы знать разницу между тем новым камнем, который делаете вы, камнем, называемым силикальцитом, и тем, который делают в Краскове, — силикатобетоном. Не могли бы вы мне сказать, чем все это объясняется?

Наступило неловкое молчание.

— Это какое-то недоразумение, — сказал Лехт.

— Я буду рад, если это именно недоразумение, — ответил Шаден. — Я бы не хотел уезжать из гостеприимной страны с ощущением, что кто-то хотел меня обмануть. Я уже не молод, как вы видите, а в таком возрасте мы всегда чувствительны к подобным недоразумениям.

Именно об этом хотел сказать Лехт, когда передал Турову стенограмму беседы с профессором Шаденом: призадуматься. «Опомнитесь, ведь вы все интеллигентные люди» — этой фразой Лехт даже собирался заключить свою речь. Но, взглянув на Сергея Александровича, на его едва уловимую самодовольную улыбку, Лехт сдержал себя. Теперь нужны были документы, факты, цифры, точные доказательства. Даже самые разумные призывы, упреки и назидания не достигнут цели.

 

Глава пятая

После перерыва с содокладом выступил Петр Петрович Шилин. Высокий, худой, с впалыми щеками и каким-то сероватым цветом кожи, он производил впечатление человека болезненного. Но, пожалуй, единственный недуг, которым страдал Шилин, относился к его научным способностям. Он был когда-то хорошим инженером-строителем, потом решил встать на научную стезю, защитил кандидатскую диссертацию, связанную с силикатобетоном. И на этом задержался. «Вечный кандидат наук», как и все окружавшие Долгина и Королева, Шилин преуспевал в сфере административной. Что ж, для многих его коллег кандидатская степень была лишь ступенью в административной карьере: собственно наукой никто из них и не хотел заниматься. Переход из лаборатории в кабинет был для них не только желанным, но и само собой разумеющимся. Разумное стремление назначать на административные посты людей из «клана знающих» породило и это племя «вечных кандидатов». Старая истина — наши пороки являются продолжением наших добродетелей.

Петр Петрович Шилин не был исключением. Он был превосходным исполнителем, никогда не выступал с докладами, почти всегда — с содокладами. Делал это умело. Он был хорошим оратором, но сдерживал себя, чтобы не выходить за рамки научной аргументации. Он все чаще и чаще обращался к своим папкам, которые держал перед собой, цитировал чьи-то мысли, оглашал результаты анализов, сравнительных расчетов — словом, оперировал большим количеством научной информации.

Ванас слушал этот громкий, даже слишком громкий для этой аудитории, командный голос и все время возвращался к разговору с Шилиным в первый же день его приезда в Таллин.

Шилин пришел к Ванасу в лабораторию, чтобы отдать «дань восхищения», как он выразился, его мужеству, силе воли, с которой он победил свою тяжелую болезнь. Ванас не любил об этом говорить даже с очень близкими людьми, и напоминание Шилина его покоробило. На лице его появилась болезненная гримаса, будто его ударили, он сжался, опустил голову и ничего не ответил. А Шилин, приписав это скромности Ванаса («все герои скромны»), продолжал говорить о том уважении, которое он питает к людям мужественным и, конечно, к Ванасу.

— Вы, кажется, во время войны были офицером? — перебил его Ванас.

— Да.

— В какой дивизии?

— В самой прославленной — дивизия Панфилова, — не без гордости ответил Шилин.

— Под Москвой?

— Да, под Москвой. Потом был ранен. А после госпиталя снова вернулся в эту же дивизию. И всю войну уж конечно с нею.

— Интересно, — сказал Ванас, — это дивизия с большими и прекрасными традициями.

— Большими и героическими, — подчеркнул Шилин.

— Конечно, с героическими, — согласился Ванас.

Потом добавил:

— Я хотел бы рассказать вам одну историю, тоже героическую.

Шилин кивнул головой, закурил и устроился на табуретке перед столом Ванаса.

— У меня есть друг, юрист, он живет теперь в Ленинграде. Во время войны он в чине капитана юридической службы был в военной прокуратуре армии. Однажды командующий армией — человек крутой, а порой и несдержанный — предал суду командира полка. По мнению командующего, генерал-лейтенанта, этот командир полка — подполковник — неумело атаковал врага, два дня бился с его превосходящими силами и в результате — большие потери. Даже слишком большие. Командующий передал дело в трибунал, и подполковнику грозил расстрел. Вы лучше меня знаете — время было суровое, и законы были суровые. И вот, мой друг капитан Смирнов был послан в полк для подготовки и оформления всего дела. Он приехал к подполковнику, выслушал его показания, вместо одного дня, который был ему дан на все дело, он пробыл в разбитом полку неделю и убедился, что подполковник, командир полка, подлежит не расстрелу, а награждению. Дело в том, что полк оказался на направлении сильного удара врага и выдержал то, что предназначалось всей армии. Иначе говоря, своим героизмом и своими потерями он не предал армию, как утверждал командующий, а спас ее. Как должен был поступить капитан Смирнов?

Ванас посмотрел на Шилина, уже начинавшего догадываться, к чему клонит его собеседник.

— Доложить командующему, — ответил Шилин.

— Так он и поступил. И спас человека, дело, а главное — справедливость. Хоть капитану Смирнову очень трудно было доказать, что прав он, капитан, а не генерал-лейтенант. Во время войны, когда человеческая жизнь не так уж дорога. Сперва его самого хотели судить, вместе с подполковником. Но потом вмешался член Военного совета — и справедливость восторжествовала. Добавлю, Петр Петрович, что мой друг Смирнов награжден за это орденом Красного Знамени, а подполковник (теперь он уже генерал-полковник) — орденом Ленина. И, конечно, все его офицеры и солдаты. Теперь поступок Смирнова назвали бы принципиальностью, а я бы сказал — это порядочность.

— Так, — произнес Шилин после минуты молчания, — кто же здесь, в институте, капитан Смирнов?

— Вы, Петр Петрович.

— Разве в институте кто-то предан суду и нуждается в моей помощи? — с наивной улыбкой спросил Шилин.

— Вот именно, — подтвердил Ванас.— Вот уже не первый год судят силикальцит. Теперь, как я понимаю, вас прислали, чтобы подготовить, аргументировать все дело. У вас есть полная возможность доказать всю несправедливость такого положения. Даже высокопоставленным людям. Ведь традиции дивизии Панфилова к чему-то обязывают. Простите меня, Петр Петрович, если что-нибудь…

— Нет, нет, Лейгер Симович, — ответил Шилин. — Я вас хорошо понял. Вы правы. Но в мирное время…

Шилин запнулся, замолчал.

— Разве в мирное время другие критерии порядочности? — спросил Ванас.

— Нет, нет, — Шилин нервно зашагал по лаборатории, — в мирное время и в этом деле все сложнее. Но поверьте мне, что я сделаю все возможное, чтобы убрать этот дамоклов меч. Истина и здесь восторжествует, — заключил Шилин, пожал руку Ванасу и ушел.

На следующий день Ванас узнал, что Шилин убеждал лаборантку исправить, уменьшить показания приборов, определяющих морозостойкость силикальцита.

Лаборантка прибежала к Ванасу взволнованная, возбужденная.

— Как это понять?

— Успокойтесь, — сказал ей Ванас, — он пошутил. Он всегда шутит. Надеюсь, у вас еще есть чувство юмора?

И теперь, слушая Шилина, его громкий, даже слишком громкий голос, Ванас снова обращался к чувству юмора. Шилин оперировал подтасованными фактами и очень старыми цифрами, чтобы доказать правоту Королева и неправоту Лехта.

Ванас вздохнул и опустил голову, как поступает человек, когда он видит что-то постыдное, недостойное.

— Печально, — шепнул Тоом, по-своему поняв вздох Ванаса.

— Смешно, — сказал Ванас. 

 

Глава шестая

Туров не слушал Шилина — он был увлечен бумагами, которые ему принес референт. К тому же речь эту он читал и одобрил. Он знал, что Петр Петрович не скажет «никакой отсебятины». Он посмотрел на Лехта, их взгляды встретились. Туров понял, что Лехт не считает себя побежденным. Наоборот — он подготовился к атаке. Но Сергея Александровича это не смущало. Он был убежден, что та единственная фраза в уже подготовленной резолюции, ради которой, собственно, и был собран технический совет, будет одобрена. А опираясь на эту резолюцию, он сможет действовать решительно, твердо, неумолимо, пустить в ход именно те качества своего характера, которые всегда приносили ему наибольший успех. Разве те люди, от которых зависела его судьба, осуждали когда-нибудь Сергея Александровича за эти качества? Наоборот — они его хвалили. «Круто, но с пользой для дела» — сколько раз эта формула превращалась в ступень его нового возвышения.

Никто в зале, пожалуй, не подозревал, как неожиданно переплелись пути Лехта и Турова. Даже Королев и Долгин только догадывались об этом, но всей правды не знали.

Между тем история с силикальцитом оказала не очень добрую услугу Сергею Александровичу. Многие утверждали, что столкновение с Лехтом отразилось на всей его карьере. Действительно, в то время, когда возник спор с Лехтом, Туров был уже на пути к новому, давно ожидаемому назначению. По натуре человек тщеславный, он чувствовал себя ущемленным, обойденным. Он ждал с душевным нетерпением и тревогой назначения на более высокий пост. Два года не уезжал в отпуск, а во время командировок на заводы звонил оттуда по телефону в Москву, к информированным людям: «Никто не ищет меня? Могу приехать, если понадоблюсь, в любую минуту».

И вот наступил момент, когда у него попросили необходимые документы. Два дня он никого не принимал, сидел запершись в кабинете, писал автобиографию (в который раз!), длиннющую анкету, «объективку» (слово, придуманное кадровиками, — взгляд на человека как бы со стороны, сухие объективные сведения о нем) он любил писать сам — не будет ошибок. (У него был четкий каллиграфический почерк, выработанный еще в детстве.) Все это он уложил в мягкую красную папку, а папку — в конверт. Все делал сам, никому не доверял. Вызвал секретаря.

— Елена Петровна, машина здесь?

— Конечно, Сергей Александрович.

— Садитесь на машину, мчитесь к Андрею Васильевичу, к четвертому подъезду. Там спустится девушка, возьмет этот пакет. Дело чрезвычайной важности и срочности. Никому — ни-ни.

— Конечно, Сергей Александрович, я все понимаю.

— Все понимать — тоже ни к чему, — усмехнулся Сергей Александрович.

— Ну, будем считать — в пределах моих способностей, — тоже улыбнулась Елена Петровна.

— Кто меня спрашивал? — переменил тему Сергей Александрович.

— У меня целый список, я принесу.

— Нет, нет — потом. Важного ничего?

— Как будто ничего. Вот Лехт все добивается. Изобретатель силикальцита.

— Знаю, знаю. Пусть идет к Королеву.

— Был у него. Просит у вас приема.

— Хорошо, напомните с утра. Езжайте, Елена Петровна, езжайте.

Потом позвонил по телефону:

— Отправил, Андрей Васильевич. Через десять минут. Ну, будьте здоровы.

И как бы между прочим:

— Кстати, Андрей Васильевич, в нашем озере рыба тоскует. Да, да. Серьезно. Ну — дела! Может быть, воскресным утром. Или в субботу — на ночь. Оборудуем палатку и еще кое-что — в общем, не замерзнем. Пожалуйста, с вашими друзьями. На всех места хватит. Так я в субботу вечером позвоню домой. Можно? Ну, есть, договорились. Да, да, уже уехала моя Елена Петровна. Должно быть — у вас уже. Будьте здоровы.

Сергей Александрович положил трубку, облегченно вздохнул: «Великое изобретение — рыбалка. Все там можно между делом решить, любое дело устроить».

В понедельник утром, после удачной рыбалки и хорошего обнадеживающего разговора с Андреем Васильевичем, Туров вошел в свой кабинет ровно в девять, и в тот же момент зазвонил — резко и неприятно, как ему показалось, — телефон.

— Слушаю, Туров, — с неожиданной подвижностью подбежал к телефону Сергей Александрович.

— Добрый день, Сергей Александрович, — Туров узнал голос человека, возглавляющего строительное ведомство, — читали газету? Критикуют нас с вами — прижимаете силикальцит. Что вы о нем скажете?

— Дело находится в самой начальной стадии. А уже появились шальные головы — хотят строить заводы, тратить миллионы, — ответил Туров.

— А в капиталистических фирмах тоже действуют шальные головы? Они-то купили у нас лицензии на силикальцит. Почему?

— По-видимому, у них есть свой расчет, — неопределенно заметил Туров.

— А у вас его нет?

— В том и дело, что мы учитываем не только достоинства силикальцита, но и его пороки.

— Какие же?

— Силикальцитные конструкции для нас дорогие.

— Ну, это естественно на первых порах. Мы же с вами строители и знаем, что цена во многом зависит от массового выпуска и от степени механизации. Так?

— Это верно, — согласился Туров, — но в главной машине, которую создал Лехт, дезинтеграторе, быстро срабатываются «пальцы» — их приходится каждые два часа менять. А в промышленной технологии это недопустимо, — выложил главный козырь Туров.

— Ну, в каждой новой технологии были свои пороки. Дело не в этом. Если силикальцит перспективен — денег не жалко. Все окупится сторицей. А ваши ученые — что они говорят?

— Они считают силикальцит не очень… перспективным… Хотя могут быть и необъективные суждения в научной среде. Я могу еще раз…

— В этом главное — перспективное ли это дело или бесперспективное. Я вижу, что и вы колеблетесь. Подготовьте короткую записку. Мы обсудим на Комитете. Если газета права — ее надо поддержать.

— Конечно, — согласился Туров.

— Но вы же молчите. А молчание — это тоже ответ. Пренебрежительный. Так? Ну, давайте обсудим. Будьте здоровы, Сергей Александрович.

Сергей Александрович вызвал к себе Долгина, Королева и Шилина, вместе они сочинили «Справку», как они называли свою бумагу, в которой все добродетели силикальцита ставились под сомнение, а пороки преувеличивались.

Вскоре вся эта проблема обсуждалась на заседании Комитета. При этом присутствовал Лехт. Были приглашены директора заводов, более объективные и более доброжелательные ученые и строители, были, наконец, оглашены отзывы тех, кто живет в силикальцитных домах — в Таллине, в Ленинграде, Средней Азии и на Дальнем Востоке, в Прибалтике и Белоруссии. Лехт с волнением слушал все это. Но, к его удивлению, на это заседание не пришел Туров. Спасительная болезнь лишила его возможности прибыть для разговора с Лехтом уже не с глазу на глаз, а в присутствии весьма уважаемых и компетентных людей. Как всегда в таких случаях, Туров послал докладывать Михаила Борисовича Королева.

Теперь-то Лехт понимал силу Турова. Уж он-то знает, кого куда послать, кто где должен выступить и какую карту бросить в той или иной игре.

Но как неузнаваем был Королев, какие нашел тонкие и нежные интонации, какие гибкие слова и выражения вдруг полились из его уст!

Он коротко рассказал историю возникновения силикальцита, попутно отметил и успехи тех, кто создает силикатобетон. Правда, силикатобетон не столь прочен, но он, Королев, надеется, что все еще впереди, исследования продолжаются. О Лехте и Долгине, людях, представляющих различные направления в строительной науке, Королев говорил, как о нашкодивших мальчиках.

— Иногда удивляюсь, почему эти люди не могут помириться, не могут взять друг друга за руки и идти дружно по широкой научной дороге.

Королев был в хорошо сшитом сером костюме, белой крахмальной рубашке, черных модных ботинках. Со вкусом подобранный галстук и платочек в верхнем кармане пиджака дополняли этот чуть щеголеватый облик ученого. Всем своим видом Королев давал понять, что он хорошо настроен, уверен во всем, что говорит, и с искренней убежденностью желает успеха силикальциту и его изобретателю. Он напомнил, что уже действуют силикальцитные заводы, строятся силикальцитные дома, словом, дело идет в гору. И кто знает — может быть, скоро, очень скоро появятся маленькие заводы во всех районах, где есть песок и известь, где выгоднее строить дома не из железобетона, а, скажем, из силикальцита или силикатобетона.

Доклад Королева всем понравился. Именно этого он и добивался, хоть Туров и советовал только зачитать сочиненную ими «Справку». (Королев мало верил в болезнь Турова.) Размышляя над этим внезапным недугом накануне заседания, Королев понял, что Сергей Александрович просто не хочет встречаться с Лехтом при высоком начальстве. К тому же, по-видимому, он не хотел  себя связывать  ни  обещаниями  помогать Лехту, ни согласованными с ним решениями о силикальците. Вот почему он уклонился от участия в обсуждении, полагая, что Королев достаточно авторитетен и умен и сможет найти верный тон и нужную аргументацию. Разве не для подобных сложных ситуаций он держит Королева и даже назначил его своим заместителем?

Все это понимал и Королев. И решил действовать в манере «третейского суда», как бы подняться «над схваткой», пойти по золотой середине. И силикальцит и силикатобетон имеют достоинства и недостатки. Но строительных площадок хватит для всех. Нам еще строить и строить. Миллионы советских семей, сказал он, ждут квартир. Миллионы семей еще возникнут. Есть ли смысл спорить? Все это импонировало настроению присутствующих на заседании. Его позицию поддержали, на его научный авторитет не раз ссылались.

Председательствующий противопоставил Королева его шефу — Сергею Александровичу Турову. В наше время, говорил председатель, каждый организатор промышленности должен обладать способностью заглянуть далеко вперед, ведь прогресс техники опережает наши самые смелые фантазии. Он не должен быть отягощен предрассудками, необъективными влияниями, мотивами симпатий или антипатий. Он должен, наконец, уметь легко улавливать новые идеи. Вот каких организаторов промышленности мы будем поддерживать и выдвигать. К сожалению, Туров не всегда стоит на такой позиции, развел руками председатель и рассказал о своем телефонном разговоре с Сергеем Александровичем, о его странной и, попросту говоря, вводящей в заблуждение «Справке».

— Вы читали ее, эту «Справку»? — спросил он Королева.

— В  последней  редакции — нет, — ответил  Королев.

— А надо было Турову посоветоваться с вами, да и со всем техническим советом. Действует он у вас, этот совет, собирается?

— Конечно, конечно, — отозвался Королев.

— Что ж теперь? Подготовим конкретные меры помощи силикальциту. Выведем его из бесправного состояния. Не так ли?

Лехт тогда шел по Москве воодушевленный, окрыленный, торжествующий. Он бродил по многолюдным и шумным улицам, пытаясь спокойно осмыслить все события дня. Ноги сами понесли его к Главному телеграфу на улице Горького, откуда он обычно звонил в Таллин. Надо прежде всего сообщить обо всем Ванасу, Тоому, Краусу и, конечно, жене. Но на улице Горького его окатили первым ушатом холодной воды.

— Добрый день, Иоханнес Александрович, — окликнули его.

Он повернулся и увидел пробирающегося к нему Георгия Ивановича Алексеева, директора крупного завода железобетонных изделий под Москвой, тоже присутствовавшего на заседании Комитета.

— Торжествуете? — спросил он Лехта.

— Все еще не верится, что наступил такой день, — ответил Лехт.

— Слышал — кажется, хороший разговор, да и меры помощи вам солидные. Словом, поздравляю. Но и предостерегаю вас, Иоханнес Александрович.

— Предостерегаете? — не понял Лехт, он был еще слишком возбужден.

— Ну как же, — сказал Алексеев, — приказ будет хороший, а исполнять его поручат кому? Турову, Королеву, Долгину. Без них — никуда. А они-то уже попытаются кое-что затормозить. Или, во всяком случае, сманеврировать.

— Но Королев как будто занял достойную позицию? — удивился Лехт.

— Королев есть Королев, — усмехнулся Алексеев, — посмотрим, что он запоет в кабинете Турова. Да и вообще, помните — приказ, даже самый лучший, еще не все. Надо, чтобы он попал в хорошие руки.

— Как же можно не выполнить такой государственный приказ? Это же… вероломство, — Лехт все еще не хотел расставаться со своей победой.

— Видите ли, Иоханнес Александрович, — наставительно заговорил Алексеев, — у этих людей есть формула: государственный приказ попирать нельзя, его обходить должно. Вот и обходят. Разными путями. Могут забыть, а потом — через год — наказать за нерадивость какого-нибудь стрелочника. Могут не так трактовать — дорогое время уйдет на споры, уточнения. Могут доложить — возникли новые обстоятельства. Короче говоря, есть тысяча путей и тысяча возможностей. Вот почему советую вам — не обольщайтесь речами. Даже приказами. Туров, Королев и Долгин не откажутся от силикатобетона. В этот банк они вложили весь свой капитал. И уж конечно не допустят его банкротства. Ясно?

Деловой язык многоопытного Георгия Ивановича вернул Лехта к реальной действительности. Он уже не торопился звонить в Таллин.

— Что же вы мне советуете? — спросил Лехт.

— Не уступать, как говорится, стоять насмерть, — улыбнулся Алексеев.

— Это я и делаю все эти годы, — сказал Лехт.

— Вот и отлично. И кажется, достигли многого. Очень многого, Иоханнес Александрович. Желаю успеха. — Алексеев пожал руку Лехта и быстро ушел вверх по улице Горького.

События того дня оказали неожиданное влияние и на судьбу Турова. Хоть он и одобрил позицию Королева и принимал деятельное участие в подготовке приказа, но рассеять «неприятное впечатление», как выразился его друг, не удалось. Ему вернули мягкую красную папку с анкетами и «объективкой», дали понять, что теперь не время докладывать его дело. Пусть успокоятся страсти. Пусть забудут о Лехте и его силикальците. И тогда можно будет вернуться к предполагавшемуся назначению. 

 

Глава седьмая

— Вы будете выступать? — Туров повернулся к Лехту.

— Пожалуй, — ответил Лехт и медленно пошел к трибуне, неся с собой тяжелый портфель, словно он был наполнен не бумагами, а силикальцитными камнями.

— Может быть, прежде всего вы расскажете нам о силикальцитных  заводах  в  Италии  и  Японии? — предложил Туров. — Вы не возражаете, Иоханнес Александрович?

— Конечно нет,— ответил Лехт, — охотно расскажу. Но что именно вас интересует?

— Ну, все ли там в порядке? — спросил Туров.

В зале наступила напряженная тишина. Туманная фраза Турова достигла своей цели. У всех создалось впечатление, что Туров что-то знает, но не хочет говорить. Или главный его козырь припасен к финалу?

Лехт открыл свой портфель, начал искать в ворохе бумаг нужные записи и фотографии. В зале прислушивались к бумажному шелесту, словно в туго набитом портфеле происходила какая-то химическая реакция, имеющая самое непосредственное отношение к силикальциту. Но вот шелест прекратился — Лехт вытащил схемы, чертежи, фотографии и показал притихшему залу.

— Три советских инженера, — начал Лехт, — отправились в Италию, в город Каяццо, для наладки первого итальянского силикальцитного завода. Это вблизи реки Валтурно. Надеюсь, вы знаете, что на берегах этой реки дрались солдаты Гарибальди.

Лехт поднял над трибуной схему завода и фотографии.

— Я хочу, чтобы вы представили себе этот завод. Вот здесь, на третьем этаже, — весовые дозаторы непрерывного действия: они снабжены высокочастотными вибраторами. При частоте вибрации в сорок тысяч колебаний в минуту песок и известь становятся как бы текучими. Отсюда непрерывная струя идет в дезинтегратор,— его загорелая и напряженная рука задержалась на этой точке. — Должен заметить, что на первый завод в Италии поступает не очень хороший песок. Он добывается из реки Валтурно, в нем много примесей. И все-таки силикальцит получился красивый.

Теперь давайте спустимся на один этаж ниже. — Лехт приглашал своих слушателей, как он это делал в Италии, когда к нему приезжали итальянские инженеры или делегации из Америки, Англии, Франции. — Пройдемте на второй этаж, — повторил он. — Вот здесь установлен дезинтегратор. Он изготовлен не в Италии, а в СССР, в Таллине, но доставлен в Каяццо, собран там, смонтирован, налажен. Спустимся на полэтажа ниже, — продолжал свою экскурсию Лехт. — Как видите, в этом месте происходит процесс приготовления смеси и заливка ее в формы. Я хочу обратить ваше внимание, что всем этим процессом управляет только один человек. Согласитесь, что мы в Таллине создали не такой уж плохой проект. Конечно, я мечтаю о том времени, когда на силикальцитном заводе вообще не будет людей. Всё должны делать автоматы, как на крупнейших бетонных заводах. Но это дело будущего. Итак, один человек управляет процессом, формует строительные конструкции, отправляет их в автоклав. Вот и все. Я рассказал о заводе так подробно, — улыбнулся Лехт, — только потому, что в Италию отправилась советская техника, ее честь, ее прогрессивный дух. Мне кажется, что и вы, советские люди, собравшиеся здесь, должны радоваться вместе с нами.

И в зале ему зааплодировали.

— Как же действует этот завод? — поднял руку Туров, чтобы прекратить аплодисменты Лехту.

— Я могу только представить отзывы фирм, купивших в СССР лицензии на силикальцит. Я передал вам эти отзывы, Сергей Александрович, как только мы вернулись из Италии.

Лехт показал на фотокопии отзывов всем в зале, обратил внимание на то, что они очень пространные, и он не хочет задерживать внимание слушателей. И зачитал только последние фразы:

— «Фирма благодарит советских инженеров, наладивших четкий процесс дезинтеграторного производства бесцементного строительного камня — силикальцита. Дезинтегратор, доставленный из СССР, работает хорошо. Весь технологический процесс не вызывает никаких претензий». Может быть, достаточно, Сергей Александрович?

Но Туров еще не был удовлетворен. Он продолжал допытываться:

— А из Японии есть какие-нибудь отзывы?

Лехт понимал, что имеет в виду Туров, улыбнулся и спокойно ответил:

— Конечно, Сергей Александрович. Вот, пожалуйста, — Лехт передал Турову фотокопию японской газеты и перевод сообщения из Токио:

«В связи с пуском первого завода по производству силикальцита в Японии директор фирмы „Асахи кемикал индастри“ господин Курода сообщил корреспондентам, что, считая силикальцит чрезвычайно ценным по своим качествам материалом, фирма планирует в ближайшие два-три года построить в Японии заводы по производству силикальцита ежегодной производительностью до одного миллиона кубометров. Фирма рассчитывает довести ежегодное производство силикальцита в Японии до двух миллионов кубометров».

Туров бросил беглый взгляд на листы, переданные ему Лехтом, и отложил их в сторону. Лехт, по его мнению, избегал разговора о дезинтеграторе, и поэтому Туров уже с нескрываемой иронией спросил:

— А «пальцы» дезинтегратора они признали идеальными?

— Вот теперь, Сергей Александрович, можно кое-что рассказать и об этих злополучных «пальцах».

Еще во время пребывания японских ученых и инженеров в Институте силикальцита в Таллине (они приезжали по поручению японского концерна, купившего в СССР лицензию на силикальцит) Лехт обратил их внимание на «пальцы» дезинтегратора. Они со скоростью и силой тайфуна в сто метров в секунду ударяют в песчинку, разбивают ее, но в то же время и сами стираются. Их приходится менять. В первых дезинтеграторах — каждые два часа. Но после применения более крепких металлов — каждые четыре часа. Операция замены «пальцев» продолжается пятнадцать минут, но и они дороги в промышленной технологии; конечно, в дезинтеграторе будут испытаны «пальцы» из различных износостойких сплавов, и он не сомневается в успехе. Все это с полной откровенностью, рассказывал Лехт, было сообщено японской фирме еще до покупки лицензии на силикальцит.

— Нас это не интересует, — тогда ответили ему японцы.

Потом, когда Лехт и Ванас попали в Японию, в маленький город Мацудо, где был создан первый силикальцитиый завод по советской лицензии, разговор о быстро стирающихся «пальцах» возник вновь. Лехт сам напомнил покупателям о свойствах «своего товара». Он опять услышал, теперь уже от старшего японского инженера, ту же фразу:

— Это нас не интересует.

Лехт пришел на завод и увидел, что в дезинтеграторе установлены самые плохие «пальцы», примерно такие же, какими пользовались в Таллине в первый год производства силикальцита. Лехт пошел к инженеру Курода, директору завода, и спросил его:

— Вы что же, хотите скомпрометировать силикальцит?

Курода усмехнулся, и Лехт уже в третий раз услышал эту фразу:

— Не волнуйтесь, «пальцы» нас не интересуют.

Как потом выяснилось, японские исследователи создали новый материал, из которого они изготовили «пальцы» дезинтегратора. Сперва Курода и его помощники говорили Лехту, что «пальцы» эти еще находятся в лаборатории, где они испытываются. Потом, что их проверяют на опытной установке, и только после этого они попадут на завод. Лехт и Ванас понимали, что Курода не хочет посвящать их в тайны нового сплава. Наступил день отъезда из Японии, а таинственные японские «пальцы» так и не появились на заводе. Японец-инженер, сопровождавший Лехта и Ванаса, так и сказал — это секрет японской фирмы.

Но вот прошел год, и та же японская фирма и тот же Курода шлют в Москву жалобу на дезинтегратор, упрекают советских изобретателей в крайне быстром износе «пальцев». Лехт предложил послать в Японию советских наладчиков-инженеров, они установили бы новые, усовершенствованные «пальцы» — это общепризнанное элементарное условие любого технического договора. Но японская фирма отклонила предложение Лехта, в наладчиках она будто бы не нуждается. «Пальцы» плохи, и все. Поверьте нам на слово, делу конец. И при этом японцы аккуратно, без малейшей задержки, платят солидную сумму долларов, предусмотренную лицензионным договором.

— Не кажется ли вам, — спросил Лехт, обращаясь к Турову, — что мы столкнулись здесь с обычной коммерческой хитростью? Японская фирма знает, что говорят на подобных советах о силикальците. Они следят за нашими научными спорами. Почему бы им не воспользоваться нашими же собственными «междоусобными войнами», чтобы погреть на них руки и в нужный момент выторговать более дешевую цену, сбавить сумму взносов? Мне кажется, что это единственно возможное и разумное объяснение. 

 

Глава восьмая

Ванас слушал Лехта, оглядывался, видел смущенные лица. Многие в зале испытывали неловкость от всего того, что происходило на заседании технического совета. Внутренняя вера, убежденность Лехта передавались и им, как бы они ни относились к его изобретению. Может быть, не раз они повторяли эту излюбленную и ставшую банальной фразу: «Наука требует всего сердца, всего человека». Вот перед ними такой исследователь — у него нет ничего, кроме силикальцита. По-человечески эти люди понимали Лехта, восхищались его мужеством и одержимостью, отдавали должное его упорству, настойчивости, умению вести борьбу. Сколько лет могущественные «боги науки» пытаются затормозить развитие силикальцита, а дело это идет и идет, не считаясь ни с какими конъюнктурными «рифами», подводными течениями, невидимыми и сильными влияниями.

Ванас тоже вспомнил поездку в Италию.

Лехт, Ванас, Краус приехали в Рим и сразу же попали в атмосферу «делового дружелюбия», как выразился итальянский инженер. Их встретили президент, главный инженер, инженеры фирмы, которая купила лицензию па силикальцит. На автомобилях они тогда совершили чудесное путешествие по Италии. Но Лехт как бы пребывал в другом мире — он не замечал ни голубого неба, ни гор, ии прославленных площадей, ни дворцов, о которых бредят все туристы мира. Лехт был поглощен своими мыслями. В машине во время поездки Лехт говорил только о силикальците. Порой Ванасу казалось, что увлеченность Лехта приобрела некую ненормальность. Но именно этот высокий душевный накал Лехта привел в восхищение итальянских инженеров и деловых людей. Они поняли, что перед ними не случайный изобретатель, которому в ночной тиши улыбнулась судьба, а подлинный ученый, исследователь, первооткрыватель. Он не знал ни дня, ни ночи. Весь его мир лежал у него в руке — это был маленький кубик силикальцита. О нем он говорил всю дорогу, и итальянские коллеги слушали его, затаив дыхание.

Нельзя сказать, что Лехт во время этой поездки, да и в последующие дни и недели пребывания в Италии, восторгался силикальцитом. Нет, он все чаще и чаще поругивал его. Если Ванас произносил какую-нибудь ничего не значащую фразу о достоинствах нового камня, Лехт обрывал его:

— Хватит о достоинствах. Их у нас никто не отнимет, а вот пороки — они еще дадут о себе знать.

Ванас вспомнил удивительный эпизод. В нем была вся атмосфера их взаимоотношений с итальянскими инженерами. Лехт узнал, что в одном из силикальцитных домов в Средней Азии появилась трещина. Конечно, этим воспользовались его недруги. Лехт рассказал о трещине итальянским инженерам — эти ошибки надо изучать. Но главный инженер завода усмехнулся:

—  Видите ли, синьор Лехт, мне когда-то пришлось участвовать в расследовании обвала одного из железобетонных мостов Италии. У меня не было даже мысли, что после этого повсеместно запретят железобетон. Я вам предсказываю, синьор Лехт, что силикальцитные дома еще будут рушиться, а мосты проваливаться в воду, если начнут сооружать мосты из силикальцита. Все еще будет. Но атака требует жертв. Это мне сказал мой командир еще в первую мировую войну. Я видел на своем веку много атак и много жертв. И все-таки победа достается только атакующим. Не так ли?

Лехт согласился с этой мыслью, но хотел бы, чтобы было поменьше обваливающихся домов или поврежденных стен. Он знал, какие это страшные и убедительные козыри в руках Долгина и Королева.

Ванас прислушивался к тихому голосу Лехта — он говорил о лицензиях. «К чему это? Какое это имеет отношение к силикальциту? Ах, не надо было». Ванас слушал с огорчением.

— Даже самые передовые концерны покупают лицензии на то или иное изобретение с единственной целью — выиграть время, — говорил Лехт. — А это очень важно при современных стремительных темпах технического прогресса. Японская фирма «Тойе Кейон» купила у американского концерна «Дюпон де Немур» лицензию на способ производства нейлона. И выиграла одиннадцать лет, которые понадобились американцам для исследований. За семь миллионов долларов японцы вышли в «нейлоновой борьбе» на одну стартовую линию, на один уровень с американцами. В дальнейшем эти миллионы долларов окупились во много раз.

Лехт почувствовал, что его внимательно слушают, и уже более уверенно продолжал:

— Так повелось теперь в мировой индустрии, — покупают лицензии не слабые, а сильные. Покупают большие и малые изобретения. Так случилось и с нашим силикальцитом. Мы не скрывали наши трудности, не утверждали, что решили проблему износа «пальцев» дезинтегратора. Мы открыто признавали, что ищем пути создания силикальцитных конструкций с наилегчайшим весом. И все-таки лицензии на силикальцит покупали, не скупились на доллары. Дело все в том же: иностранные фирмы знали, что мы уже затратили на исследования больше десяти лет, и платили деньги, чтобы «купить эти годы», встать с нами на одну дорожку, на одну линию. А стартовый выстрел уже прозвучал, — Лехт коснулся своей излюбленной темы.

— Какой выстрел? — не понял Туров.

Но Лехт продолжал свои размышления об экспорте технических идей и открытий.

Было время, когда мы только учились, покупали лицензии, но не продавали. Теперь иностранные концерны вынуждены признавать наши успехи. Они выражают эти признания не улыбками и высокопарными фразами, а миллионами долларов. Нелегко платить миллионы долларов за десяток страниц технических расчетов, за пачку чертежей. Особенно если капиталистической фирме приходится платить социалистическому государству. Но иного выхода нет. Если в мирном соревновании один из партнеров вырывается вперед, надо пересаживаться на его же машину, воспользоваться его же опытом, чтобы догнать, «не сойти с круга». Это так. Ничего не поделаешь. Это плата за бессонные ночи, за мучительные поиски и находки.

— Так почему же вас, — Лехт посмотрел в зал, потом повернулся к Долгину и Королеву, — почему вас не радует этот факт?

В зале кто-то зааплодировал. Туров потянулся со своим толстым карандашом к графину, но сразу же отдернул руку. Прекращать такое выражение чувств было бы бестактно. И по многолетней председательской привычке начал беззвучно хлопать своими мягкими ладонями. Потом поднялся и бросил гневный взгляд на Лехта:

— Мы собрались сюда для разговоров о силикальците, товарищ Лехт.

— Да, да, — подтвердил Лехт, — именно о силикальците. Почему же капиталистические фирмы купили эту как будто еще не совершенную технологию? Почему? Если фирма верит в промышленные перспективы изобретения, то она покупает лицензию и сама его совершенствует. Иногда с учетом своего уровня техники, своих возможностей. Японские инженеры даже не скрывали от нас этот свой принцип. Они хотели только побыстрее встать рядом с нами. Теперь и нам нельзя медлить, надо продолжать исследования, чтобы не отстать, не «сойти с круга».

Лехт взглянул на Сергея Александровича, на его каменное лицо, на его холодные, будто стеклянные, глаза и с горестной улыбкой сказал:

— Все это вы должны были говорить мне, Сергей Александрович, а не я — вам. Простите, если я задержал ваше внимание. А теперь давайте оставим в покое силикальцитные заводы, действующие за границей. Им еще предстоят самые жестокие испытания конкурентной борьбы. И кто знает, выдержат ли они эти испытания. Но безжалостная конкурентная борьба в капиталистических странах не должна нас в этот день занимать — у нас с вами спор научный, технический.

— И экономический, — бросил Туров.

— Конечно, Сергей Александрович, и экономический.

Именно поэтому я призываю вас прислушаться к голосу жизни. В нашей строительной индустрии известны два бесцементных камня — силикатобетон и силикальцит. Всем известно также, — я имею в виду строителей, — что наша строительная наука поддерживает силикатобетон, но не поддерживает силикальцит, что люди, возглавляющие ведомственные управления строительной индустрии, отдали свое предпочтение силикатобетону, а не силикальциту. Всем, наконец, известно, что силикатобетону покровительствуют весьма уважаемые ученые Алексей Иванович Долгин и Михаил Борисович Королев, что они у нас представляют и науку и ведомства, что в их руках — деньги, технические журналы, научные институты и даже — Сергей Александрович Туров.

— Вот не знал!— воскликнул Туров и неестественно засмеялся.

Все же знавшие самолюбивого и мстительного Турова поняли, что одной этой фразой Лехт приобрел ловкого и хитрого врага. Но Лехт был в том состоянии запальчивости, которое не одобряли его друзья и которое отталкивало многих искренних его сторонников.

— Всем известно, — продолжал в том же тоне Лехт, — что силикатобетон — любимое детище, а силикальцит — только Золушка. И все-таки, несмотря на все это, принц избрал Золушку. Почему? Под принцем я разумею практику, опыт, жизнь. Вот уже более пятнадцати лет к нам, в Таллин, приезжают инженеры из самых разных мест — от Ленинграда, где был создан первый силикальцитный завод, до бухты Находка на Дальнем Востоке, от Белой Церкви на Украине до Средней Азии, где в Голодной степи сооружаются силикальцитные дома. Приезжают они к нам, требуют чертежи дезинтегратора, схему технологии, консультантов. Платят за проект, за копировку чертежей, иногда привозят копировщиков с собой, требуют, торопят, если что-то у них не ладится — звонят по телефону мне или Лейгеру Ванасу, днем, ночью в любое время вызывают к себе, и если мы отказываемся, жалуются на нас, обвиняют меня в том, что я срываю выпуск нового бесцементного камня — силикальцита. Вот как решительно действует современный принц.

— Это все анархия, — крикнул Туров, почувствовавший, что логика и непоколебимость, даже запальчивость Лехта действуют на многих сидящих в зале с какой-то магической силой.

— Вы называете это анархией, а я — инициативой, — ответил Лехт. — Да и можно ли их в чем-нибудь винить? Строить надо — люди ждут квартир. А стеновых блоков, конструкций не хватает. Ведь не всюду можно применять железобетон. И вот, перед ними два камня — силикатобетон и силикальцит. Люди думают, подсчитывают, проверяют, судят-рядят — и выбирают силикальцит. Почему? Чем он их прельщает? По-видимому, у силикальцита есть какие-то могущественные силы, даже более влиятельные, чем те, которыми располагают доктора наук Долгин и Королев. Это — силы экономические.

— Но мы делаем дешевые конструкции и с помощью шаровой мельницы, — впервые вмешался в спор Долгин.

— Меня это только радует, Алексей Иванович, — ответил Лехт, — но нужны не только дешевые, но и прочные, добротные конструкции.

— Прочные, прочные, — махнул рукой Долгин, — и ваш силикальцит не такой уж прочный, как вы изображаете.

— Я ничего не изображаю, а только рассказываю о нашем опыте. Все дело в том, что в дезинтеграторе каждая песчинка получает не менее пяти мощных ударов с ураганной скоростью примерно ста метров в секунду. Вот в результате этих ударов возникают механо-химические реакции, над которыми теперь трудятся крупнейшие ученые мира. После такой обработки смесь быстро формуется и схватывается. В этом одна из тайн прочности. Именно о такого рода процессах мечтали русские ученые, а вы хотите вернуть нас к шаровой мельнице; она-то не дает такого эффекта.

Я покидаю эту трибуну с надеждой, что вы не будете нам мешать, Алексей Иванович. Я не прошу, чтобы вы нам помогали, — это было бы с моей стороны чудовищной самонадеянностью.

И не торопясь Лехт собрал бумаги, подхватил свой тяжелый портфель и пошел не в президиум, а в зал.

Туров быстро взглянул на Долгина, потом — на Королева и после этого короткого молчаливого совета объявил на два часа перерыв.

— После обеда будем продолжать с новыми силами, — попытался он пошутить.

Но его уже никто не слушал — все устремились к выходу.

В холле Лехт подошел к ожидавшим его Ванасу, Краусу и Тоому.

— Где будем обедать? — спросил Лехт.

— Лучше всего в «Центральной», — предложил Тоом.

— Идите заказывайте, — попросил Лехт, — а я забегу на телеграф — переговорю с Таллином.

Лехт свернул с Советской площади на улицу Горького, остановился, чтобы переждать поток машин и перейти на другую сторону. В этот момент его тихо окликнули.

— Простите, Иоханнес Александрович, — услышал он женский голос, — можно вас задержать на минуту?

Лехт повернулся и увидел рядом с собой миловидную женщину в коричневой дубленке. Женщина прятала лицо в воротник, хоть день был солнечный, мягкий. Молодые люди, проходившие мимо них, повернулись, с улыбкой взглянули на женщину в дубленке, высоких сапогах.

— Ради бога, простите меня, — вновь повернулась она к Лехту, — я должна сказать вам, Иоханнес Александрович, очень важное для вас… Поверьте мне, очень важное, — настаивала женщина в шубке. Ее миловидное лицо, ее большие лучистые глаза как бы гипнотизировали его.

Лехт же был так поглощен и взволнован своими делами, что не сразу понял, о чем говорит ему эта симпатичная и привлекательная женщина, на которую проходящие молодые и даже не молодые люди бросают веселые взгляды.

— Вы меня слышите, Иоханнес Александрович? — еще раз повернулась к нему женщина. — Я прошу выслушать меня, для вашей же пользы, поверьте…

Она задыхалась от волнения и, казалось, готова была расплакаться тут же на улице, на виду у восхищавшихся ею людей. «Господи, что за увальни эти ученые», — как бы говорил ее вид. Только теперь Лехт услышал слова, обращенные к нему, заторопился, переложил портфель в левую руку, участливо спросил:

— Чем я могу вам помочь?

— Не вы мне, а я вам хочу помочь, — ответила женщина в шубке, — где бы мы могли поговорить?

— Очень жаль, — растерялся Лехт от такого напора, — я должен переговорить по телефону с Таллином. Потом мои друзья ждут меня обедать.

— Где? — спросила она.

— В ресторане «Центральный».

— Нет, — решительно ответила она, — в ресторан я не пойду.

Лехт развел руками.

— Может быть, вечером? — спросил он.

— Нет, — с той же решительностью сказала она, — вечером я занята. Да и для вас это будет слишком поздно.

Лехт был явно заинтригован и начал быстро перебирать различные возможности — отказаться от телефонного разговора или от обеда? Просто пойти в скверик, к Юрию Долгорукому.

— Хорошо, — уже успела за него решить женщина, — я провожу вас на телеграф. Не сразу же вам дадут Таллин — там и поговорим.

Улыбнулась и пошла па другую сторону улицы Горького. Лехт со своим тяжелым портфелем едва поспевал за нею.

 

Глава девятая

— Вас вызовут, — хмуро сказала ему в окошке девушка, принявшая заказ на телефонный разговор с Таллином.

Лехт прошел со своей спутницей в зал ожидания, в самом дальнем углу нашел столик, на полированной доске которого было нацарапано: «Люда + Сережа».

— Давайте познакомимся, — сказала его спутница и начала стягивать перчатку с руки, — меня тоже зовут Люда, — она кивнула на надпись на столе, — Людмила Ивановна Ковалева.

Лехт пожал ее руку, усадил, предложил снять шубку — в зале ожидания было жарко; но она только расстегнула пуговицы, сняла шарф, под которым Лехт увидел белый тонкий свитер.

— А меня зовут… — начал Лехт.

— Я вас хорошо знаю, — перебила его Людмила Ивановна, — вы, конечно, меня не помните, а я вас — хорошо запомнила.

— Мы разве встречались? — удивился Лехт, он считал, что у него хорошая зрительная память.

— Не то чтобы встречались, — поправила его Людмила Ивановна, — но виделись.

— Когда?

— Помните тот день, когда ваш силикальцит обсуждался на Комитете? Я сидела за маленьким столиком — правда, спиной к вам — и стенографировала. Но вы были так возбуждены, что никого не замечали. К тому же, если женщины хотят — они могут быть незаметными.

— А почему вы тогда этого хотели? — спросил Лехт.

— Я участвовала в спектакле, а главным актером тогда был Михаил Борисович Королев. Вы помните?

— Хорошо помню, — согласился Лехт, — но, признаться, я в тот день не сразу понял, что профессор Королев преобразился в актера Королева.

— Искусство, — усмехнулась Людмила Ивановна, как показалось Лехту, с нескрываемой горечью, — но не будем терять времени. Разговор у нас пойдет именно о Королеве. Что вы о нем знаете?

Лехт с удивлением отметил, что никогда не интересовался ни жизнью Королева, ни жизнью Долгина. В свое время он только читал их научные труды, вернее — учебники, в которых обнаружил много компилятивного, элементарного. Но, по-видимому, учебники для высших учебных заведений такими и должны быть, полагал Лехт.

— Ну что ж, послушайте, — сказала Людмила Ивановна, — история Королева вам многое объяснит. А может быть, придаст новые силы для борьбы с ним.

Лехт промолчал. А Людмила Ивановна быстро, как заученный урок или что-то выстраданное и много раз передуманное, начала рассказывать.

В сущности, это был не рассказ о Королеве, а бегло нарисованный его силуэт, причем человеком хорошо знающим, а может быть, подумал Лехт, и близким. В рассказе этом не было ни хронологии, ни логики. Только штрихи, черты характера, судьба, даже трагедия преуспевающего человека, ученого.

Когда Королев читал сообщения о поездках Лехта и его помощников в Италию, Японию, Австрию, он с гневом отбрасывал газеты. Почти всю жизнь Королев мечтал о таком успехе, но почему-то всегда победа ускользала от него.

В свое время он много трудился над проблемой напряженного железобетона. Он уже был близок к серьезным открытиям. Во всяком случае, так ему казалось. Но в это время более удачливый и более ловкий, с точки зрения Королева, а на самом деле более талантливый ученый опередил его. Этого ученого сразу пригласили на международный конгресс в Соединенные Штаты Америки, о нем заговорил строительный мир. Его рефераты и доклады перепечатывались во всех специальных изданиях. А Королев продолжал только надеяться и ждать какой-то новой удачи и нового успеха. Он никак не хотел мириться с мыслью, что во всем повинны не люди, которые, по его мнению, ловчат или родились с бриллиантовой серьгой в ухе, как он любил выражаться, а его, Королева, леность, ограниченность. Он всегда опускал простое и великое слово — талант. Конечно, никто никогда не решился бы сказать Королеву, что он не талантлив, как, впрочем, нельзя это было бы сказать и Алексею Ивановичу Долгину.

Может быть, в те годы, когда и Королев и Долгин только начинали свой научный путь, их работы были отмечены печатью таланта. Но талант — это же не вечный спутник. К нему нужно бережно относиться, его нужно всегда шлифовать, или, как говорят люди сведущие в этом деле, талант нуждается в постоянном и неустанном труде.

Но разве Королев не трудился? Конечно, и немало трудился. Но случилось так, что его труды концентрировались не вокруг какой-то определенной научной проблемы, а как бы расплывались, рассыпались по многим важным проблемам. Но ни к одной из них он не подошел с той степенью одержимости, с которой начал Лехт, когда столкнулся с новым строительным камнем, названным им силикальцитом.

Королева увлекла административная карьера. Что ж, нет ничего удивительного в том, что молодой ученый, делающий первые успехи на научном поприще, привлекается к административным делам, к управлению институтами или лабораториями. Но одержимость Королева проявилась именно в административной сфере, а не в научной. Он стал директором института, потом одним из тех, кто возглавил строительную академию, и, наконец, научным консультантом многих строительных комитетов, управлений. Его день был расписан по минутам. Его ждали то в одном, то в другом месте. Его календарь на каждый день напоминал расписание студента, который должен от такого-то до такого-то часа слушать такую-то лекцию, сразу же другую, третью, четвертую… С той только разницей, что Королев должен был не слушать, а сам читать эти лекции, наставления, консультации в самых различных институтах и комитетах. Конечно, появилась большая квартира, благоустроенный быт, персональная машина, дача — все то, что сопутствует успеху.

Но Королеву всего этого было мало. Он понимал, что наступит момент, когда об его административных успехах будут сказаны весьма скупые слова или написаны весьма скупые строчки. А когда обратятся к научным трудам, то, может быть, этих слов не найдется. Оставаясь с самим собой наедине, он не мог не понимать, что когда-нибудь его спросят:

— Профессор Королев? А почему — профессор? А что он такое сделал? Ах да, бетон и железобетон. Но ведь ничего серьезного, ничего выдающегося.

А к образу середняка он не привык и мириться с ним не хотел.

Фортуна пройдет мимо него раз, другой, третий, и постепенно его забудут. А больше всего он боялся именно забвения.

По опыту своих друзей, учеников и давнишних помощников, которые теперь уже далеко опередили его, он знал, что нетленным и незыблемым является только научное исследование, пусть не увенчанное великим открытием, пусть не овеянное всемирной славой, но все-таки исследование. Только оно приносит удовлетворение в жизни, только им дорожат люди, связанные с наукой. А он, Королев, причислял себя к этим людям и не мог не считаться с ними.

Вот почему успех Лехта был для Королева одним из тяжких ударов судьбы. Ведь и он, и Долгин много, много лет посвятили мелким пескам, силикатобетону, автоклавному твердению бесцементного строительного камня, совершенствовали шаровую мельницу, просиживали над силикатным кирпичом, добивались создания крупноразмерных силикатных конструкций. Как будто бы на сей раз старуха фортуна уверенно вела их по дороге к прочному успеху, к победе.

И в это время появился Лехт со своим дезинтегратором. Королев был глубоко убежден, что Лехт придумал дезинтегратор только для того, чтобы обойти его, Королева, как бы подчеркнуть, что его исследования не имеют ничего общего с королевскими или долгинскими. Королев не хотел мириться с простейшей мыслью, что Лехт нашел что-то новое, увидел какой-то новый путь, быстро вышел на этот путь. Он искренне верил, что увлечение силикальцитом за границей это своеобразная дань моде. Правда, иногда друзья спрашивали его:

— Ну, хорошо, допустим, что это мода. Но кто станет платить миллионы долларов за моду?

Королев только пожимал плечами и молчал.

— Он ведь фантазер, — Людмила Ивановна вынула из сумки сигареты, закурила, — ему рисуются радужные картины — поездки в Рим, Токио, Вену, встречи, приемы, долгожданная слава. Но я-то убеждена, что все это — мираж. В лучшем случае его обойдет Туров. Ведь верно, Иоханнес Александрович?

— Все может быть, — уклончиво ответил Лехт. Он все еще не мог догадаться о цели этой встречи, не мог понять — чем хочет ему помочь эта маленькая, очаровательная и, как он успел убедиться, умная женщина.

Наступило молчание. Монотонный голос в микрофоне вызывал Харьков, или Красноярск, или Тбилиси. Но о Таллине почему-то забыли. Лехт уже хотел подойти к окошку и напомнить о себе. Но Людмила Ивановна задержала его легким прикосновением руки и тихо сказала:

— Теперь о самом главном — я принесла вам победу.

Людмила Ивановна пристально посмотрела на Лехта, как бы наслаждаясь тем впечатлением, которое произвели на него ее слова.

— Что вы имеете в виду? — не понял Лехт.

— Не торопитесь — сейчас все узнаете, — спокойным тоном продолжала Людмила Ивановна, — только вы должны мне обещать, что воспользуетесь этой победой. Обещаете?

Лехт инстинктивно отодвинулся, весь разговор показался ему несерьезным и ненужным. Что ей нужно, этой женщине? И кто она? Отступница? Мстительница? Или просто искательница приключений? В этот тревожный день, думал Лехт, не надо было встречаться с ней.

— Ну, хорошо, — улыбнулась Людмила Ивановна, — я вижу — вас смущает мой таинственный тон. Да, признаться, я сама его не люблю. Послушайте, Иоханнес Александрович, я не шучу. Позавчера утром — за два дня до сегодняшнего совета — Туров и Королев продиктовали резолюцию — она должна быть утверждена советом и послана сегодня же вечером высокому начальству. Вы сами понимаете, что единодушная точка зрения авторитетного технического совета — это уже не частное мнение Королева или Турова. Речь идет в этих двух документах, в сущности, об одном и том же — силикальцит и дезинтегратор признаются бесперспективными. Я много раз читала и перечитывала документы — как видите, я их уже почти знаю наизусть, — думала, решалась и не решалась. Понимаю, что мое навязчивое поведение может вызвать у вас подозрение — что-то тут не так… Это ваше право, Иоханнес Александрович.

«Не так…» Он не мог прийти в себя и молчал.

— Так, интересно, — произнес Лехт только для того, чтобы что-то сказать. Он вкладывал в эти слова самый неопределенный смысл.

Он и раньше догадывался, что Туров, Долгин, Королев попытаются использовать авторитет технического совета, что, опираясь на этот авторитет, на будто бы беспристрастное, объективное суждение людей науки, постараются найти форму достаточно убедительную, чтобы парализовать любую возможную помощь и поддержку силикальциту. Теперь его опасения оправдались, и он уже по привычке заглядывал вперед, представлял себе последствия такого поворота событий. И уже думал не о Людмиле Ивановне и ее рассказе, а о многих и многих друзьях, сторонниках, помощниках, поверивших в него, разделявших с ним и тяготы и успехи. Что он им скажет? Поймут ли они его? Не сочтут ли человеком с помутившимся разумом, этаким изобретателем «вечного двигателя»?

Лехт уже хотел отказаться от телефонного разговора с женой. Все неопределенно, трудно предвидеть, как развернутся события. Вот все, что он может сообщить Нелли Александровне. Не очень много. Конечно, надо отказаться от разговора с Таллином.

— Понимаю, что огорчила вас, — услышал он голос Людмилы Ивановны, — но есть превосходный выход, Иоханнес Александрович.

— Какой же? — поднимает голову Лехт.

— Выйти на трибуну, теперь, сразу же после перерыва, зачитать эти документы и рассказать, что они сочинены за два дня до совета, до научной дискуссии, до обсуждения. И, поверьте мне, ни у кого не поднимется рука голосовать за них. Даже у самых ничтожных подхалимов… Я же знаю эту среду — десять лет варюсь в ней.

— Так, — согласился Лехт, — кто же это сделает… зачитает?

— Конечно, вы.

— Я? — Лехт даже привстал от неожиданности. — Но у меня же нет этих документов. Где я их возьму?

— Вот они, — просто сказала Людмила Ивановна и положила перед ним конверт с бумагами.

— А как они попали к вам?

— Мне передала их моя подруга. Мы иногда оказываем друг другу такие маленькие услуги, когда речь идет об интересующих нас бумагах. Если, конечно, на них нет грифа «секретно», — поспешила она поправить себя.

— Интересующих вас? А почему эти бумаги вас интересовали? — спросил Лехт.

— Это сложная история, Иоханнес Александрович, вряд ли она должна вас занимать.

— Простите, — сказал Лехт, он понял, что затронул туго натянутую струну.

Вынув из конверта вчетверо сложенные листки, Людмила Ивановна протянула их Лехту.

Он молча развернул их, прочитал, снова сложил, с неумолимой, упрямой жестокостью сказал:

— Нет, Людмила Ивановна, я не воспользуюсь этим. Это не мой путь. Большое спасибо за доверие, Людмила Ивановна.

— Вы все еще сомневаетесь в достоверности этих бумаг?

— Нет, я верю вам. Но повторяю: я не хочу идти таким путем. Если мой камень плох, то никакие бумаги ему не помогут. Никакие, даже самые ловкие и умные.

— Но иногда бумаги оказываются сильнее камня — я в этом не раз убеждалась, — усмехнулась Людмила Ивановна.

— Возможно. Но время все же уничтожает бумаги, а камни… Хорошие камни служат вечно… В конце концов, победа за ними…

— Время? — Людмила Ивановна спрятала в сумку конверт, решительно встала. — Время сохраняет камни, но не щадит сердца. Даже самые хорошие.

— Таллин. Два пять тридцать шесть пять семь. В седьмую кабину, — вызывал голос в репродукторе.

— Простите, — бросил Лехт и пошел через весь, уже наполненный людьми зал ожидания в седьмую кабину.

 

Глава десятая

«Жены всегда должны ждать», — думала Нелли Александровна, поглядывая на часы. За все эти годы она стала незримой соучастницей всех дискуссий, споров, всей борьбы вокруг силикальцита. Именно — незримой. Все, что происходит с Лехтом вдали от дома, она переживает сама здесь, в этой комнате, примыкающей к кухне и веранде. Господи, сколько в этом доме пережито, передумано, сколько часов, дней пришлось ждать и ждать.

Сперва казалось, что ей не следует вмешиваться во все тонкости технических споров, она даже выходила из комнаты, когда они возникали, эти споры; если же попадала на шумное собрание, где слышала не только сторонников, но и противников силикальцита, то приучала себя с одинаковой сдержанностью относиться и к похвалам и к порицаниям. Но постепенно сфера борьбы как бы увлекла ее, стала смыслом и ее жизни. Вот почему она просила Лехта позвонить из Москвы и теперь с нетерпением ждала. Неужели все так плохо, что он не хочет ее огорчать? И она переходила из комнаты в кухню, не находила себе места.

В доме уже появилось три семьи. Просторный силикальцитный дом стал тесным. Вышла замуж старшая дочь Анна. Кажется, совсем недавно она кричала своим детским голосом: «Хочудомойхочудомойхочудомой». Эта скороговорка уже не слышится в доме. Анна стала фельдшером и целиком поглощена своими врачебными делами. Она два года пробыла на острове Сааремаа, где родился и вырос ее отец, где жили ее деды и прадеды. На этом настоял Лехт. Это была не очень легкая жизнь, но Анна благодарна отцу — здесь она познала суровую атмосферу рыбачьего быта, жила среди людей, которых Лехт называл тружениками Сааремаа.

Через два года Анна вернулась в Таллин уже не одна, а с мужем — техником-строителем. Еще один строитель появился в доме. Еще одна точка зрения на силикальцит. Еще один повод для споров, идей, размышлений, надежд и фантазий.

Вскоре женился и сын Лехта. Правда, он, только-только закончил среднюю школу, но уже трудился на силикальцитом заводе, был ревностным помощником отца, прошел весь путь от формовщика до лаборанта и был, в сущности, уже взрослым человеком. Конечно, думал Лехт, — он слишком рано начинает самостоятельную жизнь. Но разве я сам не поступал так же? Мне тоже мать когда-то говорила, что я слишком рано отправляюсь в плавание. А отец хоть и редко появлялся в доме, но требовал, чтобы сыновья сперва получили образование, «вышли в люди», как он говорил, а потом уже обзаводились семьей. Но ведь и Лехт тогда не послушался отца и матери. Что ж, наступает момент, когда дети уже должны идти своим путем и жить своим умом.

И вот в доме Лехта появилась еще одна молодая женщина, дочь рыбака из далекой эстонской деревушки, маленькая непоседливая труженица, аккуратная, умная, тактичная. А в доме Лехта больше всего ценили это природное качество — такт. Конечно, никто этому не учит, и трудно понять, как прививается человеку это великое достоинство. В доме привыкли к сдержанности. Никто не вмешивается в жизнь друг друга, не пытается поучать или наставлять. Только Нелли Александровна иногда как бы мимоходом, вскользь, дает понять своей невестке, что она вошла в семью, как хороший друг. Она говорит об этом без сентиментальности, без лишних слов, чтобы не обидеть трудолюбивую жену своего сына.

За последнее время Лехт все чаще жалуется на сердце. По-видимому, дают себя знать и лагерь, и побег, и напряжение многолетней борьбы за силикальцит, и обиды, — словом, все, что сопутствовало ему в жизни.

Впрочем, думала Нелли Александровна, в каждой семье есть свои заботы и свои горести. Да и кто знает — без них и радостные дни не казались бы такими радостными.

Нелли Александровна поднялась в комнату мужа, на второй этаж. На письменном столе, как всегда, лежала пачка писем от знакомых и незнакомых людей. Нелли Александровна нередко читала эти письма. Все они, решительно все, были посвящены силикальциту. Кто-то поддерживал Лехта, кто-то поругивал его, кто-то сомневался в его успехе, кто-то подбадривал его в трудные минуты. Но вот она увидела мягкую папку, на которой было крупными буквами выведено: «Вена». Она что-то слышала о венских письмах, о них говорил Лехт. У нее не было возможности вникнуть в эту историю, но теперь для этого было, пожалуй, удобное время. Она не так часто будет поглядывать на часы. «Почему же он не звонит?» Она углубилась в чтение писем из Вены. Они были написаны одними и теми же людьми. Она не знала их — Лехт говорил, что это австрийские инженеры и коммерсанты. По-видимому, их заинтересовал силикальцит. Конечно, не Нелли Александровне судить о замыслах австрийских коммерсантов. Но, сами того не подозревая, они раскрыли в своих письмах всю подноготную отчаянной борьбы различных фирм, банков, финансовых и коммерческих воротил — борьбы, вызванной появлением силикальцита. Все письма были рукой Лехта пронумерованы — «первое письмо», «второе письмо», «третье письмо»… В таком же порядке их начала читать Нелли Александровна.

Первое письмо

Многоуважаемый господин доктор Лехт! Мы очень обрадованы Вашими успехами во время поездки в Японию и Италию, — мы читали о них в газетах. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы содействовать успеху силикальцита и закрепить полагающееся ему первое место в консервативной Австрии.

Мы должны Вам сообщить, что со стороны цементных, кирпичных и бетонных фирм делается все возможное, чтобы преградить путь развитию силикальцита в Австрии. Вы, конечно, знаете, что здесь существуют сильные монополии и высокие цены на строительные материалы, а силикальцит может оказаться большой опасностью для этих монополий.

Однако нам удалось отбить все нападки и практически ознакомить с силикальцитом всю строительную и коммерческую Австрию. Все теперь знают, что сулит нам Ваш новый камень. И сразу же началась борьба. Наши противники (это, конечно, подставные лица, за ними стоят цементные и бетонные фирмы) опирались в своих нападках на три отрицательных свойства силикальцита: слишком малую прочность на сцепление, слишком большой расход металла при замене «пальцев» дезинтегратора и на трудность получения легких конструкций. Мы понимаем, что эти отрицательные свойства не являются органическими и постепенно будут исчезать, во всяком случае, мы надеемся на это. Мы воспользовались опубликованными результатами Вашей работы в Италии и Японии и перешли в контрнаступление. Как видите, живется нам нелегко, но сейчас мы идем по верному пути. Конечно, все это стоит немалых усилий и немалой траты наших нервов.

Мы создали нашу фирму для того, чтобы иметь возможность открыть дорогу силикальциту в Австрии. Мы уже выслали полный отчет о нашей деятельности в Москву с надеждой, что с нами будет заключен лицензионный договор на право производства силикальцита в Австрии.

Мы бы хотели более подробно рассказать Вам о том, что делают различные коммерческие группы и фирмы — как бы за кулисами, — чтобы захватить силикальцит, вырвать его из наших рук, исключить нас из дела. Вы думаете, для того, чтобы двинуть силикальцит и быстро развивать его? Или строить из него дома? Или продавать дешевые силикальцитные квартиры? Конечно нет. Они хотят положить силикальцит в сейф. Это старый излюбленный метод монополий — купить изобретение и не дать ему хода. Именно вокруг этого идет сейчас жестокая битва. Ведь монополии знают, что мы не положим силикальцит в сейф.

Вы должны знать, что одним из наших главных противников и конкурентов является крупная фирма «Корк» и ее директор. О, это сложная и весьма колоритная фигура на венском небосклоне. Мы можем с полным основанием отнести на его счет все препятствия, которые возникли перед нами при заключении договоров на строительство силикальцитных заводов с различными финансовыми группами. То этот директор обещает финансировать нас, то оглушает нас неожиданным сообщением, что денег он нам не даст, то пытается затянуть нас в ловушку, то создает вокруг нас атмосферу недоброжелательства. Мы узнали, что фирма «Корк» пытается добраться до силикальцита, и это наше письмо является своеобразным предостережением. Мы просим Вас, ввиду этого, не посылать этой фирме какие-либо существенные данные, с помощью которых она могла бы уверять, что владеет всеми секретами нового камня.

Но мы имеем хороших влиятельных друзей, которые помогают нам, и мы надеемся, что, несмотря на все препятствия, нам удастся «пробить» это новое дело в Австрии. Если же Вы хотите нам помочь, то просим Вас повлиять на Ваши лицензионные органы, чтобы мы в последние минуты не потеряли право на распространение силикальцита, чтобы какая-нибудь другая финансовая группа или фирма не отняла бы у нас это право, так как в этом случае все наши труды были бы напрасными.

Мы проводим теперь последние переговоры по поводу строительства первого завода силикальцита в Австрии и были бы признательны, если бы Вы могли приехать в Вену. Мы будем очень рады, и это было бы для нас большой честью — приветствовать Вас в Вене. Мы знаем, что Ваше время уже расписано вперед, но выкройте для нас хотя бы одну неделю.

Второе письмо

Многоуважаемый господин доктор Лехт! Мое второе письмо связано с той борьбой, которую нам приходится вести. В центре этой борьбы — Ваш силикальцит. Против нас выступают по-прежнему главари строительных монополий, которые видят в силикальците серьезную опасность для себя. Вынужден посвятить Вас в некоторые особенности нашей экономики.

Дело в том, что строительные фирмы Австрии находятся в руках немногих лиц. Это те же группы, которые благодаря своим хорошим связям с политическими деятелями, крупному капиталу и банкам получают подрядные работы на общественное строительство. Между этими группами и предприятиями промышленности строительных материалов существует тесная взаимосвязь. Эти люди поддерживают друг друга, чтобы еще больше повысить и без того высокую стоимость строительства и получить большую прибыль за счет тех, кто нуждается в квартирах. Вы, конечно, знаете, что нужда в жилищах в Австрии очень большая. Именно поэтому мы взялись за силикальцит. Мы увидели в нем путь к созданию дешевых, доступных квартир. Мы изучили эту проблему во всем мире и убедились, что наибольшие успехи имели те фирмы, которые сумели создать тип дешевой и удобной квартиры. У нас в Австрии сейчас положение такое, что ни один человек, не имеющий серьезного достатка, не может приобрести квартиру, а рабочий или служащий практически должен всю жизнь трудиться для того, чтобы заработать такие деньги на свое жилье. Я знаю, что и у Вас квартиры не дешевы, но у Вас есть прекрасные перспективы широкого распространения силикальцита.

К сожалению, наши официальные органы в Вене обращаются за консультацией о силикальците к злейшим его врагам, а именно к тем же лицам, которые владеют цементными, кирпичными, бетонными заводами. Можете себе представить, какую оценку они дают. Достаточно сказать, что появилось сообщение, по-видимому кем-то инспирированное, что силикальцитные дома промокают во время дождя и в них невозможно жить. Самое удивительное, что так пишут люди, побывавшие в силикальцитных домах в Таллине и знающие, что это ложь. Я не имею права вникать в причины, побудившие этих людей писать заведомую неправду. Но факт остается фактом. Все это в высшей степени неприятно с точки зрения самой элементарной человеческой этики. Я уже не говорю о государственных интересах Австрии или об интересах многих людей в Австрии, нуждающихся в квартирах. Но что им до всего этого!

И все-таки ложь и клевета делают свое дело. Пока ни один банк не дает для силикальцита денег. Нет кредитов. Как видите, положение очень серьезное. В связи с этим мы хотели бы получить от Вас хотя бы короткие соображения обо всем том, что пишут Ваши недруги в Австрии. К сожалению, они ссылаются на критику силикальцита некоторых советских ученых. Но мы не хотим вмешиваться в ваши внутренние дружеские научные дискуссии. Все эти нападки мы могли бы отбить одним ударом, если бы Вы, уважаемый господин доктор Лехт, приняли приглашение города Вены и как гость нашего города приехали бы к нам и выяснили бы все проблемы в беседах с официальными людьми города Вены.

Третье письмо

Многоуважаемый господин доктор Лехт!

На днях я получил Ваше любезное письмо и благодарю за сердечные слова. Хотя я ни на одну секунду не помышлял о капитуляции и отлично знаю, что все является лишь вопросом выдержки и сильных нервов, особенно когда речь идет о борьбе с монополиями, все же Ваше письмо дало мне новые силы воспрянуть духом. За все это я благодарю Вас и приношу глубокое признание Вам и Вашему труду.

Вы правильно расцениваете положение дел. Силикальцит сам рассеивает все сомнения, и поэтому борьба против него не так уж существенна. Как и всякое новое дело, силикальцит встречает противников, и постепенно они отпадут.

Теперь, однако, наступил новый этап борьбы. Если раньше каждая фирма дралась с нами в одиночку, то теперь они объединились против нас. Если раньше каждый банк как-то противодействовал нам по-своему, то теперь заключен какой-то негласный союз. У этих монополий теперь одна цель — получить в свои руки силикальцит. Я уже писал Вам, что они хотят его купить, чтобы спрятать в сейф, объявить его еще не совершенным материалом. При этом, конечно, будут платить Вам и Вашему государству деньги за лицензию. Но это настолько ничтожные деньги по сравнению с теми прибылями, которые они получат, если силикальцит не будет развиваться и все вынуждены будут покупать у них цемент, железобетонные конструкции и кирпич.

Сейчас все наши усилия направлены к тому, чтобы рассеять то впечатление о силикальците, которое создано в Вене ложными отзывами титанов строительства. А если Вы еще согласитесь посетить Вену, то я уверен — победа будет за нами. Сегодня мне позвонил председатель австрийского союза бетонщиков, и мы договорились с ним встретиться для переговоров. Этот господин желает обсудить со мной возможность применения силикальцита в сборном строительстве и проявляет большой интерес к этому делу. Союз бетонщиков является очень влиятельной организацией, и его помощь для нас очень важна.

Четвертое письмо

Многоуважаемый господин доктор Лехт! Нам сообщили, что Вы дали согласие приехать в Вену, что Вы любезно приняли приглашение городского управления Вены. Мы благодарим Вас за эту любезность. В Вене все подготовлено к Вашему приезду.

Теперь мы хотели бы проинформировать Вас, что акционерное общество «Корк» по-прежнему действует против силикальцита. Оно связано с крупнейшим банковским концерном Австрии и умеет влиять на все строительные дела, происходящие в Австрии. Мы узнали, что в банковских кругах действует циркуляр, который предлагает не давать денег для производства силикальцита. Теперь мы выяснили, что все это делает банковский концерн, который наполовину принадлежит фирме «Корк». Но все это закулисная сторона деятельности фирмы «Корк». Видимая же сторона совсем иная. Фирма всячески пытается убедить нас, что она поддерживает силикальцит, хочет его купить, даже готова строить завод. Но это все обман. Мы в этом убедились. У нее есть только одна цель — купить силикальцит и спрятать его. Мы решили раскрыть Вам двойную игру этой фирмы, как мы это уже сделали в Вене. Правда, в ответ на это подставные лица или те, кто действуют от имени фирмы «Корк», распространяют всевозможные слухи о том, что все технические показатели силикальцита являются фальсификацией, что даже фильмы, которые мы демонстрируем, кем-то фальсифицированы, что фактически нет ни дорог, ни гидротехнических сооружений, ни жилых домов из силикальцита. Но все это уже только жалкие попытки противостоять напору серьезных и неопровержимых фактов. Есть даже какая-то польза от того, что вокруг силикальцита развернулась такая яростная и острая борьба, — все узнали об этом новом строительном камне. Должен Вам сообщить, что наши враги тоже следят за Вашей деятельностью в Италии и Японии, так же как и мы, они прочитали в наших газетах статьи об успехах первых японских и итальянских заводов. Теперь наши враги наконец поняли, что время для силикальцита наступило и что может случиться, что они вообще окажутся за бортом нового дела, а это их тоже волнует. Вот почему они уже начинают менять тактику — внедряют своих людей в те органы, которые могут оказаться соучастниками распространения силикальцита.

Пятое письмо

Многоуважаемый господин доктор Лехт! Все больше и больше людей обращаются ко мне с просьбой рассказать им о силикальците. Это не любопытные люди, а опытные строители, мастера своего дела. Мы надеемся, что как только Вы приедете, Вы встретитесь с ними и расскажете сами им о возможностях, которые открываются в Австрии для Вашего изобретения. Мы знаем, что и Вам приходится отстаивать свою правоту, когда Вы сталкиваетесь с теми, кто всю жизнь занимался цементом или бетоном. Во всяком случае, об этом мы читали в Ваших газетах. Мы следим за всем, что пишется о силикальците во всем мире, и пришли к убеждению — силикальцитное дело идет быстро вперед. Во всяком случае, ни один новый материал за всю историю строительства не приобрел с такой быстротой столько союзников, не получил такое быстрое распространение. Я думаю, что это случилось только по одной-единственной причине. Силикальцит изобретен не в капиталистической стране, а у Вас в СССР, где нет монополий, где никто не может попытаться купить новое изобретение и спрятать его в сейф, где все новые дела находятся в руках великого государства. Вы должны быть счастливы, доктор Лехт, что изобрели этот камень именно в СССР. В этом мы видим главное преимущество того успеха, который сопровождает силикальцит во всем мире. Ждем встречи с Вами.

Нелли Александровна еще раз прочитала письма, с тревогой и волнением задумалась над ними. До нее донесся далекий гул яростной борьбы, жестокой схватки финансовых воротил. Обо всем этом она раньше только читала в книгах, у Драйзера, у Синклера, видела, наконец, в фильмах. Но теперь она вдруг увидела в центре этой отчаянной борьбы близкого ей человека, сутулого, уже не молодого, усталого, даже изнуренного вечными спорами и трудами — Лехта. И все из-за этого простого камня, из которого собран и их дом. Ей даже казалось, что, не будь этого дома, вся жизнь их сложилась бы по-иному, и уж конечно никакие коммерсанты из Вены не втягивали бы Лехта в свою извечную финансовую борьбу. Впрочем, она знала, что Лехт и не хотел вмешиваться в борьбу венских монополий и фирм, они были далеки от него.

И все-таки эти письма могли бы Лехту чем-то помочь. Почему же он не взял их с собой, в Москву? Или просто забыл? Они были собраны в папке, пронумерованы, лежали на столе. Он выехал неожиданно, торопился. Почему же он не звонит? Она бы могла послать эти письма в Москву первым же самолетом — вечером они уже будут у него, в Москве. Она спустилась вниз, постояла под лестницей, где на столике в углу стоял телефон. Подошла, проверила — не испорчен ли? Нет, все в порядке. В руках у нее были письма, она хотела положить их обратно на стол мужа. И в этот момент продолжительный телефонный звонок вернул ее с лестницы.

— Алло, алло, — крикнула она, — да, да, это я, Иоханнес. Почему ты так долго не звонил? Я прочитала письма из Вены. Ты забыл их? Мне кажется, ты мог бы их зачитать, и все бы убедились, что ты прав. Почему ты смеешься? Я говорю глупости?

— Нет, дружок, ты говоришь умные вещи, но теперь это не имеет никакого значения. Не в этом дело, Нелли.

— А что там происходит?

— Ничего особенного, — ответил Лехт.

— Все-таки?

— Обычная борьба, — сказал Лехт и опять рассмеялся.

— Что же ты веселишься?

— Я не веселюсь. Приятного здесь мало, но я думал, что мне уже не придется выслушивать весь этот вздор.

— Ты выступал? — спросила Нелли Александровна.

— Да, конечно.

— Тебя слушали?

— Кажется, не очень.

— Зачем же ты выступал?

— Но мне предложили выступить — я и выступил.

— Что же ты говорил?

— Я думаю, что пересказ моей речи обойдется нам очень дорого.

Теперь уже рассмеялась Нелли Александровна.

— Ну хорошо, — сказала она, — не волнуйся и не переживай. Так эти письма тебе не нужны?

— Нет, они уже ничего не изменят.

— Вот как? — удивилась она.

— Пойми — мне не нужны свидетели из Вены. У нас своих хватает, — веселым голосом сказал Лехт.

Лехт попрощался и положил трубку. Он вышел из кабины, усмехнувшись обычному напутствию жены: «Не переживай и не волнуйся».

Он подошел к Людмиле Ивановне — она склонила голову над столом и как будто проникала в тайный смысл нацарапанных ножом слов: «Люда + Сережа».

Людмила Ивановна увидела Лехта, быстро поднялась и пошла из зала, на ходу застегивая шубу.

В вестибюле телеграфа остановилась и протянула руку Лехту.

— Извините меня, — сказала она дрогнувшим голосом.

Лехт пожал ее руку и задержал в своей.

— Извинить должны вы меня, — сказал он, — действовать методами моих недругов я не могу — я бы опустился до них…

— Желаю вам победы, Иоханнес Александрович. Будьте здоровы, — быстро сказала Людмила Ивановна и заторопилась к выходу.

Лехт повернулся, чтобы посмотреть на часы, висевшие в зале, и увидел стоящего в вестибюле Тоома.

— Мы уже пообедали, — сказал он.

— Я задержался, — улыбнулся Лехт.

Тоом протянул ему сверток:

— Ваш обед, — бутерброды, ростбиф и фрукты. Нам пора — Лейгер и Краус уже там.

Они вышли на улицу Горького. Над городом нависло свинцовое небо, наступали сумерки, всегда наводившие грусть на Лехта.

Его не покидало тревожное предчувствие беды. Удар, нанесенный в пылу борьбы, казался незаметным и нечувствительным. Но вместе с успокоением приходила и боль, тупая, давящая боль. С нею Лехт вошел в холл перед залом заседаний, где его и Тоома ждали Ванас и Краус.

 

Глава одиннадцатая

Когда Туров объявил перерыв и сказал, что после него заседание будет продолжаться с новыми силами, он имел в виду не только обед (Сергей Александрович ограничивал себя в еде, чтобы приостановить ожирение), но главным образом — новых ораторов.

Один за другим поднимались они на трибуну и доказывали, что изобретение Лехта бесперспективно, что в технологическом процессе производства силикальцита есть много таких слабых или даже порочных узлов, которые практически делают его невозможным для использования в промышленном масштабе.

Лехт отметил про себя, что выступают люди, с которыми он уже не раз сталкивался.

— Это уже хорошо, — шепнул он Тоому — новые враги не появились, а старые нас уже не интересуют. Все это мы слышим от них много лет.

Лехт не хотел спорить с ними. Но Тоом все же решил выступить. Конечно, после рассказа Лехта о его встрече с Людмилой Ивановной он уже не рассчитывал на успех. Но все-таки пусть поразмыслят над его аргументами дома, когда уйдут отсюда и будут, может быть, допрашивать свою совесть — правильно ли они поступили, не слишком ли погрешили против истины?

Тоом готовился к своей речи. Он даже выходил из зала и, положив блокнот на подоконник, написал вступительные ударные фразы. «Давайте будем вести честную научную дискуссию. Поедем на силикальцитный завод и там, опираясь на факты, поспорим. Кстати, почему здесь нет ни одного директора силикальцитного завода? Ни одного практика? Почему?»

Все это Тоом написал в своем блокноте. Но, поднявшись на трибуну, он от всего этого отказался. Всю заготовленную речь он отложил в сторону, а говорил только о дезинтеграторе.

Он с улыбкой повторил цифры расхода металла, которыми пользовался Королев.

— Да, я помню эти цифры, — сказал Тоом, — они соответствуют действительности. Но они относятся к далеким временам. Теперь об этих цифрах мы уже забыли. Могу еще напомнить, что этими цифрами снабдил вас в свое время человек по фамилии Янес. Вы, конечно, не забыли о нем. Он уже давно не имеет ничего общего с силикальцитом, а вы все еще пользуетесь его услугами или, во всяком случае, его старыми рассказами. Теперь мы ушли далеко вперед.

Тоом огласил цифры последних испытаний дезинтегратора, проведенные на заводах.

— Согласитесь, что это уже серьезный прогресс, — сказал он, — и если говорить о принципе, применяемом в дезинтеграторе, то пора понять простую истину — мы имеем здесь дело с могущественной силой, которая находит себе все новые и новые сферы применения. Руда, пропущенная через дезинтегратор, становится более «активной». Из муки, размолотой в дезинтеграторе, выпекают более вкусный хлеб, к тому же он долго не черствеет. Короче говоря, мы проникли в тайны таких сил, о которых раньше даже не догадывались. Но, к сожалению, нам почему-то запрещают изучать эти проблемы — они, видите ли, относятся к другим ведомствам. Не кажется ли вам, — Тоом повернулся к Турову и Королеву, — что вы поступаете, как удельные князья?

Сергей Александрович поднял голову, гневно посмотрел на Тоома, но сдержал себя. Дело уже шло к концу, он не сомневался в своей победе — излишние споры только нарушат плавный ход заседания совета. Он любил именно такие заседания — все действовали без «отсебятины», как хорошо пригнанные детали машины, а сама машина двигалась без скрипа и грохота, отлично смазанная и направляемая опытным водителем — Сергеем Александровичем Туровым. Вот почему он сделал вид, что не обратил внимания на упрек Тоома. Наоборот — он сразу же после него предоставил слово Ванасу. Все в зале должны были убедиться в его полной беспристрастности. Правда, никто не знал, что главный и, пожалуй, решающий оратор — впереди: он уже приготовился, сидел в заднем ряду — это всегда производит должное впечатление.

Ванас сравнивал два процесса, два искусственных бесцементных камня.

— Я уже не говорю о простоте всего технологического процесса, — сказал он, — о той самой простоте, которая имеет первостепенное значение в любом индустриальном производстве.

Ванас поднял над головой тщательно вычерченную сравнительную таблицу.

— Пожалуйста, — говорил он, — запишите эти цифры. Подумайте над ними в лабораториях, на заводах, дома. Не торопитесь с выводами. Еще и еще раз посчитайте. Взгляните на эти цифры не только глазами, но и сердцем, совестью. Пожалуйста, запишите. — Ванас громко, внятно, как диктант в школе, зачитал акты испытаний силикальцита и силикатобетона. Именно эта бесстрастная сухая цифирь, определяющая удельный вес, прочность, себестоимость, морозостойкость того и другого камня, произвела на всех наибольшее впечатление.

Туров встал, проводил взглядом уходящего на свое место щуплого, бледного Ванаса и сразу же объявил, что слово просит Владимир Владимирович Гурин.

Гурин шел по проходу зала медленно, по-медвежьи переваливаясь с боку на бок, мягко ступая по красной ковровой дорожке. Он знал, что здесь он — звезда, коронный номер, который обычно припасается на конец вечера, когда все уже устали и как будто ничем их нельзя удивить. И конферансье представляет эту звезду коротко, сдержанно, без лишних слов. Ничего, мол, не могу прибавить к этому имени. И публика обретает новые силы, сбрасывает с себя усталость, затихает, с нетерпением ждет. Все опытные устроители концертов знают, что без такой звезды нечего тратить силы, собирать публику, все уйдут неудовлетворенными, в чем-то обманутыми. Будто пригласили на форель, а угостили тюлькой. Все это хорошо знал и Туров. И припас к финалу заседания Гурина.

Владимир Владимирович Гурин когда-то занимал высокий пост в ведомстве строительных материалов, многих из присутствовавших в зале назначал или перемещал. Одни помнили его благодеяния, другие — его тяжелую руку. Но при этом и те, и другие хорошо знали, что на любых постах, на всех ступенях своей административной карьеры Гурин служил верой и правдой только одному человеку — Владимиру Владимировичу Гурину,— и делал он это так, что невольно вызывал уважение. Любимым и чаще всего употребляемым словом его был «народ». «Мы служим народу», «народ нам не простит», «народ нас осудит», «народ нас поддержит» — всеми этими великими понятиями и формулами Гурин пользовался в различных обстоятельствах. Но все окружавшие его люди понимали, что имеет он в виду, конечно, себя.

И может быть, поэтому он не удержался на своем высоком посту. Но ушел Гурин не просто «на другую работу», как принято говорить, а на специально учрежденную для него должность генерального директора. В конечном счете, Гурину было безразлично, в каком месте быть генеральным директором. Его технические знания не выходили за рамки общих сведений, приобретенных при окончании заочного (ох, эти спасительные заочные знания!) строительного института. Надо полагать, что именно по этим причинам его назначили генеральным директором научного и проектного института. Кстати, сочетание слов этих — генеральный директор — больше всего импонировало Владимиру Владимировичу. Это означало, что есть еще просто директоры, не генеральные, которые несут всю ответственность за дела в институте.

Беглый набросок портрета Владимира Владимировича был бы неполным, если бы мы не упомянули о его взаимоотношениях с Туровым. Владимир Владимирович просто не терпел Турова, в кругу друзей называл его невеждой, карьеристом, беспринципным человеком, который, конечно, не служит интересам народа. Но в то же время он пригласил сына Турова в институт, в аспирантуру. И представьте себе, сам предложил молодому Турову тему кандидатской диссертации — силикатобетон. И научными руководителями его утвердил Долгина и Королева. Мало того — оказалось, что молодой аспирант внес неоценимый вклад в науку о бесцементных бетонах и еще до защиты диссертации был включен в группу ученых, представленных на соискание научной премии. После этого Гурин мог приходить к Турову и просто говорить ему:

— Вот, Сережа, проект приказа — подпиши, пожалуйста.

Вот какого оратора Туров приберег к концу заседания технического совета, обсуждавшего судьбы силикальцита в тот мягкий зимний денек.

Гурин поднялся на трибуну и сказал, что он, генеральный директор крупнейшего научного института, является сторонником силикальцита. Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. А Гурин, спокойно взирая на осколки этой бомбы, начал доказывать, что труды Лехта и его помощников будут по достоинству оценены народом. Силикальцит — это камень будущего. Дезинтегратор — тоже машина будущего. Над ними еще надо работать и работать.

И, повернувшись к Лехту, спросил:

— Скажите честно, Иоханнес Александрович, вы-то сами убеждены, что дезинтегратор это уже совершенная машина, а силикальцит уже стал лучшим строительным камнем?

Наступила тишина. Лехт поднялся и ответил:

— Нет, не убежден.

— Вот видите, — улыбнулся Гурин.

— Да, не убежден, — повторил Лехт, — я уже говорил, что мы находимся в начале пути. В этом наше преимущество перед многими исследователями, которые полагают, что они уже прошли весь путь.

В зале возник едва сдерживаемый смешок. Туров постучал карандашом по графину и обратился к Гурину:

— Продолжайте, Владимир Владимирович.

— Вот видите, — повторил Гурин, — сам изобретатель, всеми уважаемый доктор технических наук Иоханнес Александрович Лехт признает, что они находятся в начале пути. В начале пути. А мы все, люди науки, хорошо знаем, что это означает: силикальцит еще не созрел для массовой промышленной технологии.

Лехт поморщился от этого «мы», но промолчал.

— Все это так, — продолжал Гурин, — нам надо посмотреть правде в глаза. Именно этого ждет от нас народ, доверивший нам такое большое дело. Итак, как же быть?

Гурин был как будто искренне озадачен. Лицо его стало грустным, он был как бы во власти боли и сострадания. Но он нашел в себе силы приободриться и найти, как говорят, — «выход в трудную минуту».

— Мы должны быть мудрыми, — сказал он назидательно, — иначе говоря, думать и решать на уровне государственных деятелей, а не узколобых эгоистов. Стало быть, надо избрать тот путь, который испытан, может дать наибольший эффект. Уже сегодня. Ведь народ наш хочет жить в новых квартирах теперь, а не в будущем.

Иностранные фирмы покупают лицензии на силикальцит — честь и хвала Лехту. А у нас есть выбор. Мы — народ богатый. У нас талантов не занимать. Всем наш народ, наше государство дает возможность искать, творить, открывать новое. Но мы должны отдать предпочтение тому камню, который имеет наибольшую перспективу. Я имею в виду силикатобетон.

— Я должен вам напомнить, — Лехт встал, прошел мимо длинного стола президиума к трибуне и громко повторил: — Должен вам напомнить, что именно так рассуждали немецкие фабриканты красного кирпича, когда они затормозили выпуск силикатного камня, созданного Михаэлисом.

— Ну, это уже слишком, — вступился за честь Гурина вскочивший с места Королев.

— Я хочу поздравить Владимира Владимировича с трогательным единением с этими немецкими фабрикантами начала двадцатого века. — Лехт не обратил внимания на выкрик Королева и быстро вернулся на свое место — к торцу стола.

В зале кто-то крикнул: «Это уже не технический совет, а бог знает что», все зашумели, заговорили. Туров размахивал своим карандашом, как дирижерской палочкой, стучал им по графину, но успокоить никого не мог.

Гурин тоже покинул трибуну. Он понял, что дальнейшая полемика с Лехтом не принесет ему славы, а может сорвать с него те радикальные одежды, в которые он обычно рядился, когда выступал. К тому же Гурин не хотел брать на себя всю ответственность за подготовленное Туровым решение. В этом деле не все было сделано по-умному, «по-игроцки», как любил выражаться Гурин, и он предпочел не садиться с Туровым, Королевым и Долгиным в одну тележку. Гурин любил сравнивать свою деловую жизнь с охотой. Страстный охотник, он по себе знал всю горечь разочарования, когда облава оказывалась неудачной, а дичь ускользала в чужую сумку. В конце концов, все, что Гурин мог, он сделал. И с достоинством, той же походкой вразвалку вернулся в зал.

Туров провожал его гневным взглядом — не на такую помощь он рассчитывал, когда пригласил его в кабинет, показал проект решения, попросил поддержать, выступить. Нет, не тот уже Гурин, трусоват, стар, мягкотел. Пора бы ему и на пенсию. «Сколько ему лет?» — не мог вспомнить Туров.

В это время в заднем ряду зала он увидел седого человека, поднимавшего руку. «Прошу слова», — слышалось оттуда. И лицо и голос этого человека показались Турову знакомыми, и он решил, что сама судьба посылает ему спасительную помощь.

— Пожалуйста, проходите, — крикнул Туров и показал рукой на трибуну.

Седой человек торопливо прошел через весь зал и как-то неожиданно для всех — шумящих, говорящих, спорящих — появился на трибуне.

— Слово имеет… — запнулся Туров.

— Афанасьев, — подсказал человек на трибуне, поглаживая свои волосы.

— Слово имеет товарищ Афанасьев, — повторил Туров, и сразу же в его острой памяти возникла сухонькая фигура, загорелое, будто сдавленное лицо, виноватая улыбка, быстрый взгляд. Конечно, он встречал этого Афанасьева на железобетонном заводе на Волге, где тот был, кажется, главным технологом. И еще вспомнил Туров — хорошим технологом, его представили приезжему высокому начальству с обычной в таких случаях покровительственной похвалой — познакомьтесь, мол, с нашим богатырем, инженером-технологом, расскажите, Афанасьев, как мы с вами добились ритмичности. Афанасьев вскинул тогда глаза на своего директора и с той же виноватой улыбкой сказал:

— Обычное дело — ничего примечательного.

— Ну, не будем скромничать, — большая рука директора легла на плечо Афанасьева.

Афанасьев отодвинулся от директора — рука его сползла и как-то неестественно повисла.

— Никогда не скромничаю, — отозвался Афанасьев, — но признаюсь — хвалиться нечем. Только начинаем. До ритмичности еще далеко, Сергей Александрович. Простите, если что-нибудь не так.

— Вот они, наши богатыри, — заключил директор, повернувший весь разговор в свою пользу, — дело сделают большое, а рассказать не могут.

Туров вспомнил эту встречу с Афанасьевым и с улыбкой смотрел на него. Если он сам попросил слова, то уж конечно у него есть что-то хорошо проверенное и убедительное. Да и вряд ли этот человек, отдавший всю жизнь железобетону, станет поддерживать силикальцит. Какой прок ему от этого лехтовского камня?

— Я исповедую силикальцит, — вдруг услышал Туров чей-то громкий и звучный баритон и не сразу понял, что это голос Афанасьева. — Да, я исповедую силикальцит, — повторил Афанасьев, — уже шесть лет я тружусь на силикальцитном заводе.

— На каком? — резко спросил Туров.

— Он находится в сорока минутах езды от дома, где мы заседаем, на берегу канала имени Москвы. — Афанасьев поднял фотографию, которую он держал в руках, — как видите, самый обыкновенный речной пароход. Вот-вот, на старом пароходике, отжившем свой век, был оборудован силикальцитный завод. Дезинтегратор, формовка, автоклав, механизация — все, как полагается. Завод выпускает силикальцитные блоки, панели для стен и потолков, лестничные марши и площадки, словом, все необходимые конструкции для жилых домов. Вот они, целый поселок, — Афанасьев поднял еще одну фотографию, — в нем уже живет больше тысячи семей речников. И сто ят они, эти конструкции, на десять процентов дешевле железобетонных. Вот и все. Простите за мое вторжение на это высокое собрание. Меня на него не приглашали — я сам приехал. Но мне поручили пригласить всех вас — приезжайте на завод и посмотрите. Посмотрите и убедитесь.

И с той же торопливостью, будто боясь кого-то задержать своим присутствием на трибуне, Афанасьев спустился в зал.

Не так-то просто вести собрание, быть его председателем. В особенности если оно должно двигаться по заранее очерченному фарватеру, принять заранее предусмотренное решение и в то же время прослыть демократичным. Председатель должен быть готов к мертвой зыби, когда никто не хочет выступать, а нужно, чтобы собрание прошло живо и активно. Преседатель не должен теряться и во время шторма, когда вокруг бушуют волны, страсти, а стихия вот-вот зальет капитанский мостик. Председатель, наконец, должен действовать твердо, но без нажима, решительно, но и осмотрительно, создать атмосферу волеизъявления, инициативы, и мгновенно пресекать малейшее отклонение от курса, от вычерченной штурманом линии движения корабля. Всем этим Туров владел в совершенстве. И когда Афанасьев (референт Сергея Александровича уже успел молча положить перед ним справку — Михаил Васильевич Афанасьев, инженер, 58 лет, русский, на силикальцитном заводе — шесть лет, подчинен речному пароходству, стало быть, другому ведомству) вернулся в зал своими легкими шагами — чуткое ухо Турова уловило не шаги эти, к тому же заглушённые ковровой дорожкой, а далекие громовые раскаты. Корабль неумолимо двигался к минным полям, и, только совершив умный, ловкий и точный маневр, можно избежать столкновения и взрыва. И в этот момент Туров показал, что председательская слава его — не дутая. Он встал и громко, спокойно сказал:

— Прежде всего я должен поблагодарить — может быть, и от вашего имени — опытного технолога Михаила Васильевича Афанасьева за его интересное сообщение.

В зале зааплодировали — не столько Афанасьеву, сколько Турову за его находчивость.

— Мне довелось встретиться с Михаилом Васильевичем Афанасьевым, — продолжал Туров, — когда он был главным технологом на нашем Волжском железобетонном заводе и творил там — без преувеличения — чудеса. И я твердо убежден, что успехи, о которых говорил здесь Михаил Васильевич, никак не связаны ни с силикальцитом, ни с силикатобетоном, ни с каким другим камнем, а главным образом с высоким инженерным искусством самого Михаила Васильевича Афанасьева. Это как раз тот случай, о котором у нас принято говорить — хороший технолог даже из воздуха сотворит камень. Так что сообщение Михаила Васильевича — надеюсь, он простит меня, — не может повлиять на наши убеждения. Ведь мы с вами должны рассчитывать не на таких выдающихся технологов, как Афанасьев, а на рядовых инженеров на тысяче заводов. И рекомендовать им дезинтегратор, о котором и в шутку, но все же говорят, что в нем не металл разбивает песок, а песок мелет металл, рекомендовать им такую технологию — по меньшей мере легкомысленно. Еще раз благодарю Михаила Васильевича. Теперь как будто все ясно, мы выслушали самые различные точки зрения и можем перейти к решениям. Нет возражений?

— Нет, нет, — послышалось со всех сторон.

— Меня крайне удивляет ваш комментарий к моим словам, — отозвался из зала Афанасьев.

— Как всегда скромничаете, — улыбнулся Туров, — правильно, товарищи?

— Правильно, правильно! — крики заглушили новую реплику Афанасьева.

— Есть ли какие-нибудь предложения? — спросил Туров тоном наивного человека, ничего не знающего о подготовленном и даже напечатанном на ротаторе решении.

Лехт почувствовал неловкость оттого, что и он участвует в заранее отрепетированном представлении. Он уже пожалел, что не воспользовался предложением Людмилы Ивановны. Впрочем, Туров бы ловко сманеврировал, как после речи Афанасьева, и ничего бы из этого не вышло. Лехт услышал знакомые фразы, — Шилин стоял на трибуне и читал резолюцию, именно этот текст показывала ему Людмила Ивановна.

— Ну вот, кандидат технических наук Шилин, — сказал Туров, — вносит предложение — признать дезинтеграторный способ и силикальцит бесперспективными. Можно голосовать?

— Разве научный спор решается голосованием? — спросил Лехт.

— У нас есть совет, а раз так, то должно быть и голосование, — ответил Туров.

— Кроме всего, у вас должен быть хотя бы здравый смысл, — сказал Лехт.

— Ну это уж вы напрасно. — Туров уверенно повел корабль к берегу: — Голосую. Кто за то, чтобы принять предложение кандидата наук Шилина?

Лехт с надеждой посмотрел в зал — явное большинство голосов. Он настоял, чтобы голосовали только члены технического совета. Туров согласился. Но и при втором голосовании большинство было на стороне Турова. Семнадцать «за», три — «против».

— Я прошу, — сказал Лехт Турову, — записать имена этих трех смельчаков. Уверен, что им отдадут должное, когда будут изучать историю силикальцита.

— Вы думаете, что у силикальцита будет история? — вмешался Королев.

— Она уже есть, — сказал Лехт и торопливо пошел в зал, где его ждали Ванас и Тоом. И больше всего Лехта удивило то, что люди, которые, может быть, голосовали против силикальцита, подходили, пожимали руку, уверяли, что все это никак не повлияет на его, Лехта, судьбу. Разве он думал теперь о своей личной судьбе?

Они молча спустились в гардероб, взяли свои пальто, молча вышли на улицу. Там их уже ждали — Афанасьев и Рязанцев, один из тех, кто голосовал против предложения Шилина.

— Спасибо за поддержку, — пожал им руку Лехт.

— Я очень недоволен собой, — сказал Афанасьев, — не подумал, с кем имею дело.

— Не все ли равно, — усмехнулся Рязанцев, — у них все было решено еще до начала заседания. Формальности. И только. Ну, ничего — придет конец и туровым, и королевым.

—Они живучи, — махнул рукой Афанасьев.

— Всё, всё, хватит о них! — воскликнул Лехт.

Они возвращались в гостиницу тем же путем, по которому шли утром, — мимо больших зеркальных витрин, теперь уже освещенных яркими огнями, мимо выцветших игрушек в магазине «Подарки», молча, неторопливо. По-прежнему падал снег, и легкая поземка заметала их следы.

Тоом предложил подняться на пятнадцатый этаж, в ресторан. Свободных столиков не было, и им пришлось подождать в вестибюле.

Николай Васильевич Рязанцев, главный инженер домостроительного комбината, сидел на длинном плюшевом диване и возмущался:

— Ну, как они могли на это решиться? Я же знаю Сергея Александровича — он человек осторожный. Да и заместителем министра мечтает стать. Что же он думает — за такое по голове погладят?

— Как доложить, — поглаживал свои седые волосы Афанасьев. — Все можно повернуть. Совет, мол, решил, ему видней. Вот так.

— В конце концов, технический совет это только совещательный орган, — вскочил Рязанцев. — Вряд ли он может повлиять на судьбу Института силикальцита.

— Нет, я слышал, — сказал все время молчавший Краус, — что именно для того и затеяли совет, чтобы прикрыть наш институт.

— Ну, это не так просто, — махнул рукой Рязанцев.

Потом, когда уже сели за стол, он поднял бокал с вином и сказал:

— Именно теперь выпьем за процветание силикальцита и за здоровье всех энтузиастов, собравшихся за этим столом.

Все поднялись и стоя выпили бокалы.

 

Глава двенадцатая

Лехт привык ложиться спать рано — в десять или в половине одиннадцатого, но вставал на рассвете летом и не позже пяти утра — зимой: «утренние рабочие часы» были для него самыми дорогими и самыми продуктивными. А в этот вечер, после всех горестных волнений, обрушившихся на него бедствий, после всего пережитого в этот день, он не мог уснуть. Ворочался, лежал с закрытыми глазами, вскакивал, опять ложился, думал, перебирал все нанесенные ему незаслуженные удары, искал свои ошибки.

В таких случаях он оказывался более строгим, суровым и придирчивым судьей, чем все его враги. С пристрастием допытывался: что же такое произошло? Что дало повод Турову, Королеву и Долгину вновь обрушиться на силикальцит? Мало того, объявить его бесперспективным? Где же допущена ошибка?

Лехт вспомнил о своем итальянском «дневнике». Будучи в Италии, он диктовал в свой «электронный блокнот», как называл маленький магнитофон, который всегда носил с собой в боковом кармане пиджака. Диктовал рано утром в гостинице, по пути на завод, в поезде во время переездов из Рима в Неаполь, из Неаполя в Милан, словом, обращался к своему «дневнику» в самое различное время и различных условиях, даже на прогулке по острову Капри.

Теперь они лежали перед ним, эти маленькие кассеты с пленками. Он так и не собрался передиктовать их Нелли Александровне.

В этот вечер он заряжал одну кассету за другой, включал магнитофон и слушал, слушал самого себя, свой голос — то грустный, то веселый, то усталый, то бодрый. Он как бы заставил того Лехта отчитаться перед Лехтом, полулежащим в маленькой комнате гостиницы «Москва» и пытающимся найти «подводные рифы», свои ошибки.

Он согласился и с упреками, связанными с легкими ячеистыми силикальцитами, но ведь все строители мечтают о легком камне. С тех пор как люди начали пользоваться камнем для сооружения своих жилищ, они хотят перехитрить природу и облегчить камень. Господи, сколько усилий понадобилось многим ученым мира для того, чтобы облегчить бетон и железобетон. К каким ухищрениям прибегала вся строительная наука, чтобы снизить вес камня хотя бы на десять процентов. На это тратились усилия сотен ученых. Они трудились не год, не два, а многие десятилетия. Неужели Туров и Королев этого не понимают?

Лехт слушал свой «дневник», пропускал описание итальянской природы, голубого неба, живописных гор, добирался до сути дела.

7 октября

Приехали в Каяццо. Нас встретили инженеры Боттани и Мерканте. Там уже были подготовлены силикальцитные блоки. Я склонился над ними, долго изучал через лупу. Впрочем, и без лупы можно было обнаружить большие трещины. По-видимому, они вызваны какими-то внутренними напряжениями. Сразу же Ванас, Краус и я превратились в формовщиков и начали делать две серии опытных конструкций.

8 октября

Все вновь собрались у блоков, изготовленных уже с помощью советских инженеров. По-прежнему в них были трещины.

Осмотрели завод. Он был сооружен по проекту, разработанному в Таллине, и мы рады были отметить, что все задуманное нами выполнено, что завод, пусть небольшой, но производит хорошее впечатление с точки зрения компактности и технического оборудования.

12 октября

Продолжалась заливка форм, подача их в автоклавы, ожидание выхода форм из автоклавов, контрольные проверки, испытания. Трещины не давали нам покоя. Они то исчезали, то вновь возникали.

13 октября

Мы все вновь поехали к реке Валтурно, где добывался песок для итальянского силикальцита. Конечно, на вид не очень хороший песок, но лабораторные исследования и в Таллине и в Каяццо убеждали, что песок этот вполне пригоден для силикальцита. Нет, не будем гневить бога, песок тут ни при чем.

15 октября

В свободные часы от опытных заливок силикальцитных блоков нас приглашали в гости, возили в Неаполь, в Венецию. Мы сталкивались со многими итальянцами — богатыми и бедными, крупными промышленниками и рядовыми строителями. У всех у них на устах было это слово, вошедшее в итальянский язык с тем же произношением, к которому я привык в Таллине, — силикальцит. Кто бы мог подумать, что слово это, найденное мной в трудах профессора Некрасова, совершит такое путешествие по миру?

Все связывали силикальцит с новыми домами, с дешевыми квартирами. В каком-то маленьком городе меня просили начертить схему будущих квартир. Я объяснил им, что не собираюсь строить. Я только привез сюда идеи, формулы, расчеты, машины. Мы разработали проект завода и должны его пустить. В сущности, он уже действует, но нужно его еще наладить, а потом итальянские промышленники и итальянские строители уже сами сделают все, что нужно. Скоро, очень скоро появятся многоэтажные силикальцитные дома и в Италии. Так я говорил своим собеседникам.

17 октября

Все-таки хорошо, что мы решили отдохнуть, как бы отойти от этих блоков с их трещинами. Сегодня обнаружили причину брака. Вот откуда появились эти проклятые трещины. Они мучили и итальянских и советских инженеров чуть ли не три недели. В автоклав, оказывается, попадал воздух. Как же итальянские технологи не проверили? Нет, нет, не итальянские технологи, а мы сами должны были проверить. Мы полные растяпы. В этот день я не щадил ни себя, ни своих помощников. Я так кричал, что потом мне было стыдно смотреть моим товарищам в глаза. Я ведь не люблю создавать трудную атмосферу, я предпочитаю веселое подтрунивание друг над другом. При всем при этом стараюсь сохранять точность, деловитость, внутреннюю собранность.

19 октября

Все внимание было сосредоточено на автоклаве. Мы просидели на заводе два дня. Теперь, наконец, все в порядке. Мы сами залили формы и к вечеру получили опытную серию силикальцитных блоков. «Это уже дело!» Блоки не вызывают претензий со стороны итальянских инженеров. Но это только первые блоки, да и то они сделаны опытными инженерами, приехавшими из Таллина. Пусть попробуют то же самое сделать сами итальянцы.

21 октября

Директор завода, уже немолодой инженер-строитель, уверенно сказал: все будет в порядке. Но прошел день, и все было не в порядке. Я не упрекал в этом своих коллег, итальянских инженеров. Нет, это просто обычный процесс освоения.

22 октября

Всем опять отдых, всем забыть на день о силикальците. Надо устраивать эти «зигзаги», чтобы вырвать всех инженеров и формовщиков из того напряжения, которое порой приводит ко многим ошибкам. Давайте спокойно разберемся, что у нас не ладится.

26 октября

Снова пошли хорошие конструкции. Итальянцы похлопывают их по ребрам, разговаривают с ними, как будто это не мертвые камни, а живые существа. Я их хорошо понимаю — все специалисты на земле одинаковы, — я тоже когда-то вел длинные беседы с первыми силикальцитными блоками.

27 октября

Началась самая трудная пора — наладки дезинтегратора. Не сразу был найден нужный металл. Слишком часто приходилось менять роторы, «пальцы» изнашивались. Расход металла слишком большой.

29 октября

С дезинтегратором все еще плохо. Вот бы сюда Королева и Долгина — как бы они обрадовались!

В свое время я предлагал для первых иностранных заводов изготовить дезинтеграторы в Таллине. Меня не поддержали, хотя здравый смысл был на моей стороне. Ведь это же новая возможность экспорта, самого обычного экспорта машин. Странно, что наши деловые люди еще не научились коммерческому искусству. В любой стране радуются малейшей возможности расширения экспорта. А у нас вокруг каждого маленького дела возникают споры и дискуссии. Все время думаю о людях, подобных Турову. Их поступки, касающиеся силикальцита, лишены государственной целесообразности. Все больше убеждаюсь, что они продиктованы только личными соображениями. Все помыслы таких людей — кто и куда будет назначен, а великие категории — «родина», «коммунизм», «государство» — не очень-то у них в ходу. О них вспоминают только на митингах, а в кругу близких — разговор только о должностях, окладах и личных делах.

У меня нет личных обид, я забываю о них. Я сам бываю несправедлив. В состоянии запальчивости говорил и говорю бог знает какие дерзкие слова, о которых потом жалею; наконец, не обращаю внимания на гневный, раздраженный или грубый тон Турова. Во имя силикальцита можно все стерпеть. Но не могу простить ему неосведомленность, пренебрежение своими обязанностями, своим общественным положением.

Мне кажется, что Туров должен был действовать так, чтобы каждое его слово и поступок могли бы быть названы коммунистическими — ведь он много лет занимает крупные посты. Государство дает ему все. Но платит ли Туров государству той же мерой? Он обязан государству всем, а государство, обязано ли оно чем-нибудь ему, Турову?

6 ноября

Канун праздника. Мы все готовимся к нему. Каждому из нас, советских инженеров, хочется получше отметить этот праздник. И вот я получил праздничный «подарок» от Турова. Он, оказывается, на большом собрании в Москве сказал, что Лехт со своим силикальцитом уже провалился. Не хочу об этом думать — приедем в Москву, разберемся. Но нейдет из головы мысль о той роли, которую каждый человек может и должен играть в нашем государстве. Когда-то людей называли «винтиками» или даже «песчинками». Но ведь какие великие возможности таятся в этой песчинке! Не раз Туров мне напоминал привычную формулу: «У нас незаменимых нет».

Конечно, любого человека можно заменить, это естественный процесс жизни, но новый человек, даже очень талантливый, не может повторить своего предшественника. Он может быть лучше и хуже, и умнее и глупее, но одинаковых людей нет. Формула о заменимости связана с формулой о человеке-винтике. Конечно, винтики можно заменить, они все одинаковы, все выточены на одном станке, нарезаны одной и той же резьбой, а может быть, и изготовлены из одного и того же металла. Да, винтики можно заменить. Но людей заменить нельзя. Взаимозаменяемость людей, с их многообразными натурами, индивидуальными склонностями, характерами, увлечениями, высокими порывами и слабостями, не только невозможна, но и вредна. Я могу уйти, вместо меня могут прийти другие люди. Все это так, но другой человек это будет уже не Лехт.

8 ноября

Сегодня говорил об этом с Лейгером. Он понимает, что любая наша ошибка послужит поводом для отстранения нас от силикальцитных дел. В чьи же руки они попадут? В капиталистической стране в таких случаях конкурирующая фирма может купить изобретение или открытие. Если оно невыгодно — спрятать его. В нашей стране это невозможно. Конечно, Туров, Королев и Долгин не прячут открытия в сейф. У них нет и не может быть такого сейфа. Но они пользуются чьей-то слабостью, чьей-то некомпетентностью, чьей-то неосведомленностью и душат или тормозят то дело, которое должны по роду своей деятельности развивать.

9 ноября

С дезинтегратором все еще не ладится. Найден наконец нужный металл. Привезли нужный узел. Теперь пойдут дни упорной наладки.

Сегодня пошли в кино на итальянский фильм. Но вскоре меня попросили уйти — я всем мешал разговорами о предстоящем испытании дезинтегратора. Ванас и Краус предпочитают в этот момент следить за Софи Лорен. В самый неожиданный момент я отвлекал их размышлениями о прочности металлов. Ванас шепнул мне: «Попробуйте поспать». Я действительно начал дремать, но ненадолго. Новая мысль о том же металле вынудила меня отвлечь Ванаса от поразительной игры актеров. Ванас не выдерживает: «Почему бы вам не пойти в гостиницу?» Конечно, они правы, — я совершенно невозможный человек. Впрочем, трудно сказать, возможный я человек или невозможный. Всю ночь я мысленно представлял себе, как будем налаживать дезинтегратор, с каким вниманием будем следить за каждой деталью. Под утро заснул. Но вскоре меня разбудил по телефону портье: пора ехать на завод.

14 ноября

Испытания дезинтегратора прошли хорошо. Но самое трудное еще впереди. Надо, чтобы итальянцы научились работать без нас.

Вечером получил телеграмму от Турова — торопит нас, мы слишком засиделись в Италии. Можно подумать, что я нахожусь в туристской поездке и кто-то просит меня побыстрее вернуться домой. По-видимому, для Турова любая поездка за границу — это увеселительное путешествие. С какой радостью я сидел бы теперь в Таллине и беседовал с Нелли, Анной, Рейно, со всей своей семьей. С какой радостью я бы сидел в своей лаборатории в Таллине, а не торчал в Каяццо на берегу реки Валтурно, пусть и прославленной подвигами Гарибальди. С какой радостью я бы покинул эти прекрасные пейзажи. Все, что я видел в Италии — а наши гостеприимные хозяева старались показать нам все, что можно в этой древней стране, — вызывало у меня одну и ту же мысль: это очень интересно и красиво, но я не буду на это смотреть. Без Нелли Александровны я как будто все это не вижу. В такие дни я превращаюсь в тупого кретина— все прекрасное перестаю чувствовать, воспринимать, оценивать. Мой проклятый характер — без любимого человека я не испытываю никакой радости от встреч, если они не носят делового характера, от путешествий, от зрелищ.

Во время поездки в Венецию я, конечно, раздражал моих друзей — за всю дорогу не произнес ни одного слова. В лучшем случае — мычал что-то неопределенное. Перед глазами все время Нелли с ее удивительным умением все спокойно осмыслить и обсудить, с ее неторопливой походкой, быстрым и точным взглядом. Мы шли по площади святого Марка, мимо Дворца дожей, мои спутники перебегали с места на место, фотографировали друг друга, а во время прогулки на гондолах без конца тараторили: прекрасно, прекрасно, прекрасно! Но я всего этого не замечал. Я хожу среди этого сказочного веселья с видом отрешенного.

Я знаю — у Нелли немало недостатков, но всегда нахожу им оправдание. У нее нелегкая жизнь. Все одна и одна, все наши невзгоды переносит без меня — я ведь редко бываю дома. Ее одиночество передается и мне. А после войны и лагеря одиночество вызывает во мне самые тяжелые муки. Еще мучительнее переносит одиночество Нелли Александровна.

Вспоминаю всегда нашу совместную поездку в Будапешт. Мы много трудились, но не уставали. Потом вместе с Нелли гуляли по городу, поднимались на гору, сидели на набережной Дуная, просто шли, без всякой цели, по узким улицам, заходили в маленькие кафе, отдыхали там, словом, ничего особенного не делали. Но каждый день и каждый час были для нас праздником.

Я еду по широкой автостраде из Венеции в Милан. Над шоссе, как перекидные мосты, возвышаются дорожные рестораны, магазины, станции обслуживания. Хорошо бы остановиться и посидеть здесь, у окна, с Нелли. Сидеть и смотреть на потоки машин, на живописные склоны холмов.

— О чем вы все время думаете? — Это спрашивает меня наш спутник, молодой итальянский инженер. — Неужели о силикальците?

Не сразу до меня доходит этот голос, я пристально смотрю на итальянца, смущенно улыбаюсь. Он застал меня врасплох. И я только улыбаюсь и молчу. Я нахожусь в другом мире, далеко отсюда, в Таллине, и с большим трудом возвращаюсь на эту суетную землю, на грохочущую дорогу в Милан. Я все-таки не решаюсь сказать, что не испытываю никакой душевной радости, когда один, без жены, совершаю эти поездки по Италии. Я молчу и улыбаюсь.

Лехт выключает магнитофон-блокнот на полуслове. Нет, дело в другом — только теперь догадка, как вспышка молнии, осветила то, что он называл «подводными рифами». Почему он поехал в Италию? Или в Японию? Почему он ездит туда-сюда, а не сидит в лаборатории? Вечная суета, игра страстей, интриг, что все это дает силикальциту? Весь год показался ему бессмысленным, потерянным, вычеркнутым из жизни. Разве можно довольствоваться однажды найденным или открытым? Техника стремительно мчится вперед. Ни с кем и ни с чем не считается: Лехт уехал в Рим, Токио, Вену — бог с ним, обойдемся без него. Вперед, вперед. Двадцатый век не любит ждать. Этот жестокий приговор выносят Лехту не Туров, не Королев, не Долгин, а неумолимое время.

Лехт начал подсчитывать — сколько месяцев он уже не заглядывал в лабораторию. Разве самые высокие награды могут ему заменить те крупицы научного опыта, которые он накапливал день за днем? Даже самая богатая копилка может внезапно оказаться пустой, если ее не пополнять. А что нового он принес в эту научную копилку за последний год? Он только щедро расточал то, что накопил в первые пятнадцать лет своих научных поисков.

Лехт вскочил, начал ходить по длинной и узкой, как пенал, комнате, продолжая этот жестокий и нелицеприятный суд над самим собой. Он вспомнил, с каким трудом он приучил свой мозг сосредоточиться на одной идее, одной мысли, не отвлекаться даже беглым взглядом в окно лаборатории. Теперь ему придется все начинать сначала, тренировать свою волю, мозг, нервы?!

Если бы весь этот год, думал Лехт, он провел бы не в Италии и Японии, не в Средней Азии и на Дальнем Востоке, а в лаборатории на шоссе Мяннику, в Таллине, Королев и Долгин никогда бы не решились устроить это судилище над силикальцитом. И уж конечно появились бы легкие силикальцитные камни, безупречные «пальцы» дезинтегратора, столь желанные для строителей конструкции.

Во всяком случае, так ему казалось, и, как всегда, он во всем, решительно во всем, винил себя и свою недальновидность.

Лехт стоял у окна и с высоты наблюдал за пробегающими по проспекту Маркса редкими машинами и пешеходами. Господи, сколько часов, дней и даже недель провел он в машинах, поездах, самолетах, перелетая с одного континента на другой, как много можно было за это время сделать. Конечно, он много трудился, иногда не только днем, но и ночью — все это так. Но главным своим делом — научными исследованиями — он почему-то пренебрегал. А ведь истинного уважения заслуживает лишь тот, кто знает свое главное дело и занят им, даже в те периоды, когда обстоятельства лишают его этой возможности. Вот, вот, думал он, ведь мог я заниматься главным делом во время побега из лагеря и в сарае, когда перебирал выщербленные силикатные кирпичи, потом — в крохотной лаборатории завода на шоссе Мяннику, в будке, где испытывался первый опытный дезинтегратор, на площадке, где собирался «кошкин дом». А теперь, когда создан Институт силикальцита с многообразным современным лабораторным оборудованием и опытным заводом, когда ему сопутствуют и всеобщее признание и слава, теперь он, как ему в эту минуту казалось, почему-то занят не главным, а второстепенным делом. Наладка заводов, даже за границей это дело не его, Лехта, а опытных технологов. Когда-то в шутку он сравнивал наладчика на силикальцитом заводе с воспитателем в детском саду. С той только разницей, что наладчик должен прививать хорошие манеры, знания, приучать к самым разнообразным навыкам не шумливых детей, а мертвые машины. Вот именно, он должен вдохнуть живую душу в эту на первый взгляд мертвую груду металла, пусть и собранную в виде компактной машины. Но сможет ли воспитатель успешно выполнять свои сложные и разносторонние функции, если сотни его воспитанников будут разбросаны по всей планете или будут в разных районах СССР? Конечно нет, убеждал себя Лехт.

Не обрушатся ли на них новые бедствия, если в технической помощи будут нуждаться десятки или даже сотни силикальцитных заводов — Лехт вполне допускал такую возможность, ведь нужда в добротных и дешевых строительных камнях так велика. Может быть, разумнее было бы создать один хороший завод, пусть не очень большой, но с автоматикой, электроникой, «кнопочным управлением», довести его до совершенства, до современного уровня техники, словом, завод-образец, и по нему равнять уже действующие и вновь создаваемые заводы. Именно так поступили в Японии. Разве это не разумно? И тогда-то ему, Лехту, не придется спорить с Королевым и Долгиным, не понадобятся его удачные или неудачные речи в защиту своего изобретения. Хороший садовник никогда не расхваливает выращенные им яблоки или груши, а молча срывает с дерева плоды и просит попробовать. «Ну, как?» — как бы спрашивают его смеющиеся глаза.

Новая идея уже не давала ему покоя. Он позвонил Ванасу, тот еще не спал. «Я сейчас приду», — сказал Лехт, быстро оделся, вышел в полутемный коридор. Ванас жил в одной комнате с Тоомом, на том же этаже, в боковом крыле гостиницы «Москва». Увлеченный своими мыслями, Лехт не обратил внимания на человека, стоявшего на площадке и, по-видимому, ожидавшего лифт, не заметил, что человек на площадке приветливо поднял руку, желая остановить Лехта, а потом решительно пошел за ним.

— Вот что я подумал! — крикнул Лехт с порога, но, увидев своих полуодетых друзей, мрачно сидящих за двумя бутылками вина, с улыбкой остановился. — Ну, ну — еще рано спиваться, дела наши не так уж плохи. Послушайте, что я надумал. Хватит нам ездить, давайте уединимся в лаборатории, откроем тайну песчинки, создадим такую штуку — дезинтегратор, и, кто знает, может быть, у нас получится этот проклятый камень — силикальцит.

Его шутливый тон никак не действовал на мрачных молодых людей, тянувших из бокалов красное вино, и поэтому Лехт крикнул:

— Правильно я говорю?

— Правильно, — услышал он чей-то веселый голос в дверях и с удивлением обернулся.

На пороге их комнаты, не решаясь войти, стоял Михаил Борисович Королев.

— Прошу извинить, — сказал он, шагнув в комнату, — увидел вас в коридоре, Иоханнес Александрович, вы промчались мимо, и я решил пойти за вами — и вот попал на ночной пир. Еще раз прошу извинить…

Лехт молча кивнул головой, как-то неестественно улыбнулся, взглянул на Ванаса и Тоома — они чокнулись, пригубили бокалы, словно никого, кроме них, в комнате не было. Молчание становилось тягостным, и Лехт подвинул стул, сняв с него пиджак Ванаса, пригласил Королева сесть.

Королев покачал головой, поправил платочек в боковом кармане своего элегантного синего костюма, слишком яркий для вечернего времени галстук и, положив руки на спинку стула, как он обычно делал на кафедре, сказал:

— Конечно, ночной нежданный гость — не самое приятное явление. Но таковы обстоятельства, Иоханнес Александрович, — он почему-то обращался только к Лехту, — да и дверь была настежь открыта. Я постучал, никто не ответил. Впрочем, оставим все это… Версаль… Давайте по-простому, по-мужски, не так ли?

— Садитесь, пожалуйста. — Теперь уже Ванас становился учтивым хозяином.

— Я весь вечер искал вас, Иоханнес Александрович. — Королев продолжал стоять и только кивнул Ванасу.

Лехт ничего не ответил, только посмотрел на своих друзей, сидевших за столом без пиджаков, без галстуков, с расстегнутыми воротами белых рубашек, — оба они с интересом наблюдали за Королевым.

— Теперь, — вздохнул Королев, обошел стул, за спинку которого держался, и сел, — дела, как говорят, не очень приятного свойства… Все равно, узнаете об этом утром…

— Мы вылетаем в Таллин в восемь утра, — перебил его Лехт.

— Прошу вас задержаться — может быть, полетим вместе?

— Вместе? — переспросил Лехт.

— Конечно, — как о чем-то уже решенном сказал Королев. — Или вас это не устраивает?

— Что ж, мы будем рады принять вас, Михаил Борисович, но, позвольте узнать, с какой миссией вы поедете?

— Миссия ясна — институт, — ответил Королев и встал. — Сергей Александрович Туров поручил профессору Долгину и мне выехать и подготовить всех… к новым темам, к новым исследованиям… Иначе говоря, к новому профилю…

— Что вы имеете в виду? — все еще не понимал Лехт.

— Силикатобетон, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал Королев.

— В Институте силикальцита? — улыбнулся Тоом.

— Видите ли, други мои, такого института, в сущности, уже нет.

— Нет? — как эхо повторил Лехт.

— В том-то и дело, Иоханнес Александрович. Именно это я и хотел сообщить вам, как говорится, неофициально… По-дружески. Туров уже все согласовал, приказ подготовлен, но, конечно, нужны еще кое-какие формальности. Комиссия, согласование, то да се… Но вы сами понимаете — за всем этим дело не станет…

— Быстро же вы орудуете, — не удержался Тоом.

— Ну, у Турова на это есть свои причины, — игнорируя кольнувшее его словцо «орудуете», сказал Королев. — Помните, Иоханнес Александрович, когда мы с вами докладывали на Комитете, Турову тогда сильно попало, хоть и заочно, но ему все передали. Теперь он полностью оправдался и даже взял реванш.

— Реванш, — повторил Лехт, — реваншист Туров. Так, что ли?

— Ну, не будем цепляться за слова — дело не в них.

Королев помолчал, подошел к окну, вновь вернулся к столу и тихо, вкрадчиво, с опаской предложил:

— Бог с ним, с Туровым, оставим его. У нас с вами более важные заботы — наука, новый бесцементный камень. Почему бы вам всем не остаться в институте, мы дадим вам лучшие лаборатории, создадим условия… Но изучать вы будете, естественно, не дезинтегратор, а шаровую мельницу, не силикальцит, а силикатобетон. Вы представляете, какой вы нанесете удар своим недругам таким мудрым шагом…

— И друзьям, — сказал Лехт.

— Как? — не понял Королев.

— Не меньший удар — и друзьям силикальцита, — повторил Лехт и потянулся за бутылкой грузинского вина, начал почему-то внимательно читать этикетку на ней.

— Мы тоже это советовали Лехту, — неожиданно весело заговорил Тоом, — убеждали его, но он почему-то не слушает нас. В конце концов, что можно было получить от этого силикальцита, он уже получил, — не обращая внимания на свирепый взгляд Ванаса, продолжал он, загибая один палец за другим, — премию, звания — доктора технических наук и заслуженного деятеля науки, интересные заграничные поездки, чуть ли не мировую славу в строительном мире, большой хороший дом вблизи Таллина, в Меривалья, машину… Что еще? Ну, конечно, уважение и благодарность людей, живущих в силикальцитных домах. Что еще нужно Лехту? — Тоом вплотную подошел к Королеву, и тот невольно начал пятиться к стене.

Лехт же вспомнил рассказ Людмилы Ивановны о мечтах Королева и по достоинству оценил иронию Тоома. Но, увидев свирепое, искаженное злобой лицо своего друга, вскочил со стула, налил вино в бокалы и пошел с ними к Тоому и Королеву.

Тоом схватил бокал и, наседая на Королева, крикнул:

— Давайте выпьем за силикальцит.

В эту минуту Королев пожалел, что после ужина с друзьями в ресторане он пошел искать Лехта. Вот что он получил за свое великодушие. Даже не Лехт, а его помощник, начальник лаборатории, еще ничего не сделавший в науке, ведет с ним разговор в ироническом, издевательском тоне. Они хотят прослыть мучениками, а его и Долгина представить инквизиторами. Но кто им поверит — разве их сомнительные друзья, вроде Афанасьева и Рязанцева. А Лехт, тот все время молчал. Не счел нужным снизойти до разговора с Королевым. Какие-то ничего не значащие междометия, короткие фразы, улыбки — так обычно он, Королев, беседует с третьестепенным ассистентом в своем институте, где каждое его слово передается из уст в уста, воспринимается как непререкаемый закон. Ничего, он еще покажет и Лехту, и этому Тоому, и Ванасу, как надо держать себя с ним, профессором Королевым, они еще пожалеют об этом ночном балагане.

— Тост за силикальцит, — настаивал Тоом.

Королев отстранил его руку с бокалом.

— Все равно от этого тоста вам всем не уйти, — Тоом улыбнулся, — ну, не теперь, так через год, через… через десять лет. Но вам придется…

— Оставим это, — вмешался Лехт, — в любых случаях и в любое время отступничество — это последняя степень человеческого падения.

— В споре о простых камнях, — Королев уже стоял в дверях, собираясь уйти, — вряд ли уместно это слово — отступничество… Не будьте фанатиками…

— Нет, Михаил Борисович, — Лехт нервно зашагал по комнате, — нет, вы должны знать, что только фанатики своего дела могут добиться каких-то успехов… Не только в науке.

— В данном случае мы говорим о двух камнях — и только, — Королев пытался вернуть Лехта на ту твердую землю, на которой сам стоял. — Иногда самые невероятные предложения могут оказаться и самыми разумными. — Он помолчал и кивнул головой в сторону Тоома: — Ваш друг, кажется, довольно точно, по пальцам, перечислил всё… Именно всего этого вы можете лишиться… А я предлагаю вам…

— Вы знаете, как в джунглях ловят обезьян? — перебил его Лехт и, увидев недоумение на лице Королева, с добродушной усмешкой продолжал: — Я вам напомню, Михаил Борисович. В большой ящик с узким отверстием, чтобы обезьяна могла только просунуть ладонь, насыпают много сладостей. Обезьяна их очень любит, подбегает к ящику, просовывает руку, набирает полную горсть, но кулак уже через отверстие не проходит. Она может, конечно, отказаться от всех лакомых вещей и снова обрести свободу. Но обезьяна не может расстаться со сладостями — она цепко держит их. Вот тут-то и приходит охотник, водворяет обезьяну в клетку. Иногда, более крупным и капризным обезьянам, ставят в клетку и весь ящик со сладостями. Вот так, Михаил Борисович. Неужели мы вам чем-то напоминаем обезьян? Поверьте мне — вы ошибаетесь.

— Простите, Иоханнес Александрович, — Королев был поражен решимостью Лехта, — я не думал, что разговор наш примет такой оборот. Желаю успеха.

И, уже открыв двери, властным и жестким тоном напомнил:

— Жду вас в десять утра.

— Нет, для меня это поздно, — ответил Лехт, — без пяти девять буду у Турова.

На этот раз Туров предложил Лехту сесть, поинтересовался его здоровьем, благополучием семьи и как бы между прочим, как о чем-то не существенном, сказал:

— Мы тут посоветовались и пришли к выводу, что, поскольку силикальцит и дезинтегратор признаны бесперспективными… У нас, конечно, и на данном этапе… каждая фирма, как говорится, выбирает то, что ей по душе… Поскольку это так, то нет смысла содержать такой большой институт… Я имею в виду Институт силикальцита…

— Я пришел к вам по этому поводу, Сергей Александрович, — начал Лехт подготовленный вместе с Ванасом и Тоомом разговор, — именно теперь больше всего нужен крупный научный центр… Мы будем на полной самоокупаемости — ни одного рубля не просим у государства. Будем проектировать и налаживать заводы, а на эти деньги — содержать лаборатории и продолжать исследования… В самое ближайшее время вы убедитесь…

— Постойте, постойте, — перебил его Туров, — вы так рассуждаете, будто никакого технического совета никогда не было. Но раз все признали, что дело бесперспективное, то о чем может идти речь… Я уже доложил, — Туров поднял палец вверх, — совершенно объективно, можете не сомневаться… Так какой же теперь смысл в том, что вы мне скажете или я вам скажу…

Туров причислял Лехта к тому «опасному племени неуправляемых людей», которые способны в любой момент на «отсебятину». «Отсебятиной» же Туров называл не только неугодные ему речи, но и совершенно неожиданные поступки. Вот почему он с опаской говорил с сидевшим в кресле человеке с «отсебятиной», — кто его знает, на что он может решиться. Но Лехт слушал его терпеливо и сдержанно. И Туров продолжал:

— Так вот — о судьбе Института силикальцита. Мы расширим его профиль, пусть себе занимается силикатобетоном, золобетоном, да и вообще мало ли проблем в строительной индустрии. А вам, Иоханнес Александрович, я бы посоветовал… Поверьте — я добра вам хочу… Поищите себе местечко в каком-нибудь академическом институте. В том же Таллине. Или — если хотите — я позабочусь о вашем трудоустройстве.

Лехту стоило много сил сдержать себя. Но он обещал Ванасу и Тоому, что не произнесет ни одного опрометчивого слова.

— Я не знаю этого понятия — трудоустройство, — сказал Лехт.

— Это значит, — начал популярно объяснять Туров, — что я позабочусь о том, чтобы у вас была какая-то должность. Может быть, вы даже для облегчения дела напишете заявление об уходе? И мне меньше мороки, и вам это будет удобнее. И прямо скажу — как-то пристойнее. Договорились, Иоханнес Александрович?

— Нет, — резко ответил Лехт и встал, — никакого заявления я писать пе буду. Силикальцит — это дело моей жизни, и освободить от него меня может только одна-единственная сила: смерть. К счастью, она не подвластна ни вам и ни мне.

Туров вздрогнул, нервно повел плечами, прошелся из угла в угол по кабинету и вернулся к столу. С удивлением посмотрел на очень спокойное лицо Лехта, хотел что-то сказать, но передумал и только вздохнул.

— В каждом новом деле, — продолжал Лехт, — есть свой критический барьер, как в атомной цепной реакции. Если процесс достиг этого барьера — он необратим. Цепная реакция будет развиваться с лавинообразной силой. Вы понимаете меня, Сергей Александрович?

Туров кивнул головой.

— Так вот, — Лехт старался говорить медленно и внятно, будто имел дело с человеком глухим или не очень понятливым, — так вот, силикальцит уже миновал этот критический барьер. Перешагнул. И никакие приказы или административные меры уже не смогут остановить этот процесс. Вы очень скоро убедитесь в этом, Сергей Александрович.

— Какая-то чертовщина! — растерянно воскликнул Туров.

— Может быть, — поддержал его Лехт, — меня только волнует судьба многих молодых исследователей силикальцита — вместе с ними я трудился все эти годы. Что с ними будет?

— Вот поедут к вам Королев и Долгин — разберутся. — Туров вновь овладел собой.

— Ничего хорошего я от них не жду,— сказал Лехт.

— Они и не должны там делать ничего хорошего и ничего плохого, а только — разумное.

— Представляю себе, — усмехнулся Лехт, подхватил свой тяжелый портфель, пошел из кабинета, но в дверях, вспомнив, что не попрощался, он повернулся, молча кивнул головой и вышел.

В тот же день Лехт, Ванас и Тоом вылетели в Таллин. 

 

Глава тринадцатая

1

Академия наук СССР — Совету Министров Эстонской ССР

В связи с Вашим запросом о перспективах развития силикальцита и дезинтеграторной техники сообщаем, что проблемы эти обсуждались в Академии наук СССР Научным советом по проблемам физико-химии и технологии неорганических материалов… Производство высококачественных автоклавных бесцементных бетонов — весьма актуальная проблема народного хозяйства СССР. Дальнейшее развитие этого производства должно основываться на разработке, в тесном содружестве с наукой, усовершенствованной технологии, приближающейся к оптимальной. Это в равной мере относится к силикальциту и силикатобетону.

Дезинтегратор, предложенный и в дальнейшем усовершенствованный доктором технических наук И. А. Лехтом с сотрудниками, вследствие высокой производительности и специфических особенностей может быть весьма ценной машиной… Это подтверждается продолжающимся использованием дезинтеграторов на заводах силикальцита. Улучшение конструкции дезинтегратора за последние годы убеждает, что он может быть в дальнейшем еще более усовершенствован…

2

Академия наук СССР — ЦК Коммунистической партии Эстонии

…В итоге надо признать, что в соответствии с решениями Научного совета по проблемам физико-химической механики и отделения физико-химии и технологии неорганических материалов Академии наук СССР дальнейшая исследовательская работа по усовершенствованию конструкции дезинтеграторов и технологии производства силикальцита весьма актуальна и перспективна.

Все это приведет к широкому производству дешевых и эффективных строительных изделий из местного сырья с заданным объемным весом, достаточно высокой прочностью и долговечностью, к удешевлению строительства и к повышению его качества…

3

Афанасьев — Лехту

Дорогой Иоханнес Александрович, теперь уже можно надеяться на успех и новую Вашу победу. Я был в Академии наук СССР и узнал, что там Вас поддерживают и не дадут в обиду. «Всем врагам назло». Да и бог с ними, с Вашими врагами, — без них было бы скучно жить. Правда, у Вас уже слишком «веселая» жизнь, но, как говорят в народе, — по славе и зависть. Всегда помню нашу с Вами встречу на заводе и бессонную ночь — Вы до утра не уходили из цеха и налаживали дезинтегратор. Помнится мне и Ваш рассказ о старом профессоре математики, у которого был нож для разрезания бумаги с надписью из Павлова: «Какое главное условие достижения цели? Существование препятствий». Вот они — препятствия. Стало быть, и близка цель. Видите, как я ловко развожу чужую беду. Но, поверьте, если бы я мог чем-то помочь Вам — не задумываясь, бросил бы все и поехал бы к Вам.

Дело это — я имею в виду силикальцит — удивительно интересное. И если я на старости лет так увлекся, то уж сомнения нет — «девица» хороша. Насколько я знаю, до Ваших исследований никто не принимал во внимание удельную поверхность песка, а тем более активную. Сейчас эти деятели, вроде Королева и Долгина, у Вас кое-чему научились и начинают глубокомысленно рассуждать на эту тему, заглядывая потихоньку в Ваши труды. Меня даже не очень волнуют «пальцы» дезинтегратора — прочность металлов так быстро увеличивается, что горевать по этому поводу не стоит. Важен сам принцип, выдвинутый Вами, — раскалывание зерна и активное взаимодействие свежей поверхности с известью.

У меня тоже был добрый старый профессор — мой отец, тоже инженер и тоже строитель, — он мне говорил, и не раз: любое открытие всегда кажется абсурдом, оно идет от попытки взглянуть на то или иное явление с неожиданпой точки зрения. Ну, кто бы мог подумать, что древнейший материал — известь вступит в единоборство со спесивым фаворитом двадцатого века — цементом. А вы вот до этого додумались. Или же — кто бы мог догадаться, что песок лучше разбивать серией быстро следующих друг за другом ударов, а не размалывать в той же старой шаровой мельнице. Ну, чем не абсурд? А ваш дезинтегратор это делает, и как здорово! Господи, сколько этих абсурдов было в коротком промежутке времени между египетскими пирамидами и космическими кораблями и как много великого и прекрасного они принесли человечеству. И у каждого такого абсурда были свои туровы, королевы, долгины, и даже шилины. Вот так, Иоханнес Александрович. Как я выгляжу в роли горьковского Луки? Как будто не плохо? Это я так развеселился, узнав, что и лаборатория у Вас есть, и завод в Аравете вот-вот должен быть пущен. Напишите о нем. Обязательно приеду, отпрошусь у своего силикальцитного начальства и получу силикальцитную командировку в Аравет. Где это? Далеко ли от Таллина?

Наш завод по-прежнему хорошо работает, выпускает силикальцитные конструкции для жилых домов, и, конечно, растут эти самые дома. Хорошо, что мы в другом ведомстве — приказы Турова вызывают у нашего начальства только усмешку. А как на других заводах? Одно из печальных последствий ликвидации Института силикальцита — отсутствие обмена опытом и информацией между заводами. Но это все будет, уверен, вернется.

4

Лехт — Афанасьеву

Дорогой Михаил Васильевич, получил Ваше хорошее письмо, премного благодарен за него. С такими друзьями, как Вы, унывать не приходится. Да и некогда — я ведь, кроме всего прочего, и снабженец, и строитель, и консультант, и отец взрослых дочерей.

Дела наши действительно улучшаются — новый завод в Аравете начинает выпуск силикальцитных строительных конструкций, уже получили хорошую лабораторию, где Вы снова можете увидеть наших ученых — тружеников Лейгера Ванаса и Ханса Тоома. Меня приглашают самые уважаемые люди и говорят самые приятные для человеческого (впрочем, не только для человеческого!) слуха слова. Словом, мы не можем гневить бога жалобами на его коварную подругу — фортуна к нам опять милостива. Но сколько нервной энергии, дорогого времени и жизненных сил унесли эти споры с Туровым, Королевым и Долгиным, эти сменявшие друг друга комиссии, — как правило, не порядочные люди в этих комиссиях брали верх. Это вполне естественно, непорядочные люди всегда более активны, более бесцеремонны, более услужливы и охотно делают любое черное дело. Им приказывают доказать, что силикальцит слишком дорог, — пожалуйста, они ловко манипулируют цифрами и представляют нужные Турову или Королеву расчеты. Им приказывают «обнаружить» слабую морозостойкость камня, — пожалуйста, они готовы даже исказить показания приборов, как это было в Таллине, нарушить святая святых любого научного исследования. Да и есть ли у этих непорядочных людей что-нибудь святое? Кроме, конечно, своего оклада. Вы правы, что без этих смен доброго и злого, без подъемов и падений было бы скучно жить, а наука вроде бы и не двигалась вперед. Все это хорошо придумано. Но за мою жизнь, особенно последние двадцать лет, люди так много сделали, чтобы мне не было скучно, что можно только удивляться — откуда силы берутся, не из камня ли устроено сердце?

И пока еще есть время, могу Вам сказать со всей откровенностью — не легко мне было расставаться с институтом, с опытным заводом, с большим двором-складом и хорошими лабораториями. Все это собиралось по крупицам; с каждым уголком связаны воспоминания — хорошие и плохие, но они же теперь одинаково волнуют. Конечно, такие вещи не должны трогать взрослых людей. Но все-таки трудно было покидать этот уголок на шоссе Мяннику. Я никогда не говорил об этом с Ванасом и Тоомом, но по глазам их видел, что и им не легко. Вы, конечно, уже знаете, что не все мои друзья по силикальциту присоединились к нам. Краус ушел, теперь и у силикальцита есть свой отступник. Он не услышал от меня по этому поводу ни одного слова — люди испытываются именно во время таких крутых поворотов. Бог с ним, это все пустяки. Вас, конечно, больше всего интересует Аравет.

В шестидесяти километрах от Таллина есть такой городок — Аравет, вокруг него — богатые эстонские колхозы. Теперь наступили новые времена — эстонская колхозная семья хочет жить в хорошем, благоустроенном доме, с городским комфортом, с обязательным выделением каждому члену семьи отдельной комнаты. Кроме этого, деревне нашей нужны Дома культуры, больницы, механизированные колхозные усадьбы, кинотеатры, фермы, а кое-где и маленькие колхозные заводики. Словом, началась целая строительная эпоха. Вот почему у нас возник, как и в других районах СССР, межколхозный строительный центр. И он прежде всего обратил внимание на силикальцит. Да, да, в самый разгар яростных атак на наш камень, грозных «научных» приказов Турова и административных «побед» профессора Королева к нам пришла колхозная делегация с просьбой — помочь строить силикальцитный завод. Вот уж поистине — у судьбы всегда есть в запасе добрый ангел. У ангела этого были деньги, он раздобыл материалы, даже металлы, мы сразу же засели за проект: в Аравет переселились Ванас и Тоом. И представьте себе — за четыре месяца завод был готов. И не простой завод, а тот самый, о котором все мы мечтали, — механизированный, с автоматикой, с «кнопочным управлением» всем технологическим процессом. По секрету скажу — завод уже действует, дома из крупных силикальцитных конструкций уже собираются и скоро будут заселяться их хозяевами — эстонскими колхозниками-крестьянами. Мы только не очень шумим об этом — уже появились здесь инженеры из самых дальних мест, хотят, чтобы Ванас и Тоом поехали к ним, создали такой же завод. И мы поставили перед собой цель — довести прежде всего один-два завода до совершенства, а тогда уже… Впрочем, не будем гадать, что будет тогда. Кто знает, на какие сумасбродные поступки еще способен Туров.

Итак, приезжайте, Михаил Васильевич, посмотрите. Теперь тот же межколхозный строительный центр начинает строить еще один, более мощный, силикальцитный завод. На шестьдесят тысяч кубометров. Можно сказать — великан. Тоже с автоматикой, да еще — с электроникой, с самым современным техническим оборудованием. Вот тогда посмотрим — чего стоят всяческие запреты технических идей и «репрессий» научных направлений. Кстати, когда для нового завода понадобился металл — шестьсот тонн, не шутка — я позвонил в ЦК КПСС, в отдел строительства. Меня там сразу же приняли, опять говорили плохие слова о Турове и хорошие слова обо мне и тут же начали хлопотать о металле. Позвонили одному, другому министру, объяснили, что металл нужен для силикальцитного завода, и что же вы думаете? Металл уже есть и скоро прибудет на новый Поливерский завод, это в пятидесяти километрах от Аравета.

Я еще Вас не утомил? Еще два слова о себе. Не могу не рассказать.

В самую горячую пору моей деятельности, связанной с Араветом, я неожиданно получил предложение Академии наук СССР — поехать в Кольский филиал академии на год. Я колебался. Но в академии мне сказали — для вашей же пользы, уйдете от бюрократических дел, глубоко влезете в науку. И мы с Нелли поехали. Могу теперь сказать — слава тому, кто это придумал. Жили мы в маленьком городке, за Полярным кругом, в хорошей комнате с походной мебелью, но зато — полная свобода научных исследований силикальцита и дезинтегратора, в частности, связанных с ними процессов механо-химии. Именно там, на Кольском полуострове, я чувствовал, как в моей голове постепенно отмирают бюрократические, административные клетки и оживают «научные», я просто преображался. (Пусть простит Ваш сын-биолог такой вульгаризм!) Первые дни я все еще был во власти административной суеты, споров, хлопот, раздражительных обид, то есть всего того, что сопутствовало моей жизни в Таллине. Я набрал много книг, главным образом иностранных, по интересующим меня предметам (там прекрасная научная библиотека) и не мог ничего прочитать. Сидел один-одинешенек в большой комнате, в лаборатории, читал, но мысли как бы отскакивали от меня, бюрократические клетки моего мозга их просто не принимали, мысли эти были чужды им, привыкшим к общению с Туровым. Вот тогда-то я взялся за себя, и понадобилось немало силы воли, чтобы «оживить», вернуть к нормальной деятельности «научные» клетки. Эту перемену даже замечали Ванас и Тоом, когда я раз в месяц приезжал для консультации в Аравет, на завод.

Теперь я уже снова в Таллине и тружусь в лаборатории, которую создали в крупном научном институте. Более глубокие исследования проблем механо-химии буду вести на кафедре физики Тартуского университета. И конечно — на Араветском и Поливерском силикальцитных заводах. Я не признаю строительной науки, если она не опирается на опыт, на заводы.

Ну, теперь как будто — всё. Уже шесть утра — мой «письменный час» истек. Да и Ванас сейчас заедет за мной — отправимся в Аравет.

 

Глава четырнадцатая

Если выехать из Тарту на юго-запад, свернуть на Отеппя, а оттуда по живописной и хорошей дороге на юг, то через полтора часа можно попасть к лесным озерам — Кярикку. Посреди векового леса, на берегу большого озера, воздвигнут спортивный комплекс Тартуского университета — на склоне холма двухэтажные каменные дома — комфортабельная гостиница, столовая, баня, кинозал, спортивные залы, — над каждым уголком здесь трудились талантливые зодчие и мастера эстонского прикладного искусства. Стеновые панели этих корпусов — из силикальцита. Вот почему Лехт здесь — самый желанный человек. Он обходит все этажи, зорким глазом смотрит на стены: «Ну, как — все в порядке?» В каком-нибудь углу в гардеробе переодевается и уже в резиновых сапогах, в старом стираном-перестираном походном костюме идет в лес по тропе вдоль тишайшего озера Кярикку, все дальше и дальше, в первозданную темень и прохладу лесных лабиринтов. И где-нибудь на поляне, усеянной черникой, а поздним летом — брусникой, завязывается долгий и неторопливый разговор.

— Верно ли, что силикальцит испытывали в Антарктике? — спрашиваю я.

— Не совсем так, — оживляется Лехт, он рад, что не он первый заговорил об этом — ведь мы пошли в лес с твердым обещанием друг другу: ни слова о силикальците. — Не совсем так, — повторил он, — на полярных станциях в Антарктике действительно построили силикальцитные дома. Все блоки для них и стеновые панели изготовили на заводе в Таллине. Но мы ничего не собирались испытывать. Потом уже нам написали из Арктического института и с полярных станций, что дома наши хорошо выдерживают страшные морозы, прислали всякие благодарности… Вы только подумайте — нас же обвиняли, говорили, что силикальцит чуть ли не деформируется, разваливается во время морозов… И даже не таких, как в Антарктике… Ну, что вы скажете? Или — эта история с Институтом гидротехники. Там не посмотрели на все запреты, создали целую научную бригаду для изучения силикальцита. Прислали мне сборник статей — видели его? Так и называется — «Силикальцит — новый материал для энергетического строительства». Это же не шутка, не клубы или спортивные комплексы, а плотины, шлюзы, каналы. Доказали, что не хуже железобетона, даже прочнее, но при этом дешевле на восемь рублей кубометр. Вот эти скромные рубли сметут на своем пути все административные преграды. Ведь формуле «хочу — не хочу» приходит конец. Появилась новая — «выгодно — не выгодно», которой нет никакого дела — нравится Лехт какому-нибудь «деятелю» или не нравится, хорошие речи произносит Королев или плохие… Да, да, все должно перемениться — с экономикой не шутят… Цепная реакция началась, и ее лавинообразную силу уже нельзя остановить.

Лехт с яростью, сам того не замечая, бил палкой по высокой траве, как бы подчеркивая каждое свое слово… Потом успокоился, вскочил:

— Ну, что вы опять затеяли этот скучный разговор о силикальците — мы же условились. Да и вообще в мире есть еще много хорошего, кроме камней…

И может быть желая скрыть свое твердое убеждение, что для него ничего другого в мире нет, Лехт поднял голову, посмотрел на небо и по-мальчишески, громко закричал: «о-го-го-го, о-го-го», будто звал кого-то притаившегося в лесу. Но только эхо, извечный спутник одиночества, отвечало ему безучастным смешком и уплывало куда-то вдаль, в бесконечность.

*   *   *

Что ж, на этом можно, пожалуй, закончить эту историю, хоть в жизни она только-только начинается. Но кто знает — куда поведет наших героев столь изменчивая тропа. И мне остается только просить у вас прощения, читатель.

Может быть, я утомил вас техническими подробностями. Но в наш век технических переворотов можно ли обойтись без этих подробностей? Может быть, я не рассказал о чьем-то коварстве, не упомянул о чьей-то недальновидности или чьем-то невежестве; может быть, я преуменьшил чью-то славу и преувеличил чьи-то добродетели; может быть, я упустил какие-то события, острые столкновения, важные факты. Это ведь не история силикальцита и силикатобетона, а повесть о первооткрывателях, об их одержимости и отваге, об их страстной любви к своему делу и вечном стремлении что-то сделать «для других».

В сущности, пытливостью их ума и щедростью их сердца преображается наша земля. И они, эти первооткрыватели, светят нам, когда «дорога за горизонтом» теряется в предрассветной мгле.

Москва—Таллин

1964—1967