Часть I

Плюс химеризация всей страны

На протяжении многих десятилетий слово «элита» было в нашей стране одним из тех, почти ритуальных, проклятий, которыми награждались особенно злостные «противники» общественно-политического строя и государства. «Противники» — борьба с которыми велась неустанно. «Противники» — предававшиеся анафеме в культуре, науке, идеологии, с особым рвением отстранявшиеся от педагогической деятельности и, уж конечно, безжалостно изгонявшиеся из реальной политики. Считалось, что в советском обществе нет места элите. Считалось, что это — общество классовых интересов. Считалось, что им руководят представители крестьян и рабочих и что каждая кухарка может управлять государством. Все это было наглой, бесстыдной ложью, за которой скрывались весьма малоприглядные реалии общественной жизни.

Они состояли в том, что, лицемерно отрицая свое наличие в качестве элиты, наша верхушка общества, наша привилегированная страта тем самым пряталась от ответственности за осуществление разработанных ею программ и проектов развития общества. Она в неявном виде заявляла о своем отчуждении от исторического субъекта, но не переставала пользоваться благами, которые давала ей принадлежность к «советскому истеблишменту».

Элита ответственна и призвана к служению высоким целям и ценностям, к служению своему государству. Истеблишмент безответственен и служит только себе самому, своим интересам.

Итак, громогласно осуждая элиту и элитарность, советская псевдоэлитарная тварь шепотом говорила в кругу себе подобных: «Мы — советский истеблишмент, мы этого на дух не переносим».

«Этого»… В данное слово входили все цели и ценности, предлагаемые обычному советскому гражданину, «совку». Цели и ценности, производимые самой же этой псевдоэлитой. Презирая производимое ею, псевдоэлита, конечно же, не могла не презирать самое себя.

Живя долгое время в условиях такого самоотрицания, эта псевдоэлита должна была вырабатывать компенсаторные стереотипы. Она и выработала их, используя два классических механизма. Это, во-первых, смещение, то есть перенос ненависти и презрения с самой себя на общество и народ, и, во-вторых, вытеснение, то есть окружение себя непробиваемой броней цинизма, цинизма воинственного, выставляемого напоказ, предъявляемого чуть ли не как высшая ценность.

Вопрос сейчас в том, чтобы в очередной раз обсудить проблему привилегий и льгот. Равенство есть химера. Порожденная, кстати, вовсе не коммунизмом, а Просвещением и буржуазными революциями. Оно есть ложь, поскольку у провозгласивших его нет понимания того, в чем или в ком происходит такое уравнивание людей, которое не унижает в каждом из них его человеческое достоинство.

Ответ на этот вопрос не может быть дан провозгласившими «Свобода, равенство, братство», поскольку он находится по ту сторону ими же принятого материалистического детерминизма. А значит, это не только пустой, но и двусмысленный вопрос. Брошенный ныне на потребу массам, он имеет циничную цель, о чем мы уже говорили неоднократно. Манипулируя социальным недовольством, часть истеблишмента сумела уничтожить другую часть его же, сохранив и укрепив за счет этого свои льготы и привилегии. Теперь она уже готова говорить об элитарности со знаком плюс. Но извлекает из себя лишь циничное хрюканье.

Да, мы сегодня имеем, как никогда ранее, дело именно с истеблишментом, а не с элитой, истеблишментом, возможно, впервые в истории возведшим ненависть и цинизм в ранг государственной идеологии. То, что льготы нарастают, а привилегии закрепляются, само по себе не есть еще зло, с нашей точки зрения. Если бы речь шла об элите! Народ, переставший кормить свою элиту, будет кормить чужую. Вопрос в другом, и его пора, наконец, поставить со всей жесткостью и определенностью, сформулировав следующим образом: является ли кормимая народом социальная группа, теперь уже радостно заявляющая о своей элитарности, хоть в какой-то мере элитой этого народа, этого государства и этой страны? И дело здесь не в национальной проблеме, которую раздувают, с тем, чтобы спрятать за нею основной вопрос: может ли и, главное, хочет ли наша привилегированная страта служить своему обществу и своему государству? Это основной вопрос! И отвечать на него сегодня следует со всей определенностью, не прячась за риторику и не подменяя проблемы.

Мы видим, что не существует никакого соответствия между растущими льготами и привилегиями новой советской «привилегировки» и ответственностью, которую она берет на себя за исторический результат. А это уже равносильно предательству.

И вновь вопрос не в обличительстве, не в постановке моральных акцентов. Он глубже. Он в том, является ли полученный нами негативный исторический результат объективным в том смысле, что наличествуют неисправимые дефекты, так сказать, в «социальных генах» рассматриваемого исторического субъекта? То есть идет ли речь об объективно-объективном результате? Или же речь идет об объективно-субъективном результате, то есть о результате, являющемся следствием социокультурной перекодировки сознания нашей псевдоэлиты? Что, в свою очередь, безусловно, вызвано объективными дефектами общего «социального генотипа», но дефектами устранимыми, преодолимыми и, главное, локализованными.

В первом случае речь идет о поражении народа, о тотальной несостоятельности всех творимых им идей и мифологем, о его неспособности продуцировать эффективные механизмы управления самим же собой в своих собственных интересах. А значит — о конце истории не только данной страны и народа, но и целой генерации сотворенных ими на протяжении своей истории и имеющих принципиальное значение для судеб мира идей. Идей, сцепленных в одну, в этом случае — изначально дефектную хромосому.

Во втором случае речь идет о сложных, но вычленимых и исправимых дефектах, своими источниками имеющих указанное выше отчуждение нашей псевдоэлиты, обусловленное этим отчуждением самоотрицание и реализуемые на основе данного самоотрицания перерождение и социально-культурную перевербовку. (Просим не путать с агентами спецслужб!) В итоге следует ставить вопрос, как минимум (!), о совершенном псевдоэлитой предательстве всего исторического субъекта.

Мы не исключаем и более страшный процесс, когда у части, так сказать, особо продвинутой псевдоэлиты самоотрицание перешло не только в отрицание общества и страны, но и в абсолютное отрицание и породило в результате настоящую антиэлиту, элиту, предъявляющую себя самой себе и миру как элиту некоего Антимира. Не отсюда ли бесконечные легенды о «советском антимире» (может быть, элитарном?) и «антиобществе» (вчерашнем — или, может быть, будущем?)? Не являются ли они «проговоркой», «самоописанием», симптомом тяжелого исторического недуга? В этом случае становится намного более понятным то, почему, создавая эти мифы и легенды якобы об обществе, а на самом деле — о самих себе, их творцы после прихода к власти не избывают, а закрепляют и расширенно воспроизводят рожденные в их воспаленном воображении мифологические конструкции, выдаваемые за исторические реалии.

Итак, от идеи самоотрицания и саморазрушения своего государства как якобы «империи Зла» (их империи!) — к практическому воплощению этой идеи в жизнь. И, наконец, к реализации в ходе указанного практического воплощения именно той самой проклятой химеры, с которой якобы хотели бороться, — вот путь советской антиэлиты. Есть все основания предположить, что в нашем случае она будет добиваться реализации этой химеры в виде тотального абсолюта и, так сказать, в мировом масштабе.

Это можно назвать «химеризацией всей страны». (А возможно, и химеризацией мирового масштаба.) Историческая ответственность за подобную химеризацию ложится именно на антиэлиту. Что хотя и не снимает со всего общества исторической ответственности за воспроизводство такой антиэлиты, но все же позволяет многое кардинально переосмыслить.

В самом деле, что, в конце-то концов, означает столь стремительное крушение огромного государства с сильной армией, жизнеспособной (что бы ни гласили сотворенные нашей антиэлитой химеры) экономикой, с достаточно современной и творчески продуктивной наукой, с культурой, безусловно живой, здоровой и постоянно привлекающей к себе внимание всего мира? И, наконец, с историей, в которой было достаточно много темных пятен (как, впрочем, и в истории любой другой страны), но которой можно и нужно гордиться?

Мы спрашиваем всех, кто не утерял способности видеть и понимать, как могло произойти крушение супердержавы в условиях мирного существования, при относительном благополучии (что бы ни лгала нам либеральная публицистика) и без прямого вторжения иностранных государств на нашу территорию (что стало, в принципе, возможным только теперь, в условиях краха и деструкции)?

Мы отрицаем расхожие объяснения всего этого «заговором ЦРУ» и каких-либо других «злых сил», демонов и агентов мирового империализма и сионизма. Все это слишком элементарно, слишком пошло, слишком убого и потому лишь оскорбляет страну и народ, льстя невеждам.

Но мы отрицаем и демократическую мифологию, построенную на базе мифа об изначальной порочности так называемой административно-командной системы. Эти объяснения критики не выдерживают. Опровергать их сегодня, тратя на это время и силы, — значит «стрелять из пушек по воробьям», принижая уровень научного обсуждения. Верующие — пусть верят. Их разубедит жизнь. Мы же знаем, что тоталитарная система ничуть не менее эффективна, нежели любая другая. Мы знаем, что без командности не существует ни одна из систем управления. Мы знаем, что причины постигшего нас несчастья вообще по ту сторону экономики. И только убогий «манчестеризм», вульгарная материалистичность, свойственная вообще марксизму, но доведенная до химерических масштабов советскими его представителями в хрущевский и постхрущевский периоды, может видеть во всем последствия экономического несовершенства, последствия дефектов в системах, обеспечивающих производство и обращение товаров. Разумеется же, разговор должен идти о другом.

Вот почему рассмотрение административно-командного мифа (АКМ) мы будем производить именно с позиций антропологии, психоанализа, теории коммуникативных воздействий, где он являет собой сложную развернутую конструкцию, изучение которой имеет и практико-политический, и познавательный интерес. Ибо отражает главный интересующий нас предмет — сознание советской антиэлиты. И в той же мере, в какой научное содержание, экономическая схоластика, лежащие в основе указанного выше АКМа, исчезающие малы, — в той же мере, подчеркиваю, мифологический, антропологический, психологический объем этого мифа требует своего объективного раскрытия хотя бы на седьмом году «перестройки».

Анализируя этот миф как сложно выстроенный деструктор, мы увидим, что в основе его лежит мифический треугольник.

В вершине треугольника — тезис о том, что «за 70 лет нами выстроен антимир, мир абсурда, мир, в котором жить невозможно, унизительно и, в конечном счете, можно ли вообще говорить о какой-либо жизни?» (еще бы, без СКВ!). В качестве развития этого тезиса, был выдвинут в конечном счете лозунг «Так жить нельзя!», имеющий целый спектр психолингвистических значений и смыслов.

В основании того же треугольника мы имеем два равноценных и взаимоисключающих (что характерно для мифоконструкций) утверждения.

Утверждение первое состоит в том, что все строители антимира есть антилюди. Утверждение второе состоит в том, что все действия, осуществляемые в антимире, есть антидействия, но что все антидействия по отношению к антимиру есть действия.

Рассмотрим теперь, как «работает» эта триада в традиционном сознании. Вначале происходит адификация (от слова «Ад») государства и общества, что как бы и означает построение «Ада земного»…

Логика при этом типично марксистская: коль скоро не удалось построить Рай, то построенное есть Ад. Третьего не дано!

Весь спектр проблем пропускается через узкий схоластический фильтр. Методы анализа общества, отвечающие современным требованиям, сознательно не применяются. Принципы описания — притчевые, морализаторско-доктринерские, адресующие к теологическому лубку. Все это резонирует с подсознанием, в котором черно-белая реальность всегда вытесняла собой любые картины, основанные на сложности гамм и обилии цветовых и световых переходов.

Национальный архетип осознается с точностью, делающей честь. Потребность в эсхатологии, в борьбе Света и Тьмы, в изначальном протесте против греховности сущего, учтена и использована, как говорится, «на все сто». Столь же полно использована и податливость на лесть, свойственная нашему культурному стереотипу.

Предполагается, что каким-то странным образом в сознании читателя все-таки существует неискаженная система нравственных и смысловых координат, позволяющая читателю с помощью автора вырваться за пределы адосферы. Хотя если это возможно с помощью публицистических сентенций, то в чем же Ад? И где его главное свойство — непроницаемость, замкнутость, в силу которых его обитатели должны «оставить упования»? Ответ в том, что автор — «титан мысли», а читатель — «герой». Такой ответ спасает (причем весьма легкой ценой!) тот героический тип саморефлексий, который был столь привычен советскому человеку на протяжении всего предшествующего периода. Раньше он был «героем деяния», «построителем светлого мира», теперь он… «тоже герой!», «сознатель и осудитель». И — читатель с восторгом принимает рассуждения автора.

На деле же автор, как и любой продвинутый представитель советского истеблишмента, убежден, что читатель — это «совок», то есть идиот, автором презираемый. И, надо прямо сказать, не без некоторых на то оснований! «Совок» этот, по мнению автора, всю жизнь питался идеологической чушью и будет питаться ею до Второго Пришествия. Главное — льстить ему грубо (а то не поймет) и ни в коем случае не говорить с «совком» серьезно и по существу. Эти условия блистательно исполняются…

Читатель клюнул не столько на содержание, сколько на соблазнительную роль, предусмотренную для него автором в первой части сценария. Но за первой частью следует вторая. И там у читателя — новая роль. Эта роль состоит в том, чтобы разрушить «Ад» внутри себя, то есть осуществить тотальную деструкцию по отношению ко всему, что касается его прошлого.

Подобно святому Георгию, читатель должен поражать всех «змиев» коварного антимира. Коварство же антимира состоит в том, что «змий» все время демонстрирует читателю свои иллюзорные облики. Это и отец, погибший на войне, и дядя, скажем так, к примеру, руководивший военным заводом на Урале и работавший там до седьмого пота, и дед, прошедший мировую войну, затем воевавший в гражданскую, арестованный, выпущенный из тюрьмы, опять воевавший… Вроде бы все это знакомые, привычные и очевидные образы.

Но ведь мир «заколдован». Колдовство предполагает подмену. А значит, посвященный в тайны колдовства ученик тем-то и отличается от заурядного «совка», что способен видеть, как «змий» мимикрирует и принимает чужие обличия, в том числе и обличия близких ему людей. И, убивая «змия», топча его, обращенный в новую веру, даже если он видит, что топчет что-то дорогое его сердцу, все равно переступает через себя, сознавая, что (в очередной раз!) делает великое дело.

Сделать-то он это дело в очередной раз, разумеется, сделал, горячась и в угаре нового псевдознания. Но потом-то ведь каково?

Однако в том-то и логика трехчастной модели, что растоптавший, убивший, надругавшийся уже связан своим деянием, уже вошел в новую роль. Вернуться назад он не может. А значит, должен идти вперед. Куда же? В третью часть хорошо продуманного сценария.

В этой третьей части от символического действия, осуществленного в прошлом, «герой» должен перейти к действиям в окружающем его мире… то бишь антимире, где все антилюди («совки») осуществляют антидействия: строят, лечат, учат и т. п. Им-то кажется, что именно они и действуют. Но беда-то их в том, что они не читали нового «слова божьего», не восприняли АКМа и не поняли, что живут в антимире и рождены антипапой и антимамой, а окружены антиобществом. Но читатель-то понимает! Он — герой. Он — адепт АКМа. Он уже разрушил свой внутренний Ад.

Ну и, наконец, прямой ход — в разрушение Ада внешнего. Ад коварен, он мимикрирует под реальность, он выдает себя за жизнь и требует действия созидательного. Но это для дураков! Для «совков»! Адепту АКМа, герою деструкции, указан путь в другом направлении. В воровство (по отношению к антимиру это благое дело), в убийство (по отношению к антимиру это благое дело вдвойне), в ложь, предательство и измену (по отношению к антимиру это главные из всех благих дел!).

Таким образом, с точки зрения обрядово-ритуальной, точно приспособленной под традиционного человека традиционного общества, миф-деструктор выстроен виртуозно. Главное — в нем уничтожено всякое понятие о поступке, об ответственности, о долге, чести и совести. Всего этого нет и не может быть в антимире, не освободившись от которого, якобы, нельзя переходить к нормальному бытию.

Соблазн прост: сначала любой ценой высвободиться из Ада, а потом каким-то образом начать жить. Каким? Непонятно.

Но если и не удастся начать жить, никто за это тоже ответственности нести не будет, поскольку 70 лет ты жил в Аду и для новой жизни ты вроде бы непригоден. Но хоть разрушить сумел этот Ад. И на том спасибо. Ну а если не сумел — что поделаешь… Ад — штука сильная. Не удалось. Он победил. Ну и все!

Двигаясь в этих химерах, проклиная «совка» и ощущая себя «совком», член традиционного общества личностью не становится. Он окончательно превращается в маргинала, люмпена, в «совка в квадрате», в разносчика социальной чумы. Пока таких разносчиков меньшинство, общество их почти что не замечает. Но если сконцентрировать этот материал поближе к центру размножения вируса (в социальном организме это информационный центр)… если отсечь оттуда любой другой материал… а все вместе объявить информационной свободой… тогда… Тогда мы будем иметь тот план информационной войны, который блистательно реализовала советская антиэлита. Войны против… своего общества.

Явление почти уникальное. И тем не менее все это происходило на наших глазах. Мы свидетели тех деяний. Взяв заказ на блокирование консервативных импульсов, идущих от пресловутой КПСС и мешающих-де, мол, проведению реформ (хотя разве кто-то мог и хотел реформировать антимир?), наша антиэлита на деле выполнила совсем другую работу. Она объявила войну всему обществу, осуществила по отношению к нему психологический и информационный террор. Сорвала тем самым проведение реформ, сделала неосуществимыми любые проекты модернизации данного общества. И поставила его перед альтернативой: покончить жизнь самоубийством, продолжая вращаться в круге мифов и ритуалов, или же начать жить, каким-то образом вырвавшись из порочного круга.

Такого рода состояния называются пограничными, экстремальными, и в них «не предопределен исход протекающего процесса». Сколь невозможным (и в плане стратегическом даже вредным) представлялось и представляется нам ограждение общества от информационного вируса, внедренного в социальный организм где-то на переломе между 1986 и 1987 годами, столь же очевидна для нас возможность эффективных действий теперь. В условиях, когда социальная болезнь развилась, оформилась и когда, по сути, уже зарождаются предпосылки для оздоровления пусть больного, но и сознающего болезнь (как нечто отдельное от него!) социального организма. Борясь с манипуляциями с самого начала и понимая, что народу объявлена война, мы столь же ясно понимали и то, что при существовавшей расстановке сил и существовавшем уровне общественного сознания народ был обречен пройти дорогой манипуляций. Прийти к плачевному результату. Придя к нему, осознать сущность манипуляций и манипуляторов. Признать свою вину, поскольку он (и никто другой) позволил так грубо себя обмануть. И, наконец, найти силы строить новое государство и новое общество.

 

Часть II

История советской псевдоэлиты

Мы никоим образом не склонны утверждать, что именно процессы последних нескольких лет знаменуют собой новую эпоху борьбы нашей псевдоэлиты против своего государства и общества.

И мы (как уже было сказано!) категорически отказываемся обсуждать процесс в категориях заговора, вербовки агентов и прочих терминах детективного жанра.

То, что произошло со страной, имеет свою объективную логику.

Задачей серьезного научного исследования могло бы стать обсуждение всей истории России как истории смены элит, каждая из которых имела дефектную (в большей или меньшей степени) структуру, что раньше или позже оборачивалось для страны очередным историческим бедствием.

Можно и должно начать этот анализ изменами русских князей и татаро-монгольским нашествием. Но мы решаем здесь политические задачи и должны сконцентрироваться на том, что представляет собой та псевдоэлита, которая зародилась в ходе революций и войн XX столетия.

По поводу нее можно высказать сегодня ряд нетривиальных утверждений, имеющих, с нашей точки зрения, самое серьезное значение в плане понимания всего произошедшего со страной за последние 70 с лишним лет.

Утверждение первое. Партия коммунистов действительно создавалась как структура орденского типа. Но этот «орденский тип» имел внутренние дефекты. Вкратце — они сводились к тому, что орденская структура не могла существовать полноценно, не имея своего сакрального поля. Строя «орден» на материалистической доктрине, отсекая все высокие измерения, отключая от высших целей и ценностей, его тем самым изначально обрекали на деградацию. А значит, изначально вели к образованию духовно неполноценной орденской элиты — псевдоэлиты.

Утверждение второе. Мы вправе констатировать целый ряд попыток придания ордену всей полноты и целостности, необходимых для того, чтобы преодолеть дефектность и достроить его как полноценную (в плане историческом!) политико-духовную структуру. К числу наиболее известных попыток этого рода относится огульно отрицаемое, но всерьез так и не изученное «богостроительство», разгромленное Лениным.

Вне зависимости от того, какой была бы инъекцируемая богостроительством структура партии-ордена, она была бы, прежде всего, полноценной. Здесь мы отказываемся обсуждать тип этой полноценности, тип того исторического развития, который был бы придан России в случае победы богостроительства, и другие весьма существенные вопросы, предполагая вынести их на последующие обсуждения. Мы только настаиваем на том, что в случае победы богостроительства идея «орденства» стала бы завершенной, а те (и только те!) дефекты, которые порождались недостроенностью орденского «генома» и тем самым программировали его неизбежную деградацию, были бы устранены.

Но этого не произошло.

Утверждение третье. Было бы более чем наивным видеть носителя орденской идеи только в Сталине. Более того, многие факты говорят о том, что Сталину теократичность представлялась вообще-то достаточно чуждой. Пользуясь орденской терминологией, он, в лучшем случае, мог претендовать на роль первосвященника, организатора и воплотителя орденской доктрины. Творец (креатор или демиург) ордена, разумеется, Ленин. Здесь можно и нужно говорить о тех шагах и технологиях власти, которые он изучал и использовал. И в первую очередь — о совершенно неизученном периоде поздних увлечений Ленина Гегелем и восточной философией, что, безусловно, было связано с новым пониманием сложившейся к концу его жизни политической ситуации.

Утверждение четвертое. Эта ситуация (необходимость форсированного развития, глубокая эрозия христианства, сброс дореволюционной элиты и острая потребность в новых кадрах, фиаско идеи мировой революции и прочее) требовала резкого укрепления власти, расшатанной НЭПом, на принципиально новой основе. Такой основой могла стать лишь партия, возглавившая государство, то есть только новая теократия, новое жречество. Есть основания утверждать, что подобный тип устройства общества противоречил многим (достаточно глубоким и сильным) культурным стереотипам, определявшим суть и содержание личности Ленина. Но в том-то и состояла природа этой личности, что историческая необходимость тем не менее доминировала над всем остальным.

В итоге совокупность внутриличностных конфликтов, связанных с трагической и, возможно, нравственно отвергаемой необходимостью включать теократические механизмы власти (в отсутствие полноценной доктрины!), а также с обострением внутрипартийных конфликтов, привели к уничтожению Ленина, и моральному, и физическому. Любителям легких объяснений мы могли бы ответить, что люди масштаба Ленина (вне зависимости от того, какой нравственной мерой мы измеряем деяния этих людей) не умирают от ран, сифилиса, перенапряжения сил и других бытовых деталей. Необходимо смещение духовного центра, осознание некой онтологической ловушки, гибели Дела и своей неспособности этому помешать. Только после этого начинают срабатывать нормальные биологические мотивы. До тех пор они просто блокированы.

Утверждение пятое. Пришедший к власти Сталин, тяготея к диктатуре и умело реализуя ее, не был способен формировать доктрину ордена. И, возможно, этого не хотел.

Полученное им наследство он использовал, прежде всего, как Аппарат, Организацию — и только. По необходимости сместив в процессе борьбы за власть и форсированной модернизации центр управления с государственных структур в сторону партийного аппарата, он огосударствил партию, превратил ее в передовой отряд государственной бюрократии. Отчасти нейтрализовав и заморозив орденские импульсы, исходившие из партийной среды, отчасти переключив их в другой регистр. Проблема партии оказалась, таким образом, отсрочена, но вовсе не решена. И в недрах сталинской системы уже происходил тот разворот, те биения и резонансные колебания, которые стали следствием развития процессов, запущенных в действие противоречием между теократической структурой власти и дефектностью духовного политического центра. Когда власть — теократическая по форме, но не по существу! — фактически исполняла роль дегенеративного жречества. Есть основания предполагать, что Сталин, в какой-то мере осознавая тупик, «метался как тигр в клетке».

Утверждение шестое. Индустриализация, война и послевоенное восстановление, проходившие в режиме реализации предельно фокусированного мобилизационного проекта, придавали дефектной системе некоторый иммунитет.

Однако уже в 1950 году вновь, как и в 1921–1922 годы, встал вопрос о системе власти, роли и месте партии, возможных целях и перспективах общества и государства.

В крайне закрытой форме этот вопрос тем не менее обсуждался в высших кругах партийно-государственного руководства. Был построен, по-видимому, ряд моделей реорганизации системы власти в стране, реорганизации всего общественно-политического устройства.

Смена фигур в период после Сталина и вплоть до победы Хрущева означала, судя по всему, не только «драку под ковром за власть», как любил говаривать Уинстон Черчилль, но и борьбу концепций власти и управления. С победой Хрущева стало ясно, что победил (под лозунгом либерализации и преодоления культа личности) именно партийный клан, клан интеллектуально кастрированного и духовно нищего псевдожречества.

Ситуация резко осложнялась тем, что сам партийно-жреческий клан был резко ослаблен в результате чисток постсталинского периода. И состоял в большинстве своем из людей, еще меньше, чем при Сталине, осознававших, что есть партия в той реальной (а не номинальной!) структуре власти, которая была построена к тому времени в СССР.

Этот клан был склонен (в отличие от тяготения предшественника к политике «железного занавеса») поиграть в западничество, притянуть к себе объективистскую науку, находившуюся перед тем у него «на задворках» и ненавидевшую его лютой ненавистью челяди… В общем, он созрел для того, чтобы быть разрушенным. Однако не сам по себе, а именно как некий стержень, на котором было смонтировано все устройство государства и общества.

Процесс подобной гибели не мог быть одномоментным: КПСС, укрепляемой в качестве организационного центра, но ослабляемой идеологически, интеллектуально и духовно, еще следовало пройти через целый ряд этапов, на каждом из которых заложенный в ее псевдоорденскую структуру дефект должен был сработать с нарастающей мощностью.

Утверждение седьмое. Ключевым моментом, безусловно, следует считать программу построения коммунизма в СССР, принятую на XXII съезде. С этого момента стало ясно, что власть в стране перешла не к красному «ордену меченосцев» и не к красному «францисканству», а к ордену «колбасистов» (от слова «колбаса»), ордену НЯМ-НЯМ, намеренному строить далее общество по своему образу и подобию. Поставив целью потребление, XXII съезд подписал КПСС смертный приговор. Изумлению Запада не было предела, и далекий от коммунизма патриарх психоанализа Эрих Фромм с изумлением констатировал «фанатичность советской коммунистической элиты», ее одержимость «волей к самоуничтожению», неизбежность того, что так называемый «гуляш-коммунизм» приведет к полной капитуляции коммунистического общества перед западным.

Это изумление Фромма было заглушено криками об опасности ревизионизма и догматизма, о борьбе со сталинизмом и еврокоммунизмом, что для мыслящего меньшинства советского общества уже в ту пору было не более чем дымовой завесой, позволяющей отсечь все жизнеспособные варианты идеологии.

Сам же творец преступного замысла, видимо, сознавая, что у него отчасти «рыльце в пушку», заглушая сомнения, истерически вещал о пришествии «кузькиной матери» и громил авангардистские выставки на потеху мировой общественности.

Разрыв между еще более ослабленной (при Хрущеве) идеей и резко усиленной (при нем же!) политической ролью КПСС был настолько силен, что острый политический кризис казался неминуемым уже тогда, в 60-х годах. Что, возможно, было бы не худшим выходом из ситуации, поскольку общество все еще сохраняло нравственный потенциал, а элита еще в какой-то мере вращалась в поле каких-то государственных интересов.

Утверждение восьмое. Вместо этого произошел очередной перенос центра тяжести с партийной на государственную структуру. Этот перенос, связанный с временным приходом к власти Косыгина и его команды, не мог кардинальным образом изменить ситуацию. В каком-то смысле все уже было предопределено. Деструктор работал такт за тактом, и новым мощным ударом по системе, ударом, спланированным внутри советской элиты и целенаправленно сориентированным на добивание государства и общества, был переход с программно-целевого метода на так называемую оптимизационную модель. На поверхности этого процесса было стремление к объективному, увлечение точными методами, свойственное той эпохе, стремление оптимизировать процессы, происходящие в уже начинающем деградировать народнохозяйственном комплексе. Безусловно, присутствовало также и раздражение на партийных идеологов, которые запутались в примитивной и низкопробной лжи и мешали работе честных хозяйственников. Было и понятное стремление деидеологизировать работу народнохозяйственного комплекса. Но все это было лишь благими намерениями, которыми вымощена дорога в ад, иллюзиями недостаточно компетентных, но честных и в целом, безусловно, прогрессивно ориентированных хозяйственных руководителей. Те же, кто использовал их наивность и некомпетентность, то есть представители действительной антиэлиты советского общества, уже созрели, чтобы сознательно, осмысленно — на основе определенных философских взглядов и в русле определенных концепций — стать ДЕСТРУКТОРАМИ ТОГО, ЧТО ОДНОЗНАЧНО ОПРЕДЕЛЯЛОСЬ ИМИ КАК «ИМПЕРИЯ ЗЛА».

Они знали, что делали. И это в настоящий момент необходимо обозначить со всей ясностью, поскольку новая политическая ситуация уже позволяет предъявить им подобный нравственный счет. Тем более, что мы уверены: не сегодня-завтра они сами опишут (гораздо более подробно, чем мы), что, как и почему они делали. Нам важно здесь не обвинять, не сводить счеты. Еще недавно говорить об этом было нравственно недопустимо, так как это звучало бы доносом. И мы благодарны новой политической ситуации, которая дает нам возможность обсудить то, что происходило в стране. Эта правда о прошлом, в свою очередь, нас интересует не ради публицистического «обличительства», а с позиций научного анализа, ради понимания сути процессов, а значит, и выбора стратегии дальнейших действий.

Вот почему мы считаем необходимым заявить о том, что переход к так называемому «оптимизационному методу» фактически моделировал застой и все, что должно было произойти в недрах застоя. Дело в том, что оптимизация с помощью решения линейных задач не могла быть пригодной во всем, что касалось процессов развития общества. Линейные методы вообще не способны сколько-нибудь адекватно описать процессы развития. Поэтому кажущиеся усложнения, математичность, научность фактически лишь резко упрощали и разрушали модель. Превращение ее из нелинейной в линейную снимало вопрос о развитии общества, абсолютизируя некоторые аспекты его функционирования. В этом смысле страна фактически стала переходить к программному неразвитию, и, по крайней мере, с первой половины 70-х годов застой уже моделировался, неразвитие уже стало программной целью тех, кого мы можем считать переродившейся частью советской элиты.

Мы не вникаем здесь в детали, нас абсолютно не интересуют лица и имена, это вообще не наша специальность, и мы готовы представить себе, что большинство представителей моделирующей антиэлиты вдохновлялось благими целями типа постепенного перехода от «империи Зла» к разумному устройству государства и общества. Для нас весь этот вопрос в целом представляет собой лишь фрагмент системного анализа эволюции советской элиты. А это, в свою очередь, волнует лишь в связи с необходимостью выбора целей и ценностей. Мы не останавливаемся поэтому на деталях, хотя и крайне важных для понимания процессов, происходивших и происходящих в советском обществе. Мы не говорим о расколе внутри советского военно-промышленного комплекса и советской науки, хотя эти процессы только сейчас выходят из латентной стадии и начинают оказывать влияние на большую политику. Мы не говорим и о расколах внутри армии и КГБ. Мы только настаиваем на том, что застой не есть имманентно присущая данной системе особенность, а есть особого рода дефектность, локализованная внутри антиэлиты и связанная с сознательной постановкой неверных целей. Это важно для того, чтобы в очередной раз убедиться, что болезнь общественного организма коренится не в каждой клетке его, а в определенных зонах и связана не с абсурдным устройством системы, как структурно-функционального целого, а, образно говоря, с ошибками в конструировании отдельных блоков. Ошибками, которые в принципе устранимы.

Мы утверждаем, таким образом, что тотального постыдного краха нет, а есть лишь проигранная игра. А где есть проигрыш — там может быть и победа.

Утверждение девятое. Начавшиеся после перехода к «оптимизационному методу» сбои, спады и лихорадка были замечены, однако реакция на это была крайне неадекватной. Суть ее была в очередном крене в сторону уже окончательно деградировавшего партийного руководства. Символом этого руководства, его беспомощности и бездарности стал престарелый Брежнев, над которым сегодня принято глумиться и который действительно в значительной степени доконал советское общество, советский народнохозяйственный комплекс и советское государство. Но сам по себе Брежнев ничего не значил, как ничего не значит любой слабый правитель. Вопрос состоял лишь в том, кто правит вместо него и каковы объективные результаты этого правления. Объективный результат — переход к ведомственному монополизму и лавинообразный рост коррумпированности и мафиизированности советского общества, с дальнейшим смещением его ценностей в сторону ценностей криминального мира, — был предопределен состоянием того партийного клана, который своими слабеющими руками пытался вырвать руль из рук клана хозяйственного. Это была борьба двух зол, двух работающих на деструкцию систем. Вместе они объективно и составляли единый деструктор, единый механизм деградации и разрушения.

Со стороны казалось, что общество, государство, аппарат управления не работают. Но для тех, кто пытался видеть и понимать происходящее, ясно было видно, что весь механизм работает блистательно, разрушая огромное общество и государство. Очередной фазой такого разрушения как раз и была мафиизация. И хотя этот процесс на самом деле крайне сложен и его истоки лежат еще в гражданской войне, тем не менее именно вторая половина правления Брежнева, время, когда его уже в полувменяемом состоянии привели под руки к номинальной власти, создала мафию как Мегамашину. Это было вызвано объективным процессом распада партийной элиты, изначально сакрально ущербной, окончательно десакрализованной в хрущевское время, отведенной в тень в первую половину брежневского периода (с тем чтобы обеспечить тотальное гниение) и в состоянии полной деградации в очередной раз представленной в качестве теократической, орденской власти — разумеется, в пародийном, фарсово-глумливом ключе. Орден, лишенный сакральности, неизбежно мафиизируется. И если такую структуру вдруг выпихивают на «орденские позиции», то это означает, что ее фактически побуждают стать мафией, инициируют ее мафиизацию, зная, что эта мафиизация вызовет разрушительные процессы.

Утверждение десятое. Попытка изменить направление процесса с помощью сильного лидера, Андропова, естественно, вызвала при такой мощи процесса лишь гибель лидера, имевшего вдобавок ко всему двойственную политическую ориентацию. Время Черненко — это время борьбы за право быть деструктором, за темпы и качество этой деструкции. Вся горбачевская эпоха лишь довершает процесс, подводит итог, выдергивает из общества стержневую структуру КПСС, на которую только в порядке утонченного глумления могло быть якобы возложено спасение государства и общества.

Теперь мы наблюдаем общество с выдернутым стержнем, бьющееся в конвульсиях. Напуганный «империей Зла» мир, радовавшийся ее деструкции, теперь с ностальгией вспоминает о парнях из КПСС, с которыми хоть о чем-то можно было договориться, которые хоть как-то выполняли свои обязательства и которыми хоть как-то можно было управлять. Мир еще не понял, что Танатос советской антиэлиты, овладевшая ею в результате перерождения «воля к смерти», есть стихия неуправляемая. Что даже вопреки намерениям отдельных носителей этот Танатос будет управлять антиэлитой, двигая ее в направлении глобальной деструкции и перевернутых ценностей.

Мир еще не оценил, что такое общество, в котором антиэлита начинает функционировать не как его сознание, а как его подсознание. А в том, что это так, мы можем убедиться по теперь уже действительно иррациональному, тотально идеологизированному, отшвыривающему реальность поведению представителей советской антиэлиты. Мир еще не понял и того, что такое мафиизация бывшего ордена, изначально травмированного в сакральном плане и безраздельно владевшего шестой частью земного шара на протяжении десятилетий. Мир еще поймет и ужаснется тому, что произошло. Что касается нас, то нам, коль скоро мы что-то поняли, необходимо делать выводы. К чему мы и переходим.

 

Часть III

Поражение — это иллюзия

Мы видим деструкцию. Мы понимаем, что она необратима. Но это понимают многие. Наша задача состоит в том, чтобы определить два следующих шага, чего пока никто не делает. Те два шага, которые необходимо наметить уже сейчас, коль скоро мы хотим спасти то, что можно спасти. Эти шаги состоят в следующем.

Первое. Необходимо определить режим действий в той полосе деструкции, где она примет характер общественной, государственной (и персональной, личностной) катастрофы. Еще полгода назад мы говорили о том, что катастрофу можно преодолеть. Теперь мы констатируем, что время упущено, и ставим принципиально новую задачу: научиться работать в условиях катастрофы, создавая предпосылки для последующего выхода из нее. Катастрофа неминуема. Однако общество в ней может погибнуть, а может выйти из нее трагически обновленным. Все зависит от того, что обществу предложат уже сегодня в качестве модели поведения в условиях катастрофы, какую новую модель прошлого, какую новую модель будущего дадут ему в постперестроечный период. И в какой степени это произойдет не сверху, а изнутри, с участием общества. Человек может выжить и нравственно вырасти в условиях катастрофы, а может быть раздавлен ею окончательно и бесповоротно. Это зависит от того, насколько он способен отмобилизовать свой человеческий потенциал, свою субъектность.

Сегодня мы располагаем всем необходимым для того, чтобы начать решать эту задачу. Важно не подменять ее никакой другой. Важно не поддаваться как на провокации, идущие извне (а таких провокаций с каждым днем будет все больше), так и на «соблазны», идущие изнутри. Важно самоограничиться и не позволить себе подменить действительно важное для твоего народа и твоей страны Дело суетливыми конвульсиями, дешевой погоней за химерической властью. Мы обращаемся ко всему конструктивному, что есть еще в нашем обществе, с призывом: сохранять аскетическое спокойствие, отбрасывать все суетное и иллюзорное, обуздывать истерику и нетерпение. Элита лишь тогда имеет право называться этим именем, когда она занята не собой и не своими страстями, а тем, чему она служит — ВЫСОКИМИ ЦЕЛЯМИ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ. Элита не «правит бал», она не диктует цели — она служит обществу. Ее цель и ценности — это служение сути и сущности. Без этого она ничто, без этого она становится бичом для общества и народа. И мы много раз наблюдали это в истории.

Второе. Необходимо уже сейчас начать моделирование того нового процесса государственного строительства, который начнется по ту сторону катастрофы, коль скоро удастся оказаться на той стороне. Здесь важно честно признаться, честно ответить себе на вопрос, чего мы хотим. Поскольку тип работы с ценностями зависит от плана государственного строительства. А последний будет предопределен тем, как будет протекать катастрофическая фаза деструкции. Ясно одно: нам необходимо восстановить целостность исторического сознания еще до катастрофы и в ходе нее. Только это позволит избежать новых тоталитарных конвульсий.

Тоталитаризм начинается там, где выход из тотальной деструкции должен быть осуществлен в кратчайшие сроки и в условиях разрыва непрерывности исторического сознания нации, осуществляющей этот выход. Это наихудшая из всех возможностей, и ее хотелось бы любой ценой избежать.

Но ясно и другое. В результате катастрофы общество, в котором мы живем, будет отброшено далеко назад. У нас и так общество восточного типа, хотим мы этого или нет. А восточный тип общества восстанавливает себя (и мы уже показали это в своей работе «Судьба коммунизма») лишь при наличии структур, отвечающих за коммуникации, за смыслы, цели и ценности, как структур базовых, основных. Важно, чтобы эти структуры были элитарными в подлинном смысле этого слова — в смысле их служения обществу и народу. Но не менее важно, чтобы эти структуры ликвидировали дефекты, заложенные в доктрину предшествующего тоталитарного ордена.

Ордена — выведшего страну из одной деструкции и ввергнувшего ее в другую.

Ордена — где творец доктрины лишь в конце жизни понял ее дефектность. Понял — и умер.

Ордена — где «первосвященник», занятый разворачиванием социального обрамления доктрины, «оформлял» пустоту, знал об этом, сознавал дефектность первоосновы и не мог ничего изменить.

Ордена — где каждый последующий шел по пути деструкции и мафиизации.

Ордена — чей трагический опыт должен быть осмыслен и преодолен. Все происходившее с ним до сих пор покрыто мраком, и нам рано судить, не понимая, что мы судим и какой мерой меряем произошедшее с нами.

Солдаты двух последних мировых войн, пережившие трагедию Мазурских болот и Соловьевской переправы, вспоминали, что самое страшное было услышать надсадный, рвущийся изнутри крик: «Измена!» И вдруг осознать, что твои начальники, твои вожди — предали. После того как подобное осознание приходит в народ, он сбрасывает элиту как целое, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Он начинает творить страшные преступления, он совершает исторический грех, одновременно, этой страшной ценой, спасая себя от тотального истребления. Судить его за это может лишь Бог. Наша задача, чтобы до этого не дошло. Чтобы связь народа и его элиты ни в коем случае не была разорвана.

Что крепче всего в архетипе русского народного сознания? Крепче всего ненависть к князю, ползающему на брюхе перед татарским ханом, враждующему со своими и открывающему ворота чужим, ненависть к военачальнику, вступившему в сговор с врагом, ненависть к предателю, к полицаю. Символ предательства, как самого страшного из всех грехов, — открываемые ночью ворота осажденного города. Если мы хотим, чтобы произошло воскресение страны и народа, мы должны осознать сами и дать ему осознать, сколько предательств совершено за последнее время.

Предательство отцов, предательство вышвыриваемых из могил предков, есть предательство онтологическое, бытийное.

Предательство союзников, которым Россия была верна всегда и во всех случаях — была верна безмерно, была чрезмерно верна, скажем мы, — сегодня стало тотальным. Тем самым идет добивание страны, превращение ее в страну-предательницу, в страну, презираемую всеми, в страну без союзников и без прошлого, в страну без будущего. Протест против такого предательства — будь то несчастный старик Хонеккер, сидевший при нацистах в Моабите и помещаемый туда снова, будь то омоновец, судимый за то, что он выполнял приказ, будь то вчерашний союзник, соблазненный тем, что вчера называлось суперидеей, а сегодня бредовым проектом, — должен быть заявлен однозначно. Должна быть восстановлена в своих правах попранная система ценностей, на основе которой отрицается предательство. Такие понятия, как честь, жертва, долг, — все это принадлежит человеческому и общечеловеческому, национальному и персональному, и никакое государственное строительство невозможно, пока это не будет восстановлено. Платой за предательство должна быть не месть, а возмездие. Это отвечает духу христианства, это отвечает принципам мировых религий. Предательство как антиценность и верность как ценность. Вот стержень нравственной системы координат, который должен быть восстановлен в любом случае, если мы хотим осуществлять полноценный проект строительства нового государства и нового общества.

Сейчас, в условиях реабилитации Власова, в условиях, когда в нашей печати (превентивно!) восхваляют якобы сдавших чужому государству ядерные коды «героев» (см. статью Дмитрия Ольшанского в газете «Россия» «Безопасность… в чемодане, а чудеса в решете»), в условиях, когда предательство все более входит в моду, а верность долгу, чести, присяге выдается за идиотизм, мы прежде всего должны говорить об этом.

Прежде всего, мы должны прямо сказать самую горькую правду: что предательство совершила не только антиэлита, но и народ, по крайней мере большая часть его, взиравшая на то, как на Красном знамени рядом со звездой рисовали фашистскую свастику. Это нужно для воскресения тех, кто способен воскреснуть. Народ, принимающий сегодня за религию отправления определенных обрядовых норм, народ, не понимающий, что мертвые действительно существуют рядом с живыми, народ, лишенный связи со своими мертвыми, не подключен к тем высшим измерениям, где только и может быть сформировано понятие о целях и ценностях. Он не может воскреснуть. Наше дело — восстановить разорванную связь между мертвыми и живыми. Предавший должен понять, что он совершил предательство, а не предавший должен сказать себе: «Я не предал, не изменил — а значит, я не потерпел поражения, я не признаю его, и я готов к дальнейшей борьбе».

Этот процесс уже начинается, и он есть не что иное, как очеловечивание после того расчеловечивания, которое происходило под видом возврата к ценностям гуманизма. Главное — усилить этот процесс и придать ему нужное направление. Главное — не допустить того, чтобы возврат к долгу и чести был сопровожден преступлениями, которые обесценят этот возврат, лишат его высшего смысла. Красным был огонь, зажженный в начале XX века. В конце его подобный огонь будет смертоубийственным. Человечество этого не переживет. Его ресурсы и так на исходе. Новый огонь должен быть белым.