– Думал, что от меня осталась лишь оболочка, – делился Глеб. – Ухватиться было не за что. Даже слова пропали.

Приш кивнул: знакомо.

– И пустота внутри, точно таксидермист набил воздухом, – продолжал поэт.

Хухэ тявкнул, соглашаясь – фенек всё же последовал за ними. Глеб опустился на колени и осторожно погладил Хухэ.

– Тебе тоже досталось?

Тот притих, дав дотронуться до себя. Лишь Мёнгере безмолвствовала: не пожелала рассказать.

Когда вышли из пустоты, у Глеба точно огромная тяжесть с сердца свалилась: думал, что никогда не вспомнит своих стихов. Да, разучился сочинять, но забыть написанные – еще хуже. Но вот последнюю строфу он так и не восстановил. Словно она послужила ему пропуском из пустоты. Но надо попробовать. Глеб мысленно вернулся в день переводного экзамена.

…Лис вылетел из аудитории довольный.

– Пять! – эмоции его переполняли.

Его сразу же обступили:

– Рассказывай, как прошло.

По словам друга, ничего сложного не было. Стило особо не прикапывалась, даже нашла, что недурственно. Вогон Джельц – прозвище уже приклеилось к председателю – проворчал насчет большого количества соединительного союза «и», но зато похвалил рифму.

– А Аврора? – спросил Глеб.

– Ничего, – растерялся Лис. – Промолчала.

Странно. На нее не похоже.

Наступила очередь Глеба. Он вошел в кабинет и представился: Черный Поэт. Стило тут же фыркнула: видимо, псевдоним показался ей неудачным. Вогон Джельц кивнул:

– Начинайте, молодой человек.

Глеб покосился на Аврору: она не поднимала глаз, будто увидела на столе что-то ужасно интересное. Ему захотелось заорать, стукнуть по стене, чтобы с нее слетела эта показушная безмятежность. Черт, она же тоже поэт! Что им до правил, установленных другими людьми?!

Глеб не воспарил, взметнулся к потолку, чувства бурлили. Он не читал стихи, бил ими, точно кнутом. А Аврора всё так же сидела с равнодушной маской на лице. И заключительный аккорд:

Ангелы, демоны? За душой Гонятся дикой стаей. Рушится небо и подо мной Веры опора тает… [11]

Глеб не спустился, рухнул на пол, обессиленный. После такого выплеска хотелось одного: сбежать ото всех. Но надо выслушать вердикт комиссии. Первой начала Стило:

– Хм, средненько. Из положительного: много экспрессии, чувств. Вот это удачно: «Мёртвое сердце. Осколки. В хлам клетку грудную режут». Борьба человека со своими страстями. Но мне кажется, Черный Поэт, это не самое удачное ваше стихотворение. Вы можете лучше.

– Это убого, – перебил ее Вогон Джельц, – я вот тут набросал, – и председатель раскрыл тетрадь, она была исписана мелким убористым почерком: – «Резко, на бреющем – в неба храм!» – метафора крайне непонятная и неудачная. Первые четыре строки – четырехстопный ямб с дактилической клаузулой. Следующие четыре строки – полное отсутствие строфы.

Глебу показалось, что Вогон Джельц бредит Какой еще ямб? Он о чём? А тот распалялся больше:

– Строфика, молодой человек, – раздел стиховедения, изучающий формы объединения стихов в композиционно законченное целое; учение об упорядоченном сочетании закономерно повторяющихся в тексте стихотворных строк. Почему вы ею пренебрегаете?!

Председатель причмокивал губами, словно большая рыба. Глеб с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Наверное, это нервное.

– Что за заигрывание с ангелами и демонами?! Недостойно привлекать к себе внимание за счет божественного! Это дешевый способ, молодой человек.

Глебу казалось, что его раскатали асфальтоукладчиком, а Вогон Джельц окончательно вышел из себя:

– А ваш полет?! Кто вас учил взмывать под потолок? Многое себе позволяете! Даже мы, люди с богатым литературным опытом, не разрешаем себе подобного. Так что незачет! Без права пересдачи!

Глеб растерялся: незачет? Ему?! Этот Вогон Джельц сошел с ума? И почему молчит Аврора? Она, что, оглохла? Но заговорила Стило:

– Думаю, без права пересдачи – слишком сурово. Понятно, что у молодого человека что-то произошло. Первая любовь, безответные чувства. И он не смог контролировать себя. Правда? – она обратилась к Глебу.

Тот замешкался на секунду, но сообразил, что Стило дает шанс.

– Да, – голос охрип от переживаний.

Вогон Джельц посмотрел на Глеба поверх очков.

– Это не оправдывает, – проворчал он. – Вы должны думать, в первую очередь, о красоте стиха. А не ставить чувства во главу угла.

– Это пройдет, – вновь заступилась Стило. – Надо дать мальчику еще одну возможность показать себя.

А Аврора молчала.

Он не помнил, как вышел, куда направился. Очнулся лишь на улице, когда Лис схватил его за плечи и основательно потряс.

– Поэт, что случилось-то?

Глеб замотал головой: он был не в состоянии говорить. Казалось, что великая тяжесть гнет плечи, не дает дышать.

– Не сдал, – выдавил он из себя.

– Как это?! – не понял Лис. – А пересдать можно?

– Угу.

У Лиса отлегло:

– Тогда ладно. Пойдешь с другими. Вас человек пять набралось.

Глеб отмахнулся: легко говорить. Это не с Лисом произошло, а Глеб растоптан. И не решением комиссии, а Авророй. Она осталась безучастной. Подписала отчет и не проронила ни слова.

– А Аврора что? – осторожно поинтересовался Лис, будто прочел мысли друга.

Лицо Глеба перекосилось, точно от зубной боли.

– А-а, – протянул Лис, – ясно.

Он помолчал, затем добавил:

– Ребята сказали, она в столицу перебирается. В литературный институт. А еще говорят, что замуж выходит. За какого-то книгоиздателя. Так что наплюй.

Шах и мат. Лис, конечно же, думал, что его слова – волшебное средство, помогающее излечиться от любви. А сам незаметно добавил еще пару увесистых камней на шею друга. Чтобы уж наверняка. У Глеба возникло ощущение, что ему врезали под дых со всей силы, и нечем дышать.

Он заперся в квартире. Меньше всего хотелось кого-либо видеть. Смог только позвонить родителям и сообщить, что всё в порядке. Те охотно поверили. Даже мама ничего не заподозрила. Начала рассказывать, что УЗИ показало девочку. И что срок ставят на середину февраля. Глеб выслушал ее отстраненно, его мало заботила грядущее пополнение в семье. Джейн и Скарлетт еще в среду уехали на море, так что были не в курсе. Лис звонил, но Глеб отделывался кратким сообщением, что занят. Он никого не желал видеть. Лежал целыми днями в кровати, лишь изредка вставая поесть и в туалет.

Накануне пересдачи заявился Лис. Звонил в дверь полчаса, пришлось открыть.

– Ты готов? – Лис с подозрением уставился на неубранную постель.

– Тебе какая печаль? – Глеб ответил резко.

– Вообще-то, я твой друг, если ты до сих пор не в курсе.

Глеб опустился на диван и сжал голову руками:

– Я ничего не хочу.

Лис испугался:

– Ты что?! Давай вместе. Отберем стихотворение, из старых, над рифмой поработаем. Завтра сделаешь вид, что вошел в измененное состояние, попаришь немного. Ну?

Глеб согласно кивнул, чтобы Лис отстал.

Лис развил бурную деятельность. Откопал в записях стих, написанный год назад, в почти классической манере. Кое-где внес правки и прочитал.

– Сойдет, – Глеб забрал листок.

– Тогда готовься, – Лис мялся у порога. – Я за тобой зайду.

– Не надо, – ответил Глеб, – не потеряюсь.

На пересдачу заявились все. Вместо Авроры в комиссии был препод с параллельного курса. Неудачники по одному заходили в аудиторию, Глеб не спешил. Лис теребил его вопросами:

– Ну ты как? Успокоился?

– Не суетись, – отмахнулся Глеб, – всё нормально.

Он зашел в кабинет последним. Вогон Джельц выглядел доброжелательно, да и Стило улыбалась.

– Вы готовы, молодой человек? – спросил председатель.

– Нет, – коротко ответил Глеб, – я не буду сдавать.

В аудитории повисла тишина. Вогон Джельц неуверенно кашлянул:

– Вы уверены? Вы знаете, что вам придется покинуть школу?

– Уверен. Я не хочу больше писать стихов, отказываюсь.

Снова молчание, а потом заговорили все разом.

– Вы с ума сошли?!

– Вы знаете, что вам будет за это?!

– Тысячи людей мечтают о крыльях, а вы…

В окно билась толстая зеленая муха. Никак не могла сообразить, что рядом открытая форточка.

Глеб смотрел на нее и думал, что он – как эта осенняя муха. Только он бьется, чтобы причинить себе физическую боль и забыть о душевной. Глеб бросил:

– Да, знаю. Мне уже семнадцать, если вы не в курсе. Так что соображаю, что делаю.

Муха наконец вылетела, и Глеб перевел взгляд на комиссию. Все смотрели на него с непонятным выражением: смеси жалости и чего-то еще, понимание ускользало. И тут Вогон Джельц уронил короткое:

– Дурак!

Глеб расписался под отказом и вышел. Лис бросился к нему:

– Сдал?

– Да, – сказал Глеб. – Пойду домой, отдохну.

На следующее утро за ним явились двое. Глеб знал, что этого следует ждать, но всё равно – было страшно. Лишь мрачная уверенность, что вот она, Аврора, узнает и будет переживать, поддерживала его. Его привезли в больницу, где люди в белых халатах еще раз спросили, точно ли он решил. Глеб подтвердил. Тогда его отвели в операционную и вкололи наркоз. Очнулся Глеб уже без крыльев. На руках у него было предписание покинуть школу в течение трех дней.