Мёнгере вскочила с кушетки, девушка была вся опутана проводами. На подушке виднелись следы рвоты – последствия видения. Мёнгере сорвала с себе провода и побежала в душевую, хотелось умыться.

– Давай быстрей, – в коридоре ее догнал Глеб, – уходим отсюда.

Он также был бледен.

Друзья сложили в рюкзаки нижнее белье, запасные носки и футболки, теплые кальсоны, сухой паек – всё, что могли унести. Глеб даже разыскал небольшую газовую горелку и спальники – тонкие и легкие. На какое-то время они могут не задумываться о пропитании. Может, что-то и забыли, но размышлять об этом некогда – здесь явно что-то не в порядке. Никто из друзей не помнил, как оказался подключенным к странным приборам. Правильно Глеб говорил о гипнозе. Похоже, все его и ощутили.

Приш нажал на кнопку возле входной двери, и вскоре они выбрались наружу. Было далеко за полдень, сквозь листву ярко светило солнце – путники вновь переместились. За ними возвышался холм, поросший травой – никаких следов бункера, как Глеб назвал тот дом, откуда они только что вышли. Земля была усыпана листьями: красно-медный ковер шуршал под ногами.

Если бы не происшествие, путники могли бы остаться в том доме. Но после случившегося даже думать об этом не хотелось. Мёнгере стало не по себе: неужели она на самом деле мечтала о таком? Править всем миром, и чтобы мать предпочла старшую дочь? Принесла в жертву младшую? Мёнгере поежилась, но не от холода: она не такая! И свой выбор уже сделала.

Так хочется дойти до радуги и загадать желание: пусть все проклятые люди, встретившиеся на пути, обретут покой и долгожданное счастье. Пусть и ценой ее жизни. Она встретила свою любовь и знает, что Глеб ее не забудет. Этого достаточно. Мёнгере готова отказаться от будущего ради других, но не уверена, как переживет это Глеб. Сможет ли он без нее? Не сломается ли? Ну почему только одно желание?! Разве не заслужили они большего?

Мёнгере бы мечтала поселиться в Яблоневой долине вместе с Глебом. В уютном домике, пахнущем смолой. Чтобы в печи потрескивал огонь, а по крыше стучали ветви яблонь. Вокруг горы и синее небо. Глеб писал бы стихи и парил целыми днями, а она бы… Она бы сочиняла сказки детям. Их будет двое, а может, и трое: два мальчика и младшая – дочка. Она бы обязательно расчесывала дочери волосы перед сном – их общий ритуал.

Ее просьба против сотен желаний тех обездоленных, которых они видели. Правнуков озерного царя; людей, чьи старики по ночам превращаются в чудовищ; сумасшедшего Огородника. Бедных людей, ради которых никто не дойдет до радуги и не попросит за них.

Впереди что-то блеснуло, похоже, наледь на луже – Мёнгере уже знала, что это. Вернись она сейчас в Алтанхот, не смогла бы жить там – слишком тесно. И не в количестве комнат дело, а в свободе – Мёнгере не желает быть запертой в дворцовом церемониале. Лучше находиться в маленьком доме, но быть свободной в своих устремлениях.

Нога поскользнулась. Мёнгере удивилась – оказывается, замерзшая вода обладает коварством. Ей удалось удержаться – Приш подхватил за локоть. А затем на лед ступил Глеб, и тогда ледяная глыба взлетела в воздух и разорвалась на множество острых иголок. Все они вошли в Глеба, он покачнулся и рухнул.

Мёнгере опустилась на колени рядом с ним. Глеб не шевелился, его лицо и волосы покрылись инеем. На мгновение Мёнгере показалось, что он не дышит. Потом уловила еле различимое дыхание.

– Воду вскипячу, – произнес Приш. – Поэта надо согреть.

Мёнгере кивнула: да, надо что-то делать. Она укутала Глеба своей курткой и прижалась к нему – какой же он холодный.

Хорошо, что Приш не растерялся, она же себе напоминала суетливую курицу: все мысли исчезли, остались лишь чувства. Не способна ни на что. Приш протянул железную кружку с чаем. Мёнгере проверила – не горячо ли – и поднесла к губам Глеба. Тот сделал глоток, затем еще один. Кожа порозовела, дыхание стало глубже. Вскоре его ресницы дрогнули, и Глеб посмотрел на нее.

– Что случилось? – спросил он.

Приш и Мёнгере начали рассказывать наперебой.

Глеб сел.

– Вроде ничего, – сказал он, – голова только немного кружится.

Он попытался встать, но не смог. Поднялся, опираясь на друзей. Мёнгере с тревогой глядела на него.

– Ты как? – спросила она.

– Прихожу в себя, – с трудом ответил он.

Его язык заплетался, точно после укуса пустынной змейки. Мёнгере во время казней наблюдала за приговоренными: сначала они теряли речь, затем каменели мышцы лица, под конец наступал паралич конечностей. Через десять минут человек умирал. Достаточно быстрая и безболезненная смерть.

Глеб глубоко вздохнул:

– Вроде отошел.

Он попробовал идти. Ноги дрожали, но ему удалось сделать несколько шагов, а после правая ступня подвернулась. Мёнгере подставила плечо, Глеб оперся на нее.

– Теперь знаю, что в старости тебя можно будет брать на прогулки вместо трости, – пошутил он.

Мёнгере отвела глаза: никакой совместной старости у них не будет. Лишь бы Глеб об этом не догадывался.

Глеб уткнулся губами в ее макушку.

– От твоих волос пахнет фиалками, – сообщил он.

– Это из-за жидкого мыла, – ответила Мёнгере.

– Мне кажется, ты сама как фиалка в серебряной оправе.

От его слов Мёнгере хотелось расплакаться. Глеб передохнул и отправился дальше. Вскоре его шаг сделался тверд, он даже забрал свой рюкзак у Приша. Казалось, о случившемся можно забыть.

Но Мёнгере следила: Глеб осунулся, глаза потеряли блеск, несколько раз он украдкой вытер со лба пот. Да и останавливались они на отдых чаще. В шесть вечера путники разбили палатку. Глеб не помогал, силы его покинули. Поел и сразу же заснул.

Мёнгере обнимала его и сквозь спальник ощущала холод, идущий от любимого. Словно он промерз насквозь. Если бы она могла, отдала бы часть своего тепла. Мёнгере не заметила, как заснула. Всю ночь ей снились беспокойные сны, а утром обнаружилось, что у Глеба отнялась левая рука.

Глеб попытался отшутиться, что всё остальное у него работает, но Приш тоже взволновался. Он переложил часть вещей из рюкзака Глеба к себе, оставив тому самое легкое. Теперь Глеб едва брел, часто садился отдыхать, дышал со свистом. Таблетки не помогали. В груди Мёнгере поселился страх, похожий на бабочку, которую поймал паук.

Вечером Приш выразил надежду, что к утру Глебу полегчает, но не сбылось – начала неметь левая нога. К тому же на щеке проступил морозный узор. Мёнгере тщетно дышала на него, тот не таял. А Глеб смотрел на нее с такой нежностью.

– Всё будет хорошо, – сказал он, – ведь я люблю тебя.

Мёнгере хотелось плакать, но она сдерживалась.

Приш не знал, как помочь. Сейчас он еще больше напоминал Хухэ: такой же беспомощный. Молчит всё время, что на него не похоже. Весь день они вели Глеба под руки, часть вещей пришлось оставить – слишком тяжело. После обеда – Глеб отказался от еды – Приш залез на дерево и крикнул оттуда: «Деревня!». В Мёнгере ожила надежда: может, там им помогут?

До деревни они добрались, когда уже стемнело. Под конец Глеба пришлось тащить на себе – отказала вторая нога. Лицо наполовину заледенело, он перестал говорить. Мёнгере кинулась к первому же дому и забарабанила в дверь:

– Помогите! Нашему другу плохо.

Дверь отворил мужчина, за его спиной потрескивал огонь. Он бросил взгляд на путников, а потом велел:

– Убирайтесь!

И захлопнул дверь.

Мёнгере металась от одного дома к другому, но им везде отказывали. Однажды ее чуть не ударили, она успела отскочить. Вскоре на улице собралась толпа, в воздухе просвистел камень.

– Убирайтесь! – второй камень упал совсем рядом с путниками. – Нам не нужны проблемы из-за проклятия.

Следующий камень оставил след на ее лице, рядом со шрамом. Мёнгере яростно закричала в ответ:

– Неправда! Мы не прокляты. Наш друг попал в беду.

Вперед выступил мужчина:

– На нем проклятье. Разве не видишь отметины на его лице? Вам лучше уйти.

И Мёнгере сдалась. Вдвоем с Пришем они потащили Глеба прочь.