По одним преданиям нашего народа, упырь есть ублюдок от черта или вовкулака и ведьмы. Отсюда и поговорка: упырь и непевный усим видьмам родич кревный. Но он живет как обыкновенный человек, отличающийся лишь злостью. По другому верованию, упыри имеют только облик человеческий; в сущности, они – настоящие черти. Есть и такое верование, что упыри – это трупы ведьм, в которых после их смерти поместились черти и приводят их в движение. По внешнему виду упыри в одних местах ничем не отличаются от обыкновенного человека, в других местах его представляют человеком с очень румяным лицом. На правой стороне Днепра есть еще особый вид упырей. Упырями там называют детей с большой головой, с длинными руками и ногами, словом, страдающих размягчением костей, или английской болезнью. Такие уроды «без костей» носят название одмины (по-великорусски – обменыш, или седун), потому что их подбрасывает людям нечистая сила взамен украденных человеческих младенцев. В Проскуровском уезде, Подольской губ., народ знает деление упырей на две категории – живых и мертвых. Отличительные признаки мертвеца упыря в том, что у него лицо красное, лежит он в гробу навзничь и никогда не разлагается; у живого упыря лицо тоже красное, хотя бы он был и старик и, кроме того, чрезвычайно крепкого телосложения. Эта крепость телосложения необходима ему потому, что, по местному верованию, ему приходится таскать на своей спине живого упыря; последний без первого не может быть вреден, так как он не может ходить.
По общераспространенному верованию малороссов, упыри-мертвецы днем покоятся в могилах, будто живые, с красным или, лучше, окровавленным лицом. Ночью они встают из гробов и бродят по свету. При этом они летают по воздуху или залазят на могильные кресты, производят шум, пугают путников, гоняясь за ними. Но более страшны они тем, что, входя в дома, бросаются на сонных людей, в особенности на младенцев, и высасывают у них кровь, причиняя этим смерть. Хождение их по свету продолжается, как и остальной нечисти, до тех пор, пока не запоют петухи. Чуму и другие эпидемические болезни, засуху, неурожаи и другие бедствия также приписывают упырям и упырицам. Упырь-одмина, кажется, не вредит людям, тем более что он вовсе не ходит, а лишь может сидеть или лежать на одном месте. Он приносит даже пользу, потому что, отличаясь предвидением будущего, занимается предсказыванием того, что должно случиться с людьми. Такой упырь, собственно говоря, никогда не умирает; когда его похоронят, он появляется в другом месте и начинает вновь предсказывать будущее.
Избавлялись от упырей, выходивших из могил, тем, что откапывали их трупы и пробивали грудь осиновым колом. Но это средство не всегда помогало. Тогда считали необходимым прибегнуть к более радикальному средству – сжечь труп упыря. А если за упыря признавали живого человека, то он должен был погибнуть на костре. И действительно, в старину у нас, как и на Западе, во время засухи и мора сжигали на огне упырей и ведьм. Для того чтобы окончательно лишить упыря возможности вредить людям, перед сожжением его прибегали к разным символическим действиям – завязывали ему глаза, забивали глотку землей и т. п.
Во время эпидемии в 1738 году жители села Гуменец обходили ночью в церковной процессии вокруг села, чтобы избавиться от болезни. Встретив шляхтича Матковского, который в это время ходил по полям с уздой и отыскивал своих лошадей, гуменчане жестоко избили его, приняв за упыря, виновника мора. На другой день жестоко мучили его и сожгли на костре. Примечательно, что в числе лиц, принимавших участие в деле, были не только крестьяне, но и шляхтичи, также местный священник и дьячок. Когда громада колебалась, можно ли сжечь Матковского, один из шляхтичей поощрял громадян, говоря: «Сжигайте скорее, я дам сто злотых, – хочет он нас и детей наших погубить, так лучше пускай сам пропадает». А священник выражался: «Я до души, а вы до тела, сожгите, как можно скорее». Перед сожжением Матковскому замазывали рот свежим навозом, а глаза завязывали большой тряпкой, обмоченной в деготь.
Также поступил народ во время чумы 1770 года в М. Ярмолинцах, Подольской губернии, с захожим из Турции Иосифом Маронитом. Маронит был иностранец, несколько лет занимался лечением, впрочем, очень удачно. Прежде чем сжечь, его опустили в бочку с дегтем.
Сожжение упырей в селе Нагуевичах в 1831 году
Выезжая из Нагуевич, большого казенного села, я увидел большое пожарище, покрытое пеплом. Желая узнать причину этого необыкновенного явления, я спросил человека, отворявшего мне ворота вблизи его хаты, что значит такое громадное пожарище среди села на выгоне. На это он совершенно хладнокровно ответил мне:
– Тутки упырив палили.
– Яких упырив? – спрашиваю.
– А що людей пидтынали.
– Коли?
– А в холеру.
Услышав это, я еще раз взглянул на пожарище. Мороз подрал меня по коже, но, не показывая виду, говорю ему далее:
– Що вы, чоловиче, кажете? Чи то може бути?
– А таки було.
– Та як вы могли пизнати хто упыр?
– А був тут у сели, – рассказывает с наивным суеверием человек, – такий хлопец; той ходив вид хаты до хаты та по волоссю на грудях пизнавав упырив. Тих зараз брали и тут на пастивнику терновым огнем палили.
Дальше я расспрашивал: не запрещал ли им кто-нибудь этого богомерзкого дела, старшина или священник?
– Та ни, – отвечал мужик, – пип сам помер на холеру, а вийт хоть бы був и хотив заборонити, то громада була бы не послухала.
– А тим, що пидпалювали, – спрашиваю, – ничого за то не було?
– Та як бы не було? Зараз зъихала з Самбора комисия та килькадесять хлопив забрала до криминалу, бо ж то немало людей и то добрых господарив на стосах попалили.
Поблагодарив его за пропуск, я пустился дальше в путь, размышляя с неизреченным ужасом о том, что я узнал. В ближайшем селе – Ясенице Сольной – я опять расспрашивал встречного человека о том, что слышно, не сжигали ли и у них упырей.
– А як же, – ответил тот, – палили, та тилько не у нас, а по других селах, от в Нагуевичах, Тустановичах и инших.
Между прочим, узнал я от него, что мужики из Нагуевич хотели еще сжечь и «найстаршого упыря», о котором им рассказывал мальчик, что «вин дуже червоный и живе в Дрогобычи в монастыри», но никак не могли его захватить.
Погруженный в печальные мысли о несчастном суеверии народа, я уже поздно ночью приехал в Дрогобыч и направился ночевать в василианский монастырь. Монастырская дверь была еще не закрыта, и я застал о. ректора Качановского еще занятым вечернею молитвою. Он искренне обрадовался мне и принял меня очень радушно, как своего прежнего ученика из «немецких» школ. Я немедленно рассказал ему про все виденное и слышанное по пути. И он со слезами на глазах подтвердил мне, что все это, к сожалению, действительная правда, и что этим «найстаршим упырем» был не кто другой, как он сам, и что он, зная наверно, на какую смерть осудила его темнота мужиков, долгое время не мог ни на шаг выйти из стен монастыря.
Нападение упырей на село
По народному поверью, записанному в Киевской губернии, в селе всегда бывает два вампира: один – живой, другой – умерший. Живой вампир есть, так сказать, добрый гений села. Стоя на страже благополучия, он, с честью благородного и храброго воина, постоянно ведет борьбу с мертвыми вампирами, из всех сел идущими с эпидемией в его село. Ведьмы при его появлении приходят в неописуемый ужас. Самая прекрасная черта живого вампира состоит в том, что он не пьет людской крови. Но зато после своей смерти он становится страшным бичом поселян. Когда мужество и сила оставляют живого вампира, изнеможенного в постоянной борьбе со своими мертвыми собратьями, тогда умерший вампир, легко устраняя слабую защиту честного борца, открывает свободный путь в село всем иносельным мертвым смертоносцам. Село наводняется вампирами, ходящими ночью в образе странных зверей, поражая или людей, или скот смертью. Эпидемия принимает обширные размеры. Страх всюду распространяется такой, что ночью ходят не иначе как компанией. Несчастье продолжается до тех пор, пока милостивый Бог не прострет свою грозную руку на злых истребителей людей и скота. Тогда испуганные вампиры бегут на кладбище и прячутся в своих гробах.