1

Подполковник Черепов был человек умный. Он избегал всего, что могло отрицательно повлиять на остроту его мысли и четкость действий. Избрав полем своей деятельности жандармскую службу, он отдавал ей всю энергию, в свой труд вкладывал, так сказать, душу. Но отнюдь не из-за того, что был в восторге от служебных обязанностей и, исполняя их, проявлял глубокое идейное устремление, был убежден в полезности своего труда. Напротив: ему было наплевать на повод, он всегда думал только о плодах, о результатах своих усилий, которые можно было обозначить одним словом — карьера. Роберт Вийуп, Илмар Крисон и им подобные для него были не опасные преступники или просто вредные члены общества — они были вспомогательным средством для устройства карьеры Черепова. Ведь чем рискованней и безрассудней были вынашиваемые ими планы и чем преступней действия, тем выгодней это было Черепову. Если бы случилось чудо и все граждане стали бы лояльными и добропорядочными, а внутри государства воцарилось полнейшее спокойствие, Черепов был бы весьма огорчен.

До сих пор он быстро продвигался наверх, но наряду с успехами возникали и новые запросы — хотелось большего. В Петербурге, в департаменте полиции служило немало состарившихся, на пороге отставки чиновников. Один счастливый случай, мощный рывок — и Черепова могло вынести на вершину. Дело Илмара Крисона представлялось ему именно таким случаем. И он хотел, чтобы Крисон и его товарищи оказались и кровожадными, и опасными настолько, насколько могут быть опасными для гигантской империи несколько отдельных индивидуумов. Возможно, таковыми они и были. Потому данный случай особо интересовал Черепова, и он с самого начала принял решение пустить в ход все средства, какими располагал, и все коварство, на какое был способен.

В Ирене он не сомневался, — она проведет свою операцию с успехом. Ей можно было доверять: Ирена любила жить с комфортом, комфорт стоил денег, и она сделает все, чтобы хорошо заработать. Но Черепов всегда строго придерживался принципа: в особо важных случаях он не полагался только на смекалку своих помощников, но и тайно контролировал их действия. Он никого не считал равным себе по уму, поэтому и теперь душа у него не вполне была спокойна за Ирену — как бы агент не допустил промашку. На этот раз нельзя допустить даже самую малую оплошность, так как неудача могла не только затормозить карьеру Черепова, но и полностью ее перечеркнуть. Перед царем он чувствовал себя ответственным за безопасность Его Величества, а перед самим собой — за свое будущее, и последнее обстоятельство было наиважнейшим.

Вот почему слова Черепова на последней встрече с Иреной: «А теперь театр военных действий на неделю в твоем распоряжении. Мы ничего не видим, ничего не знаем…» и так далее, были сказаны для отвода глаз. Ирена предупреждала, чтобы не спугнули зверя, то есть Крисона, поскольку он якобы чрезвычайно осторожен. Хорошо, мы его не будем пугать, а подойдем скрытно, с подветренной стороны, чтобы, когда Ирене потребуется помощь, быть поблизости. И лучше всего ей самой об этом не знать.

Это была одна из причин, побудивших Черепова включиться в игру. Другая была особого свойства, и именно по этой, другой причине Черепов хотел скрыть от Ирены свое участие. Если первую продиктовал его разум, то вторая возникла в таких темных и таинственных глубинах, которые никак не сочетались с его умом — он и сам признавал их за наибольшую помеху свободной, целеустремленной деятельности. Чтобы понять, какую тяжелую борьбу Черепов вел и с какой горечью он, хитрый и прозорливый, поддавался самоочевидной глупости, следует сделать краткий обзор его взаимоотношений с Иреной и с женщинами вообще.

Черепов не был женат. Ирену он нашел в ночном кабаре и предложил работать на него только потому, что она показалась ему достаточно испорченной, — для услуг, где добродетели могли послужить лишь препятствием, подходил человек с сомнительной моралью, однако внешне он должен был выглядеть безукоризненно. Ирена была именно таким человеком — умела себя вести, была вежлива и прекрасно имитировала светскую даму. Чтобы сохранить непреклонность своих решений, где они касались деятельности Ирены, Черепов уклонился от чреватых опасностями интимных отношений с нею. Он был уверен в том, что мог сделать Ирену своей любовницей, но умышленно не шел на это. Нельзя было поручиться, что такие отношения не повлияли бы на него, не разбудили ненужную чувствительность. Теперь же он мог со спокойной душой выслушивать донесения Ирены и наблюдать, как складывались ее отношения с другими мужчинами — преследуемыми. А будь все иначе, его, наверно, мучила бы ревность и он мог бы помешать близости Ирены с теми, другими слишком рано, когда эта близость еще нужна была для дела. По соображениям рассудка Черепов оставался к Ирене безразличным и, возможно, так было бы всегда, не страдай он странной эротической манией. В ней был и его козырь и проклятье, когда как.

Дело в том, что Черепов испытывал отвращение к женщинам чистым, невинным, в то время как те, о чьих похождениях чирикали все воробьи на улице, влекли его словно магнит. С его связями и знакомствами он был принят в высшем обществе, вращался среди богатых и солидных людей и мог сделать хорошую партию. Но болезненная особенность его чувств начисто лишала его возможности жениться. Пока девушка была чиста, он был равнодушен к ней — она для него как бы не существовала; но стоило ситуации измениться — у женщины появлялся любовник или она выходила замуж, — нечто необъяснимое пробуждало в Черепове интерес к этой особе, и он загорался страстью. Это случалось много раз, и то же самое происходило с ним теперь по отношению к Ирене.

Пока Ирена была для него посторонним человеком и никаких отчетливых представлений по части ее морали у него не было, она оставалась для него только надежной, полезной сотрудницей. Ее приключение с Робертом Вийупом, о сути которого он ничего определенного не знал, уже начало его волновать. Отношения Ирены с Илмаром Крисоном это волнение усилили, и теперь Черепова мучило патологическое беспокойство. Он распалялся все сильней, и в присутствии Ирены его мысль работала уже не так четко, как раньше. Единственно, сознание того, что на данном этапе дать волю своим чувствам — значит поставить под угрозу исход крупной ставки, помогало ему держать себя в руках, но эта сдержанность была только внешней, потаенные чувства душили Черепова, он стал нетерпеливым, любопытным, даже немного ревнивым и желал, чтобы это дело с Крисоном поскорей закончилось.

Впервые под воздействием этих же чувств в нем проснулась подозрительность в отношении Ирены. Он знал, что для этого нет оснований, что Ирена говорит правду и будет делать то, что нужно им обоим, и тем не менее был не в силах заглушить свои сомнения. Но в таком состоянии сомнительным выглядит все, в каждом слове слышится иное, скрытое значение, в каждом шаге мнится коварство. Почему Ирена не хочет, чтобы ей помогали, почему хочет действовать в одиночку? И чего ради, лишь недавно приехав из заграницы, она снова вострит лыжи? В ее донесениях недостает прежней четкости, она как бы чего-то не договаривает, говорит обиняками и более мелкие факты даже не упоминает, а мелочи подчас бывают важней всего. Настал крайний срок присоединиться к делу и мастеру, пока ученик не испортил дорогую вещь.

Черепов решил вмешаться в игру, стать доезжачим, который из тыла наблюдает за своими гончими: правильно ли они взяли след и резвы ли. Когда они станут обкладывать зверя, он будет только присматривать, но если заметит оплошность или небрежность, то своим повелительным окриком сразу наведет порядок.

Он не знал, что такое вмешательство было бы ошибкой, причем наибольшей из всех, какие он мог совершить. Но он ее совершил.

2

Если Черепов принимал решение, то стремился осуществить его в наикратчайший срок. Вот потому в тот день, отобедав в кухмистерской и придя домой, он тотчас связался по телефону с Иреной.

— Слушаю… — на другом конце отозвался знакомый голос.

— Ирена? Ну, здравствуй. Это я, ты узнала, не так ли? Очень, хорошо, что застал тебя дома. Что делаешь сегодня вечером?

— Я… ничего особенного. Надо навестить одну родственницу… тетю. Давно обещала ей.

— Это решено окончательно и бесповоротно?

— Я сказала, что приду, и меня будут ждать.

— Очень жаль. Мы могли бы немножко развлечься, съездить в «Вилла Нова» или куда-нибудь еще. Мои знакомые все разбрелись, не знаю, как убить в одиночестве целый вечер. Я бы рассказал тебе насчет дельца, предстоящего в Париже.

— Ах, как это было бы интересно! Почему ты не позвонил мне раньше? Тогда я еще могла бы все уладить. А сейчас мне уже пора собираться.

— Ну, что поделать, извини за беспокойство. Авось, как-нибудь перебьюсь. Дело привычное. Целую ручку!

Положив трубку, Черепов откинулся на спинку кресла и закурил сигару. Он совершенно расслабился и походил на человека, которому некуда спешить и у которого нет никаких дел. Но это только казалось. Мозг Черепова все время сосредоточенно работал, и как только сигара была докурена, он позвонил слуге.

— Светлый штатский костюм, канотье, трость!

Слуга — молодой резвый парнишка в белой косоворотке, плисовых шароварах и лакированных сапогах — по-военному щелкнул каблуками, сказал: «Слушаюсь!» и бросился исполнять приказание.

Спустя полчаса Черепов, одетый в штатское, вышел на улицу. Он направился к дому Ирены. Чтобы не привлекать к Ирене внимания ее соседей, он никогда не ходил к ней в мундире жандармского офицера.

У него с Иреной был условный звонок в дверь — два длинных и один короткий, отрывистый. Сегодня он им не воспользовался, а нажал кнопку только раз.

Дверь открыла Тина. Небрежно, с некоторой иронией кивнув служанке, Черепов, ни о чем не спрашивая вошел. Вытер ноги, повесил канотье на крюк и перед зеркалом поправил галстук, затем, ни слова не говоря направился вглубь квартиры — так себя ведут дома.

Тину это нисколько не удивило, вообще не привлекло ее внимания, но когда Черепов, уже отворял дверь в гостиную, она все же сочла нужным сказать несколько любезных, сочувственных слов этому солидному господину, который изредка давал на чай.

— Барышня только что ушла… господин Черепов.

— Вот как? — Черепов выразил удивление, но вошел в гостиную, что-то обдумывая, побарабанил пальцами по столу, наконец сел и достал портсигар. — Когда она обещала вернуться?

— Прямо так не сказала, но, наверно, скоро, — ответила Тина. — Раз уж велела просить обождать, ежели вдруг придет… — тут она спохватилась и оборвала фразу.

— Кто придет? — спросил Черепов. — Меня-то она не ждала, это мне известно.

— Про вас не говорила, — пробормотала Тина, все больше смущаясь.

— Ну, ладно, ладно, — примирительно кивнул служанке Черепов. — Я знаю, кого барышня ожидает. Мы с ней говорили о нем. Этот молодой человек скоро может придти?

Видя, что гость спокойно и даже как бы с удовлетворением воспринимает весть о том, что, кроме него, хозяйку посещает другой мужчина, Тина успокоилась и в благодарность за снисхождение готова была услужить Черепову.

— Раньше семи он никогда не заявлялся, — продолжала она. — Конечно, хозяйка лучше знает, когда его ждать, не то ведь не ушла бы.

— Да, да, она это знает, и я это знаю тоже, — сказал Черепов. — Иначе не пришел бы.

Почему Ирена наврала ему, что идет к родственнице? Только для того, чтобы не пришлось провести вечер с ним, с Череповым? Если она ожидала Крисона, об этом ведь можно было сказать, — чего ради было утаивать это свидание? Ложь. Без причины ни один психически здоровый человек лгать не станет. Ирена здорова. Теперь она солгала. Значит — должна существовать для этого причина. И если таковая существовала, то Черепову необходимо до нее доискаться.

— Скажи, ты умеешь молчать? — ни с того ни с сего спросил он у Тины.

— Да вроде бы тут я неплохо к этому приучена, — отозвалась она. — Чего только не перевидела, не переслышала, но разве я кому хоть полсловом обмолвилась? Вот тут…

— Ладно, ладно, верю, — перебил ее Черепов. — Скажи, есть у тебя охота преуспеть в жизни, ну, скажем, настолько, чтобы не надо было до гробовой доски ходить в прислугах у чужих людей?

Тина предчувствовала приближение чего-то важного и приятного, похожего на счастливый конец душещипательной картины в кинематографе.

— Кому ж этого неохота, — заволновавшись, шепотом проговорила она. — Вы, барин, думаете, мне большая радость всегда жить под другими?

— У тебя сейчас есть неплохие виды на другую жизнь, но для этого сумей быть полезной.

— Я, конечно, все бы делала, чего сумела, но, сказать правду, я не больно ученая. Написать и прочитать — это могу, со счетом у меня похуже, а вот сготовить и стол накрыть — это извольте.

— Главное, чтобы желание было, — слегка улыбнулся Черепов. — Ты хочешь помочь мне и заодно своей хозяйке? Мне сдается, вы с ней ладите?

— Она человек золотой! Да я ради нее…

— …пошла бы в огонь и воду, — закончил фразу вместо Тины Черепов. — Но такого геройства тебе проявлять не понадобится. Главное — уметь молчать и делать добро так, чтобы никто, кроме тебя, об этом не знал. Мне кажется, ты давно уже поняла, что я самый искренний друг твоей хозяйки. Желаю ей только добра, забочусь о ней и помогаю всем, чем могу. Но она еще так молода, легкомысленна как ребенок и не умеет быть осторожной. Молодой человек, что приходит сюда, коварен и опасен, но госпоже с ним необходимо встречаться — для нас всех это очень важно. Мне известно, какая большая опасность грозит твоей госпоже со стороны этого человека, если она не будет достаточно осмотрительна, но сама она этого не чувствует и может навлечь на себя огромную беду. Если бы я мог быть всегда поблизости, самолично вести наблюдение за этим мужчиной, то смог бы ей помочь. Но это невозможно. Ни он не должен знать, что я им интересуюсь, ни твоя госпожа не должна заметить, что я чего-то тут ищу. Это, конечно, мелочи, но Ирена обиделась бы. И вот тут ты была бы незаменима. Ты всегда дома, все слышишь, все понимаешь и потом сможешь мне рассказывать. Будешь держать ухо востро — буду платить наличными. Для меня важна любая мелочь, но чем важней будут твои сведения, тем больше я заплачу. Однако непременное условие: госпожа не должна об этом знать. Потом она сама будет благодарна, что мы от нее скрывали. Ну так как — по рукам?

Синяя пятирублевая кредитка помогла Тине решиться. Черепов обзавелся новым помощником. Он рассказал Тине, что делать, если возникнет надобность передать срочное сообщение, немножко подучил, как действовать, чтобы успешней вести наблюдение за Крисоном, когда он тут бывает, и с этой целью изучил расположение квартиры. Особенно его заинтересовал Иренин шкафчик с лекарствами, но Тине он ничего об этом не сказал.

— Будь добра, приготовь мне стакан воды с каким-нибудь сиропом или вареньем, — сказал Черепов, закончив осмотр квартиры.

Тина заторопилась на кухню. Пока служанка готовила прохладительное, он еще раз осмотрел шкафчик с лекарствами и проделал одну небольшую операцию, поскольку его осенила недурная фармацевтическая идейка. Скорей это была шутка, нежели что-то серьезное. И для вящего эффекта этот многоопытный, деятельный человек не сказал Тине, что он подстроил.

Выпив принесенное питье (хоть ему нисколечко пить не хотелось) и предупредив Тину, чтобы не рассказывала госпоже о его визите, Черепов ушел. Результатом своего визита он был доволен.

3

Была довольна и Тина, тем более потому, что утром помирилась с Иреной и получила деньги на кинематограф. Где-то демонстрировали «Графа Монте-Кристо» — он был одним из самых любимых героев Тины. Тут, в Риге, у нее был свой Монте-Кристо, помощник парикмахера на Александровской улице, поэтому обещанный госпожой свободный вечер был весьма кстати. Возможно, Тина догадывалась, отчего хозяйка в последнее время стала столь щедра на свободные вечера, но до сих пор Тину это только радовало. Потому что Фердинанд был видный парень и на будущий год, когда они сообща скопят достаточную сумму для открытия собственной парикмахерской, он поведет ее к алтарю. Такой уговор существовал с самого начала, когда они только познакомились. Теперь же Тина оказалась в затруднительном положении: госпожа отпускает ее в кинематограф, Фердинанд будет ждать, а в мире не могло быть ничего прекраснее, чем провести вечер вместе с ним, но господин Черепов дал ей пятерку и не велел выходить из дому, когда к хозяйке придет молодой человек. Читать и писать она умела, но никто не научил ее, как поступать в подобной ситуации. Так у Тины появилась уже вторая неразрешимая загадка в эту весну. Первая состояла в том, что госпожа все еще не собиралась переезжать на взморье: каждое лето она бывала одной из самых ранних купальщиц и нанимала в Эдинбурге небольшую дачку, а в нынешнем году, когда на взморье состоялся первый в сезоне концерт, она поехала вроде бы сговорить прошлогоднюю дачу, но потом ни разу об этом деле не обмолвилась. По правде говоря, для Тины это было хорошо, потому что ее красавец Фердинанд находился в Риге и под липами Эспланады поцелуи были не менее сладкими, чем, скажем, в сосняке на дюнах. И если Фердинанд бывал голоден, госпожа не замечала, когда Тина прихватывала на свидание лакомый кусочек из ее припасов. Недурная жизнь.

Как же быть? Один долг тянул Тину в одну сторону, другой, столь же важный — в другую. Исполняя один, нарушишь другой, а соединить оба было невозможно. Не пойдешь в кинематограф — не встретишься с Фердинандом, и он от огорчения еще возьмет да присмотрит себе другую; а если послушаешься голоса сердца, то останется невыполненным поручение Черепова, и она лишится заработка.

Сама судьба в лице Ирены помогла Тине сделать выбор. Спустя полчаса после ухода Черепова хозяйка вернулась с прогулки, накупив целую охапку заграничных журналов, и сказала служанке: — Сегодня ужин готовить не надо. Если хочешь, можешь идти хоть сейчас.

Раз госпожа не заботится об ужине, решила Тина, значит, к ней вечером никто не придет и не надо будет подслушивать. Со спокойной совестью она собралась и ушла к своему Фердинанду.

А часом позже, в то самое время, когда Тина, прильнув к своему парикмахеру, смотрела на киноэкран, где происходило свидание Эдмунда Дантеса с Мерседес, Илмар Крисон открывал дверь квартиры Ирены. И Ирена отнюдь не была удивлена его неурочным появлением.

— Милый, уж не захворал ли ты! — сказала она, впуская Илмара в переднюю.

Он в самом деле чувствовал себя неважно, болела голова. Лоб горячий, в висках болезненно пульсировало и временами в затылке покалывало словно иголкой. Такое состояние он испытывал впервые. Но ведь ему никогда и не приходилось столько размышлять, взвешивать, как сегодня. За и против, с опаской и уверенно, с ненавистью и опять же с грустью — весь день он провел словно в угаре.

Рука Ирены была приятно прохладной, и она так легко и нежно гладила пылающий лоб. Ирена казалась озабоченной, словно мать над захворавшим дитя.

— Ты слишком переутомился, дорогой. Тебе надо отдохнуть. Поспи чуть-чуть. Поспи… Может быть, сделать тебе холодный компресс?

— Ничего, дружок, обойдемся без компрессов, — улыбнулся Илмар. — У меня есть для тебя важные новости…

— Ну так хотя бы брось эту папиросу.

По настоянию Ирены Илмар все-таки прилег на диван. Ирена села рядом и положила руку ему на лоб.

— Так вот, должен сообщить тебе нечто серьезное, — сказал Илмар.

— Потом, милый, постарайся хоть немножко ни о чем не думать.

— Но говорить-то я ведь могу, от этого мне хуже не станет.

— Ты плохой больной.

— Да, болеть я еще не умею. — Он над чем-то размышлял. Машинально приложил руку Ирены к губам, поцеловал и отпустил. — Вчера я совещался с товарищами… насчет тебя. Я тебя охарактеризовал и взял на себя поручительство.

— Вот как, — тихо проговорила она.

— Теперь ты принята в наш союз полноправным членом. Единогласно. Ирена, понимаешь ли ты, что это означает? Некоторым приходится выдерживать многомесячные испытания, пока мы признаем человека достойным доверия. Ты заслужила его одним-единственным рывком.

— Я не очень-то понимаю, в чем была моя столь большая заслуга.

— Как, а про Леона Руйгу ты уже забыла? Он теперь сидел бы за решеткой, если бы ты своевременно не предупредила. Руйга хоть и не из наших и ни в чем не участвует — он романтический философ и только, — тем не менее приятно, что человек избавлен от беды.

— Что же я должна делать в моем новом положении? — спросила Ирена.

— О, довольно много! Теперь ты должна всеми средствами помогать выполнению наших замыслов, теперь ты наша. Твое первое задание — собрать сведения о планах противника. С подполковником Череповым теперь тебе придется встречаться как можно чаще, потому что из него можно вытянуть многое. Как он — любит выпить?

— Похоже, да.

— Прекрасно. Это необходимо использовать. Но ближайшие несколько дней избегай встреч с ним.

— Почему?

— Так будет лучше. В эти дни произойдет несколько важных событий, и мы должны соблюдать строгую конспирацию. Они могут насторожиться. Самое страшное будет, если на тебя падет подозрение. Мы скажем, когда от тебя потребуются действия. Это одно, — продолжал Илмар. — Второе: завтра или послезавтра мы проведем маленькое собрание, на котором решим обо всем прочем — определим время и место большой встречи и распределим обязанности. Ты можешь устроить свои дела так, чтобы завтра вечером и послезавтра быть свободной?

— Да, конечно.

— Надо, чтобы ты тоже пришла на это собрание. Сейчас я еще не могу сказать тебе всего точно. Узнаю только завтра.

— Какой, однако, таинственностью вы окружаете все свои дела!

— По-другому нельзя. На карту, как-никак, поставлены наши жизни, по меньшей мере — свобода. Я сам приведу тебя на место собрания. В тот день я заранее позвоню по телефону, чтобы ты могла собраться. В одном можешь быть уверена: твоего имени никто не узнает; ты тоже не узнаешь настоящего имени кого-либо из участников встречи, если только не знакома с ним лично. Мы между собой пользуемся кличками. У тебя тоже будет условное имя.

— Ты можешь назвать его? Как оно звучит?

— Придумай сама, потом скажешь. Только ради бога не задавай много вопросов, иначе тебя могут не допустить на большую встречу. Все так возбуждены, что им повсюду мерещится опасность.

— Я понимаю, мне еще надо заслужить доверие.

— Только у других. Я-то тебе верю.

— Милый…

И опять началась иллюзия, хрупкий призрак счастья. Илмар знал, что это последний вечер, последняя ночь, которую они отдают друг другу. Когда в курятниках городских окраин прокричат вторые петухи, он выйдет на улицу и его обнимет отрезвляющая прохлада летнего утра. В седом сумраке будут шелестеть листвой деревья, насыщая мир свежестью. И тогда он подумает: как хорошо жить, быть живым, — но не одному тебе, Илмар Крисон, не только тебе…

Странные это были мысли, счастливые и в то же время грустные. И было в них известное противоречие, нечто такое, чего ум человеческий был не в состоянии додумать до конца: если живым быть так прекрасно и так прекрасно жить, тогда это в равной мере справедливо для всех прочих живых существ. Так же, как я, они любят жизнь и радуются каждому мигу, дарованному судьбой, чтобы дышать под этим благодатным солнцем и под этим чистым звездным небом. Всем хватит места на земле, и при желании можно жить так, чтобы не обременять другого — надо только захотеть этого.

Потом он вспомнил о клятве Ганнибала, и восторженная настроенность внезапно погасла. Но это его не обрадовало. Голова вновь налилась жаркой тяжестью — и в затылке больно закололи мелкие иголочки.

— Нет ли у тебя порошка от головной боли? — спросил он у Ирены. — Говорят, иногда помогают.

— Почему ты сразу не попросил? — упрекнула его Ирена. — Сейчас дам, и я уверена — через пять минут ты будешь здоров.

Она вышла в другую комнату за водой. Потом покопалась в своей аптечке — наверно в нее лазила Тина и все тут перепутала. Наконец, нашла то, что искала, и вернулась к Илмару.

— На, выпей и спокойно полежи.

Илмар принял порошок, сморщился и его передернуло.

— Ну и мерзость!

— Лекарства принимают не для удовольствия.

— Что и говорить! Веришь или нет, но такую гадость беру в рот впервые.

— Это с непривычки; а теперь покой. Не думай, не разговаривай, не шевелись.

Забавно было лежать и ждать чуда, когда порошок подействует. Но Ирена в этом ничего забавного не видела, а чуть позже, когда лекарство и в самом деле оказало действие, Илмару тоже стало не до улыбок.

Началось нечто загадочное и роковое.

4

Прежде всего странным показалось то, что после приема порошка головная боль не утихла, — Илмар только меньше ее чувствовал, потому что в мозгу начался какой-то стремительный, болезненный процесс.

Он пьянел и в то же самое время ощущал в себе странную напряженность. До тех пор, пока он сознавал происходящее и понимал, что делает, эта напряженность казалась приятной, и он был удивлен внезапно поднявшимся настроением, странной удалью и вызывающим бесстрашием, которое овладевало им все сильнее. Ему хотелось говорить смело и беспощадно, выступать обнаженным перед всем миром и расхохотаться над опешившими от его столь неожиданного шага. Но покуда искусственный раздражитель не парализовал его волю и не раскалил остальные нервные центры до взрыва, он еще понимал, что этого делать нельзя, что это опасно и потому всеми силами надо сопротивляться нелепой прихоти.

Лицо его побледнело, даже приобрело зеленоватый оттенок; тяжелое, дурное опьянение и усталость наваливались как тьма — еще мгновение и вот он уже ничего не понимал, не сознавал и, мучимый припадком, начал метаться по дивану. И в момент перехода от бодрствования в противоестественное забытье всплыл груз тайных мыслей, и с души человека спала маска.

Слова, поначалу бредовые и бессвязные, затем становившиеся все более отчетливыми и упорядоченными в логические предложения, ужасающим, неудержимым потоком хлынули с его уст, словно торопясь обогнать друг друга, словно не в силах дождаться, когда их произнесут вслух.

Увидав, что Илмару становится худо, Ирена помчалась на кухню за водой. Но он был уже невменяем и опрокинул стакан. Вода пролилась ему на грудь, но он и этого не почувствовал. Тогда Ирена вспомнила, что у нее дома есть нашатырный спирт. Она уже хотела пойти за ним, но тут заметила вощеную бумажку из-под порошка, что дала Илмару. Она лежала там, куда ее бросила Ирена. Внезапный импульс заставил ее остановиться и взять бумажку, словно та могла выручить и подсказать, чем помочь Илмару.

Ирена взяла пакетик и, держа его перед лампой, прочла полустертую карандашную надпись. От неожиданности у нее даже вырвался стон, но вместе с тем она почувствовала облегчение: действительно, произошла ошибка и единственно по причине ее, Ирены, невнимательности, но она была не так уж опасна и непоправима, как вообразила Ирена.

Предмет вожделения наркоманов, сильное опьяняющее средство, столь ценимое любителями острых ощущений! Черепов, который сам наркоманом не был (если не считать курение табака), интересовался некоторыми наркотическими веществами и из любопытства пробовал и кокаин, и морфий, и гашиш, и эфир. Он знал особенности воздействия каждого из ядов и знал, как облегчить реакцию пострадавшего от них. Он рассказывал об этом и Ирене в тот раз, когда дал этот порошок, но она не собиралась им воспользоваться и потому не запомнила совет Черепова насчет противоядия. Порошок она убрала в свою аптечку и вскоре позабыла о нем. Как могло случиться, что сегодня она так оплошала, перепутав его с обыкновенными порошками от головной боли? Упаковка была одинаковая, и впопыхах Ирена не прочитала надпись, но главная причина ошибки была, очевидно, в том, что настоящие порошки кончились, — да, конечно, она же вчера вечером велела Тине сходить в аптеку за новыми.

Если верить рассказам Черепова, то сейчас Илмара ожидал тяжелый психический припадок. Какая неприятность — доставить ему такие страдания! В одном лишь повезло — в квартире, кроме них, больше нет ни души; этот наркотик обладал свойством вызывать у человека особый вид болезненного бреда, в котором тот мог выбалтывать свои сокровеннейшие мысли. Трудно сказать, что определяло содержание этого бреда: то ли ассоциативная связь мыслей, то ли злополучное стечение случайностей, но чаще всего больной навязчиво бредил на какую-то одну тему, исчерпывая ее до конца и не касаясь иных. Если бы Илмар начал говорить про Анду или про свою семью или же о своих моряцких похождениях, то его тайные мысли в отношении Ирены, скорей всего, не были бы высказаны и не возникло бы того несусветного осложнения в жизни обоих, которое неизбежно должно было возникнуть после таких признаний. Но перед началом припадка он находился целиком во власти этой идеи, и, когда впадал в беспамятство, Ирена была последним отчетливо сознаваемым образом, на котором были сосредоточены мысли Илмара. По этой, а возможно, по какой-то иной причине, он в первых же бессвязно-бредовых словах упомянул Ирену.

Убедившись в состоянии Илмара, Ирена хотела уйти в другую комнату, чтобы не быть очевидицей унизительного положения человека (с чем неизбежно связана всякая неограниченная и не сдерживаемая стыдом откровенность, — в своей сущности все мы гораздо хуже и неприглядней, чем стараемся проявить себя во взаимоотношениях с другими людьми), — ей казалось, останься она и услышь то, что не предназначено для ее ушей, она совершит мошенничество, воровство, гнусный поступок. Хотя ее занятие было непосредственно связано именно с таким моральным воровством, сбором секретных сведений, она не допускала мысли о том, чтобы воспользоваться для этого состоянием Илмара. Он был исключением, она любила его, и в ее глазах он должен оставаться таким, каким себя ей представил.

Да, Ирена в самом деле хотела уйти и обязательно так бы и поступила, не начни Илмар бормотать про нее именно в ту минуту. Тон и содержание первых же слов настолько огорошили ее, что она застыла в оцепенении посреди комнаты и уже не вопреки желанию, а из мучительно тревожного любопытства прослушала бред Илмара до конца.

Слово по слову он воссоздал все, что накопилось в его сознании в связи с одним определенным человеком — Иреной Зултнер: как судили Роберта Вийупа, что думали другие о роли Илмара в этом деле, как его обвинили в предательстве и как он обещал найти и покарать настоящего предателя.

— Она предала Вийупа, никто другой кроме нее… эта красивая, ножная бестия… — говорил Илмар. — Теперь мне точно известно — это вина Ирены. А как мне хотелось в этом сомневаться, признать свою ошибку и убедиться, что это сделала не она! Она так хороша, такая прелестная… и я мог бы полюбить ее, как ни одну другую женщину на свете. Если б только Ирена была человеком. Но она никого не способна любить, и меня тоже. Сейчас она прикидывается милой и доброй, но это потому только, что верит в мое вранье и думает, что я опасный преступник, которого опять можно будет выдать жандармам и хорошо на этом заработать. Она хочет всех нас подловить, плетет петлю для моей шеи, но мы хитрей, чем все они вместе взятые. Послезавтра я отведу ее на собрание. Ха, ха, ха — на собрание! Это будет судебное заседание, и мы вынесем приговор Ирене, такой, что она уже никого больше не предаст. Око за око, жизнь за жизнь, нам будет неведома жалость. И все же — как было бы хорошо, если бы мне не надо было этого делать! Как бы я ее полюбил!..

Все, все он рассказал, скрежетал зубами от злости, морщился от презрения и всхлипывал от тоски по несбывшимся мечтам о любви. Бодрствуя, он не знал, насколько он ненавидит Ирену и как пламенно ее любит, потому что это были два взаимоуничтожающих чувства, думать о которых одновременно было недопустимо, — это противоречит человеческому разуму. Теперь же искусственно вызванная вспышка подсознания обнажила его душу до самых корней — и сам он этого не видел. Свидетелем тому был другой человек, и он видел Илмара более правдивым и истинным, нежели тот мог видеть себя в наиболее светлые моменты сознания и рассудка.

5

Человек — существо разумное, он постиг умом чуть ли не все на свете диковины, разгадал тысячелетние загадки, тайны жизни и пути звезд, — этот всеведущий человек менее всего познал самого себя и не представлял, какие силы, какая непостижимая мощь таится в нем самом. Он обладал умом и глубоким пониманием всевозможных явлений, но как часто, словно бы вопреки своему рассудку, он поступал не так как надо; он сознавал ценность своей жизни, но умышленно не избегал опасностей, не заботился о своей неуязвимости и благополучии; желал себе одного, а выискивал другое — вовсе противоположное, отнюдь не потому, что у него недоставало силы воли, а потому что в нем, наряду с общеизвестным разумом, существовал еще какой-то неизвестный разум. Последний иной раз бывал сильней первого. Но если бы существовал только один, то человеческая жизнь была бы гораздо легче, проще и счастливей, разве что несколько пустой по сравнению с нынешней — уподобилась бы жизни тварей более низкого порядка.

Когда Илмаром овладел болезненный припадок, Ирена из чистой деликатности хотела уйти в другую комнату и не слушать его бреда, хотя никто не помешал бы ей остаться и никто никогда не узнал бы о том, что ей довелось выслушать; в этом сказалось проявление того, второго неизвестного разума. Но она не успела этого сделать, потому что Илмар заговорил, и содержание фраз разбудило в Ирене первый — общеизвестный разум. Слова его имели отношение к Ирене, сообщали о нависшей над ней угрозе физического уничтожения и страданий — всего того, чего стремится избежать любое живое создание. И она сразу насторожилась, как зверь, заслышавший поблизости шаги опасного врага. Это было ни с чем не сравнимое переживание; она заглянула в глаза року — взгляд его был суров, жесток, насмешлив и полон угрозы. Словно в непроглядной ночи шла Ирена своим ложным путем, следуя непонятному зову и не зная, где конец тропы. Резкая вспышка молнии теперь высветила эту тропу, и она увидела перед собой ужасающую, бездонную пропасть — еще шаг, и она погибла бы. Ирена в страхе отшатнулась от края бездны — бежать, бежать подальше! — но сил на это не было. Что-то неудержимо влекло ее обратно, ближе, еще ближе к смертельной опасности, и ее подмывало заглянуть в самую пропасть, как если б там могли безбедно обретаться еще какие-то иные — таинственные и приятные вещи. Содрогаясь от ужаса, она пядь за пядью приблизилась к этому колдовскому месту; наклонилась над краем обрыва и вперила взор в глубины. Но оттуда шел опьяняющий аромат, слаще всех цветочных благовоний и ядовитей самых смертельных отрав. И уйти она уже не могла — это был гипноз опасности, новая победа другого — неизвестного разума.

В первый момент, слушая признания Илмара, Ирена почувствовала единственное желание: спастись, убежать, сохранить себе жизнь всеми средствами — если по-другому нельзя, то уничтожить своего врага в схватке. Но Илмар еще не умолк, и теперь наряду с угрозами и жаждой мести в его словах слышалась тихая нежность, отчаяние раздираемой противоречиями души, чуть ли не мольба о прощении. И в его искренность можно было поверить, так же, как и в его враждебность; никогда еще ни один мужчина не приближался к Ирене с такими настоящими и первобытно-мощными чувствами. Это и был тот сладчайше ядовитый аромат, опьянивший ее и мешавший уйти.

Она слушала, содрогнувшись от предощущения смерти, когда Илмар бросил какое-то жестокое обвинение — справедливое и неопровержимое; она тянулась к нему, когда он ласкал ее упоительными словами любви, и вопреки всем доводам рассудка уже начинала ощущать счастливое изумление и восхищение им за то, что он был такой. Он преподнес ей два великолепных сюрприза, каких ей еще не преподносили: один мрачный и потрясающий, второй божественно сияющий; и последний сюрприз заслонил собою первый.

Теперь она знала все: для чего Илмар приходил сюда и куда поведет ее завтра, послезавтра. Она заглянула в карты противника, и если б только пожелала, то могла учинить ему в этой игре разгром. Достаточно было подойти к телефону и позвонить Черепову. Эта мысль промелькнула в мозгу, она о ней не забыла, но и не торопилась осуществить. Торопиться не было нужды — он был беспомощен как дитя и не сознавал своего гибельного положения, значит, был еще более жалок, чем пойманная мышь, которую, играя, мучит кошка перед тем, как загрызть: мышь, на худой конец, хоть знает, что ей грозит, и норовит сбежать, схорониться в недоступном месте, а он, несчастный, сам мнил себя котом. До сих пор так оно и было, но теперь роли переменились, и знал об этом лишь один партнер. Но он был в опьянении.

И вот она уже сидела рядом с Илмаром на диване, накручивала ему на голову мокрое полотенце и с удовлетворением наблюдала, что припадок идет на убыль, и он засыпает. Проснувшись, он ни о чем не будет помнить, не будет знать, что произошло. Когда Илмар успокоился, Ирена поправила у него под головой подушку, накрыла одеялом и осталась сидеть рядом с ним, погруженная в думы.

Будь это Вийуп или еще кто-нибудь из знакомых Ирене мужчин, она не раздумывала бы, но твердо знала, что надо делать. Тогда было бы одно-единственное желание — обеспечить свою безопасность. Илмар не был Вийупом, он никого не застрелил, его преступления были выдуманные и единственное настоящее преступление еще не совершено. Этого человека Ирена любила теперь еще сильней, чем раньше. Потому что она узнала, что Илмар не только нескладный влюбленный мальчишка, простодушно доверившийся вожделенной женщине, но безрассудно смелый борец. То, что он боролся именно против Ирены было трагедией, но не уменьшало значения этой борьбы и красоты геройства.

Чем дольше размышляла Ирена, тем ясней видела, что не в силах предать этого человека. Она хотела его спасти, но не представляла, как это сделать, сохранив и свою жизнь, — эти две задачи казались несовместимыми, тем более что она не хотела жертвовать ни тем, ни другим. Погибни Илмар, и ее собственная жизнь будет лишена смысла, но спасенный он должен был принадлежать только ей, чего бы это ни стоило, и потому сама она должна была остаться в живых.

Она размышляла долго. Времени было достаточно. И около полуночи, когда Илмар очнулся ото сна, кое-что придумала. В это время домой возвратилась Тина.

6

— Я, очевидно, спал, — открыв глаза, произнес Илмар. — Зачем ты дала мне заснуть, а сама сидела маялась?

Ирена грустно улыбнулась:

— Как ты себя чувствуешь? Голова болит?

Лишь теперь Илмар заметил, что голова его обмотана полотенцем.

— Милая… как ты обо мне заботишься.

В порыве чувств он привлек ее к себе и поцеловал. Это был несмелый, торопливый поцелуй. «Иуда…» — подумал он и тотчас нахмурился — а сам-то он кто? Кому более к лицу имя Иуды — ему или этой ласковой… бестии? Нет, напрасно он казнится. И как бы убеждая себя в честности своего поведения, он поцеловал эту женщину еще раз и еще.

— Я думаю над твоими словами, — возобновила разговор Ирена.

— Насчет собрания? — спросил Илмар и сел. Голова была еще тяжелая и слегка кружилась, но жестокая боль отступила. Он чувствовал себя усталым, словно после изнурительной работы.

— Да, мы же условились пойти вместе на это собрание. Ты уверен, что оно состоится именно тогда, когда ты сказал — завтра или послезавтра?

— Ну конечно, — удивленно взглянул на Ирену Илмар. — Отчего ему не состояться, раз это необходимо и оттягивать больше невозможно?

— Да так, просто подумала. Однажды у вас одно собрание уже сорвалось.

— Тогда было не столь важно, теперь другое дело. Отчего ты посерьезнела? Боишься? Волнуешься? Конечно, первый раз всегда так, по себе знаю.

Вдруг она крепко прильнула к нему, прижалась, словно кошка, которую человек собрался утопить.

— Мне действительно чуть-чуть страшно… но не за себя, Илмар, не за себя. Тебе, скорей всего, покажутся смешными мои фантазии, но что поделаешь, если они меня донимают. Быть может, я преувеличиваю и все рисую себе в излишне мрачных тонах, но у меня предчувствие, что вся эта затея серьезно угрожает, Илмар, именно тебе.

— Но ведь никто еще ничего не знает.

— И тем не менее, возможно. Я забыла тебе рассказать, что невзначай встретила Черепова.

(Хорошенькое «невзначай»!)

— Вон что! Ты его встретила?

— Да, Илмар, на улице. Он стал похваляться своими открытиями. Якобы его люди напали на след новой группы террористов. Ею руководит некий интеллигентный моряк. Я предполагаю, это может иметь отношение только к тебе.

— С тем же успехом и к кому-либо другому. В Риге моряков хватает.

— И все же душа у меня теперь неспокойна. А вдруг это ты… Они ведут слежку, сказал он, и вскоре начнутся аресты.

(Значит, уже донесла, и мы взяты под наблюдение. Хорошо, будем осторожнее!)

— А даже если так, — беспечно сказал Илмар, — то что мне делать? Отказаться от своего долга?

— Я просто не знаю, не имею права тебя отговаривать.

(Конечно, конечно, как же иначе — играй теперь в благородство.)

— Но мне страшно, Илмар, мне ужасно страшно… — продолжала Ирена. Она положила руки Илмару на плечи и печально, встревоженно смотрела ему в лицо. — А ты позаботился о своей безопасности — обеспечил ее на тот случай, если произойдет худшее? Ты хоть немножко думаешь о будущем?

В коридоре, затаившись как мышь, стояла Тина. «За эти слова Черепов мне заплатит пятерку…» — мечтательно думала она.

— Мне все ясно, — сказал Илмар. — Живым я им в руки не дамся.

— Но для чего заходить так далеко? Ты ведь можешь устроить все так, чтобы в наихудшем случае иметь запасной вариант.

— Какой?

— Побег… — Ирена сказала и как-то сжалась, словно выдала свою самую сокровенную мысль.

— Насчет этого я как-то не задумывался.

— Так подумай сейчас. По ту сторону границы ты будешь в безопасности. Никто тебе ничего не сможет сделать. А своим друзьям ты сможешь помогать и оттуда.

— Но кому-то надо быть здесь и делать дело.

— Почему именно тебе?

Этакое человеколюбие — и в устах Ирены! Как это понимать? Что за этим вопросом скрывается (наверняка что-то за ним кроется)? Эта женщина коварней самого демона. Почему именно тебе — этот же вопрос задавала и Анна Вийуп, и его самого нет-нет да начинали мучить подобные сомнения, но это еще можно было понять. Что заставило Ирену спросить об этом? Быть может желание узнать побольше?

— Это теперь от меня не зависит, — ответил Илмар. — Отказаться я уже не могу. Меня тогда сочтут трусом, а то и предателем.

— Я не хочу тебя отговаривать. Но после того как ты исполнишь свой долг, ты ведь можешь бежать за границу? Ах, Илмар, я хочу, чтобы ты дал мне слово это сделать.

— Хорошо, это я могу тебе обещать. Когда дело будет сделано, я бегу за границу.

— И я вместе с тобой, хорошо? — это была робкая мольба. — Не бойся, я не стану для тебя обузой. У меня достаточно средств, мы сможем уехать далеко и жить без забот, пока ты наладишь свою жизнь на чужбине. Или, может быть, ты предпочитаешь один?

Он судорожно стиснул ее пальцы и поднес к губам, не смея посмотреть ей в глаза.

— Нет, я ничего не имею против твоей идеи. Если ты потом еще будешь желать и сможешь — тогда следуй за мной. (На сей раз Иуда все-таки ты, Илмар Крисон, даже не оправдывайся, — это ты. Но кто она такая и чего в действительности хочет?)

— Я так и сделаю, — сказала Ирена. — Но позволь попросить тебя еще кое о чем.

— Ну, ну? — Илмар силился улыбнуться.

— Может статься, что друзья освободят тебя от твоих обязательств. Всякое может случиться — они могут так распределить роли, что ты окажешься свободен.

— На это я не надеюсь, это просто невозможно. Кто же тогда совершит задуманное?

— Но тем не менее, если так случится, ты можешь дать мне слово, что в таком случае ты немедленно уедешь?

— Если ты действительно так этого желаешь, я это сделаю.

— Я тоже. Благодарю тебя.

И он еще должен был принять этот поцелуй благодарности!

Затем Ирена перешла на деловой тон. Документы у нее уже в порядке, денег хватит, а обстановку квартиры она сможет продать какому-нибудь перекупщику и с собой взять лишь самое ценное. Да, она уже решила — ехать надо прямо в Бордо: там можно будет сесть на пароход и отправиться за океан, в Южную Америку. В Уругвае живет ее дядя по отцу, богатый колонист. Первое время, пока не выучат тамошний язык, у них будет где обосноваться.

Потемневшим, полным растерянности и изумления взором смотрел Илмар на Ирену. Человек мечтает… думалось ему. Но, может, все это ложь, не более. Если б он сам знал, как безумно ему хотелось верить в эту мечту! Но этого он не знал, как, впрочем, и многого другого, что произошло в этот вечер.

«Сведения будут стоить не меньше десятки… — прикидывала Тина барыши, неслышно скользя в одних чулках в свою комнату. — Черепов не скупердяй».

Часы мягким клавесинным аккордом пробили один раз. Илмар встал.

— Половина первого. Мне пора домой.

— Подумай о том, что я тебе сказала, — напомнила Ирена. — Но на собрание я все-таки пойду. Я не так труслива, как ты, возможно, сейчас думаешь.

— Ты смелая и благоразумная женщина, — сказал Илмар. — Когда надо будет, я приду за тобой. Еще один поцелуй, дорогая…

Затем он ушел.

7

Тина не ошиблась, посчитав Черепова щедрым человеком. Разумеется, услуга, за которую она в то утро получила десять рублей, не стоила ни копейки дешевле. И разве легко ей было полчаса выстоять под дверью госпожи, подслушивать, затаив дыханье, и даже ни разу не чихнуть? А самое трудное было на следующее утро попасть к Черепову, покуда он еще не ушел на работу, чтобы госпожа не заметила ее долгого отсутствия. Прямо счастье, что госпожа в ту ночь легла спать так поздно и проснулась только около девяти. За то время Тина, отправясь якобы в булочную, дала изрядный крюк по улицам, поговорила с глазу на глаз с подполковником жандармерии и успела еще накрыть к завтраку. Все дела справлены, и хозяйка ни о чем не догадывается.

Каковы бы ни были сомнения Черепова в отношении Ирены, но то, что он узнал теперь, превосходило все его наихудшие ожидания. Сообщение Тины поразило его как гром среди ясного неба. Ирена заодно с его противниками! Ирена подговаривает к побегу ею же избранную жертву! О, Черепов, как же опасно полагаться на женщину… Еще чуть, и ты проворонил бы все и облизывался словно кот, глядя на улетевшую птичку.

А теперь еще ничего не упущено. План побега можно расстроить хоть сию же минуту, и если бы не предполагалось это чертовски важное собрание заговорщиков, Черепов не стал бы откладывать. Но этот вариант не проходил. Он верил в то, что собрание состоится, и для него было очень важно сорвать весь букет сразу. Что дал бы ему арест Илмара Крисона и изоляция на несколько дней Ирены? Остальных это спугнет, и они не дадутся в руки. Но недаром Черепов был умней и хитрее всех своих помощников вместе взятых. Он никогда не порол горячку и не вносил сумятицы, а хладнокровно делал свое дело…

Придя на службу, Черепов прежде всего заслушал донесения о некоторых других делах, которых всегда хватало, затем пригласил к себе двух старых бывалых сыщиков, Берга и Суркина, — те в своем деле, как говорится, собаку съели. Берг как раз и был тем мужчиной с синеватым шрамом над правым уголком рта и незапоминающимся лицом, которого Илмар однажды встретил у ворот дома Ирены. Суркин подвизался в Риге всего второй месяц, и до сих пор его держали в резерве для важных заданий, — о его успехах в Одессе, откуда он и прибыл, рассказывали умопомрачительные вещи. Ирена его еще не знала.

Быть может, в силу отсутствия надобности, а возможно из принципа, Черепов некоторые обстоятельства утаил от Берга и Суркина, так же как скрыл их от Тины, и сообщил им только прямую задачу: Ирена Зултнер выполняет очень важное задание, и ей требуется незаметная поддержка в такой форме, чтобы и сама она этого не заметила. Это Черепов мотивировал заносчивостью Ирены: однажды агент-недотепа сорвал ей хорошо налаженную операцию, и с тех пор она больше не доверяла никаким помощникам — что делала, то делала самостоятельно. Но на этот раз дело слишком важное и опасное, поэтому вопреки ее воле в критический момент подстрахуем ее. Вы, господин Берг, возьмете под наблюдение Илмара Крисона и будете доносить мне о всех его передвижениях. Господин Суркин займется тем же в отношении Ирены Зултнер. Но в особенности внимательны вы должны быть к их совместным путешествиям, то есть, когда Крисон встречается с Иреной Зултнер и они куда-то идут вдвоем и что-то делают — в таких случаях вам обоим, господа Берг и Суркин, надлежит действовать сообща. До моего распоряжения вы их ничем не беспокоите, себя не выдаете, и обо всем доносите мне.

Все это хорошо, просто и ясно, но у Суркина были по мелочам некоторые возражения. Он был слишком знаменит, чтобы удовольствоваться ролью обыкновенного сыщика.

— Ваше высокоблагородие, — сказал он, когда Черепов уже готов был отпустить обоих агентов, — если это такое важное дело, то не может ли случиться так, что, ожидая всякий раз ваших распоряжений, мы упустим решающий момент? Нам надо считаться с хитростью противника и непредвиденными тактическими маневрами с его стороны. Не сочтет ли ваше высокоблагородие нужным сказать, в каких случаях мы можем действовать по собственной инициативе?

Черепов задумался.

— Верно, я дам вам полномочия на некоторые особые ситуации. Одно обстоятельство поможет вам наиболее точно судить, когда ваша инициатива не нужна: пока Крисон и Зултнер находятся только вдвоем, их тревожить не следует ни в коем случае и никоим образом. Как только Крисон сделает попытку уйти за пределы Балтийской губернии, ваш долг воспрепятствовать такому путешествию, вплоть до его ареста в случае необходимости. Но с последней мерой не спешить, и если ею придется воспользоваться, то создать видимость случайного стечения обстоятельств: нарушение правил поведения на улице, пьяный скандал с косвенным или вынужденным участием Крнсона и тому подобное. Надеюсь, господа, вам это ясно?

— Вполне, ваше высокоблагородие… — ответил Суркин.

— И еще одна просьба, — продолжал Черепов. — Не стесняйтесь меня беспокоить донесениями как можно чаще.

Затем он отпустил сыщиков. Оставшись один, Черепов позвонил Ирене:

— С добрым утром, целую ручки! Ну-с, как здоровье? Похмелье не дает себя знать?

— С чего бы? — ответила Ирена.

— Ты же вчера была в гостях. Поздно вернулась?

— В гостях? Да, довольно поздно. Тетя у меня очень славная старушка. Мы, правда, были только вдвоем, но на скуку пожаловаться нельзя.

— Ну и слава богу. А я скучал, словно богом забытый. Да, кстати, когда ты последний раз виделась с Крисоном?

— Позавчера. Я же тебе сообщила.

— Да, да, верно, — Черепов словно бы вспомнил и быстро согласился. — Но ты ведь знаешь, с каким интересом я слежу за этим делом. Я подумал, вдруг он неожиданно заявился к тебе и у тебя могут быть новые данные.

— К сожалению, пока ничего нет…

— А вот у меня кое-какие новости имеются. Мои мальчики разнюхали, что не сегодня-завтра состоится какая-то встречка, так сказать, для предварительного обсуждения деловых вопросов. Не туда ли у тебя были виды попасть?

— Все может быть.

— Видишь ли, тогда дело обстоит так: если окажется, что это твое собрание, то постарайся сообщить мне — тогда я не буду его срывать и дам тебе возможность собрать необходимые сведения. Если же это будет другое, то мне придется снарядить моих удальцов.

— Хорошо. Крисон сегодня будет у меня, и я надеюсь, все будет уточнено. Я тебе позвоню.

— Прекрасно. И не будешь ли ты так добра сразу после собрания придти ко мне с докладом? Как только сведения будут у меня, ты немедленно получишь то, что тебе причитается, и сможешь хоть в ту же ночь укатить за границу.

— Черепов, ты великолепен! После собрания я обязательно буду у тебя. Ты только сделай так, чтобы ему не помешали.

— Все будет в соответствии с твоим желанием. Всего наилучшего, отважная моя. Еще раз целую ручки.

Так, вот и сделан еще один серьезный шаг. Если Ирена тоже задумала утаить время малой встречи, то теперь она сама же поспешит сообщить об этом в наивной надежде, что Черепов отзовет своих шпиков и она сможет выполнить до конца свой план отъезда за границу.

Коварство и ложь, где по крохам, а где и возами, смотря по обстоятельствам. Что поделаешь, если без этого не обойтись.