В этой главе пришло время напомнить, что в состав эскадры лорда Орпингтона входил легкий крейсер «Аметист», одно из новейших судов наутилийского флота, с турбинными двигателями и максимальной скоростью хода в тридцать восемь узлов.

«Аметистом» командовал двадцатичетырехлетний коммодор, баронет Осборн, известный личному составу морских офицеров его величества под именем «блажного Фрэди».

Высокое служебное положение баронета Осборна, при наличии строгого возрастного ценза для командиров военных судов, объяснялось исключительными причинами, не предусмотренными морским законодательством Наутилии.

Баронет был осязательным последствием юношеской шалости Гонория XIX, отдавшего дань высокого благоволения прославленной в те дни в столице Наутилии опереточной примадонне. В ребенке, появившемся на свет через год, сохранились основные качества родителей – повышенная эмоциональность и влюбчивость и острая любовь к легкой музыке.

Эти качества делали молодого коммодора несколько легкомысленным, но никому не пришло бы в голову сказать, что он не может нести с честью звание командира одного из лучших кораблей монархии.

Кроме того, внешность коммодора Осборна была настолько обаятельна, что перед отправлением эскадры из Наутилии, на прощальной аудиенции, Гонорий XIX удостоил лорда Орпингтона милостивой шуткой:

– Я нашел полезным придать вам, уважаемый генерал, маленького Фрэди. Он будет поистине образцовым экспонатом нашей мужской красоты, а так как Итль находится в субтропической полосе и климат располагает к наслаждениям, я думаю, что Фрэди окажется не бесполезен по части дипломатии, которая везде зависит от женщин.

Эти остроумные слова повелителя и были причиной тому, что баронет Осборн лежал на турецком диване своей каюты, на рейде Порто-Бланко, насвистывая вальс из «Цыганского барона» и разглядывая альбом японских фривольных гравюр.

В открытые большие иллюминаторы лилась приятная свежесть и баюкающий плеск воды, лизавшей борт «Аметиста».

Наружная дверь каюты распахнулась и пропустила вестового, тонкого смуглого юношу с удивительной для матроса-простолюдина гибкостью и пластичностью движений.

Фрэди повернулся к вошедшему.

– А? – сказал он, слегка зевнув.

Дисциплина наутилийского флота славилась во всем мире своей суровостью, сохранившей воспитательные приемы железного средневековья, и поэтому было вдвойне поразительно, что вестовой стремительно бросился в кресло и раздраженно сказал певучим голосом:

– Вы знаете, Фрэди, что я терпеть не могу, когда вы валяетесь, как тюлень, и рассматриваете ваши неприличные картинки. Это оскорбительно для меня. Если бы меня не было, – вы имели бы право взвинчивать себя искусственным образом, но в моем присутствии…

Баронет Осборн немедленно встал.

– Простите! Но мое занятие не имеет никакого отношения к вам. Уверяю вас, что ваши возможности неисчерпаемы и их хватит на всю мою жизнь. Но я интересуюсь этими альбомами как художник. Эти неподражаемые линии…

– Я имею смелость думать, что мои линии не хуже?..

– О боже. Разве я могу сомневаться?..

– Ну и довольно об этом. Какая дикая жара в этой искусственной стране.

– Искусственной? Что вы хотите этим сказать?

Необычайный вестовой встал и подошел к иллюминатору.

– Да разве вы не видите? Посмотрите сюда! Какой-то игрушечный розовый берег, кукольные дома, деревья, похожие на фазаньи перья. Я задыхаюсь от этого вида. Разве здесь может быть что-нибудь похожее на наши вересковые поля?

– Вблизи все это имеет совершенно натуральный вид. Деревья даже грандиозны! – сказал коммодор.

Вестовой прищурился.

– Вблизи?.. – он помолчал и добавил: – Впрочем, об этом после. Я хочу принять душ. Вас не затруднит подержать мне простыню? Я чувствую страшное неудобство от отсутствия прислуги и, право, не понимаю, как можно решиться на такие мучения ради вас?..

Баронет Осборн молча последовал за своим вестовым в ванную комнату.

Пожалуй, было бы скромнее оставить эту странную пару вдвоем в блестящей эмалированной ванной, но соблюдение скромности вообще не входит в задачи этого романа, поэтому мы уничтожим волшебной палочкой легкую переборку, разделяющую каюту баронета и ванную.

За этой переборкой нам видно, как спадают на пол лебединым пухом белые матросские штаны и голландка и под сверкающими струями душа остается во всей своей воздушной и в то же время могущественной прелести нагая царевна Лебедь.

Ибо настало время сказать, что вестовой баронета Осборна – танцовщица королевского балета Наутилии мисс Гемма Эльслей.

Может быть, после этого читателю захочется вглядеться пристальней в это тонкое, соблазнительное тело, блистающее влажными отсветами под поющим серебром душа, но, увы, поздно: ревнивая простыня, накинутая на него почтительными руками коммодора, уже скрывает его очертания…

Освеженная душем, мисс Эльслей блаженно раскинулась на диване.

Фрэди нежно взял ее руку для поцелуя, но она отдернула ее.

– Погодите, Фрэди… Мне нужно сказать вам несколько неприятных слов.

– Вам не идут неприятные слова, дорогая, – ответил коммодор, пытаясь увильнуть от нежелательного разговора.

– Я думаю, что я тоже не лишена вкуса, Фрэди, и могу соображать, что мне идет, а что не идет. Вы сказали, что вблизи эти деревья имеют грандиозный вид, – пеняйте же на себя за этот разговор. Я желаю видеть эти деревья, желаю видеть людей, говорить с ними… Я сижу вторую неделю, с минуты отплытия, безвылазно в этом вашем стальном инкубаторе, где от жары плавятся мозги. И я заявляю вам, что я хочу на берег. Хочу на берег, вы понимаете?!.

Она несколько повысила голос и раздраженно отбросила туфельку с ноги.

Коммодор Осборн развел руками.

– Гемма! Вы хотите невозможного. На берег вам нельзя. Пустить вас матросом я не могу, потому что общество матросов для вас мало удовлетворительно и небезопасно. Появление же ваше в женском облике может вывести всю историю на свежую воду и грозит моей карьере самыми страшными последствиями. Здесь, на корабле, мои офицеры – свои ребята и относятся к вам со всем обожанием, какого вы заслуживаете, но если об этом узнает сэр Чарльз или адмирал Кроузон…

– Я думаю, Фрэди, что сэр Чарльз и адмирал – джентльмены и также не лишены, несмотря на почтенный возраст, способности к обожанию.

Командир «Аметиста» ответил уныло:

– По отношению к вам, конечно! Но ко мне вряд ли. Об этом будет немедленно сообщено рапортом его величеству, и я уеду командовать сторожевым судном на котиковые промыслы лет на пять. А там очень холодно и скучно.

Танцовщица откинулась на спинку дивана, и глаза ее стали похожи на натертые в темноте головки фосфорных спичек. Мальчишески дерзкая голова ее с коротко остриженными синеватыми волосами вырисовалась на лиловой бархатной портьере, как драгоценный профиль геммы, вырезанной на аметисте.

– А мне скучно здесь, в вашей клетке!

– Но, Гемма, разве вам наскучила моя любовь? – страстно сказал коммодор.

– Милый Фрэди! Для того чтобы любить вас постоянно, – от вас нужно иногда отходить. Вы чересчур красивы для мужчины. Когда я долго смотрю на ваше лицо, не видя рядом более простых, неправильных и живых, у меня бывает такое впечатление, как будто меня насильно накормили сахарином. Так что мое желание попасть на берег вызвано вашими же интересами.

Коммодор взволнованно зашагал по каюте.

– Нет!.. Это невозможно, невозможно! – сказал он отчаянным голосом, хрустнув пальцами. – Это совершенно сумасшедшее желание!

Балерина вскочила и подошла вплотную к коммодору.

– Хорошо же, Фрэди, – протянула она нараспев, – я заставлю вас пожалеть о вашем деспотизме и неуступчивости. Неужели вы думали, что меня можно заставить сидеть взаперти на этом скверном корыте, где воняет горелой масляной краской? Больше я к вам не обращаюсь с просьбами. Я сама найду способ добраться до этого запретного берега.

Фрэди неосторожно улыбнулся.

– Я не думаю, дорогая, чтобы это было возможно. Ни одна шлюпка не примет вас без моего приказания.

– Шлюпка? – Мисс Эльслей расхохоталась. – О вы, ягненок! Я плаваю как рыба. А потом я могу в течение суток так свернуть голову любому из ваших лейтенантов, что он повезет меня на своей спине. Не забывайте, Фрэди, что моя мать креолка.

– Гемма! Я запрещаю вам делать глупости! – сказал коммодор как можно суровее. – Не забывайте, что на судах его величества существует дисциплина…

– Что? Это вы мне говорите? Мне?.. Очень хорошо! В таком случае, сэр, извольте запомнить, что с сегодняшнего дня я сплю в своем помещении с запертой дверью, и это будет продолжаться до тех пор, пока я не буду там.

И мисс Эльслей решительно указала в сторону берега.

– Но…

– Никаких «но»!.. Разговор кончен! Будьте добры, дайте мне со столика, вон там, Стивенсона. Я предпочитаю разговаривать с книгой.

Она взяла книгу и уселась рассерженной белкой в угол дивана.

Коммодор Осборн нерешительно подошел к столу и в раздумье зачертил разрезательным ножом по сукну. Потом, как будто решившись, он бросил нож и направился к мисс Эльслей, но остановился на полдороге, услышав стук в дверь.

Он приоткрыл дверь и увидел дежурного радиотелеграфиста.

– Радиограмма от флагмана, сэр, – сказал телеграфист.

Фрэди захлопнул дверь и вернулся к столу.

Развернув листок, он прочел приказ о высадке текущей ночью первой бригады и о своем назначении командовать десантной операцией.

Озабоченное лицо коммодора просветлело, и он весело сказал мисс Эльслей:

– Перестаньте дуться, Гемма! Сегодня ночью я доставлю вам удовольствие. Я возьму вас на берег.

– Неужели? Я всегда была уверена, Фрэди, что у вас есть здравый смысл и вы не захотите доводить дело до открытой войны.

– Вы смешная малютка! Когда это можно, я не стану отказывать. Повторяю вам, что отпускать вас в компании матросов неприлично и не улыбается вам самой, съезжать же мне с вами на берег неудобно, потому что столь фамильярное общение командира с матросом было бы дурным примером и подрывало бы дисциплину, строгое соблюдение которой крайне важно в чужой стране.

– Вы опять хотите читать квакерскую проповедь?

– Нет, нет… Одним словом, сегодня ночью я беру вас с собой на законном основании, потому что при десантной операции мне необходим вестовой. Но, конечно, я не собираюсь утруждать вас. Вы можете полюбоваться на эту страну, которую вы сами назвали искусственной. Я, по правде, не вижу в ней ничего интересного.

– Но мне говорили, что женщины здесь красивы до ненатуральности.

– Не знаю. Не обращал внимания, – дипломатично ответил коммодор. – В два часа ночи начнется высадка, будьте готовы к этому времени. А теперь я хотел бы, чтобы вы поцеловали меня, моя дорогая!..