На трапе послышались шаги. Комсостав одновременно повернул головы от стаканов с яблочным чаем и насторожился. Комсостава на флагмане было немного — комиссар, артиллерист и механик, но зато это был боевой комсостав восемнадцатого года.

— Кого-то несет, — сказал комиссар, и остальные молча кивнули. Кого-то, бесспорно, несло по трапу, потому что шаги сменились грохотом падения, дверь раскрылась с треском, и чье-то тело въехало в кают-компанию ногами вперед. Это было обычным явлением на «Макарове» — трап был невероятно» крутой, и истертая до зеркальности медная оковка ступеней не раз подводила спускавшихся. Обычно такие съезды в кают-компанию встречались восторженным хохотом комсостава. Но на этот раз смех оборвался, едва возникнув, потому что в появившемся теле комсостав неожиданно опознал собственного командира Ваську Махотина.

Пока командир подымался с палубы, в кают-компании царило молчание, только ехидно пошипывал самовар.

Молчание прервал комиссар.

— Не по уставу входишь, командир, — заметил он спокойно, без малейшего оттенка иронии.

— Про-проклятый трап, — заикнувшись, ответил командир, хотя обычно он никогда не заикался. — Сколько раз говорил сделать насечки на оковке. Товарищ механик, что вы на это скажете?

— Разрешите доложить, товарищ командир корабля, что оковка трапов не входит в опись инвентаря судовых механизмов;— почтительно ответил механик и вдруг густо, басом, захохотал. Тогда засмеялись все, не исключая и командира. Кают-компания на «Макарове» была веселая и дружная. Иначе и быть не могло на флагманском корабле, где кают-компания имела размеры два с половиной метра.

— Поясницу раздолбал, — сказал командир, потирая спину.

— Выпей яблочного, — предложил комиссар, — замечательный напиток.

Он налил из чайника в стакан густой коричнево-красной жидкости, добавил из самовара дымящегося кипятку и подвинул командиру. Махотин втиснулся в узкий просвет между диваном и столом, расстегнул кожаную куртку и отхлебнул два глотка.

— А, действительно, здорово, — заметил он, разглядывая на просвет стакан, потом поставил его на блюдце и деланно небрежным тоном закончил: — Между прочим, предлагаю корабельным специалистам немедленно проверить материальную часть, а комиссару провести политработу с командой. В три часа поход.

— Чего? — переспросил артиллерист после нескольких секунд торжественного и изумленного молчания.

— Не чего, а что? — невозмутимо отрезал командир. — Как мне известно, культурные люди говорят именно «что».

— Брось, Васька, шпиль вертеть, — озлился артиллерист. — Поход? Куда поход? Какой поход? Ведь это же мировой случай.

У артиллериста блестели глаза. И было отчего заблестеть. Отряд формировался бесконечно долго. Белые гуляли хозяевами по зеленому простору Каспия. У них были два настоящих военных корабля-канонерки «Каре» и «Ардаган», у них были «тяжелые крейсера», переделанные из нефтеналивных шхун, щедро вооруженные шестидюймовками, любезно просмоленными английским адмиралом Норрисом. У них было все, что полагается настоящему боевому флоту.

Красная Каспийская флотилия формировалась из обломков. В корабельных кладбищах по астраханским затонам выуживались всякие посудины, способные после ремонта кое-как держаться на воде. Они вооружались пехотными трехдюймовками, сорокасемимиллиметровками и пулеметами. Их машины скрипели, хрюкали, стонали и стопорили в самые неподходящие минуты. Но у организаторов флотилии были упорство, воля и неугасимый энтузиазм. Они сломали все преграды. Первый отряд флотилии, в составе путейского катера «Макаров» и двух буксиров, поднял военно-морские флаги республики. Трубы дымили на рейде. Смазанные и накрытые чехлами пушки смотрели в сторону моря. Испытанные в боях военморы драили палубы, варили в камбузах картошку с воблой и развешивали на бельевых леерах насквозь простиранные тельняшки и кальсоны. Флот жил. Ему не хватало только боя для того, чтобы стать настоящим флотом, и военморы ждали этого боя. И вот час пришел.

— Это, конечно, мировой случай, — спокойно ответил Махотин артиллеристу, — один катер и два буксира против всего белого флота. Таких случаев еще не бывало, а посему, товарищи командиры, извольте прослушать боевую задачу.

Он вынул из кармана кожанки помятую карту с мазками красного карандаша и развернул ее.

— Вот, — сказал Махотин, кладя указательный палец на карту, и вдруг смолк.

Электричество, горевшее достаточно ярко для кают-компании хорошего флагманского корабля, неожиданно мигнуло и погасло. Махотин сухо кашлянул.

— Редкий пример отказа материальной части в боевой обстановке, — сказал он скучным голосом. — Надеюсь, электрическое освещение входит в инвентарный перечень механической части.

Первую половину ответа механика не стоит приводить. Она соответствовала его настроению, кромешной темноте и разговорному стилю восемнадцатого года.

— Сейчас будет исправлено, товарищ командир корабля, — закончил механик с военной четкостью. Дверь хлопнула, и шаги затихли на верху трапа.

— Зажигай коптилку, комиссар, — сказал Махотин, — так лучше. По крайней мере будем работать в обстановке полной укрытости от противника, а то еще он заметит нас из Баку.

Чиркнула спичка. Маленький фитиль коптилки оброс бледно-оранжевым огоньком, и огромные тени трех голов легли на подволок кают-компании.

— Дело простое, — начал Махотин, ведя пальцем по карте, — вот берег, состоящий, как известно, из разных геологических образований, на берегу станица Старо-Теречная, в означенной станице ставка известного атамана Бичерахова.

— Сволочь, — сказал комиссар.

— Не возражаю против установленного факта, — отозвался Махотин и продолжал: — Задача, предстоящая флотилии, сводится к разведке станицы и, если возможно, короткому налету с обстрелом замеченных объектов, с музыкой и пением. А потом благополучный уход в базу.

— Если позволят уйти, — скептически заметил артиллерист.

— Я бы просил вас запомнить, товарищ артиллерист, что в морском деле понятие «если» есть фикция… Ну и все. Задача понятна…

— Отлично, — сказал комиссар, — пойду к ребятам. Обрадую. А то мне надоел самому этот скулеж. Сидим и на солнышке греемся, когда надо воевать.

— Снимаемся в три, чтобы быть у Старо-Теречной к рассвету и подойти под завесой утреннего тумана.

Электричество вспыхнуло необыкновенно ярко, сразу залив сиянием кают-компанию. Махотин зажмурил глаза и потянулся.

— Механик явно исправляется, — сказал он мечтательно. — Приятно идти в бой с таким безукоризненным комсоставом.

— Все шутишь, — обернулся в дверях комиссар. — Помирать будешь, и то без острого словца не обойдешься.

— Сие, комиссар, называется бодростью духа и морской лихостью, без коей не бывает виктории, как уверял дедушка русского флота, — ответил Махотин и потянулся к самовару.

Море лениво шелестело длинной, пологой, мутно-зеленой волной, плавно покачивавшей «Макарова». Впрочем, цвет волны можно было рассмотреть только у самого борта. Дальше все расплывалось и таяло в молочной жиже непроглядного тумана, душного и вязкого, как вата.

Мостик «Макарова» тихо подрагивал от работы машины. Было тихо. Махотин, артиллерист и комиссар стояли у обвеса.

— Эскадренный ход пять с половиной узлов… Лихо! — вздохнул артиллерист. — Прямо неслыханная скорость.

— Поспешишь — людей насмешишь, — сурово ответил комиссар, подымая к глазам бинокль. Это был привычный, но совершенно бесполезный в данной обстановке жест. Как известно, бинокль в тумане столь же помогает зрению, как мертвому аспирин.

— По счислению мы в трех милях от Старо-Теречного, — сказал Махотин. — Все идет, как нужно.

Он сказал это спокойно и небрежно, по сейчас же обернулся к корме, и в глазах его мелькнула тщательно скрываемая от других тревога. Он был очень молодым командиром и волновался. Его беспокоили идущие сзади буксиры. Если механизмы «Макарова», флагманского корабля отряда, частенько пошаливали, то машины буксиров уже не внушали никакого доверия. В таком тумане ничего не стоило растерять отряд, Махотин мотнул головой и с тоской подумал о том времени, когда в море выходили огромные могучие боевые корабли с мощными механизмами, с налаженной радиосвязью, туманными буями и прочими приспособлениями, обеспечивающими безотказное наблюдение флагмана за всеми судами эскадры. Но сейчас же он устыдился своего малодушия.

Он со вздохом взглянул на палубу «Макарова». Конечно, «корабль» особенный, и отряд из ряда вой выходящий, но ответственность от этого не уменьшается, а возрастает. Ему доверили судьбу судов и людей, и нужно оправдать это доверие. И неожиданно Махотин почувствовал волнующую гордость за этот небывалый отряд, над которым сам он подсмеивался и которому придумывал смешные и обидные названия.

Впереди начало светлеть. Сквозь молочную голубизну тумана брызнул нежно-лимонный свет, от которого зазолотились верхушки волн.

И вдруг туман, как волшебная лепта, свился, заколыхался и уплыл вверх. За ним открылся низкий унылый берег, орозовленный восходящим солнцем. Длинная песчаная коса «тянулась далеко налево. Дальше — белая стрелка маяка. Еще дальше… Махотин вздернул плечи и вскинул бинокль. Окуляры заплясали перед ним, и в их хрустальной воде он ясно увидел то, что взвинтило его. За косой вставал, словно голый, лишенный веток и зелени, строевой лес. Это были мачты. Их было много, и по размерам они принадлежали крупным судам.

Махотин снова оглянулся на корму. Оба буксира благополучно дымили в струе «Макарова», даже прилично держа строевые интервалы. От сознания, что весь отряд вместе, сразу стало теплее и проще. Махотин повернулся к комиссару.

— Разрешите доложить, товарищ комиссар. Противник на видимости, — сказал он подчеркнуто «отчетливо и на «вы», хотя трехмесячная совместная горячка формирования отряда давно сдружила комиссара с командиром, и они давно были на «ты».

Комиссар тоже смотрел в бинокль и молчал. Глухо пофыркивала под ногами машина, и легкий ветерок свистел в штагах.

— Много, — сказал комиссар, опуская наконец бинокль. — Кажись, весь белый флот собрался. Может, господин Бичерахов именины празднует и господа офицеры в гости к нему пожаловали.

Молчавший артиллерист рывком надвинул на лоб фуражку.

— Это не боевые суда, — ворчливо буркнул он, вглядываясь, — похоже на транспорты.

— Может, и транспорты, да при транспортах конвой есть? А раз есть, так его на нашу эскадру хватит, — ответил комиссар. — Не нарваться бы. Кораблики беречь надо.

— Что ж, поворачивать назад? — вызывающе и зло спросил Махотин…

Комиссар прищурился и исподлобья поглядел на командира.

— Надо будет — и повернем, — голос его стал резким. — Запарывать отряд нам не приказано. Подойдем ближе. Если увидим что-нибудь такое — дадим назад.

Махотин пожал плечами: чудит комиссар. Все равно, если здесь хоть одна белая канонерка или крейсер — уходить не придется. Белые ходят до двенадцати узлов, а его знаменитый отряд едва натянет шесть. В это мгновение он снова озлился на свои корабли. Действительно, не флот, а «утраченная иллюзия».

Он взглянул с мостика вниз. Команда жалась к бортам, разглядывая скопище мачт за косой. Это был непорядок. Махотин перегнулся через обвес.

— Уважаемые товарищи, — произнес он ехидно-вежливым голосом, — разрешите узнать, что у нас — военный кораблик или прогулочная яхточка для дамочек? Не потрудитесь ли вы сойти с палубки в низочки.

— Правильно, Вася, — отозвался комиссар. — А ну, товарищи, марш по низам!

Команда нырнула в люки. Коса и мачты за ней надвигались на корабль.

Махотин с надеждой взглянул на комиссара.

— Стрельнем? — спросил он, чувствуя по рту сухой и еле ворочающийся язык.

— Пожалуй, можно стрельнуть, — спокойно ответил комиссар.

— Сигнальщики! — крикнул Махотин. — Флоту открыть огонь по залпу головного.

В голосе его была сила и уверенность. В эту минуту он опять поверил в свою эскадру. Гори пропел боевую тревогу.

— Боевой до места! Артиллерист! Открыть огонь!

— На дальномере! Дистанцию до противника!

Артиллерист скомандовал отчетливо и просто, как требовалось правилами службы. Но дальномера на «Макарове» не было. Его не успели еще поставить, из центра прислали неисправные и рассогласованные дальномеры. И на «Макарове» был только дальномерщик Войтенко, некогда прославленный дальномерщик с погибшей «Императрицы Марии». Он заменял собой сложный и дорогой оптический прибор. За точность глазомера его прозвали «дистанционная трубка».

Войтенко приложил руку к круглым, как у птицы, золотисто-карим глазам, прищурился и через секунду ответил, как полагалось:

— Двадцать три!

Сигнальщики отсемафорили по линии цифру. Орудийные стволы поползли и снова замерли. Артиллерист облизнул губы и твердо оторвал:

— Залп!

Два бледных языка пламени рванулись с «Макарова». Мостик обдало громом, желтым дымом и мелкой пылью гари. И сейчас же ударили оба орудия с буксиров. В поле прижатого к глазам бинокля перед Махотиным встали за низкой полосой косы серебристые столбы всплесков.

— Недолет… вправо, — механическим голосом отметил Войтенко.

Артиллерист дал новую установку. Грохнул второй залп, дружный и звонкий.

За косой, среди мачт, вспыхнуло темно-красное пламя, заволокшееся дымом.

— Накрытие! — оживившись, пропел Войтенко, и сейчас же сигнальщики отсемафорили команду артиллериста: «беглый по готовности». Залпы посыпались безостановочно. Красные огоньки всё чаще вспыхивали между мачтами. Но дыму над мачтами стало слишком много для разрывов.

— Задымили, — вполголоса сказал артиллерист, нагибаясь к Махотину, — снимаются с яшек и выходят… Эх, и раскатают нас! — закончил он, как будто с завистью.

Корабли противника, действительно, дымили вовсю. Но ответных залпов не было. Это казалось странным и угрожающим. Было похоже, что за этим молчанием кроется ловушка.

— Флаги подымают, — сказал комиссар.

Махотин взметнул бинокль. На мачты всползали флаги. Сейчас ветер должен развернуть их, и Махотин увидит косые синие кресты андреевского флага. Ветер, действительно, развернул флаги, но никаких синих крестов на них не было. В лимонно-розовом небе полоскались белые полотнища. Это становилось непонятным. Махотин с недоумением смотрел на плещущие в воздухе куски материи. Внезапно он почувствовал, как сзади его стиснули за локоть. Еще недоумевая, он обернулся и увидел блестящие весельем глаза комиссара.

— Гляди… гляди, — крикнул комиссар сквозь гром очередного залпа, — на крайнем справа… Вот заело — подштанники заместо флага подняли.

Махотин машинально повел биноклем в указанном направлении. Там, на стеньге, двухвостым вымпелом трепались матросские подштанники. Он опустил бинокль и остолбенело смотрел на комиссара.

— Чудак! Что выпучился? Сдаются… понимаешь! Заслабило! — закричал комиссар, встряхивая Махотина за плечо.

— Прекратить огонь!

Грязная, текущая шлюпка подвалила к игрушечному трапу «Макарова». Из нее, отдуваясь и пыхтя, вылез на палубу жирный, с громадным малиновым носом армянин, в форме капитана торгового плаванья. Он оглядел всех слезящимися и насмерть перепуганными маслеными глазами, очевидно ища старшего. Глаза остановились на деревянной кобуре комиссарского маузера.

Капитан, снял фуражку и смешно поклонился, дрыгнув пузом под засаленным кителем.

— Мы сдаемся, ваше прэвосходительство, — сказал он неожиданно тонким и дрожащим голосом.

Комиссар усмехнулся:

— Превосходительства вышли, браток… А о сдаче договорись с командующим отрядом. — И движением руки он указал на Махотина.

Армянин неуверенно шагнул к Махотину.

— Ми, гаспадин командыр, нэ бэлыи… Мы люди коммэрческыи… Ми транспорты.

— Потрудитесь пройти в кают-компанию, — холодно и сухо сказал Махотин.

В кают-компании, после стопки спирта, капитан оживился.

— Ми чэловэк нэ военный… Нас послали — сам панымаишь, что сдэлаишь? Говорят, иды в Старо-Тэречную, забырай продовольствий и скот… Ну, мы пашол.

— А почему же вы вышли без конвоя? — с недоумением спросил Махотин.

— Зачим конвой? — удивился армянин. — Скажы пажалуста? Я прасыл адмырал — дай ваенный параход. А он мне гаварыт — не надо параход. Бальшевик в Астрахань сидыт, ему не на чем нос показать… Вот тебе и не на чем… Ай-ай! Сегодня грузыть надо было…

— Отлично, — сказал Махотин, едва сдерживая рвущийся наружу счастливый смех, — выводите ваши лоханки с рейда и следуйте за мной в Астрахань. Выходить поодиночке. При первой попытке сопротивления я смету вас артиллерией.

— Зачэм артыллерия? — сказал капитан, — бэз артыллерии пайдом, куда хочэшь.

— Ну и сделали дельце, — мечтательно проронил комиссар, облокачиваясь на поручни мостика и смачно обсасывая хвост воблы. — Погляди, пожалуйста.

В кильватер «Макарову» шли тринадцать судов захваченного каравана белых, усиленно дымя и стараясь держать строй. Среди них было два больших парохода, тысячи в три и больше тонн. Это была головокружительная добыча, и Махотин прямо не чувствовал мостика под ногами.

На двенадцатифутовом рейде отряд, расцвеченный флагами, и пленники отдали якоря. Перед тем, как отправиться с докладом Реввоенсовету, Махотин вместе с комиссаром решил объехать захваченные пароходы. На них уже ввели караулы из военморов. На четвертом пароходе, как раз в ту минуту, когда Махотин и комиссар поднялись на палубу, караульный военмор отрапортовал, что в кочегарке, за грудой угля, обнаружена женщина с двумя детьми.

— Какая женщина? — спросил комиссар.

— Непонятно какая… Вымазалась, как черт, а так как будто дамочка по форме и в теле.

— Веди! — коротко приказал комиссар.

Спустя минуту на палубе появилась дородная женщина. Лицо ее, измазанное углем, было в грязных подтеках от слез. Глаза блуждали. За платье женщины держались двое всхлипывающих ребятишек, лет пяти-шести. На голове у женщины боком сидела пышная шляпа с измятыми и тоже запорошенными углем цветами.

— Вы кто, значит, будете, дамочка? — осторожно спросил комиссар, разглядывая эту непонятную фигуру. Дама вдруг подогнула ноги и рухнула на колени.

— Господа… товарищи, — сказала она трагическим голосом, — расстреляйте меня, но пощадите моих детей.

— Да кто вы? — вторично спросил комиссар, с испугом отшатываясь от рук женщины.

— Я… я жена генерала Бичерахова… Умоляю, пощадите детей.

Махотин и комиссар переглянулись. Комиссар вполголоса сказал:

— Когда везет, так везет, — и глазами показал Махотину на женщину, уткнувшуюся лицом в доски палубы.

— Мадам, встаньте, — окликнул женщину Махотин, и так как она оставалась неподвижной, он приподнял ее под локоть. Она поползла за его движением безвольно, как набитый отрубями мешок. Махотин усмехнулся.

— Мадам, мы не стреляем ни женщин, ни детей. Это не в наших правилах. Вы можете быть спокойны.

Он замолчал, не зная, что еще сказать перепуганной генеральше, и вдруг взглянув еще раз на ее замурзанное лицо, засмеялся.

— Дайте мадам горячей воды и мыла, умойте ее и детей и отвезите на «Макарова», — приказал он караульному и повернулся к трапу.

Катер, разрезая мутную волжскую воду, шел к городу. Махотин и комиссар сидели молча и курили. Внезапно комиссар поднял голову и посмотрел в лицо командира.

— Ты что такой грустный, командир? — спросил он заботливо. — Такую победу, можно сказать, учинили, а ты как будто папашу схоронил?

Махотин бросил окурок козьей ножки в шипящую за бортом пену и не сразу ответил. Глаза его были мечтательно устремлены вдаль.

— Разве это победа? — выговорил он наконец, усмехаясь. — Рано мы, комиссар, их взяли. Ты слыхал — они только сегодня должны были продовольствие грузить. Вот бы нам завтра утром их и захватить в полном грузу.

Он опять помолчал, сладко щуря глаза, как бы всматриваясь во что-то очень приятное взору, и закончил тихо:

— Понимаешь, комиссар, вобла хорошая вещь, а булка с салом — куда лучше, особенно когда сало поджарено и хрустит. Вот если б мы взяли их с салом, тогда это была бы настоящая победа. А так — это обыкновенная операция.

И Махотин сплюнул в воду с таким видом, как будто он много лет командовал большим флотом и насчитывал в своем послужном списке десятки громких побед.

1938 г.