Хрущев принял решение во имя «демократического централизма» познакомить первичные партийные организации с текстом его доклада на закрытом заседании — это облегчило распространение информации о существовании доклада и общем его смысле; другое решение Хрущева — во имя «пролетарского интернационализма» — познакомить «братские партии» с текстом доклада, позволило этому тексту оказаться на Западе.

Уже после распространения доклада Хрущева на Западе множество людей старалось присвоить себе пальму первенства в получении текста доклада. Так, например, генерал Рейнхард Гелен, шеф знаменитой западногерманской разведки, писал в своих воспоминаниях: «Насколько мне известно, наша разведка первой добыла полный текст секретного доклада Хрущева, с которым он выступил 25 февраля 1956 года на двадцатом съезде партии: в этом докладе говорилось о новой политике СССР по отношению к своим сателлитам и к иностранным государствам. По мысли Хрущева, мирное сосуществование, о котором шла речь, должно способствовать прежде всего возникновению разрядки международной напряженности между странами восточного блока и Западом — столкновение этих двух сторон продолжалось годы и годы». Все эти сведения не только ни на чем не основываются и противоречат тому, что было известно тогда, но и к тому же включают грубейшую ошибку: ас западногерманской разведки попросту спутал секретный доклад Хрущева о «культе личности и его последствиях» с другим его докладом, перед всеми участниками съезда — текст его был напечатан тиражом в несколько миллионов экземпляров накануне выступления Хрущева и вскоре поступил в свободную продажу.

После того как Госдепартамент печатает доклад, стало более или менее ясно, что этот документ достиг Вашингтона через Варшаву. Ныне это могут подтвердить два мемуариста — американский посол в СССР Чарльз Болэн и сам Никита Хрущев. Первый из них пишет: «В конце мая я получил из Вашингтона текст этого доклада, который попал в руки американской разведки в Варшаве». Хрущев же дает некоторые уточнения: «Вот так польская компартия получила один экземпляр доклада. Во время работы двадцатого съезда генеральный секретарь польской компартии товарищ Берут умер. После его смерти началась неразбериха, и наш документ попал в руки некоторых польских товарищей, враждебно настроенных по отношению к Советскому Союзу. Они использовали его для собственных нужд и размножили его. Мне говорили, что один такой экземпляр был продан за крайне низкую цену».

Но и эти воспоминания Хрущева, как всегда, приходится уточнять. Двадцатый съезд завершил работу 25 февраля, и Берут, глава польской делегации, некоторое время оставался в Москве, где и умер 12 марта. Он был погребен 16 марта в Варшаве, в присутствии Хрущева и нескольких других крупных деятелей международного коммунистического движения, которые присутствовали на двадцатом съезде — Чжу Де, Новотный, Жак Дюкло и т. д. Светозар Вукманович-Темпо, представитель Югославии на этих похоронах, рассказывает в своих Воспоминаниях, что Хрущев громко спросил его — в присутствии Чжу Де, Новотного и Дюкло, — прочитал ли он уже доклад на закрытом заседании; Вукманович-Темпо ответил утвердительно, и вскоре между ним и Хрущевым завязалась оживленная полемика.

Кто распространил этот доклад внутри польской компартии? Хрущев подозревал Романа Замбровского, члена политбюро и секретариата центрального комитета. В своих Воспоминаниях Хрущев не скрывает своего отрицательного отношения к этому польскому деятелю: он ничего не говорит о нем в первом томе, три раза цитирует его во втором, и каждый раз в крайне отрицательном смысле. Он также сообщает, что Замбровский содействовал проникновению евреев в иерархию польской компартии; впоследствии все отношения Хрущева с Замбровским сохраняют ту же дистанцию, поскольку Замбровский был единственным из польской партийной верхушки, который не проводил свой отпуск в Крыму, бок о бок с советским партийным руководством. Наконец, Хрущев утверждает, что Замбровский недоброжелательно относился к Москве (то есть к Хрущеву), и советский вождь неоднократно просил Берута сместить Замбровского и заменить его «товарищем польской национальности». Берут не только этого не сделал, но даже известил об этом Замбровского.

В своих Воспоминаниях Хрущев не вспоминает о своем поведении по отношению к Замбровскому во время «неразберихи», вызванной смертью Берута. Большинство членов политбюро польской компартии намеревалось выбрать Замбровского на самый высокий партийный пост; Хрущев наложил на это решение вето (есть некоторые сведения, из которых следует, что Хрущев даже оставался в Варшаве после похорон Берута для того, чтобы присутствовать на пленарном заседании центрального комитета польской компартии, на котором должны были состояться выборы генсека). Высший довод Хрущева сводился к тому, что генсек польской компартии не должен иметь фамилию типа «Абрамович». Хрущеву удалось навязать свою волю: Замбровский не только не был избран первым секретарем, но был вынужден выйти из состава руководства партии в июле 1963 года, — то есть тогда, когда Хрущев еще царствовал в Кремле.

Таким образом, все копии были сделаны с единственного экземпляра доклада, представленного центральному комитету польской компартии. Далее размножить документ не представляло никакой трудности. Доклад Хрущева на закрытом заседании явился одной из первых акций Самиздата в послесталинское время. В конце марта 1956 года доклад становится известным многочисленным кругам польских чиновников и партийных активистов, вокруг него разгорается полемика. Вскоре этот документ начинают продавать на черном рынке. Один американский покупатель смог приобрести его за сумму, не превышавшую триста долларов. По всей вероятности, никогда еще документ такой беспредельной исторической важности не был куплен за столь низкую цену! Это обстоятельство вызвало возмущение Хрущева, как свидетельствуют об этом его Воспоминания.

Что же собирались делать с этим докладом американцы после того, как он попал к ним в руки? Они начинают раздумывать об уместности его публикации. Именно в таком духе Болэн пишет 2 июня из Москвы: «Я прихожу к следующему выводу: если основная цель публикации заключается в том, чтобы поставить советских руководителей в неприятное положение, то я скорее склоняюсь к тому, чтобы этот текст не печатался». Но его совет не был услышан. Этот доклад на закрытом заседании становится делом двух братьев: Аллена Даллеса, «шефа» ЦРУ, которое раздобыло его, и Джона Форстера Даллеса, шефа Государственного Департамента, который должен был опубликовать его.

4 июня Государственный Департамент печатает доклад Хрущева, который в тот же самый день полностью воспроизведен на страницах газеты «Нью-Йорк Таймс» и затем «Монд» — 6 июня. После этой публикации возникают два существенных вопроса:

1. Является ли этот документ подлинным?

2, Целиком ли он попал за границу?

Если на первый вопрос ответ давался более или менее утвердительный, то относительно второго возникали некоторые сомнения.

В коммунистическом мире, как и в мире ему противостоящем, история фальшивок не нова: она начинается после революции 1917 года и продолжается до конца пятидесятых годов: еще при жизни Сталина появились такие книги, как «Дневник Литвинова» или «Мой дядя Иосиф» Буду Сванидзе, некой выдуманной личности, которую выдавали за племянника Сталина. Но всякий раз эти фальшивки были разоблачены компетентными историками. В случае же с докладом Хрущева на закрытом заседании ни один специалист по коммунистическому движению не подверг сомнению подлинность этого доклада! Кстати, совсем иначе обстояло с первым томом Воспоминаний самого Хрущева: журналист Виктор Зорза заподозрил американцев в том, что они сфабриковали эту книгу, тогда как Леонард Шапиро и Тибор Самюэли скорее склонялись к тому, что этот том сфабрикован КГБ.

Советские руководители и западные коммунисты, разумеется, не могли встать на позицию невозмутимых историков. Хрущев дает некоторые объяснения по этому поводу в своих Воспоминаниях: «Вот таким образом, через Польшу, доклад в конце концов был опубликован. Но мы не стали подтверждать его подлинность. Я помню, что на вопрос журналистов: „Что вы можете сказать по поводу доклада, который вам приписывают?“, у меня вошло в привычку отвечать, что я об этом ничего не знаю и что они должны обратиться к Аллену Даллесу, то есть к американской разведке». Но в беседах с Болэном советские руководители были менее категоричны. 14 июня — то есть десять дней спустя после публикации доклада — американский посол обратился с рядом вопросов к Молотову и Маленкову: «Они отвечали, улыбаясь, что тот вариант доклада, который имел хождение за границей, был неточен». На следующий день Болэн обратился с тем же самым вопросом к Хрущеву, тот заявил, что «… те переводы, которые напечатаны за границей, не соответствуют действительности», и добавил, что он еще не читал перевод, опубликованный Государственным Департаментом, поскольку «потребовалась большая переводная работа на русский язык», а затем сменил тему разговора.

Советская позиция была достаточно характерной: на страницах советских газет не развязывалась «кампания против буржуазной фальсификации». Более того: советское руководство разрешило употребление некоей формулировки, которая скорее подтверждала подлинность этого документа (то есть доклада): действительно, 27 июня газета «Правда» опубликовала статью Юджина Дэнниса, генсека американской компартии, о значении двадцатого съезда; в этой статье упоминалось о «распространении Государственным Департаментом перевода особого доклада Хрущева». Редакция «Правды» сделала сноску к этой фразе в довольно нейтральном духе: «Автор имеет в виду материал, опубликованный в прессе Государственным Департаментом и получивший название доклада Хрущева на двадцатом съезде коммунистической партии Советского Союза».

В конце 1956 года в СССР было даже официально подтверждено существование доклада Хрущева на закрытом заседании. В отчетных материалах двадцатого съезда, изданных отдельной книгой, говорилось: «Съезд заслушал на закрытом заседании доклад первого секретаря центрального комитета коммунистической партии Советского Союза товарища Хрущева „О культе личности и его последствиях“ и принял по этому поводу резолюцию». Эта резолюция была краткой, но достаточно красноречивой. В ней предлагалось принять «соответствующие меры» для полного уничтожения «культа личности» и ликвидации его последствий в плане партийной, государственной и идеологической деятельности… Нередко случалось, что в частной беседе советские руководители признавали существование этого доклада и его подлинность — так было, например, с Микояном, который в беседе с Луисом Фишером заявил, что считает публикацию этого доклада «преждевременной».

Если согласиться, что текст опубликованного доклада был подлинным, то, с другой стороны, был ли он опубликован полностью? Можно отметить несколько пропусков в переводе, который был напечатан 4 июня, по сравнению с текстом, представленным на двадцатом съезде партии и на партийных собраниях. В нем отсутствует, например, отрывок, в котором рассказывается о маниакальной страсти Сталина к прогулкам среди статуй с собственным изображением. А ведь эта поразительная деталь фигурировала и в тексте самого доклада, и в депеше агентства Рейтер от 17 марта. Нет и отрывка, в котором шла речь о том, как Сталин приступил к ликвидации Вознесенского. Когда Эугенио Реале отправился в Югославию, в конце марта 1956 года, он был принят Эдуардом Карделжем; во время этой встречи Карделж вынул из ящика письменного стола экземпляр доклада на закрытом заседании, на русском языке, и перевел Реале два эпизода, один из которых имел отношение к ликвидации Вознесенского. Трудно вообразить, что эти два эпизода были выбраны для того, чтобы усилить всю существенную важность этого явления — «феномен Сталина» — поскольку эти эпизоды почти незначительны по сравнению с другими, которые цитировались в докладе. Проще выдвинуть, не особенно рискуя впасть в серьезное заблуждение, следующую гипотезу, чтобы объяснить исчезновение одного из эпизодов: эти детали, сохранившиеся в тексте, который получил распространение за границей, были упразднены в тексте доклада, предназначавшемся для стран социалистического блока. Советские руководители хотели внушить, что отрывочные переводы доклада, появившиеся на Западе, не соответствуют оригиналу, искажены, а может быть, вообще попросту сфабрикованы. Другая деталь также отсутствует в тексте, оказавшемся за границей: Хрущев, полный ярости, рассказывает участникам съезда, как во время кремлевских обедов Сталин обращался с ним, Хрущевым, как с украинским мужиком, приказывал ему танцевать знаменитый гопак, что тот должен был исполнить. Исчезновение этой детали объясняется совершенно очевидным соображением личного престижа.