Если бы руководство Кремля действительно хотело развивать то политическое направление, которое было указано в докладе, оно должно было бы начать тройное сражение:
1. Прежде всего обнародовать всю правду или, во всяком случае, ее значительную часть о сталинском режиме, длившемся около тридцати лет: за докладом на закрытом заседании должны были быть напечатаны и различные документы, и свидетельства о тех временах, и аналитические работы. Этого, как мы знаем, не случилось: после двадцатого съезда этот доклад не был напечатан, даже частично. В статьях и книгах, появляющихся в СССР, мы не находим малейшего упоминания о нем. В 1959 году на Западе вышло поддельное издание доклада, на русском языке, под маркой Госполитиздата, с указанием тиража — миллион экземпляров. Эта восьмидесятистраничная брошюра была напечатана в Западной Германии, и ее издатель — НТС (русское антикоммунистическое движение в изгнании, Народно-Трудовой Союз) — воспользовался тем же методом, каким пользовались сами большевики до 1917 года, когда они провозили в Россию революционную литературу под обложками вполне благопристойных книг.
2. Наказать виновников и соучастников сталинских преступлений среди партийного руководства (но где провести необходимую демаркационную линию? Не пришлось бы ли тогда начать с самого политбюро?) или, по крайней мере, среди карательных органов, в системе концентрационных лагерей и правосудия. И здесь ничего не было сделано, как свидетельствует об этом Солженицын.
3. Реабилитировать жертвы сталинского террора, оповестить всю страну о их невиновности, возместить им моральные и материальные убытки соответствующим образом. Если эти люди погибли в лагере или тюрьме, — реабилитировать их посмертно и предоставить их семьям денежные компенсации.
Лишь относительно третьего пункта — наименее опасного из трех — кремлевское коллективное руководство решает принять некоторые меры. Так, в 1957 году — незадолго до исключения «антипартийной группы» (Молотов — Каганович — Маленков) — на расширенном заседании президиума центрального комитета обсуждался вопрос о реабилитации военного начальства Красной армии, расстрелянного в 1937 году — Тухачевский, Якир, Уборевич и др., о которых Хрущев ни словом не обмолвился в своем докладе. Но все эти реабилитации осуществлялись с чрезвычайной осторожностью: в какой-нибудь статье, появлявшейся в советском журнале или газете, говорилось, что такой-то руководитель большевистской партии стал жертвой «культа личности» (как будто убивал культ, а не карательные органы!). Иногда уже реабилитированному деятелю партии или государства посвящалась биографическая заметка в дополнительном 51 томе Большой советской энциклопедии. В большинстве случаев реабилитация сводилась к своего рода формуляру: в него вписывалось имя жертвы, и формуляр отсылался семье погибшего.
С такой же великой осторожностью власти действовали по отношению к Сталину. Вскоре произошедшая чистка среди историков прекрасно показала предел этой десталинизации. Историк Е. Н. Бурджалов, заместитель главного редактора журнала «Вопросы истории» напечатал статью «Тактика большевиков в марте и апреле 1917 года» (май 1956), где подчеркнул неустойчивую позицию Сталина, который в это время не был стопроцентным и безусловным ленинцем. В марте 1957 года по указу центрального комитета партии Бурджалов был снят с поста заместителя редактора и его статья подверглась строгой критике. В то же время Панкратова, главный редактор журнала «Вопросы истории», которая вместе с Микояном была единственным оратором на открытом заседании двадцатого съезда, критикующим Сталина, отделалась лишь общественным порицанием. Таким образом, не только в политике, но и в исторических работах обличение «культа личности» сводилось к минимуму.
Двадцать первый съезд, состоявшийся в 1959 году, хоть и названный «чрезвычайным», вопреки всеобщему ожиданию, не прибавил ничего нового к борьбе с «культом личности». Тем не менее, три месяца спустя после съезда Хрущев в первый раз публично, на третьем съезде советских писателей, признал существование доклада на закрытом заседании: «Разве кто-то нас заставлял представлять доклад о культе личности и его последствиях на двадцатом съезде и оповещать о всех недостатках, с ним связанных? Никто…»
В противоположность предыдущему съезду, двадцать второй должен был многих удивить, в том числе и тогда еще никому не известного Александра Солженицына: «После бесцветного XXI съезда, втуне и безмолвии оставившего все славные начинания XX-го, никак было не предвидеть ту внезапную заливистую яростную атаку на Сталина, которую назначит Хрущев XXII съезду! И объяснить ее мы, неосведомленные, никак не могли! Однако она была, и не тайная, как на XX съезде, а открытая! Давно я не помнил такого интересного чтения, как речи на XXII съезде».
Разумеется, в и этот раз Хрущев следовал отнюдь не за внезапным движением своей совести, когда повел вторую атаку на Сталина, закончившуюся тем, что труп тирана был вынесен из мавзолея. Нет, та борьба, которую Хрущев вел против мертвого Сталина, была лишь отражением и составной частью всей его борьбы против сталинистов, оставшихся в живых, которые, возможно, становились для него все более угрожающими. Почти все докладчики, выступавшие на двадцатом съезде с критикой Сталина, в то же время обличают «антипартийную группу», обвиняя того или иного ее участника в превышении власти или соучастии в сталинских преступлениях. «Внутренние сталинисты» были не единственной мишенью, в которую целился Хрущев. Возобновляя свои нападки на Сталина, Хрущев одновременно метил и во «внешних сталинистов», в албанских и китайских коммунистов; конфликт компартии СССР с ними становился уже публичным. В Тиране открыто, в Пекине более завуалированно начинали осуждать действия Хрущева на двадцатом съезде и его разоблачение «культа личности».
Новое наступление Хрущева на Сталина на этот раз пошло гораздо дальше, чем первое. Прежде всего разоблачение сталинских преступлений было открытым и не было предназначено лишь для внутреннего пользования партийных активистов: о нем писала вся советская печать, и все советское население узнало о нем. С другой стороны, на этот раз Хрущев был не единственным обвинителем (как в 1956 году): более двадцати человек, среди партийных руководителей, выступали с обличительными речами, каждый заранее был облечен особой ролью: каждый из них говорил о том или ином сталинском преступлении и при этом подробно останавливался на соучастии Молотова, Кагановича, Маленкова, на действии всей «антипартийной группы», в которую иногда включали также и Ворошилова. И, наконец, окончание двадцать второго съезда подвело к тому, к чему двадцатый съезд не привел: стало возможным продолжить разоблачение «культа личности» в литературных и научных произведениях. Эта официальная и открытая атака на Сталина вызвала у некоторых писателей мужество открыто предложить советским издательствам рукописи, в которых шла речь о человеческих судьбах в сталинский период (точнее говоря, о всей советской системе, но тогда об этом еще не говорилось). И в ноябре 1961 года никому не известный писатель представил редакции «Нового мира» рукопись, озаглавленную: «Один день Ивана Денисовича». Этого писателя звали Солженицыным.
И все же в этом новом наступлении на Сталина, более обширном и разнообразном, чем первое, существенно отсутствовала одна важная деталь: в нем не содержалось ни малейшего намека, даже самого отдаленного, на существование доклада на закрытом заседании 1956 года. Даже когда докладчики, выступавшие с речами против Сталина, говорили о том, о чем было сказано в докладе на закрытом заседании, — например, роль Сталина во Второй мировой войне, реабилитация того или иного деятеля коммунистического движения, ставшего сталинской жертвой, как, например, Постышев, — даже и тогда не было никаких ссылок на доклад Хрущева. Публикация этого доклада на Западе в 1956 году произвела впечатление разорвавшейся бомбы, осколки которой серьезно задели всю социалистическую систему. Вот поэтому, вероятно, советские руководители, и сам Хрущев, пришли к выводу, что было необходимо предельно сократить радиус действия «бомбы»; и для этого, прежде всего, следовало не говорить об этом докладе на закрытом заседании, тем более не публиковать его, даже частично: малейший напечатанный отрывок подтвердил бы подлинность всего доклада.
Двадцать второй съезд закончил свою работу 31 октября 1961 года. Вскоре многочисленные писатели принялись за исследование разных аспектов «культа личности», писание биографий той или иной жертвы Сталина. Историк, член компартии Рой Медведев стал собирать устные и письменные свидетельства, которые ему позволили написать книгу «Перед судом истории» — о сталинизме и Сталине. Этот труд получил хождение в Самиздате, никогда не был официально издан в СССР, но уже после падения Хрущева опубликован на Западе. Другой историк, также член партии, Александр Некрич проанализировал сталинскую позицию в начале советско-германской войны, начавшейся 22 июня 1941 года. Его книга была напечатана вскоре после падения Хрущева; через некоторое время она была изъята из продажи и библиотек, весь тираж был отправлен под нож. Другие писатели, более удачливые или более осторожные, смогли напечатать ряд книг, посвященных наиболее известным жертвам Сталина. Так, Л. Никулин напечатал книгу о Тухачевском (1964), Г. А. Марьягин — о Постышеве (1965), Н. Кондратов — о маршале Блюхере (1965). Во всех этих книгах ни разу не упоминается доклад на закрытом заседании. По всей вероятности, все ссылки на него в советской печати были запрещены.