Гай смотрел на газетную полосу и ничего не мог понять. Какая еще текила?

«Отрава, которая выльется из горлышка бутылки» — набрано крупным шрифтом и чуть помельче, строчкой ниже, добавлено: «Если вы купите текилу под маркой Гарнье». «Червивая гадость: выпивка вместе с закуской». «Гая Гарнье, кажется, потянуло на соленое».

Газета «Вестник гурмана» брызгала слюной. Гай сначала не поверил, что все это в его адрес. Но почему? С какой стати уважаемое издание ополчилось на него? Он никогда не работал с текилой! Французские вина — вот его бизнес!

Гай расхаживал по своему парижскому кабинету, засунув руки в карманы. Он вернулся сюда из Калифорнии, собираясь сосредоточиться на новом урожае в ожидании, когда наконец закончится срок его изгнания из Сакраменто. Может быть, он сорок раз наплевал бы на их с Рамоной договор и явился снова выяснять отношения, но друг Уильям, дока в сердечных делах, посоветовал:

— Терпение, мой друг, иногда бывает самым победоносным оружием.

Он остановился перед окном, выходившим на узкую парижскую улочку. Мамаши вели детей из школы. Самые маленькие в мире ученики, улыбнулся Гай. Патрик тоже был таким, совсем недавно. Рамона возила его в школу и обратно, потом, когда он увлекся бейсболом, на тренировки. Тогда она была занята по горло и у них не возникало проблем. Ни днем, ни ночью.

— Папа!

Сын кидался к нему, Гай подхватывал его, сажал к себе на плечи, и они отправлялись в сад. Как все они были счастливы тогда! Так счастливы, что сами не замечали. У Гая сжалось сердце.

Рамона в ту пору увлекалась цветами, они росли везде — высокие и низкие, красные, белые, желтые. Перед глазами Гая возникла лужайка из прошлого. А потом кто-то словно стер эту картину, и он снова увидел пейзаж печали — желтые осколки столовой посуды, которые вылетели из окна. Во время ссоры.

Нет, сказал себе Гай, надо стереть в памяти эту картину, она не должна стать символом их нынешней жизни.

Он заставил себя представить Патрика, точную копию Рамоны и его самого. Да-да, так бывает у любящих друг друга родителей, мальчик похож и на отца, и на мать — на кого больше зависит от его настроения. Все знают, что супруги, долго прожившие вместе, становятся похожими, они копируют мимику, жесты друг друга. Потому-то и дети похожи сразу на обоих. Патрик недавно звонил с Сейшельских островов, спрашивал, как мать. А что мог сказать Гай? Поэтому он просто отшутился:

— Патрик, там пока не ждут возвращения корабля из дальнего плавания.

Гаю представилась круглая мордашка пятилетнего сына в очках.

— Я профессор, как Элен. — Патрик надувал щеки, пытаясь походить на круглолицую сестру отца. Тогда еще Элен не была врагом. Она обожала племянника.

Потом детская близорукость прошла, и теперь Патрик надевает очки, но специальные, когда ныряет или гоняет на мотоцикле. То есть очки уже знак не болезни, а крепкого здоровья.

Рамона на фоне нынешнего Патрика кажется такой же маленькой, как на фоне своего МЭКа. Она много раз порывалась прокатиться на грузовике, но Гай боялся за жену, и свой страх скрывал за насмешками.

Обижалась ли она? Он не задумывался. Главным для него было удержать ее.

— Ты хочешь изобразить, что тебе сто лет?

— Но он вечный, мой «Эй-Си», — спорила она.

— Столетняя старушка тоже чтит себя вечной. Его время ушло, Рамона. Он годится только под пресс.

Так он однажды сказал ей. До сих пор он помнит ее взгляд и слышит напряженное, даже звенящее молчание. Рамона редко спорила с ним, но иногда смотрела вот так, после чего ему совсем не хотелось вовсе открывать рот.

— Ну хорошо, хорошо. Он стоит в Вакавилле и пускай себе стоит. И гниет.

— Он не сгниет, Гай. — Ее голос был низким и глуховатым. — Я научу Патрика водить его. Вот увидишь.

Надо отдать должное, научила. Но Патрик оказался «малышом с жабрами», он готов был не вылезать из воды часами. Потом сын пристрастился к подводной охоте.

Рамона. Мексика. Текила…

Рамона? Мексика? Текила?

Гай попятился от окна, не в силах переварить пришедшую в голову мысль. Да как он не подумал об этом раньше?!

Он почувствовал, как от прилива крови в ушах зашумело.

Она когда-то говорила о… текиле. Давно, когда был еще жив ее любимый Фрэнк. Она даже упрекнула его, Гая, в недальновидности. И Фрэнк дудел в ту же дуду.

А что, если Рамона решила сама заняться текилой? Не сказав ему ничего?

Но она ничего не смыслит в напитках, как всякая женщина! — раздраженно подумал Гай. Ну и что, если она и работала в отделе вин журнала для домохозяек? Это он ее заставил пойти туда работать, чтобы тонко рекламировать напитки, которыми занимается он.

Гай уперся лбом в стекло. У Рамоны есть ходы в этот поганый листок, «Вестник гурмана», который вылил на него ушат помоев. И, если она решила ему отомстить, хотя он сам не понимает за что… Но тогда, в запале ссоры, разве она не кричала ему, что будет мстить? Всему миру, мужчинам, которые не дали ей пойти своим путем… И ему заодно?

Конечно, то был нервный срыв, но в такие минуты разве не выкрикивает человек правду, засевшую в подкорке, которая копится, мучает, а потом вырывается наружу?

Гай потер левую сторону груди, там, где сердце. Уильям, правда, объяснил, что угрозы, которые человек выкрикивает в такие мгновения, никогда не исполняются. Просто в крике он расстается с тем, что мучает его.

Но другого-то объяснения нет? Скорее всего Рамона сама решила взяться за дело и отрезать ему путь к текиле. Она вообще считает мужчин завистниками. Это из зависти к женскому изощренному уму они не принимают их в свое сообщество, оставляя им кухню и спальню, как-то сказала Рамона. И привела пример: разве у твоей сестры не изощренный ум?

Гай вздохнул. Своими куриными мозгами женщины не могут просчитать ситуацию даже на два шага вперед. Если Рамона провернула все это, то она не понимает до конца, что перекрывает ему рынок не текилы, а вообще весь рынок.

Она сделала это сознательно? Может быть, решила расправиться с ним? Кто-то за ней стоит? А он, как самый настоящий дурак, послушался Уильяма и оставил жену наедине с самой собой на целые полгода?

Холодок прошелся по спине Гая. Полгода. Полжизни для женщины, которая никогда не жила одна. Не жила самостоятельно. Он идиот.

Гай расстегнул воротник рубашки в сине-белую полоску. Крупные капли пота выступили на лбу. С некоторых пор он перестал себя узнавать — слишком быстро устает, его бросает в жар. Будь я женщиной, насмешливо подумал Гай, то решил бы, что у меня начался климакс.

А… если Рамона узнала о Стэйси? Ведь бизнес — мое весьма уязвимое место. Но… если она захотела бы свалить мой бизнес, тем самым она свалила бы и себя? Стоп, а может, она рассчитывает подняться на текиле?

«Месть способна застилать глаза», вспомнил Гай слова Уильяма, и ему стало нехорошо. Он провел рукой по лицу, словно на него осела паутина, как бывает в густом лесу, когда пробираешься сквозь заросли кустов в солнечный день глубокой осени. Но тут же на ум пришла спасительная фраза, которую произнес все тот же Уильям: «Не думаю, что твоя разумная и любящая тебя Рамона пойдет по такому пути».

Могла ли жена узнать о Стэйси? — снова спросил себя Гай. Сердце защемило, и он вдруг подумал, а что, если сама Стэйси разыскала Рамону и сказала? Но зачем? Он с ней расплатился сполна. Он отправил в Лондон партию весьма неплохого вина, оно поддержит бизнес Стэйси в самом начале.

Гай уперся руками в стол. Ему стало трудно дышать, он хватал ртом воздух. Идиот. Какой идиот! Вместо того чтобы разобраться в отношениях с женой, с женщиной, кроме которой никого и никогда не любил по-настоящему, он купился на легкое удовлетворение плоти — спал с той, которая похожа на жену!

Позвонить Стэйси? Ну конечно, давай звони! — насмешливо подзуживал себя Гай.

Телефонный звонок ударил по нервам, он дернулся, выпрямился и схватил трубку.

— Уильям! — воскликнул он. — Это ты!

— Да, это я. Здравствуй. Объясни мне, чему ты обязан своей преждевременной славе?

— Ты тоже читал газету?

— Мне присылают ее из Штатов. Ты ведь знаешь, я гурман по части напитков. Так что все это значит, Гай?

— Если бы я знал, — со стоном выдохнул он. — Я никогда не занимался текилой!

— Но… как пишут, она вот-вот появится на прилавках. Ее угрожают изъять из продажи тотчас. Как подделку. Похоже, тот, кто стоит за этим, знает гораздо больше тебя.

— Еще бы. Если он сам все это сотворил, как тут не знать. Я потому и не хотел заниматься текилой, что слишком много подделок. Агава растет медленно. Сырья не хватает.

— Я читал, что в провинциях Халиско и Наярит заложили множество новых плантаций, — заметил Уильям.

— Да, но пройдет лет десять, пока агава дозреет. А то, из чего ее гонят сейчас, — большей частью мусор. Вкладываться в нее дорого — уже сейчас цены на голубую агаву подскочили в двадцать раз. Ее крадут с полей. На одной охране разоришься. Я все это объяснял Рамоне, когда она предлагала войти в этот бизнес, но, видимо…

— Стоп! — прервал его Уильям. — Ты, похоже, совсем плох. Неужели ты думаешь, что это дело рук Рамоны?

— Послушай, но…

— Я всегда поражался тупости мужчин. Похоже, когда они в возбуждении, у них отказывает какая-то часть мозга. Причем в возбуждении любого свойства, — заметил Уильям с ехидцей. — Нет, друг мой, ищи получше, откуда дует ветер. Напротив, я полагаю, когда Рамона прочтет это, она сократит срок твоей ссылки. Помнишь, я говорил тебе, женщине нужно сильное потрясение, когда на нее наваливается кризис в середине жизни?

— Вот и накаркал! — злобно бросил Гай.

— Накаркать, как ты выражаешься, можно только то, что тебя и без того ждет. Карканье приближает печальное событие, не более того.

— Но если ты, умник, считаешь, что это не Рамона, тогда кто?

— Спроси себя, кто больше всех на свете тебя не любит? Я могу сказать тебе одно: убивают физически или морально только из-за денег. Поэтому ищи того, кто заработает, причем крупно, если твой бизнес станет покойником. Ищи за этим чье-то жестокое сердце и очень изощренный ум.