Медленно возвращаясь к жизни, она чувствовала, как чьи-то нежные, ласковые пальцы откидывают с ее лица спутанные пряди. Приподнявшись на локте, Палмер смотрел на нее сверху вниз. И от этого взгляда, в котором смешались непостижимым образом нежность и отвращение, ей сделалось жутко. Так жутко, что она закрыла глаза. Но вот, склонившись, он прильнул губами к ее лбу.
— Спи, девочка. До утра еще далеко.
Нащупав его руку, Памела поднесла ее к губам — говорить она была не в состоянии. Сильные пальцы напряглись, но руки Палмер не отнял. Боясь открыть глаза, чтобы не встретить вновь взгляд, значения которого не понимала, Памела чувствовала, как из-под опущенных век катятся неудержимые слезы.
Нежно обняв ее и баюкая, словно дитя, Палмер молчал — и от этого молчания ей становилось еще больней. Так дальше продолжаться не может, решила она.
— Послушай, я должна кое о чем рассказать тебе…
— Ты ничего мне не должна, — холодно ответил Палмер, но холодность эта как-то не вязалась с нежным объятием.
И Памела заговорила. Сначала каждое слово давалось ей с величайшим трудом, но это быстро прошло. И вот она уже ощутила невероятное облегчение, словно после настоящей исповеди…
— Когда я вернулась в клинику, было уже поздно. Я не знаю даже, от чего умер мой сын. Не понимаю, зачем рассказываю тебе об этом, — Памела глотала слезы, — но чувствую, что должна, и не надо со мной спорить. Я ведь не оправдываюсь, просто… просто я отдала бы все, чтобы…
— Молчи. — Палмер зажал ей рот поцелуем, которого она так ждала и так боялась не дождаться. Оторвавшись от ее губ, он вдруг спросил: — А когда ты была беременна, кого хотела — мальчика или девочку?
Застигнутая врасплох подобной жестокостью, Памела в голос зарыдала. Обнимая ее, Палмер прошептал:
— Прости меня, маленькая… Я… Ты даже не знаешь, кто я такой.
Постепенно поцелуи, которыми он покрывал ее мокрые щеки, сделались жгучими и страстными, руки — требовательными, и, повинуясь их призыву, она вновь подалась ему навстречу.
Теперь все было иным — глубоко дыша, не отрывая взгляда от лица Палмера, ставшего вдруг бесконечно дорогим, Памела чувствовала, как сердце ее тает от нежности.
— Я люблю тебя, — шепнули сами собой губы.
Что ты сказала, дурочка? Ведь он теперь подумает, что тебе от него что-то нужно! Но разве не для того ты обо всем ему рассказала, чтобы отрезать себе все пути к счастью? Ты же не сможешь теперь смотреть ему в глаза! Теперь, когда он…
— Прости меня, маленькая, — вдруг услышала она.
Неужели у нее слуховые галлюцинации? В полном недоумении смотрела она на Палмера. Что это? У него на глаза навернулись слезы — или ей почудилось?
— Поспи, девочка, — медленно произнес он. — Тебе надо отдохнуть, а завтра…
Но конца фразы измученная Памела так и не услышала. Она уже спала, страдальчески сдвинув брови, слегка всхлипывая. А Палмер, глядя на ее лицо, во сне совсем детское, клял себя на чем свет стоит… Поняла ли она, что значил его бестактный вопрос? Видимо, нет — но он-то прекрасно все понял! Увидев ее впервые в номере отеля, он был чересчур озабочен состоянием Милли, чтобы что-либо анализировать, но уже тогда необыкновенное сходство Памелы с малышкой Ариэль потрясло его. Наутро, узнав ее имя, Палмер понял, что не ошибся…
Да, он готов был уничтожить эту потаскушку, смешать ее с грязью, разорвать в клочки — и знал, как это сделать. Одного он не учел: глядя на Памелу, он все время видел лицо своей приемной дочурки…
Познакомившись много лет назад с Кимберли, тогда еще фотомоделью, он влюбился в нее страстно, она ответила взаимностью, и вскоре они вступили в брак. Для фотомодели возраст Ким был критическим — ей стукнуло двадцать девять, но, наделенная незаурядными деловыми качествами, она не унывала. Хватка и опыт в модельном бизнесе в короткие сроки позволили Кимберли создать собственное агентство. Разумеется, не последнюю роль здесь сыграл и капитал Палмера. Казалось бы, чего еще желать?
Когда выяснилось, что Кимберли не сможет стать матерью, отчаянию ее не было границ. Палмер, узнав о вердикте медиков, далек был от того, чтобы рвать на себе волосы, однако видеть горе жены было для него невыносимо. Не внемля никаким увещеваниям, Ким начала прикладываться к бутылке и однажды, пьяная в дым, еле ворочая языком, призналась мужу, что виной всему не природа, а осложнения после третьего по счету аборта, на который она решилась когда-то во имя блестящей своей карьеры.
— Женись на другой, наплоди детишек, — плакала она навзрыд. — Только не связывайся со шлюхами с подиума вроде меня!
Тогда Палмеру удалось кое-как ее успокоить. Но недели через две, застав Кимберли в спальне почти в невменяемом состоянии, с большой куклой, которую она, рыдая, заворачивала в одеяльце, он понял, что настало время действовать. Узнав о согласии мужа взять на воспитание малыша, она вся так и засветилась. Они даже решили, что Ким будет симулировать беременность, — на всякий случай, чтобы потом доброхоты не открыли ребенку правды. Дело было за малым — за ребенком? Задача оказалась не из простых, но Палмер, видя сияющие глаза жены, настроен был весьма решительно. Отправив Ким на Мальдивы, он несколько месяцев потратил впустую, пытаясь отыскать дитя непременно мужского пола — это было их общим желанием, — брошенного родителями.
Кимберли непременно хотела, чтобы ребенок был светленьким, как и она сама… Но когда срок инсценированной беременности Ким уже близился к концу, Палмер понял, что готов на все.
Джоан Карвер, пожилая женщина-врач из крошечной клиники, была одной из немногих, кто отнесся с пониманием и одобрением к идее Палмера. Ее смущало лишь то, что активность проявляет будущий отец, но, узнав, что Ким «уже на девятом месяце», согласилась им помочь.
Она пообещала позвонить в любое время дня и ночи, и Палмер вызвал Ким — ждать сообщения из клиники они должны были вместе. Звонок раздался в четыре часа утра двадцать восьмого июня пять лет назад.
— Приезжайте, — голос миссис Карвер был необычайно сух, — и побыстрее.
Встретив их в приемном покое, Джоан Карвер столь же сухо сообщила, что в клинике есть оставленная девочка, что мать ее белая, хоть и не блондинка, вполне здоровая и очень юная, а остальное в руках Божьих.
Ким рвалась увидеть дитя — ее не особенно опечалило, что у нее «родилась» дочь, а не сын. Палмер же настоял, чтобы ему сообщили имя настоящей матери его приемной дочери, клятвенно заверив, что это останется тайной. Поддавшись на уговоры и обещание пожертвовать значительную сумму денег на благоустройство клиники, миссис Карвер с каменным лицом черкнула на клочке бумаги два слова и протянула Палмеру. Уже собираясь уходить, он замешкался в дверях.
— А бывает так, что бежавшая мать возвращается за ребенком?
— На моей памяти подобного не случалось, — ответила Джоан Карвер, не поднимая глаз от журнала, в котором что-то писала. — Этой к тому же всего семнадцать, так что сами понимаете… Но если даже и так, правды она не узнает. Я выполняю обещания.
Свое слово сдержал и Палмер — имя матери девочки не узнал никто, даже Кимберли, которой, впрочем, было не до того. Она самозабвенно нянчилась с малышкой — необыкновенно хорошенькой, но, увы, темноволосой. Ким надеялась, что на смену первым черным волосикам придут более светлые, однако этого не случилось. Палмер же не придавал таким, с его точки зрения, мелочам ровным счетом никакого значения. Его тревожило другое — то, чего сама Кимберли явно не замечала. Однако он прекрасно отдавал себе отчет в том, что жена упоенно играет в дочки-матери: наряжает трехмесячную Ариэль в кружева с бантиками, приглашает на дом известнейших фотографов Нью-Йорка, позируя перед объективами с девочкой на руках. А вечером, сдав дитя с рук на руки няне, отправляется спать, словно актриса, отыгравшая спектакль, и поднимается порой на следующий день около полудня.
Поначалу Палмер тешил себя надеждой, что все наладится, но шли месяцы, и надежды таяли как дым… Более того, Кимберли вдруг стали раздражать темные волосики девочки, ее необычайно светлые глазки, цвет которых упорно не желал меняться, хотя Ариэль уже исполнилось восемь месяцев. Приступы раздражения неизменно сменялись лихорадочной нежностью — Ким тискала девочку так, что та начинала плакать и Палмеру приходилось отнимать у жены ребенка. Хуже всего было то, что Кимберли вновь начала пить, совершенно забросив дела в агентстве, — теперь Палмер занимался еще и этим без чьей-либо помощи.
Много раз он пытался поговорить с женой, но та упорно отмалчивалась, замыкаясь в себе. Тогда Палмер обратился к психоаналитику.
— Чего вы хотите? — пожал плечами тот. — Сколько сделала абортов ваша жена? Впрочем, это неважно. Лишь сейчас она по-настоящему поняла, что натворила. Этот тепленький комочек для нее — живой укор. Глядя на девочку, она видит в ней своих нерожденных детей.
Голос психоаналитика звучал буднично, но у Палмера все похолодело внутри.
— Миссис Палмер очень сильная женщина, — продолжал он. — Поэтому она не признается вам в том, что страдает, предпочитая топить горе в стакане. Могло, конечно, быть и иначе, но такой уж у нее характер. Если бы вы посоветовались со мною заранее, подобный исход можно было бы предсказать… Но вы играли вслепую.
Во рту у Палмера мигом пересохло.
— Что же делать?
— Мой вам совет: не оставляйте жену с дочкой без присмотра, — ответствовал психоаналитик.
И оказался прав: не прошло недели, как Ким вдруг ни с того ни с сего стала трясти ребенка, выкрикивая нечленораздельные ругательства, а за секунду до того спокойно сидела на софе, держа девочку на коленях, и ничто не предвещало беды. Палмер вырвал у нее Ариэль и оттолкнул жену с такой силой, что та отлетела в угол гостиной, где тотчас забилась в истерике.
В ужасе глядя на Ким и прижимая девочку к груди, Палмер проклинал свою опрометчивость. В ту ночь он впервые лег в комнате малышки, отослав няню. Спал он дурно: ему мерещились всякие ужасы, то и дело слышались шаги Ким. Да и Ариэль постоянно всхлипывала…
Серьезного разговора у супругов не получилось ни в тот вечер, ни в последующие. А в один прекрасный день Кимберли просто исчезла, оставив все бумаги, необходимые для скорейшего развода. При них не было даже коротенькой записочки… Вскоре Палмер получил от нотариуса документ, удостоверяющий, что теперь он является единоличным владельцем модельного агентства «Гламур».
Он вертелся как белка в колесе, едва успевая изумляться тому, что почти не тоскует по Ким. Анализировать свои чувства у него не было ни желания, ни времени — вечера он безраздельно посвящал малышке. А та, увидев его в дверях, улыбалась, агукала и тянула к нему крошечные ручки. Палмер пребывал в отчаянии, понимая, что девочку невозможно сдать назад, в клинику, словно надоевшую игрушку — обратно в магазин…
В десять месяцев Ариэль, засыпая у него на коленях, пробормотала осмысленное «папа», и это решило все. Гладя дочурку по темноволосой головке, и глядя на нее, брошенную дважды, Палмер удивлялся, что не превратился в женоненавистника, хотя это было бы, наверное, оправданно. Но ведь на коленях у него сладко посапывала будущая женщина, притом явно очень красивая… В тот вечер Палмер твердо решил, что жены у него не будет больше никогда.
Разумеется, время от времени он встречался с женщинами, но свято соблюдал два незыблемых правила. Первое: сразу расставлять все точки над «i», дабы подруга на час не тешила себя иллюзиями. Второе: на сто один процент исключить у нее нежелательную беременность. Многих женщин, пытавшихся с помощью этого незамысловатого приема привязать к себе преуспевающего красавца, это повергало в уныние. И теперь, неотрывно глядя на спящую Памелу, Палмер сознавал, что впервые нарушил правило номер два.
Соблазн объяснить все внезапной вспышкой страсти представлялся весьма заманчивым, но Палмер понимал: дело не в этом. И шампанское тут было ни при чем. Какое-то наваждение, да и только…
Как похожа она на Ариэль! Такого сходства между матерью и дочерью он не мог даже вообразить. Ему сейчас казалось, что если их хотя бы раз увидят рядом, тайное тотчас станет явным. Мог ли он допустить такое? И Кимберли известно все… Случайно обнаруженная в кармане его пиджака записка с именем настоящей матери Ариэль выдала его тайну. Но жена, естественно, была нема как рыба…
С Ким он снова увиделся только два года спустя после развода. К тому времени ее лондонское агентство уже процветало. Очутившись лицом к лицу, ни он, ни она не ощутили ничего. Ровным счетом ничего. Кимберли лишь холодно поинтересовалась, здорова ли «его дочь»…
А подросшая малышка то и дело спрашивала, куда девалась мама. Сначала Палмер решил выдумать авиакатастрофу, но ведь девочке было всего три года! И он, отводя глаза, бормотал про то, что мама уехала далеко, но непременно вернется…
— А она красивая? — тормошила его Ариэль.
— Ты похожа на нее как две капли воды, — отвечал Палмер…
В гостиной отчаянно зазвонил телефон, и Палмер кинулся к аппарату, боясь, что резкий звук разбудит Памелу. Ким! Легка на помине…
Сквозь сон Памела услышала звонок, но блаженная истома во всем теле не давала проснуться окончательно. Она лишь повернулась на другой бок. И вдруг…
— Я запрещаю тебе это, Кимберли! К тому же она знает все!
Возбужденный голос Палмера мигом пробудил ее, и Памела рывком села в постели. Ни секунды не сомневаясь, что речь идет именно о ней, она прислушалась…
— Это тебе не все до конца известно! Но сейчас у меня нет ни времени, ни желания объясняться с тобой! Нет, сегодня вечером я занят. Она все знает, ты поняла? И кончим с этим.
Швырнув трубку, Палмер обернулся и увидел Памелу. Та стояла в дверях спальни, широко раскрытые глаза смотрели на него с ужасом, в лице не было ни кровинки. Стремительно шагнув навстречу, Палмер прижал ее к груди и почувствовал, что она дрожит.
— Ну-ну, маленькая, что ты! — зашептал он, подхватывая ее на руки и укладывая обратно в постель. — Ты испугалась?
— Ч-что происходит, Боб? — Аквамариновые глаза с мольбой взирали на него. — Ведь вы говорили обо мне, признайся! Это правда?
Солгать? Бесполезно. Да ты этого и не умеешь, Палмер.
— Правда, маленькая моя. — Огромная ладонь нежно гладила ее по волосам. — Но тебе ничто не угрожает.
— Чего она хочет? Она все еще любит тебя?
— Нет.
Услышав это короткое и спокойное «нет», Памела тотчас поверила. Но в чем тогда дело?
— И я не люблю ее. — Золотистые глаза Палмера задумчиво смотрели на нее. — Я люблю совсем другую женщину…
Он говорит о дочери, решила Памела, но, когда губы Палмера прижались к ее губам, а сильные руки стиснули в объятиях, поняла, что ошиблась. И снова, отдаваясь ему, она чувствовала себя счастливее всех женщин на свете. Даже если он сейчас лгал ей…
Лежа в его объятиях, она с трудом приходила в себя.
— Послушай, маленькая моя, — низкий голос Палмера околдовывал ее, завораживал, — можешь пообещать мне выполнить одну мою просьбу?
«Господи, да я готова пообещать тебе что угодно!» — хотелось закричать Памеле.
— Смотря что, — неожиданно услышала она словно со стороны свой голос.
— Упрямая моя девочка, пойми: сейчас ты должна меня послушаться. Обещай, что, если… что, когда Ким заговорит с тобой, ты остановишь ее. Просто скажешь: «Я все знаю».
— Но я ничего не знаю, не понимаю, и вообще…
Но Палмер уже целовал ее и, обвивая руками его шею, Памела подумала, что кое-что ей все же известно…
— Пора вставать, девочка…
Открыв глаза, Памела увидела Палмера. В знакомых выцветших джинсах и синей рубашке-поло он стоял у окна, сквозь которое лились лучи солнца, и с улыбкой смотрел на Памелу. Увидев его сейчас, при ярком свете, Памела залюбовалась им — в который уже раз! — и, мучительно застыдившись чего-то, отвернулась.
— Я бы помог тебе одеться, но боюсь, тогда мы всюду опоздаем. — Палмер присел на краешек постели и ласково погладил ее по обнаженному плечу. — Поторопись, ладно?
— Ладно. — Памела собрала в кулак всю волю, натянула простыню до подбородка и взглянула на него холодно и отчужденно. — Но кое-что ты должен твердо себе уяснить…
— О, да ты кремень! — изумленно поднял брови Палмер. — Не продолжай, я уже понял: тебе ничего от меня не нужно, ты поддалась порыву, и все такое прочее, так?
Как проницателен этот человек — и как циничен! А ты чего ожидала, детка?
— В общих чертах — да, — мрачно кивнула Памела. — И все-таки кое-что упустил из виду. Нынче ночью ты даже не поинтересовался…
— Ах, вот ты о чем! Согласен, я дал маху. — Палмер невесело усмехнулся. — Но есть масса способов решить эту проблему, если она вообще…
— Черта с два! — сквозь зубы процедила Памела, не сводя с него глаз. — Я никогда, слышишь, никогда не сделаю того, о чем ты думаешь! Но тебе не о чем беспокоиться, что бы ни случилось, я…
Палмер кончиком пальца коснулся ее носа, при этом он улыбался как ни в чем не бывало.
— Не забивай себе голову всякой всячиной — нынче у нас ответственный день. — Он нежно привлек ее к себе и чмокнул в макушку. — Ведь наше шоу продолжается, правда?
Памела отстранилась от него, простыня скользнула вниз, обнажив грудь. Но не на грудь смотрел сейчас Палмер. Взгляд серьезных глаз был устремлен на него с бесстрашной нежностью — именно это странное словосочетание пришло ему на ум.
— Да, шоу продолжается, — медленно проговорила она. — Я сделаю все, о чем ты попросишь. Потому что я… люблю тебя.
Молчи! — приказал себе Палмер, нежно касаясь ее щеки. Кажется, ему удалось обуздать свой отчаянный порыв. И он невозмутимо произнес:
— Ты помнишь, о чем я просил тебя? Ну, если вдруг Ким…
— Да. Скажу, что все знаю.
Чувствуя себя последним подонком, Палмер тихо произнес:
— Обещаю, что все объясню тебе. Но… позже. Ты веришь мне?
— Да, — кивнула она. — Но и ты обещай мне кое-что. Так, безделицу…
«Видит Бог, я готов пообещать тебе хоть луну с неба!» — хотелось воскликнуть Палмеру, но он лишь молча склонил голову.
— Я хочу выйти на подиум в черном, — прозвучал тихий голос. — Только в черном. Это возможно?
Сердце Палмера дрогнуло и сжалось — он, как никто другой, понял, почему Памела избрала этот цвет. Цвет скорби…
— Я умоляю тебя… — Голос ее дрогнул. — Я…
— Все будет так, как ты скажешь. — Палмер с трудом сдерживался — больше всего на свете ему хотелось стиснуть ее в объятиях и никогда не выпускать. Но вместо этого он произнес: — Одевайся, малышка. Не буду мешать.
Выйдя из спальни, он рухнул в кресло и закрыл глаза. Что он делает? Чем все это кончится?
Чем-нибудь да кончится! Пеняй теперь на себя. Ведь ты чувствуешь, что в ответе теперь за эту девочку, что бы ни случилось. И конкурс тут ни при чем. К черту конкурс! Дело совсем в другом, ведь…
— Эй…
Нежная ладонь легла на его плечо, и Палмер вздрогнул. Тонкая, словно тростинка, в своем черном платье, Памела показалась ему сейчас школьницей, и даже седая прядь в волосах не могла сделать ее старше.
— Мне нужно заглянуть в мой номер на полчаса — привести себя в порядок, переодеться. Ты проводишь меня?
Голос ее, тихий и низкий, был полон такой тоски, что сердце Палмера сжалось вновь.
— Пойдем, маленькая. Я подожду тебя в гостиной.
На это у него были причины, притом самые что ни на есть веские — Палмер не без основания полагал, что Кимберли может позвонить Памеле, и тогда…
— Ладно. Мне и самой не хочется, чтоб ты оставлял меня.
В лифте Памела, подняв на него глаза, спросила вдруг:
— Можно, я тебя поцелую?
В ответ Палмер, остановив кабину между этажами, склонился к Памеле, взял в ладони запрокинутое лицо и коснулся губами ее губ. Поцелуй был необычайно нежен и долог — он вовсе не походил на порождение необузданной животной страсти, которая порой толкает в объятия друг друга совершенно чужих людей. Они целовались сейчас словно двое влюбленных после помолвки, или как молодожены на ступенях алтаря, на глазах у родственников и гостей, приглашенных на свадьбу…
Так прошло не менее десяти минут. Первым опомнился Палмер.
— Нам пора, — сказал он.
Памела едва заметно кивнула, щеки окрасил бледный румянец. И Палмер в который раз изумился ее красоте, невольно подумав, что она и впрямь может с легкостью получить титул «Лицо года». В душе его шевельнулась вдруг жгучая ревность. Выставлять на всеобщее обозрение то, что так тебе дорого, не каждому по силам. Ты идиот, приятель!..
В номере Памела тотчас направилась в ванную, а Палмер, усевшись на диван, принялся листать какой-то дамский журнал. Когда зазвонил телефон, он без колебаний снял трубку. Однако это оказалась вовсе не Ким. Звонил Джанни, уже пронюхавший о потрясающей новости.
— Ее участие в конкурсе — ваша идея? — хмуро поинтересовался журналист.
— Вообще-то на вопросы прессы я имею полное право не отвечать, — ледяным тоном отозвался Палмер.
— Благодарите Бога, что пресса не интересуется, как вы очутились с утра у нее в номере! — заорал итальянец. — Плевать мне на то, кто вы такой! Учтите, я вполне могу съездить по зубам и папе Бобби, если вдруг…
Кладя трубку на рычаг, Палмер испытывал почти симпатию к темпераментному журналисту. Как рьяно защищает очаровательную коллегу от грязных посягательств похотливого старого козла! Телефон тотчас зазвонил вновь — на сей раз его собственный, мобильный.
— Послушайте… — начал было Палмер, но тотчас умолк. Это был вовсе не Джанни, и даже не Ким.
— Папочка! — От звонкого детского голоса ему едва не сделалось дурно. — Папа! Ты, правда, соскучился?
— Малышка, погоди…
Однако девочка перебила его:
— А мы с миссис Вуд уже здесь, представляешь? Быстро, правда? Ты и не ждал нас так скоро…
— Милая, что ты говоришь? Где вы? Я вас вообще не ждал…
— Па-а-па… — В голосе Ариэль зазвенели слезы. — Но ведь тетя нам звонила, и она сказала…
Все ясно. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: это дело рук Кимберли.
— Вы в аэропорту?
Но трубку взяла уже миссис Вуд. Выяснилось, что вчера им действительно звонили из Рима, якобы по его личному поручению, и просили как можно скорее вылететь. Палмер, поставленный перед фактом, потерянно молчал. Затем трубкой вновь завладела девочка.
— Ведь ты давно обещал взять меня на конкурс, — хныкала она. — Я буду очень-очень хорошо себя вести, правда!
В отчаянии Палмер покосился на дверь ванной. Будь что будет, решил он…
— Хорошо, детка. Я скоро приеду за вами.
Вышедшая из ванной Памела застала его в тот момент, когда он вызывал такси.
— Что-то опять стряслось? — упавшим голосом спросила она. — Что на сей раз?
Нельзя говорить ей о приезде Ариэль, подумал он. И видеться они не должны. Пока не должны. Черт бы побрал эту безумную Кимберли!
— Послушай, маленькая, — Палмер сгреб ее в охапку и усадил себе на колени, — у тебя две минуты на одевание — почти как в армии. Потом я везу тебя на последнюю репетицию, а сам мчусь по неотложным делам. Помнишь, что ты мне обещала?
— Я все помню, — кивнула Памела. — И все сделаю так, как ты просил. Не сомневайся.
Как хотелось Палмеру обнять ее, ощутить вновь вкус нежных губ, шелковистость кожи, но…
— Ступай, моя хорошая. Возможно, мы целый день не увидимся, а вечером я найду тебя сам.
— Не волнуйся, я ведь уже стреляный воробышек… — Памеле вдруг вспомнилась лихая Беверли, и она гордо вскинула подбородок, подражая мулатке. — Все будет хай класс, папа Бобби!
И, стремительно вскочив с его колен, убежала в спальню. Выйдя оттуда минуты две спустя в черных брючках и белой тенниске, она объявила:
— К бою готова! Вперед, к победе!
В лифте Палмер с трудом удержался от того, чтобы поцеловать Памелу, — лишь нежно прижал ее темноволосую голову к своей груди. Слушая глухие удары его сердца, Памела ощутила предательскую слабость в ногах. Но обнаруживать это было никак нельзя…
В такси они почти не разговаривали, но Палмер всю дорогу не выпускал ее руки. Высадив Памелу из машины у ступенек концертной студии, он спросил:
— Не боишься?
— Боюсь… Но вовсе не того, о чем ты думаешь. — Памела печально улыбнулась: — Может, так даже лучше.
— Что — лучше? — растерялся Палмер.
— Ну, если чего-то боишься и в это время делаешь другое дело, то на него страха уже не хватает… — И она стремительно понеслась вверх по лестнице.
Глядя ей вслед, Палмер схватился за голову и глухо застонал.