Ален Ригби с хрустом потянулся и громко, со стоном, зевнул. Усмехнулся, довольный собой. Интересно, подумал он, сколько еще времени у меня продержится эта радость?

Он снова потянулся и снова зевнул, причем так громко на этот раз, что стайка амадин — маленьких певчих птичек, чуть меньше воробья, затрепыхалась в клетке и умолка.

— Ну что-о вы, глупышки. Не стоит пугаться, — добродушно проговорил он и добавил: — Я понимаю, вы на меня не злитесь, и, слава Богу, даже если злитесь, то не умеете говорить. А то начали бы меня пилить, как она. — На последнем слове Ален сделал ударение. Потом засмеялся. — Но вы ничего не знаете о моей бывшей жене. И знать не можете. Потому что, если бы она была в этой спальне, то вас здесь никогда бы не было.

Ален умолк, а амадины, вероятно успокоенные ровным звуком его голоса, хотя и вовсе немузыкального, снова запели свою нежную песню.

— Вас вообще бы не было в этом доме, — добавил Ален.

Он отбросил одеяло и лежал, наблюдая, как ветерок шевелит зеленоватые кисти тяжелых занавесей.

— Она ненавидела солнце. Она говорила, что спальня с окнами на восток — это бред утомленного одиночеством мужчины. И поскольку она поселилась в этом доме, то она положит конец подобным глупостям.

Он ухмыльнулся и сел на постели.

— Вот уж дудки, милочка! — Он засмеялся. — Ничего у тебя не вышло. — Он, Ален Ригби, сам знает, куда должны выходить окна его спальни. Они туда и выходят. — А тебя нет в этой спальне. Ты была и вышла. Навсегда.

Он почувствовал себя так, будто снова подписал свежий контракт на поставку куриных окорочков в Китай. О, этот миг достоин того, чтобы радоваться. Сколько он подбирался к нему… Он сделал бы это раньше, быстрее, но Салли, чертова заноза, впилась в него, вцепилась, как репей в шерсть чау-чау. Ален по-собачьи отряхнулся. Она что-то требовала от него, за что-то постоянно критиковала, чем-то угрожала.

— Уф… — выдохнул он, и его большое тело качнулось.

Так сколько же еще времени, как долго он будет испытывать радость от того, что может громко, со стоном, зевать и никто — никто! — не станет затыкать ему рот? Он может спать в шерстяных носках в летнюю жару, потому что у него мерзнут ноги, и никто — никто! — не станет твердить ему, что нужно срочно показаться доктору.

Салли оставила его. Она заявила, что она не безмозглая курица, чтобы жить в этом птичнике. Она искусствовед, а эти калифорнийские «просторы» — с отвращением произносила она слово, которое всякий раз вселяло в Алена радостное волнение, а чтобы снова и снова испытать его, он снова и снова произносил это слово, — ей ненавистны. Она выходила замуж за бизнесмена, а не за петуха, пускай даже и бойцового, каким он себя считает, подписывая контракт за контрактом.

Салли вернулась в Александрию, что близ Вашингтона, в свою роскошную квартиру, к своим занятиям. Она была специалистом по искусству авангарда начала прошлого века.

Ален Ригби, закончив дела с адвокатами, которые вели бракоразводный процесс, отправился проветриться.

Давным-давно, еще мальчишкой, он впервые прочитал о том, что под проливом между Францией и Англией планируют прорыть тоннель и пустить по нему поезда. Тогда Ален воображал, как когда-нибудь полетит на скоростном поезде, а над ним будет толстенный столб соленой до горечи воды. Он сидит себе и потягивает виски, чувствуя себя истинным покорителем стихии.

Это событие произошло, тоннель стал привычным для путешественников, теперь можно купить билет, сесть в поезд и, потягивая виски, или пиво, или просто воду, одолеть эти мили. Но Ален никак не мог собраться.

Была, конечно, на то причина. Отец, который занимался птицеводством с давних пор, говорил Алену, что настанут такие времена, когда их птицеферма будет кормить весь мир куриным мясом.

Ален слушал отца, кивал, но не очень-то вникал. Сам он любил куриные грудки, особенно жареные с ананасами, но что из этого, если он хотел чего-то совершенно другого? Сказать, чего именно, он не мог, но сердце томилось, словно обещая, что вот-вот он узнает, определит причину томления.

Он так и не узнал, чем именно томилось его сердце, но, когда он окончил университет в Беркли по специальности экономика, его отец скоропостижно скончался. Ален и его младший брат Алекс унаследовали куриное царство. Алекс отказался заниматься бизнесом. Он готовился стать художником.

— Если меня что-то интересует в птице, то только цвет, которым природа наделила это двуногое, как человек, создание, — заявлял он. — Заметь, в отличие от человека у кур есть крылья, за что я их уважаю гораздо больше, чем людей. Но на этом — все, дорогой мой брат.

Впрочем, от доходов, которые продолжал приносить семейный бизнес, теперь уже стараниями Алена, брат не отказывался. Напротив, прибыли, которые увеличивались год от года, позволяли ему без труда устраивать выставки своих работ в лучших галереях страны.

Однажды Алекс приехал на ферму к Алену и обронил:

— Сейчас в моде ловчие птицы. Ты слышал?

Ален усмехнулся.

— Ты, надеюсь, не собираешься предложить мне устроить ферму для хищников рядом с курятником? Думаю, это могло бы облегчить не только труд наших работников, которые в поте лица обрабатывают птицу, но и наш кошелек.

Алекс пожал плечами, что означало: скучный ты человек, братец.

Но Алекс заметил, насколько удачливым оказался Ален. Да и само время толкало энергичных людей к удаче. Открылся железный занавес, и теперь можно было устремиться в Восточную Европу.

Ален учился в университете вместе с выходцами из Чехии, Венгрии и Польши. С их помощью он сделал для себя удивительное открытие — восточный рынок свободен так, как не бывает свободным даже его холостяцкий домашний холодильник.

— Нет ничего? Ни-че-го? — изумлялся он, разглядывая в «Таймс» фотографии магазинных полок, сделанные в Варшаве. — Вот так, как здесь, да? — Он тыкал пальцем в газетную страницу, желая услышать подтверждение своих соучеников. — Вот это — правда? Но туда, — Ален кивал на холодильные прилавки, зияющие пустотой, — можно положить моих кур?

Он был готов это сделать, но не мог положить тушки целиком. Покойный отец заключил долгосрочные контракты с супермаркетами Сан-Франциско на поставку куриных грудок на много лет вперед. Сын обязан выполнять эти контракты. Но… бедрышки… Но окорочка…

Ален размышлял недолго, прекрасно понимая, что очень скоро об этом рынке позаботятся другие. Он знал, какие крупные куриные фермы есть в Техасе, в Монтане. Если он станет слишком долго размышлять…

Поэтому Ален Ригби не размышлял, и через несколько лет его фирма «Кинг Чикен» утроила свои капталы. А потом сделала это еще раз.

Ален полюбил птиц. Искренне и по-настоящему. Поэтому, уж если выбирать между птицами и женой Салли, какие могут быть вопросы? Салли, кстати, догадалась об этом раньше, чем он сам. Как все женщины, вынужден был признать Ален, она обладала мощной интуицией.

Теперь, когда он стал совершенно свободен, он может угостить себя поездкой, о которой мечтал.

— В Пари-и-иж, — со стоном потянулся он еще раз и встал наконец с кровати.