Ранним сентябрьским утром маленький двухмоторный самолет, в окраске которого мешались чернь и серебро, приземлился на дальнюю посадочную дорожку аэропорта Конгонхас в Сан-Пауло; сбросив скорость, он развернулся и остановился у ангара, где в ожидании его уже стоял лимузин. Трое мужчин, один из которых был в белом, выйдя из салона аэроплана, сели в машину, которая от Конгонхас направилась к белым небоскребам центра Сан-Пауло. Минут через двадцать лимузин остановился на Авенида Ипиранга перед «Сакаи», японским рестораном в виде храма.
Трое мужчин бок о бок вошли в холл «Сакаи», украшенный красными лаковыми панелями. У обоих из них, белокурого и брюнета, в темных костюмах, под которыми чувствовались тренированные мышцы, был агрессивно-настороженный вид. Третий, что шел между ними, был постарше и субтильнее; он был весь в белом, от туфель до шляпы, если не считать лимонно-желтого галстука. Рукой, затянутой в белую перчатку, он держал чемоданчик темной кожи и не без удовольствия насвистывал какую-то мелодию.
Девушка в кимоно, присев, изобразила счастливую улыбку и, взяв шляпу у человека в белом, потянулась было за его чемоданчиком. Тем не менее, он отстранился от нее и обратился к стройному молодому японцу, который приветствовал его улыбкой и низким поклоном.
- Мое имя Аспьяцу, - сообщил он на португальском языке с твердым немецким акцентом. - Для меня зарезервирован отдельный номер.
На вид ему было лет шестьдесят с небольшим, если судить по короткому ежику седоватых волос, живым карим глазам и аккуратно подстриженным усикам, тоже тронутым сединой.
- Ах, сеньор Аспьяцу, - воскликнул японец, пользуясь своей версией португальского. - Для вашей встречи все готово! Будьте любезны проследовать вот сюда. Наверх, по ступенькам. Я уверен, вы будете удовлетворены при виде наших приготовлений.
- Я уже удовлетворен, - улыбаясь, сказал человек в белом. - Пребывание в этом городе уже доставляет удовольствие.
- Вы живете в сельской местности?
Человек в белом, следовавший по лестнице вслед за блондином, со вздохом кивнул.
- Да, - сухо сказал он. - Я живу в сельской местности.
За ним следовал брюнет, а японец замыкал шествие.
- Первая дверь направо, - сказал он внизу. - Не соблаговолите ли снять обувь перед входом.
Остановившись перед дверным проемом, блондин заглянул в него, а, потом опираясь о дверной косяк, стянул обувь. Человек в белом поставил свои белоснежные туфли на коврик перед входом, а блондин присев на корточки, отстегнул золотые пряжки своих мокасин. Блондин, небрежно отодвинув туфли, вошел в помещение светло- зеленой окраски, оставив за собой распахнутой дверь с затейливой резьбой. Японец полу-приседая, проследовал за ним.
- Наш лучший номер, сеньор Аспьяцу, - сказал он. - Очень красивый.
- Не сомневаюсь, - человек в белом придерживался рукой за косяк, аккуратно снимая вторую туфлю.
- И к семи часам будет доставлен наш «Императорский обед» с пивом, горячим сакэ и сигарами после десерта.
Блондин стоял в дверях. Его лицо было отмечено небольшим белым шрамом; на одном из ушей не было мочки. Кивнув, он отступил в сторону. Человек в белом, который, лишившись каблуков, стал еще меньше ростом, вошел в комнату. Японец последовал за ним.
В комнате было прохладно и хорошо пахло, стены были обтянуты светло-зеленым шелком и такого же цвета были разбросанные по полу татами. В центре стоял невысокий продолговатый стол черного дерева, на котором выделялись тарелки и чашки; вокруг стола были три бамбуковых стула, по три с каждой стороны стола и один во главе его. С правой стороны комнаты находился еще один низкий столик, на который были водружены два электрокамина. Другая сторона была украшена акварелями в черных рамках.
- Для семи человек места достаточно, - сказал японец, указывая на центральный стол. - И вас будут обслуживать наши самые лучшие девушки. И к тому же самые хорошенькие. Улыбнувшись, он многозначительно приподнял брови.
Человек в белом, указывая на раскладную ширму, спросил:
- А что за ней?
- Еще одна отдельная комната, сеньор.
- Она заказана на сегодня вечером?
- Пока ее никто не резервировал. Но, возможно, она кому-нибудь понадобится.
- Тогда я ее занимаю, - жестом человек дал понять блондину, чтобы тот убрал ширму.
Посмотрев на того, японец перевел взгляд на человека в белом.
- Это помещение для шестерых, - сказал он. - Порой там бывает и до восьми.
- Конечно, - человек в белом прошелся в дальний конец комнаты. - Я оплачу и обед на восемь человек.
Он нагнулся, изучая электрокамин, стоящий на столике. В боковом кармане брюк обрисовался контур толстого бумажника.
Блондин отодвинул ширму; японец поспешил то ли помочь, то ли уберечь ширму от повреждения. Задняя комната была зеркальным отображением первой, если не считать, что плафоны на потолке были черного цвета, а стол был подготовлен на шестерых человек: по два стула с каждой стороны и по одному по торцам; японец смущенно улыбнулся с другого конца комнаты.
- Я попрошу вас внести плату, если только кто-то закажет ее, - сказал он, - и всего лишь разницу между тем, сколько мы берем за номер внизу и наверху.
Человек в белом, изобразив удивление, сказал:
- Очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас.
- Прошу прощения, - обратился к японцу черноволосый. Он стоял вне пределов комнаты, его темный костюм был в складках, а круглое мясистое лицо блестело испариной. - Можно ли как-нибудь закрыть вот это? Он говорил по-португальски с бразильским акцентом и показывал себе за спину на восьмиугольный дверной проем.
- Это для девушек, - охотно объяснил японец. - Чтобы они видели, когда вы готовы к смене блюд.
- Все в порядке, - сказал брюнету человек в белом.
- Вы будете снаружи.
- Я подумал, что он мог бы... - сказал черноволосый, смущенно пожав плечами.
- Все более, чем удовлетворительно, - сказал человек в белом японцу. - Мои гости явятся к восьми часам и...
- Я провожу их наверх.
- В этом нет необходимости; один из моих людей будет внизу. И после обеда мы проведем тут небольшое совещание.
- Если вам угодно, вы можете оставаться вплоть до трех часов.
- Я надеюсь, что в этом тоже не будет необходимости! Час нас вполне устроит. А теперь, будьте любезны, принести мне стаканчик красного «Дюбонне» со льдом и ломтиком лимона.
- Да, сеньор, - японец поклонился.
- И можно ли прибавить тут света? Я собираюсь почитать, ожидая гостей.
- Прошу прощения, сеньор, это все, что у нас есть.
- Как-нибудь справлюсь. Благодарю вас.
- Это я благодарю вас, сеньор Аспьяцу, - японец еще раз отдал поклоны всем присутствующим - низко блондину и суховато черноволосому - и быстро покинул комнату.
Брюнет, закрыв за ним дверь, встал лицом к ней. Высоко подняв руки и согнув пальцы, он прошелся, как по клавиатуре, по верхней кромке косяка. Затем медленно развел руки по сторонам его.
Человек в белом, отойдя, остановился спиной к дверному проему, пока блондин, присев на корточки, осматривал тыльную поверхность столешницы. Промяв расписанные белым и коричневым подушки на стульях, он снял их с бамбуковых сидений и отбросил в сторону. Собрав воедино все татами, он тщательно промял травянистую структуру каждой из них.
Встав на колени, он засунул голову под стол и внимательно осмотрел каждую из ножек. Пригнувшись еще ниже, вывернувшись, он внимательно осмотрел все детали столешницы, обращенной к полу.
Покончив с этим, он вылез из-под стола и привел стулья в прежний вид, придав каждой из спинок тот угол, что и был задан им раньше, после чего пригляделся к ним с тыльной стороны.
Человек в белом прохаживался по комнате, расстегивая пиджак. Поставив было свой чемоданчик на пол, он осторожно поднял его и пристроил на подлокотнике кресла, и сел сам, вытянув ноги в специальном углублении под столом.
Блондин поправил спинку сидения.
- Danke, - сказал человек в белом.
- Bitte, - ответил блондин, после чего занял место у стенки рядом с дверным проемом.
Человек в белом стянул перчатки, с удовольствием рассматривая стол перед собой. Черноволосый с воздетыми руками медленно, боком, продвигался к дверному проему между двумя помещениями, неторопливо исследуя каждый сантиметр плинтуса.
Раздался легкий стук в двери; блондин повернулся в ту сторону, как и черноволосый, тут же опустивший руки. Прислушавшись, блондин открыл двери, пропустив официантку в розовом кимоно, которая, отпуская поклоны, доставила в комнату поднос. Ее ножки в белых носках прошуршали по татами.
- Ага! - с удовольствием воскликнул человек в белом, складывая перчатки. Выражение энтузиазма на лице тут же покинуло его, когда женщина, склонившись перед ним, взяла со стола салфетку и палочки для еды. - И как же тебя зовут, дорогая? - с наигранной веселостью спросил он.
- Цуруко, сеньор, - официантка опустила поднос.
- Цуруко! - широко открытыми глазами он посмотрел на своих спутников, словно приглашая их разделить свое удивление при таком неожиданном открытии.
Официантка, поставив напиток, поднялась из полусогнутого положения и сделала шаг назад.
- Пока не появятся мои гости, Цуруко, я не хочу, чтобы меня беспокоили.
- Да, сеньор, - повернувшись, она на полусогнутых ногах покинула комнату.
Блондин закрыл за ней двери и занял свое место около них. Черноволосый, повернувшись, продолжил исследование обшивки.
- Цу-ру-ко, - сказал человек в белом, подтягивая к себе поближе кейс. По-немецки он продолжил:
- Если она считается хорошенькой, что тогда представляют собой другие?
Блондин лишь насмешливо хмыкнул.
Человек в белом кончиком пальца набрал номер на кодовом замке чемоданчика и откинул его крышку. Положив в него сложенные перчатки, он порылся среди пачек бумаги и конвертов, и извлек из их гущи тонкий журнальчик - «Ланцет», английский медицинский журнал. Он положил его на стол рядом со своей тарелкой. Рассматривая обложку, он вынул из нагрудного кармана потертый очечник, и извлек из него очки в черной оправе. Расцепив дужки, он водрузил их на нос, вернул очечник на место и разгладил аккуратно подстриженные усики. Кисти рук у него были маленькие, розовые и чистые, как у младенца. Из другого внутреннего кармана появился плоский золотой портсигар, на котором была выгравирована длинная надпись.
Блондин стоял на том же месте, у дверного проема. Черноволосый, исследовав стены, принялся за пол, за дополнительный столик и за стулья, хотя они были уже осмотрены. Вытащив на середину комнаты один из столиков, он вскарабкался на него и маленькой хромированной отверткой принялся отвинчивать шурупы, крепящие плафон к потолку.
Человек в белом продолжал читать «Ланцет», попивая доставленный ему «Дюбонне» и куря сигарету. Время от времени он с легким присвистом втягивал воздух в щербинку между верхних зубов. Порой он удивлялся прочитанному. А однажды даже воскликнул по-английски:
- Вы абсолютно неправы, сэр!
Гости появлялись один за другим в пределах четырех минут: первый положил шляпу, не выпуская из рук атташе-кейса, без трех минут восемь, а последний - в одну минуту девятого. Когда каждый из прибывших проходил вереницу кланяющихся и приседающих японцев, его у подножия лестницы вежливо встречал блондин; обменявшись с гостем несколькими словами, он показывал ему путь наверх, где брюнет стоял у шеренги обуви у открытых дверей.
В помещении собралось шесть элегантно одетых деловых людей, нордического типа; оставшись в носках, они вежливо раскланивались друг с другом и по-испански или по-португальски представлялись мужчине в белом.
- Игнасио Каррера, доктор. Польщен встречей с вами.
- Хеллоу! Вы ли это? Увы, не могу подняться. Прикован к месту. Это Хосе де Лима из Рио. Игнасио Каррера из Буэнос-Айреса.
- Доктор? Я Хорхе Рамос.
- Друг мой! Ваш брат был моей правой рукой. Простите, что принимаю вас сидя: я в ловушке. Игнасио Каррера из Буэнос-Айреса, Хосе де Лима из Рио. Хорхе Рамос, здешний, из Сан-Пауло.
Двое из гостей оказались старыми друзьями, обрадовавшимися встрече.
- В Сантъяго! Куда же вы делись?
- В Рио!
Еще один вошедший попытался представиться, щелкнув каблуками, что у него не получилось:
- Антонио Паз, Порто-Аллегре!
В согбенных позах они разместились вокруг стола, подшучивая друг над другом из-за сковывавшего их неудобства и даже постанывая; рядом с каждым находился портфель или дипломат; потряхивая, они раскрывали салфетки, раскладывая их на колени, и называли грациозно приседающей официантке свои любимые напитки. Плосколицая Цуруко положила рядом с каждым из гостей исходящие паром горячие полотенца - вытирать руки.
Постепенно присутствующие все реже стали прибегать к испанскому и португальскому, которые стали уступать место немецкому; все чаще стали слышны немецкие имена.
- О, я же знаю вас. Вы служили у Штангля, не так ли? В Треблинке?
- Никак вы сказали «Фарнбах»? Моя жена урожденная Фарнбах, из Ленгена, что рядом с Франкфуртом.
Подали напитки и маленькие тарелочки с закусками - крохотные креветки и шарики измельченного мяса. Человек в белом продемонстрировал изощренное искусство владения палочками. Те, кто умели ими пользоваться, подсказывали неумелым соседям.
- Вилку, ради Бога!
- Нет, нет! - засмеялся человек в белом, обращаясь к действительно хорошенькой юной официантке. - Мы его научим! Он должен научиться!
Ее имя было Мори. Девушка в аккуратном кимоно, подносившая тарелки и судки Цуруко от сервировочного столика, зарделась, услышав обращенный к ней вопрос, и сказала:
- Иошико, сеньор.
Собравшиеся пили и ели. Они говорили о землетрясении в Перу и о новом американском президенте Форде.
На столе появились судки с прозрачным супом и очередные блюда с сырой и вареной снедью; уже исходил паром чай.
Беседа обратилась к положению с поставками нефти и вероятности, что из-за них симпатии Запада к Израилю уменьшатся.
Подали очередную смену блюд - ломтики копченого мяса, клешни лобстеров - и японское пиво.
Зашел разговор о японских женщинах. Клейст-Каррерас, худой человек с застывшим в глазнице стеклянным глазом, рассказал потешную историю о недоразумении, случившимся с одним его другом в токийском борделе.
На полусогнутых ногах появился японец и спросил, довольны ли гости.
- Первосортно! - заверил его человек в белом.
- Прекрасно! - остальные дружным португальско-испанско-немецким хором поддержали его.
Подали дыню. И еще чая.
Собравшиеся говорили о рыбалке и о различных способах приготовления рыбы.
Человек в белом попросил Мори выйти за него замуж она улыбнулась и посетовала, что у нее уже есть муж и двое детей.
Гости стали вставать со скрипучих стульчиков, разминать замлевшие спины и, поднимаясь на цыпочки, поглаживать свои округлившиеся животы. Несколько гостей среди которых был и человек в белом, вышли в холл поискать туалет. Остальные завели разговор о хозяине: как он очарователен, как он молод и жизнелюбив - неужели ему уже шестьдесят три? Или шестьдесят четыре?
Появилась первая группа; комнату покинули остальные.
Посуда уже была убрана со стола, и на его поверхности появились бокалы для коньяка, пепельницы и ящичек с сигарами в золотых ободках.
Мори в полупоклоне ходила вокруг стола с бутылкой в руках, роняя на дно каждого бокала несколько капель янтарной жидкости. Цуруко и Иошико перешептывались у сервировочного столика, споря, кому что убирать.
- Теперь валяйте отсюда, девочки, - сказал человек в белом, подходя к ним. - Мы хотим переговорить с глазу на глаз.
- Цуруко пропустила Иошико перед собой; проходя мимо хозяина обеда, она извинилась: - мы уберем посуду попозже.
Мори, наполнив последний бокал, поставила бутылку на свободный конец стола и тоже поспешила за двери, стоя рядом с которыми со склоненной головой, она пропустила мимо себя последнего из возвращавшихся гостей.
Человек в белом снова опустился на свой стульчик. Фарнбах-Паз помог ему занять подобающее положение.
В дверь заглянул брюнет, сосчитал собравшихся и прикрыл за собой створку.
Гости занимали свои места; на этот раз они посерьезнели и шутки кончились. Коробка с сигарами пошла по кругу.
Дверной проем был надежно перекрыт.
Человек в белом извлек сигарету из золотого портсигара, захлопнул его и предложил угоститься Фарнбаху, сидевшему справа от него, который отрицательно покачал наголо выбритой головой; но, поняв, что ему предлагают прочесть надпись на крышке, а не курить, он взял портсигар и отодвинул его от себя, чтобы четче увидеть текст. Узнав подпись, он вытаращил глаза:
- Ох-х-х! - и втянул воздух сквозь тонкие губы. Одарив человека в белом восхищенной улыбкой, он сказал:
- Потрясающе! Даже лучше, чем медаль! Разрешите? - и протянул портсигар сидящему рядом Клейсту.
Улыбаясь и порозовев, человек в белом кивнул и повернулся прикурить от светильника, стоявшего слева от него. Прищурившись от дыма, он подтянул поближе к себе кейс.
- Великолепно! - сказал Клейст. - Взгляните, Швиммер.
Порывшись в кейсе, человек в белом извлек из него и положил перед собой пачку бумаг, отставив в сторону бокал с коньяком. Сигарету он расположил на краю пепельницы белого фарфора. Понаблюдав, как моложавый, с правильными чертами лица, Швиммер передал портсигар через стол Мундту, он вынул из внутреннего кармана очечник, а из него очки. Ответив улыбкой на восхищенные взгляды Швиммера и Клейста, он засунул очечник обратно, встряхнул очки и одел их на переносицу. Мундт, рассматривая портсигар, издал лишь долгий и тихий свист. Человек в белом взял свою сигарету, осторожно стряхнул столбик пепла и снова положил ее в пепельницу. Разложив перед собой бумаги, он отхлебнул коньяка и погрузился в изучение первой страницы.
- М-м-м, м-м-м, м-м-м, - донеслось со стороны Траунштейнера.
Человек в белом, допив коньяк, поставил бокал на стопку листов.
Портсигар вернулся к нему из рук серебряноголового Гессена, на худом лице которого выделялись ярко-голубые глаза.
- Какое счастье быть обладателем такой вещи! - сказал он.
- Да, - кивнув, согласился человек в белом. - Я исключительно горжусь ею.
- Как иначе, - сказал Фарнбах.
Человек в белом отодвинул пепельницу и твердо сказал:
- Ну, а теперь к делу, ребята.
Проведя рукой по короткому седоватому ежику волос, он спустил очки на кончик носа и поверх оправы оглядел собравшихся. Забыв о сигарах, они внимательно смотрели на него. В помещении воцарилась мертвая тишина, которую нарушало лишь шипение кондиционера.
- Вы узнаете, что вам предстоит делать, - сказал человек в белом, - и поймете, что вам предстоят нелегкие труды. Теперь я могу посвятить вас в детали.
Он наклонился к собравшимся, рассматривая их через очки. - В ближайшие два с половиной года, в определенный день или близко к нему, предстоит умереть девяносто четырем людям, - сказал он, обратившись к тексту. - Шестнадцать из них в Западной Германии, четырнадцать в Швеции, тринадцать в Англии, двенадцать в Соединенных Штатах, десять в Норвегии, девять в Австрии, восемь в Голландии и по шесть в Дании и Канаде. Всего девяносто четыре. Первый из них должен погибнуть шестнадцатого октября или примерно около этой даты, последний - в районе двадцать третьего апреля 1977 года.
Откинувшись на спинку, он снова оглядел собравшихся.
- Почему должны умереть эти люди? Почему в строго определенные числа? - он покачал головой. - Не все сразу; позже вы получите право узнать, в чем дело. Но пока я могу сказать вам вот что: их смерти станут финальным этапом в операции, которой я и лидеры Организации посвятили много лет, огромные усилия и большую часть средств Организации. Это, пожалуй, самая важная операция из всех, которые предпринимала организация, хотя «важная» - совершенно невыразительное слово для описания ее. На весах лежат все надежды, весь смысл существования арийской расы. И тут нет никакого преувеличения, друзья мои; это истина в буквальном смысле слова: смысл существования арийцев - одержать верх над славянами и семитами, над черными и желтыми - реализуется при успехе замысла и пойдет прахом, если операция не удастся. Так что «важная» в самом деле недостаточно выразительное слово, не так ли? Может быть, стоит сказать «святая» задача? Да, это ближе. Это святая операция, в которой вы примете участие.
Взяв сигарету, он стряхнул пепел и поднес окурок к губам,
Собравшиеся с удивлением смотрели друг на друга, затягиваясь сигарами и отпивая коньяк. Затем они снова перевели взгляды на человек в белом, который, положив сигарету, не отрывал от них взгляда.
- Вы оставите Бразилию в новом обличье, - сказал он, коснувшись лежащего рядом атташе-кейса. - Все здесь. Все совершенно подлинное, никаких подделок, у каждого из вас будет достаточно средств для существования в течение двух с половиной лет.
- В драгоценных камнях, которые, - он улыбнулся, - которые, я боюсь, вам придется вывозить через таможню не самым приятным образом.
Улыбаясь, он пожимал плечами. Собравшиеся, тоже улыбаясь, неопределенно пожимали плечами.
- Каждый из вас будет нести ответственность за лиц в одной или паре стран. У каждого будет от тринадцати до восемнадцати персонажей, но часть из них умрет от естественных причин. Им по шестьдесят пять лет. Хотя от естественных причин умрет не так много из них, поскольку к пятидесяти двум годам подавляющее большинство из них не страдало никакими расстройствами здоровья.
- Всем им по шестьдесят пять? - не скрывая удивления, спросил Гессен.
- Почти всем, - сказал человек в белом. - Почти. То есть, им будет, когда подойдет их срок. Кое-кто будет на год-два моложе или старше.
Он отодвинул в сторону листы, из которых вычитывал данные о количестве персонажей в каждой стране и взял другую пачку в девять или в десять листиков.
- Эти адреса, - сказал он слушателям, - соответствуют их местонахождению в 61-м или 62-м годах, но вы без труда найдете их сегодня. Большинство из них, скорее всего, продолжают проживать по старым адресам. Все они семейные люди со стабильным распорядком бытия; большей частью они гражданские служащие - сборщики налогов, школьные учителя и так далее; практически никто из них не пользуется ни властью, ни большим влиянием.
- Это тоже свойственно всем им? - спросил Гессен.
Человек в белом кивнул.
- На удивление однородная группа, - заметил Гессен. - Члены другой организации, противостоящей нашей?
- Они даже не знают друг друга и тем более нас, - ответил человек в белом. - Во всяком случае, я на это надеюсь.
- Все они уже на пенсии, не так ли? - спросил Клейст. - Если им по шестьдесят пять?... Его стеклянный глаз смотрел куда-то в пространство.
- Да, большинство из них в самом деле, скорее всего, выйдет на пенсию, - согласился человек в белом. - Но если они куда-нибудь переедут, можете быть уверены, что они позаботятся оставить свои адреса. Швиммер, вы отправляетесь в Англию. Вам тринадцать человек, самое маленькое количество.
Он передал машинописный листок Клейсту, чтобы тот переправил его Швиммеру.
- Не смущайтесь своих способностей, - улыбнулся он Швиммеру. - Более того, старайтесь подчеркивать их. Я слышал, вы можете предстать таким англичанином, что даже королева вас ни в чем не заподозрит.
- Вы знаете, как польстить человеку, старина, - Швиммер перешел на изысканный оксфордский английский, разглаживая песочные усики, пока проглядывал список. - Строго говоря, старушка довольно подслеповата.
Человек в белом усмехнулся.
- Подобные таланты могут вам весьма пригодиться, - сказал он, - хотя по вашим данным, как, впрочем, и остальные, вы будете родом из Германии. Вы будете изображать из себя странствующих коммивояжеров, ребята; и, может быть, между заданиями у вас будет время ухлестнуть за дочкой фермера.
Он глянул на очередную пачку листов.
- Фарнбах, вы отправитесь в Швецию, - он протянул список соседу справа. - У вас будет четырнадцать потребителей ваших прекрасных импортных товаров.
Взяв листы, Фарнбах склонился к ним, и его безволосые надбровные дуги сошлись на переносице.
- Все из них достаточно пожилые гражданские служащие, - сказал он, - и неужели, убивая их, мы будем служить цели существования арийской расы?
Человек в белом на несколько секунд остановил на нем взгляд.
- Это вопрос или утверждение, Фарнбах? - спросил он. - Смахивает больше на вопрос в завершение нашей встречи, и если так, то я удивлен. Ибо вы, все вы выбраны для этой операции на основе вашего умения безоговорочно подчиняться приказам, не говоря уж о других ваших способностях и талантах.
Откинувшись на спинку стула, Фарнбах плотно сжал тонкие губы; ноздри у него раздулись, а лицо побагровело.
Человек в белом тем временем уже рассматривал другую сколотую стопку бумаг.
- Нет, Фарнбах, я уверен, что это было утверждение, - сказал он, - и в таком случае я должен несколько поправить вас: убивая этих людей, вы всего лишь прокладываете путь для воплощения нашей цели, эт цетера эт цетера. И она придет; не в апреле 1977 года, когда предстоит погибнуть девяносто четырем людям, но в свое время. От вас требуется лишь подчиняться приказам. Траунштейнер, вы отправитесь в Норвегию и Данию, - он передал ему данные по этим странам. - Десять в одной, шесть в другой.
Взяв листы, Траунштейнер всем своим квадратным красным лицом мрачно дал понять: беспрекословное подчинение.
- Голландия и верхняя часть Германии, - сказал человек в белом, - отводятся сержанту Клейну. Опять шестнадцать, восемь и восемь.
- Благодарю вас, герр доктор.
- Восемь в нижней Германии и девять в Австрии, то есть семнадцать - для сержанта Мундта.
Мундт - круглолицый, коротко стриженный человек со стеклянным глазом - улыбался, дожидаясь, когда ему передадут списки.
- В Австрии, - сказал он, - я займусь и Яковом Либерманом.
Траунштейнер, передававший ему бумаги, обнажил в улыбке золотые коронки.
- Яковом Либерманом, - сказал человек в белом, - в свое время обязательно займутся, если не считать, что у него и так плохое здоровье, а банк, в котором он хранил свои еврейские денежки, лопнул. Он занят сейчас чтением лекций и выпуском своих книжонок, а не нами. Забудьте о нем.
- Слушаюсь, - сказал Мундт. - Я только пошутил.
- А я нет. Для полиции и для прессы он всего лишь старая зануда с папками, набитыми призраками; убейте его - и он превратится в непризнанного героя, живых врагов которого предстоит поймать.
- Я никогда не слышал об этом еврейском выродке.
- Хотел бы я сказать то же самое.
Собравшиеся рассмеялись.
Человек в белом передал последнюю пару листков Гессену.
- Для вас восемнадцать, - сказал он, улыбаясь. - Двенадцать в Соединенных Штатах и шесть в Канаде. Я думаю, что вы будете достойны своего брата.
- Так и будет, - ответил Гессен, гордо вскидывая серебряную голову. - И вы в этом убедитесь.
Человек в белом обвел взглядом своих гостей.
- Повторяю вам, - сказал он, - каждый человек должен погибнуть в предназначенную для каждого дату или как можно ближе к ней. «В», конечно, лучше, чем «ближе», но разница должна быть буквально микроскопической. Неделя туда или сюда не будет играть решающего значения и даже месяц можно принять, если таким образом риск будет сведен к минимуму. Что же до методов: любой, который вы предпочтете, помня лишь о том, что они должны варьироваться, лишая полицию возможности строить какие-либо предположения. В любой из этих стран власти не должны даже предполагать, что все смерти - части одного плана. Для вас это не представит трудностей. Учитывайте про себя, что во всех случаях речь идет о достаточно пожилых шестидесятипятилетних людях: они уже подслеповаты, рефлексы у них замедлены, силы убывают. Водят машины они из рук вон плохо, переходя улицу, не смотрят по сторонам; они могут пострадать при падении, на них могут напасть на улице и зарезать хулиганы. Есть десятки способов, при помощи которых такой человек может расстаться с жизнью, не привлекая внимания высоких властей.
Он улыбнулся.
- И я не сомневаюсь, что вы найдете их.
Клейст задал вопрос:
- Можем ли мы нанять кого-то для выполнения данного задания или обратиться к кому-то за помощью? Если таким образом лучше всего можно будет выполнить задачу?
Человек в белом с неприкрытым удивлением развел руки.
- Вы толковые ребята с неплохой сообразительностью, - напомнил он Клейсту, - почему мы и отобрали именно вас. Тем не менее, если вы считаете, что справиться с работой сможете только таким образом - действуйте. Если человек отправится в мир иной в отведенный для него срок и власти не будут подозревать, что это часть операции, руки у вас полностью развязаны.
Он поднял палец.
- Впрочем, не в полной мере; прошу прощения. Одно условие, но достаточно важное. Мы не хотим, чтобы хоть в какой-то мере пострадали члены семьи данного человека, оказавшись в роли, скажем, сопутствующих жертв при дорожной катастрофе. Или же, допустим, если человек пал жертвой любовника молодой жены, которая стала соучастницей преступления. Повторяю: члены семьи никоим образом не должны пострадать и соучастниками могут быть только посторонние.
- Зачем нам вообще нужны соучастники? - спросил Траунштейнер и Клейст сказал:
- Никогда не знаешь, с чем тебе придется столкнуться.
- Я проехал по всей Австрии, - сказал Мундт, проглядывая свой список, - но тут упоминаются места, о которых я никогда не слышал.
- Да, - пробурчал Фарнбах, уставясь в свой единственный листик. - Я хорошо знаю Швецию, но никогда не слышал о Расбо.
- Это маленький городок примерно в пятнадцати километрах к северо-востоку от Упсалы, - сказал человек в белом. - Речь идет о Берте Гедине, не так ли? Он там почтмейстер.
Фарнбах посмотрев на него, удивленно вскинув брови.
Человек в белом спокойно встретил его взгляд и терпеливо улыбнулся.
- И убийство почтмейстера Гедина, - сказал он, - в полной мере такое же важное, виноват, святое дело, что я вам уже говорил. Бросьте, Фарнбах, оставайтесь тем же отважным солдатом, которым вы всегда были.
Пожав плечами, Фарнбах снова углубился в изучение своего списка.
- Вы же... доктор, - сказал он.
- Именно так, - человек в белом, занявшись своим дипломатом, продолжал улыбаться.
Гессен, просмотрев свой список, заметил:
- Чудное местечко: Канкаки.
- Как раз рядом с Чикаго, - заметил человек в белом, вытаскивая из дипломата пачку конвертов, которые широким жестом бросил на стол. Полдюжины объемистых пузатых конвертов, и в углу каждого из них была фамилия: Кабрал, Каррерас, Де Лима...
- Прошу прощения, - сказал человек в белом. Жестом он дал понять, что конверты могут быть разобраны и снял очки. - Не открывайте их здесь, - уточнил он, потирая и почесывая переносицу. - Я сам лично все проверил еще утром. Германские паспорта с бразильскими въездными визами и всеми прочими, разрешение на работу, водительские права, визитные карточки и деловые бумаги; все на месте. Вернувшись к себе в номера, попрактикуйтесь в новых подписях. Там же находятся билеты на самолеты и некоторая валюта стран вашего назначения; в перерасчете по курсу - несколько тысяч крузейро.
- И алмазы? - спросил Клейст, обеими руками держа перед собой свой конверт с надписью «Каррерас».
- В сейфе в штаб-квартире, - человек в белом аккуратно уложил очки в футляр. - Они будут вам переданы вам по пути в аэропорт - все вы отбываете завтра - а вы передадите Австрийцу ваши подлинные паспорта и личные бумаги, которые будут дожидаться вашего возвращения.
- А я уже привык к себе как к Гомесу, - сказал Мундт, ухмыльнувшись. Остальные рассмеялись.
- Сколько каждому из нас причитается? - спросил Швиммер, застегивая свою папку. - Алмазов, я имею в виду.
- Примерно по сорок каратов каждому.
- Ух, - сказал Фарнбах.
- Нет, камешки достаточно маленькие. По дюжине камней по три карата или около того. На сегодняшнем рынке каждый из них стоит около семи тысяч крузейро и, учитывая инфляцию, завтра их стоимость повысится. Так что в вашем распоряжении будет сумма в пределах девятисот тысяч крузейро на два с половиной года. Вы сможете существовать достаточно хорошо, как и подобает представителям крупной немецкой фирмы, и у вас будет более чем достаточно, средств для приобретения любого оборудования, что вам понадобится. Кстати, позаботьтесь, чтобы не брать с собой в самолет какое-либо оружие; сегодня обыскивают всех и каждого. Все, что у вас есть, оставьте у Австрийца. Хлопот с продажей алмазов не будет. По сути, вам придется, скорее, отгонять от себя покупателей. Всем ли все ясно?
- Как связываться? - спросил Гессен, отставляя в сторону свой атташе-кейс.
- Разве я не сказал? Первого числа каждого месяца звоните в бразильское отделение ваших компаний - то есть, конечно, в штаб-квартиру. Разговор должен носить характер деловой информации. Вас это особенно касается, Гессен: я уверен, что девять из десяти разговоров в США прослушиваются.
- Я не говорил по-норвежски, - сказал Траунштейнер, - со времен войны.
- Учите, - человек в белом улыбнулся. - Что-нибудь еще? Нет? Тогда давайте разольем коньяку и я хотел бы сказать тост, чтобы ваши дороги были легки.
Взяв свой портсигар, он вынул из него сигарету и закурил. Защелкнув крышку, он полюбовался на надпись на ней и, вытянув обшлаг рукава белоснежной рубашки, отполировал крышку до нестерпимого блеска.
***
Склонившись в поклоне, Цуруко поблагодарила сеньора. Опустив сложенную банкноту в проем кимоно, она скользнула мимо него и подошла к сервировочному столику, на котором Иошико собирала тарелки.
- Он дал мне двадцать пять, - шепнула Иошико по-японски. - А сколько ты получила?
- Еще не знаю, - шепнула в ответ Цуруко и, склонившись, накрыла крышкой большую чашку из-под риса, стоявшую под столом. - Еще не смотрела.
Обеими руками она приподняла большую плоскую чашу красного лака.
- Ручаюсь, что не меньше пятидесяти!
- Надеюсь, - приподнявшись, Цуруко с чашей в руках прошла мимо сеньора в белом и одного из гостей, шутившего с Мори, после чего оказалась в холле. Она прокладывала свой путь мимо остальных гостей, которые, переговариваясь, передавали друг другу рожок для обуви, стояли, согнувшись, и полусидели на корточках. Плечом она открыла двери.
По узкому лестничному пролету, освещенному единственной тусклой лампочкой, она, неся чашу, спустилась вниз и двинулась по такому же узкому коридору с облупившейся штукатуркой.
Проход привел ее в кухню, наполненную паром и звоном посуды, где древний вентилятор под потолком медленно вращал лопасти над кишением официанток, поваров и посыльных. Цуруко в своем розовом кимоно осторожно пронесла между них чашу; она миновала поваренка, споро рубившего овощи, и другого, с грудой тарелок, которой еле увернулся от нее.
Она поставила судок на стол, рядом с коробками с грибами и, повернувшись, взяла из груды несколько использованных льняных салфеток, которые, скомкав, бросила на металлическую поверхность стола. Подняв крышку судка, она отложила ее в сторону. На дне сосуда лежал поблескивающий черным пластиком и хромированным металлом диктофон «Панасоник» с английскими надписями на панели, и в окошечке было видно, как продолжали медленно вращаться кассеты. Цуруко протянула руку к клавишам управления, нерешительно нахмурилась и, вынув диктофон, положила его на разостланные салфетки. Затем аккуратно обернула его.
Прижимая узелок с диктофоном к груди, она подошла к стеклянным дверям и повернула ручку. Человек, сидящий у выхода, поднял на нее глаза.
- Остатки, - сказала она, мельком показывая ему узелок с диктофоном. - За ними приходит одна старушка.
Человек устало посмотрел на нее и отвернул в сторону изможденное желтое лицо.
Открыв двери, она вышла наружу. Из мусорного ящика вылетела кошка и умчалась на улицу, освещенную фонарями и неоном рекламы.
Прикрыв за собой двери, Цуруко остановилась, вглядываясь в темноту.
- Эй, вы здесь? - тихо позвала она по-португальски. - Сеньор Хантер?
Из темноты показалась спешащая к ней фигура - высокий худой человек с заплечным мешком.
- Сделали?
- Да, - сказала она, разворачивая диктофон. - Он все еще крутится. Я не знала, какую кнопку нажимать.
- Отлично, отлично, неважно.
Он был молод; в свете, падавшем из дверей, были видны правильные черты его лица и каштановые завитки волос.
- Куда вы его засунули? - спросил он.
- В чашу с рисом, что стояла под сервировочным столиком, - она протянула ему диктофон. - А сверху была крышка, так что они ничего не видели.
Он поднес диктофон к свету и нажал одну за другой две клавиши, после чего пленка, чирикая, стала перематываться. Цуруко, наблюдая за его действиями, сдвинулась чуть в сторону, чтобы дать доступ свету.
- Запись шла недалеко от них? - спросил он. Его португальский явно оставлял желать лучшего.
- Как отсюда досюда, - она отмерила расстояние от себя до ближайшего мусорного бака.
- Отлично, отлично, - молодой человек нажал клавишу, положив конец чирканью, и нажал другую, после чего раздались доносившиеся словно бы издалека немецкие слова из уст человека в белом, сопровождаемые эхом. - Очень хорошо! - воскликнул молодой человек, нажатием другой клавиши остановив воспроизведение. Он показал на диктофон. - Когда началась запись?
- После того, как они кончили обедать и как раз перед тем, как услали нас. Они говорили около часу.
- Они ушли?
- Собирались, когда я выходила.
- Отлично, отлично, - молодой человек расстегнул молнию своей бело-синей сумки. На нем была короткая джинсовая куртка и такие же джинсы; он смахивал на типичного североамериканца, лет двадцати трех отроду. - Вы очень помогли мне, - сказал он Цуруко, засовывая диктофон в сумку. - Мой журнал будет просто счастлив, когда я притащу рассказ о сеньоре Аспьяцу. Он самый крупный продюсер кинопроизводства.
Из кармана брюк он вытащил бумажник и на свету открыл его.
Цуруко наблюдала за ним, по-прежнему прижимая к груди комок салфеток. - Американский журнал? - спросила она.
- Да, - ответил молодой человек, подсчитывая банкноты. - «Муви стори». Очень известный журнал по кино.
Широко улыбнувшись Цуруко, он протянул ей деньги.
- Сто пятьдесят крузейро. И большое спасибо. Вы просто колоссально помогли мне.
- Вам спасибо, - увидев банкноты, она улыбнулась ему, склонив голову.
- Какие аппетитные запахи доносятся из вашего ресторана, - сказал он, засовывая бумажник обратно в карман. - Жутко проголодался, пока ждал вас.
- Хотите, я вам что-нибудь вынесу? - Цуруко засунула банкноты за отворот кимоно. - Я бы могла...
- Нет, нет, - он коснулся ее руки. - Поем у себя в гостинице. Спасибо. Большое спасибо. Подав ей руку, он повернулся и широкими шагами исчез в темноте.
- Милости просим, сеньор Хантер, - сказала она ему вслед. Помедлив еще несколько секунд, она повернулась и, открыв дверь, исчезла за ней.
Они пропустили в баре еще по рюмочке на прощание, поддавшись уговорам вежливого японца, который представился Хиро Каваямой, одним из трех владельцев заведения; их настолько привлекла новейшая электронная игра в пинг-понг, что они позволили себе пропустить еще по рюмочке, но предложение не ограничиться только этим по рассуждению было все же отвергнуто.
Около половины двенадцатого они всем скопом явились в гардеробную за своими головными уборами. Облаченная в кимоно девушка, подавая Гессену его шляпу, улыбнулась и сказала:
- Сразу же после вас появился ваш приятель, но он не хотел подниматься наверх без приглашения.
Гессен уставился на нее:
- Вот как?
Она кивнула.
- Молодой человек. Скорее всего, из Северной Америки.
- Ах, да, - сказал Гессен. - Конечно. Ну, да. Я знаю, кого вы имеете в виду. Говорите, пришел сразу после меня?
- Да, сеньор. Когда вы поднимались по лестнице.
- И он, конечно, спросил, куда я направляюсь?
Она кивнула.
- Вы ему сказали?
- О частной вечеринке. Он было подумал, что не знает того, кто ее давал, но ошибся. Я сказала ему, что хозяин - сеньор Аспьяцу. Он его тоже знает.
- Да, я понимаю, - сказал Гессен. - Мы с ним хорошие друзья. Ему стоило бы подняться к нам.
- Он сказал, что у вас, наверно, деловая встреча и он не хотел бы вам мешать. Кроме того, он был одет неподобающим образом.
Она сделала осуждающий жест.
- В джинсах, - поднеся к носу тонкий пальчик, она добавила: - И без галстука.
- Вот как, - сказал Гессен. - Во всяком случае, жаль, что он не поднялся хотя бы поздороваться. Он уже ушел?
Она кивнула.
- Ну хорошо, - и, улыбнувшись, Гессен дал ей крузейро.
Подойдя к человеку в белом, он переговорил с ним. Остальные, разобрав свои шляпы и атташе-кейсы, сгрудились вокруг.
Блондин и черноволосый быстро исчезли за резной дверью входа; Траунштейнер поспешил в бар и через несколько минут появился оттуда вместе с Хиро Каваямой.
Человек в белом положил белоснежную перчатку руки на обтянутое черной тканью плечо Каваямы и серьезно обратился к нему. Каваяма слушал, затаив дыхание и облизывая губы, лишь время от времени покачивая головой.
Бросив несколько слов, сопровождаемые успокаивающим жестом, он быстро прошел на зады ресторана.
Человек в белом резким повелительным жестом дал понять всем остальным, чтобы они покинули его. Перейдя к боковой стенке фойе, он положил свою шляпу и заметно похудевший дипломат на черный столик с лампой. Нахмурившись и потирая руки в белых перчатках, он вглядывался в ту сторону, куда исчез Каваяма.
Оттуда показались Цуруко и Мори в цветастых юбках и блузках и Иошико, все еще не снявшая кимоно. Им предшествовал торопящийся Каваяма. У него было смущенное и взволнованное выражение. Обедающие провожали его взглядами.
Человек в белом изобразил на губах дружелюбную улыбку.
Каваяма подвел трех женщин к человеку в белом, кивнул ему и отошел в сторону, сложив руки на животе.
Человек в белом, улыбнувшись, сокрушенно покачал головой и провел рукой в перчатке по седеющему ежику волос.
- Девушки, случилась крупная неприятность. То есть для меня, не для вас. Для вас все прекрасно. Я объясню, - он перевел дыхание. - Я делаю машины для сельского хозяйства, - сказал он. - И у меня одно из самых больших производств в Южной Америке. Те люди, что вечером были со мной, - он показал через плечо, - мои коллеги и коммивояжеры. Мы собрались, чтобы я рассказал им о некоторых новых машинах, которые собираюсь запускать в производство, рассказать им о всех деталях и подробностях. Вы понимаете, что все это большой секрет. А теперь я узнал, что шпион нашего североамериканского конкурента узнал о встрече еще до того, как она началась и, зная, как эта публика работает, я ручаюсь, что он отправился на кухню, отозвал в сторонку кого-нибудь из вас или даже всех вас и попросил подслушать наши разговоры из какого-нибудь... тайного укрытия или, может быть, даже сделать наши снимки. Он поднял палец. - Понимаете ли, - объяснил он, - некоторые из его сотрудников работают на конкурента, но тот - то есть концерн - не знает, кто именно работает на меня, так что они очень бы хотели заполучить изображение всех присутствующих, - он кивнул, грустно улыбаясь.
- Очень сложные дела, - сказал он. - Просто собачья грызня.
Цуруко, Мори и Иошико невозмутимо смотрели на него, лишь слегка отрицательно покачивая головами.
Каваяма, который крутился поблизости, то и дело заходя за спину человека в белом, строго сказал:
- Если кто-то из вас сделал то, что говорит сеньор...
- Разрешите мне! - человек в белом, не поворачиваясь, остановил его жестом открытой ладони. - Прошу вас.
Опустив руку, он сделал полшага вперед.
- Этот человек, - добродушно сказал он, - молодой американец, скорее всего, предложил вам какие-то деньги и, наверно, рассказал вам какую-то историю, что это, мол, только шуточка или что-то в этом роде, безобидный розыгрыш, который он хочет нам устроить. И я могу полностью понять, что девушки, которые, конечно же, нуждаются в деньгах... Разве не так? Неужели мой друг так щедро платит вам?
Подмигнув, он смотрел на них, ожидая ответа.
Иошико, хихикнув, решительно покачала головой.
- Нет, я чертовски уверен, что он вас не балует! - он улыбнулся Мори и Цуруко; те ответили ему нерешительными улыбками. - Я вполне понимаю, - повторил он, снова обретая серьезность, - как себя чувствуют девушки в вашем положении, которым приходится тяжко трудиться и, имея на плечах двух детей и еще ответственность за семью, как у вас, Мори..., И я могу понять, как вам трудно удержаться при таком предложении. В сущности, я не мог бы понять, если бы вы даже отвергли его; вы же не такие уж дурочки! Безобидная маленькая шуточка - и можно заработать несколько лишних крузейро. Вещи сегодня дороги; я-то знаю. Поэтому-то вы и получили хорошие чаевые наверху. Так что, если вы получили такое предложение и приняли его, верьте мне, девушки, я не сержусь на вас и не собираюсь вас упрекать; я вас отлично понимаю, но мне только нужно знать.
- Сеньор, - запротестовала Мори. - Даю вам честное слово, никто не предлагал мне ничего и никто меня ни о чем не просил.
- Никто, - покачала головой Цуруко и Иошико поддержала ее. - Честно, сеньор.
- Как доказательство того, что я вас понимаю, - сказал человек в белом, вынимая бумажник и раскрывая его, - я дам вам вдвое больше того, что он вам дал или, по крайней мере, вдвое больше того, что он вам предлагал.
Он переломил надвое пухлый бумажник темной крокодиловой кожи, и стали видны две объемистые пачки банкнот.
- Это я говорил вам раньше, - улыбнулся он. - Если даже и плохо для меня, вам только хорошо.
Он перевел взгляд с одной женщины на другую. - Вдвое больше того, что он вам дал, - сказал он. - Для вас и столько же для сеньора... - движением головы он показал на Каваяму, который торопливо назвался. - Так что и он не будет на вас сердиться. Ну, девушки? Договорились?
Человек в белом показал деньги Иошико.
- За такие деньги надо работать целый год - а тут сразу новая машина, - сказал он ей. - Миллион крузейро!
Теперь он показал деньги Мори. - Если я буду в курсе, как много удалось узнать моим соперникам, я смогу предпринять ответные шаги, - Он протянул деньги Цуруко. - Я успею ускорить выпуск продукции или, может быть, найду этого молодого человека и... перетащу его на свою сторону, дам и ему денег, как и вам, и сеньору...
- Каваяме. Давайте, девушки, не бойтесь. Рассказывайте все сеньору Аспьяцу. Я на вас не сержусь.
- Понимаете? - продолжал настаивать человек в белом. - Только на пользу. Для всех!
- Мне нечего рассказывать, - повторила Мори, и Иошико, не сводя глаз с толстой пачки банкнот, грустно поддержала ее. - Нечего. Честно, - она подняла на него глаза. - Я бы рассказала, и с удовольствием, сеньор. Но мне в самом деле нечего рассказывать.
Цуруко приковалась взглядом к бумажнику.
Человек в белом внимательно наблюдал за ней.
Она было посмотрела на него, помедлила и, перебарывая смущение, кивнула.
Он перевел дыхание, продолжая смотреть на нее.
- Все было точно так, как вы и сказали, - призналась она. - Я была на кухне, где мы готовились обслуживать вас, и один из поварят подошел ко мне и сказал, что снаружи стоит какой-то мужчина, который хочет поговорить с кем-то, кто будет вас обслуживать. Вашу компанию. Мол, очень важно. Поэтому я вышла, и он встретил меня, какой-то североамериканец. Он дал мне двести крузейро, пятьдесят сначала, а сто пятьдесят потом. Он сказал, что репортер из журнала, а вы делаете фильмы и никогда не даете интервью.
Человек в белом, не спуская глаз, бросил:
- Продолжай.
- Он сказал, что сможет написать хорошую статью, если ему удастся выяснить, какие новые фильмы вы собираетесь запускать. Я сказала ему, что вы будете говорить с гостями попозже, как нам сказал сеньор Каваяма... и он...
- Попросил вас спрятаться и подслушать.
- Нет, сеньор, он дал мне диктофон, я взяла его и передала ему, когда вы кончили разговаривать.
- Дик... диктофон?
Цуруко кивнула.
- Он показал мне, как он работает. Сразу нажимать две кнопки.
Человек в белом закрыл глаза и застыл на месте, лишь чуть покачиваясь из стороны в сторону. Открыв глаза, он посмотрел на Цуруко и слабо улыбнулся.
- То есть, диктофон записал весь ход нашей встречи?
- Да, сеньор, - сказала она. - Он был в чаше с рисом под сервировочным столиком. И очень хорошо работал. Этот человек попробовал его перед тем, как уплатить мне, и был очень рад.
Человек в белом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, прикусил нижнюю губу, выпустил воздух и, закрыв рот, сглотнул. Положив руку в перчатке на лоб, он медленно вытер испарину.
- Всего двести крузейро, - сказала ему Цуруко.
Человек в белом, не сводя с нее взгляда, придвинулся вплотную и набрал в грудь воздуха. Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз: она была на полголовы ниже его. - Дорогая моя, - мягко сказал он. - Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что вы знаете об этом человеке. Если он был молод - то насколько молод? Как он выглядел?
Цуруко, растерявшись от его присутствия вплотную к ней, сказала:
- Ему было, я думаю, года двадцать два - двадцать три. Мне не удалось внимательно рассмотреть его. Очень высокий. Симпатичный. У него были короткие курчавые каштановые волосы.
- Это хорошо, - сказал человек в белом, - хорошее описание. Он был в джинсах...
- Да. И в такой же куртке - ну, вы знаете, короткая и синяя. И еще у него была сумка из авиакомпании, на ремне, - она показала себе на плечо. - В ней у него и был диктофон.
- Очень хорошо. Вы весьма наблюдательны, Цуруко. Какая авиакомпания?
Она опечалилась.
- Я не заметила. Но сумка была бело-синей.
- Значит, бело-синяя сумка авиакомпании. Хватит и этого. Что еще?
Нахмурившись, она покачала головой, припоминая, и откровенно обрадовалась:
- Его имя было Хантер, сеньор!
- Хантер?
- Да, сеньор! Хантер. Он назвался совершенно отчетливо.
Человек в белом криво усмехнулся.
- Не сомневаюсь. Продолжайте. Что еще?
- По-португальски он говорил плохо. Он сказал, что я была «большая помощник» ему, все остальные ошибки такого же рода. И произношение у него было неправильным.
- Значит, он пребывал тут недолго, так? Вы оказались «большая помощник» и для меня, Цуруко. Дальше.
Сдвинув брови, она беспомощно пожала плечами.
- Это все, сеньор.
- Прошу вас, попытайтесь вспомнить что-нибудь еще, Цуруко. Вы даже не представляете, насколько это важно для меня.
Она закусила костяшки сжатых в кулачок пальцев и, посмотрев на него, покачала головой.
- Он не сказал вам, как с ним связаться на случай, если я организую другую вечеринку?
- Нет, сеньор! Нет! Ничего такого. Я бы сказала вам.
- Подумайте.
Растерянность и напряжение на ее лице внезапно сменились оживлением.
- Он живет в отеле. Это поможет вам?
Карие глаза вопросительно уставились на нее.
- Он сказал, что поест в отеле. Я спросила его, не принести ли ему чего-нибудь - он проголодался, дожидаясь меня - и он мне так и сказал, что, мол, он поест в отеле.
Человек в белом посмотрел на Цуруко и сказал:
- Видите? Значит, было что-то еще.
Он сделал шаг назад и, осмотревшись, открыл бумажник. Оттуда он вытащил четыре банкноты по сто крузейро и протянул их ей.
- Благодарю вас, сеньор!
Каваяма, улыбаясь, подошел поближе.
Человек в белом дал и ему четыре бумажки и по одной Мори и Иошико. Засовывая бумажник обратно во внутренний карман, он улыбнулся Цуруко и поблагодарил ее:
- Ты хорошая девушка, но на будущее должна больше думать об интересах своего патрона.
- Я буду, сеньор! Обещаю!
Каваяме он сказал:
- Не будьте слишком строги к ней. Право же!
- О нет, не сейчас, конечно! - Каваяма улыбнулся, выпрастывая руки из карманов.
Человек в белом взял свою шляпу и атташе-кейс со столика с лампой и, улыбнувшись приседающим женщинам и Каваяме, отвернулся от них и направился к группе ждавших его поодаль людей.
Улыбка теперь сползла с его лица; глаза сузились. Оказавшись среди них, он шепнул по немецки:
- Проклятая желтая шлюха, я бы ей сиськи отрезал!
Он рассказал им историю о диктофоне.
Блондин сказал:
- Мы проверили и улицу, и машины; поблизости никаких молодых американцев в джинсах.
- Мы найдем его, - сказал человек в белом. - Он одиночка; группы активно действуют лишь в Рио и Буэнос-Айресе. И он любитель, причем не только в силу возраста - ему года двадцать два, двадцать три - но и потому, что назвался Хантером, что, как известно, в переводе значит «охотник»; ни один более-менее опытный человек не позволит себе таких шуточек. И он глуп, в противном случае, он бы не обмолвился этой суке, что остановился в гостинице.
- Разве что, - сказал Швиммер, - его нет ни в одной из них.
- В таком случае он чрезмерно умен, - сказал человек в белом, - и утром мне остается только повеситься. Давайте-ка приступим к поискам. Поскольку Гессен - обитатель Сан-Пауло, он поможет найти нашего «охотника»-любителя: он на память назовет нам все отели. - Он посмотрел на Гессена, который, оторвавшись от разглядывания своей шляпы, встретил его взгляд. - Отель должен быть достаточно респектабельный, чтобы ночью там можно было заказать поесть, - сказал ему человек в белом, - но не настолько изысканный, чтобы в нем нельзя было ходить в джинсах. Поставьте себя на его место: вы мальчишка из Штатов, который явился в Сан-Пауло, чтобы выследить Хорста Гессена или, может, даже Менгеле; в каком отеле вы предпочтете остановиться? У вас хватает денег чтобы подкупить официантку - не думаю, что эта сучка соврала мне относительно суммы - но вы полны романтики: вы хотите почувствовать себя этаким новым Яковом Либерманом, а не праздным туристом. Назовите, пожалуйста, пять отелей, Гессен, в порядке возможности.
Он посмотрел на остальных.
- Когда Гессен назовет ваш отель, - сказал он, - вы возьмете фирменную коробку спичек данного ресторана и сразу же направитесь по названному адресу. Оказавшись в гостинице, вы выясните, видели ли они или нет высокого молодого американца, шатена, с кудряшками, который не так давно явился в синих джинсах, в короткой синей джинсовой куртке и с сумкой бело-синей раскраски. Затем позвоните по номеру, который имеется на спичечной коробке. Я буду на месте. Если вы его найдете, то скажете «да», и мы с Руди и Тин-Тином тут же будет на месте; если вы скажете «нет», Гессен назовет вам другой отель. Все ясно? Отлично. Мы накроем его через полчаса и он не успеет даже прослушать эту чертову запись. Гессен?
Гессен сказал Мундту:
- «Националь», - и Мундт повторил название, после чего сунул себе в карман коробок спичек.
- «Дель Рей», - сказал Гессен Швиммеру.
Траунштейнеру:
- «Коммодора».
Фарнбаху:
- «Мараба».
Клейсту:
- «Савой».
***
Он послушал запись минут пять, затем остановил ее, перемотал и начал снова с того места, где они кончили восхищаться тем, чем они там, черт возьми, восхищались, пока наконец «Аспьяцу» не сказал: «Lasst uns jetzt geshaft reden, meine Jungen», то есть, скорее всего, предложил им перейти к делу. К делу! Иисусе!
Он прослушал ее с начала до конца, только временами восклицая «Иисусе» и «Боже всемогущий!» или «Ну, суки, все вы суки!» и после звяканья крышки, которой официантка накрыла чашу, относя ее вниз, он остановил вращение катушек и несколько отмотав запись назад, стал слушать уже только отдельные куски и реплики, дабы убедиться, что все это на самом деле и он рехнулся от голода и усталости.
Затем он стал мерить шагами узкое пространство номера, потряхивая головой и почесывая в затылке, пытаясь понять, что же ему, черт побери, сейчас делать, когда земля горит у него под ногами, а он не знает ничего - ни кто-есть-кто или хотя-бы-кто-им-платит.
Остается лишь единственное, наконец решил он, и чем скорее, тем лучше - и плевать на разницу времени. Он положил диктофон на ночной столик и подтянул к себе телефон; вытащив бумажник, он расположился на кровати. Найдя визитную карточку с именем и номером телефона на ней, он подсунул ее под аппарат и, спрятав бумажник, стал набирать номер. Ему был нужен оператор на линии международной связи.
У нее оказался воркующий сексуальный голос:
- Я позвоню вам, когда установится связь.
- Буду ждать у телефона, - предупредил он ее, подозревая, что она может забыть о его заказе и отправиться куда-нибудь танцевать самбу. - И побыстрее, пожалуйста.
- Это займет пять - десять минут, сеньор.
Он слышал, как она диктовала номер оператору за морем и прокручивал в голове слова, которые ему необходимо сказать. Исходя, конечно, из того, что Либерман на месте и не беседует с кем-то вне дома. Будьте, пожалуйста, дома, мистер Либерман!
Кто-то легонько постучал в двери.
- Как нельзя кстати, - пробурчал по-английски он и, держа в руке телефонную трубку, дотянулся до ручки двери и потянул ее. Дверь подалась, и в проеме показался официант с роскошными усами, доставив накрытый салфеткой поднос с бутылкой «Брахмы» на нем, но без стаканов.
- Простите за задержку, - сказал он. - К одиннадцати часам почти никого нет на месте. Мне пришлось самому все готовить.
- Все в порядке, - сказал он по-португальски. - Поставьте, пожалуйста, поднос на постель.
- Я забыл стакан.
- Все в порядке, - повторил он. - Стакана не нужно. Дайте мне счет и карандаш.
Он подписал счет, прижав его к стене и придерживая рукой, в которой продолжал держать телефонную трубку; возвращая чек, он прибавил чаевые.
Официант, не поблагодарив его, вышел и, закрывая дверь, только хмыкнул.
Ему не стоило останавливаться в «Дель Рее».
Он снова сел на кровать; трубка продолжала бормотать и посвистывать у его уха. Повернувшись, он подтянул к себе поднос и не без удивления посмотрел на большую желтую салфетку с большими черными буквами на углу ее «Мирамар». Покрутив ее в руках, он отложил салфетку в сторону: сандвичи были толстыми и аппетитными, одно куриное мясо, без лука и прочей шелухи. Забыв об официанте, он залюбовался едой и, склонив голову, впился зубами в толстый ломоть. Господи, как он проголодался!
- Ich mochte Wier, - сказала оператор. - Wier!
Он подумал о ленте с записью, и что он скажет Якову
Либерману, когда у него полный рот и он не может прожевать; яростно работая челюстями, он наконец справился с хлебом. Положив сандвич, он запил его пивом. Оно в самом деле было великолепным.
- Вот-вот будет связь, - сказала Сексуальная операторша.
- Надеюсь. Благодарю вас.
- Будьте на линии, сеньор.
Телефон звякнул.
Он торопливо проглотил очередную порцию пива и поставил бутылку, вытер руку о колено, обтянутое джинсовой тканью, и приник к телефону.
Где-то далеко, на том конце, непрерывно звонил телефон и наконец там сняли трубку.
- Ja? услышал он так четко, словно из другой комнаты.
- Мистер Либерман?
- Ja. Wer ist da.
Это Барри Кохлер. Вы меня помните, мистер Либерман? Я приезжал повидаться с вами в начале августа, я хотел работать с вами? Барри Кохлер из Эванстоуна, Иллинойс?
Молчание.
- Мистер Либерман?
- Барри Кохлер, я не знаю, сколько сейчас времени в Иллинойсе, но в Вене так темно, что я даже часов не различаю.
- Я не в Иллинойсе, я в Сан-Пауло, в Бразилии.
- От этого в Вене не становится светлее.
- Прошу прощения, мистер Либерман, но у меня были веские основания звонить вам. Подождите, пока я вам все расскажу.
- Можете не говорить мне, я и так знаю: вы видели Мартина Бормана. На автобусной остановке.
- Нет, не Бормана. Менгеле. И я не видел его, но у меня есть запись его разговора. В ресторане.
Молчание.
- Доктора Менгеле, - напомнил он. - Помните человека из Освенцима? Ангел Смерти?
- Благодарю вас. А я, было, подумал, что вы имеете в виду какого-то другого Менгеле. Ангела Жизни.
- Прошу прощения, - сказал Барри. - Вы были так...
- Я загнал его в джунгли; уж я-то знаю Йозефа Менгеле.
- Вы так спокойно восприняли это... но я должен вам кое-что сообщить. Он уже не в джунглях, мистер Либерман, сегодня вечером он был в японском ресторане. Не использует ли он фамилию Аспьяцу?
- Он использует кучу имен: Грегори, Фишер, Брейтенбах, Риндон...
- И Аспьяцу, верно?
Молчание.
- Ja. Но, думаю, она может принадлежать и настоящему обладателю такой фамилии.
- Это он, - продолжал настаивать Барри. - И половина тех, кто были с ним, были из СС. И он послал их убивать девяносто четырех человек. Там был Гессен и Клейст. Траунштейнер. Мундт.
- Послушайте, я не уверен, что полностью проснулся. А вы? Вы хоть понимаете, о чем ведете речь?
- Да! И я прокручу вам запись! Она тут, рядом со мной.
- Минутку. Начните все с самого начала.
- Хорошо, - взяв бутылку, он отпил несколько глотков; пусть теперь он для разнообразия послушает молчание.
- Барри?
Хо-хо!
- Я здесь. Я только пропустил немного пива.
- Ах, вот как.
- Всего глоточек, мистер Либерман, я просто умираю от жажды. Я еще ничего не ел, и мне стало так муторно от этой записи, что я прямо не мог есть. У меня тут прекрасный бутерброд с цыпленком, и я прямо не могу проглотить его.
- Что вы делаете в Сан-Пауло?
- Вы не согласились взять меня к себе, так что я решил сам по себе явиться сюда. Я предан делу гораздо больше, чем вы думаете.
- Это был вопрос моих финансов, а не вашей преданности.
- Я же вам сказал, что готов так и так работать; кто мне сейчас платит? Ладно, давайте бросим эту тему. Приехав сюда, я стал разнюхивать, что к чему, и наконец понял, что лучше всего было бы покрутиться вокруг завода «Фольксваген», на котором работал Штангль. Так я и сделал. И пару дней назад засек Хорста Гессена, то есть, мне так показалось, я еще не был уверен. Сейчас у него совершенно седые волосы и, скорее всего, он сделал себе пластическую операцию. Но как бы там ни было, я решил, что это он, и стал выслеживать его. Сегодня он вернулся домой пораньше - он живет в уютнейшем маленьком домике, с потрясающей женой и двумя дочерьми - а в половине восьмого он вышел и сел на автобус, что ехал в нижнюю часть города. Я проследил его до забавного японского ресторанчика, где он поднялся наверх на какую-то частную вечеринку. Лестницу охранял какой-то нацист, и я узнал, что прием дает «сеньор Аспьяцу». Аспьяцу из Освенцима.
Молчание.
- Продолжайте.
- Так что я побродил по этому ресторанчику и наткнулся на одну из официанток. За двести крузейро она несколько позже вручила кассету с речами Менгеле, отдававшим приказания группе. Слова Менгеле слышны совершенно ясно и четко; остальные варьируются от четкого текста до бормотания. Мистер Либерман, завтра они все разъезжаются - в Германию, Англию, Штаты, Скандинавию, по всему миру! Это операция типа Каmeradenwerk, она жутко разветвленная, чистое сумасшествие, и мне искренне жаль, что я так неосмотрительно влез во все это, потому что...
- Барри!
- ... потому что она должна претворить в жизнь мечту арийской расы, ради Бога!
- Барри?
- Что?
- Успокойтесь.
- Я спокоен. Впрочем, нет. Ладно. Вот теперь я успокоился. В самом деле. Я сейчас перемотаю ленту и прокручу ее вам. Вот я нажимаю клавишу. Слышите?
- Что там происходило, Барри? Сколько их там было?
- Шестеро. Гессен, Траунштейнер, Клейст, Мундт - и двое других... м-м-м, Швиммер и Фарнбах. Вы слышали о них?
- О всех, кроме Швиммера, Фарнбаха и Мундта.
- Мундта? Вы не слышали о Мундте? Да он же упоминается в вашей книжке, мистер Либерман! Вот откуда я узнал о нем.
- О Мундте в моей книге? Нет.
- Да! В главе о Треблинке. Она у меня в сумке, хотите, я даже приведу вам номер страницы?
- Я никогда не слышал о Мундте, Барри; вы явно ошибаетесь.
- О, Господи! Ладно, забудем. Во всяком случае, там было шестеро человек, они разъезжаются на два с половиной года и у каждого у них есть определенные числа, когда они должны убивать каких-то людей и тут уж начинается чистое сумасшествие. Вы слушаете, мистер Либерман? Всего они собираются убить девяносто четыре человека и все они гражданские служащие шестидесяти пяти лет. Как вам нравится такая раскрутка?
Молчание.
- Раскрутка?
Он вздохнул.
- Это такое выражение.
- Барри, разрешите мне кое-что спросить у вас. Ведь запись у вас на немецком, так? А ведь вы...
- Я отлично понимаю его! Я не очень хорошо spreche, но понимаю отлично. Меня научила бабушка. Хотя я не говорил по-немецки с детства.
- Значит, Kameradenwerk, и Менгеле посылает людей...
- ... убивать шестидесятипятилетних гражданских служащих. Некоторым из них по 64 года, а другим по 66. Лента уже перемоталась, сейчас я ее вам прокручу, и вы мне скажете, что делать, с кем из высокопоставленных лиц связываться. Вы позвоните ему и скажете, что я явлюсь, чтобы он принял меня, и принял поскорее. Тогда их удастся остановить до того, как они разъедутся. Первое убийство должно состояться 16 октября. Подождите, я усядусь, как следует, вытяну ноги.
- Барри, это просто смешно. Кто-то подшутил с вашим диктофоном. Или же... или же они не те, за кого вы их принимаете.
В дверь кто-то трижды постучал.
- Убирайтесь! - крикнул он, прикрыв микрофон и припоминая португальские слова. - У меня международный разговор!
- Они могут быть, кем угодно, - сказал голос в трубке. - Они вас просто разыграли.
- Мистер Либерман, вы собираетесь ли выслушать запись?
- Вот дерьмо! Подождите, - положив телефон на кровать, он зашлепал к дверям и взялся за ручку. - Кто там?
Чей-то мужской голос затараторил по-португальски.
- Помедленнее! Помедленнее!
- Сеньор, тут какая-то японская леди, она ищет человека, похожего на вас. Она говорит, что должна вас предупредить относительно человека, который... - он повернул ручку, и дверь, которая рывком распахнулась от толчка высокого грузного мужчины, отшвырнула его назад; от удара он согнулся и рот его заполнился кровью. Руки ему заломили за спину; тот нацист, которого он видел у подножия лестницы в «Сакаи», обнажил длинное блестящее шестидюймовое лезвие. Голову ему резко откинули назад, и перед глазами на мгновение показался потолок в коричневатых пятнах протечек; у него хрустнуло плечо и желудок пронзило болью.
В комнату вошел человек в белом; на голове у него была низко надвинутая шляпа, и в руках он держал атташе-кейс. Закрыв дверь, он остановился рядом с ней, глядя, как блондин раз за разом всаживает нож в молодого американца. Воткнуть, повернуть, вытащить; воткнуть, повернуть, вытащить; теперь удар сплеча сверху и в разрывах плоти блеснула белая кость ребра.
Блондин, переводя дыхание, перестал всаживать нож в свою жертву, и черноволосый осторожно опустил тело юноши, в глазах которого застыло удивленное выражение, на пол: часть его расположилась на сером ковре, а другая - на навощенном полу. Блондин вытер окровавленное лезвие ножа о рубашку юноши и коротко сказал черноволосому:
- Полотенце.
Человек в белом бросил взгляд в сторону кровати, подошел к ней и поставил свой чемоданчик на пол.
- Барри? - продолжал спрашивать телефон на кровати.
Человек в белом посмотрел на диктофон, стоящий на ночном столике, и пальцем, обтянутым белой тканью перчатки, нажал на клавишу. Распахнувшиеся створки высвободили кассету. Человек в белом, взяв ее, осмотрел и сунул во внутренний карман. Затем он увидел визитную карточку под телефоном и перевел взгляд на черный аппарат, лежащий на постели.
- Барри? - доносилось из трубки. - Вы здесь?
Человек в белом медленно протянул руку, взял трубку и поднес к уху наушник. Слушая, он прищурил карие глаза, и ноздри, испещренные красноватыми прожилками, раздулись. Он было приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но так и застыл, держа трубку рукой с побелевшими костяшками и приглаживая усики другой рукой.
Он бережно положил трубку на рычаги и отдернул руку, не сводя глаз с телефона. Повернувшись, он сказал:
- Я чуть было не заговорил с ним. Как я об этом мечтал!
Полотенце в руках блондина, очищавшего лезвие ножа, уже было все испятнано красным; он с любопытством взглянул на говорившего.
Человек в белом сказал:
- С давних времен мы испытываем ненависть друг к другу. И вот он был здесь, чуть ли не в моих руках. Наконец я мог поговорить с ним! - Снова повернувшись к телефону, он с сожалением покачал головой. - Либерман, - мягко сказал он, - ты еврейский выродок. Твой пес мертв. Что он тебе успел рассказать? Впрочем, это неважно: никто нигде не будет слушать тебя, пока ты не представишь доказательств. А доказательство в моем кармане, и ребята улетают завтра. Грядет пришествие Четвертого Рейха. Спокойной ночи, Либерман. Увидимся у дверей газовой камеры.
Он улыбнулся, покачав головой, и сунул визитную карточку себе в карман. - Хотя это, пожалуй, и глупо - сказал он.
Черноволосый, распахнув дверцу шкафа, показал на сумку с ремнем и спросил по-португальски:
- Сложить ли его вещи, доктор?
- Этим займется Руди. Вы спускайтесь вниз к Траунштейнеру. Найдите где-нибудь на задах открытую дверь и подгоните к ней машину. Затем один из вас поднимется и поможет нам спуститься к ней. И не сообщайте ему, что мальчишка говорил по телефону. Скажите, что он прослушивал запись.
Брюнет кивнул и вышел.
Светловолосый спросил по-немецки.
- А их не перехватят? То есть, наших людей?
- Дело должно быть сделано, - сказал человек в белом, вынимая футляр для очков. - Любой ценой. Все, что удастся. Если повезет, они справятся со всеми. Кто будет слушать Либермана? Он сам не поверил; вы слышали, как мальчишка уговаривал его. И да поможет нам Бог - как можно больше из этих девяноста четырех должны умереть.
Он надел очки и, вытащив из кармана спичечный коробок, подошел к телефону. Подняв трубку, он назвал оператору номер.
- Привет, друг мой, - весело сказал он. - Будьте любезны, сеньора Гессена. - Прикрыв белой перчаткой микрофон, он отвел глаза в сторону. - Проверь его карманы, Руди. Там, под комодом, резиновые туфли. Гессен? Говорит доктор Менгеле. Все прекрасно, беспокоиться не о чем. Чистый любитель, как я и говорил. Сомневаюсь, чтобы он вообще понимал по-немецки. Пошли ребят по домам, пусть они попрактикуются в подписях, они должны будут пользоваться ими все время. Нет, боюсь до 1977 года; я вылетаю в лагерь, как только мы тут все подчистим. Так что с Богом, Хорст. И передай эти слова от меня остальным: «С Богом!» Повесив трубку, он сказал: - Хайль Гитлер!