Как выяснилось, тут были достаточно хорошие врачи; во всяком случае, достаточно тол­ковые, чтобы наложить ему ши­ну на руку, подсоединить ка­пельницы и забинтовать его с головы до ног - и спереди, и сзади, сверху и внизу.

В субботу он пришел в себя в реанимационном отделении главной больницы Ланкастера. Всю пятницу он был без созна­ния.

- С вами все будет в полном порядке, - сказал ему тол­стенький врач-индус. - Одна пуля прошла через «средостение», - демонстрируя, док­тор коснулся своего белоснежного халата. - Она расще­пила ребро, нанесла ранение левому легкому и какому- то нерву, управляющему гортанью, вот настолько пройдя от аорты. Другая пуля попала в область брюш­ного пресса и застряла в его мышцах, следующая раз­дробила кость и разорвала мышцы левой руки. Еще одна только царапнула ребро справа.

Застрявшая пуля была извлечена, и все раны зашиты. Голос он сможет подать через неделю, дней десять, а через две недели - передвигаться на костылях. О про­исшедшем было сообщено в австрийское посольство, хо­тя, - тут доктор улыбнулся, - в том не было необходимости. Из-за газет и телевидения. Детективы рвутся поговорить с ним, но им, конечно, придется подождать.

Дана, склонившись к нему, покрывала его поцелуя­ми; она стояла рядом, сжимая его правую руку и улы­баясь. Какой сегодня день? Под глазами ее были круги, но все равно она была обаятельна.

- Неужели ты не мог заниматься этими делами в Австрии? - спросила она его.

Когда его перевели в палату интенсивной терапии, и он мог сесть, первым делом он написал несколько слов: «Где все мои вещи?»

- Вам доставят все, что было в вашем номере, - с улыбкой заверила его медсестра.

«Когда?»

- В четверг или в пятницу, скорее всего.

Дана прочитала ему заметки из газет. Менгеле был опознан как Рамон Ашхейм-и-Негрин, поданный Пара­гвая. Он убил Уиллока, ранил Либермана и был разорван собаками Уиллока. Сын Уиллока, тринадцатилетний Ро­берт, придя домой из школы, сразу же вызвал полицию. Пять человек, которые явились сразу же после полиции, представились, как члены лиги «Молодых Еврейских Защитников» и друзья Либермана; они сказали, что договорились встретиться с ним здесь и проводить его до Вашингтона. Они высказали мнение, что Ашхейм-и-Негрин был нацистом, но никоим образом не могли объяс­нить присутствие его или Либермана в доме Уиллока или причину убийства Уиллока. Полиция предполагает, что Либерман, если и когда он оправится, сможет пролить свет на это таинственное дело.

- Сможешь? - спросила Дана.

Он еле заметно склонил голову, попытавшись изобра­зить непослушными губами «может быть».

- Когда ты успел подружиться с «Молодыми Защит­никами»?

«На прошлой неделе».

Медсестра сказала Дане: ей что-то принесли.

Вошел доктор Чаван, изучая историю болезни Либер­мана, приподнял его подбородок и внимательно рассмотрел больного, после чего сказал, что главное для него сейчас - это хорошо побриться.

Вернулась Дана, сгибаясь под тяжестью чемодана Ли­бермана.

- Легок на помине, - сказала она, ставя его на пол.

Груз доставил Гринспан. Он явился за своей маши­ной, которую полиция было отказалась ему вернуть после встречи у Уиллоков. Он передал через Дану по­слание для Либермана: «Во-первых, все в порядке, а, во-вторых, рабби Горин будет звонить нам, как только сможет. У него самого проблемы. Читайте газеты».

У него болело все тело. Поспать бы.

Его перевели в прекрасную палату с полосатыми пор­тьерами и телевизором у стены; рядом с кроватью на стуле разместился его портфель. Едва только получив возможность садиться, он открыл ящичек ночного сто­лика. Список был там вместе со всеми остальными ве­щами. Надев очки, он стал просматривать имена. Номе­ра от первого до семнадцатого были вычеркнуты. Как и Уиллок. Рядом с его именем стояла дата - 19 февраля.

Пришел парикмахер, который выбрил его.

Он уже мог говорить хриплым шепотом, но не хотел. Что ему было на руку: у него оставалось время подумать.

Дана писала ему записки. Он читал «Филадельфия Инкуайрер» и «Нью-Йорк таймс», смотрел новости по телевизору с дистанционным управлением. О Горине ничего не было. Киссинджер в Иерусалиме встретился с Рабином. Преступность, безработица.

- Тебя что-то беспокоит, папа?

- Ничего.

- Не разговаривай.

- Ты же спросила.

- Не говори! Пиши! Для этого тебе и дан блокнот!

«НИЧЕГО».

Порой она бывала жутко занудной.

Приносили цветы в сопровождении визитных карто­чек и открыток: от друзей, спонсоров, от лекционного бюро, от женской общины местной синагоги. Письмо от Клауса, который получил адрес больницы от Макса: «Как только сможете, напишите, пожалуйста. Нет необходимости уточнять, что и мы с Леной и Нюренбергер очень хотим узнать больше того, что написано в газе­тах».

На другой день, как ему разрешили наконец разгова­ривать, на встречу с ним явился некий детектив Барн­харт, высокий, рыжий, молодой человек, вежливый и спокойный. Либерману, к сожалению, не удалось про­лить света; никогда раньше он не встречал Рамона Ашхейма-и-Негрина вплоть до того дня, как этот человек стал стрелять в него. Он даже имени его никогда раньше не слышал. Да, миссис Уиллок права: он действительно звонил день назад и предупредил Уиллока, что могут явиться нацисты убить его. Звонок явился результатом намека, который пришел к нему из не очень надежного источника в Южной Америке. Я приехал повидаться с Уиллоком, в надежде выяснить, что на самом деле стоит за всем этим; открыл ему двери Ашхейм, который потом стал стрелять в него. Ему удалось впустить собак в дом. И собаки набросились на Ашхейма, убив его.

- Парагвайское правительство утверждает, что его паспорт фальшивка. Они даже не знают, кто он такой.

- У них нет его отпечатков пальцев?

- Нет, сэр, не имеется. Но кем бы он ни был, похо­же, что ждал он именно вас, а не Уиллока. Видите ли, тот погиб незадолго до того, как вы туда успели при­ехать. Вы, должно быть, явились примерно в половине третьего, так?

Подумав, Либерман кивнул.

- Да, - согласился он.

- А Уиллок был убит между полуднем и часом дня. Так что «Ашхейм» еще около двух часов ждал вашего появления. Этот полученный вами намек смахивает на ловушку, сэр. Уиллок не имел ничего общего с тем типом людей, которых вы выслеживали, в чем мы не сомневаемся. Так что в будущем вам надо быть осторож­нее с такими намеками, если вы позволите мне так выразиться.

- Конечно же, позволяю. Отличный совет. Благода­рю вас. «Быть осторожнее». Да.

Вечером в сводке новостей был упомянут и Горин. С 1973 года он находился под условным освобождением, ибо был приговорен к трем годам заключения, но отло­женным - за тайную подготовку бомб, в чем признал себя виновным; а ныне федеральное правительство по­пыталось отменить условное освобождение на основании того, что он снова участвовал в заговоре, на этот раз с целью похищения русского дипломата. Судья назначил слушание его дела на 26-е февраля. Решение не в пользу Горина могло означать, что ему придется на год вернуть­ся в тюрьму. Да, у него в самом деле были проблемы.

Как и у Либермана. Оставаясь в одиночестве, он изучал список. Пять тонких листиков, напечатанных через один интервал. Девяносто четыре фамилии. Он сидел, глядя в стену, покачивая головой и вздыхая. Сложив лист в несколько раз, он спрятал его в паспорте.

Он написал письма Клаусу и Максу, в которых не сообщал ничего особенного. Он уже начал говорить по телефону, хотя по-прежнему хрипел и не мог говорить полным голосом.

Дана должна была возвращаться домой. Она догово­рилась об оплате счета из больницы. Марвину Фарбу и прочим придется взять на себя эти заботы, а когда он вернется в Австрию и получит страховку, то расплатится с ними.

- Не забудь копию счета, - предупредила она его. - И не пытайся скорее вставать на ноги. И чтобы ты не смел покидать больницу, пока врачи не разрешат.

- Не буду, не буду, не буду.

После ее отъезда он спохватился, что даже не поин­тересовался, как у нее дела с Гарри, и очень расстроил­ся. Тот еще отец.

На костылях он ковылял взад и вперед по коридору, что было нелегко, поскольку одна рука еще была в шинах. Он уже успел познакомиться с некоторыми дру­гими пациентами.

Позвонил Горин.

- Яков? Как вы там?

- Все в порядке, спасибо. Через неделю выхожу. Как вы?

- Горю, но не сгораю. Вы знаете, что со мной соби­раются делать?

- Да, просто позор.

- Мы пытаемся добиться отсрочки, но похоже, не получится. Они просто из кожи лезут, чтобы прихватить меня. Так что мне приходится играть в конспирацию. Ну, люди. Слушайте, что происходит. Я звоню из будки, так что вокруг все спокойно.

На идише он ему сказал:

- Нам лучше говорить на идише. Убийств больше не будет. Все их люди отозваны.

- Вот как!

- А тот, что стрелял в меня, тот, до кого добрались собаки, он был... Ангелом. Вы понимаете, кого я имею в виду?

Молчание.

- Вы уверены?

- Более чем. Мы говорили с ним.

- О, Господи! Слава Богу! Слава Богу! Собаки слиш­ком милостивы к нему. И вы молчите? Я бы созвал самую большую пресс-конференцию в истории!

- А что мне отвечать, когда услышу вопрос - а что он тут делал? Парагвайский паспорт раздобыть не про­блема - но ему? И если я не смогу ответить, за дело возьмется ФБР. Стоит ли? Выяснят ли они? Я еще не знаю.

- Нет, нет, конечно, вы правы. Но... знать и не иметь возможности рассказать. Вы приедете в Нью- Йорк?

- Да.

- Когда вы будете? Я свяжусь с вами.

Он дал ему номер Фарбов.

- Фил сказал, что у вас есть список.

Либерман сморщился.

- Откуда он узнал?

- Вы сказали ему.

- Я сказал? Когда?

- Там, в доме. Припоминаете?

- Да. Я сидел и смотрел на него. Это проблема, рабби.

- Вот вы мне о ней и расскажете. А пока держите его при себе. Скоро увидимся. Шалом.

- Шалом.

Он переговорил с несколькими репортерами и ребята­ми из колледжа. И все время отмерял шаги по коридору, опираясь на костыли.

Как-то днем к нему подошла высокая стройная шатен­ка в красной блузке с портфелем и спросила:

- Вы мистер Либерман?

- Да.

Она улыбнулась ему; на скулах веснушки, прекрас­ные белые зубы.

- Могу ли я переговорить с вами несколько минут? Я миссис Уиллок. Миссис Хенк Уиллок.

Он глянул на нее.

- Да, конечно.

Они вошли в его палату. Она села на один из стульев, положив портфельчик на колени, а он прислонил косты­ли к кровати и сел на другой стул.

- Примите мои соболезнования, - сказал он.

Она кивнула, не отрывая глаз от портфеля и погла­живая его пальцами с ярко-красными ногтями. Потом посмотрела на него.

- Полиция сказала мне, - начала она, - этот че­ловек явился, чтобы поймать вас, а не для того, чтобы убивать Хенка. Он не интересовался ни им, ни нами; его интересовали только вы.

Либерман кивнул.

- Но ожидая вас, - сказала она, - этот человек внимательно проглядывал наш альбом со снимками. Он оказался на полу там, где вы... - Она зябко повела плечами, не спуская взгляда с Либермана.

- Может быть, - предположил тот, - его просмат­ривал ваш муж. До того, как появился этот человек.

Она покачала головой, скорбно опустив уголки рта.

- Он никогда не заглядывал в него, - сказала она. - Это я собирала снимки. Только я подбирала их в альбо­ме и придумывала подписи. И тот человек просматривал его.

- Может, он хотел всего лишь убить время, - пред­положил Либерман.

Миссис Уиллок промолчала, осматривая палату: руки ее все так же были сложены на портфеле.

- Наш сын приемный, - сказала она. - Мой сын. Он этого не знает. Мы договорились, что не расскажем ему. Соглашением было обговорено, что мы ему ничего не расскажем. А прошлой ночью он спросил меня... В первый раз он заговорил на эту тему. - Она посмотрела на Либермана. - Вы ему что-то сказали в тот день, отчего ему в голову могла прийти такая идея?

- Я? - он отрицательно покачал головой. - Нет. Откуда мне было знать об этом?

- Мне было показалось, что тут есть какая-то связь, - сказала она. - Женщина, которая помогала нам получить ребенка, была немкой. Ашхейм - это немецкая фамилия. Звонил и спрашивал Бобби человек с немецким акцентом. А я знаю, что вы... против не­мцев.

- Против нацистов, - поправил ее Либерман. - Нет, миссис Уиллок, я не имел представления, что он усыновлен и я даже не успел с ним поговорить, когда он вошел. Как вы слышите, я даже сейчас еще не могу нормально разговаривать. Может, к нему пришли такие мысли из-за потери отца.

Она вздохнула и кивнула.

- Может быть, - согласилась она и улыбнулась ему. - Простите, что побеспокоила вас. Меня беспоко­ило, что... что эта история могла иметь отношение к Бобби.

- Все в порядке, - сказал он. - Я рад, что вы навестили меня. Я собирался позвонить вам до отъезда и выразить вам свое соболезнование.

- А вы видели эту ленту? - спросила она. - Нет, думаю, что вам не довелось. Просто удивительно, как все это получилось, не так ли? Когда эта беда обернулась пользой. Весь этот ужас: Хенк мертв, вы тяжело ранены, тот человек... и еще собаки. Нам пришлось их усыпить, вы знаете? А Бобби удалось использовать свой шанс.

- Свой шанс? - не понял Либерман.

Миссис Уиллок кивнула. - Кинокомпания купила плен­ку, которую ему удалось заснять в тот день и показывала ее - как вас вносят в «Скорую помощь», собаки с окровав­ленными мордами, как выносят тело этого человека и Хенка... и как толпятся Си-Би-Эс, с нашей студии и со всех прочих телестанций по всей стране, как идет съемка, кото­рую на следующий день показали в Утренних Новостях с Хьюго Раддом. Вы были крупным планом в кадре, когда вас вносили в машину «Скорой помощи». Такая возможность редко предоставляется мальчику в возрасте Бобби. Не толь­ко с точки зрения будущих контактов, но и для самоутвер­ждения. Он хочет стать кинорежиссером.

Посмотрев на нее, Либерман кивнул:

- Думаю, он им станет.

- Я думаю, что он полностью использует свои воз­можности, - сказала она, вставая, и на губах у нее мелькнула гордая улыбка. - Он очень талантлив.

Фарбы приехали за ним в пятницу, 28 февраля, упакова­ли вещи Либермана, после чего он вместе со своим чемода­ном, портфелем и костылями оказался в их новом «линколь­не». Марвин Фарб вручил ему копию больничного счета.

Gott im Himmel!

***

Сэнди, девушка из офиса рабби Горина, позвонила и пригласила его на ленч во вторник, в 11 часов утра. Это будет прощание.

Он улетал 13-го. С ним?

- С кем? - осведомился он.

- С рабби. Разве вы не слышали?

- Апелляция отклонена?

- Он отказался ее подавать. Он хочет пройти уготов­ленный ему путь.

- О, Господи! Как жаль. Да, конечно, я буду.

Она дала ему адрес: у «Смилстейна», в ресторане на Канал-стрит.

«Таймс» изложила эту историю в колонке на разво­роте, которую он пропустил. Решив не оспаривать обвинение в новом заговоре, Горин счел за лучшее принять решение судьи, отменяющее его условное освобождение. 16-го марта ему надлежало явиться для отбытия наказа­ния в федеральную тюрьму Пенсильвании.

- М-да. - Либерман покачал головой.

Во вторник, 11-го, он, опираясь на палочку, нетороп­ливо поднялся по лестнице в ресторан Смилстейна. Сту­пеньку за ступенькой, придерживаясь за перила. Убий­ство.

На верхней площадке лестницы, куда он добрался, задыхаясь и обливаясь потом, он обнаружил большой зал с холлом, зеленым куполом над площадкой для оркест­ра; в зале была масса ненакрытых столов и ряды склад­ных стульев, а за столиком в самом центре мужчина диктовал меню, которое записывал склонившийся к не­му официант. Горин, сидящий во главе стола, увидев его, отбросил в сторону меню и салфетку с колен, вско­чил и подбежал к нему. Он был оживлен и весел, словно борьба принесла ему победу.

- Яков! Как я рад видеть вас! - пожав ему руку, он подхватил Либермана под локоть. - Выглядите вы пре­красно! О, черт, я и забыл о лестнице!

- Все в порядке, - сказал Либерман, восстанавливая дыхание.

- Отнюдь, с моей стороны это было просто глупо. Я должен был бы выбрать какое-нибудь другое место, - они подошли к столу: впереди Горин, а сзади Либерман, опирающийся на палочку. - Руководители наших отде­лений, - представил Горин. - И еще Фил и Пол. Когда вы отбываете, Яков?

- Послезавтра. Мне очень жаль, что вы...

- Забудьте, забудьте. Я буду там в хорошей компа­нии - почти весь мозговой трест Никсона. Самое под­ходящее место для заговорщиков. Джентльмены, это Яков. А это Дан, Стиг, Арни...

За столом сидели пять или шесть человек, не считая Фила Гринспана и Пола Штерна.

- Вы выглядите куда лучше, чем в последний раз, когда я вас видел, - широко улыбаясь, сказал Гринспан.

Либерман, садясь на стул напротив него, сказал: - Слушайте, а я даже не помню вас в тот день.

- Еще бы, - согласился Гринспан. - Одной ногой вы были уже на том свете.

- Там оказались прекрасные врачи, - сказал Либер­ман. - Мне оставалось только удивляться их мастерст­ву. - Он пододвинул свой стул поближе к человеку, сидящему справа от него, прислонил палочку к столу и взял меню.

- Официант, - сказал Горин слева от него, - сооб­щил, что мясо в горшочках нет. Вы любите утку? Ее тут готовят просто потрясающе.

Прощание было окрашено грустью. Пока они ели, Горин говорил о порядке в руководстве, что предстоит сделать Гринспану для поддержания связей, пока он будет в тюрьме. Предлагались ответные меры возмездия, звучали грубоватые шуточки. Либерман постарался рас­сеять атмосферу, рассказав забавную историю о Киссин­джере, поведанную ему Марвином, которая, скорее все­го, была правдой, но она не помогла.

Когда официант убрал посуду со стола и спустился вниз, оставив их за кофе, Горин положил руки на стол, сплел пальцы и серьезно обвел взглядом присутствую­щих.

- Стоящая перед нами проблема - последняя из тех, что предстоит нам разрешить, - сказал он, не отводя глаз от Либермана. - Так, Яков?

Либерман, глядя на него, только кивнул.

Горин внимательно пригляделся к Гринспану со Штерном и к каждому из руководителей отделений.

- Существуют девяносто четыре мальчика, - сказал он, - в возрасте тринадцати лет, некоторым из которых еще меньше, которые должны быть убиты до того, как они подрастут. Нет, - с напором сказал он, - я не шучу. Видит Бог, как бы я хотел, чтобы это было именно так. Некоторые из них живут в Англии - это для тебя, Раф; некоторые в Скандинавии, Стиг; часть тут, в Шта­тах, часть в Канаде и Германии. Я не знаю, как мы доберемся до них, но мы должны и мы это сделаем. Яков объяснит вам, кто они такие и кем они... должны стать.

Откинувшись на спинку кресла, он сделал жест Ли­берману. - Только самую суть, - сказал он. - Не стоит вдаваться в детали. - И обращаясь ко всем остальным:

- Я ручаюсь за каждое слово, что он вам скажет, как ручаются и Фил с Полом; они своими глазами видели одного из них. Излагайте, Яков.

Либерман продолжил внимательно рассматривать ло­жечку чашки с кофе.

- Вам слово, - повторил Горин.

Подняв на него глаза, Либерман хрипло сказал:

- Можем ли мы пару минут поговорить с вами с глазу на глаз? - Он откашлялся.

Горин было вопросительно глянул на него, а потом в его глазах блеснуло понимание. С силой выдохнув через нос, он улыбнулся.

- Конечно, - сказал он, вставая.

Взяв тросточку, Либерман ухватился за край стола и тяжело поднялся с места. Прихрамывая, он сделал шаг, а Горин, положив руку ему на плечо, пошел, принорав­ливаясь, рядом, мягко обращаясь к нему:

- Я знаю, что вы собираетесь сказать. - Они отошли в сторону к возвышению для оркестра под зеленым бал­дахином.

- Я знаю, что вы собираетесь сказать, Яков.

- А вот я еще нет, так что могу только порадоваться за вас.

- Хорошо, могу и сам сказать за вас. «Мы не должны этого делать. Мы должны дать им шанс. Даже те, кто уже потерял своих отцов, могут вырасти обыкновенными людьми».

- Не думаю, что они станут обыкновенными. Но не Гитлерами.

- Значит, мы должны быть добрыми милыми евреями старых времен и с уважением относиться к их граждан­ским правам. А когда кто-то из них в самом деле вступит на путь Гитлера, ну что ж, пусть наши дети беспокоятся об этом. По пути в газовые камеры.

Стоя у площадки, Либерман повернулся к Горину.

- Рабби, - сказал он, - никто не представляет, какие у них шансы пойти по этому пути. Менгеле считал, что они очень высоки, но он руководствовался сво­им замыслом, своими амбициями. Может так случиться, что никто из них не станет Гитлером, пусть даже их были бы тысячи. Они дети. Мальчики. Какие бы они не несли в себе гены. Они дети. Как мы можем убивать их? Это Менгеле мог себе позволить убивать детей. Неужели мы хотим пойти по его стопам? Я даже не могу себе...

- Вы поистине удивляете меня.

- Разрешите мне кончить, пожалуйста. Я даже не могу себе представить, что мы оповестим их правитель­ства, чтобы они присматривали за ними, ибо произойдет утечка информации. И можете жизнь прозакладывать, что так оно и будет. К ним будет привлечено внимание и обязательно найдется какой-нибудь «мишуге», кото­рый попытается сделать из них Гитлеров. Или даже среди правительства может найтись такой сумасшедший. И чем меньше о них будут знать, тем лучше.

- Яков, если хоть один из них станет Гитлером, только один... Господи, вы же знаете, что нас ждет!

- Нет, - сказал Либерман. - Нет. Я несколько недель только и думаю об этом. И я бы сказал, что для повторения событий нужны два условия - новый Гитлер и социальная обстановка, подобная той, что была в тридцатых годах. Хотя это еще не все. Нужно три усло­вия: Гитлер, обстановка... и люди, которые пойдут за Гитлером.

- А вы не думаете ли, что он найдет их?

- Нет, их будет далеко недостаточно. Я в самом деле считаю, что люди стали жить и лучше, и умнее, и мало кто теперь считает своего лидера живым Богом. Телеви­дение резко изменило весь мир. Да и знание истории... Кое-кого он сможет привлечь к себе, это да, но думаю, что не больше, этот претендент на роль Гитлера, в Германии и Южной Америке.

Вы с чертовской убежденностью верите в челове­ческую натуру, куда больше, чем я, - сказал Горин. - Но видите ли, Яков, вы можете убеждать меня тут до посинения, но вам не удастся заставить меня изменить свои взгляды. У нас есть не только право их убить. Это наша обязанность. Их создал не Бог, а Менгеле.

Либерман помолчал, глядя на него, а потом кивнул.

- Хорошо, - сказал он. - Думаю, что мне стоит поднять этот вопрос.

- Можете это сделать, - сказал Горин, жестом по­казывая на стол. - Сможете ли вы объяснить им всю ситуацию тут же на месте? Нам надо еще продумать массу деталей до того, как мы разойдемся.

- На сегодня мой голос уже отказывает, - сказал Либерман. - Лучше вы все объясните.

Они вместе вернулись к столу.

- Коль скоро я уж встал, - сказал Либерман. - Есть тут туалет?

- Вон там, наверху.

Либерман захромал к лестнице. Горин вернувшись к столу, занял свое место.

Добравшись до мужского туалета, маленького и тес­ного, Либерман зашел в кабинку и аккуратно запер ее на задвижку. Повесив тросточку на правую руку, он вынул паспорт и извлек из него сложенный в несколь­ко раз список фамилий. Засунув паспорт обратно во внутренний карман, он аккуратно разорвал листы по срединной складке, сложил их вместе и опять порвал, после чего еще пару раз повторил эту операцию. Об­рывки он бросил в унитаз и когда кусочки бумаги с машинописным текстом смешались друг с другом, он опустил черную ручку бачка. Вода закружилась водо­воротом, вспенилась и с гулом ушла вниз, унося с собой пляшущие в водовороте обрывки бумаги.

Он подождал, пока бачок снова не наполнится водой.

Ну, поскольку он уже оказался здесь, стоит расстег­нуть молнию и использовать это помещение по назна­чению.

Когда он вышел, то поймал на себе взгляд одного из сидящих за дальним концом стола и кивнул в сторону Горина. Сидящий бросил Горину несколько слов и тот, повернувшись, посмотрел на него. Жестом он подозвал его к себе. Посидев несколько секунд, Горин встал и с обеспокоенным видом направился к нему.

- Ну, что на этот раз?

- Вам придется притормозить.

- Ради чего?

- Я спустил список в туалет.

Горин застыл на месте, глядя на него.

Он кивнул.

- Именно это и надо было сделать, - сказал он. - Поверьте мне.

Горин продолжал с мертвенно-бледным лицом смот­реть на него.

- Я чувствуя себя в забавном положении, когда говорю рабби, что..

- Это был не ваш список, - сказал Горин. - Он принадлежал... всем! Еврейскому народу!

- Могу ли я подать голос? - спросил Либерман. - Я говорю только за себя. Убивать детей, любых детей - это неправильно.

Лицо Горина побагровело, ноздри раздулись, а карие глаза, окруженные темными кругами, вспыхнули.

- Только не говорите мне, что хорошо, а что пло­хо, - сказал он. - Ослиная задница. Тупой, глупый, старый болван!

Либерман молча смотрел на него.

- Я должен был бы спустить вас по лестнице!

- Только прикоснитесь ко мне, и я переломаю вам шею, - сказал Либерман.

У Горина перехватило дыхание; он сжимал кулаки опущенных рук.

- Вот такие евреи, как вы, - сказал он, - и позво­лили всему этому случиться в последний раз.

Либерман продолжал смотреть на него. - Евреи ни­чего не «позволяли». Нацисты обошлись без позволе­ния. Люди, которые могли убивать даже детей, чтобы добиться своих целей.

На стиснутых скулах Горина зацвели пунцовые пятна.

- Убирайтесь отсюда, - сказал он. И резко повер­нувшись, отошел от него.

Либерман проводил его взглядом, перевел дыхание и двинулся к лестнице. Придерживаясь за перила и опи­раясь на палочку, он стал неторопливо спускаться вниз, шаг за шагом.

Через окно такси, направлявшегося в аэропорт Кен­неди, он увидел здание мотеля «Говард Джонсон». Там Фрида Малони передавала малышей парам из США и Канады. Он смотрел, как мимо него проплывало здание, десять или двенадцать этажей которого светились огня­ми в сумерках.

Зарегистрировавшись у стойки «Пан-Ам», он позво­нил мистеру Голдвассеру в лекционное бюро.

- Алло? Как вы там? Где вы?

- В Кеннеди, отправляюсь домой. Чувствую себя не так уж плохо. Просто пару месяцев должен поберечься, и все будет в порядке. Вы получили мою записку?

- Да.

- Еще раз благодарю вас. Цветы были великолепны. Вроде какую-то рекламу себе я обеспечил, так? Первая полоса в «Таймсе», Си-Би-Эс, все телевидение...

- Надеюсь, что такой рекламы у вас больше не будет.

- И тем не менее. Послушайте, если я торжественно дам вам честное слово, от которого я ни за что не откажусь, можете ли попытаться организовать мне турне на конец весны, начало осени? Доктора заверяют, что голос вернется.

- Ну...

- Да бросьте, судя по обилию цветов от вас, видно, что вы во мне заинтересованы.

- Ладно, попробую связаться кое с какими группами.

- Отлично. И послушайте, мистер Голдвассер...

- Ради Бога, да будете ли вы когда-нибудь звать меня Бен! Сколько лет мы с вами уже знакомы?

- Бен... только не в синагогах. Лекции в колледжах, встречи с ребятами. Пусть даже старших классов.

- Они даже расходов не окупят.

- Значит, в колледжах. В отделениях ИМКА. Всюду, где есть молодежь.

- Я попробую как-то все сбалансировать, идет?

- Идет. Свободное время заполняйте старшеклассни­ками, пусть они меня послушают. Будьте здоровы.

Повесив трубку, он на всякий случай пошарил паль­цем в монетоприемнике; подхватив портфель и опираясь на палочку, он захромал на посадку.