1

Четыре наглухо закрытые кареты, окруженные большим конвоем преображенцев, двинулись на рассвете 12 декабря 1741 года из Петербурга по направлению к городу Нарве.

В каретах сидели бывшая правительница Анна Леопольдовна с мужем, низложенный император Иоанн Антонович, его маленькая сестра принцесса Екатерина, фрейлина Менгден и прислуга.

Во главе конвоя, окружавшего кареты, находился генерал-лейтенант граф Василий Федорович Салтыков, которому, согласно манифесту императрицы, поручено было отвезти всю Брауншвейгскую фамилию через Нарву и Ригу за границу Российского государства, в г. Кенигсберг, и там предоставить им свободу.

Салтыкову дано было предписание все время иметь строгий надзор над бывшей правительницей, маленьким императором и всеми сопровождавшими их лицами и не позволять ни с кем сноситься. Кроме того, особым секретным приказом Салтыкову велено было ехать медленно и под разными предлогами останавливаться в пути.

Не успел Салтыков доехать с пленниками до Риги, как данное ему первоначально распоряжение было отменено и последовал приказ: Иоанна Антоновича, его родителей и всех бывших с ними не везти за границу, а задержать в Риге и поместить там в цитадели, не допускать к ним никого, не позволять получать от кого-либо письма и писать кому бы то ни было.

Поводом к отмене первоначального намерения новой императрицы отпустить Анну Леопольдовну с семейством за границу явилось подозрение, что у бывшей правительницы остались в Петербурге сторонники, которые захотят вызвать ее в Россию и при содействии иностранных государств посадить вновь на престол Иоанна Антоновича или даже саму Анну Леопольдовну.

Не довольствуясь приказами, данными Салтыкову, Елизавета Петровна велела окружить в Риге Иоанна Антоновича и его семейство шпионами. Последние вскоре поспешили донести императрице, что принцесса Анна часто бранит приставленного к ней Салтыкова, а принц Иоанн, т. е. свергнутый император, «играючи с собачкою, бьет ее по лбу, а как его спросят: «Кому-де, батюшка, голову отсечешь?» — он отвечает, что Василию Федоровичу (Салтыкову)». Спрошенный об этом Салтыков ответил, что все это неправда и что принц Иоанн вообще почти ничего не говорит, а бывшая правительница обращается с ним вежливо и никогда не бранит.

Больше года пробыли Иоанн Антонович и его родители в Риге, не зная ничего о дальнейшей своей судьбе.

В конце 1742 года императрица решила перевезти все Брауншвейгское семейство в другое место. Решение это последовало в связи с предостережением со стороны короля прусского Фридриха II, который писал, что пребывание свергнутого с престола императора и его матери в Риге опасно, потому что они могут оттуда легко бежать за границу и при содействии Швеции добиться провозглашения Иоанна вновь императором. Поэтому в декабре 1742 года все Брауншвейгское семейство перевезли в крепость Дюнамюнде (Двинск), куда проникнуть было труднее. Но и это оказалось недостаточным, и спустя год решено было увезти Иоанна Антоновича и всех его родных вглубь России, избрав для них местом пребывания небольшой городок Раненбург (в нынешней Рязанской губернии).

Городок этот составлял при Петре Великом владение князя Меншикова, построившего в нем в 1702 году небольшую крепость. Впоследствии сам Меншиков жил там в ссылке в 1727 году и оттуда, по приговору Верховного тайного совета, был отправлен в Сибирь.

Поручение отвезти свергнутого императора и его родителей в Раненбург было дано капитану гвардии Вымдонскому. Тот, не подозревая о существовании Раненбурга, едва не отвез пленников в Оренбург.

Пребывание Иоанна III в Раненбурге продолжалось недолго. Слухи, будто какой-то монах решил освободить императора-узника и даже успел будто бы увезти его в Смоленск, заставили правительство Елизаветы Петровны назначить для пребывания Брауншвейгской фамилии другое, более отдаленное место.

27 июля 1744 года один из приближенных к императрице Елизавете, женатый на ее родственнице, барон Н. А. Корф, получил приказ поехать в Раненбург, взять ночью принца Иоанна и отправить его с майором Пензенского полка Миллером, под прикрытием тридцати надежнейших солдат, в Архангельск, а оттуда — в Соловецкий монастырь, где уже было приготовлено помещение как для бывшего императора, так и для его родителей. Все это приказано было обставить большой тайной, так, чтобы никто не мог видеть ни отъезда маленького императора из Раненбурга, ни приезда в Соловецкий монастырь.

Барон Николай Александрович Корф.

Согласно инструкции, Миллер обязан был сесть в коляску с четырехлетним малюткой Иоанном, но называть его не иначе как Григорием, и в сопровождении шести солдат безостановочно везти его в Соловецк, никому, даже извозчикам, ребенка не показывать, а служителю, находящемуся с ним в коляске, строжайше запретить говорить с кем бы то ни было. Туда же, в Соловецкий монастырь, но отдельно, должны были привезти родителей развенчанного императора.

Вследствие очень скверных дорог указ не мог быть точно исполнен, и вместо Соловецкого монастыря все Брауншвейгское семейство было водворено в г. Холмогоры, где оставлено под строгим наблюдением сначала барона Корфа, а затем капитана Измайловского полка Гурьева. Кроме того, при узниках были оставлены капитан Вымдонский и майор Миллер.

В Холмогорах не было ни крепости, ни тюрьмы, где можно было бы поместить узников. Их разместили в разных концах обширного архиерейского дома, но так, что малютка Иоанн не мог видеть ни отца, ни матери, ни сестер своих. Анна Леопольдовна, разъединенная с сыном в Раненбурге, не знала даже, что Иоанн томится в заточении недалеко от нее, а тот, в свою очередь, находился в полном неведении, что в нескольких шагах от него живут и мать, и отец, и Бина Менгден, сестра фрейлины бывшей правительницы, заменившая оставленную в Раненбурге Юлиану.

Спасо-Преображенский собор и Успенский монастырь в Холмогорах — место заточения Брауншвейгской фамилии.

Молодой арестант — под именем Григория — проводил время в Холмогорах в полном уединении, без всякого общения с кем бы то ни было, кроме назначенного для надзора за ним капитана Миллера. К нему не только не допускали никого из чужих людей, но и не разрешали сношений с его родственниками. Запрещено было также учить его грамоте.

Дав обещание при вступлении своем на престол никого не казнить, императрица Елизавета не хотела лишать жизни и свергнутого ею юного императора. Но в Петербурге были убеждены, что хилый, слабый, болезненный, как и другие дети Анны Леопольдовны, Иоанн Антонович не вынесет заточения. Предвидя возможность смерти Иоанна в ссылке, правительство, за подписью самой Елизаветы, приказало: «Если по воле Божией случится смерть принцу Иоанну, то, учиня над умершим телом анатомию и положа в спирт, тотчас то смертное тело прислать в Петербург с нарочным офицером».

Автографы видных исторических деятелей времен Иоанна III Антоновича:

1. Фельдмаршал граф Миних;

2. Генерал-адмирал Остерман;

3. Правительница Анна Леопольдовна;

4. Лейб-медик цесаревны Елизаветы Лесток;

5. Генералиссимус принц Антон-Ульрих;

6. Алексей Бестужев;

7. Генерал Густав Бирон;

8. Полковник Манштейн

Но развенчанный император-малютка, лишенный трона, свободы, даже имени, пережил все невзгоды одинокой жизни в Холмогорах. Скончалась же в Холмогорах мать его, принцесса Анна Леопольдовна, оставив, кроме Иоанна, еще четверых детей: двух дочерей и двоих сыновей, из которых трое родились уже после свержения с престола императора-малютки. Тело принцессы, согласно распоряжению Елизаветы, было перевезено в Петербург и погребено в Александро-Невской лавре.

Иоанну Антоновичу шел тогда шестой год. Он не узнал о смерти матери, как не знал вообще о судьбе, постигшей его родителей, сестер, братьев. Согласно инструкции, они не могли видеть друг друга, не должны были даже знать, что находятся в одной и той же местности.

В Холмогорах Иоанн Антонович пробыл после смерти Анны Леопольдовны еще шесть лет, т. е. всего двенадцать, причем все это время правительство продолжало тщательно скрывать, где именно находится бывший император. Когда же, несмотря на все предосторожности, в столицу все-таки проникли слухи о его пребывании в Холмогорах, императрица Елизавета велела перевезти его «под крепким караулом» в крепость Шлиссельбург, с тем чтобы сам он не знал, куда его везут и где будет находиться. Но к переправке Иоанна в Шлиссельбург был и другой повод: до Петербурга дошли слухи, что находившийся в Пруссии Манштейн (тот самый, который в свое время арестовал Бирона и способствовал Анне Леопольдовне стать правительницей, а затем перешел на прусскую службу) вместе с неким тобольским посадским Зубаревым задумали выкрасть Иоанна, произвести бунт и возвести холмогорского узника на престол. С этой целью предполагали отправить в Архангельск корабль с товаром, под видом купеческого, и на нем вывезти Иоанна, — все это правительство узнало от пойманного Зубарева. И вот сержанту лейб-кампании Савину дано было приказание вывезти ночью узника из Холмогор в Шлиссельбург, куда, как полагали, не будет в состоянии проникнуть никто из сторонников бывшего императора.

Вид Шлиссельбургской крепости в конце XVIII столетия.

2

Хотя в манифесте о восшествии на престол Елизаветы Петровны значилось, что ее «просили восприять престол все верноподданные», тем не менее, уже на первых порах царствования у новой императрицы явилось подозрение, что есть лица, не одобряющие переворота 25 ноября 1741 года и желающие вернуть низложенного императора-малютку.

И действительно, в июле 1742 года открыт был заговор против новой государыни: камер-лакей Турчанинов, прапорщик Преображенского полка Ивашкин и сержант Измайловского полка Сновидов задумали захватить и умертвить Елизавету Петровну и возвести снова на престол Иоанна Антоновича, причем распускали слухи, что Елизавета — не наследница, а сделали ее будто бы наследницей гвардейцы за чашку водки и что она незаконно завладела властью.

Тайная канцелярия, которой поручено было рассмотрение этого дела, осудила виновных к наказанию кнутом и вырезанию ноздрей, а главному зачинщику, Турчанинову, сверх того велела урезать язык и сослать всех в Камчатку.

Не успели еще забыть об этом заговоре, как до сведения правительства Елизаветы дошли слухи, что рижский караул, который стережет бывшего императора Иоанна и его мать, «очень к императору склонен», что некто Лопухин уверяет, будто «перемене легко сделаться» и что это будет через несколько месяцев, так как свергнутому императору пособит прусский король, а австрийский посол, маркиз Ботта, — императору Иоанну первый слуга и доброжелатель. Было наряжено следствие, к которому привлекли многих высокопоставленных лиц, включая Наталью Федоровну Лопухину, графиню Анну Гавриловну Бестужеву, Степана Лопухина, Ивана Лопухина и др. Прямых улик относительно заговора открыто не было, и все обвинения основывались на словах подсудимых; тем не менее всех их пытали, судили в учрежденном в Сенате генеральном собрании с участием трех духовных сановников и постановили: Лопухиных — Наталью, Степана и сына их Ивана — колесовать, предварительно вырезав им языки; лиц, слышавших и не доносивших, казнить отсечением головы, менее виновных сослать.

Наталья Федоровна Лопухина.

Приговор этот был смягчен Елизаветой: она сохранила жизнь осужденным Лопухину и Бестужеву, но велела применить к ним те строгие меры, какие полагались в то время за государственные преступления: повелела высечь их кнутом и, урезав языки, сослать; остальных же высечь и сослать. Относительно же маркиза Ботта, поскольку его как представителя иностранной державы нельзя было наказать, да и не было его уже в России, решили лишь донести о его поведении австрийскому правительству — в надежде, что оно не оставит происков посланника без наказания.

Были открыты еще и другие заговоры: четырнадцать лейб-кампанцев замышляли умертвить Лестока и других близких к новой императрице сановников, устранить от престола императрицу и снова призвать низверженную Брауншвейгскую фамилию. Заговорщики были наказаны и сосланы, но весь двор и после этого долго не мог успокоиться, опасаясь, нет ли у них сторонников.

Спустя несколько лет, в 1749 году, в Москве, во время болезни Елизаветы Петровны, между некоторыми вельможами и сановниками возникла мысль, в случае скоропостижной смерти императрицы, провозгласить императором Иоанна Антоновича. Императрица поправилась, выздоровела, и заговор не был осуществлен. Заговорщики действовали так осторожно, что никто из них не был привлечен к следствию.

В 1756 году поймали упомянутого уже посадского тобольского человека Ивана Зубарева, который на допросе в Тайной канцелярии рассказал о предполагавшемся им освобождении Иоанна Антоновича и его отца, принца Антона, и о содействии этой затее со стороны прусского короля Фридриха II.

Вообще почти во все свое царствование Елизавета Петровна находилась под страхом, что у низложенного императора есть сторонники, которые только ждут случая вернуть ему престол.

Чтобы заставить забыть всех о том, что после кончины Анны Иоанновны царствовал Иоанн Антонович, императрица Елизавета целым рядом указов велела уничтожать все явные следы минувшего непродолжительного царствования: запрещала упоминать в грамотах имя и титул бывшего императора; все приказы, изданные за время царствования Иоанна Антоновича, велела признать недействительными, а дела от смерти императрицы Анны Иоанновны до 25 ноября 1741 года считать «производившимися в правление бывшего герцога Курляндского и принцессы Анны Брауншвейгской», не называя нигде имени Иоанна; приказала изъять из обращения монеты с его портретом или вензелем, уничтожить книги, в которых его имя упоминалось, и т. д. Этим путем из памяти народной предполагалось вырвать всякие воспоминания о том, что существовал когда-либо Иоанн Антонович.

Однако подобные меры не достигали цели. О существовании Иоанна знали и говорили.

Свергнутый Елизаветой Петровной с престола император, как выражается один из историков, «постоянно стоял перед ней привидением». Это привидение не давало ей покоя и заставляло заботливо скрывать несчастного Иоанна Антоновича от всего мира и держать в заточении, под строжайшим надзором, без всякого общения с людьми — за исключением приставленных к нему сторожей, на преданность которых себе Елизавета твердо рассчитывала.

3

Шестнадцать лет было Иоанну Антоновичу, когда его из Холмогор привезли в Шлиссельбургскую крепость. Надзор за развенчанным узником был в Шлиссельбурге поручен капитану гвардии Шубину, прапорщику Ингерманландского полка Власьеву и сержанту Чекину, и, кроме них, никому не было дозволено входить в ту казарму, где помещен был арестант, и никто не должен был его видеть.

Инструкции, как обращаться с узником, были даны от имени императрицы Елизаветы Алексеем Ивановичем Шуваловым. «Когда же для убирания в казарме всякой нечистоты кто впущен будет, то, — значилось в инструкции, данной капитану Шубину, — тогда арестанту быть за ширмами, чтоб его видеть не могли…» Далее в инструкции было сказано, чтобы в крепость «хотя б генерал или фельдмаршал приехал — не впускать», «в каком месте арестант содержится и далеко ли от Петербурга или от Москвы — ему не сказывать. Каков арестант, немец, или русский, или иностранец, под смертною казнью подтвердить, чтобы не рассказывали».

Арестанту пища определена была обильная: в обед по пяти и в ужин по пяти блюд, на каждый день вина по одной, пива по шести бутылок, квасу потребное число.

Капитан Шубин, не долго пробыв при арестанте, заболел. На его место был отправлен капитан Овцын.

Последний в 1759 году доносил о вверенном ему арестанте: «Арестант здоров и, хотя в нем болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался, утверждает, что его портят шептаньем, дутьем, пусканием изо рта огня и дыма; кто, в постели лежа, повернется или ногу переложит, за то сердится, сказывает, шепчут и тем его портят; приходил раз к подпоручику, чтобы его бить, и мне говорил, чтобы его унять, и ежели не уйму, то он станет бить; когда я стану разубеждать, то и меня еретиком называет…» Но при этом в другом своем донесении Овцын заявляет, что арестант «о прочем обо всем говорит порядочно, доказывает евангелием, апостолом, минеею и прочими книгами, сказывает, в котором месте и в житии которого святого писано» и т. д.

По приказанию из Петербурга Овцын спросил арестанта, кто он? Сначала тот ответил, что он великий и один подлый офицер то у него отнял и имя переменил, а потом назвал себя принцем. «Я ему сказал, — писал Овцын, — чтобы он о себе той пустоты не думал и впредь того не врал, на что, весьма осердясь, на меня кричал. Другой раз он начал кричать, что он «здешней империи принц и государь». Овцыну было приказано сказать арестанту, что если он пустоты своей врать не перестанет, то все платье от него отберут и пища ему такая не будет. Затем последовал приказ: не давать арестанту чаю, не давать чулок крепких, и он присмирел совершенно.

Десятый год уже приближался царствованию Елизаветы. Казалось, императрица достаточно прочно сидит на престоле, пользуется любовью войска и народа; однако участь шлиссельбургского узника ни в чем не изменилась. По-прежнему его продолжали держать там «под крепким караулом», не допуская к нему никого из посторонних.

Одно время, как утверждают, у Елизаветы, недовольной поведением назначенного ею в наследники и привезенного нарочно в Петербург голштинского принца Карла-Ульриха, принявшего в России имя Петра, возникла мысль, не назначить ли наследником Иоанна Антоновича. С этой целью Елизавета пожелала видеть свергнутого императора. Иоанна секретно привезли из Шлиссельбурга в Петербург, и императрица видела его и разговаривала с ним дважды: в первый раз в доме канцлера графа Воронцова, во второй — в доме графа Шувалова. Подробности этих свиданий императрицы с низложенным императором неизвестны. По некоторым рассказам, императрица ездила на эти свидания одетая в мужской костюм и изображала доктора. Во всяком случае, узник не знал, кто с ним говорит, равно как не знал, что находится в столице. Разговор убедил императрицу, что Иоанн не способен царствовать, и его опять отвезли в Шлиссельбург, оставив все по-прежнему.

Граф Михаил Иларионович Воронцов.