Более всего в моем новом облике меня раздражал именно хвост. Почему именно он? Да хотя бы потому, что изрядно натирал копчик. Что-то там намудрили инженерные дроиды с начальными сегментами. Если стоять на месте – то еще куда ни шло, а вот при ходьбе… И вообще, конструкция вышла более громоздкой, чем ей следовало бы быть. Я еще раз развернул свое удостоверение личности и придирчиво оглядел субъекта, что пялился на меня с трехмерной фотографии. Тьфу ты, погань какая богомерзкая! Жаба – не жаба, крокодил – не крокодил. Этакое сверхуродливое «нечто» с вытянутой мордой, сплошь покрытой бородавчатыми наростами. Достал зеркало, проверяя соответствие оригинала со злосчастным фото. Мдяя… Оказывается, я тот еще экспонат. А почему это, кстати, улыбка на морде такая похабная нарисовалась? Так, поработаем-ка мы чуток лицевыми мускулами. Ну надо же – получается! Почаще, почаще надо мимикой пользоваться, а то еще, чего доброго, рассекретят раньше времени, сволочи.

Прячу удостоверение личности в карман своей пародии на пиджак, поправляю опоясывающую грудь алую посольскую ленту и делаю глубокий вдох. Пора. Пора. Дверь шлюза открывается нарочито медленно, словно давая последний шанс отказаться от задуманного, но я продолжаю упрямо стоять на месте. Нет уж, дудки. Если решил идти до конца – иди. Поставь на кон последнее, что у тебя есть, а потом просто наблюдай за тем, как раскручивается рулетка фортуны. Ну и пошевеливайся при этом, естественно. Фортуна девка ушлая, за просто так никому ничего не даст.

Ого, да тут походу целая церемония намечается. Встречающих человек двадцать. Четверо из них, правда, скорее более нелюди, чем люди, но, если уж быть до конца объективным, все они выглядят посимпатичнее меня. Это я здесь страшная болотная рептилия, из пасти которой здорово подванивает тиной. А этой рептилии, между прочим, в ножки кланяться надо, а не то быть жуткому межпланетному скандалу.

Журналисты, девушки с цветами. Чуть поодаль, словно открещиваясь от толпы, стоит троица в деловых костюмах. Не ошибусь, если предположу что это представители посольства. Неспешно спускаюсь по трапу, напустив на морду подобающее случаю выражение торжественности. Хвост, словно перекормленный червь, тащится за мной следом, оставляя после себя влажную дорожку слизи. Так и надо, так и должно быть.

– Его святейшество Фтарабацыль Уухмахичевари Цык-Цык Ихпоцициан, племянчатый тройняш Ее Слизкотелого Высочества, Сладостной Гельминтодафнии Двести Четырнадцатой, Верховный Жрец Ордена Второго Пришествия Барсика, полномочный посол династии Штритнеподецки!!! – донеслось откуда-то из скрытых динамиков, толпа возликовала и разразилась рукоплесканиями.

Подхожу не спеша. Степенности моей очень помогают несоразмерно короткие лапы. На четвереньках было бы, конечно, гораздо удобней, но… чего только не сделаешь ради престижа!

Пожалуй, теперь пора толкнуть речь. Кончиком языка нажимаю на бугорок лингофона и из пасти выливается серия булькающих звуков. Повторные овации, рукопожатия, короткое знакомство с представителями посольства и прессы. По завершению церемонии девушки дарят цветы. Не удержался-таки, облапил одну из них, самую смазливую, и смачно поцеловал ее в губы. Уверен, что этого поцелуя она не забудет никогда.

– Ваш транспорт, Ваше Святейшество!

Хмм, а вот такого поворота событий мы-то как раз и не предугадали. Вместо обычного транспортного средства (я почему-то надеялся что им окажется именно лимузин) по поверхности космодрома катило каштанового цвета авто со внушительных размеров цистерной, установленной там, где по идее должен был находиться кузов. Неужто и впрямь мне придется залезть в эту штуку? А ведь в цистерне находится жидкость – даже отсюда видно как она плещется благодаря тому, что бока цистерны прозрачны.

Ладно, где наша не пропадала, прорвемся. Отключил лингофон, пробулькав перед этим слова последнего напутствия, повернулся к подъехавшей тачке и, не колеблясь, полез по приставной лесенке цистерны.

Вода была маслянисто-черной, со специфическим запахом гниения. Так пахнет болото в самый разгар лета, когда от полуденной жары раскаляется воздух. К счастью, цистерна заполнена всего на треть. Если бы не данное обстоятельство, я бы наверняка утонул. Сейчас, стоя обеими ногами на илистом дне, я всеми силами старался изобразить на морде выражение неземного довольства или, на худой конец, благожелательную улыбку. Откровенно говоря, давалось мне это с трудом. Костюм протекал. Знай мы заранее, что придется столкнуться с такой проблемой, то, несомненно, сделали бы его водонепроницаемым, ну а сейчас… сейчас оставалось просто терпеливо ждать когда же авто доставит меня к отелю. Естественно, беспокоился я не за себя, а за электронную «начинку», отвечающую за работоспособность костюма-имитатора. Эта сложнейшая аппаратура вполне могла прийти в негодность от влаги, подвести в самый ответственный момент, поставить под удар так тщательно спланированную операцию.

К счастью, ничего подобного не случилось. По крайней мере пока. Пиджак, правда, оказался непоправимо испорчен, и посольская лента потеряла свой цвет, поменяв его с ярко-алого на темно-бордовый. Ничего страшного, приобретем новый. А лента… А что лента? Простирнем малость да и все. Сильно сомневаюсь что кто-то в курсе какого именно она должна быть цвета.

Вылез из цистерны злой как черт. Прошлепал по фойе отеля, оставляя за собой зловонные лужи, вырвал из рук сопровождающего ключ от номера и, тихо матерясь сквозь зубы, поплелся к лифту.

Вопреки моим ожиданиям апартаменты, выделенные для посла союзной империи, оказались не так уж и плохи. Да, они были рассчитаны на земноводных, да, две комнаты из трех занимал бассейн с узкой полоской песчаного пляжа, но вот третья, последняя комната, оказалась выполнена вполне себе в земном стиле. Там даже диванчик небольшой был, на котором при желании можно и прикорнуть. Что я и сделал, в общем-то, поскольку чертовски устал от перипетий сегодняшнего дня.

Как выяснилось, плавание в цистерне не прошло бесследно ни для меня, ни для сложнейшего комплекса аппаратуры, вмонтированного в каркас костюма-имитатора. Лично я здорово простыл. Ладно бы просто насморк – это еще куда ни шло, но чихающий жабокрокодил мог вызвать уйму ненужных вопросов. Костюм же попросту заржавел и при ходьбе стал издавать характерное поскрипывание.

– База, как слышно меня? Прием.

– Слышать тебя хорошо. – Голос Махамы как всегда звучит спокойно, напрочь лишенный всяких человеческих эмоций.

– Перехожу ко второй фазе операции. Конец связи.

Ну вот и все, пути назад нет. Начинается работа, ради которой, в сущности, и был затеян весь этот маленький маскарад. Натягиваю новый пиджак, заказанный еще с вечера, повязываю поверх него, успевшую за ночь высохнуть, посольскую ленту и плетусь к выходу. Лифт озадаченно мигает красной лампочкой, приняв в себя мою трехсоткилограммовую тушу, но все-таки начинает спуск. Мгновение невесомости – и вот я уже внизу. Створки лифта раскрываются, торопясь выпустить из себя подозрительного пассажира, и я заговорщически подмигиваю ему правым глазом. «Ты уж не выдай меня, дружок!»

Настроение отчего-то просто зашкаливает. То ли выброс адреналина тому виной, то ли моя всегдашняя залихватская удаль, что накатывает в те моменты, когда дело начинает пахнуть керосином, – неважно. Я уверенно пересекаю холл, поглядывая по сторонам с видом собственника. Знаю, что меня уже ждет заказанная загодя машина.

Вот и она, кстати. Стоит у самого выхода. Обычная четырехколесная легковушка, отличающаяся от отечественных аналогов разве что своими внушительными размерами. И никакой цистерны на ней сверху нет! Факт этот окрыляет, прибавляет к моему настроению новые плюсовые баллы. Хочется петь. Но петь нельзя, и потому я торопливо закрываю свой рот, из которого уже начинает вырываться первый куплет «Интернационала».

Водила в кепке «пирожком» откровенно напоминает армянина. Такой же черноволосый, смуглый, с улыбчивым лицом. Не смущает его ни моя продолговатая зубастая морда, ни роскошный чешуйчатый хвост, который я беззастенчиво вывалил на соседнее сиденье, заняв таким образом всю заднюю часть транспортного средства.

– Тебе куда, братишка? – спрашивает он с легким южным акцентом, словно и впрямь явился оттуда, куда мне уже никогда не вернуться.

– В тюрьму.

– Ну, в тюрьму, так в тюрьму.

Авто медленно трогается с места и начинает катить по городу. Я прилежно глазею по сторонам с видом туриста, раз за разом прокручивая в голове план предстоящей операции. Так, одноразовый пропуск в тюрьму есть, есть разрешение на посещение Карама Беруспериона с целью отпущения его грехов. Весьма удачно получилось, что посол, послуживший прототипом для изготовления костюма-имитатора, по совместительству являлся еще и служителем церкви.

Что ж, осталось дело за малым. А потом… О том, что будет потом, я старался даже не думать. Ни Эльвианора, ни Махама не были посвящены в последний, завершающий этап плана. Не были – потому что этого этапа попросту не существовало. Да, я придумал как вызволить экс-диктатора и вернуть его в объятия дочери, но вот на то, чтобы разработать план по собственному спасению, у меня не хватило ни воображения, ни времени. Ну да ладно. Матушка-фортуна всегда благоволила ко мне, авось не оставит и в этот раз, выкинет какой-то очередной фортель, благодаря которому, я вновь окажусь в «дамках».

Выбрался из авто, не забыв облагодетельствовать водителя хорошими чаевыми и, мысленно перекрестившись, побрел навстречу судьбе, что маячила сейчас у бронированных ворот каменной цитадели в лице двух рослых охранников, затянутых в щеголеватые угольно-черные мундиры имперской гвардии.

* * *

Карам смотрел на свою дочь и не узнавал ее. Казалось, внешне она ничуть не изменилась – все та же милая, наивная глупышка Эльви, не обремененная заботами, порхающая по жизни словно мотылек, которому никогда не доводилось обжигать свои крылья об алчущие языки пламени. Прекрасная, неотразимая, вся какая-то воздушная, эфемерная, словно сказочная принцесса, его Эльви. Однако отличие все-таки было. Было. Как оно умудрялось обминать его тренированного взгляда, Карам не понимал и потому рука, по-отечески поглаживающая волосы малышки, была слегка напряженной.

Откровенно говоря, какое-то время он ожидал помощи от своего главного советника Ициана. Затем, узнав, что тот предал его и, спасая свою никчемную шкуру, перешел в стан врага, стал помощи ждать от одного из военачальников, адмирала Ралина. Разочаровавшись и в этом кандидате, в поисках нового далее начинал перебирать уже всю цепочку из тех, кто были ему близки или кого он хотя бы знал. Спрашивается, чем еще заниматься узнику, сидя на холодном полу камеры в ожидании казни? То, что его, его девочка, не умеющая самостоятельно даже одеться, не говоря уже о чем-то более серьезном, вот так, запросто умудрится вытащить отца из самого надежно охраняемого места в Империи – он представить не мог даже в самых смелых своих мечтах.

Карам вздрогнул, вновь переживая момент своего освобождения. Нет, никогда не забыть ему всю многогранность, полноту того чувства, которое обуяло его, когда во время последней исповеди прямо из туловища Его Святейшества Фтарабацыля Уухмахичевари Цык-Цык Ихпоцициана выползло чихающее Нечто и, сделав приглашающий жест в сторону злополучного тела, само заняло в камере место узника. Причем, казалось, оно совершенно не было озабочено тем, что же с ним произойдет дальше. Помнится, только буркнуло тогда что-то напоследок. Что-то типа: добро пожаловать на борт, пользуйтесь услугами «Аэрофлота». Или наоборот: пользуйтесь услугами «Аэрофлота», добро пожаловать на борт? Что бы это могло значить? Наверняка какая-то закодированная информация, которую ему, Караму, знать просто жизненно необходимо.

– Эльви, милая, скажи: как же тебе удалось найти того идиота-смертника, который согласился выполнить твое задание? Надеюсь, ты ему заплатила не слишком много?

– Отец! Никогда, ни при каких обстоятельствах не смей так говорить о моем будущем муже. Ты все понял? – Глаза Эльвианоры оказались совсем рядом. Они были холодны как лед и только лицо, раскрасневшееся от сдерживаемого гнева, выдавало вихрь обуревавших ее эмоций. И тут, наконец, снизошло долгожданное озарение. Карам осознал, что именно беспокоило его в облике дочери с того самого момента, когда они встретились вновь: его девочка стала взрослой.

* * *

– Аа-апчхи! Апчхи! Апчхи!!! – звуки эти шариками пинг-понга отскакивают от влажных, серовато-бурых стен моей новой обители, раз за разом возвращаясь к своему непутевому хозяину в напрасной надежде приободрить, вырвать его из состояния глубокой апатии. – Аа-апчхи!!!

Спрашивается, почему здесь так холодно и темно? Неужто так сложно провести в камеру централизованное отопление, лампочку вкрутить наконец, чтобы узник с комфортом мог провести тот короткий отрезок жизни, который отмерила ему сквалыга-судьба? Экономят, везде экономят. Даже на этой проклятой планете. «Эх, деда Женю бы сюда, сантехника нашего! Уж он бы точно навел здесь порядок!» – мысль эта заставляет скривиться мои потрескавшиеся губы в усмешке. Деда Женю… Тоже мне удумал! Дед Женя далеко, да и расплачиваться с ним в общем-то нечем, поскольку спиртных напитков в нашем заведении отчего-то не подают. И воды, кстати, тоже, не говоря уже о продуктах питания.

А может ну его к лешему, такое прозябание? Подойти к двери камеры, постучать, вызвать охранника, а потом иметь длинную и обстоятельную беседу с человеком в неброском мундире следователя. Он будет внимательно тебя слушать и кивать, то и дело подливая в чашку теплую дымящуюся жидкость с ароматами полевых трав, а ты будешь отхлебывать ее маленькими глоточками, стараясь продлить удовольствие как можно дольше. Рассудок, тонко учуяв, что владелец его вот-вот готов перейти невидимую грань, после которой уже не будет возврата, тотчас же возвращает мысли обратно. К самым истокам, к началу.

Ох и наделал же я тогда переполоха! Губы мои вновь искривляются в улыбке, но теперь это уже улыбка злорадства. Никогда, никогда не забуду выражение лиц охранников, узревших в камере, вместо приговоренного к казни диктатора, какую-то невменяемую, безвестную личность, заходящуюся в приступе гомерического хохота. Да уж, повеселился тогда я на славу. Потом, конечно, стало не до веселья. Допросы, бесконечные допросы. С пристрастием и без, с применением психотропных средств, с детекторами лжи, сеансами гипнотического воздействия… Калейдоскоп лиц то и дело перетасовывается, выбывшие заменяются новыми. Политики, правители, министры, следователи разных чинов и званий. Меняется кормежка и место содержания. Одни только вопросы остаются те же. Кто послал? Координаты базы повстанцев? Координаты местонахождения Карама Беруспериона? Кто ты? Откуда? Имя? Фамилия? Звание? Либо вопросы все остаются без ответа, либо я начинаю нести полнейшую ахинею, выигрывая крупицы времени для того, чтобы тело могло хоть немного отдохнуть от побоев. Антонина Семеновна, эта старая ведьма, перенявшая все выхватки давным-давно усопшей тещи, теперь мне, что мать родная. Палачам моим невдомек, что это именно она нейтрализует все виды воздействия, включая воздействие лекарственных препаратов, они никогда не имели дела с самками лингвина и не представляют весь спектр возможностей, которые эти симбионты могут дать. Самцы лингвина, по сравнению с ними, так, просто ущербные лингвопереводчики. Теперь мы с ней даже не ругаемся. У меня на это просто нет сил, а она сейчас слишком занята тем, чтобы по максимуму сберечь мое тело: регенерирует поврежденные органы, выводит из организма вредные вещества и токсины, могущие пошатнуть мое здоровье и разум. Но даже ее возможности, увы, не беспредельны. Я чувствую, что она слабеет. Чувство это стоит за самой гранью восприятия, оно едва уловимо, но, тем не менее, я ЗНАЮ, что это так. Мы с Антониной Семеновной связаны, связаны крепкими узами, разорвать которые сможет только смерть. Моя – или ее. Причем без разницы, кто будет первым. От перестановки слагаемых сумма не меняется. Умрет один – умрут оба.

Моя камера невелика – два на три метра. В ней есть санузел и даже алюминиевая миска. Сейчас она пуста и как бы служит безмолвным напоминанием: человек, оказывается, может есть. Больше в камере ничего нет кроме пола, потолка и стен. Потолок слишком высок, чтобы до него дотянуться. На нем закреплено шарообразное подобие инфракрасной видеокамеры. Три стены – стены как стены, а вот в четвертой находится дверь. Я еще немного полежу, а потом вновь начну обход своих владений. Я лорд, я барон, я Император. Не важно, какого размера твое королевство. Главное – что оно у тебя есть.

Иногда на стенах конденсируются капли влаги. Это очень хорошо, когда есть вода. Интересно, откуда она берется? Этот вопрос мучает, мучает меня, заставляет чувствовать себя живым. Где я? Где именно находится моя тюрьма? Вопросы…Вопросы…Вопросы…

* * *

– Ваше Величество, и все-таки я продолжаю настаивать на том, что существо, которое вы видите сейчас перед собой, не имеет ничего общего ни с нашей расой, ни с какой-либо еще, обитающей в изведанной части Вселенной.

– Почему вы так твердо уверены, добрейший Сельятис? Уж не вы ли две недели назад приносили мне повторные анализы ДНК нашего героя? И там, между прочим, черным по белому было написано: данный индивидуум принадлежит именно к нашему виду. Да, не спорю, есть некоторые отклонения в генном коде, есть. Но они настолько малозначительны, что их можно даже не брать в расчет. Да что там – эта особь вполне может иметь детей от какой-то из моих фрейлин, если, конечно, кому-то придет в голову проводить эксперименты подобного рода. Кстати, подумайте над этим! – Фаркон Первый расслабленно откинулся на спинку кресла, внимательно следя за реакцией своего собеседника. В его изумрудных глазах заплясали веселые искорки, а смешливый рот изогнулся, тщетно силясь удержать в себе улыбку. Любой, даже самый последний лакей во дворце, знал фанатичную преданность Сельятиса науке, его непомерную аскетичность, а также крайне щепетильное отношение к вопросам продолжения рода, плавно вытекающим из вопросов интимного содержания. Да, Сельятис был аскет, аскет до мозга костей, и Фаркон – молодой, быстрый, как ртуть, тридцатисемилетний мужчина с ярко-рыжими волосами, огненным ореолом обрамляющими его излишне выразительное от природы лицо, частенько любил пользоваться этой маленькой слабостью своего придворного ученого. А что еще продлевает жизнь лучше, чем это делает смех?

– К-к-конечно, Ваше Величество. Если вы… Так настаиваете… То мы проведем подобные…эксперименты. – Ей богу, на Сельятиса было жалко смотреть! Губы его дрожали, мясистые щеки безвольно обвисли. Казалось, еще минута – и бедолагу хватит удар.

– Ладно-ладно. Я пошутил, успокойтесь. – Фаркон успокоительно улыбнулся и постучал по столешнице стола костяшками пальцев, стараясь привлечь внимание и тем самым привести в чувство своего ученого – лучшего в системе специалиста по инопланетным формам жизни.

Но Сельятис словно его не слышал:

– По-по-понимаете, тут есть одна проблема. Дело в том, что преступник, способствовавший побегу из-под стражи Карама Беруспериона, уже умирает. Это абсолютно точно.

– Вы уверены? Странно. А с виду такой живчик.

Действительно, картинка на мониторе несколько изменилась: узник уже не лежал посреди камеры безвольной кучей тряпья, а вполне целенаправленно полз к одной из стен. Интересно, что он задумал? Уж не пытается ли покинуть любезно предоставленные ему апартаменты каким-то одним из нетрадиционных способов, на которые, несомненно, он был большой мастак? Вот уж неблагодарная скотина!

– Сейчас он будет слизывать со стен проступившие капли влаги, – торопливо произнес Сельятис, словно подслушав мысли своего господина. – Но, боюсь, это ему уже не поможет. Его тело находится на грани истощения, и, если мы сегодня не предпримем необходимые меры – то завтра уже, наверняка, будет поздно.

– Вам удалось выбить из него хоть что-то? Хоть какие-то крупицы информации?

– Увы, нет. Но мне хотелось бы на какое-то время сохранить узнику жизнь, если Вы позволите. Понимаете, метаболизм его организма настолько совершенен, что, сумей мы в нем разобраться, и это откроет нам настолько широкие перспективы…

Зуммер коммуникатора прозвучал неожиданно громко, заставив Сельятиса испуганно втянуть голову в плечи.

– Да, я слушаю. Адмирал, вы точно уверены? Хорошо, очень хорошо. Держите флот в боевой готовности и ничего пока не предпринимайте. Я тоже сейчас вылетаю. Да, хотелось бы принять участие в операции лично.

Когда голос, льющийся из коммуникатора, смолк, Фаркон вновь соизволил обратить свое внимание на стоящего перед ним навытяжку ученого:

– Ну что, дражайший Сельятис! Похоже, добыча сама идет к нам в руки. Флот Карама Беруспериона в количестве шестнадцати сверхтяжелых гелиостропов класса «Геома», четырех транспортников, сто двадцати одного десантного бота и восьми ускорителей через два дня будет на подступах к системе. Кстати, они тащат за собой один из тритауриевых астероидов. Как думаете, чем это может быть чревато? Есть у вас по этому поводу какие-то соображения?

– Если рассуждать чисто гипотетически, то да, астероид с массой свыше четырехсот гастов при придании ему нужной скорости может нанести серьезные повреждения планете с которой он столкнется. Падением могут быть инициированы сдвиги тектонических плит. Как следствие – серии землетрясений, цунами. При падении астероида массой более полутора тысяч гастов земная кора разойдется и треснет, в этом случае гибель планеты и ее обитателей неминуема. – Сельятис на миг призадумался, поглаживая мясистый подбородок там, где его совсем недавно касалось лезвие бритвы цирюльника. – Ваше Величество! Откровенно говоря, я сомневаюсь, что Карам Берусперион решится на подобную глупость. К тому же он прекрасно осведомлен об огневых возможностях наших орбитальных станций, не говоря уже о возможностях самого флота. Астероиду просто не дадут приблизиться, его разнесут на атомы еще до того, как он войдет в атмосферу планеты.

– Вы думаете? Что ж, лично мне эта жалкая попытка нападения тоже кажется скорее актом отчаяния, нежели тщательно спланированным планом.

– Конечно, зная Карама не стоит исключать и того, что это нападение не более чем отвлекающий маневр… – продолжил было Сельятис но, увидев как нахмурилось лицо правителя, счел за лучшее тотчас же переменить тему: – Так что прикажете делать с нашим пленником?

– Да что хотите! Я дарю его вам.

– Спасибо, Ваше Величество!

– Не надо благодарностей. Идите уже, кормите своего подопечного. Хотя, признаться, я бы на вашем месте для телесных утех все-таки завел себе особу противоположного пола и находящуюся не в столь жалком состоянии, как ваш нынешний протеже!

Глядя на побуревшую физиономию Сельятиса, Фаркон не выдержал и захохотал во весь голос. Положительно, день сегодня начинался просто отлично.

* * *

Да, несомненно, запах самца шел со стороны города. Был он очень слабым, едва уловимым. Таким, словно источник запаха находился где-то глубоко-глубоко внизу, прямо в толще этой негостеприимной планеты. Махама еще раз повела носом из стороны в сторону для того лишь, чтобы повторно убедиться в том, что чутье ее не обманывает. Да, действительно, самец сейчас именно там. Хорошо. Очень хорошо. Скоро самый большой из сыновей Лура сожрет это слабосильное светило, срыгнув на сумрачный небосклон остатки своего пиршества – звезды, и в мире воцарится желанная тьма. Глупо конечно, но Махама все еще продолжала верить в эту красивую сказку. Верила – хотя, по идее, имела возможность за время своих скитаний уже неоднократно убедиться в том, что на самом деле звезды вовсе не остатки пиршества какого-то древнего бога, а каждая звезда представляет собой в точности (ну или почти в точности) такое же солнце, как и то, что сейчас поспешно пытается скрыться от ее внимательного взгляда за ало-розовым горизонтом. Впрочем, кто она такая, чтобы не верить? Возможно, вся ее жизнь не более чем сплошной мираж, отражение чего-то более величественного, необъятного, а оттого непостижимого, и она всего лишь призрачная тень, скользящая по узкому лезвию полубытия.

Махама вздрогнула, услыхав, как за спиной ее треснула ветка. Прислушалась к своим внутренним ощущениям и облегченно выдохнула застоявшийся в груди воздух. Это был всего лишь пилот гелиостропа, доставившего ее на поверхность планеты. Совсем еще молодой детеныш с труднопроизносимым именем стоял чуть поодаль, то ли ожидая дальнейших указаний, то ли любуясь багрянцем заката, который каким-то странным, непостижимым образом умудрялся бередить даже ее сущность.

– Ты оставаться здесь охранять гелиостроп, – в который раз повторила Махама, опасаясь, что глупый детеныш потащится следом. – Твоя понимать?

– Да.

Сказано это было тоном не очень убедительным. Даже не втягивая в себя воздух сейчас можно ощутить тончайший аромат страха, исходящий от застывшей в неподвижности фигуры. Впрочем, тот тотчас же успел развеяться, но Махаме и этого было достаточно для того, чтобы понять: детеныш не наслаждается, а попросту боится наступающей темноты!!! По сути, ей следовало бы прямо сейчас убить его, и это было бы правильно – ущербным нет места в мире, они только зря потребляют те блага, которые необходимы для выживания наиболее достойных но… в таком случае, как она сможет покинуть планету? Для управления гелиостропом нужны определенные навыки, которых у нее, Махамы, пока нет. К тому же существовала еще одна причина, делающая устранение ущербного детеныша нежелательным. Махама неоднократно убеждалась в том, что ее наниматели негативно относятся к обязательной процедуре очищения потомства и более того – она приводит их в состояние, близкое к помешательству. Очень часто, заставая Махаму у кроватки с мертвым младенцем, наниматели первым делом пытались ее убить и только потом, убедившись в невозможности этого, тотчас же торопились отказаться от ее услуг как телохранителя. Удивительная, неслыханная, ничем не объяснимая глупость!

Впрочем, вселенная полна не только глупостей – она полна также еще и необычайных сюрпризов! Кто бы мог подумать, что у нее, Махамы, после двухсот пятидесяти лет бесплодных поисков наконец-то появится свой собственный, настоящий Воздыхатель? Воздыхатель с большой буквы. Тот, кто в ужасном, отвратительном теле своей избранницы смог увидеть и хрупкую, ранимую женскую душу, и тонкую поэтическую натуру, не лишенную обаяния, легкого жеманства, а также всего того, что делает истинную женщину по настоящему желанной. И он не ошибся в своем выборе, нет. Махама с лихвой оплатит его Воздыхания нерастраченной нежностью. Они вместе, взявшись за руки, будут идти по лабиринту жизни, и завидовать им станут даже самые ярчайшие звезды!

Замечтавшись, Махама едва не упустила тот миг, когда краешек светила окончательно скрылся за горизонтом. Рассерженно глянула на детеныша словно именно он виноват был во всех ее бедах и, переведя свои органы восприятия в состояние полной боевой готовности, бесшумной тенью заскользила по застывшему в торжественной неподвижности лесу.

Надо было спешить, очень спешить. Ведь город далеко, к тому же он сам по себе настолько велик, что понадобится довольно немало времени для того, чтобы пересечь его почти весь. Махама чувствовала, что место, в котором держат самца, находится ближе к концу этого беспорядочного нагромождения зданий. Почему? Каким образом ей это удается? Она и сама толком не знала. Знала только, что нужно еще быстрее перебирать ногами, хотя со стороны, наверно, и так казалось, что она уже не бежит – летит над землей, словно птица. Кстати о пернатых: изредка они давали о себе знать, и тогда Махама замедляла свой бег, на ходу оценивая уровень исходящей от них опасности. Чаще всего это была напрасная трата времени, встреченные пернатые оказывались абсолютно безобидными. Их хватало только на то, чтобы своими громкими криками раздражать такую совершенную нервную систему бегуньи, мешать сосредоточиться на запахе, который и так был настолько слаб, что то и дело норовил пропасть.

Неподалеку от лесной опушки попался на ее пути и хищник: когтистое четырехлапое существо затаилось за большим колючим кустом, поджидая добычу. Куст этот цвел, распространяя вокруг себя такой сильный тошнотворно-сладостный аромат, что это едва не стоило Махаме жизни. На этот раз чувство обоняния подвело, зато сработали заложенные на генетическом уровне инстинкты. Выпрыгнувший из-за куста хищник так и не успел понять, что же на самом деле все-таки произошло. Вот он летит на свою добычу, предвкушая, как когти его вонзаются в податливую трепещущую плоть жертвы, он уже совсем близко и пасть его самопроизвольно наполняется слюной как вдруг… происходит нечто неординарное. Все четыре лапы перестают повиноваться, поджарое мускулистое тело, покрытое шикарным белым мехом с темными подпалинами, теперь уже словно и не его, оно летит куда-то в сторону, совершенно не туда куда надо. Голова же продолжает свой полет по нужной траектории и, прежде чем упасть наземь, успевает клацнуть зубами буквально в пятнадцати сантиметрах от черной размытой тени, которая даже и не подумала остановиться.

В другое время Махама непременно заинтересовалась бы и, возможно, прихватила голову хищника как трофей, сейчас же она успела только оскалить зубы в победной гримасе, на бегу засовывая в ножны окровавленное лезвие клинка. Бежать, бежать, бежать как никогда до этого не бежала!

Махама даже не сразу поняла, что лес, по сути, уже закончился. Теперь она неслась по холмистой местности, на которой кое-где произрастали редкие деревья. Правее, километрах в шести от нее, гибким ужом изгибалась серая полоска трассы. В данный момент она была пуста, но ведь наверняка по ней ходит пускай и редкий, но транспорт! Спокойно. Самое время остановиться и перевести дух. Дорога совсем близко, но Махама прекращает свой бег лишь тогда, когда кончики пальцев ног касаются ее теплого полотна. Кстати, очень неплохо было бы знать куда она ведет, ведь если дорога ведет в сторону города – то это редкая удача. Мысль данная какое-то время бесцельно крутится в голове, словно назойливая ксиса, крутится до тех пор пока Махама наконец не вспоминает о крошечном цилиндре путеводителя, который перед отлетом едва ли не силком ей всунула в руку Эльвианора. Вспоминает – и горло тотчас же сжимает спазм, а на глаза наворачиваются слезы жалости. Бедняжка Эльвианора! Как же она умудрилась возжелать Воздыхателя Махамы? Неужто не понимает, что у нее против Махамы нет ни малейшего шанса? Низкорослая, худая словно жердь, на теле ни единой нормальной мышцы. Хилая, беловолосая, с излишне широко распахнутыми голубыми глазами (наверняка ведь природная аномалия), сама вся какая-то бесцветная, блеклая, она ко всему прочему еще и запаха своего естественного стеснялась, стараясь изгнать его всеми доступными средствами, начиная от ежедневного купания и заканчивая применением сложных химических соединений. А ведь запах-то у нее между прочим и так слабый! Да что там говорить – ОНА ДАЖЕ СБРИВАЛА С ПОДМЫШЕК МЕХ!!!

И все-таки, как ни удивительно, Махама считала Эльвианору своей подругой. А подруг, как известно, не выбирают, а принимают такими, какими они есть. Со всеми их странностями, изъянами во внешности. «Вообще, это даже хорошо, что Эльвианора настолько уродлива!» – закралась в голову Махамы подленькая мысль. – «Ведь если бы дело обстояло иначе, то…» Что именно было бы, если бы дело обстояло иначе – она додумать не успела, ибо полночную тьму разрезали фары подъезжающего автомобиля. Пока водитель ее не видел, в этом она была уверена абсолютно точно. А потому, не мудрствуя лукаво, попросту скрылась в ковре зеленой растительности, что начиналась сразу за придорожным кюветом, и замерла, ожидая, когда машина подъедет к ее укрытию. В ту ли она едет сторону? Возможно. Машина все ближе, вот она уже совсем рядом, и Махама срывается с места. Прыжок вышел коротким и точным. Когти Махамы вонзаются в крышу из мягкого податливого металла с резким скрежещущим звуком, но водитель, похоже, не слышит даже этого. Все его внимание поглощает дорога и льющиеся из динамика аритмичные вибрации, называемые, кажется, музыкой.

Да, машина ехала именно туда, куда и надо. Махама убедилась в этом, активизировав цилиндр путеводителя и теперь, окончательно успокоившись, попросту получала удовольствие от ночной гонки. Бьющий в лицо северный ветер, плоская крыша кабины, вобравшая за день в себя тепло и теперь щедро делившаяся им с ней, Махамой, воздух, пресыщенный мириадами незнакомых запахов чужой планеты и звезды, звезды, звезды… Большие и маленькие, далекие и не очень, они благожелательно подмигивали ей своими желтыми глазами всем своим видом как бы говоря: лети, несись навстречу судьбе. И пусть все будет, как будет.

Спрашивается: зачем те, кто называют себя Разумными, вообще придумали город? Наверняка ведь была какая-то причина, заставившая группы существ тратить свое время и ресурсы на возведение стен из пластика, камня, стекла, металла и иных материалов! Зачем украшать город гирляндами света, зачем опутывать дорогами, сквозь твердое покрытие которых не может протиснуться ни один даже самый сильный росток, зачем дымят трубы, выбрасывающие в воздух резкие неприятные запахи? Хотя кто знает? Возможно, Разумным как раз то именно эти запахи и нравятся! Вопросов много, а Махама всего одна. И Махаме некогда. Она сейчас очень занята. Отгоняя ненужные мысли, Махама резко замотала головой из стороны в сторону, отчего едва не потеряла равновесие. Ну вот, не хватало еще сверзиться под колеса встречного автомобиля! Думать о главном. Думать о Нем. Воздыхатель где-то совсем рядом, а, значит, пора покинуть насиженное место и двигаться уже пешком. Надо. Но до чего же много существ вокруг! И все они куда-то спешат, спешат по своим делам, делам не менее важным чем и у нее, Махамы. Им не хватает времени даже на то, чтобы оглянуться по сторонам. А может быть, здесь в порядке вещей ездить таким вот нетрадиционным способом, вцепившись когтями в спину попутного автомобиля? Кто знает?

Впрочем, это даже хорошо, что на Махаму никто не обращает внимания. Прыжок – и вот она уже смешалась с толпой. Машина катит себе дальше, водитель даже головы не повернул, а Махама теперь одна их тех многих кто бредет по каменному тротуару. Страшно. Страшно почувствовать себя ничтожной!

Озарение, как всегда, приходит внезапно, зато теперь Махама знает, для чего Разумные на каждой планете построили город. Город нужен. Город просто необходим для того, чтобы перестать ассоциировать свою сущность с центром Вселенной. Смирить гордыню, ощутить себя одной из многих – крошечной песчинкой, несущейся по воли ветра судьбы туда, где она более всего необходима.

Запах. Запах становится все сильнее, несмотря на обилие посторонних примесей. Воздыхатель близко, но все равно надо очень спешить, потому что скоро настанет утро.

* * *

– Антонина Семеновна, а ну-ка немедленно прекратите безобразничать! Голос у меня крайне недовольный, но я чертовски рад тому, что лингвин мой после стольких суток молчания наконец-то дал о себе знать. Возможно, не все так плохо, она не слабеет и не умирает, как я совсем недавно себе нафантазировал. Голос, звучащий в моей голове, обиженно смолк, однако через некоторое время все-таки не выдержал и забубнил вновь:

– Я уточка, я маленькая уточка!

– Шагаю я по лужам, и мне никто не нужен!!!

– Антонина Семеновна, ну сколько можно? Имею я право наконец поспать или нет?

– Да ты только и занимаешься тем, что спишь!

– Ну, а чем, чем, спрашивается, мне еще заниматься? Из камеры, сами знаете, выбраться никакой возможности нет! – лично мне склока наша до чертиков напоминала «разборки» с тещей из той, можно сказать прошлой, жизни.

– Так ты хотя бы в миску свою заглянул для разнообразия, авось и подкинули что-то сердобольные тюремщики?

– Ой, да ладно, миска, как миска. Что я там не видел?

– А может и не видел чего. Поднимайся, кому говорят!

– А вот и не поднимусь! Мне и здесь хорошо!

Не знаю, что уж на меня нашло, но рогом уперся я знатно. Уверен, так и продолжал бы словесную пикировку в том же духе, если бы ноздри мои не уловили случайно некий не совсем привычный аромат, доносившийся как раз из того самого угла, в котором и обитала злополучная миска. Странно. Неужто и впрямь я умудрился проспать такое знаковое событие, как первый за полторы недели ужин? Или за две? Память в последнее время ведет себя как дорога, на ремонт которой городской совет не озаботился выделить средств: то выбоины в ней какие-то, то провалы… Так, ладно, отвлекаться не будем, а поползем-ка мы и правда к миске. Побалуем, так сказать, себя чем-нибудь этаким, суперзамечательным тюремным деликатесом, который, возможно, по вкусу будет напоминать не прокисшие помои, как в прошлый раз, а свежие.

Знаю, навряд ли кто из живущих в состоянии ощутить на себе весь тот водоворот чувств, тот экстаз, обуявший меня после того, как я осознал что же на самом деле находится в этом непримечательном с виду алюминиевом образчике кухонной утвари. А там, между прочим, было мясо!!! Еще там было яйцо, салат из морепродуктов, аккуратная горка кашицы, по вкусу напоминающей толченый картофель. Рядом, возле миски, обнаружилась целая краюха хлеба, двухлитровый бутыль минеральной воды и палка самой настоящей копченой колбасы. Сказать, что я был в шоке – значит ничего не сказать. Я так и сидел бы остаток вечности с раскрытым от удивления ртом, если бы Антонина Семеновна не спасла меня и на этот раз:

– Господи, да ешь ты уже наконец! Ну сколько можно стенку гипнотизировать? Давай: за маму, за папу, за бабушку, за дедушку…

И таки да, не скрою, я действительно начал есть. Ел, время от времени разбавляя паузы между чавканием короткими замечаниями типа: а что, если еда отравлена, и теперь я умру? А что, если в воду добавили какую-то сверхнавороченную сыворотку правды и я выболтаю все, что знаю и то, о чем даже не догадывался? Как вы тогда в глаза мне будете смотреть, а? Ну и прочий, прочий, прочий, прочий бред. Антонина Семеновна терпеливо помалкивала, понимая мое душевное состояние, не забывая при этом следить за пищеварительным трактом, стимулировать процесс переваривания пищи отвыкшим от подобной деятельности желудком. Короче: выполняла свою повседневную работу по уходу за телом незадачливого симбионта, беспрестанно попадающего в самые незаурядные ситуации.

Эх, до чего же мало надо человеку для счастья! После ужина камера уже не казалась мне склепом, последним пристанищем, из которого нет возврата в мир живущих. Тюремщики не забыли обо мне, тюремщики помнили, а значит – все-таки есть шанс выбраться из этой передряги и начать новую жизнь, далекую как от политики, так и от прочих опасных для здоровья вещей. Да, было у меня время все переосмыслить, было. Я уже не тот Илья, сломя голову кидающийся в любую сомнительную авантюру. Я другой. Илья, для которого нет ничего важнее, чем повседневная обыденность. Илья, который выпьет с утра чашку кофе в своей уютной двухкомнатной квартире, а потом пойдет в офис, отработает рабочий день от звонка до звонка, зная, что к вечеру обязательно вернется домой. Илья, у которого будет жена и возможно даже дети. Почему-то в своих фантазиях в роли жены я представлял себе именно Эльвианору, и, признаться, картинка мне эта очень нравилась. Сам не пойму, как она умудрилась в моих глазах за столь короткий период времени превратиться из тупой блондинки в милую, такую желанную и ласковую Эльви? Чудеса – да и только.

– Ну и где ты здесь офис найдешь? Не говоря уже о квартире и чашке кофе? – Антонина Семеновна, как назло, опять все испортила. Ну вот, уже и помечтать даже нельзя!

– Между прочим подслушивать чужие мысли нехорошо!

– Да как же их не подслушивать, коли они из тебя прут, как вода из сломанного бачка унитаза! Тоже мне, остепенился он! Был бы нормальным – сидел бы у себя дома, а не мотался по космосу в поисках приключений на свою…

– Антонина Семеновна!!!

Господи, ну до чего же достала меня эта старая занудливая карга! Сегодня я как никогда понимал почему все разумные существа во Вселенной после внедрении в их мозг самки лингвина тотчас же спешили покончить жизнь самоубийством. Один лишь я, прожженный пройдоха, прошедший школу выживания со своей тещей, был все еще жив и даже не бился пока головою о стены.

Спать, спать, срочно спать. Завтра будет новый день, а мне нужны свежие силы. Пропустив мимо ушей очередной поток брани, смешанной с патетическими выкриками о моей черной неблагодарности, я заставил себя принять удобную позу, закрыть глаза и расслабиться.