Маэль

Всю ночь мне не спалось. Чего я только не делал, чтобы заснуть. Несколько раз даже на пол ложился, но сон не приходил.

Я решил спуститься на первый этаж и что-нибудь съесть, чтобы хоть как-то себя занять. Очень тихо открыв дверь, я медленно направился в кухню, боясь разбудить кого-нибудь, но не тут-то было. Проходя мимо гостиной, я увидел горящий в ней свет. Может, это нашей горничной не спалось? Хотя она бы не позволила себе вставать посреди ночи. Дворецкий? Нет, он в своей комнате, в этом я абсолютно уверен. Дед так рано не встает.

Оставалась только бабушка. Это была она. Сидя в своем шелковом халате, она держала в руках какой-то альбом и внимательно рассматривала его. Рядом стояла чашка с зеленым чаем. Выглядела она немного сонной, видимо, проснулась совсем недавно. Заметив меня, бабушка закрыла альбом и улыбнулась.

– Ты почему не спишь? – спокойно спросила она и взяла в руки чашку.

– Бессонница.

– Это из-за лекарств.

– А ты отчего бодрствуешь?

– Не могу уснуть. Как я могу спать, если постоянно боюсь того, что тебе опять станет плохо. Я даже врача на дом хотела позвать, но потом решила, что тебе это не понравится… – Улыбка пропала с ее лица, а у меня внутри что-то сжалось.

– Одетт, успокойся, все нормально. – Я сел с ней рядом. Многим кажется странным, что я называю ее по имени, но я так привык. Одетт вырастила меня и почти заменила родную мать.

Бабушка посмотрела на меня и улыбнулась сквозь слезы.

– Спасибо, милый. – Она вытерла слезы. Одетт знала, что я начинаю нервничать, когда она плачет. А в моем случае это противопоказано.

– Хорошо, что ты не позвала врача. Я нормально себя чувствую.

Одетт крепко обняла меня.

– Не пугай меня так больше. Я же умру, если с тобой что-нибудь случится.

Ее слова заставили меня погрузиться в воспоминания.

Я родился на два месяца раньше, чем положено. Врачи говорили моей матери, что я не проживу и месяца. Кому нужен больной и умирающий младенец трупного цвета, не умеющий плакать? Да, плакать я и правда почему-то не мог. Я шипел, как летучая мышь, которая боится света. Когда меня показали маме, она выпала в осадок и страшно испугалась. Я был не больше игрушечного плюшевого котенка, которого она всегда носила с собой как талисман. Врачи подлили масла в огонь, сказав, что одна моя хромосома повреждена и нормальным я никогда не стану.

Понятное дело, она решила оставить меня в роддоме. На тот момент она была слишком молода, и на руках у нее была двухгодовалая дочка, к счастью, абсолютно здоровая.

Когда я родился, моего отца уже не было в живых. Он погиб при странных обстоятельствах. Я до сих пор мало что знаю о его смерти, потому что мама не хочет это обсуждать. Одетт – тоже. Одни говорили, что папа умер, разбившись на машине, другие – что был болен. Не знаю. Я придерживаюсь версии аварии. Она кажется мне более естественной.

Когда бабушка узнала, что моя мать решила оставить меня, она тут же приехала и оформила документы на усыновление. Она говорила о том, что поставит меня на ноги и вырастит абсолютно нормальным ребенком. Во мне она видела своего умершего сына, я даже внешне был похож на него.

Когда я оказался в новом доме и прожил там восемь месяцев, моя мама одумалась и решила забрать меня к себе. Она сказала, что готова стать хорошей матерью и позаботиться обо мне. Бабушка решила дать ей второй шанс.

Я ничего не помню об этой жизни и знаю все только из рассказов Одетт. Новый муж матери, мой отчим, не выносил меня. Я вызывал у него отвращение, гнев и раздражение. Когда мне исполнился год, мать сама вернула меня обратно бабушке. Я не виню ее…

Моя настоящая жизнь началась именно тогда, когда рядом оказалась Одетт.

Мы жили в огромном красивом доме в Ренне, который в детстве казался мне сказочным дворцом. У нас были собственный выход к морю, лес, поле и даже река. Одетт знала, что для того, чтобы я комфортно себя чувствовал, я должен находиться в гармонии с природой. Она подарила мне все.

Я думал о том, что буду жить так всегда. Но…

Одетт любила меня как родного сына. Мне ни в чем не отказывали. Куча дорогих игрушек, домашние питомцы, бассейн, музыкальные инструменты, даже свой маленький скейт-парк.

Как только мне исполнилось три года, бабушка стала водить меня на специальные курсы для детей с моим заболеванием. Там мы играли, рисовали, общались… Я много времени проводил в больнице, меня постоянно проверяли врачи, давали лекарства. Одетт надеялась, что однажды я стану здоровым. Она тратила все свои деньги и силы на меня. Я это очень ценю. Если бы не она, я бы, наверное, умер или отстал в развитии лет на двадцать. А благодаря ей я могу чувствовать себя таким же, как все люди.

Говорить я научился в пять лет. Поздновато, не правда ли? Но после одного инцидента, из-за которого я испытал сильнейший стресс, я вновь перестал говорить. На целый год. Заново я заговорил в семь лет. Больше проблем с этим не было. С ходьбой тоже была беда. Порой я падал и не мог идти дальше, так как не чувствовал ног. Со временем и это прошло.

Одетт прививала мне любовь к искусству: музыке, живописи… С шести лет я начал рисовать. Я был художником-самоучкой, многие говорили, что у меня настоящий талант. Я рисую странные картины, которые немногие способны понять. Годам к пятнадцати я твердо решил стать профессиональным художником и даже думал выучиться на иллюстратора или графического дизайнера. Одетт сказала, что мне совсем не обязательно оканчивать какой-нибудь университет, чтобы рисовать. В восемнадцать у меня была персональная выставка.

Что касается музыки, то тут все немного иначе. Одетт решила, что у меня превосходный голос и я прекрасно буду смотреться на сцене. Уже в семь лет ко мне начал приходить преподаватель музыки. Мне ставили вокал и учили играть на скрипке и арфе. В четырнадцать лет я сам научился играть на гитаре и барабанах.

Тогда же я начал сочинять свои первые стихи, а чуть позже – музыку к ним. Так появились мои первые песни.

Я с ненавистью вспоминаю гребаную школу. Сразу же после моего появления там вокруг меня образовалось облако сплетен. Они обсуждали меня, мою одежду, манеру разговаривать, семью, что я покупаю, во что играю и даже что ем. Мне это действовало на нервы. Из-за того, что со мной никто не общался, я приносил в школу всякие сладости: конфеты, шоколадки и жвачки – и давал их тем, с кем хотел дружить. Но это не срабатывало. Они брали их, но продолжали обзываться. Когда я понял, что все бесполезно, то начал брать с собой игрушки и разговаривать с ними. Меня стали травить с большей силой.

В том возрасте я был очень худым, загорелым, у меня были густые светлые волосы и эльфийское лицо, а голос только начал ломаться. Я был похож на существо неопределенного пола: то ли мальчик, то ли девочка. А еще я любил представляться разными сказочными именами, что вводило людей в заблуждение. Однажды я услышал, как мама моей одноклассницы тихо спросила ее: «А кто это? Мальчик или девочка?».

Чуть позже у меня появился друг, Антуан, замкнутый паренек, который тоже ненавидел своих одноклассников. Мы везде ходили вместе. Я постоянно придумывал какие-то странные сказки и заставлял его верить в них. У нас был свой, воображаемый, мир. Правда, существовала единственная проблема: его родители меня на дух не переносили. Когда я дарил ему подарки на какие-то праздники, они заставляли его возвращать их мне.

Вскоре Антуан переехал с родителями в другой город. Я опять остался наедине с собой и с насмешками одноклассников. Когда Одетт узнала о том, что надо мной все издеваются, она сказала, что они и ногтя моего не стоят, и записала на борьбу. Правда, очень скоро она поняла, что это было ошибкой: на тренировках я вел себя слишком агрессивно, да и нельзя было забывать о моих проблемах с сердцем.

С двенадцати лет я не вылезал из больниц. За год я перенес три операции. Голова постоянно кружилась, от вида еды меня тошнило, сердце болело, а во всем теле было такое неприятное ощущение, будто меня несколько раз переехал грузовик. Эти три года были самыми отвратительными. Но бабушка с дедушкой ни на секунду не оставляли меня.

Когда пора бесконечных операций закончилась и я вернулся домой, то в школу больше не ходил. Бабушка решила, что это ужасное место для такого ранимого мальчика, как я. В переходном возрасте я стал настоящим чудовищем, который постоянно закатывал истерики, наносил себе порезы, рыдал и бился о стены. Одетт целыми днями рыдала, а мне хотелось общения с ровесниками.

В Интернете я завел себе личный дневник, в котором рассказывал о своей несчастной жизни. У меня появились виртуальные друзья. От скуки я покрасил волосы в черный цвет с синим отливом, выстриг густую челку и сделал несколько проколов. Увидев это зрелище, Одетт даже не нашла сил разговаривать со мной. А дед вдруг решил, что общение со сверстниками меня спасет.

Я с радостью отправился в новую школу, но очень скоро пожалел об этом. Мне даже лень рассказывать о тех вечных издевательствах, которые я терпел. А потом, после того самого инцидента, меня упекли в детский психиатрический центр.

Я повзрослел, немного наладил отношения с матерью, стал общаться с младшими братом и сестрой. Мы переехали, и я поступил в частный лицей в Париже. В шестнадцать лет я прошел кастинг в свой первый фильм. Меня утвердили на главную роль, которая стала для меня настоящим прорывом. У меня появились поклонницы, предложения работы. Одетт говорила, что я очень талантливый и актер от бога. В семнадцать я создал свою группу, которая тоже имела популярность среди моих ровесников. Родные очень гордились мной.

Сейчас мне двадцать три, я постоянно попадаю в какие-то ужасные ситуации, причем по своей же вине, иногда лежу в психушках, продолжаю заниматься своей карьерой, сходить с ума и считать дни до смерти, стараясь не думать о своем заболевании.

Я взглянул на Одетт.

– Не переживай, все будет хорошо. Я вылечусь, ты же сама это говорила.

Мы посидели еще минут десять в полной тишине. А потом я отправился в свою комнату.