Когда мы ехали в Америку, нам пришлось в течение семи месяцев жить в Италии. Многие эмигранты, находясь там, стремились любыми способами заработать деньги, которые, как мы все понимали, нам очень пригодятся в первые месяцы пребывания в Америке, когда надо будет учить язык, учиться водить машину, искать работу.

Из-за незнания итальянского языка и отсутствия разрешения найти легальную работу было невозможно. Некоторые, кто хорошо знал английский язык, устраивались переводчиками в опекавшие эмигрантов еврейские организации или преподавали на организованных для эмигрантов курсах английского языка.

Надо сказать, что в аналогичном положении были в Италии нелегальные иммигранты из стран Африки, в частности марокканцы. Многие из них зарабатывали на жизнь мытьем стекол машин на перекрестках.

Однажды ко мне подошел молодой парень, такой же эмигрант, как и я, и сказал:

— Я нашел один замечательный перекресток, который не занят марокканцами. Там одновременно могли бы работать — мыть стекла проезжающих машин — четыре человека, не хотите ли вы составить мне компанию?

— Да, конечно, с удовольствием.

На следующий день он снова подошел ко мне:

— Вы меня извините, что я вчера сделал вам такое предложение, мне только сегодня сказали, что вы доктор наук.

— Так вы считаете, что доктора наук кушать не хотят или им деньги не нужны? Какая разница, доктор наук или рабочий, здесь в Италии мы все равны, и я, конечно, составлю вам компанию и буду мыть машины.

Вообще-то я ошибался. Среди эмигрантов было немало людей, которые считали ниже своего достоинства заниматься чем-либо, кроме работы по своей специальности. Все эти инженеры, геологи, и другие специалисты, не говоря уже об экономистах, литераторах и историках, воображали, что по приезде в Америку их с распростертыми объятиями возьмут на работу и им не придется заниматься «грубым» ручным трудом. Они презирали тех, кто пытался как-то заработать в Италии, и проводили время на пляже в ожидании «гаранта» на въезд в США.

На следующий день мы сели в автобус и отправились на найденный этим парнем перекресток. Денег у нас было мало, и потому мы обычно билеты в автобусах не покупали, надеясь проехать «зайцами». Часто это удавалось, но иногда появлялись контролеры, которые заходили сразу в переднюю и заднюю двери автобуса, и тогда приходилось платить довольно большой штраф. Я иногда на всякий случай пробивал самый дешевый билет, то есть билет, рассчитанный на проезд двух-трех остановок: проверить, где именно я сел в автобус, было трудно. Иногда это помогало. Однажды ко мне подошел контролер:

— У тебя, конечно, билета нет, придется платить штраф!

— Почему нет, есть, — я протянул ему пробитый мною дешевый билет.

Контролер, безошибочно угадавший во мне эмигранта из СССР, был совершенно поражен. Через несколько дней, когда я вновь ехал в автобусе, в него вошел тот же контролер. На этот раз у меня не было даже и дешевого билета. Но, подойдя ко мне, он сказал своему партнеру:

— У этого хитреца всегда есть пробитый дешевый билет, пошли дальше.

И я благополучно проехал на автобусе, не заплатив штрафа.

Перекресток был «хороший», большое количество машин подъезжало к нему со всех четырех сторон. Перед светофором они останавливались, и у нас было около 50 секунд, чтобы пробежать вдоль ряда стоящих машин и предложить свои услуги. При этом удавалось вымыть стекла только у одной машины: зажигался зеленый свет, и вся кавалькада трогалась с места. Надо было быть хорошим физиономистом, чтобы сразу же определить, кто из водителей согласен, чтобы мы вымыли стекла в его машине, а кто нет. Ошибешься — время пройдет, машины тронутся, а ты не успел ничего сделать. Платили нам по-разному: чаще всего давали мелочь, реже — самую малую бумажную купюру — одну «миле лире», то есть одну тысячу лир (около 80 американских центов).

Надо сказать, что я выходил на эту «работу», несмотря на жару, одетый в пиджак, с завязанным на шее галстуком и в фуражке. Такой странный вид производил неизгладимое впечатление на водителей: им часто было просто неудобно дать за мою работу меньше одной «миле лире». Однажды на перекрестке появилась машина «Судзуки», в которой сидели две молодые девушки. Они мне заплатили пять «миле лире». В дальнейшем, когда я замечал появление этой машины, я сразу направлялся к ней. К сожалению, это происходило не часто.

К концу «рабочего дня» в кармане пиджака накапливалось очень много мелочи. Везти ее домой было нецелесообразно. Я заходил в расположенный неподалеку ресторан, где просил официантов поменять мне мелочь на крупные купюры. Дни бывали разные: иногда удавалось заработать больше, а иногда меньше. В последнем случае я добавлял к дневному заработку уже имевшиеся у меня деньги с тем, чтобы получить вожделенную бумажку в пятьдесят «миле лире».

Не сидели без дела и другие члены семьи. Сын нашел себе работу у владельца какого-то бизнеса, который хотел его расширить, и поэтому ему было необходимо выкопать ямы под фундамент. Дочь поднималась рано утром, забирала чемодан с привезенными из СССР вещами и ехала на «раскладку», чтобы хоть что-то продать. Жена покупала продукты на базаре и готовила обед.

Запомнилась такая история. Сыну для работы нужны были рукавицы. Я их ему купил в какой-то маленькой частной лавочке. Когда принес домой, жена обнаружила, что рукавицы с дефектом: между пальцами были дыры. Я сразу же отправился обратно, чтобы их поменять. Но хозяйка лавочки менять их отказалась, а когда я стал настаивать, ее сын бросился на меня с ножом. Хозяйка его остановила, вручила мне новые рукавицы и попросила побыстрее уйти — от греха подальше. Конечно, спасала она не меня, а своего сына, боясь, что тот сядет в тюрьму, если совершит преступление.

Я вспоминал эту историю в Америке. Нам была необходима тумбочка под телевизор, и я отправился покупать ее в магазин «Таргет». Мебель там продают в разобранном виде, и дома приходится ее собирать. Но я плохой столяр, и, завинчивая шуруп, сломал одну из частей тумбочки. Что было делать? Махнуть на это рукой я не мог, уж слишком мало денег у нас было. Кто-то посоветовал вернуть тумбочку в магазин. Я так и сделал, сказав, что тумбочка сломана. В сервисе магазина мне предложили взять взамен другую тумбочку, а когда оформляли эту замену, то выдали мне пять долларов. Я удивился:

— А деньги-то за что?

— Сегодня на эти тумбочки скидка, они стоят на пять долларов дешевле, вот мы вам и возвращаем разницу, — сказала работница магазина.

«Да, — подумал я, — это тебе не Советский Союз, где вообще практически невозможно было вернуть купленный товар, и даже не Италия, где за мной бегали с ножом при попытке обменять рукавицы!»

Но вернемся к нашему пребыванию в Италии. Все, что удавалось сэкономить из денег, которые мы получали от еврейских организаций, все, что удавалось заработать, все доходы от продажи привезенных из СССР вещей складывались и, когда накапливалась тысяча «миле лире» (примерно 800 долларов США), я ехал в Рим, чтобы в банке обменять их на доллары. Только один банк менял деньги без комиссионных и по хорошему курсу. Рано утром перед входом в него выстраивалась очередь эмигрантов. Важно было занять очередь как можно раньше, так как деньги на таких условиях обменивали только первым десяти лицам.

И вот настал день, когда мы, наконец, получили «гарант» и документы на вылет в Америку. Я последний раз поехал на свою «работу». В этот день, обменивая заработанную мелочь на бумажные деньги, я попрощался с официантами ресторана, поблагодарил их за помощь. К моему удивлению, они проявили ко мне неожиданное участие: долго поздравляли меня, желали счастья в Новом Свете, а один из них принес бутылку вина и подарил ее мне, чтобы я мог в этот день отпраздновать свою удачу с семьей. Это внимание меня так растрогало, что я в течение многих лет после этого, да еще и сейчас, с большой теплотой вспоминаю Италию и итальянцев.