Многоязыкая лира России

Воля Виля

ЮБИЛЕЙ

Виль Мустафин ушёл из жизни в прошлом году. Ещё в юности было ему указано, что проживёт он 74 года. И после не раз он пытался оспорить отпущенный свыше срок. Он не рисовался, когда говорил, что мечтает о смерти, не скрывал, что были и попытки суицида. Когда на целине в 1956 году всех студентов-практикантов Казанского университета погнали в укрытие, он не пошёл – и любовался необыкновенным по красоте зрелищем ядерного взрыва… Как он говорил, «старость даётся нам по грехам нашим – чем больше грехов, тем дольше старость». Вспоминал, как мать в последние годы ему говорила: «Виль, не живи после восьмидесяти». Сама Зюгра Сулеймановна прожила более девяноста лет, хотя многое испытала, в сталинские времена отсидела восемь лет за то, что была женой «изменника Родины».

Отца будущего поэта расстреляли за то, что был знаком с Троцким по фронтам Гражданской войны, в 20-е годы работал со Сталиным в аппарате ЦК, то есть знал то, чего к середине 30-х знать уже не полагалось. Сына и двух дочерей Салаха Атнагулова из детдомов вызволил дед Сулейман Мустафин и дал внукам свою фамилию, что уберегло их от второй волны репрессий в конце 40-х.

Вырастила Виля и его сестёр тётя Хадича Сулеймановна, ради племянников ей пришлось оставить аспирантуру и надежды создать собственную семью, с утра до ночи работать всю жизнь и умереть… за полторы недели до выхода на пенсию. Такой пример самоотдачи в любви не прошёл даром – племянники окончили школы с медалями, потом университеты и аспирантуры… Не это важно: Виль Мустафин с детства узнал, что любить человека – это отдавать, не требуя взаимности. И всегда считал, что карьера, личное благополучие не главное.

И отдавал легко. Был такой случай: однажды из Ленинграда приехали два библиофила, кто-то им рассказал, что в Казани живёт некий Мустафин, у которого большая и редкая библиотека. Но книг он не продаёт и никогда не даёт почитать – всегда дарит, если кому что понравится. Выбрали гости самые редкие раритеты и уехали довольные («славно поживились!»). А Виль Салахович потом жаловался, мол, ничего не мог с собой поделать, и смеялся, дескать, нашли дурака… Дураком он, конечно, не был. Наоборот, был слишком умён, чтобы не понимать, куда ведут хитрость, жадность, себялюбие. В могилу с собой не заберёшь…

Александр ВОРОНИН

Виль МУСТАФИН

Видение                                                                                                                                         

Салаху Атнагулову – отцу моему

Изувеченный, исковерканный,

как душа моя – зверь-инвалид, –

из ночного окна, как из зеркала,

на меня мой предвестник глядит.

В лике – мраки сказаньями скулятся,

взгляд – в попытках о чём-то сказать...

За спиной его – чёрная улица,

за плечами – прародина-мать.

Не увидишь ни зги в этой темени

и не вспомнишь тут, как ни тужись,

ни его позабытого имени,

ни его позапрошлую жизнь.

Но я чувствую боль его давнюю,

но я чую поток его ген, –

что камнями истории сдавлены,

что помяты изгибами вен.

Мне б ответить ему...

 Поприветствовать...

Мне б впустить его в дом и обнять...

Но рассвет начинает свирепствовать,

память крови пытаясь отнять,

понуждая и дале сиротствовать

и в беспамятстве жизнь продолжать...

Молитва

Светлой памяти отца моего

В поисках утраченной отчизны

тратились усилья и года, –

ощущеньем горькой укоризны

наседала на душу беда.

Наседала, полоня движенья,

думы и желанья полоня,

понуждая жить по принужденью,

побужденья жизни отклоня.

Неизбывный, тяжкий грех былого –

в поколеньях давних и веках –

от желанья обратиться в слово

непокорно буйствовал в стихах,

застил взор, уродуя картину

мира, отражённого в глазах,

карою своей неотвратимой

изливаясь в жалобных слезах

и молитвах… Долгими ночами

я молил у Господа: Прости

души всех усопших, и печали

многия, о Боже, отпусти

рабу Твоему…

Мотылёк

Природы вековечная давильня

Объединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Разъединить два таинства ее.

Н. Заболоцкий

О, как безгрешен мотылёк,

который верит в миг рожденья,

что где-то рдеет огонёк,

зажжённый для его круженья...

Как близок час и как далёк –

того прекрасного движенья

по сцене жизни – до свершенья,

до превращенья в уголёк...

Блаженный миг самосожженья... –

Как краток он... И как высок!..

Даль далёкая

О, как пронзительна прозрачность,

осуществляющая даль, –

не помещается в сознанье,

но ощущается как дар.

И музыкальности задатки –

ничто – пред этой тишиной...

И, слава богу, нет порядка

в её планиде неземной.

И нет борьбы, а значит – злобы:

благой покой... и доброта...

Земля вдали, как детский глобус:

шарообразна и пуста...

Сонет планете

Из всех событий нынешнего лета

мне более запомнилась зима,

и как-то не выходит из ума

столь постоянный выбор ею цвета.

И это странным кажется весьма...

Как будто наша старая планета,

укрыв себя от притязаний света,

светить другим пытается сама.

За миллиарды лет существованья

не старятся блаженные желанья –

вернуть у Солнца взятые лучи.

О, Мать-Земля,

ведь мы твои созданья, –

чуть приоткрой законы мирозданья

и нас святой отдаче научи...

Ночная мгла

Когда заполнит дом ночная мгла,

затихну я – беззвучен, бессловесен,

взирая, как ложатся клочья взвеси

безмолвной тёмной тенью у стола.

Межстенный мир покажется

 мне тесен,

и сквозь стекло стекая, как смола,

сольюся с тьмою голого ствола,

забытого и листьями, и лесом.

Обнявши древо крепко, как кора,

с ним простоим до самого утра,

впивая ночь под звук древесных песен.

Но подойдёт рассветная пора

под скрип пилы и стуки топора, –

и станет мир опять неинтересен.

***

Мне было плохо.

Я шёл аллеей.

Как скоморохи,

листы алели.

Они смеялись,

они звенели...

Мне было плохо.

Я шёл аллеей.

Аллеей сада.

Но кто-то тихий

подкрался сзади

и тронул руку.

И ощущенье

было диким,

когда в ладонь

вошло тепло.

Я оглянулся,

но никого...

только маленький

жёлтый листок,

словно маленький

жёлтый щенок,

вертелся у ног.

Я нагнулся –

он в щёку лизнул.

Я погладил его –

он уткнулся

мокрым носом в ладонь

и напомнил о том,

что когда-то вдвоём...

***

Как долго длится ночь,

когда душе тревожно, –

и трудно ей помочь,

а может, невозможно...

И удалиться прочь

из этой жизни ложной

не сметь... (или не смочь, –

хоть это и несложно).

А душенька – как дочь –

чутка и осторожна –

смиреньем превозмочь

пытается тревожность...

Но – бесконечна ночь,

и темень – уж подкожна...

И жить уже – невмочь,

и помереть – безбожно...

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: