Квартира, в которой приходилось жить, пустовала физически, но не юридически. Как поведал сосед в последнюю нашу встречу, прописано тут было трое. Двое в одной комнате, и один в другой. В моей комнате, как уже говорилось, сначала жил какой-то мужик, а потом ею владела некая женщина проживающая ныне в Австралии. Хозяйка. В настоящий момент прописана она не была, но комнатой владела. Мой сосед, бравший плату за постой, так и не проговорился, за кем числится третья комната, а я не спрашивал.

Кто обитал в других квартирах на площадке, осталось невыясненным, поскольку на глаза не попадался никто. За все время, пока я там жил, на лестнице вообще не встретилось ни одного человека. Возможно, так получалось из-за моего жизненного графика, но временами казалось, что в доме обитали исключительно призраки, тени и фантомы.

Несмотря на белые ночи, после полуночи в квартире становилось почти совсем темно, а в коридоре так и вообще полный мрак. Возвращался я в первом часу, а то и позже, и был вынужден долго шарить по стене в поисках выключателя.

Однажды, вернувшись после полуночи, не завалился спать, как обычно поступал, а включил доисторический компьютер. Посредством попеременного засовывания в дисковод, выбрал хорошую дискету, запустил русификатор, затем «Лексикон» и начал набивать текст, что с самого утра путался в моей голове. Текст, даже пусть не вполне еще сформировавшийся, искал выхода и раздражал. Я просто обязан был избавиться от него, перенести на какой-нибудь носитель. Пока ноутбук Лены, которым я пользовался, находился в лапах Ивана, старая эйтишка оставалась единственным доступным мне инструментом.

Текст, что наконец-то изливался из моей памяти и находил пристанище на дискете, неожиданно увлек. Ощущение, так похожее на зубную боль, что всегда сопутствует процессу написания, немного ослабло. Ничего не отвлекало — отсутствие Интернета способствовало процессу.

Есть такой американский ужастик — «Не бойся темноты». Там одинокая нелюдимая маленькая девочка Салли приезжает на берег Атлантического океана, чтобы пожить со своим отцом и его девушкой в старом особняке, который они реставрируют. Изучая ветхое здание, Салли натыкается на всеми забытый подвал, куда не заглядывали более века, со времен таинственного исчезновения архитектора старинного дома. Девочка случайно освобождает древние порождения тьмы, что пытаются утянуть ее в ужасную бездну, открывающуюся в подвале дома. Теперь Салли надо убедить отца и его любовницу, что это не просто детская фантазия, и отвратительные твари действительно готовятся затащить их всех куда-то в преисподнюю.

Хорошо, что в своем мелком возрасте я не знал подобных фильмов. Дело в том, что временами мне кое-что виделось в темноте, какие-то непостижимые кошмарные существа, поэтому тьмы я боялся до ужаса. Панически. Особенно — в сочетании с тишиной. В темном беззвучии слышался тихий и равномерный гул. Я думал тогда, что так звучат сами обитатели мрака. Но это давно прошло, остались лишь смутные далекие воспоминания детства. В моем теперешнем возрасте, потемок уже не опасался, и никаких потусторонних тварей в питерской квартире для себя не ожидал. Темнота меня тоже мало беспокоила.

В коридоре электричество я старался даром не жечь, а в комнате хватало свечения монитора. В результате вокруг было полутемно. Дом погрузился в тишину, через выходящее во двор окно звуки тоже почти не доносились, а толстые дореволюционные стены обладали отличными звукоизолирующими свойствами.

От работы отвлекли гулкие шаги во дворе. Никогда не обращали внимания, как громко это бывает среди ночи? Кто-то прошел через двор и хлопнув дверью нашей парадной, стал подниматься по лестнице. Через несколько минут шаги послышались на площадке, кто-то подошел к внешней стороне входной двери квартиры и остановился там. Довольно долго сохранялась тишина, потом послышался неясный шорох, металлический звон и характерный звук открываемого замка.

Кто-то вошел в квартиру и закрыл за собою дверь. Кто-то шел по коридору. Судя по шагам, крупный тяжелый мужик, не особо беспокоящийся о тишине. Через секунду в мою дверь громко постучали.

— Э! Выходи! Поговорить надо, — раздался грубоватый, очень спокойный, но вполне материальный хоть и незнакомый мужской голос.

 — Щас! — откликнулся я. Прятаться никакого смысла не было, да и желания тоже.

Я подступил к двери, включил свет и открыл створку. Передо мной стоял крупный дядька, одетый в новую полицейскую форму с четырьмя звездочками на каждом погоне. По физиономии и манере держаться мужик напоминал «старшего товарища» из фильма «Люди в черном», но только в молодые годы. Почему-то сразу подумалось, что он, кроме всего прочего, тайный сотрудник госбезопасности. Несмотря на суровое лицо, выглядел мужик довольно-таки дружелюбно.

— Привет! Не возражаешь, если мы поговорим? На кухне удобнее будет.

— Как насчет пива? — интуитивно предложил я, — а то у меня неожиданно образовалась целая упаковка чешского.

— Нормально, — кивнул мент, — под пиво самое то получится…

* * *

Звали капитана Игорем. Довольно скоро мы стали почти приятелями. Наши дружеские чувства росли прямо пропорционально числу опустевших бутылок. Как оказалось, именно этот полицейский вместе с сыном был прописан в третьей комнате. Несмотря на внешний вид Игоря, характер беседы совсем не походил на допрос. Как-то сразу мы разговаривали «на ты».

— Живу-то я в другом месте, — невнятно откровенничал капитан, — а тут прописан, и тут голосую. На днях соседи из другой квартиры позвонили, и сообщили на тебя. Типа живет какой-то незнакомый мужик, кто, что — неизвестно. У Палыча комнату снял?

— Ага, — покаянно кивнул я. — На месяц.

— По делу, или так, проветриться?

— В отпуск, — чистосердечно признался я.

— Отпуск в городе? — с сомнением отнесся к моим словам капитан.

— Питер же. Когда я к вам приезжаю, то никогда не успеваю осмотреть те места, что хочу. Вечно времени ни на что не хватает.

— А, понятно.. Музеи, парки всякие. Это правильно. Сам-то я хоть и питерский, но вот знаешь — до сих пор в Эрмитаже не был! В Русском музее был, а в Эрмитаж не ходил никогда… У вас в Москве только в Кремлёвском музее был… Да, о квартире этой… о комнате… Палыч говорил тебе?

— Что говорил? — не совсем трезво спросил я.

— Нехорошая эта комната. Да и квартира вообще. Ты думаешь, почему Палыч с дачи не вылезает? Почему я на Охте живу, когда тут работаю?

— На Охте? — спросил я. — Это где хотели небоскреб Газпрома строить?

— Хотели. Перехотели уже. Есть Малая и Большая Охта. Малая Охта в большей степени сталинская, а Большая — хрущёвско-брежневская. Строить собирались в муниципальном округе Малая Охта… Место — так себе. Отстаёт от центра район и от других частей города тоже отстает. Болото, как есть болото, и если бы построили там, то району была бы очевидная польза. Я-то на Большой Охте живу, на Энергетиков, в девятиэтажке. Хуже этого быть не может.

— Почему хуже не может?..

— Как почему? Для нас это вообще очень плохо. Метро далеко. Балкон выходит прямо на проспект, шум от машин круглосуточно. Слышимость в доме — идеальная, и если в соседнем подъезде кто-то что-то сверлит или окна меняет, житья, считай, целый день нет. Домик вроде не новенький, брежневской поры, а жильцы все сверлят и сверлят. Зимой батареи чуть теплые, летом горячую воду отключают. На балкон не выйдешь, окно не откроешь. То кто-нибудь что-нибудь жарит на плохом масле, то курит какая-нибудь блядь, то красит чем-то вонючим, то та же блядь так духами обольется, что через два этажа доносится. А здесь и днем, и ночью тихо все. Мирно, как на кладбище…

— Тогда почему здесь не живешь?

— Здесь? А где? В комнатёнке? Ну, во-первых — семья. Жена, ребенок… им всем пространство нужно, понял, да? И потом — я ж говорю, тут как на кладбище. Нехорошее здесь место, квартира в смысле.

— Нехорошая квартира? Как у Михал Афанасьича? — спросил я, а сам подумал: «с чего бы вдруг он со мной так долго болтает? Зачем ему это вообще? Неужели исключительно из-за халявного пива? Или у него профессиональный интерес?»

— А вот не смейся, — отвел глаза Игорь. — Тебе что, Палыч ничего не рассказал? Ни о чем не предупреждал?

— О чем? Он предупреждал, чтобы я почту из ящика регулярно вытряхивал и в коробку складывал. Чтобы не ссал мимо унитаза и воду за собой до конца сливал. Чтобы краны все перекрывал и двери запирал на положенные замки. Чтобы все обесточивал и окно закрывал, когда ухожу. Чтобы баб сюда не водил, но на этом он как-то не особо сильно настаивал…

Тем временем мы продолжали пить чешское пиво. Где-то на задворках сознания возникла идиотская мысль, что зря я трачу такой напиток на человека, которого вижу первый раз в жизни. А возможно — и в последний. Но потом вспомнился один из «природных законов» человеческого общества: жить настоящим, а не прошлым и не будущим; то, что даровано сегодня, направлять на сейчас, и лучшее, что можно сделать, всегда надо делать здесь и сейчас. Как-то плохо последнее время у меня с формулировками.

— Вот это он зря, — неодобрительно покачал головой капитан.

— Ты про баб?

— Нет. Про окна. Если окна летом закрыты — значит, дома никого нет, верный знак тем, кому приспичило незаконно поинтересоваться содержимым чужой квартиры… Так, о чем это я?

— Говорил, что нехорошее это место. А почему — так и не объяснил.

— А, да. Значит, Палыч ничего тебе об этом не сказал? — уже в третий раз спросил меня Игорь.

— Да нет же, говорю. А что он должен был сказать-то? О чем «об этом»?

— Слушай, значит. По ощущениям могу так сказать, что квартире в этой все обостряется, если ты понимаешь, о чем я. Но обостряется в негативном плане. Вот я. Если приходил в хорошем настроении — оно улетучивалось, а вот если раздраженный — просто сатанел! То слишком душно, то чересчур холодно, то излишне громко, то слишком тихо — не слышно ничего. Я не мог тут долго находиться — хотелось бежать и бежать как можно дальше. Это непонятное чувство постоянно преследовало меня, будто сама квартира испытывала неприязнь ко мне и вообще ко всем своим жильцам. Центром негатива была эта самая комната, где сейчас ты проживаешь. История у комнаты прямо скажем нехорошая. Сначала в ней жил какой-то мужик, который в один прекрасный момент пропал без вести — тела так и не нашли. Исчез с концами. После туда въехала молодая девушка с матерью. Мать долго и тяжело болела, а дочь ухаживала за ней. Женщина очень мучилась, кричала, царапала стены от боли, словом кошмар. Умерла она так же в страшных страданиях, а дочь сразу же съехала отсюда, так как по ночам ей мерещились крики и стоны матери. Потом комната эта пустовала — в ней никто не жил и никто ее не снимал. Зато негатив мало-помалу расползался по всей квартире. Палыч, когда напивался, уверял, что тут поселилось абсолютное зло. Я вообще тот еще скептик — но тут поверил, так как со здоровьем конкретные проблемы начались. И ты знаешь, после того как я спешно отсюда сбежал, даже половину вещей тут оставил, здоровье пошло на поправку! Не сразу конечно, но все-таки. Да и настроение выправилось, что при моей работе немаловажно. Сейчас я здоров, словно космонавт.

— Прямо для голливудского ужастика, — попытался пошутить я. — А как же Дмитрий Паплович?

— А что Палыч? Он тут практически не бывает никогда. У него дача со всеми удобствами — теплый зимний дом в Ольгино… Ух, засиделись мы… в таком виде мне уже нельзя за руль, здесь переночую. Ничего, если всего одна ночевка, то можно. Не повредит.

А за окном продолжалась питерская белая ночь. Конечно, белые ночи не только местное явление, но здесь они стали своеобразным символом. Брендом. Именно в данный период остро ощущается мистицизм города, ведь именно в эти дни Петербург преображается, обостряя восприятие всех, кто хоть раз видел его в самую прекрасную пору…

Уже второй час я сидел на кухне питерской коммуналки и пил пиво с ментовским капитаном. Вероятно, он давно сказал всё, что хотел сказать и от ненужных ему тем умело уходил. Разговоры велись обо всем не свете, но почему-то неизменно сводились к обсуждению: смысла жизни, баб, и к оценке внутриквартирного абсолютного зла, в существование коего, честно говоря, верилось с большим трудом.

— Погоди, — наконец произнес я после очередного глотка, когда в моем мозгу забрезжила реальная возможность вылезти из порочного круга тягостных тем, — вот милицию переименовали в полицию, а ОМОН в ОПОН нет. Почему? Этот вопрос мучит меня.

— Не боись, — убедительным тоном произнес мент, — всё учтено великим ураганом. Еще приказом министра Нургалиева отряды милиции особого назначения официально именуются «ОМОН», но расшифровываться аббревиатура стала иначе, как «Отряды мобильные особого назначения».

— О, спасибо. Ты излил бальзам на мою израненную сомнениями душу. Вообще-то я другое хотел спросить.

— Спрашивай — отвечаем, если не затрагивает служебных тайн и профессиональных секретов.

— Ты же, наверно, юрист по образованию?

— Уголовное право, Юрфак универа. — спокойно подтвердил капитан. — А что, тебя это так волнует?

— Вот смотри, — тихо проговорил я. — Человек бесследно исчез, но оставил записку, что так, мол, и так, добровольно ухожу из жизни. Записка написана от руки, кровью. Кровь и почерк пропавшего. С тех пор вообще ни слуху, ни духу, тело не найдено. Дело должны возбудить?

— Не обязательно, — задумчиво сказал Игорь, почему-то поморщившись. — Вот если бы заявление от родственников или, например, с работы, то должны. Но как будут это дело вести, тут уж иной вопрос. Это у тебя личный интерес, или так, сугубо литературный?

— Сугубо литературный, — нетрезво кивнул я, — но и личный тоже.

— Слушай, а у тебя только пиво? Ничего посущественнее нет?

— Да нет как-то… С меня и пива вполне достаточно.

— Тогда, — вдруг совершено трезво подмигнул мне мент, — мы Палыча сейчас раскулачим. Ну-ка подвинься… — с этими словами Игорь ловко, одним движением, отпер столик Дмитрия Павловича и, как эстрадный фокусник, погрузил туда руку по самое плечо. Затем его лицо приобрело необычайно счастливое выражение, а в вынутой наружу руке оказалась бутылка водки с подозрительным названием «Горячка».

— Есть! Вот она родимая! Он, Палыч в смысле, всю жизнь в Северо-западном округе прапором прослужил. А главная черта прапора в чем? В его маленьких кулацких наклонностях. Но если наклонности эти должным образом обратить на пользу ближних сих, то дай ему, касатику, Бог здоровья! Палыч завсегда тут заначку держит на случай неожиданного приезда. Вот так поздно вечером с дачи заявится, а нигде уже не продают! Надо будет вернуть потом, не забыть. Не то обидится.

— Чего ж он здесь, а не в своей комнате хранит такие культурные ценности?

— Ну, это из соображений сугубо экзистенциального прядка. Тут важны не проявления психики человека, а сама его жизнь в неразрывной связи с миром и другими людьми. Он ведь у нас великий философ, не заметил, нет? Зря. Видимо, вы недостаточно общались. С ним поговорить всегда есть о чем.

Следом, как по волшебству, откуда-то появилась пара классических граненых стаканов. Игорь ловко разлил по ним бесцветную прозрачную жидкость.

— Знаешь, — сказал он после первого принятия, — есть такая иранская притча. Волк, Лиса и Лев решили охотиться вместе. Дела у них пошли удачно, и добыли они козу, оленя и зайца. «Ну, теперь дели добычу, — велел Волку Лев, — только по справедливости». «Хорошо, — ответил Волк. — Козу, я полагаю, надо отдать тебе Лев, зайца — Лисе, она ест мало, а себе возьму оленя — я сегодня больше всех вас бегал». Услышав это, Лев рассвирепел и растерзал Волка. «А теперь будешь делить ты, — велел он Лисе, — но по справедливости!» «С удовольствием, — согласилась Лиса. — Пусть коза пойдет тебе на завтрак, олень на твой обед, а заяц станет твоим ужином». «Вот это правильно, — усмехнулся Лев. — Но кто научил тебя так хорошо распределять добычу?» «Лежащий возле тебя растерзанный Волк, о мой повелитель!» — ответила Лиса.

— Ну и?..

— Ну и вот, это моя любимая причта… Понял, да?

Я тогда ничего не понял. Более того, всё дальнейшее прошло словно в тумане, и последующие разговоры, если таковые даже имели место, совсем не сохранились у меня в памяти.

Скоро предстояло начинать очень тяжелый день.