— Сюда, пожалуйста, — Хейдж, покрутив рычажки цифрового замка, отворил дверь, и Ричард Блейд шагнул в комнату. Вспыхнул свет.

Это помещение, вырубленное сразу за госпитальным блоком, было просторным, с высоким потолком и стенами, обшитыми дубовыми панелями; вероятно, потому комната выглядела на редкость уютной. Пожалуй, даже не комната, решил странник, а целый зал десять на пятнадцать ярдов, с серым ковровым покрытием на полу и яркими квадратиками световых панелей, укрепленных по периметру потолка. Он впервые попал в это помещение, называвшееся «новой лабораторией»; ее оборудовали в последние месяцы жизни лорда Лейтона, и отсюда его светлость не вылезал сутками. Старый ученый и умер тут, рядом. В дальней стене лаборатории находились широкие раздвижные двери, а за ними — палата госпитального отсека, в которой он лежал в своей кровати на колесиках, при необходимости дверь можно было откатить и передвинуть его ложе в лабораторию.

Блейд с Хейджем, однако, попали сюда через другой проход, который ответвлялся от главного коридора подземного комплекса под башнями Тауэра. Этот тоннель, начинавшийся напротив большого компьютерного зала, выводил к лестнице и посту охраны; за ним была массивная решетка с небольшой дверцей, миновав которую, предстояло подняться по ступеням. Страннику эта часть лейтоновского лабиринта была совершенно незнакома; вероятно, и тоннель, и лестницу вырубили совсем недавно, чуть раньше или позже новой лаборатории.

Хейдж, тщательно притворив дверь, подошел к небольшому бару. С музыкальным звуком откинулась крышка, зажглись разноцветные лампочки, подсвечивая стоявшие на зеркальных полках бутылки, бросив туда взгляд, Блейд убедился, что выбор весьма обширен.

— Что вы скажете насчет «Джека Дэниэльса», Ричард?

— Превосходно.

— Ну, я сейчас… — Хейдж начал копаться в баре. — Вы пока осмотритесь.

Он ведет себя по-хозяйски, отметил Блейд. Трудно сказать, обрадовало ли странника это заключение. С одной стороны, хорошо, что американский физик, прибывший сюда из Лос-Аламоса, вступил в полные права — и в научном, и в административном смысле. С другой… С другой Блейду было горько и тяжело вспоминать, что лорда Лейтона, старого сгорбленного ворчуна, уже нет на свете целых три месяца. Хвала Создателю, что он успел выбрать себе преемника…

Блейд окинул взглядом сухощавую невысокую фигуру американца, разливавшего виски в маленькие стаканчики, и снова возблагодарил Творца. Джек Хейдж относился к той же породе гениев, что и лорд Лейтон; вдобавок он был весьма приятным человеком, уживчивым и не лишенным чувства юмора. И, наконец, его возраст! Около сорока, пора расцвета! Блейд надеялся проработать с ним в паре еще два или три десятилетия; может быть, и все четыре.

Оторвавшись от созерцания бара и спины Хейджа, он приступил к осмотру комнаты. В самом ее центре располагался большой стол, очень низкий и снабженный никелированными рукоятями по краю: вероятно, Лейтон работал за ним, не поднимаясь с постели и передвигая кровать вдоль столешницы. К столу были придвинуты два деревянных полумягких кресла; собственно, стол, эти кресла, бар да массивный старинный книжный шкаф из резного ореха являлись единственной мебелью в этом помещении. Однако оно вовсе не казалось пустым. Левую торцовую стену занимали четыре огромных экрана; сами корпуса телеприемников, как обратил внимание Блейд, размещались в глубокой нише. На этих мониторах была видна — с четырех обзорных точек — камера телепортатора. Стены, потолок и пол, обтянутые серым пластиком, стальная дверь, поблескивающие линзами рыльца передатчиков по углам, торчавшие рядом с ними батареи патрубков… Блейд знал, что эта мирная картина обманчива, под прочным пластиком наружной обшивки находился асбест, затем — эластичная масса вроде поролона и, наконец, броня, о которой любой из линкоров флота Ее Величества мог только мечтать. Что касается патрубков, то через них можно было затопить приемную камеру Малыша водой, углекислым газом, слезогонкой или ипритом — в зависимости от агрессивности телепортированного объекта.

Справа у стены высился сложный агрегат, в котором странник узнал изрядно реконструированный приемник ТиВи-Икс — устройство, над которым Лейтон работал последние полтора года. Этот прибор позволял следить за переносом в Измерении Икс материальных предметов, иначе говоря, за областями темпоральных сдвигов и флуктуаций. По соображениям его светлости, которые полностью разделял Джек Хейдж, в подобных реальностях, где совершалась надпространственная транспортировка, имелись некие технические средства, пригодные для оной операции, а значит, там была и высокоразвитая техническая культура. Много лет назад, еще с тех времен, когда Блейд совершил свои первые странствия, его светлость обуревала идея как-то нащупать подобный мир и отправить туда своего посланца — в поисках знаний, разумеется. Теперь эта мечта исполнилась, но Лейтона уже не было в живых.

Правда, предыдущая экспедиция в Таргал, в одну из таких областей темпоральных возмущений, не оправдала надежд. По крайней мере, так считал Блейд, хотя Джек Хейдж придерживался другого мнения. В Таргале обитала странная негуманоидная раса, довольно примитивная и исключительно кровожадная, эти твари, карвары, не создали никаких технических устройств, но обладали врожденной способностью к телекинезу, что позволяло им вылавливать из других реальностей кое-какие забавные артефакты. Именно эти перемещения и отследил лейтоновский прибор.

— Ну, Ричард, теперь мы можем выпить, — Хейдж водрузил на стол огромную пепельницу, бутыль «Джека Дэниэльса», два полных стаканчика и блюдечко с солеными оливками. — Выпить, выпить, выпить и еще раз выпить -ровно четыре раза, — пропел он.

— Почему? — спросил Блейд.

— Один раз — за меня, и три раза — за вас. Соответственно достигнутому.

— А! — странник кивнул и усмехнулся. Хейдж намекал на то, что сам он был утвержден в роли руководителя лейтоновского научного центра, тогда как успехи Блейда выглядели более впечатляющими: его произвели в бригадные генералы, утвердив шефом спецотдела МИ6А. Последнее означало, что он автоматически становится главой проекта «Измерение Икс».

Они выпили, и Хейдж сразу налил по новой. Потом, вытащив из пачки сигарету, он начал чиркать зажигалкой, но странник, ухмыльнувшись, отвел его руку.

— Позвольте вам помочь, Джек.

— Благодарю вас, Ричард.

Они обменялись понимающими улыбками, и Блейд прикоснулся к кончику сигареты. Секунды три ничего не происходило, потом вверх взлетел сизый дымок, и он резко отдернул палец.

— Что случилось, Дик? Вы не обожглись?

— Нет-нет… Мне показалось, что… Впрочем, нет… Ерунда!

— Ну и хорошо.

Хейдж поднялся, подошел к пульту ТиВи-Икса и, словно играючи, взял на клавишах сложный аккорд. Прибор негромко загудел, вспыхнули и погасли алые огоньки на лицевых панелях блоков, сменившись ровным зеленым светом, серебристо замерцал круглый экран монитора. Американец снова коснулся клавиш, морща лоб и пуская дымные струйки прямо в экран.

Потом он возвратился к столу, сел, поднял свой стакан.

— За что мы пили по первой?

— За вас, Джек.

— Тогда — за ваши генеральские звезды, Дик!

Стаканчики снова опустели.

— Я хочу, чтобы вы поучаствовали в маленьком эксперименте, — заметил Хейдж. — Он имеет прямое отношение к вашей очередной экспедиции.

— Не очередной, а последней, — со вздохом заметил Блейд, неожиданно ощутив груз своих сорока семи лет.

— К чему предаваться меланхолии? — американец метнул на него испытующий взгляд. — Поживем — увидим… Пока же я хочу показать вам нечто любопытное… нечто такое, что поможет вам ощутить, в какой мир, в какую поразительную реальность лежит ваш путь. — Он помолчал, задумчиво посматривая то на Блейда, то на тихо гудевший прибор. — Я настроил машину на автоматический поиск областей темпоральных сдвигов, Дик. Этот опыт проводился уже не раз, и я помню результаты, как «Отче наш»… Вам же надо следить за круглым экраном на центральной панели и во-он тем световым табло сверху, где начнут выскакивать цифры.

— И что я увижу?

— ТиВи-Икс сейчас сканирует измерение за измерением. Поглядите, посередине экрана — ровная синяя линия… Когда прибор наткнется на точку интенсивных флуктуаций, возникнет пик — так же, как на экране обычного осциллографа. Чем выше пик, тем больше амплитуда сигнала, тем сильнее обнаруженная флуктуация… Понятно?

— Пока да. А это табло?..

— Это чисто вспомогательное приспособление. Я пронумеровал все найденные области темпоральных сдвигов… обычная условность, разумеется… эти номера и будут выскакивать на табло.

— И сколько их? Сколько районов вы обнаружили?

— Немного, Ричард, весьма немного. Всего пять. Но это не означает, что других нет вообще. Просто возможности этой штуки, — Хейдж покосился в сторону негромко гудевшего агрегата, — ограничены.

— Вы собираетесь его совершенствовать?

— Нет… пожалуй, нет… у меня несколько другие планы. И потом, самой главной нашей задачей в ближайшем будущем станет поиск и подбор новых кандидатов… простите, что напоминаю об этом, Дик.

Блейд кивнул, испытывая чувство невольной горечи. Хейдж, разумеется, прав, в самом ближайшем будущем им предстоит найти пару-тройку суперменов, которые выдержали бы процесс перехода в иную реальность. И не только выдержали, но и вернулись бы обратно в здравом рассудке и твердой памяти! Пока таких — увы! — не находилось. Он вспомнил предыдущие неудачные попытки, подумал о Джордже О'Флешнагане и Эдне Силверберг, канувших в вечность, о братьях Ренсомах и Карсе Коулсоне, ухитрившихся вернуться и попавших прямо в психолечебницу…

Потянувшись к стакану с виски, Блейд мертвой хваткой сжал его в кулаке и выплеснул в рот обжигающую жидкость. Хейдж с удивлением взглянул на него.

— Что с вами, Ричард? Вы как-то переменились в лице…

— Ничего… Вы заговорили о новых кандидатах, и я припомнил тех, кто уже… — Блейд сделал паузу — Ну, вы понимаете…

Американец сокрушенно покачал головой и поднял свой стаканчик.

— Да, понимаю… За их мужество и верность долгу! — он тоже опрокинул виски в рот, потом обернулся к серебристому монитору и, мгновенно позабыв обо всем, воскликнул. — Глядите, Дик! Первая область!

Блейд поднял глаза. На табло горела цифра «один», а синяя черта посреди экрана мотнулась вверх, обрисовав нечто вроде треугольничка с плавно изгибавшимися сторонами. Он был высотой не более дюйма, диаметр же круглого монитора составлял фут.

— Сравнительно слабый импульс, — произнес Хейдж.

— Мой Таргал?

— Нет. Таргал идет вторым номером… Смотрите!

Сигнал исчез, табло погасло, но через минуту вспыхнуло снова. На мониторе вновь возник синий треугольник — не больше первого. Блейд прижмурил веки, и на мгновение ему показалось, что он опять глядит на бирюзовое марево странного таргальского океана.

— Вот это — Таргал, — раздался голос Хейджа. — Амплитуда тоже невелика… Знакомое местечко, не так ли?

— Знакомое, — у Блейда чуть дрогнул уголок рта. — Боюсь, я не доставил вам оттуда ничего ценного, Джек.

— Как сказать! Главное, вы подтвердили гипотезу о существовании областей сдвигов. И теперь мы знаем, что показания этой машинерии, — Хейдж ткнул рукой с зажатой в пальцах дымящейся сигаретой в сторону ТиВи-Икса, -отнюдь не бессмыслица!

— Разве прежде вы сомневались?

— Сомневался, не сомневался — какая разница? Теория, подтвержденная на практике, стоит неизмеримо больше любых измышлений, которые можно вообразить, — американец постучал себя по лбу согнутым пальцем, — и даже подкрепить математикой. Практика — критерий истины, дружище… а потому выпьем за ваше назначение.

Блейд рассмеялся и поднял стаканчик.

— А как же наши наблюдения?

— Минут пять не будет ничего интересного. Вполне хватит времени, чтобы выпить и налить по новой.

Времени действительно хватило. Через пять минут на табло выскочила тройка, а на экране возник очередной треугольничек дюймов двух в высоту.

— Довольно интенсивный сигнал, — прокомментировал Хейдж — Обратите внимание, он занимает около трети верхнего полукруга монитора. Следующий импульс, четвертый, будет послабее.

Треугольник исчез. Блейд, взирая на ровную синюю черту, что делила экран пополам, думал о бесчисленных вселенных, неисчислимых галактиках и бесконечном количестве миров, вдоль, над или через которые скользил сейчас неощутимый энергетический зонд ТиВи-Икса. Он побывал лишь в двадцати пяти из них, не считая Луны, — ничтожное число, если вдуматься! И невероятно огромное, если вспомнить, что миллиардам прочих обитателей планеты Земля был доступен лишь один-единственный мир, их родная реальность.

Синяя линия внезапно дрогнула, распавшись на мелкую рябь крошечных импульсов, и вновь застыла в кажущейся неподвижности.

— Что это? — спросил Блейд,

— Локальное перемещение. Кто-то что-то перенес… неведомо откуда и неведомо куда, — пояснил Хейдж. — Такое явление наблюдается довольно часто.

Странник кивнул. Возможно, сейчас паллаты забросили в очередное измерение свою темпоральную станцию или по наведенному лучу устремился куда-то гластор… один из межвременных трансмиттеров, подобный тому, который он видел в Талзане…

— Четвертая область, — Хейдж закурил новую сигарету, посматривая на экран, где появился и исчез небольшой треугольник нового сигнала. — Ну, Дик, глядите внимательно! Сейчас…

Он не успел договорить, как синяя черта взметнулась вверх и замерла, образовав два излома. Одновременно раздался негромкий звонок.

— Сканирование закончено. Я ввел программу, согласно которой эксперимент завершается в этом районе, — Джек Хейдж помахал над головой, разгоняя табачный дым. — Картина зафиксирована, и мы можем любоваться ею хоть целый час.

— Но я не вижу треугольника, — произнес Блейд. — Только две изломанные линии, слева и справа.

— В выбранном мной масштабе нам доступна для обозрения лишь нижняя часть сигнала. Говоря проще, Дик, нашу машинку зашкалило.

— Бог мой! — странник откинулся в кресле, с удивлением изучая экран. — Он настолько силен? Так велик, что мы не видим вершины?

— Да, не видим вершины и даже сотой части импульса, — Хейдж поднялся, подошел к агрегату и защелкал переключателем. С каждым щелчком синяя линия словно бы оседала вниз, пока на мониторе не возник сигнал уже знакомой конфигурации. — Если бы я сразу задал такой масштаб, — заметил американец, — мы не смогли бы пронаблюдать четыре первых сигнала. Этот, — он ткнул в экран пальцем, — интенсивнее их на два порядка.

— И в такой мир вы собираетесь меня отправить?

— Да, именно туда! На сей раз осечек не будет!

Блейд, справившись с изумлением, покачал головой.

— Но такой мощный сигнал означает…

— Что там транспортируются между измерениями гигантские массы. Чудовищные, невообразимые!

— Тонны? Сотни тонн?

Пожав плечами, Хейдж вернулся в кресло.

— Очень трудно дать количественную оценку, Дик. Возможно, сотни или тысячи тонн… десятки тысяч… но лично я думаю, что это явление планетарного масштаба.

Блейд безмолвствовал.

Откинувшись на спинку кресла, Хейдж выпустил пару дымных колечек, задумчиво наблюдая, как они поднимаются к потолку, становятся все больше и эфемернее, тают в воздухе. Затем он произнес:

— Ах, Ричард, Ричард, клянусь Господом, как я вам завидую! Как завидую! Вы увидите мир… новый мир, прекрасный и удивительный! Вы будете глядеть на него, а я… мне придется довольствоваться вашими рассказами…

***

— Пора тебе поглядеть на мир, — заявил Майк на следующее утро. — В нем много прекрасного и удивительного, и я надеюсь, сэр Блейд, что дома твои рассказы не сочтут досужими выдумками.

— Если я поведаю о некой даме, явившейся мне прошлой ночью — в твоем обличье, сэр Майк, — меня сочтут просто ненормальным.

— А! Миклана, озорница! — Кармайктолл усмехнулся и подвинул поближе к гостю блюдо с фруктами. — Понимаешь, девочка скучает, и иногда ей нужно поразмяться…

Блейд окинул хозяина задумчивым взглядом.

— Она наговорила мне массу любопытных вещей. О том, что ее сожрали в Слораме какие-то людоеды-эстара, что она едва успела перебраться к тебе под череп и теперь сидит там, выбирая себе новую внешность… Она даже напустила чары, представ на миг в своем прежнем облике, и я должен заметить, что твоя сестра очень мила… Не понимаю, чего ей не хватает и как она ухитрилась расстаться с плотью в этом самом Слораме! Или все это шутки?

Майк энергично замотал головой.

— Никаких шуток! Может быть, Миклана представила все дело в… м-м-м… несколько легкомысленном тоне, но история ее истинна от первого до последнего слова. Ее тело действительно съели эстара, и в данный момент она пребывает здесь, — он ткнул пальцем себе в лоб.

Заканчивая обильный завтрак, Блейд выбрал сочный плод, напоминавший апельсин без кожицы, и разломил его напополам.

— Ты имеешь в виду, что разум Микланы угнездился в твоей голове? Не сама она, но ее сознание, ее душа?

— А что такое человек, если не его разум, сознание, душа? — серые глаза Майка насмешливо сверкнули. — Или ты полагаешь, что человек — вот это? — быстрым жестом он оконтурил собственное лицо.

— Гм-м… Стоит ли так пренебрегать платью? — осторожно заметил странник.

— А, плоть… — его хозяин небрежно помахал рукой. — Плоть всего лишь вместилище разума… Ее можно сделать такой, можно сделать иной…

— Ты это серьезно?

— Вполне. — Майк повел пальцем, и хрустальный кувшинчик, приподнявшись, наполнил чашу Блейда оранжевым соком. — Пойми, мой друг, здесь возможно все! И Миклана в самом деле пребывает сейчас в частице моего мозга, размышляя над своей будущей внешностью. Непростая задача для женщины, поверь мне!

— Непростая, — кивнул Блейд. — Но мне хотелось бы задать тебе еще пару вопросов.

— Надеюсь, не о том, станет ли она брюнеткой или блондинкой? Этого не знают даже великие Урены!

— Я чувствовал, что твоя сестра заглядывает в мою память… Это было похоже на щекотку… вот здесь… — странник коснулся виска.

— Вероятно, ей не хватало слов, каких-то специфических понятий. Я делаю то же самое.

— Но, беседуя с тобой, я ничего подобного не ощущаю.

Майк поднял взгляд вверх, к ярко сиявшему в небесной голубизне полуденному солнцу. Сегодня, для разнообразия, в небе плыли облачка, похожие на белоснежные комочки ваты.

— Я делаю это гораздо искуснее, ибо мой опыт общения с существами из иных миров весьма велик, — заявил он. — Видишь ли, сэр Блейд, я в некотором роде гид и представитель… представитель, который встречает гостей, прибывших издалека, и показывает им все, что достойно показа и осмотра.

— Тебя назначили на эту должность? — поинтересовался Блейд.

— Назначили? Кто должен был меня назначить? — Майк с недоумением приподнял брови. — Нет, я занимаюсь этим делом, потому что выбрал его сам. Я очень любопытен и общителен.

— И много вас тут, таких любопытных и общительных?

— Не одна сотня тысяч, мой дорогой. Ты просто не представляешь себе, сколько гостей прибывает в Большую Сферу! И каждый нуждается в максимальном внимании, а иногда и защите.

— Защите?

— Разумеется. Тут есть довольно опасные места… вроде того, в которое ты попал… и того, где освежевали Миклану.

— Вот об этом-то я и хотел спросить, — Блейд покончил с апельсином и вылил сок. — Вчера ты толковал насчет абсолютной безопасности… И я готов поверить в это — в таком мире, как ваш, переполненном чудесами! Однако… — он помедлил, поглаживая подбородок и пытаясь четче сформулировать мысль, — однако концы не сходятся с концами, Майк. Безграничное знание, фантастическая технология и полная безопасность как-то не вяжутся с историей Микланы… с тем, что ее съели эти эстара…

— Да, это вопрос… — Кармайктолл на миг прикрыл глаза. — Сложный вопрос, на который сразу не ответишь! Давай-ка мы сделаем так: отправимся на прогулку, не пренебрегая по дороге беседой. Согласен?

— Ничего не имею против, — ответил Блейд.

Они встали — высокий и крепкий гость в зеленом одеянии с серебряной вышивкой, изящный и стройный хозяин в сером костюме с кружевами — и спустились на лужайку, словно перебравшись с одного ковра на другой. Сквозь подошвы башмаков Блейд чувствовал упругость и живое тепло почвы, вдыхал свежий запах травы и лилий, застывших в пруду, однако его не покидало ощущение, что он все еще пребывает в доме, в некоем здании, но никак не снаружи его. Строй деревьев, обрамлявших дальний конец полянки и берег маленького озерца, казался столь непроницаемым, столь же надежно хранившим покой и интимность жилища, как и каменные стены; чуть серебрившийся над головой купол внушал такое же чувство устойчивости и определенности, как собранный из дубовых балок потолок. Странное впечатление! Он словно бы находился на открытом воздухе, в небольшом саду, и в то же время этот сад, со всей его пышной и яркой растительностью и прозрачным водоемом, был частью комнаты, с удивительной гармонией совмещаясь и с камином, и с креслами, и с непонятными аппаратами у стен, и со столом, с которого уже исчезли остатки завтрака.

— Ну-с, на чем же нам отправиться на экскурсию? — вопросил Майк, почесывая нос. — Мы, скажем, могли бы просто воспарить ввысь… но я полагаю, что это будет несколько непривычно для тебя. Лучше, если под ногами будет чтото твердое…

— Не только под ногами, но и с боков, — поспешил заметить Блейд.

— И с боков тоже? — Майк улыбнулся. — Я чувствую, что ты думаешь о неком экипаже… таком, в котором перемешаются жители вашего мира… Что ж, пусть будет так!

Он прищелкнул пальцами, и в воздухе материализовался автомобиль, яркокрасный двухместный «ягуар». Блейд не дрогнул; он уже привык к чудесам, и это новое чудо было куда менее удивительным, чем вчерашнее явление леди Микланы. Гость и хозяин уселись на упругие подушки, машина взмыла в воздух, без всяких осложнений миновав серебристый купол, и по расширяющейся спирали ушла в небеса.

Майк заговорил. Повинуясь его словам и жестам, Блейд, как заправский турист, крутил головой то направо, то налево, обозревая местные достопримечательности. Вскоре ему уже было известно, что слева от Майка живет чета скульпторов, Ройни ок'Доран с супругой Саной, справа — Лоторм, специалист по биоинженерии, сзади — некий Кродат Сарагга, занимавшийся чем-то вроде философии. Четыре их жилища, тонувшие в зелени, окружала кольцевая дорожка; с юга загадочно мерцал океан, с севера подступал лес, ухоженный и напоминавший парк.

Юг и север… На поверхности Большой Сферы эти направления были условными, но они существовали — так же, как запад и восток. Титаническая конструкция, замыкавшая светило, вращалась, и ось ее некогда ориентировали строго перпендикулярно к плоскости эклиптики той крохотной планетки, что звали теперь Древним Урениром. Но ни этого небесного тела, ни прочих миров, сожженных солнцем подобно Меркурию, погруженных, как далекий Плутон, в мрак и ледяное безмолвие вечной космической ночи, ужасающих своим величием, как газовые гиганты Юпитер и Сатурн, в местной звездной системе уже не существовало; все они превратились в камень, почву, воду и воздух новой обители уренирцев, столь гигантской, просторной и разнообразной, что с ней не могла сравниться тысяча тысяч обычных планет. Как помнилось Блейду, ученые Земли вполне представляли подобную конструкцию, по крайней мере -умозрительно; там она звалась сферой Дайсона, тут — просто Большой Сферой.

Красный «ягуар» плыл в небесах; внизу же разворачивалась яркая, многоцветная, красочная панорама Чантарского Взморья, протянувшегося широкой пятисотмильной дугой с запада на восток вдоль огромной бухты — целого моря по земным масштабам. Но здесь это была только бухта; она открывалась в залив, который простирался уже на тысячи миль, омывая с юга полуостров Ортогу, а с севера синела такая же акватория, скромная часть великого океана — одного из многих и многих великих океанов Уренира. Тысячи миль — то был масштаб для измерения залива, полуострова, внутреннего моря, плоскогорья; к континенту же требовалось приступать с иной мерой. На востоке едва заметной коричневой полоской вздымалась горная цепь, отделявшая Ортогу от огромного материкового щита Синтолы, уходившей вдаль безмерным пространством саванн и лесов, рек и озер, плоскогорий и степей, в которых мог поместиться любой из земных континентов. Невероятные размеры этого мира потрясали взгляд я душу!

— Спустимся? — спросил Майк, на секунду прервав свои объяснения. -Мне кажется, поглядев сверху на крохотную частичку нашего мира, стоит приблизиться к совсем уж малой части — к дому, к дереву, к реке или городу.

— У вас есть города? — Блейд был удивлен; ему казалось, что города возникают там, где не хватает места. В древности их строили для защиты населения, позднее — чтобы обеспечить людей работой и развлечениями; первое приносило деньги, второе выкачивало их словно насос. Но в Уренире не возникало проблем ни с местом, ни с безопасностью — если не считать таинственных людоедов-эстара; что же касается работы, то здесь, судя по всему, это понятие означало нечто совсем иное, чем на Земле.

— У Вас есть города? — повторил Блейд, разглядывая мелькавший внизу пестрый ковер — то зелено-золотистую равнину, расшитую серебряными нитями рек, то пурпурные и багряные леса, то озера в обрамлении скал.

— Почему бы и нет? — ответит Майк вопросом на вопрос. — Смотри…

Свет вдруг померк, и через мгновение машина зависла над городом на высоте двух сотен ярдов. Улицы, площади, бульвары, проспекты, дома -невысокие, изящные и причудливые, сложенные из камня и кирпича… «Как на Земле», — подумал Блейд, но картина под ним внезапно мигнула и исчезла; они парили уже над другим городом. Тут тянулись ввысь хрустальные иглы небоскребов, а у их подножия вскипало кружево многоярусных дорог, по которым стремительно сновали цветные точки машин. Новая смена кадра, и красный «ягуар» навивает витки вокруг гигантского здания десятимильной высоты; оно напоминало тельце бабочки, окруженное десятками развернутых прозрачных крыльев. Промелькнуло еще одно здание-город такого же типа — полураскрытая книга титанических размеров.

Снова небоскребы, но на этот раз не иглы, а искусная имитация гор. Потом возникли настоящие горы и огромное поселение, лежащее на крутом склоне. Его дома, улицы и парки казались зеленовато-синей волной, неудержимо катившей вверх, к иззубренным вершинам хребта; над ними, в переплетении путепроводов, стояли ажурные башни — словно белая пена, венчающая океанский вал. Другой город, тоже в горах… Но этот вырубили среди мраморных утесов и скал, и он, вероятно, являлся огромным пещерным комплексом.

Мелькали все новые и новые поселения: город под гигантским водопадом, чьи башни были одеты радугой; город среди деревьев чудовищной высоты — его здания тоже были деревьями; город, кольцом окружавший озеро на травянистой равнине; прибрежный город, спускавшийся к заливу и уходивший прямо в воду -его улицы и дома напоминали паутину труб, цилиндров и шаров, сиявших сквозь аквамариновую водную поверхность; морской город — пирамида, ступенями поднимавшаяся с самого дна…

Перед глазами у Блейда все начало кружиться и мерцать.

— Пожалуй, достаточно, Майк. Я вижу, в Синтоле хватает городов… более чем хватает! Будет интересно ознакомиться с каким-нибудь из них поближе.

— Что за проблема: Выбирай! — Майк простер руку, и их летающий автомобиль ринулся вниз.

Странник замотал головой.

— Нет, нет, не сегодня… Сегодня я предпочел бы разобраться с леди Микланой. Вернее, с той маленькой неприятностью, что случилась с ней в Слораме.

***

Но лишь через несколько дней Блейду удалось в полной мере осмыслить историю о том, как и почему сестра его гостеприимного хозяина была съедена кровожадными эстара.

Надо отметить, что за это время круг его общения существенно расширился за счет ближних и дальних соседей Кармайктолла; одних они с Майком посетили сами, другие охотно являлись в гостиную с двумя стенами, чтобы скоротать вечерок у камина. Почему-то ближние соседи — чета скульпторов, биоинженер Лоторм и философ Сарагга — казались Блейду приятней и разговорчивей дальних; возможно, причина заключалась в том, что он мог дойти до их жилищ пешком за десять минут.

Ройни ок'Доран, скульптор, и жена его Сана обитали в престранном здании, двуликом, как Янус. С одной его стороны высились десятифутовые крепостные стены с квадратными башнями по углам и воротами кованого чугуна; за ними располагался двор, в котором не нашлось бы ни травинки, зато хватало каменных глыб, металлических отливок и бревен полусотни древесных пород. То была мастерская Ройни, широкоплечего светловолосого гиганта, знатока и великого мастера древнего искусства ваяния. Он работал только с веществами грубыми, весомыми и сугубо материальными — гранитом и бронзой, мрамором и твердой древесиной дуба, глиной, чугуном, железом, нефритом, сталью и базальтом. Он бил и полировал камень, резал дерево, ковал изделия из металла, мял глину, и его инструментами, как в старину, были лишь резец, долото, щипцы и молот. Работал однако Ройни с огромной скоростью и мог за десять дней изваять статую местной Венеры или Аполлона в полный рост. Вероятно, его изделия пользовались немалым спросом, ибо ни в первые дни, ни потом Блейд не замечал, чтобы они подолгу простаивали в мастерской.

Сказочное королевство Саны располагалось по другую сторону здания. Тут его фасад, отделанный в мавританском стиле, с мозаикой и витыми алебастровыми колоннами, составлял разительный контраст с хоромами Ройни, напоминавшими замок средневекового разбойника-барона. Перед домом простиралась лужайка, по краю ее били фонтаны — невесомые серебристые чаши, птицы и рыбы из неведомого Блейду материала, испускавшие разноцветные водяные струи. Все эти рыбы, птицы и чаши, окруженные ароматным кустарником и цветами, напоминавшими то тюльпаны, то лилии или орхидеи, придавали лужайке вид поляны эльфов; казалось, что крохотные крылатые существа сейчас выпорхнут из цветочных чашечек и примутся играть и кувыркаться в пронизанном солнечными лучами воздухе.

Но самое интересное начиналось за пределами кольца из цветов и водяных струй. Там земля резко обрывалась вниз, отвесные скалистые склоны падали к морской поверхности застывшими волнами, и всякий мог убедиться, что и лужайка, и дворец Саны находятся на вершине полумильного каменного столпа, вырастающего из океана. Впрочем, иногда они оказывались на склоне горы, в дремучем лесу, посреди степи, поросшей фиолетовыми колокольчиками, или в ином месте — ибо Сана являлась мастером иллюзий. Творимые ею образы выглядели крайне разнообразно, но общим у них было одно — совершенство. Сана и сама была совершенством — стройная брюнетка с синими глазами и маленьким алым ртом.

Жилище второго соседа Майка, биоинженера Лоторма, представляло собой белоснежный цилиндр диаметром в двадцать ярдов, окруженный деревьями с мелкой золотистой листвой. Они походили на березы в середине осени, но кроны их, довольно густые и плотные, имели почти шарообразную форму. Что касается самого цилиндра, то он обладал одним свойством, повергавшим Блейда в изумление: снаружи его нельзя было даже разглядеть из-за древесных крон, но вблизи казалось, что белая колонна уходит вверх на три-четыре сотни футов. И не только казалось! Осматривая особняк Лоторма, странник был готов поклясться, что в нем никак не меньше двадцати этажей, занятых, в основном, лабораториями с огромными инкубаторами, в которых вызревали довольно странные существа. Несмотря на их неаппетитный вид, Блейд любил время от времени наведываться к инженеру, обладавшему редким талантом — рассказывать просто о сложном.

У философа Кродата Сарагги дом располагался под землей, как у Майка, но сверху не имелось ничего похожего на уютную гостиную с камином, двумя каменными стенами, озерцом и лужайкой. Сверху был хвойный лес — вернее, маленький парк площадью несколько акров, в котором витал свежий острый запах смолы и хвои. Среди деревьев вилась неширокая грунтовая дорожка, по которой Сарагга прогуливался часами, иногда опускаясь на одну из скамеек, торчавших на полянках рядом с низенькими столиками. Такова была его работа или любимое занятие: ходить, размышлять и диктовать результаты оных размышлений. Вероятно, Сарагга относился к местным перипатетикам, и даже не исключено, что он проходил в этой компании по разряду Аристотеля. Блейд бывал у него не реже, чем у Лоторма; инженер мог объяснить, что и как сделано, философ же давал ответ на вопрос — зачем.

Теперь Блейд знал, что обитатели Уренира еще в глубокой древности открыли Принцип Всеобщей Трансформации. Известно, что энергия может быть преобразована в вещество и наоборот; точно так же различные виды энергии и вещества могут быть преобразованы друг в друга. Тепло можно превратить в электричество, газ — в металл, воду — в гранит, раскаленную плазму — в изысканную пищу, а фотоны видимого света — в сложнейшие молекулы живой ткани, в нервные клетки разумного существа. Все эти метаморфозы вполне возможны, если в запасе имеется достаточно сырья — энергии и вещества, а также достаточно времени и знаний, чтобы осуществить подобные преобразования на практике. Уренирцы умели это делать, причем в любых масштабах; их установки были способны разложить крохотную песчинку на элементарные частицы и собрать из них столь же крохотного муравья, либо превратить гигантскую звезду в камень, воздух, воду и почву для тысяч обитаемых миров. Обладая подобным знанием, они стали фактически всемогущими. Они получили возможность творить новые планеты и звездные системы; они научились гасить и зажигать звезды, манипулировать с пространством и временем; они могли уничтожить и воссоздать галактику. Более того, как истинные боги, они овладели жизненной энергией, позволявшей творить разумные существа, какие угодно и из чего угодно — из глины и камня, из воды и воздуха, из разреженного межзвездного газа!

Разумеется, все эти чудеса осуществлялись с помощью машин. Довольно быстро уренирцы выяснили, что и сами они являются машинами, сложнейшими биологическими агрегатами, главная функция которых заключается в поддержании жизни — а тем самым и разума. Но, как всякая конструкция, человек-машина имел свои ограничения; в частности, чтобы играть в титанические игры с пространством и временем, галактиками и звездами, он был вынужден пользоваться другими машинами, неживыми и не столь сложными, но более быстрыми, более мощными и надежными, чем человеческие мышцы и мозг. Впрочем, существовал и иной выход из этой ситуации, который вполне устраивал одних, но ужасал других — отказ от человеческого естества и переход в состояние почти божественное.

Но еще до того, как решать этот вопрос вопросов, уренирцы создали Большую Сферу.

Это являлось необходимым и закономерным шагом на пути развития их цивилизации; точно так же, как мозг отдельного человека не вмещал всех накопленных ими знаний, так и маленький Древний Уренир оказался тесным для расы, повелевавшей звездами. Она нуждалась в новом доме, достаточно просторном и абсолютно подконтрольном своим хозяевам, в обители, подаренной не капризной природой, а созданной мощью и силой разума — и таким образом, как было нужно и удобно этому разуму. Так возникла Большая Сфера.

Из рассказов Лоторма Блейд узнал, что планетарного вещества уренирской звездной системы хватило лишь на каркас гигантского сооружения, собранный из блоков особого материала с перестроенными электронными связями. Он обладал неимоверной прочностью и в то же время являлся упругим и гибким, способным противостоять приливным силам; вполне подходящая ткань, которой можно было выстлать дно этого искусственного мира. На внутреннюю часть огромного корпуса Сферы диаметром около двухсот миллионов миль легли континенты и океаны, плоскогорья и горные хребты, моря и реки — твердь, вода и атмосфера, все три необходимых для жизни компонента.

Материковые щиты в среднем достигали в толщину полутора миль, максимальные океанские впадины были несколько меньше, около мили. Большая Сфера вовсе не являлась тонким слоем камня, земли и воды, размазанных по внутренней поверхности огромного шара; кроме двух плоскостных измерений, она обладала и глубиной, и разнообразным рельефом. Единственное ограничение, на которое пошли ее строители, касалось океанов и морей; тут не было ничего похожего на Марианскую впадину, и морское дно выглядело в основном ровным. Но горы! Большинство из них поражали своим великолепием и величием, и многие вершины вдвое превосходили Эверест. По словам Лоторма, даже эти высоты не оставались безжизненными, ибо нижняя плотная часть уренирской атмосферы простиралась как минимум на пятьдесят миль, и в это поднебесье можно было забраться на обычном планере или воздушном шаре.

Чередование дня и ночи, а также сезонные климатические изменения считались в Большой Сфере делом локальным. В одних местах тьму создавали тучи — так, как в стране шестилапых лика; в других — силовые экраны тысячемильной протяженности, позволявшие имитировать и круговорот звезд, и движение многочисленных лун, восходы и закаты которых выглядели особенно великолепно. Существовали и такие области — или даже целые континенты, -над которыми вечно сияло солнце Уренира, символ зрелого полдневного могущества этого мира. Но самым любопытным Блейд счел своеобразные резерваты, где были воссозданы географические условия и природная среда иных планет, причем в натуральную величину. Эти территории подчинялись своим законам; над ними сияли другие светила, другие звезды, и жизнь под небесами этих псевдопланет шла своим чередом. Впервые услышав о подобном чуде, странник понял, что Большая Сфера являет собой чтото большее, нежели гигантское астроинженерное сооружение; Уренир фактически был микрокосмом, адсорбирующим облик тысяч миров.

Что касается смены дня и ночи, то для этого существовали и гораздо менее глобальные средства, чем облака или огромные силовые экраны. Каждый дом, каждое сооружение, большое или маленькое, могло быть прикрыто таким же экраном, что позволяло его обитателям регулировать периоды света и мрака по собственному усмотрению. Необходимая для этого техника, чудесная и скрытая от глаз уренирская машинерия, по большому счету не казалась Блейду удивительной, ибо он быстро усвоил втолкованный Кармайктоллом принцип: в Большой Сфере возможно все. Поражало другое — зачем это?

Он понимал, что уренирцы, повелевавшие материей, пространством и временем, могли с таким же успехом владычествовать и над собственными телами. Отсюда вытекало, что сон не был для них необходимостью — как и пища, питье, одежда и кров над головой; все это казалось страннику атрибутами какой-то забавной игры, но отнюдь не жизненной потребностью. Его хозяева могли не только сменить платье, жилище или привычный распорядок существования; с такой же легкостью они ускользали из своих тел, преобразуясь в чистый разум, и вновь появлялись на свет в новом обличье, в иной плоти, ничем не напоминавшей прежнюю.

Пожалуй, тревоживший его вопрос не относился к сфере науки или технологии, к разновидности «что и как»; скорее, тут стоило поинтересоваться «зачем»? Обдумав это, Блейд счета возможным поделиться своими недоумениями с философом Кродатом Сараггой.

Сей ученый муж был довольно высоким, тощим и смуглым, с иссинячерной аккуратной бородкой; дома — то есть в своем парке — он носил только набедренную повязку и ходил босиком. На вид Сарагге можно было дать около сорока, но Блейд подозревал, что за этим числительным стоят не года, а столетия.

Несомненно, Сарагга являлся настоящим философом, ибо, выслушав гостя, ответил вопросом на вопрос — как и принято у представителей оной науки во всех мирах и измерениях.

— Не хочешь ли заглянуть поглубже, дорогой мой? Ты поинтересовался следствием, а не причиной; тем, что лежит на поверхности, но не у самого дна.

Блейд заметил, что готов нырнуть в глубину вслед за своим ученым собеседником.

— Тогда подумай о следующем: почему мы вообще носим вот это? -Сарагга похлопал себя по дочерна загорелой мускулистой груди. — Я разумею плоть, телесный облик, понимаешь? Ведь вместилище разума может быть и совсем иным… совершенный кристалл или облако плазмы, странствующее в космической пустоте… Тебе не приходило это в голову?

— Приходило. Но жизнь в такой форме не нуждается в привычном для нас мире. Ей не нужны ни твердь, ни воздух, ни планеты, ни даже Большая Сфера.

— Совершенно правильно! — философ кивнул с довольной улыбкой на лице. — Значит, если мы хотим наслаждаться всем, что нас окружает — свежим ветром и ароматом листвы, чувством незыблемой тверди под ногами, теплом солнца и прохладой дождя, — мы вынуждены сохранить плоть — то, что доставляет нам все эти приятные ощущения. Но если мы приняли такие правила игры и пожелали остаться ходячим коллоидным раствором, а не облагородить своим разумом сгусток плазмы, то отсюда вытекает и все остальное. О нашем теле нужно заботиться; его необходимо питать и поить, украшать, холить, нагружать посильной работой — я разумею физический труд или упражнения. Надо выполнять его инстинктивные желания, удовлетворяя его тягу к вкусной пище и красивой одежде, потворствовать его эротическим фантазиям, идти навстречу жажде любви и сильных ощущений. Словом, если ты владеешь человеческим телом, ты должен жить, как человек — долго, счастливо и с удовольствием!

Блейд выразил полное согласие с этой эпикурейской установкой; он не мог припомнить ни одного человека, на Земле или в мирах иных, который отказался бы жить долго, счастливо и с удовольствием.

— Итак, — произнес Сарагга, — будем считать, что мы разобрались с этим вопросом. Если ты избрал телесный облик — неважно, человеческий или нет — то следует удовлетворять телесные функции, к которым относятся сон, плотская любовь, еда, движение и многое другое. Потворствуя им, мы получаем наслаждение — необходимый компонент счастья.

— Но если человек властолюбив и склонен к стяжательству, интригам и убийству? Может ли он быть счастлив, полностью счастлив, не удовлетворяя своих пороков? Весьма неприятных для окружающих, насколько я понимаю, -заметил странник.

По лицу Сарагги скользнула гримаса неудовольствия.

— Не будем спешить, друг мой! Разберемся сначала с одним, затем с другим. Я сказал, что телесное наслаждение — необходимый компонент счастья; ты же говоришь о психических функциях. Да, существует масса пороков — жажда власти и славы, гипертрофированная гордость, тяга к уничтожению… Но коренятся они в сознании, а не в теле! А посему поговорим об этом в другой раз. В данный же момент мы рассматриваем совсем иной вопрос — сохранить ли нам человеческое тело или превратиться в разумное облако плазмы, в некое почти вечное существо, обладающее, в силу своей физической природы, великим могуществом, но лишенное маленьких человеческих радостей. Вот, например, ты, — философ резко остановился и упер в грудь Блейда длинный палец. — Что бы ты выбрал?

Странник задумался. С одной стороны, вечная жизнь, безграничная свобода и всемогущество — пусть в плазменном состоянии — обладали определенной притягательностью, но с другой… Нет, он явно ощущал, что не в силах распроститься со своим телом и теми маленькими радостями, которые оно дарило!

— Пожалуй, я оставил бы все так, как есть, — произнес Блейд. — Я еще не готов стать богом, почтенный Кродат.

— Что ж, ты принял решение в соответствии со своими понятиями о счастье, — кивнул философ. — И должен сказать, что я разделяю твое мнение. Как видишь, я тоже предпочел телесную оболочку… Но! — он покачал длинным пальцем перед лицом Блейда. — Но!.. Скажи откровенно, разве ты не сожалеешь об упущенной возможности? О том, что ты мог бы превратиться в существо вечное, чистое и возвышенное, но отказался сделать это, ибо дорожишь радостями плоти?

— Сожалею, — признался странник. — Возможно, позже я переменил бы свое мнение.

— Превосходно! Ты уловил суть дела, друг мой! — Сарагга довольно улыбнулся, обрадованный не то понятливостью собеседника, не то собственной манерой объяснять. — Итак, мы оба дорожим своими телами и не хотели бы отказываться от плотских радостей — пока! Теперь представь себе, что путь перехода к иному состоянию для нас не закрыт и мы можем ступить на него, когда почувствуем такую необходимость… Ступить, пройти до конца и вернуться назад, если захотим! Можем стать существом почти божественного порядка, потом снова обрести тело, а наскучив им, совершить новую трансформацию… Разве было бы не утешительно знать, что эта возможность всегда с нами?

— Весьма утешительно, — согласился Блейд. — Но что толковать об умозрительных категориях? Я уже знаю, что вы можете сменять одно тело на другое, но эти разумные плазменные облака…

— При чем тут умозрительные категории? — прервал его Сарагга. — Я толкую тебе о самых что ни есть реальных вещах!

Странник замер на половине шага, в изумлении приоткрыв рот.

— Как! Эти плазменные монстры, о которых ты говорил…

— Никакие не монстры, а великие Урены, Духи Предков и Хранители нашего мира! И мы с тобой, если пожелаем, тоже можем перейти в такое состояние! Хоть сейчас!

Судорожно сглотнув, Блейд опустился в траву и прикрыл глаза.