Он лежал ничком, уткнувшись в скрещенные руки, не шевелясь и ощущая, как солнечные лучи ласкают обнаженную спину. Постепенно начали восстанавливаться остальные чувства: сквозь плотно сомкнутые веки стало пробиваться розоватое сияние, нос и губы уловили пряный йодистый аромат с привкусом соли, уши заполнил негромкий и мерный гул прибоя. Не открывая глаз, он сжал пальцы, легко погрузившиеся в рыхлую почву. Песок… Порыв ветра швырнул пригоршню брызг на его голые ноги. Вода… Теплая…

Блейд перевернулся на спину, сел и открыл глаза. Перед ним расстилалась морская гладь — лиловая и голубоватая, блистающая кое-где серебром, изменчивая, текучая и подвижная, как в любом из миров, подобных Земле. Легкий бриз гнал небольшую волну; с тихим шорохом крошечные валы, увенчанные каймой пены, накатывались на золотистый песок, затем с едва слышным шипеньем отползали обратно, оставляя темный мокрый след. Из песка торчали камни — совсем маленькие, с кулак, и здоровенные глыбы, возвышавшиеся на целый ярд; одни были черными, другие — коричневыми с белыми прожилками либо пестрыми или серыми. У самой кромки воды суетились крабы величиной с ноготь.

Земля? Атолл в Южных морях? Один из тех, с которого доставляют копру для заведения, за чьим мирным фасадом прячется отдел МИ6А?

Он повернулся и обозрел светило, изливавшее тепло на его плечи. Солнце? Несомненно, нет. Солнце — золотистая звезда класса О, диаметр — миллион триста девяносто два километра, мощность излучения — три и восемь на десять в двадцатой степени мегаватт… Эта же звезда, вероятно, класса А, более горячая, с голубоватым оттенком… Согласно диаграмме Ресселла, температура поверхности тысяч восемь с половиной по Кельвину… на три тысячи больше, чем у Солнца. Ближайшие аналоги — Вега и Сириус…

Блейд с недоумением тряхнул головой — какая-то шторка в мозгу приоткрылась и тут же задернулась. Протянув руку, он выхватил крабика из суетившейся у воды кучки, и пересчитал ноги крохотной твари. Десять… Причем — ни намека на клешни… Снова обозрев жемчужно-голубой небосвод с пылающим серебристым солнцем, Блейд окончательно понял, что находится не на Земле.

Пошатываясь, он поднялся на ноги. Как всегда, Блейд был абсолютно нагим; выпуклую грудь и лоб покрывали бисеринки пота, дыхание оставалось пока прерывистым, словно он еще не пришел в себя после призрачной гонки по сумрачным равнинам своих сновидений, но ноги уверенно попирали песок, а в глазах появилось привычное выражение настороженности и готовности к действию. Несколько секунд разведчик стоял, глубоко вдыхая свежий солоноватый воздух, потом присел — раз, другой. С телом все обстояло отлично, координация восстановилась. Но голова… что-то произошло с головой, и он пока не мог понять, в чем дело. Немного побаливал затылок — там, где был подсоединен кабель в синей оплетке.

Блейд разбежался и вскочил на ближайший валун, доходивший ему до пояса — более возвышенной точки в ближайших окрестностях не наблюдалось. Ступнями он ощущал шероховатую теплую поверхность камня, маленькие трещинки и песок; это было приятно, как и ласковый солнечный свет, и легкий бриз, умерявший зной. Он посмотрел налево, потом — направо. Песчаный пляж стофутовой ширины уходил в обе стороны примерно на полмили, окаймляя закруглявшуюся береговую линию. За золотистой полосой легка торчали невысокие скалы, меж которыми пробивалась трава и какие-то тростники, похожие на бамбук. Еще дальше и выше виднелось некое подобие холмов, заросших деревьями; над их кронами высоко в небе плыло голубоватое солнце. Остальные краски были вполне привычными: трава и деревья — зелеными, небо и море — голубыми, песок — желтым, камни и скалы — черными, бурыми и серыми. Яркие оттенки, резкие контрасты, четкие границы освещенных солнцем пространств напоминали полотна Гогена. За одним исключением — вокруг не было ни единой живой души.

Значит, машина Лейтона сработала — и, в очередной раз, не так, как предполагал старый ученый. Блейд потер подбородок, уставившись невидящим взглядом в океанский простор. Не подлежало сомнению, что компьютер опять забросил его в очередной мир Измерения Икс — а шестой раз за два с четвертью года. Что ж, эти странствия становились для него все более привычными, хотя накапливавшийся опыт отнюдь не уменьшал опасности. Но сейчас Блейд не думал о ней; скорее, он даже испытывал некое облегчение, предпочитая сражаться с людьми, зверями и непогодой, чем с теми чудовищами безумия, которыми компьютер Лейтона мог населить его рассудок. Он старался не думать о боли в затылке; постепенно это неприятное ощущение слабело, превращаясь в едва заметное покалывание.

Блейд спрыгнул с камня и, увязая по щиколотки в мягком песке, направился к скалам. Он полагал, что очутился на острове, чудесным образом перенесенном в иной мир с картин Гогена, но в этом следовало убедиться. К тому же, на полотнах великого француза присутствовало и многое другое — цветы и плоды, туземцы, туземные хижины и туземные женщины… Да, женщины! С золотистой кожей, великолепными телами, пухлыми чувственными губами и призывным взглядом темных и страстных глаз… Блейд облизнул вдруг пересохшие губы и ускорил шаги.

Скалы оказались невысокими — около тридцати-сорока футов, — и были покрыты трещинами и уступами, так что подъем не представлял труда. Блейд не помнил, как называлась слагавшая их горная порода; соответствующий термин вертелся в голове, но никак не желал всплывать на поверхность. Он попытался сосредоточиться, но покалывание в затылке стало сильнее, словно предостерегая его от чрезмерных умственных усилий.

Вершина выбранного им утеса оказалась плоской и засыпанной тонкими каменными пластинками с довольно острыми краями. Блейд старался двигаться осторожно, чтобы не поранить ноги; потом нагнулся, выбрал довольно большой осколок в форме наконечника копья и зажал его в кулаке. Вот и оружие! На первый случай сойдет — если местные аборигены окажутся не столь дружелюбными, как те, которых рисовал Гоген.

Он огляделся, медленно поворачиваясь на все четыре стороны света. Остров, конечно же — остров! И небольшой! Этот клочок тверди земной представлял из себя классическое кольцо атолла с круглой лагуной в центре, и Блейд мог обозреть свои новые владения из конца в конец. Итак, в наличии имелось: лагуна диаметром с треть мили; окаймлявшее ее кольцо суши шириной ярдов четыреста и длиной по внешней окружности мили две; изнутри и снаружи — ленты нешироких песчаных пляжей, за которыми вздымались утесы, точные подобия того, на котором стоял Блейд; между ними — скалистые холмы, поросшие деревьями. Вероятно, эти были такие же утесы, на которые ветер тысячелетиями наносил почву; теперь их голые темные вершины торчали над морем зелени. Кое-где во впадинах блестела вода — след прошедших дождей, наполнявших естественные водоемы; в этих местах кроны деревьев казались более густыми и пышными. Островное кольцо было разорвано на юге довольно широким проливом, соединявшим лагуну с океаном. В целом островок напоминал червя, свернувшегося кольцом в луже голубой воды и отрастившего на спине миниатюрный каменный хребет.

Коралловый риф? Блейд задумчиво поскреб в голове и бросил взгляд на свой каменный кинжал. Нет, эта порода совсем не походила на известняк… Где же он очутился?

Впрочем, геологические подробности большого значения не имели. Гораздо важнее, что здесь есть вода и зелень, а значит, можно рассчитывать на фрукты. Учитывая, что рядом океан, прибрежная зона которого наверняка кишит рыбой, с голода он не умрет. Холод тоже ему не угрожает — островок явно расположен в тропиках. Люди? Вообще какие-либо разумные существа? Он не видел ни малейших признаков их присутствия — ни дыма костра, ни хижин или шалашей, ни лодок на песчаных пляжах, ни троп, протоптанных в лесу. Нужно проверить более тщательно… Остров невелик, укрыться здесь негде, и любое живое создание рано или поздно выйдет к прудам с пресной водой. Оттуда и надо начинать поиски.

Внезапно Блейд ощутил жажду. Он еще раз осмотрел островок, запечатлевая в памяти расстояния и основные ориентиры. Со своей скалы он насчитал три пруда, располагавшихся довольно симметрично: один — на юге, почти у самой оконечности каменного червя; другой — на западе, третий — почти в самом центре острова. До срединного водоема было всего ярдов двести, и Блейд двинулся было к нему, однако, не пройдя и половины склона, влез обратно на скалу.

Он встал посередине, распростер руки в стороны, и торжественно произнес:

— Властью, дарованной мне Ее Величеством королевой Великобритании и спецотделом МИ6А, я, полковник Ричард Блейд, достигший сих берегов одиннадцатого октября в год одна тысяча девятьсот семидесятый от Рождества Христова, нарекаю эту землю Кориваллом — в честь своей неверной возлюбленной Зоэ Коривалл И да простит ее Господь, как я простил сию леди в душе своей.

Затем, весело насвистывая британский гимн, он начал спускаться по склону. Радостное чувство переполняло его и, если не считать слегка ломившего затылка, он чувствовал себя преотлично. Действительно, первый раз за все свои странствия он попал в мир, где ему абсолютно ничего не угрожало — ни человек, ни зверь, ни непогода.

В Альбе, минут через пять после прибытия, его стали травить собаками… Кроме того, он почти потерял память и долгое время не мог вообще разобраться, что произошло и где он очутился. В Кате машина забросила его прямо в центр военных действий, перед армией из тысяч свирепых воинов-монгов, штурмовавших Великую Стену… В Меотиде… Ну, там творилось такое, что лучше и не вспоминать! Берглион встретил пришельца ледяным дыханием снежной тундры, а Тарн — древней, невероятной и пугающей техникой. Эти силовые завесы… и Хончо, ньютер, пленивший его вскоре после появления в том мире…

Блейд вздрогнул и остановился. Конечно, все, о чем он думал, что вспоминал, соответствовало действительности. Однако его нынешние размышления отражали лишь половину правды — более горькую и неприятную. Да, он терпел лишения и проливал кровь, свою и чужую, в каждой из пяти открывшихся ему реальностей. Но было там кое-что еще… теплые робкие губы Талин, нежное тело Лали Мэй, колдовские глаза Аквии… и Зулькия, рыжекудрая Зулькия, зачавшая от него первого императора Тарна! Даже проклятая богом Меотида в своем роде представляла определенный интерес… В конце концов, он сумел договориться с этими амазонками…

Он оглянулся, словно ожидая, что из лесной чащи сейчас выскочит и бросится ему на грудь не то Талин, не то Зулькия — или, на худой конец, недавняя подружка Дорис, — и шумно перевел дух. В полусотне шагов перед ним лежал пруд, вытянувшийся между склонов двух невысоких каменистых гряд; вода была темной, на ее поверхности покачивались огромные белые цветы, обрамленные блестящими кожистыми листьями. От пруда веяло свежестью, и Блейд, присев на корточки у темной поверхности, вволю напился.

Потом он вошел по пояс в воду, выдернул ближайший цветок и поднес его к лицу. Белые мясистые лепестки слегка шевельнулись, словно потянувшись к его губам, и разведчик вдохнул чарующий, пьянящий аромат. На миг мир завертелся перед глазами, а когда он вновь пришел в устойчивое состояние, Блейд чувствовал себя так, словно только что опрокинул рюмку лучшего французского коньяка. Одобрительно хмыкнув, он посмотрел на цветок — тот, подарив наслаждение, умирал. Белоснежные лепестки опали и побурели, запах исчез, листья поникли.

— Лотос забвения? — пробормотал Блейд, возвращаясь на берег. Как бы то ни было, на этом островке найдется, что глотнуть. Вероятно, «лотосы» вырабатывали какой то слабый наркотик. Неважная замена соблазнительной женской плоти, однако лучше, чем ничего.

В течение ближайших четырех часов Блейд дважды обошел весь остров: сначала — его внутреннюю и наиболее интересную часть, затем — побережье. Здесь не было птиц — если не считать больших длиннокрылых созданий с хищно загнутыми клювами, — и встречалось очень мало насекомых. Зато плоды присутствовали в изобилии, и он сорвал какой-то огромный зеленовато-желтый фрукт, соблазнившись его сходством с ананасом. У западного пруда простиралась изрытая норами полянка, на которой мельтешили довольно упитанные ушастые зверьки, что-то среднее между большими кроликами и морскими свинками; ловко швырнув камень, Блейд подшиб одного. Затем он срезал пару лиан: одну затянул вокруг пояса, сунув за нее свой каменный кинжал, концами другой обмотал тушку кролика и ананас, повесив добычу через плечо. Две раковины, похожие на огромных устриц, которые он выудил из лагуны, пришлось тащить в руках.

Перед закатом он вернулся туда, где пришел в себя в момент вторжения в этот мир. Решив, что это место ничем не хуже любого другого, Блейд сбросил поклажу на мягкий песок около скал и занялся костром. В лесу хватало хвороста, но чтобы добыть огонь, ему пришлось возиться минут десять Наконец сухая кора затлела под палочкой, которую он вращал в ладонях, крохотный язычок пламени лизнул тонкие прутья, и костер разгорелся. Блейд разделал зверька, наскреб с прибрежных камней щепоть горьковатой соли, и через час приступил к трапезе. Жаркое, устрицы, запеченые в золе, и ананас, оказавшийся выше всяких похвал… Не каждый ресторан на Пикадили мог предложить ему такой выбор.

Спать ему пришлось в одиночестве, но во всех остальных отношениях остров Коривалл мнился Блейду совершеннейшим раем.

***

Следующие три дня он безмятежно наслаждался покоем. Пожалуй, здесь было лучше, чем в Дорсете, в его уединенном коттедже на берегу Ла-Манша. Холодные воды Канала не могли сравниться с теплым тропическим морем, а богатому выбору фруктов позавидовал бы любой из фешенебельных лондонских магазинов. Нагретый солнцем песок, устланный кучей травы, оказался столь же мягким, как матрас на его кровати, и пока Блейда не очень угнетало, что приминать эту душистую постель ему приходится одному. За все хорошее надо платить; он спал без подружки, зато никакие тревожные звонки и приказы не могли выдернуть его из этой копны сена.

Он сделал лук и две дюжины стрел с обожженными в огне остриями, копье и пару каменных томагавков; построил шалаш в расселине между скал — с видом на море; сплел неуклюжую корзину и набрал больших раковин, в которых можно было носить воду. Похожие на кроликов зверьки являлись превосходным объектом для охоты — у них не было других врагов, кроме длиннокрылых морских «коршунов», да и от тех они не слишком-то бегали, предпочитая с философским спокойствием платить дань молодняком. Поскольку Блейд не спускался с неба, не имел крючковатого клюва и пестрого оперения, он, по мнению ушастиков, не представлял опасности. Видимо, был нужен не один месяц, чтобы кролики распознали гастрономические склонности своего нового соседа. Пока что разведчик без труда бил их стрелами и камнями.

Он насчитал в лесу более двадцати пород плодоносящих деревьев. Теперь он стал осторожнее и не пробовал сам каждый новый сорт фруктов, каким бы соблазнительным ароматом тот не обладал. Имелся простой и надежный метод проверки — Блейд срезал несколько плодов и подбрасывал на кроличью поляну, ушастым дегустаторам. Зверьки были вегетарианцами и питались исключительно травой, листьями кустарника да опавшими переспелыми фруктами — так что в местной флоре они разбирались хорошо. Очевидно, здесь не было ядовитых растений, ибо все, что им предлагалось, ушастики поедали с завидным аппетитом. За три дня Блейд обнаружил на островке не только аналог земного ананаса; тут росли гроздья огромных сизых ягод, напоминавших виноград, листообразные плоды со сладковатой мучнистой мякотью — местные бананы, что-то похожее на груши в форме толстых коротких огурцов, сочные дольчатые плоды с горьковатым привкусом грейпфрутов и масса разновидностей орехов.

Лагуна была не менее изобильной, чем лес. Там кишели моллюски и крабоподобные создания (не те малыши, которых Блейд видел в первый день, а бронированные твари величиной с суповую миску), а также маленькие, с ладонь, рыбешки и рыбины в два-три фута длиной, толстые, медлительные и очень недурные на вкус. Блейд купался четырежды в день и никогда не выходил из воды без добычи; рыбу он бил сначала копьем, а потом изготовил трезубец с обожженными концами из подходящей древесной ветви.

Вечерами он сидел у костра на океанском берегу, любовался небом с яркими цветными точками звезд, пытаясь сложить из них фигуры, и вспоминал. Шесть или семь лет назад, когда он трудился во славу Соединенного королевства в Юго-Восточной Азии, местные мафиози мадам Вонг выбросили его, одурманенного наркотиком, на какой-то атолл в Индийском океане. Блейд до сих пор не понимал, почему его попросту не спустили за борт на корм акулам — может быть, мадам надеялась на повторение ночи, проведенной накануне в ее каюте, и не желала уничтожать столь ценный экземпляр мужской породы? Насколько он припоминал, предводительница пиратов не страдала сентиментальностью…

Как бы то ни было, в году шестьдесят третьем или шестьдесят четвертом он получил свой первый опыт робинзонады, очутившись на безлюдном коралловом рифе, где рос лишь невысокий кустарник да два десятка пальм шелестели сухими листьями на ветру. К счастью, там нашелся источник пресной воды да проржавевший корпус американского бомбардировщика времен Второй мировой войны, в котором Блейд укрывался от палящего солнца. За две недели он съел все кокосы и распугал прибрежных рыбешек, на которых охотился с металлическим рычагом, выломанным в пилотской кабине; так что когда его подобрало индонезийское патрульное судно, он потерял в весе десяток фунтов.

По сравнению с той кучей известняка Коривалл казался настоящим Эдемом. Иногда Блейд с мимолетной тоской поглядывал на горизонт, где наверняка лежали и большие острова, и материки, полные беспокойной, суетливой жизни. Возможно, там лилась кровь, звенели мечи, свистели стрелы или грохотали выстрелы… Насчет выстрелов он, правда, сомневался — ничто не говорило о тон, что этот мир обладает развитой технологией и смертоносными машинами, способными обрушить свинцовый град на города и веси, если таковые здесь имелись. Он не видел в океане ничего похожего на корабль, а в небесах — никаких летательных аппаратов, но не это обстоятельство послужило основой для его выводов. Скорее он базировался на том, что нашел — или не нашел — на своем островке.

Здесь никогда не было живых существ крупнее, чем кролики и клювастые коршуны. За три дня Блейд излазил окрестности трех прудов с пресной водой, разыскал и исследовал несколько пещер а скалах, внимательно осмотрел побережье. Конечно, и на Земле во второй половине двадцатого века были безлюдные места, но такую точку, где отсутствовали бы следы человека, он представить не мог. Естественно, речь шла не о заснеженных пиках Гималаев, а о районах, пригодных для жизни; в них, как следует покопавшись, всегда можно было сыскать ржавую консервную банку, пустую бутылку или хотя бы старый полиэтиленовый пакет с Микки Маусом, красоткой с розовой голой задницей либо призывом записываться в морскую пехоту США. Даже на том никчемном атолле у индонезийских берегов ржавел самолет… а уж сколько вокруг валялось ржавых банок из-под сосисок и бобов со свининой! Куда больше, чем орехов на чахлых пальмах…

На Коривалле еще не побывал никто. Здесь не было остатков хижин, выжженных кругов от костра или закопченных огнем камней, скелетов и костей, обломков оружия и инструментов. Четвертый день Блейд посвятил тщательному осмотру побережья и тех мест в лагуне, где могли застрять какие-либо принесенные приливом артефакты. Он нашел пустые раковины, гниющие водоросли, птичьи перья, дохлую рыбешку. Ни доски, ни клочка материи, ни обработанного кусочка дерева… Если на этой планете и существовали населенные континенты, их отделяли от Коривалла тысячи, десятки тысяч миль.

Покалывание в затылке, в том месте, куда впился синий кабель, через который лорд Лейтон так жаждал накачать его знаниями, больше не беспокоило Блейда. Он настроился провести среди коривалльского рая месяц или два, пока компьютер не вытащит его обратно; в конце концов, он заслужил эти каникулы — не в меньшей степени, чем свое полковничье звание! Он заранее предвкушал, какие физиономии скорчат Лейтон и Дж., допросив его под гипнозом о подробностях этого вояжа. На этот раз отчет будет предельно краток: сидел на необитаемом острове, жарил кроликов и отъедался фруктами. Все!

Иногда он подумывал о том, чтобы соорудить плот и покинуть гостеприимные берега Коривалла — в лесу были подходящие деревья, а над спокойным океанским простором веял устойчивый западный бриз. Однако простейший расчет времени показывал, что надо не менее трех-четырех месяцев, чтобы свалить каменным топором два десятка толстых деревьев, очистить от ветвей, вытащить на берег и изготовить сколько-нибудь надежное плавательное средство. Блейд подозревал, что как раз в конце этого срока лорд Лейтон вытребует его обратно, и дело кончится тем, что он сможет добавить к своему докладу только одну фразу: «потел три месяца, чтобы убраться с этого проклятого острова и сдохнуть в океане».

Успокоив таким образом совесть, он продолжал свои полинезийские развлечения в лесу и в лагуне. Мягкий климат, полная безответственность и обильная пища расслабляли; Коривалл словно баюкал своего единственного обитателя в нежных объятьях, и Блейд сожалел лишь об одном — что в этой мягкой колыбели у него не оказалось подходящей напарницы. Воспоминания о тяжелых налитых грудях Дорис, его последней подружки, все чаще мучили его; и, дней через пять после «высадки на берег», он набрал охапку лотосов в центральном пруду, улегся на густой траве и начал вдыхать пряный цветочный аромат.

Ему хватило восьми «затяжек». Внезапно он воспарил над островком, раскинув руки будто крылья, и начал медленно и плавно кружить в вышине, распугивая морских коршунов. Он видел невысокие растрескавшиеся утесы, деревья, усыпанные плодами, лагуну и безбрежный океан, золотую ленту песка и свой шалаш на северном берегу, выглядывавший из-под нависшей скалы. Там, на охапке свежей травы, кто-то лежал — крохотная человеческая фигурка на изумрудно-зеленой перине.

Взволнованный, он начал спускаться; ветер нес его, подчиняясь неистовому желанию, к скалам и шалашу, и фигурка росла, обретая знакомые очертания. Знакомые? Длинные стройные ноги несомненно принадлежали Зоэ Коривалл — только у нее была такая матовая белая нежная кожа… Но полные груди и очертания плеч как будто напоминали Дорис — Зоэ была более хрупкой, более изящной. Изгиб талии… да, здесь проглядывало сходство с Катрин, танцовщицей из ночного бара, с которой он переспал раза три… Дорис как раз сменила ее… А волосы! Нечто невероятное, фантастическое! Зоэ и Дорис были брюнетками, Катрин — блондинкой с короткой мальчишеской стрижкой; но лицо красавицы, над которой хищным коршуном парил Блейд, утопало в массе рыжих локонов. Где-то он видел эти волосы… этот рыжевато-золотистый водопад… эти сапфировые глаза и губы, похожие на лепестки тюльпана…

Зулькия из Тарна. Облик немного отличен, словно лица трех или четырех женщин чудесным образом слились в одно, но черты Зулькии явно преобладают… Теперь Блейд висел на крыле ветра в трех ярдах над девушкой и смотрел ей прямо в глаза. Она улыбнулась, отбросила волосы — таким мучительно знакомым движением! — и протянула к нему руки. Ее колени раздвинулись, капельки пота выступили на груди, дыхание стало тяжелым, отрывистым…

Блейд рухнул вниз.

Он рухнул прямо на податливое нежное тело, почувствовал, как ласковые руки обняли его, погрузился и испытал блаженство. Эта девушка, Зоэ-Дорис-Катрин-Зулькия, умела любить! И отдавалась ему раз за разом с пылким неистовством, которого хватило бы на всех четверых!

Блейд не считал часов, проведенных в объятиях эфемерной возлюбленной, но когда он очнулся на берегу пруда, голубовато-серебристое солнце уже склонялось к закату, и длинные тени деревьев протянули к воде свой сумрачный полог. Он устал, но был доволен. На этом острове действительно имелось все необходимое для приятного времяпровождения! Пусть реальные живые женщины находились далеко от него, зато наркотик, волшебный галлюциноген, способный мгновенно вызвать любую из его былых подружек, рос прямо под руками!

Он встал, немного пошатываясь, и отправился к своему шалашу — на сей раз пешком, ибо без помощи чудесных белых цветов слабый ветерок, реявший над островом Коривалл, не мог поднять в небеса его отяжелевшее тело.

Блейду надо было пройти двести ярдов по лесу и перевалить через гряду невысоких утесов, выходивших на пляж. Хотя ноги его слегка заплетались, он благополучно справился с первой частью задачи и даже сумел взобраться на плоскую вершину скалы, у которой располагался шалаш. Но тут, в наступившем полумраке, он запнулся о какой-то булыжник и упал на бок, ударившись затылком о другой каменный обломок. В голове у разведчика взорвался огненный фейерверк, и он потерял сознание.

***

Утреннее солнце согрело его и привело в чувство, исторгнув обратно в реальный мир из мрачных глубин подсознанья, в которых его разум блуждал всю ночь. Он приподнялся на локте и посмотрел на восток, туда, где над океаном в победном и мощном сиянии вставало серебристо-голубоватое светило. В мозгу у него шла какая-то странная работа: одна за другой отдергивались шторки, раскрывались дверцы, распахивались потаенные кладовые памяти, падали барьеры.

Голубоватая звезда… Согласно диаграмме спектр-светимость, температура поверхности — восемь с половиной тысяч градусов по шкале Кельвина… на три тысячи больше, чем у земного Солнца… Ближайшие аналоги — Вега и Сириус…

Блейд поднялся на ноги и окинул взглядом свои владения, славное графство Коривалл. Каким же кретином он был! Перед ним простиралась затопленная кальдера древнего вулкана. Данное геологическое образование не имело ничего общего с той сложной известняковой структурой биогенного происхождения, которая в просторечии называется коралловым рифом. Горы, подобные этой, зарождались в результате совершенно иных процессов — подвижек в орогенно-геосинклинальных зонах земной коры, в складчатых поясах, обрамлявших древние континенты. Странно, что он мог позабыть такие элементарные сведения…

Опустил голову вниз, он внимательно осмотрел поверхность скалы под ногами. Базальт… Темноокрашенная магматическая порода с низким содержанием кремнезема… А эти полупрозрачные осколки — обсидиан… Показатель преломления — полтора, плотность — от двух и трех десятых до двух и четырех, твердость по шкале Мооса — пять единиц. Вполне естественно… Именно эти горные породы и должны присутствовать в кратере давно уснувшего вулкана…

С южной стороны утеса, на котором стоял Блейд, раскинулась небольшая рощица деревьев с глянцевитой листвой, усеянных круглыми желтовато-оранжевыми плодами. Это были те самые местные «грейпфруты», которыми он лакомился с большим удовольствием, но сейчас в голове у него всплыло не воспоминание об их сочной горьковатой мякоти, а странное слово — помпельмус. Да, помпельмус — субтропическое плодовое дерево группы цитрусовых — вот как называется ближайший земной аналог! Затем память услужливо развернула длинный список групп, видов, родов, классов детального ботанического реестра, и Блейда внезапно прошиб холодный пот. Он кое-как разбирался в горном деле и металлургии, помнил азы математики, но никогда — никогда! — не изучал ботаники! И астрономии! Он был абсолютно уверен, что до сего дня не имел ни малейшего понятия ни о классификации цитрусовых, ни о диаграмме Ресселла, связывающей массу и светимость звезд!

Ошеломленный, он опустился на теплую поверхность скалы. Итак, Лейтон добился своего! Дьявольская машина сработала! Стоило ему треснуться затылком о камень, как шок от удара заставил проявиться все Гималаи сведений, всю чудовищную библиотеку из тысяч и тысяч томов, которую компьютер перекачал в его мозг! С чувством, близким к панике, Блейд приступил к ревизии своего нынешнего интеллектуального достояния. Математика: дифференциальное и интегральное исчисление, аналитическая и дифференциальная геометрия, дифференциальные и интегральные уравнения, уравнения в частных производных, теория операторов, высшая алгебра, теория групп, теория целых чисел, комплексное переменное, статистика и теория вероятностей… О, Боже! Теперь он знал все о третьей проблеме Гильберта, об уравнении Фредгольма, о машине Тьюринга, о марковских процессах, о постулатах, леммах и теоремах Евклида, Ферма, Коши, Гаусса, Вейерштрасса, Декарта, Абеля, Кантора, Галуа, Римана, Лобачевского и десятков других великих математиков! Но гением он, безусловно, не стал, ибо девяносто девять процентов зафиксированных в его памяти сведений оставались ему совершенно непонятными.

Немного успокоенный, Блейд двинулся дальше. Так… Физика, астрономия, химия — органическая и неорганическая, геология, механика, материаловедение, теория машин и механизмов, минералогия, биология, антропология, ботаника, энтомология, медицина… Он бросил взгляд вниз, обозрев сначала свою мощную выпуклую грудь, затем — плоский мускулистый живот, под которым болтался поникший после вчерашних утех пенис, сильные бедра, колени, голени, щиколотки, ступни. Он знал, как называется каждая косточка, каждая мышца, каждый внутренний орган! Он мог перечислить — на латинском! — все пятьдесят семь тысяч триста восемьдесят восемь основных недугов, от которых страдали человечество и полмиллиона лекарств — с из химическими формулами — предназначенных для исцеления оных болезней.

Блейд довольно кивнул — эти сведения могли пригодиться. Он продолжил ревизию. Археология, история, социология, демография, философия, экономика… Так, экономика: общая теория, различные учения, понятие капитала, финансы, производительные силы… частные дисциплины: маркетинг и реклама, бухгалтерское дело, банковское дело, фирмы, корпорации, консорциумы, биржи, брокерские конторы… Дальше! О, юриспруденция! Римское право, адвокатура, презумпция невиновности, суд присяжных… Военные науки, превосходно! Тактика, стратегия, фронтальная атака, обхват, оружие массового уничтожения, средства защиты, тактико-технические данные радиолокационных систем, кораблей надводного и подводного флота, самолетов, танков… Всех армий всех стран — от России и Штатов до Кувейта и Парагвая! Откуда Лейтон выскреб все это? Блейд не сомневался, что значительная часть этих данных носит гриф «Совершенно секретно».

Дальше. Психология, этика, лингвистика, литературоведение, литература… Стоп! Он вновь покрылся холодным потом, сообразив, что в его мозг закачаны полные тексты не тысяч — миллионов! — книг, От Эврипида и Софокла, от Шекспира и Петрарки, от «Рамаяны» и «Старшей Эдды» — до Байрона, Бальзака, Достоевского, Стефана Цвейга, Марка Твена, Хэмингуэя и Торнтона Уайлера!

Блейд покачал головой. У него не создалось впечатления, что он действительно помнит все эти книги — кроме тех, которые он прочитал обычным и старым, как мир, способом Все прочие, насильно втиснутые ему под череп, пребывали там в некоем латентном состоянии, но тут же проявлялись в памяти, стоило лишь подумать о них. Он мысленно вызвал Грэма Грина, которого не любил и не читал, полагая, что сей известный романист совершенно неправильно трактует специфику разведслужбы.

Но теперь он был знаком с его книгами. Их названия одно за другим всплывали в памяти; он мог изложить сюжет, перечислить действующих лиц, назвать все издания и переиздания… Да что там! Он мог цитировать любой из романов Грина с любой страницы — хоть задом наперед!

Покачав головой, Блейд захлопнул дверь в свой библиотечный зал и завершил осмотр. В самом дальнем углу, за нумизматикой, филателией, живописью и хореографией, он обнаружил историю религиозных учений и бегло пролистал ее. Затем, повинуясь зову желудка, спустился к своему шалашу и позавтракал остатками кролика и фруктами. Был уже полдень.

Этот день он провел, бродя, словно сомнамбула, по пляжу. Сведения, которыми напичкал его компьютер, всплывали в памяти, стоило только коснуться определенной темы, раздела или отрасли знания. Видимо, все это богатство, — которое он теперь носил в голове, надо было еще привести в движение и надлежащим образом освоить — иначе оно оставалось лежащим втуне капиталом. Вскоре Блейд выяснил, что такое освоение лучше производить в состоянии легкого транса или самогипноза, основам которого он обучился на Востоке, не то в Гонконге, не то в Сингапуре.

Для первого эксперимента он выбрал почти неведомую ему науку энтомологию — тот ее раздел, который посвящен бабочкам. Совершенно бесполезные и абсолютно безопасные сведения, решил он, устроившись у большого валуна и разглядывая сверкающую пол закатным солнцем поверхность океана. Яркие блики помогли ему быстро войти в транс, вынырнув из коего Блейд знал о бабочках все. Чешуекрылые или лепидоптера, шестой отряд двенадцатого надотряда общей классификации насекомых… Бражники: алекто, винный, вьюнковый, глазастый, дубовый, липовый, молочайный, олеандровый, Прозерпина, сиреневый, сосновый… Пестрянки: зеленая, ложная, медвянцевая… Павлиноглазки, серпокрылки, шелкопряды, брамеи, волнянки, совки и обыкновенная платяная моль. Он мог изобразить рисунки их крыльев, помнил размеры, знал повадки, ареалы распространения, излюбленную пищу и массу прочих подробностей. Конечно, недостаток практики не позволял Блейду считать себя профессионалом; но если бы он попал в компанию ненормальных, коллекционирующих этих прелестных насекомых, то вполне сумел бы поддержать разговор.

Он посмотрел на палочку, торчавшую рядом из песка — ее тень удлинилась едва заметно. Значит, он освоил науку о бабочках (в первом приближении, конечно) минут за пять-шесть. Теперь стоило выбрать что-нибудь более забавное, но тоже достаточно безопасное. С этой точки зрения ни математика, ни физика, ни химия и прочие науки Блейда не привлекали, возможно, они были вполне безопасными, но уж никак не забавными. Его весьма интересовал тот раздел этнографии, в котором описывались брачные обычаи разных народов, но после знакомства с ними наверняка пришлось бы опять наведаться к пруду с «лотосами забвения». Равным образом отпадала лирика зажигательная бессмертной Сапфо, сочинения Лукиана из Самосаты и индийские эротические трактаты: забавно, но в его холостом положении отнюдь не безопасно.

Наконец, покопавшись в разделе латинского языка, Блейд с ужасным произношением пробормотал: «Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem» (что значило: «Истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине»). Затем он обратился к истории религиозных доктрин, к дзен-буддизму, надеясь с его помощью обуздать дьявола плоти.

На этот раз он погрузился в транс на четверть часа, а очнувшись еще некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами, впитывая и переваривая основы учения. Сантана, поток сознательной жизни, скользил мимо него, распадаясь на комбинации дхарм; разум, застывший в безграничном пространстве шуньяты — Великой Пустоты — оценивал и взвешивал карму ничтожного двуногого существа, некоего Ричарда Блейда, великого грешника, богохульника и святотатца. Наконец, божественное просветление позволило сделать вывод: сей двуногий может быть прощен великим Буддой, если три раза воплотится в низшие существа — червя, шелудивого пса и павиана. Только очистившись подобным образом, он снова будет достоин принять облик человеческий. Глубоко вздохнув, Блейд вышел из нирваны и поднял веки.

Он встал и шагнул к шалашу, стараясь не раздавить крошечных крабоподобных тварей, суетившихся около полуобглоданных костей кролика; мысль о том, что он может причинить вред чему-либо живому, приводила его в ужас. Он с отвращением посмотрел на лук, копье и томагавки — жуткие орудия убийства, чудовищные предметы, предназначенные для уничтожения существ с теплой кровью, которые, возможно, носили в себе души людские, готовые пробудиться к сознательному существованию в следующем цикле бесконечных перевоплощений. Выдернув пучок травы из своей постели, Блейд обернул им эти страшные вещи и, стараясь не касаться их руками, отнес к морю и выбросил в воду. Затем он лег спать — без ужина.

На следующий день он с самого утра отправился на кроличью поляну. Скрестив ноги, он сел в позе лотоса на опушке и приступил к медитации. Он пытался достучаться в души этих зверьков, дабы испросить у них прощения за множество загубленных жизней их собратьев, нашедших конец в его желудке; он сознавал свой великий грех и вину. Столь же отчетливо он понимал и собственную глупость, и весь нелепый комизм положения — но сделать ничего не мог. Казалось, доктрины буддизма пропитали его плоть и кровь, словно инфекция, охватившая еще недавно здоровый организм; возможно, он мог излечиться, но на это требовалось время. Его сознание как будто разделилось на два потока: один, новый, сильный и мощный, не ведал понятий насилия, убийства и зла; другой, скудный и чахлый, покачивал в своих струях мерзкую душонку прежнего Ричарда Блейда, шпиона, развратника и убийцы. Тот, старый Ричард Блейд, понимал все и вопил от ужаса за непреодолимым барьером религиозных и нравственных запретов; он проклинал Лейтона и его дьявольскую машину. Будду, Христа, Магомета и весь род человеческий. Просветленный же Ричард Блейд с сострадательной усмешкой наблюдал за этими корчами грешника, прощая его богохульство. Наконец он вознес молитву Высшим Силам о здравии благородного лорда Лейтона, чьи старания раскрыли перед ним ворота истины, поднялся и вошел в лес.

Он ходил туда и обратно не менее двадцати раз, завалив кроличью поляну отменными свежими фруктами — то было его покаяние. Зверьки устроили свалку около ананасов, которые, видимо, доставались им нечасто. Блейд сходил к шалашу за корзиной, обтряс пару деревьев, подбросил ушастым лакомых плодов и лег спать. В этот день он съел только пару апельсинов.

Ночью ему снилось, что он возродился к жизни в теле монстра, помеси павиана, шелудивого пса и гигантского, отвратительного розового червя. Он терпеливо искупал свои грехи, пребывая в этом мерзком создании, пока оно не издохло; и Высшая Сила подала знак, что довольна его смирением — так что теперь он может возродиться в более пристойном обличье.

Наутро Ричард Блейд пробудился в своем собственном теле, усмотрев в этом знак Высшей Милости. Он чувствовал, что груз его грехов стал несколько легче и, прекратив добровольный пост, съел несколько дисковидных бананов. Затем повторил бдение у кроличьей поляны.

Через несколько дней он едва таскал ноги, ибо фруктовая диета отнюдь не способствовала крепости тела. Возможно, он обошелся бы без мяса и не потерял силы, если бы буддийские святые ниспослали ему хлеб, сахар, молоко, масло (конечно — растительное!) и кашу; но Будда и его верные слуги остались на Земле и, видимо, лишь слабая эманация их разумов доносилась в этот мир Измерении Икс.

Однако в мировоззрении Блейда произошли некоторые сдвиги. Старый греховодник Ричард Блейд и вновь народившийся просветленный послушник сообразили, что их тело может погибнуть, и пришли к определенному соглашению. Теперь, пожалуй, они даже отведали бы мяса, коль без него гибла слабая человеческая плоть, но Блейд старый не мог преодолеть отвращения Блейда нового к насилию. А на острове Коривалл еще не существовало ни ресторанов, ни закусочных.

Наконец оба Блейда решили прибегнуть к самому крайнему средству — «лотосу забвения». Существовала вероятность, что этот слабый наркотик поможет расшатать барьер моральных запретов, после чего пара-другая кроликов согласится пожертвовать свою плоть и кровь ради спасения человеческой жизни.

План, однако, с треском провалился. Вместо полетов в небесной синеве или ожидаемого пробуждения кровожадных инстинктов, Блейда замучили кошмары. Ему мнилось, что перекаченные из компьютерной памяти знания начинают распирать его голову; она росла, надувалась, словно воздушный шар, тело же съеживалось, усыхало, пока не превратилось в жалкий придаток чудовищного, обтянутого кожей черепа. Он пришел в себя только к утру и заковылял на пляж, то проклиная, то благословляя лорда Лейтона. В любом случае, чем бы не завершился этот спор двух его сущностей, ясно было одно: каникулы не удались.

Когда Блейд залез на скалу и обозрел океан, его заключение насчет неудачных каникул перешли в твердую уверенность: в миле от берега плыл корабль.