Подхватив носилки с раствором, Ладейников и Порфишка шли наверх по скрипучим настилам. Шли, как всегда, молча: под таким грузом не до разговоров! И все же Порфирий нарушил молчание, заговорил об артистах, которые будто приехали на Магнитострой.

— Посмотреть охота. Сроду не видал… Вот только не знаю, сколько за вход берут. Целковый, говоришь? Да ты что, это же буханка хлеба!

Узнав цену на какой-нибудь товар, Порфишка прежде всего прикидывал в уме, а сколько же на эти деньги можно купить хлеба? Подсчитав наконец, что три или четыре буханки, с грустью говорил:

— Хороша штука, да цена ее портит.

Продавец в сердцах бросал товар на полку: «Ну и покупатель пошел — за душой ни гроша, а тоже из себя корчит!»

— Скупердяй ты, Порфирий, — сказал однажды Платон. Тот не обиделся и лишь со всей серьезностью стал доказывать, что хлеб — всему голова.

— Да разве ты поймешь? — выкрикивал он. — Вырос в городе и ничего о хлебе не знаешь. Ведь он, хлебушко, готовым с неба не падает, с потом и кровью его возделывают. А сколько надо терпения! Крестьяне по колоску, по зернышку его собирают… И цена ему вовсе не та, что мы в лавке за него платим. Не будь советской власти, спекулянты, торгаши всякие три шкуры бы за него драли!

— Ну чего стал? Тяжело на месте.

— Целковый за билет… Подумать только!

— Ладно, за мой счет.

— А у тебя что, шальные деньги? Ты кто, купец аль нэпман какой?

— Я рабочий! А вот ты — лотошник, проторговавшийся на спичках, — серчал Платон. — Выверяешь все, подсчитываешь. Подумаешь, на рубль больше на рубль меньше. Да если хочешь знать, билеты уже куплены. Иди, чего остановился!

Не успели они сбросить раствор с носилок, как послышались удары о швеллер. А еще минуту спустя донеслось:

— Кончай работу! Все вниз!

Оказалось, созывает людей сам прораб. Вообще он редко подает голос, но если уж подаст, так и знай, неспроста — митинг или собрание важное. А еще бывает «накачка», в целях профилактики, как он сам говорит. Вот и сегодня, видать, кого-то для «накачки» выставит. На таких собраниях обязательно кто-нибудь из парткома или постройкома присутствует. Сам Кузьмич говорит мало, больше ударники, активисты: на то и парторгом выбрали — умеет массы поднимать.

— Может, Глазырина за тот раствор?

— Может, и его, — отозвался Порфишка. — И опять заговорил об артистах: — Интересно, что они там показывают? Не опоздать бы.

— Успеем.

Когда спустились вниз, возле бытовки уже собралась большая группа рабочих: парни и девчата сидели на бревнах, на кирпичах; некоторые стояли. На кучу гравия, не спеша, поднялся Кузьмич. Снял кепку, обнажив густые седеющие волосы.

— Летучий митинг считаю открытым! — громко произнес он и предоставил слово секретарю комсомольской организации Плужникову.

Подумалось, секретарь соберется с мыслями и начнет костерить нерадивых. Сперва, понятно, Глазырина… Ему, Плужникову, все известно: сам каменщик, на кладке работает. Сотни людей в лицо знает. Но тот потоптался на куче гравия и неожиданно заговорил об отдыхе молодежи.

— Ни парка у нас, ни стадиона… танцевальной площадки — и той нет! Был бы лес поблизости, можно на массовку выехать, а то ведь нет его, леса; степь да степь кругом, от жары все выгорело. Где же нам проводить свой досуг? Как организовать культурный отдых?.. Стою вот, смотрю на вас и думаю: а не отсюда ли начинаются все наши беды? Наши несчастья?..

— Кто это говорит? Как фамилия? — послышалось сзади.

— Не мешай. Дай послушать.

Платон обернулся и узнал новичка, недавно прибывшего на объект. Пояснил:

— Кирюха Плужников, комсорг.

— Работа нашего клуба поставлена из рук вон плохо, — продолжал оратор. — Да и теснотища, духота… А в бараках — картежная игра, всякие иные «прелести», о которых вы знаете не хуже меня. В общем, после этого неудивительно, что молодые люди покидают стройку… Нам нужен парк культуры и отдыха. Нужен, как хлеб, как воздух! — Плужников резанул ребром ладони по горлу: — Вот так нужен! Затягивать с этим вопросом — значит нанести еще больший урон стройке, самим себе!.. Есть предложение, сегодня, сейчас, взять лопаты и выйти на место будущего парка для посадки деревьев. Саженцы уже завезены, и откладывать их высадку в грунт нельзя!

— Коммунисты и комсомольцы идут первыми! — подхватил Кузьмич.

Порфишка дернул Платона за рукав:

— Когда ж артистов смотреть? Субботник затянется.

— Успеем.

— Вот и я говорю, обязательно поспеть надо. Деньги-то каки плачены. Я все к тому, могут ляснуть денежки. А сколько бы разных продуктов купить можно. Почитай, одного хлеба…

— Да хватит тебе! — оборвал Платон.

На ветру заколыхалось красное знамя. Хлопцы вскинули на плечо лопаты, будто винтовки.: Кузьмич окинул взглядом колонну и, не увидя Богобоязного и Глазырина, чертыхнулся. Но тут же скомандовал:

— За-пе-ва-а-й!

Ладейников только этого « ждал. Расправив плечи, поднял голову и молодым, задорным голосом завел:

Строй заметно качнулся, беря ногу, и мощным, громовым хором ответил:

На огромной Заводской площади, куда стекались колонны, не переставая, играл оркестр, было весело, празднично. Яркими красками переливались высоко поднятые транспаранты: «Все силы на преодоление трудностей и недостатков!», «Смелее раздувать огонь культурной революции!». А на белой стене во всю длину барака: «Вошь — опаснее врага!»

Под звуки марша колонны двинулись в степь. Идея создания парка путем субботников была не новой. Таким методом в молодом городе решалось многое. Строился цирк, наводилась чистота и порядок возле бараков. Так была заправлена домна «Комсомолка». Вся страна ожидала ее пуска, но в самый последний момент вышел из строя подъемно-погрузочный механизм. И тогда комсомол бросил клич: все на субботник! Сотни парней и девушек, став цепочкой, передавали из рук в руки ведра с коксом, пока, наконец, не насытили огромную утробу домны. Всюду, где требовалось переместить какие-то тяжести — кирпичи, бревна, уголь или цемент, сделать что-то большое, масштабное, — там всегда зачинателями и непосредственными участниками становились комсомольцы.

Получив десяток саженцев, Ладейников остановился у будущих ворот парка, где уже возводилась ограда, отмерял от нее пять шагов:

— Вот здесь, — показал Порфишке и, взявшись за лопату, принялся долбить твердую, неподатливую, каменистую почву.

Отступив от Платоновой ямы на пять шагов, Порфишка начертил круг — место для следующего дерева — и пожалел, что у них всего одна лопата.

— А ты пока за водой сбегай.

— Правильно, — согласился тот.

Работа закипела по всей территории парка. Девчата и хлопцы, говорящие на разных языках и наречиях, заботливо хлопотали над крохотными саженцами, брали в руки тонкие стебельки тополя, карагача, сирени, чтобы здесь, в Магнитке, где почему-то не росли деревья, дать им вторую жизнь. Одни копали ямы, другие — чуть ли не за километр ходили с ведрами за водой.

Отложив лопату, Платон смахнул пот с лица, потянулся к саженцу, но тут как раз вернулся Порфишка:

— Погоди! — он нагреб полный ящик чернозема, поволок к яме: каждое деревце должно прижиться.

Работа продолжалась до тех пор, пока на грузовиках не осталось ни одного саженца. Вечерело. Умолкла музыка, а комсомольцы не расходились, ставили колышки, подвязывали деревца: налетит ветер, сломать может. Вылив по ведру под каждый саженец, Порфишка снова и снова уходил за водой:

— Кашу маслом не испортишь!..

— Смотря каким, — усмехнулся Платон. И почему-то заговорил о том, что Дудареву давно пора быть в комсомоле. — Ты же работяга. Один из первых ударников на стройке! И вообще парень, каких мало. Сам-то ты как думаешь, а?

— С грамотой не шибко у меня…

— Ты же учишься. Закончишь ликбез, в рабфак поступишь… хочешь, рекомендацию дам?

— А вдруг не примут.

— Примут!

— Слухай, — выпрямился Порфишка. — Может, ты позанимаешься со мной? По вечерам. Дроби десятичные изучил, а вот простые… Страшно хочется знать. На энтих дробях, говорят, все до мелочи высчитать можно. Сказывали, ученый, который математик, так он сколько верстов до Луны сосчитал. — И, помолчав, дернул друга за рукав: — А на Луне люди есть? В книжке написано, будто один мириканец туда на воздушном шару залетел. Может, врут, а? А, по-моему, если в книжке…

— Ладно, завтра поговорим, — Платон подхватился и побежал вслед за девчатами, которые уходили на шестой участок через завод.

— Что с ним? — удивился Порфишка. И, разглядев среди девчат Галину, подумал: «Не девка — картина писана. Сто верстов за такой беги — не устанешь».

Галина шла в конце группы рядом с девушкой в красной косынке. Платон вскоре поравнялся с нею, но тут его окликнул Плужников, отвел чуть в сторону, заговорил, жестикулируя руками. «Видать, что-то серьезное», — решил Порфирий. Девчата скрылись в проходной, а секретарь все еще не отпускал Платона. Наконец, пожал ему руку и вернулся назад. Платон кинулся в проходную и столкнулся с Котыгой:

— Бежишь, як на пожар! — осклабился тот.

Платон не ответил. Выскочив на территорию завода и увидев девчат, изо всех сил пустился вдогонку. Но едва ступил на деревянную лестницу, по которой предстояло спуститься с обрыва, как его догнал Порфишка:

— Стой, погоди!.. Артисты-то!..

Платон как-то странно взглянул на него, затем выхватил из кармана билеты:

— Беги, успеешь!