Стоя перед зеркалом, Галина с полчаса возилась с прической. Затем достала из сундучка кремовое платье, белые туфли. Минуту спустя подошла к дочери, нежно коснулась ее мягких светлых волос:

— Вставай, кнопка. Ну-ка, быстренько!

Перед тем, как выйти из дома, поели картошки с селедкой. Выпили по стакану чая. Больше в доме ничего съестного не оказалось. Да и деньги почти кончились: получку опять задержали. Так что приглашение в гости было очень кстати.

На трамвайной остановке, где они сошли, Аленка первой увидела тетю Розу. Подбежала к ней:

— Здравствуйте! Вот мы и приехали.

Роза Павловна подхватила девочку на руки:

— Вижу, моя хорошая, вижу.

А Галина опять подумала: «Как должно быть скучно женщине без детей».

Когда подошли к землянке и стали спускаться вниз по ступенькам, Аленка была поражена: почему домик, в котором живет тетя Роза, наполовину в земле?

— Провалился, да? — допытывалась она.

— Так построили, чтобы он был теплый, — пояснила мать.

Но эти слова для Аленки ничего не значили. Ощупала стенку и с полной уверенностью заявила, что все равно неправильно построили — холодный он, домик! Рассматривая подземное жилье, она не переставала интересоваться: «А что это? А почему так?» Не мог не вызвать удивления стоявший в углу треногий примус. Роза Павловна не нашлась, как лучше объяснить девочке, и назвала его печкой, на которой суп варят. Аленка осмотрела примус и вдруг сказала:

— А куда ж дрова подкладывать?

— Здесь не дрова, а керосин…

— Печки с керосином не бывают! — отрезала Аленка и добавила, что керосин у них дома в бутылке стоит, его зажигают в лампе, когда электричество тухнет.

Пока Галина чистила и резала картошку, Роза разожгла примус, затем, достав из сундука белую скатерть, застелила стол. Расставила тарелки, положила старомодные вилки, которые Янка прислал из Оренбурга, и стала рассказывать, как в первый год, когда поженились, у них в доме, кроме стакана и глиняной миски, не было никакой посуды. Не было и ложек. Янка сам вырезал их из березовой чурки, которую притащил с горы.

Наконец хозяйка поставила на стол бутылку вина. Казалось, все было готово, но она почему-то не приглашала к столу. Выглянув в оконце, уселась на кровать и стала бренчать на гитаре. Потом завела разговор о книгах Паустовского, о художнике Соловьеве, с которым знакома лично. Галина поняла, время оттягивает, кого-то ждет.

— Что вы все в окно смотрите?

Роза уклонилась от ответа, обняла гостью:

— Давай будем на «ты», — сказала она. — Мы теперь, как родные, к тому же одногодки.

Галя с радостью согласилась, но опять подумала, кого же она ждет? Спрашивать неудобно… Заговорила о музыке, о том, с каким удовольствием послушала бы сейчас что-нибудь душевное, нежное…

Роза ударила по струнам, но в эту минуту за окном мелькнула тень. Она встрепенулась, кинулась к двери, чтобы открыть и не успела: на пороге встал Платон.

— Целый час ждем, — сказала Роза и застеснялась, поняв, что проговорилась.

Он, будто ничего не расслышав, втянул в себя воздух:

— Ух, борщом пахнет!

Сняв кепку, Платон обнажил лохматую голову, и Галине показалось, он еще более похорошел. Густой загар придавал его лицу возмужалость. В широких плечах, во всей его натуре угадывалась мужская красота, таилась нерастраченная сила. Поздоровавшись с женщинами, он подхватил Аленку на руки, поднял под потолок. Девочка от радости всплеснула руками. И если бы кто видел это со стороны, наверняка признал бы в нем отца, который соскучился по дочери и вот, вернувшись домой, никак не может натешиться. Сколько непритворной доброты и ласки в этом его обращении с ребенком!

Опустив наконец Аленку, Платон достал из кармана плаща большое красное яблоко: «У зайца отнял, — сказал он, подавая девочке. — Хватит ему, зайчишке, травы!..»

Теперь Галина не сомневалась, что хозяйка специально организовала эту встречу. Подавая на стол, Роза была особенно веселой, приветливой: видать, все, задуманное ею, шло, как по сценарию.

За столом Галина оказалась в самом углу. Роза тотчас подмигнула Платону, дескать, твое место рядом. Он не воспротивился, но тут же взял к себе на колени Аленку.

Когда рюмки были наполнены, Роза поднялась и сказала тост, главной мыслью которого были любовь и дружба, без чего, по ее мнению, невозможно прожить. Галя застеснялась, и лишь пригубила рюмку, и почти ничего не ела.

— Ты же голодная, ешь, — настаивала хозяйка.

— Мы утром селедку ели, — вставила Аленка.

— С картошкой, — дополнила мать.

— Картошка была одна-единственная, — уточнила дочь. — И ты сказала: ешь, малышка, а сама хвостик погрызла, обсосала косточки и стала пить чай без сахару. Сахар на полке в магазине, а у нас нет денег.

— Болтунья! И в кого ты такая уродилась?

— Так в тебя же, мама! — вскочила Аленка. — Ты вчера сама говорила.

Женщины смеялись, а Платон, стараясь отвлечь девочку от разговоров взрослых, стал кормить ее борщом из ложки, словно она не могла есть самостоятельно. Затея понравилась Аленке, и она восприняла ее как своеобразную игру. Приняв чайную ложку борща, закрывала глаза и шептала: «Еще!» Он черпал, подносил ко рту: «Пожалуйста!»

Вдруг она замотала головой: хватит — и сползла с его колен под стол.

— Спасибо! — послышалось оттуда.

Налили еще по рюмке. Вспомнили Янку, и Платон тотчас предложил выпить за него, молодого авиатора, который в эти минуты, наверное, находится высоко за облаками:

— За тех, кто в небе! — громко произнес он.

Галина опять пригубила и отодвинула рюмку в сторону:

— Не могу. Не привыкла.

Не допила и Роза.

— Аленка, — вдруг сказала она. — Ты где? А ну вылазь! Нам же цветы полить надо!

Цветы росли рядом с землянкой, где Янка раскопал участок земли и обложил его камнями.

Зачерпнув ведро воды из бочки, Роза понесла его к грядке астр:

— Бедные, совсем завяли!

Аленка выплескивала по кружке на каждый цветок и опять тянулась к ведру. Вода стекала с грядки, девочка преграждала ей путь ладонями. Потом, забыв про грязные руки, хваталась за платье, за лицо.

— Как есть мурзилка! — воскликнула Роза. И хотела было отобрать у нее кружку, запретить копаться в земле, но та ни за что не желала расставаться с таким занятием.

У оставшихся в землянке было о чем поговорить, но они молчали. Не хватало прежней доверчивости, душевной чистоты, той первой звездочки в небе, которая вспыхивает для влюбленных один раз.

— Что с Вадимом? — спросил он.

— Все так же, ничего о нем не знаю.

— А если узнаешь? Тогда…

— Не собираюсь узнавать. Мне это совершенно не нужно.

Молчание опять прихватило их, будто мороз речку. Испытывая вину друг перед другом, они сдерживались в суждениях, хотя, как им казалось, были в меру искренни и доброжелательны.

— Слыхал, в институт вернулась.

— Учусь на втором курсе. — И пояснила, что теперь ей куда легче. Подросла Аленка, да и почти весь день находится в садике. А вот к зиме откроется круглосуточная группа, совсем хорошо будет. — Как видишь, все складывается в мою пользу.

— У тебя и так все хорошо, скоро получишь высшее образование, а мне еще на рабфаке коптеть.

— Один год остался. Не заметишь, как пролетит. — А сама подумала: «Не сорвался бы… неважное у него настроение». И вспомнила, как он мечтал стать инженером-строителем. — Ты прав, создавать — это прекрасно! Верю, и рабфак закончишь, и поступишь в институт…

Было приятно, что она ценит его личные качества, верит в его силы. Улыбается.

— С твоей помощью!

— С моей?.. Преувеличиваешь. Я бессильна. Какая от меня помощь?

— Наоборот — всесильна! Ты, может, одна-единственная, ради которой хочется дробить камни, вздымать тяжести, дерзать… Одним словом…

Опустила глаза:

— Не надо дифирамбов. — Повернула тему разговора: — Знаешь, я очень хотела стать учительницей, техникум окончила, готовилась в пединститут… И передумала. А помогла в этом женщина-инженер, работавшая на ЦЭСе, дочь одного из бакинских комиссаров.

— Джапаридзе?

— Да, Елена Алексеевна.

— На монтаже работала… Потом ее в наркомат тяжелой промышленности перевели.

— Верно, ты, оказывается, все знаешь. Работала она не так долго, но для меня сделала многое. Всего два раза и побеседовала со мной, а вот покорила. «Буду инженером-электриком!» — сказала я себе. Эта грузинка как бы заворожила меня. Может, потому что была дочерью героя? А может, и еще почему… В общем, так или иначе, я решила идти по ее стопам. Инженер-электрик — и ничто иное!

Платон поднял голову и тихо начал:

— Как ты хорошо стал читать, — удивилась Галина. И, вздохнув, добавила: — Без конца готова слушать стихи Есенина. Читай, что помнишь, люблю все!

продолжал Платон. Она затаила дыхание, вся как-то сжалась на стуле, окаменела. Он смотрел в ее подернутые голубизной глаза, смотрел, не отводя взора, и голос его звучал еще более проникновенно, трогательно:

Галина уносилась в своих мыслях куда-то в далекую Азию, в зыбучие пески, в огонь гражданской войны, в котором так же, как и бакинские комиссары, сгорел ее отец. Растрогалась, стихи разбудили в ней чувства жалости, тревоги…

Слабой, почти беспомощной показалась она Платону, но еще более нужной, неутерянной.

— Галинка — это веточка, — сказал он. — Помнишь?

Оживилась, повеселела:

— Я даже помню, как мы с тобой разбили кувшин. А ты стал подбирать осколки.

— Под столом.

— Да. И я очень напугалась, когда ты схватил меня за руку.

— Ты так меня толкнула, что я оказался у двери.

— Было за что!

— Вот мы и вернулись туда, где начиналась наша дружба. Пришли в юность. Хорошо! — и заговорил о том, как нелегко бы жилось людям, если бы они не имели возможности вспоминать. — Если хочешь знать, все эти годы я только тем и жил, что вспоминал тебя… Как видишь, я все такой же.

— А я совсем не та! И причиной этому — дочь. Своим рождением она как бы вздернула меня под уздцы, приподняла, вдохнула в меня струю живительного воздуха, задала свежий импульс. Я стала сильнее, строже, а главное, требовательнее к себе. Сейчас я даже мысленно не могу, да и не хочу быть такой, какой была раньше. Легкомыслие, излишняя доверчивость — ничего этого не осталось! Ведь я отвечаю теперь не только за себя, но и за нее — мою маленькую, белоголовую девочку. Соседи считают меня несчастной, а я смеюсь над ними: у меня растет дочь, и я повседневно — пусть в тяжких трудах и заботах, — а все равно ощущаю, несу в себе высшую радость жизни — материнство! Я вовсе не страшусь того, что Аленка растет без отца. Такого отца, какой был у нее, лучше не знать. Выращу, воспитаю сама. Это нелегко, порой очень трудно, но вместе с тем чрезвычайно интересно. Вот ты идешь взрослый, а рядом с тобой крохотный, во всем зависящий от тебя, человечек. И ты делаешь для него все, не считаясь с усталостью, несмотря на опасность, даже возможную гибель, лишь бы он был счастлив. Целиком принадлежишь ему. Жить для других — в этом, наверное, и есть смысл жизни!

— Агитируешь, будто я против этого.

— Но ведь ты не испытал…

— Да, конечно. Но вот поиграл с Аленкой, поговорил с нею и теперь определенно буду скучать. А где она? И Розы нет.

— Неужели не заметил? Это же Роза нам свидание устроила.

— Как не заметить.

— Ладно, хватит на эту тему. Люди цветы поливают, а мы тут философствуем. Пошли.

Платон остановился у порога:

— Погоди. Куда спешить-то? — И вдруг обнял ее за плечи, притянул к себе — трепетную, настороженную.

— Зачем?

— Не знаю… То есть, извини… Нам надо серьезно поговорить. Хочешь, целую программу изложу. Не сейчас, понятно, и не здесь. Хорошо бы на берегу Урала, как тогда… помнишь? Вокруг тишина, внизу вода и над нами — небо.

За дверью послышался шум.

— Вот мы и поработали! — нарочно громко произнесла Роза, открывая дверь. — Если бы не Аленка, ни за что одной не справиться. Вы только гляньте на нее — стахановка!

Галина ахнула: руки, лицо, платье дочери — все в грязи.

— Как же домой ехать?

Маме ничего не оставалось, как только нагреть воды и приняться за стирку.

Гости покинули гостеприимный дом лишь вечером. Подняв Аленку на плечо, Платон с гордостью нес ее к трамваю. Держа в руках цветы, девочка улыбалась, привлекая внимание встречных. Знакомые приостанавливались, спрашивали, где он, моряк, такую куклу достал.

— Купил на базаре!

— Уступи. Сколько стоит?

— Ни за какие тыщи!

— Да не малышку, вон ту, что в кремовом! — уточнил один из них.

— Мелко плавал! Да и очень рыжий! Правда, девушки? — Платон обернулся к Галине и Розе, но те, увлекшись разговором, ничего не поняли. Даже не отозвались.

— Холостяком прикидываешься, а у самого, оказывается, две, — не отставал штукатур.

— Завидуешь?

— Ничуть! Своей законной хватает… даже остается.

С трамвая сошли на остановке Доменная. Аленка крепко спала у Платона на руках. Боясь разбудить, он так и нес ее до самого третьего барака.

Едва вошли в комнату, как появилась Настя. Приодетая, веселая. У нее какой-то свой праздник. Заговорила о том, что хорошо бы на свадьбе погулять, да вот беда — никто не женится. Бросила многозначительный взгляд на Галю, затем на Платона: чем не пара?.. подать сюда гармониста! В этих шутках, в нарочитой веселости легко угадывались ее истинные намерения.

Галина посмеивалась, глядя на нее, а Платон, уткнувшись в газету, казалось, ничего не видел и не слышал.