Поздней ночью в двадцать седьмой барак неожиданно вошел участковый милиционер. Он был в темно-синей шинели, в сапогах, на голове — шапка-ушанка; видать, похолодало. Да и пора уже — осень. Остановился у порога и жестом поманил к себе парня, который сидел на койке с книгой в руках:

— Как фамилия?

— Дударев. А что?

Участковый приглушил голос до шепота и почти на ухо произнес: — Ладейников Платон Саввич здесь проживает?

— Да… Вон в углу спит. Зачем он вам?

— Так, можно сказать, по пустяшному делу. Разбуди, пожалуйста.

«Ничего себе — пустяк, — подумал Дударев, — поспать человеку не дают. Впрочем, может, что серьезное. Он ведь, Платошка, в осодмиле…»

Ладейников не заставил себя ждать, быстро подошел к участковому, застегивая пальто: он готов был выслушать, что там случилось, и, если надо, немедленно взяться за дело. Но участковый отвел его к тумбочке, где посветлее, вынул из кармана бумажку:

— Прочитай и распишись.

Пробежав бумажку глазами, Ладейников понял: это была повестка из военкомата. Ниже слов «приказано явиться» говорилось: «иметь при себе военный билет, паспорт, пару белья, кружку, ложку…»

— Значит, завтра на сборный пункт?

— Считай сегодня, — поправил участковый, взглянув на ходики. — Пятнадцать минут первого. — И, помолчав, заключил: — Куда, зачем едешь, никому ни слова. Так нужно.

— Понимаю, бдительность.

— Вот именно! — участковый козырнул и вышел из барака.

В дальнем углу проснулся Родион Халява. Не одеваясь, в одном исподнем, на котором десятки больших и малых заплат, подошел к Платону:

— Милиционер что… насчет сундучка?.. А я так и решил, на след, думаю, напал, и ты, как, значит, осодмил, его первый помощник…

— Эх, Родька! Иные теперь заботы… Но давай спать. Иди, иди…

Тот нехотя поплелся к своей койке, лег и тут же захрапел. В этом отношении на него даже пропажа сундучка не подействовала. Едва ложился, как, по словам Дударева, «попадал в объятия Морфея».

Погасили свет. Платон накрылся одеялом с головой, но через минуту сбросил его, повернулся на другой бок, затем — на спину, начал считать до ста — сон не приходил. Сколько их, всяких мыслей — голова распухла!

Думал, стараясь понять, во что может вылиться конфликт, так неожиданно разыгравшийся на советско-финской границе. Газеты сообщали пока о мелких стычках. Но большое, как известно, начинается с малого. Все это, как ему казалось, заварилось неспроста. Неужели война?.. А что же еще!..

Утром Ладейников вошел в контору и положил на стол главного бухгалтера повестку из военкомата. Бухгалтер напялил связанные ниткой, старомодные очки, равнодушно взглянул на повестку — она была не первой — и распорядился выдать бригадиру бегунок.

— Закон есть закон, — только и сказал.

Было уже одиннадцать часов, а Ладейников не мог найти председателя постройкома, без подписи которого обходной не действителен. Сбегал в барак, где тот жил, но и там его не оказалось. Нашел председателя лишь после обеда. Получив выходное пособие и увидя, что совсем мало остается времени, поспешил на шестой участок: не мог он уехать, не повидавшись с Галей!

Не шел, а почти всю дорогу бежал. Ветром влетел в барак, но Галина была уже на работе. Из комнаты, что напротив, вышла Настя:

— Боже мий, кого бачу! Вчера о тебе вспоминали. Федот Лукич беспокоился: куда он, говорит, запропастился? Може, загордывея? Як же, бригадиром стал!.. Жалко, Гали нема дома… Колы прыйде?.. Та вечером, як стемние. — И завела о том, как повезло Галине. Здорово повезло! Дочку в садик устроила на круглые сутки. Теперь пойдут дела с учебой, а то було и занятия пропускала… Ох, намаялась, бидна!

— Ас мужем как? Говорят, опять приходил.

— Прыходыв. Так она и в дом его не пустыла. Иды, каже, туда, дэ був, и так турнула, шо аж пух с нёго полытив! Не такой ей мужик нужен. Она ж, можно сказать, картына намалевана. Турбиной управляет, на инженера учится. Он, Вадим, и в подметки ей не годится. Цилый час стояв у крыльца, упрашував: подумай, кажэ, у нас дочка. А Галя ему в очи: «Нэма у тебя дочки! Бросил ты свою дочку, а вместе с нею и меня!.. Предатель ты, вон кто!» — Настя махнула рукой. — Та ну его, Вадима! Вин и справди якийсь недотепа… Ну, а ты як живешь? Чула, в начальство выйшов. Теперь и зарплата у тебя и все такое… Федот Лукич не нарадуется, это ж, говорит, мой ученик! Почекай, може, чайку попьешь? Скоро и Федот Лукич придэ.

— Спасибо. У меня нет времени. А Галинке передайте: сегодня уезжаю.

— Куда? — насторожилась Настя.

— Куда повезут. Пока и сам не знаю. Поезд в двадцать часов, в восемь, значит, вечера. Не забудьте передать… — Подал руку Насте. — До свидания. А Федоту Лукичу привет. И за науку спасибо. — Платон повернулся и быстро пошел к выходу.

— С богом, — тихо прошептала Настя.

Она знала: идет мобилизация. Вчера из соседнего барака двоих проводили… И вдруг, как бы что-то важное вспомнила, бросилась вслед за Платоном, выскочила на крыльцо, по его и след простыл. «Благословить бы, — подумала она. — На войну идет…» А еще Настя хотела сказать, чтоб не забывал про Галю, писал ей. Она ж, бедная, вон як убивается…

Забежав на минуту в магазин, Платон направился к детскому саду, где как раз высыпали малыши на прогулку. Падали первые снежинки, слегка тянуло морозцем, хотя была еще осень.

Воспитательница затеяла с детьми веселую игру, велела всем прыгать: раз-два, раз-два! Платон еще издали увидел Аленку. Она в том же суконном, сшитом из каких-то тряпок, пальтишке на вырост. В белой кроличьей шапке. На ногах — самодельные бурки: нелегко с детской обувью. Едва приблизился, как Аленка подбежала к нему:

— Дядя Платон! Дядя Платон!..

Он подхватил ее на руки:

— Какая у тебя хорошая шапочка!

— Мама сшила… Ножницами чик-чик, потом иголкой… — Аленка прижалась к нему легким, невесомым комочком. Он вытер ей нос, поправил шапочку и вдруг почувствовал, как подступает комок к горлу. «Может, и увидеть не придется?..» Опустил девочку на землю:

— Беги!

Аленка топталась на месте, не уходила, стала рассказывать о том, как хорошо у них в садике: тепло-тепло, и она даже спит раскрытая. А еще о том, что мама опять начала учиться в этом, как его… инсинтунте. Ей очень и очень нужно учиться, потому что она хочет быть инжиреном… Вот как она, мама, сказала!

— Да, чуть не забыл! — спохватился Платон и, достав из кармана кулек с конфетами, сунул ей в руки. Постоял еще немного и быстро пошел к насыпи.

— Папа? — спросила воспитательница, когда девочка вернулась.

— Дядя Платон, — уточнила Аленка. — Он на поезде сегодня уедет. Далеко-далеко, и мама его не увидит.

— Вернется твой дядя. Он у тебя хороший.

— Мама говорит: лучше всех!

Подходя к доменному цеху, Платон услышал голос в репродукторе, который предлагал проверить часы. Было ровно пять. Ускорил шаги: еще столько дел и так мало остается времени! На остановке Заводская площадь вскочил почти на ходу в трамвай. Покатил на первый участок. Не мог он уехать, не простившись с Розой.

Узнав о его отъезде, Роза не удивилась. Мобилизация идет уже более недели. Пока что призывают выборочно. И видя, что Платон торопится, заговорила о Янке, о последнем письме от него. Закончив стажировку, Янка собирался приехать на побывку, но его зачислили в кадры и предложили выехать на запад. Пишет: уезжаю на новое место, а куда — видно, нельзя об этом. И еще она вычитала из письма непонятное: пересел на «рысака».

— Как это? — пожала плечами Роза. — В кавалерию, что ли, перевели?

— Вот оказала!.. С Р-5 пересел на И-16. Он же у тебя летчик-истребитель. Но об этом — никому… Понимаешь?

— Не маленькая. Я ведь тоже военнообязанная.

Времени было в обрез, и Платон стал прощаться. Поднявшись на цыпочки, Роза поцеловала его и, вынув из кармана платок, стала вытирать слезы.

— Ну, знаешь, если врачи начнут плакать…

— Врачи такие же люди.

— Не положено им!

— Я про Янку думаю, — пояснила Роза. — Может, уже в Финляндии? Письмо вон когда написано, еще в том месяце. Воюет, наверное. А может… — она всхлипнула. — Может, и в живых нет.

— Не спеши хоронить, не так это просто, как ты думаешь! А еще скажу, не будь бабой, ты же врач, черт побери! Тебя завтра могут вызвать и сказать: собирайтесь, пришло время и вам на фронт! Что, опять нюни распустишь?

— Не такая уж я изнеженная.

— Дело не в этом, а в сознании долга! — бросил Платон, сбегая с крыльца. — Счастливо оставаться!

Роза не ушла из поликлиники, хотя рабочий день кончился. Вернулась в кабинет, присела у окна, задумалась. И сторожиха, заглянув к ней, догадалась: неприятность у докторши. Хотела спросить — какая — и не осмелилась. Да мало ли о чем грустят молодые женщины!

Ввалившись в барак с кульками и свертками в руках, Платон поставил на стол вино, выложил закуску, пригласил всех, кто оказался не на работе, к столу.

— Так это — правда? И куда? — начались вопросы.

— Куда ж еще, як не на Балтыку! — пояснил Глытько. — Тилько по радио передавалы — начались бои под Выборгом. Про флот ни слова, но надо полагать…

— Страшные, наверное, бои идут, — протянул Климов.

— Нестрашных боев не бывает.

Разлив водку в стаканы, Платон поднялся:

— Ну, мужики, работать вам по-фронтовому! А тебе, Федор, особенно, за меня остаешься! Была бригада лучшей, такой должна и остаться. Вернусь, с тебя буду спрашивать.

— Даю слово, — поднялся Глытько. — Но может, скоро и мне вслед за тобой…

— Тогда другой разговор. А пока…

— За матроса Ладейникова! — поднял стакан Порфирий. — За будущего адмирала!

Открылась дверь, и на пороге вырос Родион Халява. Веселый, улыбающийся. В руках у него — сундучок.

— Пымали. Вора пымали!.. — возбужденно заговорил он. — И кто обокрал-то, да энтот же Глазырин!.. В каталажке сидит. А схватили его осодмильцы: на поезд, гад, поспешал, чтоб к себе в Челябу уехать. Билет заранее купил… Вот зараза! Все, значит, как следует, обдумал: и как цепь распилить, и энти, значит, винты ломиком…

— Да замолчи ты! — обернулся Федор. — Человек на войну уходит, а ты со своим сундучком. Пропади он пропадом!

— Кто, на какую войну?.. — раскрыл рот Халява.

— Смотри на него, ни дать, ни взять — дите малое! Там люди умирают, а он даже не знает, что началась война. Ты где живешь-то? В бараке или на Луне? Действительно халява!.. Да что с тебя возьмешь, — подобрел Климов. — Садись за стол, выпей, чтоб ему, Платошке, назад — с победой!

Родион подождал, пока нальют, и одним махом выпил все, что было в стакане.

Провожать Платона не пошел. Взгромоздил сундучок на койку, положил на него голову и, поджав под себя ноги, заснул.

Спал крепко, и ему, наверное, снилось свое, сундучковое счастье.