Дударев почти ежедневно видел начальника цеха, питал желание подойти к нему, назвать по имени и отчеству, заговорить с ним, услышать замечание или совет по работе, но тот уклонялся от разговора, вел себя так, словно никогда не знал его.
Дударев готов был забыть все неприятности, даже то, что Сарматов приказал уволить его с работы, как сына кулака. Но Сарматов держался обособленно, с гордецой, хотя внутренне переживал: ведь обвинение оказалось несостоятельным. Он и сам не рад — такую гирю на шею себе подвесил!.. Что ж, может быть, его, образованного человека, подвели, науськали, как глупого щенка? Нет, он знал, что делал! И сегодня у него единственное желание — скорей бы этот Дударев куда-нибудь уехал!.. Но зачем Порфишке уезжать? Он желает породниться с Аркадием Глебовичем, жить с ним в мире и дружбе, как живут многие.
Более года Лина и Порфирий любят друг друга: чего ж еще! Они в таком возрасте, когда самая пора вступать в жизнь, думать о детях, строить планы на будущее. Хотя соединить столь разные души, а тем более, достичь семейной гармонии, не так-то просто. Но какие влюбленные думают о том, что их ждет впереди!
Размышляя о замужестве, Лина пока ничего не сказала родителям. Была уверена: они любят ее, а значит, полюбят и зятя и, конечно, сделают для них все.
— Это невозможно! — сказал Порфирий.
— Для того, кто любит, нет ничего невозможного!
— Но ведь дело не во мне…
— Папа вовсе не такой, как ты думаешь! Он — крупный специалист, у него столько работы!.. Как ты не понимаешь, ему просто не до нас.
— Я давно понял твоего отца.
— А я — твою барачную жизнь! — выпалила Лина. И, бледнея, стала перечислять «прелести» этой жизни. И печку истопи, и наруби дров, и с ведрами беги за водой. Кроме того, в бараке — клопы. А как быть с туалетом, особенно зимой? Сбитый из тонких досточек, он стоит на ветру, где легко простудиться.
Возразить было нечего. Барачный быт именно такой, если не хуже. Но и поселиться на квартире ее родителей — не велика радость. Конкретного разговора об этом пока не было, но если родители даже предложат — переезжай, — он не согласится. Жить вместе — значит следовать их домашним устоям, потакать их желаниям, выслушивать всякого рода нравоучения, а то и упреки — нет, это не для него. Его девиз — независимость, полная самостоятельность!
Иной раз Лина и Порфирий вступали в спор, доказывая каждый свое. И все же, надо отдать им должное, несмотря на жаркие стычки, они оставались друзьями, более того, влюбленными. Поскандалив, тут же, как ни в чем не бывало, шли в кино или на танцы, совершенно не думая о своих разных, если не сказать диаметрально противоположных характерах. Лина была уверена, что она обязательно сломит упорство Порфирия, повернет его в свою веру, и для этого ей потребуется не так уж много времени.
Иные планы вынашивал Порфирий: еще два-три месяца, полагал он, и Лина пойдет за ним не только в барак — на Северный полюс! И теперь вся его стратегия сводилась к тому, как бы не упустить невесты. Он знал, у Лины завелись поклонники, которые только о том и думали, как скорее породниться с начальником цеха. И первый из них — Ленька Мойсенович!
В четверг Лина назначила Порфирию свидание, он радовался предстоящей встрече с нею. Во-первых, потому, что узнает, как отнеслись родители к ее намерению выйти замуж. Во-вторых, что они думают по поводу желания дочери — оттяпать у них одну из комнат. Надо думать, Лина уже поговорила с ними. Да, конечно!
Местом встречи избран сквер больничного городка.
Наступала весна, и молодым людям приятно было провести вечер среди первой зелени, потолковать о том, что волновало их обоих.
В этот день нелегко пришлось Дудареву на работе: заболел помощник, и он почти всю смену не мог оторваться от контроллеров. Страшно устал. Рассчитывал перед тем, как идти на учебу, немного отдохнуть, но теперь — все насмарку! Да и какой отдых, если предстоит встреча с любимой!
Сдав смену, Порфирий готов был уйти из цеха и тут неожиданно узнал о заседании комсомольского бюро. Вот те на! Как член бюро, он не мог не принять участия в этом заседании, на котором стояли важные вопросы, и в то же время не мог не явиться на свидание с Линой: она и так за последнее время стала какой-то мнительной, легко ранимой.
Заседание началось вовремя, и Порфирий полагал: оно скоро кончится. Ошибся. Когда, наконец, решили последний вопрос, было уже темно. Посмотрев на заводские часы, он понял: вряд ли успеет. В его распоряжении оставалось каких-то двенадцать минут. Не раздумывая, припустил во все лопатки.
Вспотевший, запыхавшийся вскочил на подножку трамвая, да так и остался висеть, держась за поручни: вагон переполнен.
Сошел с трамвая так же, как и сел — на ходу. Полетел будто на крыльях. Вот наконец и больничный сквер, кажется, все в порядке. Навстречу шли парни и девушки, но Лины не было. И тут, сам не зная, что на него нашло, заметался из конца в конец. Не ходил, а рыскал, заглядывал во все уголки, искал даже в кустарнике. Где же она?..
Расстроенный, грустный, побрел назад к трамваю. Оставалось одно — ехать на Карадырскую. Объяснить все, как было, извиниться. Он готов на все, даже на пропуск занятий в институте, лишь бы повидаться с нею.
Еще издали различил желтый свет в окне: чувство радости шевельнулось в душе — дома! Не один раз появлялся он под этим окном, свистнет, бывало, и оно — настежь! «Одну минуточку», — скажет Лина и тут непременно выскочит к нему на улицу.
Так было. Но сегодня…
Волнуясь, Порфирий замер в ожидании. Прошла минута, две, прошло более — окно не открывалось. Может, не расслышала? Повременив, заложил пальцы в рот. Свистеть еще — неудобно. Поднял камешек и осторожно бросил в шибу. Чиркнув о стекло, камешек бесшумно упал на землю. И о, чудо! Окно открылось. Но чья-то рука тут же дернула створку назад так, что чуть не посыпались стекла. Опустилась штора, и в комнате погас свет.
Понял, на такое способна только Лина. И все же не уходил: успокоится — выйдет. Не такая она, чтобы таить злобу. Стоял, прислонясь к дереву, ждал. В сквере забренчала балалайка. Затем веселый девичий голос:
Дудареву показалось — он в деревне: и балалайка, и эта частушечница, все это было в Неклюдовке. Да, собственно, здесь только дома городские, а люди, поселившиеся в них, почти все из деревни. Давно не слыхал он таких задушевных, родных его сердцу, припевок. Балалайка затихла, но вот снова донеслось ее бренчание, опять припевки:
«Вот черт, вроде как про меня!» — удивился Порфирий. Поднял голову, чтобы взглянуть на затемненное окно и услышал:
Он ждал, надеялся, но некому было пожалеть его в этот вечер. Текло время, а невеста не появлялась. Что же делать? Бросить все и уйти на занятия? Нет… Тревожные мысли стучали в виски. Подумалось даже, что там, в комнате, кто-то есть из его соперников. Кто ж еще, как ни этот артист, Ленька! Ревность охватила душу, ударила по нервам, и он, не помня себя, громко, по-разбойничьи, огласил местность диким свистом. Выходи, если не трусишь!
В комнате по-прежнему темно. Не вспыхнул свет, не шевельнулась штора. Как же так, неужели ошибся? И опять: дома она, где ж ей быть? Сидит, наверное, злится. И никакого Леньки там нет. Просто решила поиздеваться над ним. А о том не подумала, что у него не было никакой возможности. Не мог он променять заседание бюро на встречу с нею, потому что общественное ставил всегда выше личного.
Он вернулся домой в первом часу ночи — молчаливый, мрачный. Спать не мог. Сидел на койке и вспоминал Лину. Вся в отца, такая же упрямая и гордая. И уже смотрел на нее если не другими глазами, то во всяком случае не так, как раньше. Не мог не вспомнить, как однажды стал рассказывать ей о только что прочитанной книге, и она, фыркнув, оборвала его. Заговорила о моде, о том, что одной из ее подруг жених привез из Москвы белое шелковое платье. «Женщина есть женщина, — подумал он. — Каждая хочет красиво одеваться». Но сказать ей, что он не миллиардер Крупп, а всего лишь молодой рабочий, — не счел нужным. Возразить — значит поссориться. Мысли уносили его в цех, через пару дней там начнется ремонт блюминга, которым будет руководить инженер-рационализатор Николай Рыженко. Хорошо бы попасть в одну из ремонтных бригад. Прощупать агрегат своими руками — это же целая школа! А еще боялся, как бы не прозевать поступившую в библиотеку новую книгу о прокатном производстве, на которую давно нацеливался.
Вернувшись с занятий ночью, Дударев, как правило, не ложился спать, усаживался за стол и принимался за домашнее задание. Такой порядок завел еще на рабфаке. Более рационального использования своих сил и времени он не видел. Во-первых, садился за стол после того, как более часа провел на воздухе. Во-вторых, утром спокойно уйдет на работу, зная, что если и задержится в цехе, то ничего страшного не случится — учебное задание выполнено.
Все это, понятно, давалось нелегко. Порой не оставалось времени для сна. Ходил с воспаленными веками, ждал выходного, чтобы отоспаться. И все же, при всей занятости не мог не думать о невесте. Искал случая встретиться с нею. В конце концов пришел к выводу: лучше всего явиться домой и прямо сказать: подурила, хватит! С кем не бывает. Но как воспримут это родители? Мать еще ничего, а вот отец…
После недолгих раздумий оделся и пошел на Карадырскую. Была не была! Рано или поздно все равно придется заходить. Чему быть, того не миновать. Подойдя к дому и увидя в окне Аркадия Глебовича, изменил свои намерения. Гораздо лучше, если Лина сама выйдет. Стоял в тени под деревом, ждал. Докурив папиросу, Аркадий Глебович с шумом закрыл окно, задернул штору. Лишь после этого Дударев пустил в ход условные сигналы. Свистел, бросал камешки, но ни то, ни другое не имело прежней силы.