Затырканный жизнью, как старая партизанская лошадь, Леха - Праздник ранним утром пошел в лес – стреляться. Ружбайку, 16 калибр, взял у папаши, в диване на веранде. Патрон папковый, новенький – не хуй голландский с тральщика, безотказная штука. Спецовку рабочую одел (а фигли хорошим вещам пропадать), калоши – материны, дырявые – на босу ногу. За ружбайку Леха не волновался: решил, что быстро его найдут. Жалко родичей, а хули сделаешь, может с башкой что не так. До того в лом жить стало.

Калитку на крючок закрыл – не холодно. Август на дворе. Пес Соболь спозаранок из будки вылез, гавкнул для понта. «Ладно, не ори»,- Леха ему сказал. Соболь обнюхал пустую миску, помахал хвостом, как павлин - мавлин перьями, и обратно полез. Ленивый гад.

Пошел переулком к речке Суйге. Речкой-то назвать смешно, метров пять шириной, спьяну на мотоцикле в некоторых местах форсировать можно, как два пальца обоссать. Но зато на омуте не фиг дергаться - что Байкал. Ну да ладно. Трагедия ведь. За просто так, в 23 года, не пойдешь со смертью трахаться. Чего там у него случилось – сам не знаю. Из города приехал – пил, все песни какие-то на гитаре играл. Парень - то душевный, попиздеть мастак, да и руки вроде не из жопы растут. Только с перепою, видно, крыша двинулась. Солнце, огромной перезревшей брусничиной, торчало на макушках елей, ветерок прохладный, речка журчит. По бревнышку на ту сторону перебрался и – в тайгу. Далеко не пошел. Метров семьсот, а дальше - на хуй нужно, все одно ведь собаки сегодня - завтра отыщут - выть начнут. Покруче любой милиции.

Зашел в пихтач, под ногами чавкает болотце, а хули? Выбрал место посуше, уселся на валежину, курнул, повздыхал о чем - то, плюнул в мох. Пора. Патрон из кармана выудил, лизнул капсуль (зачем-хер знает),зарядил ружье. Калошу пульнул с правой ноги вверх – она бумерангом по веткам зашелестела и плюхнулась где-то тут-же. Грудиной, левой стороной, на дуло навалился, большим пальцем ноги курок поймал и что-то захолонуло внутри. Страшно стало. Чегож страшного? Чуть помешкай – и уже не сможешь себя убить. А хуй с ним! Даванул ногой. Хлесь! Звук такой, будто малыша по голой жопе со всего маху – ладошкой. Ну, в общем, пиздец – осечка вышла. А второй раз стреляться только мусульманин в ущелье окруженном станет.

Слезы, как со сто любовниц, глотку сдавили. Плачь, Леха. Упал он мордой в мох и захрипел, зубами вцепился в зеленую шкуру. Не, бля буду, человек не из костей сделан, а из чугуниги: сломались бы кости, если их так выворачивать.

Зазвенело все вокруг, как на елке в детсаду, когда детишки с колокольчиками, как черти вокруг елки носяться. Леха чувствует – кто-то рядом прошел, еще, еще и еще. Рожу изо мха вырвал и видит – женщина спиной к нему в лес уходит и за ней трое пацанят, босые, в длинных, до колен, рубахах, как встарь ходили. Последний, Лет трех, обернулся, рот до ушей, орет : «Папка!». У Лехи крыша вообще съехала, он ему в ответ: «Валик!»(так он сына хотел назвать, если сын будет). Пацаненок к нему подбежал и говорит : «Ты чего, папань, я – Федька, а Валька – самый большой, он меня завтра курить научит». Леха схватил малыша на руки,засмеялся-заплакал. «Ну как же так, как же так?».Малыш обхватил его ручонками за шею и голову на плечо положил : «Я в детском саду последнее замечание заработал, мамке скажут – опять ремня даст. Мне это время где-нибудь переждать нужно. Я у бабушки поживу, а ты заступись за меня, ладно?». Сколько времени это было и было ли вообще, только малыш как-то вывернулся из объятий и в заросли шуранул за теми, кто ушел.

Стоял Леха, как баран, глядел вглубь леса. Солнце затылок припекало, все выше ползло светило золотое и не было ему дела, ни до Лехи, ни до того, как он в одной калоше и с ружьем домой пойдет – ведь люди уже проснулись. В горле сухо. Отошел в низинку, даванул ногой мох – вода выступила. Из пригоршни напился и пошел за ружьем. Оно там же и лежало, как пьяная баба, ремень змейкой развихрив. Взял он ружбайку, нажал крючок, переломил, патрон достал и ……жопа. Патрон-то стрельнутый и пороховым дымком еще ноздри щекотит.