Жил у нас в селе Коля-дурачок. Коля родился в рубашке. Его появление на свет совпало с годиной Красного Произвола на Тамбовщине. Вовсю шла коллективизация. Уже начались головокружения от успехов, а кое-где даже обмороки. В Бондарях стоял голод. Осерчавшие на власть вольные бондарские девки на скудных посиделках распевали частушки про новые порядки. С особым рвением пелась такая:

Наверное, потому, что бондарцам на трудодни ничего не причиталось.

Лампочка Ильича ещё не горела, а керосин в цене стоял выше овса, поэтому в долгих осенних потёмках невзначай делали детей. В гинекологическом отделении бондарской больницы только разводили руками: «Экая прорва изо всех щелей лезет!»

Санитарка тётя Маша, выгребая из палаты мерзкие человеческие остатки и всяческие лоскуты жёсткой берёзовой метлой, наткнулась на красный шевелящийся комок, который в страшном предсмертном позёвывании беззвучно открывал и закрывал беззубый, по-старчески сморщенный рот. Медицинские работники, видно, не доглядели, и какая-то ловкая девка, быстро опроставшись, выскользнула за двери, оставив в розовой пелене свой грех.

Даже в нормальное время лишние рты в Бондарях особо не жаловали, а теперь и подавно. К тому же – выблядок. Всё равно его или подушкой задушили бы, или приспали. А так – вольному воля!

Добрая тётя Маша Бога боялась, а свою совесть – ещё пуще, поэтому, наскоро обложив младенца ватой, кое-как запеленала в холщовую тряпицу, попавшуюся под руку, и унесла находку домой. Дома она сунула мальца в тёплую «горнушку» русской печи, где обычно сушились валенки или другая обувь. Горнушка – это квадратное углубление сбоку зева печи для разных хозяйственных предметов. Таким образом малец и прижился на этом свете.

У тёти Маши была коза, и добрая женщина, перед тем как подоить её, подсовывала под мохнатое брюхо животного мальца, и тот сноровисто хватал длинную, как морковь, сиську и, сладко чмокая, высасывал почти всё содержимое. Наевшись, отваливался от этого рога изобилия, и мгновенно засыпал. Поэтому у тётки Маши особых проблем с новым жильцом не было – расти! И парень рос, и вырос.

Коля был тихий, улыбчивый и счастливый, как будто только что нашёл денежку. Правда, разговаривать он не разговаривал, только понятливо кивал головой, кивал и улыбался.

Тётя Маша обихаживала и обстирывала его, как могла. Коля в школу не ходил, и работал по дому, управляясь с нехитрыми крестьянскими делами. Управившись, спокойно посиживал на дощатой завалинке, кивая головой и улыбаясь каждому встречному. Из-за умственной отсталости в колхоз его не записывали, а тётя Маша, жалея парня, и не настаивала.

Так и жили они с огорода да с небольшой санитарской зарплаты. Всё было бы хорошо, только, спрямляя дорогу на Тамбов, перед тёти Машиным домом насыпали «грейдер», и дощатые «полуторки» со «Студобейкерами», крутя колёсами, пылили мимо. Ошалелый Коля только крутил головой туда-сюда, туда-сюда. Шофёры, частенько беря Колю в рейс, постепенно приучили его к вину и другим нехорошим делам. Теперь он уже не сиживал, как прежде под окнами, а ошивался возле районной чайной в ожидании весёлой шоферни.

Многие помнят, что обычаи на дорогах в то время были много проще, ГАИ в районе не было, а милиция к шофёрам не цеплялась, пользуясь их услугами – кому топку подвезти, кому на новостройку лесу. Потому, обедая в чайной, удалая шоферня перед дальней дорогой, не стесняясь, пропускала через себя стаканчик-другой, оставляя щепотку и Коле. Как известно, курочка по зёрнышку клюёт, и сыта бывает.

Коля имел совесть, и просто так руку не тянул – своё отрабатывал. Соберётся, бывало, шоферня в чайной, шуча и подтрунивая над буфетчицей, а Коля тут как тут. Улыбается и кивает головой. Ему кричат: «Коля, покажи Ленина!» Коля, смущённо зардевшись, медленно расстёгивал ширинку, доставал свой возмужавший отросток, раскапюшонивал его и показывал по кругу – нате вам, вот он – Ленин! Всё честь по чести, а Коле махонький стаканчик водки. Коля степенно втягивал в себя содержимое, ставил стакан на стол и снова весело поглядывал на благодетелей, а те разойдутся, бывало, и сквозь хохот кричат: «Коля, покажи Карла Маркса!» Коля опять развязывает на штанах тесёмку, расстёгивает ширинку, спускает холстину и показывает Карла Маркса во всей бородатой красе. Мужики за животы хватаются, а Коле ещё стаканчик. Весёлая жизнь!

До Сталина, правда, дело не доходило. Стояло послевоенное лихолетье, и за такую подначку над живым вождём мирового пролетариата можно было поплатиться и головой, а в лучшем случае загреметь на урановые рудники в соплях и железе…

Как-то к нам в Бондари нагрянуло высокое начальство из Тамбова, то ли по подведению итогов очередной успешной битвы за урожай, то ли совсем наоборот. Мало ли каких уполномоченных было в то время!

После работы «на износ» гостей привели обедать в районную чайную. Тогда ещё не догадывались ставить отдельные банкетные залы для приёма пищи начальства, чтобы убогий вид общего помещения не портил их слабые желудки.

Ну, пришли гости в чайную, оглядели помещение снаружи и внутри. Долго и одобрительно чмокали губами, рассматривая Советский Герб, сделанный местным умельцем Санькой-Художником, пьяницей, но талантливым человеком. Герб был сделан из настоящих пшеничных колосьев, перевитых красным кумачом, охвативших в крепкие объятья голубой школьный глобус. Этот рукотворный Герб стоял на специальной подставке над головой весёлой, вечно поддатой буфетчицы Сони.

За гоготом и шумом, сидя спиной к дверям, очередная партия шофёров и не заметила высокое начальство, увлёкшись Колиным представлением. А в это время Коля как раз показывал Карла Маркса, лохматого и мужественного. Партийные гости, услышав имя своего пророка и застрельщика борьбы классов, антагониста, оглянувшись, увидали сгрудившихся мужиков, и тоже заинтересовались – что там за Карл Маркс? Может, картина, или бюст какой?

Руководящая партийная дама из комиссии с поджатыми строго губами, даже очки надела, чтобы получше разглядеть очередной экспонат коммунистического воспитания. Увидев Карла Маркса, она затопала ногами, истерически завизжала что-то нечленораздельное. Торжественный обед был сорван.

Начальник бондарской милиции, прибывший совсем недавно из очередных тысячников для укрепления порядка и дисциплины, ласково поманил Колю за собой, и Коля, смущённо улыбаясь, завязывая на ходу шнурки на обвислых портках, пошёл за ним.

После этого Колю долго не видели. Но потом он появился снова, уже тихий и опечаленный. Коля как-то нехорошо стал подкашливать в кулак, сплёвывая кровью и боязливо оглядываясь по сторонам. Показывать Карла Маркса и Ленина в своей лысой наготе Коля больше не хотел. Вскоре он тихо умер, так и не раскрыв, о чём же с ним беседовал большой начальник.

Над Колиной могилой плакала только одна старая тётя Маша, припав к сухим кулачкам подбородком.

Вот и всё, что осталось в моей памяти от Коли.