— Прежде я никогда не понимал, что он имел в виду, — сказал Симеон, глядя на огромную шлюзовую камеру, где остались только мертвые, теперь безмолвными рядами лежащие под покрывалами. — Я был уверен, что понимаю его, но на самом деле не понимал ничего.

Врачи и их пациенты уже удалились в медотсек станции или в госпитали военных кораблей. Так же безмолвны были и морские десантники, стоявшие с оружием на караул, охраняя погибших флотских. Батальон, вломившийся через люк шлюза, вставал по стойке «смирно», когда мимо него проносили каждое завернутое в саван тело. Гражданские, разыскивающие мертвых со станции, выглядели почти так же спокойно, лишь некоторые из них тихо плакали.

— Понял? Что и кто имел в виду? — спросила Чанна, закрывшая глаза темными очками, которые скрывали повязки. Она держалась особняком, почти в стороне, так же как стоявшие в стороне оба командира Флота и небольшая группа жителей станции.

— Веллингтон, — ответил Симеон. — «Мне неизвестно, каково потерпеть поражение в битве, но, несомненно, нет ничего более мучительного, чем выиграть ее, потеряв стольких друзей». Он сказал это после Ватерлоо.

Адмирал кивнула.

— Я помню, когда я сделала это открытие, — негромко сказала она. — И любой, у кого есть хоть немного мозгов, никогда не забудет этого.

— Так оно и есть! — воскликнула Пэтси-Сью Кобурн. Стоявший рядом с ней Флориан Гаски по-дружески обвил ее за плечи рукой с синтетической шиной. Она сразу же приняла чопорный вид, но потом все же заставила себя снять его руку, нежно ее погладив. — Мы ничего не забудем. Но научимся с этим жить. Пойдем, Гас, я помню, что ты должен мне стаканчик чего-нибудь горячительного.

Чанна повернула голову, слушая их удаляющиеся шаги.

— Да, — сказала с горькой улыбкой, — мы научимся жить с этим. Если это и есть героизм, почему я чувствую такой осадок горечи?

— Потому что вы здесь, — ответила Квестор-Бенн. — Героические поступки совершает кто-то другой где-то очень далеко. Для человека это трагедия. — Ее голос стал суровым. — А все могло бы обернуться еще хуже, значительно хуже, и так оно и было бы, если бы не вы. Мы действительно победили. И вы здесь стоите. Кроме того, — продолжала она более легкомысленно, — по крайней мере, для средств массовой информации вы стали героями. Что, кстати, означает, что вы сами можете выбирать свою карьеру.

— Карьеру? — переспросил Симеон.

— Ты всегда мечтал служить на военном корабле, разве не так? — сказала она. — С таким-то послужным списком…

Симеон колебался. Прежде Джоат стояла рядом с Чанной, спокойная и словно опустошенная. Теперь же лицо ее приняло прежнее отстраненное выражение, и она потихоньку стала отодвигаться в сторону.

«Все всегда бросали ее, или обманывали, или причиняли ей боль», — подумал он.

— Теперь я уже не уверен, — сказал он вслух, — что по-прежнему хочу стать военным.

Адмирал Квестор-Бенн одобрительно кивнула.

— И это делает тебя более квалифицированным. Некоторые гоняющиеся за славой выпускники Академии пугаются кропотливой работы, и нам приходится тратить годы, чтобы отучить их от всей этой чепухи.

— Кроме того, у меня есть дочь, — он моментально был вознагражден — и эта награда была для него дороже всего — появлением надежды на лице Джоат. — Но все равно, благодарю вас. Возможно, когда-нибудь… — «Некоторые мечты не приносят ничего хорошего, если воплощаются на самом деле», — сказал он самому себе. Он моментально заметил, как у Джоат вырвался вздох облегчения и какое довольное выражение появилось на ее лице: она в нем не разочаровалась.

— А вы разве не мечтали о Сенегале? — спросил командор, обернувшись к Чанне.

— Он так и остался прекрасным миром, — ответила она, медленно качая головой. — Но это не мой дом. — Она потянулась к Джоат, стоявшей рядом с ней, и, дотронувшись кончиками пальцев до лица девочки, ощутила едва заметное неприятие ласки. Научиться доверять людям, ощутить свою принадлежность к ним было совсем не просто, да это и не могло произойти так скоро. Но надо с чего-то начинать, или никогда не придешь к этому. — Ко всему прочему, Джоат — и моя дочь. И у меня здесь есть друзья, лучшие друзья.

Квестор-Бенн пожала ей руку.

— Симеон, ты просуществуешь еще очень долго. Предложение по-прежнему остается в силе. Я внесу его в официальные протоколы.

— Эй, хипповый папка, — сказала Джоат, и в ее голосе, несмотря на его вызывающий тон, чувствовалось смущение. — Я обращаюсь к тебе, Симеон!

— О великий Гу! Ты не смогла подобрать более подходящего обращения ко мне, нежели «хипповый папка»? — спросил Симеон нарочито возмущенно, но он многое отдал бы, лишь бы увидеть прежнюю Джоат.

— Конечно, могла бы, но не уверена, что они бы тебе понравились! — она улыбнулась его изображению своей дерзкой улыбкой мальчишки-сорванца. — В любом случае, по стандартному летоисчислению через несколько лет мне исполнится шестнадцать. В этом возрасте зачисляют на военную службу. И я не хочу, чтобы ты обвинял меня в том, что я сорвала твои планы в отношении собственной карьеры. Как и не хочу, чтобы меня обвинял в этом кто-то другой, понимаешь? — Она повернулась к адмиралу. — Я думаю, эти шишк… ну, в общем, генералы смогут найти дело и для меня?

Квестор-Бенн содрогнулась.

— Я наверняка приду в ужас, если кто-то из командующих вдруг согласится иметь с вами дело, юная леди, но ответ будет положительным. Будет просто удивительно, если нам удастся найти занятие для всех вас.

— Тогда мы можем принять это предложение, — отозвался Симеон. Хотя он был слишком измотан, чтобы наслаждаться мыслями о мести, даже нервное истощение не могло отвлечь его от мыслей о необходимости предпринять что-то против кольнари — возможно, на следующей неделе. — Но сейчас вместо награды я хочу попросить вас об одной услуге, если вы не возражаете, адмирал, — сказал Симеон.

— Об одной услуге? Кому?

— Другу, — ответил он.

На голограмме возник мальчик приблизительно такого же возраста, как и Джоат.

Джоат, не сдержавшись, так и подскочила на месте.

— Селд! Меня не пускали к тебе, говорили, что ты болен!

Фигурка на голограмме кивнула.

— Ты же знала это. Ты знаешь, что я уже давно болен, Джоат, — сказал он со сводящим с ума смирением хронического инвалида. — Только это оставалось за кадром. Я по-прежнему вижу его, — он опустил взгляд на свое хрупкое перекошенное тело, зафиксированное на кровати в неестественно правильной позе, — но больше ничего не чувствую, не могу ни пошевелиться, ни сделать хоть что-то, правда.

— Ох, проклятье! — Рука Джоат прошла сквозь голограмму, словно она могла как-то исправить положение.

— Флотские медики подсоединили меня к аппарату, помогающему работе нервной системы, чтобы сердце, как ему и положено, продолжало биться. Сам Симеон, — тут он умудрился выдавить улыбку, — участвует в этом.

Джоат часто замигала.

— Это я виновата, — едва слышно сказала она. — Я не должна была называть тебя нытиком. Да и потом я тоже откалывала разные штуки. Я понимаю, это моя вина, да? Я ожидала от тебя большего, чем ты был способен, что мог сделать!

— Не-а, — ответил Селд на голограмме. — Я сам сглупил, ты же знаешь. Ты могла выделывать все это, а я не мог… да, черт возьми, Джоат, но это все равно должно было произойти со мной, раньше или позже. Как ни глупо, но я это знал. Отец знал об этом, но в то же время пытался выбросить эти мысли из головы. У меня была целая уйма времени, чтобы подумать над этим.

Джоат кивнула, но потом ее глаза сузились.

— Те капсулы стали последней каплей, да? Почему ты использовал их?

— Я так боялся, что тебя убьют у меня на глазах, Джоат. Ты же мой лучший друг. Кроме того, — продолжал он, — тот кольнари действительно очень сильно врезал мне. А потом… я скажу тебе, мне стало особенно градлово, — и Селд закатил глаза от отвращения, — когда он поцеловал меня, поэтому я решил как-то отомстить ему.

— Ага, — Джоат одобрительно кивнула, — и ты это сделал!

— Вот тогда у меня и начался приступ. Но он и так бы случился, в конце концов действительно случился бы, Джо. Папа говорит: — я протяну еще максимум десять лет.

Джоат переводила взгляд с одного офицера Флота на другого.

— Я считаю, что это несправедливо. Разве ваши парни не могут чем-то помочь ему? Разве он не заслужил чего-то большего, чем еще десять лет такой жизни? — Ее решительный голос сорвался.

Квестор-Бенн вздрогнула, а командор устремил взгляд в пространство.

— Я так никогда и не смог привыкнуть к подобным вещам, — пробормотал он себе под нос. — И в чем заключается услуга, Симеон?

Голова Чанны моментально повернулась.

— Симеон? У тебя есть предложение?

— Есть, — ответил Симеон таким уверенным тоном — вы, мол, должны были знать, что оно у меня будет, — что привлек всеобщее внимание. — Я тут порасспрашивал кое-кого, и корабль Алекс-Гипатия-1033 рассказал мне о новейших изобретениях, над которыми работает доктор Кеннет Ухуа-Зорг. Еще никто — пока — не умеет восстанавливать позвоночник — оболочку спинного нерва. Кеннет Зорг разработал протез — по странному стечению обстоятельств, для себя самого, — но он подойдет и Селду с его диагнозом. Дитя, ты слишком стар, чтобы стать капсульником. Психологически ты никогда не сможешь приспособиться к этому. Состояние Кеннет Зорга было почти таким же, как у тебя, но сейчас он прекрасно справляется со всем самостоятельно. — И Симеон продемонстрировал голограмму, где мужчина двигался по коридору, но слишком плавно, чтобы это можно было назвать «ходьбой». Он «шел» действительно прямо, но его тело было заключено в почти незаметный внешний «скелет», поддерживающий его в вертикальном положении, а ноги стояли на платформе, напоминающей летающие диски со станции, но гораздо тоньше. В платформу весьма оригинально были встроены энергоноситель и движущие мониторы. — Мне сказали, Селд, что тебе придется много работать руками, а эта платформа достаточно совершенна, чтобы заботиться о твоем теле, как о моем заботится капсула. Причем долго, и, если ты не собираешься ползать по вентиляционным трубам или падать из аварийных люков головой вниз, ты проживешь столько же, сколько и большинство здоровых мягкотелых!

В этот миг Симеона ожидала самая большая награда: Джоат прыгала, закатываясь от смеха, но по ее лицу ручьями лились слезы, как и по лицу Чанны, а Селд от радости закричал. На лицах адмирала и командора было написано самое откровенное облегчение.

— Я очень рада, что мы нашли решение проблемы, — сказала Квестор-Бенн, — мы предоставим курьерский корабль Флота класса «мозг и тело» в распоряжение Селда и его отца, чтобы доставить их на медицинскую станцию Центральных миров, где в настоящее время работает доктор Зорг. Это и есть та услуга, о которой ты просил, Симеон?

— Именно та, — ответил капсульник

— Замечательно, Селд в Скелете, — сообщила Джоат Селду. — Я тоже буду внесена в состав пассажиров, и мы сможем отпраздновать это событие вместе. — Уходя, она весело махала ему на прощанье.

Так же измученная неожиданными радостными событиями, как и тяжестью проблем, которые еще предстояло решить, Чанна вновь опустилась в летающее кресло.

— Симеон, я немного устала, не мог бы ты…

Присутствовавшие рассыпались в извинениях и расступились, давая Симеону возможность увезти ее кресло.

— Минуточку, Амос бен Сьерра-Нуэва, — обратилась к нему Квестор-Бенн. Амос удивленно обернулся, бросив обеспокоенный взгляд на удаляющуюся фигурку Чанны, но должен был уделить внимание адмиралу — иного выбора у него не было. — Будьте так любезны, проводите меня с командором в наши апартаменты.

Он был просто счастлив, что им предстояло покинуть грузовой шлюз с его мрачной обстановкой, хотя там лежал всего один бетелианец из группы беженцев.

Адмирал и командор заметили его интерес к конструкции флагманского корабля и пустились в объяснения, проходя по запутанному лабиринту и с отсутствующим видом принимая воинский салют своих подчиненных, как мужчин, так и женщин, спешащих по своим делам.

Ни один корабль Центральных миров не понес значительных потерь: утратившие надежду кольнари сражались хотя и отчаянно, но очень недолго. Этой экскурсии оказалось достаточно, чтобы вновь заставить Амоса задуматься, как Гайон умудрился поднять древний «Исход» и привести его именно к станции SSS-900-С.

Он снова погрузился в отчаянье, думая обо всех тех проблемах, которые ему предстояло решать на его бедной разграбленной планете, чтобы хоть как-то поднять технический уровень и культуру, которые в Центральных мирах воспринимались как должное.

— Ах да, вот мы и пришли, бенисур… — сказал командор, а Амос с должной скромностью поправил его: «Просто Амос, сэр». — Мы получаем самые свежие новости с Бетеля, и нам просто необходима ваша помощь.

В гостиной сидели пятеро мужчин и женщин; двое самых молодых — юноша и девушка чуть старше двадцати — моментально вскочили на ноги при появлении адмирала, командора и их гостя.

— А вот и он, благородное собрание, — обратилась ко всем Квестор-Бенн, — бенисур бен Сьерра-Нуэва, ака Симеон-Амос, как предполагается, вождь бетелианцев.

— Нет-нет, — Амос отрицательно покачал головой и взмахнул рукой, чтобы показать, что отказывается от подобного титула. Он не хотел, чтобы мантия вождя тяжким грузом легла на его плечи. По крайней мере, сейчас.

— Как пожелаете, молодой человек, — отрывисто бросила Квестор-Бенн, — но, вы же были вождем диссидентов и защитников Бетеля, и нам нужны данные, которыми вы располагаете. — Затем, когда Амос продолжил возражать, она провела его в гостиную, чтобы представить группе собравшихся. — Сеньор Агрум, советник из ОПОПИМ, Фусто — представитель ММ, наблюдатель Нильсдоттер, Ферримен из системы общественного оповещения ОПОПИМ и Лош Лентел из ММ. Симеон, ты здесь?

— Да, — ответил Симеон, и даже из приемника его голос звучал вопросительно.

«Он мог бы и предупредить меня, — с тоской подумал Амос. — Но, наверное, лучше побыстрее покончить со всем этим». Он почтительно приветствовал их, приложив руку ко лбу и к сердцу. Девушка-наблюдатель была и молода, и очаровательна.

Неожиданно для самого себя Амос оказался за столом, а стюарды уже разносили закуски и напитки.

«Возможно, мне просто было не по себе от голода», — подумал Амос, почувствовавший себя гораздо лучше, когда сделал бодрящий глоток какого-то крепкого напитка и угостился предложенными ему деликатесами.

— Все довольно просто, бен Сьерра-Нуэва… ну, хорошо, Амос, — начал старший советник, когда все наелись и пришла пора приступать к разговору. — Нам нужна ваша помощь, чтобы успокоить и убедить тех ваших людей, которым удалось спрятаться от кольнари. Они перепуганы и не настроены общаться с чужаками, хотя мы передаем повсюду голограммы, демонстрирующие маневры Флота, берущего кольнари в плен.

— И как мы заставляем их сгружать добычу, которую они награбили, — сказал представитель Фусто. Он выглядел так, словно лично руководил этой операцией и она доставляла ему громадное удовольствие. У него было узкое лицо с близко посаженными глазами, а вытянутая небольшая голова, словно по контрасту, сидела на слишком мускулистых плечах.

— Кому-то из моего народа удалось выжить? — Амос пытался не показать вида, какое впечатление произвело на него это сообщение, хотя оно стало незыблемым аргументом в пользу его возвращения.

— По уточненным данным, количество выживших — 15 000…

«Число жителей — вернее, прежнего населения — этой станции», — подумал Амос, не сумев сдержать стон.

Наблюдательница, неправильно поняв его, заговорила с улыбкой, полной понимания и вселенской печали.

— Ваш народ был очень отважным и страшно пострадал. Мы, представители ОПОПИМ и ММ, — она указала на остальных четверых, — уполномочены оказать вам помощь в восстановлении вашего мира…

Амос застонал вновь. Столько всего предстояло сделать. Но его соплеменники не станут выполнять инструкций неверных, как бы благожелательно те ни были настроены.

— Мы, конечно же, не можем вмешиваться во внутренние дела другой планеты, обладающей собственным правительством, — сказал Агрум, прочищая горло и удостаивая девушку укоризненного взгляда, — но гуманитарную помощь мы, без сомнения, оказать в состоянии, то есть мы можем обеспечить поставку любых жизненно важных ресурсов и материалов в течение определенного времени.

Фусто, с его густыми, низко нависшими бровями, бросил на своего оппонента из ОПОПИМ мрачный взгляд.

— В соответствии с рекомендациями ММ вы должны попытаться выжить собственными силами, причем мы никогда, ни при каких обстоятельствах не допускаем эксплуатации меньшинств. Мы предпочитаем контактировать с центральным правительством, желательно избранным и меньшинством, о котором идет речь, но вы, по мнению Симеона, вправе считаться наиболее правомочным и доступным представителем этого народа.

«Ну, спасибо тебе за это, Симеон», — мысленно произнес Амос, надеясь, что никто, в первую очередь девушка-обозреватель, не заметит, как он скрежещет зубами.

— Ваша планета разрушена весьма основательно, вплоть до недр, — сказал командор. — Ей необходима помощь для того, чтобы начать все сначала. — Он, в свою очередь, удостоил чиновника из ММ уничтожающего взгляда и улыбнулся Амосу, словно говоря: «Намерения у них самые благородные, но сделать что-то реальное они не способны». — Нам пришлось установить радиостанцию, — он пожал плечами, словно монтаж этого сооружения был сущим пустяком, — а нашим инженерам построить временную верфь в космическом пространстве, основательно засоренном остатками космических кораблей, которые можно починить с помощью руды с ваших лун и использовать вновь.

Радиостанция и верфь для починки космических кораблей? Возможность восстанавливать корпуса кораблей, которые сожгли кольнари. Амос уже не чувствовал себя настолько подавленным, хотя что-то в глубине души активно протестовало против происходящего.

— Гуманитарной помощи вашему народу будет вполне достаточно, чтобы пережить приближающуюся зиму, — продолжал Агрум, — причем он сможет использовать традиционные для вашей цивилизации жилища…

— Мы, без сомнения, не можем высаживать представителей других культур на Бетель, — прервал его Фусто, — но власти Центральных миров не думают, что орбитальный персонал нарушит чью-то территориальную целостность…

— Если желаете, вы можете сделать запрос о новых колониях для представителей вашего вероисповедания, — вставила Нильсдоттер.

Ошеломленный Амос поворачивался от одного оратора к другому.

— Дайте парню вздохнуть — сделайте перерыв, — неожиданно вмешался Симеон. — Почему бы ему не почитать ваши отчеты, чтобы он хотя бы понял, о чем идет речь, а?

— Ну конечно же, — ответил представитель ОПОПИМ.

— Таково было и наше намерение, заверяю вас, станция Симеон, — пытаясь защититься, моментально отозвался и представитель ММ.

— Значит, так оно и будет, — резюмировала адмирал Квестор-Бенн, ободряюще улыбаясь Амосу, когда вручала ему несколько дисков и провожала в соседнюю комнату, где он мог в одиночестве переварить эту информацию.

— Ничто не заканчивается, пока люди живы, — сказала адмирал командору, вместе с ним наблюдая, как время от времени начинавшая конфликтовать делегация покидает их корабль.

— А это не закончится никогда, — ответил Теллин-Маки, наливая им обоим по глотку бренди в кают-компании их флагманского корабля. — Мне надоело постоянно напоминать, что это не единственный клан кольнари, рыщущих по космосу в поисках добычи.

— Это всем известно, — устало заметила она. — Именно по этой причине через пару лет я рассчитываю внести Симеона и всех остальных в списки нашего личного состава. Кольнари будут представлять угрозу, пока в живых останутся хотя бы двое.

— Психологи клянутся и божатся, что их можно перевоспитать.

— Приравнять Е к М и Ц в квадрате. Ждите-ждите, — бросила она, делая глоток — Проклятые тараканы. — Она снова вздохнула. — Может быть, благодаря этому мелкомасштабному холокосту нам предоставят все необходимые ресурсы.

— На какое-то время, пока обыватели не забудут об этом случае, — ответил Теллин-Маки, — и тогда нам снова придется гасить пожар, писая в огонь. Да к тому же они не единственная наша серьезная проблема.

— Если бы это было единственной нашей проблемой. Если бы это было так друг мой.

Она посмотрела на экран, демонстрирующий вид SSS-900-С изнутри. Ремонтные сервомеханизмы и фигуры в защитных костюмах уже работали над самыми серьезными повреждениями, хотя может смениться целое поколение, прежде чем будут окончательно ликвидированы последствия этого разгрома и разорения. Адмирал отметила, что надо послать на помощь инженерные войска, пока они еще находятся на станции.

— Но в конечном итоге я счастлива, что перед нами не стоят их проблемы, — сказала она.

— Да, это так.

— Да, да, — охотно согласился Джозеф, когда Амос закончил рассказывать ему о помощи, обещанной ОПОПИМ и ММ, вплоть до управляющего планетой «мозга», который заменит Гайона. — Нам надо как можно быстрее вернуться домой.

— Да, вам с Рашелью придется это сделать.

— Нам с Рашелью? — недоуменно переспросил Джозеф, в тревоге уставившись на Амоса.

— Да, так как еще многое должно быть сделано на нашей планете, прежде чем мы сможем принять эти дары…

— Но ведь именно ты, Амос бен Сьерра-Нуэво, должен вернуться! — Джозеф был потрясен, и у него на лице было написано отчаянье. — Это твой долг. Наша планета стала морем бедствий. Ее жителям нужен ты. Им нужен их герой… и их Пророк.

Амос зашагал взад-вперед по своей комнате в жилище у Симеона, сложив за спиной руки, которые постоянно сцеплял и расцеплял.

— Им, без сомнения, нужен герой, Джозеф, — сказал он, останавливаясь напротив друга, — но если я герой, то и ты тоже стал им.

— Я? — Джозеф рассмеялся. — Я твой оруженосец, твоя правая рука, и горжусь этим. Твой друг, и горжусь этим еще больше. Но ведь это ты пророк, герой, в общем, тот, за кем пойдет народ.

Амос обнял его за плечи.

— Ты мой брат, словно нас родила одна мать.

Джозеф заморгал, чтобы скрыть слезы, когда Амос дважды коснулся своей щекой его, чтобы подчеркнуть значение этих слов.

— И именно ты вернешься, пока я буду вести дела с неверными и постараюсь добиться, чтобы их благотворительность не обернулась для нас оборотной стороной и не ослабила бы наш народ, а позволила бы ему стать таким сильным, что ни один любитель чужого добра не сумеет застать нас врасплох.

«Кто спасет спасенных от самих спасателей?» — подумал он.

— И еще вот что мне хотелось бы знать, — продолжал Амос уже вслух. — Мне хотелось бы знать, правильно ли это, что новый вождь происходит от древних потомков Пророка: возможно, сам Бог решил посмеяться над ним! Слишком много поколений нашего народа следовали за потомками древних династий. — Он смахнул слезу. — И они привели их к краху.

— Ты приведешь нас к величию! — уверил его Джозеф. «И это будет тем вернее, чем меньше ты будешь сомневаться в себе», — добавил он про себя. — Ты доказал свою состоятельность как философ, защитник планеты, изощренный стратег…

— В истории было не много полководцев, проявлявших такой же талант вождя и в мирное время!

— Но ты же мирный человек по природе своей, если тебе не приходится подниматься на защиту того, что тебе дорого, — убеждал Джозеф, — даже сейчас, когда ты счел своим долгом защищать нас от тех, кто хочет быть нашими защитниками! — Джозеф замкнулся в себе. — Это бледное лицо Чанны загораживает твой истинный путь.

Амос бросил на него такой яростный взгляд, что Джозеф отвернулся, а его плечи бессильно сгорбились.

— Ко всему прочему я не могу бросить здесь и тех, кому все мы обязаны нашими жизнями. Если именно в этом и заключаются мой долг, позволь мне исполнить его. — Амос глубоко вздохнул, разрываемый двумя чувствами: любовью и чувством ответственности перед своим народом. — Разве Симеон, Джоат и Чанна должны просто остаться прочитанными главами в книге моей жизни из-за того, что четырнадцать поколений назад Пророк зачал моего прапрадедушку? Мы на Бетеле уже видели, что выходит из этого.

— Да, Амос, мы действительно убедились в этом. А ты имеешь полное право считать себя в долгу у всех, — на этом слове Джозеф сделал особое ударение, — жителей станции, хотя необходимость в твоей роли уже отпала.

— Да, с ней покончено. Вместо нее мне придется играть несколько других ролей, и делать это с честью. — Он неожиданно улыбнулся своему товарищу, той улыбкой, которая всегда позволяла ему добиться желаемого от того, кому она была адресована. — И я дам Рашели возможность вернуть честь ее древнему имени.

Тут Джозеф уставился на него так же яростно, как раньше это сделал Амос.

— Что ты хочешь сказать?

— Она, в конце концов, по образованию специалист по информационным системам. И ее долг — помочь тебе собрать наш народ из убежищ, готовить отчеты, которые я должен буду получать, чтобы знать, что нам нужно. Вы будете работать вдвоем, плечом к плечу… ведь именно этого ты хотел, Джозеф? Чтобы Рашель была рядом с тобой?

Его друг рассмеялся и покраснел, что, казалось, смутило его еще больше.

— Ты знаешь, что именно этого я и хочу, но, Амос, не вини ее за то, что она сделала.

— А я и не виню, — соврал Амос, — но ей нужно искупить свою вину так, чтобы она сама в это поверила.

— А, да, — кивнул Джозеф с вздохом. — Она горит желанием сделать это. Она говорила со мной об этом, — сказал он с нежностью. — Она говорит о тебе, но все же она говорит со мной.

— Тогда отправляйся к ней, Джозеф, брат мой, друг мой. Если ты по-прежнему хочешь надеть на меня мантию вождя, тогда я приказываю тебе. Но поразмысли и о том, что я сказал, брат-герой. Ты вернешься на Бетель как мой брат, как равный мне, а не как мой последователь и даже не как ближайший из моих последователей. Время этих мелких формальностей ушло.

— Я сделаю это, — сказал Джозеф. Уже на пороге он обернулся. — А ты тоже, как мне кажется, заслужил немного счастья. И, возможно, найдешь его, да будет на то воля Господня!

Чанна настояла на своем возвращении в положенные ей как «телу» апартаменты, заявив, что ни Чаундра, ни его персонал в медицинском отсеке больше ничем ей не помогут.

— Мне будет там гораздо лучше, — твердила она, — потому что там мне все известно. Симеон напомнит мне, где и что у меня лежит, и я всегда найду все, что нужно. Теперь что-то может изменить лишь время.

Как только Симеон доставил летающее кресло к ее задрапированной шелком кровати, она, ничего не видя, без единого слова легла, обдумывая последние события. И не только принесшую настоящее облегчение новость, что Селд больше не приговорен к смерти. Но предстояло принять еще одно решение, дамокловым мечом висевшее у нее над головой. Чанна почувствовала, как по ее щеке течет тонкая струйка, и потерлась щекой о серое атласное покрывало, надеясь скрыть, что она плачет.

— Плачу пенни за твои мысли.

Так как Симеон выбрал наиболее уместный легкомысленный тон, она ответила ему вымученной улыбкой, хотя и не могла понять, как он умудрился заметить такую крошечную вещь, как слеза.

— Мне нечего продавать, — ответила она, — только осколки и обломки, летающие вокруг. Этого достаточно, чтобы нажить ужасную головную боль.

— Ты плохо себя чувствуешь? — В голосе Симеона отразилось беспокойство.

— Нет-нет, — повторила она и покачала головой, не отрывая ее от подушки.

— Послушай, Чанна, у тебя все будет в порядке, — сказал он несерьезным тоном, как каждый, кто продолжает надеяться, не веря в собственные слова.

Она быстро кивнула, стараясь сдержаться и сохранить лицо.

— Да, я уверена в этом, — безучастно ответила она.

— Я просканировал все данные, которые смог отыскать по поводу этого вида временной слепоты, Чанна, — продолжал он, стараясь, чтобы его голос звучал доверительно. «Я отдал бы все, что угодно, за то, чтобы обнять тебя и утешить, но единственное, что есть в моем распоряжении, — это голос. Поговори со мной, Чанна». — Представим худший вариант развития событий: ты все равно сможешь видеть — через мои сенсоры. Не забывай об этом, Чанна. А я действительно очень хорошо вижу: все и везде, где хочу!

Она оцепенела, а потом его откровенные слова прервал ее непривычно визгливый голос:

— Симеон, прекрати меня… А ты действительно можешь сделать это?

— Конечно, — ответил он, удивленный и раздраженный одновременно. — Но ты же сама это прекрасно знаешь. Ведь ты пользуешься моими сенсорами уже две недели!

У нее буквально отвисла челюсть, но потом на дрожащих губах появилась улыбка.

— Так, значит, это все, что мне остается, да? — спросила она упавшим голосом. После минутного молчания она добавила, пожалев о собственных словах: — Я прошу у тебя и у всех остальных прощения за то, что вела себя как последняя плакса!

— Ну, по крайней мере, тебе пришлось согласиться с этим.

— Но я не хотела срывать зло на тебе.

— Ах, в этом дело? Если бы ты этого не делала, у меня не было бы возможности сострить. Не отказывайся от этой привычки, моя Чанна.

Ее улыбка стала шире.

— Теперь, уж конечно, не буду.

— Потому что тебе нравится, когда тебе бросают вызов. А я, кстати, в этом самый лучший партнер.

— И такой скромный.

— Такой умный и интеллигентный, — напомнил он ей.

— И такой привлекательный.

— Ты действительно так считаешь?

— О да, — ответила она. — Мне особенно нравится твой дуэльный шрам, такой тонкий штрих.

— Спасибо, — обрадовался он. — Ты первая, кто сказал о нем. Я много лет ждал, пока кто-нибудь спросит об этом. Многие думают, что это просто грязь на линзах проектора.

Она ухмыльнулась.

— Он прекрасно сочетается с бейсболкой.

Он неуверенно запнулся:

— М-м-м?

— Да, действительно, — заверила она его. — Этот портрет на проекции превосходно отражает твои отличительные черты. Он ведь создан не на основе детального хромосомного исследования, так?

— Нет, — ответил он, добавив в голос нотку смеха. — Это я, каким я хотел стать. Мне было бы ужасно неприятно, если бы тот неразвившийся зародыш имел скошенный подбородок и большой нос, так что я и не пытался ничего выяснить. Я Симеон самосозданный!

— Мудро, — согласилась она, — очень мудро.

Дверь открылась — на пороге стоял Амос.

— Чанна! — пылко воскликнул он.

Она, выпрямившись, села на кровати, а губы ее удивленно изогнулись.

— Я думала, ты улетел.

Он бросился к ней и обнял ее.

— Как я мог покинуть тебя? — спросил он, ласково взъерошив ей волосы.

Симеон выругался себе под нос. Дать Амосу возможность свести на нет все его титанические усилия. «Именно тогда, когда мне удалось приободрить ее и вернуть почти нормальное — для нее — настроение».

Чанна подняла руку, нашла лицо Амоса и потянулась вперед, чтобы поцеловать его, улыбнулась, коснувшись уголка его рта, и продвигалась все дальше и дальше, пока не приняла удовлетворившую ее позу.

Когда долгий поцелуй наконец закончился, Амос со вздохом сказал:

— Я тебе нужен.

«Нет, осел! Все, что ей нужно, — пара кружек эля и билет на «Смерть в двадцать первом веке». Были бы у меня руки, ну и надавал бы я затрещин по твоей дурацкой башке».

Чанна ничего не ответила, склонив голову, словно смотрела на Амоса сквозь повязку. Амос улыбнулся ей улыбкой человека, который верит, что может все, — так улыбается тот, кто хочет показать, что способен творить чудеса.

— Я пришел, чтобы пригласить тебя улететь со мной, — сказал он со смехом.

— Да? — словно грезя наяву, спросила она. Они поцеловались вновь, и этот поцелуй длился еще дольше. Чанна, погрузившись в его объятия, вздохнула, как неожиданно испытавший облегчение тяжелобольной, о страданиях которого никто и не подозревал.

— Я люблю тебя, Чанна, — сказал он.

— Я люблю тебя, Симеон, — пробормотала она.

Амос оцепенел. Чанна подняла к нему свое слепое лицо и снова хрипло прошептала:

— Я люблю тебя.

Он убрал руки и отодвинулся. Она, не понимая, что произошло, поворачивала голову из стороны в сторону.

— Амос? В чем дело? Здесь кто-то есть?

— Да, — ответил он ледяным тоном, — тот, кто стоит между нами.

Ничего не понимающая Чанна шарила в воздухе одной рукой — вторая лежала на груди Амоса.

— Кроме нас здесь никого нет. О чем ты говоришь?

— О Симеоне, — он буквально прошипел его имя. — О том, кому ты только что призналась в любви.

Выражение ее лица моментально изменилось, став вместо радостного огорченным.

— Я… я… — смущенно начала она.

— Джентльмены из рода Сьерра-Нуэва никогда не навязываются. Я здесь лишний, — заявил Амос, отбрасывая ее руки и вскакивая на ноги. — Оставляю вас наедине.

Он ушел.

Чанна скинула ноги с кровати и бросилась за ним. Она бежала так быстро, что Симеон не успел предупредить ее, и она врезалась в стену рядом с дверью. Плача, она нашла нужное место, и дверь открылась перед ней.

— Амос! Подожди! — закричала она, и тогда Симеон открыл внешнюю дверь, но она замешкалась на пороге, пытаясь найти точку опоры, и отчетливо услышала, как закрываются двери лифта. — Амос! Не уходи! — закричала она и услышала, как лифт тронулся. Она стояла, прислонившись головой к металлическим дверям и тихо всхлипывая, а слезы впитывались в липкую синтетическую ткань ее повязки.

Внутри спускающегося лифта Амос тоже прислонил голову к стене: в его ушах эхом звучал отчаянный крик Чанны. Почти так же громко, как ее шепот: «Я люблю тебя, Симеон», — но не громче его.

— И куда ты задумал направиться? — спросил его Симеон.

Амос напрягся и заскрежетал зубами.

— В шлюзы, — резко бросил он. — Я должен вернуться на Бетель!

Симеон трагично вздохнул.

— А кто станет заслоном Бетеля от ОПОПИМ и ММ? Кто спасет спасенных от самих спасателей?

Амос был поражен, услышав, как Симеон повторяет ему его собственные мысли.

— Кому-то придется разбираться с ними, — продолжал Симеон.

— Рашель вполне сможет. Она дипломированный специалист по работе с инфосис…

— Рашель?! — удивленно завопил Симеон. — Она не справится с ними. Они сотрут ее в порошок Не говоря уж о том, что она и сейчас чувствует себя грязью.

— Они говорят, что не имеют права вмешиваться…

— Они говорят, они говорят, — передразнивая его, забубнил Симеон. — Подумай своей головой, Амос, и не выдвигай кандидатуру Джозефа. Он тот человек, что нужен тебе на планете, чтобы уговорить людей выйти из своих нор, в которые они попрятались. Нет, ты единственный, кто будет здесь на своем месте!

— Что мне делать — мне решать, — зло заявил Амос. — Ты тоже не имеешь права вмешиваться… — Лишь в этот миг Амос заметил, что лифт остановился. Он скрестил руки на груди. — Значит, ты намерен держать меня здесь в плену, пока Джозеф, Рашель и все остальные не улетят?

— Ты стал пленником собственных чувств, с тех пор как попал сюда. Почему, как ты думаешь, я стал так себя утруждать, чтобы ОПОПИМ и ММ занялись Бетелем?

— Ты сделал это?! Но адмирал и командор…

— …прислушиваются к тому, что я им говорю, чего ты так и не удосужился сделать. Тебе придется остаться здесь…

Поочередно на лице Амоса отражались ничем не сдерживаемые гнев, возмущение, отвращение и ярость.

— Ты признаешь это?

— Гм?

— Ты признаешься, что хочешь сделать меня своей игрушкой, секс-машиной, — в сердцах выкрикнул Амос, — которая заменит тебя в отношениях с Чанной.

— Я… что? — голос Симеона гремел, отражаясь от стен узкой кабины. — Ты сумасшедший! Хотя идея сама по себе интересна, — добавил он с легкой усмешкой, — но, заметь, ее предложил ты, не я. Но не ради меня ты должен остаться. Ради Чанны. Она действительно любит тебя, Амос. Как это вбить в твою закружившуюся от столь знатного рождения башку?

— Любит меня? Меня? Тогда почему она обнимает меня, а говорит: «Я люблю тебя, Симеон»?

— А разве в течение двух последних безумных недель не тебя она называла Симеоном-Амосом, не тебя?

— А, проклятье! — Амос, совершенно сбитый с толку, ударил себя ладонью по лбу.

— И конечно же, не меня, не мою голограмму и не мою капсулу она только что целовала! Дай ей хоть немного перевести дух. Она ослепла, черт возьми! Она испугана, опустошена, разбита. Не разбивай ее сердце из-за простой оговорки!

— Оговорки?

— Да, оговорки! Ты эгоцентричный пустоголовый сукин сын!

— Но ты же тоже любишь ее! — Амос тряс кулаком, высматривая вокруг цель, чтобы дать вылиться своей обиде и злости.

— Да, я люблю ее. Так же сильно, как и ты. Нет, наверняка гораздо сильнее. Да и она немножко влюблена в меня, и я очень ценю это. Но я не могу дотронуться до нее, Амос. Я не могу обнять ее, как бы сильно мне этого ни хотелось. Что тебя беспокоит?

— То, что она мечтает о тебе и представляет, каково бы ей было в твоих объятиях. — В узком лифте эхо повторило Амосу его злые ревнивые слова. — Мне кажется, ей хотелось бы закрывать глаза и слушать, как ты говоришь с ней, пока я буду заниматься с ней любовью. Я не стану выполнять эту прихоть ни для нее, ни для тебя.

— Ладно, тогда я скажу тебе все, что думаю. Я думаю, что ты безнравственный, тупой, ограниченный, узколобый ревнивый боров с заплывшими салом мозгами. Ну, я дам тебе возможность почувствовать, что она испытывает, когда ты трусливо бежишь отсюда, оставляя ее в одиночестве с таким грузом.

Симеон выключил в лифте свет. Амоса окружила абсолютная тьма: это продолжалось, пока он не достиг того состояния, когда огни и цвета начинают мерещиться просто ради самоуспокоения. Человеческое зрение не приспособлено к абсолютной темноте. Даже самой мрачной ночью с закрытыми глазами человек все равно видит хоть какой-то свет…

Темнота и движение дезориентируют.

«И пугают», — был вынужден признать бетелианец.

— Прекрати, — сказал Амос спокойно, но твердо. Симеон не отвечал. — Прекрати, я сказал, — в его голосе уже ощущался оттенок беспокойства. «Произошел несчастный случай, кто будет сомневаться в его словах?»

Симеон остановил лифт.

— Это неприятно, да? — хладнокровно поинтересовался он.

— Да, — угрюмо буркнул Амос. — Зажги свет, пожалуйста.

— Чанна не может, — заметил Симеон. — Возможно, зрение не вернется к ней, и ей придется делать протезы — в общем, такие приспособления, которые носят на лице. М-да, мир для нее может навсегда остаться таким.

— Чего же ты хочешь от меня? — напряженно спросил Амос. — Я бы отдал ей свое зрение, если бы мог.

— Какое благородное предложение, — презрительно бросил Симеон, — она не приняла бы такой жертвы, даже в случае крайней необходимости.

— Тогда чего же ты от меня ждешь? — Амос уже почти кричал, с силой хлопая себя руками по бокам.

— Чего-то совсем простого. Обними ее. Просто возьми в руки и прижми к себе. Вам, мягкотелым, это нужно. Я никогда не ощущал этого, поэтому у меня нет такой потребности.

Амос молча поменял позу.

— Я бы заложил свою капсулу, если бы мог физически удовлетворить ее. Но я не могу. Но я могу добиться того, чтобы она получила все, что ей надо, от единственного человека, от которого она это примет. И позволь мне рассказать тебе кое-что, мелкопоместный дворянин из захолустья: даже чтобы утешить Чанну, я не захотел бы стать мягкотелым. Вы калеки по сравнению с нами! Ты хотя бы понимаешь это? Мы обладаем органами чувств, способностями и возможностями, которые вам и не снились. Впрочем, да, в этой области — одной-единственной — я действительно ревную к тебе. Несмотря на это я принимаю все меры: да, настолько я благороден… принимаю меры, чтобы ты остался на станции и уладил вопросы, которые должен уладить вождь бетелианцев. Так чтобы ты мог и утешить женщину, которую мы оба любим. Я откровенно говорю это!

Я сделал все, что мог, Амос, — теперь в голосе Симеона слышалась беспомощность. — Я был с ней с тех пор, как она попала в госпиталь. Я не покидал ее ни на минуту. Когда она просыпалась, я желал ей доброго утра, и мой голос был последним, что она слышала, засыпая. Я водил ее по комнате. Я подсказывал ей, что вещь, которую она ищет, лежит чуть правее. Я следил за тем, чтобы она регулярно ела. Я справлялся с приступами плохого настроения и жалости к себе и говорил с ней в минуты отчаянья. Я постоянно нахожусь с ней. Но ты входишь к ней в комнату — наконец-то, могу добавить, — и я перестаю для нее существовать. Ты ее видел? Она загорелась, как звезда, которой вот-вот предстоит стать сверхновой. А ты имел наглость уйти и погасить ее!

Симеон снова зажег свет, и Амос какое-то время жмурился, пока глаза не приспособились к нему.

Дверь открылась, и Чанна подняла голову, не в силах поверить, что слышит звук его шагов, что он снова вернулся к ней.

— Ах, Амос! — она протянула руки в том направлении, где он мог находиться.

— Ах, Чанна! — Амос взял ее за руки и, обняв, привлек к себе. «Это могу сделать только я», — собственнически подумал он, но ощутил и гордость, и — после краткого пребывания во тьме — грусть из-за того, что Симеону не дано испытать этого. — Я виноват перед тобой. Прости меня, — прошептал он, гладя ее по голове.

Чанна всхлипывала и, запинаясь, пыталась извиниться, но он прервал ее слова поцелуем.

Симеон видел, как они вошли в гостиную, но решил больше не следить за ними. «Это будет достаточно сложно, — подумал он, — хотя, мне кажется, со временем я все улажу. Но разве это не была самая грандиозная партия, которую я разыграл?…»

— Прежде всего… ну, я пришел сказать тебе, что мне придется остаться на станции дольше, чем предполагалось, — выдохнул Амос. — Когда я должен буду вернуться на Бетель…

— Остаться? — Радость, отразившаяся на ее лице и в голосе, подтвердили Амосу сильнее всех доводов Симеона: Чанна действительно любит его.

— Остаться… пока, — подтвердил он, нежно обводя пальцами контуры ее правильного лица. «И это я тоже могу делать, а он нет».

— Пока? — На ее лице отразился такой искренний страх, что у него стиснуло в груди.

— Я обязан вернуться на Бетель, — медленно выговорил он. — Это мой долг.

— А мой долг — остаться здесь. Я не могу бросить Симеона и Джоат, — с сожалением сказала Чанна.

Амос понимал, что она имеет в виду и это жилье, в котором ориентируется, несмотря на слепоту, и эту станцию, ставшую для нее таким же родным домом, каким был для него Бетель.

— Я тоже не могу оставить свой народ, свою планету. И от тебя я не потребую подобной жертвы, — сказал он, используя все свое обаяние, чтобы ободрить ее. Он улыбался, глядя сверху вниз на ее лицо и гладя бархатную кожу у нее на висках. Нащупав его лицо кончиками пальцев, она улыбнулась в ответ. — Но несколько раз в году мне придется возвращаться на эту станцию по делам своей родины, своего народа, — добавил он. — Это я вполне могу себе позволить, и моя совесть будет чиста. — Лукаво улыбнувшись, он пожал плечами. — Если мои соотечественники не смогут время от времени обходиться без своего пророка, значит, я плохо учил их. А возможно, настанет и тот день, когда им больше не нужен будет человек, стоящий между ними и Богом, и я смогу спокойно разводить своих лошадей и выращивать розы.

Ее лицо буквально расцвело от радости.

— А мне можно будет как-нибудь прилететь к тебе, а? — смущенно пробормотала она.

— Вместе с Джоат, — ответил Амос, продолжив гораздо более нежно и убедительно, — хотя ребенку не стоит расти одному, без братьев и сестер…

— Да, — рассмеялась она, почувствовав, как изменилась его поза: перед тем как заговорить вновь, он встал на одно колено, как того требовала традиция. Протянув руки, она заставила его подняться.

— Вообще-то по этому поводу я должен просить благословения твоего отца, — сказал Амос, вставая и привлекая ее к себе. — Но и Симеон вполне сойдет.

Она шутливо ударила его кулаком под ребра.

— Я и сама способна поговорить с ним об этом.

— Тогда мы оба будем называть Симеона отцом. Только, — помолчав, прошептал Амос ей на ухо, — у меня есть одно условие.

— Какое?

— Ты больше никогда не будешь называть меня Симеоном. — Она подняла голову и с улыбкой кивнула.