Полион расхаживал по тесной каюте — слишком велико было его нетерпение, чтобы даже пристегнуться для прохождения сингулярности. Он ждал какого-то сигнала о том, что Фористер ухватил приманку. И тут вдруг воздух замерцал и стал густым.

Полион открыл рот, чтобы выругаться. Корабль вошел в сингулярность прежде, чем тупоголовый пилот добрался до считывателя.

Воздух распался на стеклянистые волны и стал настолько разреженным, что им почти невозможно было дышать. Стены и меблировка каюты превратились в крошечные искры, мерцающие вдалеке, затем нависли над Полионом, словно огромные валуны в горах, угрожая рухнуть. И ругательство, сорвавшееся с губ де Грас-Вальдхейма, превратилось в смешное рычание, закончившееся писком.

Клятая сингулярность! Теперь не было шанса, что Фористер вложит инфокристалл в считыватель, — как всякий примерный пилот, он наверняка сидит в своем кресле, прочно пристегнувшись ремнями. И к тому же приемники корабельного считывателя наверняка уже закрыты для прохождения сингулярности. Если даже каким-то чудом Полиону удастся убедить Нансию принять кристалл, он не сможет войти в сеть, пока все трансформации не будут завершены и корабль не вернется в нормальное пространство. Ему придется ждать окончания подпространственного перехода, чтобы приступить к финальной фазе, — а это перемещение приведет корабль в Центральное подпространство, в пределы досягаемости многочисленных флотов Центральных Миров и всей помощи, какую они только могут оказать.

Полион напомнил себе, что в любом случае основная природа этой игры остается неизменной. Либо его план продвинулся достаточно далеко и принесет успех, несмотря на то, что пришлось пустить его в ход раньше времени, либо же нет. Если все пройдет как надо, то все флоты Центральных будут подчиняться ему, Полиону, а не своим бывшим хозяевам. Если нет — что ж, гибель просто наступит быстрее, чем если бы он начал действовать из удаленного пространства у Ньота йа Джаха, вот и все.

Полиону оставалось только сидеть и ждать. А переждать один-единственный переход через сингулярность для него не значило ничего. Он уже перетерпел годы ожидания на Шемали, рассеивая семена, глядя, как они прорастают и заполняют вселенную, — с того самого момента озарения, когда в мозгу Полиона одновременно зародились план разработки нового гиперчипа и идея того, как им можно воспользоваться для достижения собственных целей.

Но это ожидание было тяжелее, чем все эти годы, в течение которых Полиону по крайней мере было что делать; оно казалось куда более долгим, нежели пять лет работы. И что-то тревожное было в расщеплении, которое проходил в данный момент корабль. В сингулярности не должно быть настолько плохо. Полион задыхался и давился в тошнотворном вращении цветов, запахов и структур, глядя на то, как его собственное тело и одежда расплываются волнами. Он зажмурился и тут же осознал, что это было ошибкой: тошнота, свойственная для сингулярности, едва не вывернула его наизнанку. В чем дело? Во время обучения в Академии Полион много раз проходил расщепление, не упоминая уже о путешествии через эту же самую точку сингулярности по пути в Веганское подпространство. Неужели за пять лет на Шемали он настолько потерял форму, чтобы сейчас давиться тошнотой, словно какой-нибудь новичок?

Нет. Что-то еще было не так. Это расщепление длилось слишком долго. И некоторые визуальные искажения казались странно знакомыми. Полион остановил взгляд на небольшом участке каюты, где скобы, поддерживавшие выступающую из стены полку, образовывали простой сомкнутый изгиб. Пермасплав и пластипленка. Больше ничего. И пока он смотрел, треугольник, составленный скобой, полкой и стеной, удлинился, вытянулся в иглу с узким ушком, растянулся в открытый проем размером со всю стену, сжался во вращающуюся точку света с абсолютной чернотой внутри и снова вернулся в изначальную форму. Игла, проем, точка, треугольник; игла, проем, точка, треугольник. Они были пойманы в подпространственную петлю, бесконечную последовательность расщепления и соединения с сохранением топологических свойств, но без малейшего продвижения к последовательности выхода, ведущей в Центральное подпространство.

Такая петля не могла получиться, не должна была получиться — если только не отключились процессоры корабля. Или — дикая надежда вспыхнула в душе Полиона — если только корабельные процессоры не были слишком заняты какой-то иной проблемой, нежели выведение их из сингулярности.

Проблема усвоения программы-«червя», которая должна была передать контроль одному-единственному пользователю, эффективно отрезая «мозг» корабля от всех происходящих процессов.

Полион проглотил невысказанные ругательства и бросился через каюту. У него были проблемы с тем, чтобы локализовать местонахождение контрольной панели и плотно прижать к ней руку, но в конце концов Полион ухитрился совместить свою то сжимающуюся, то вытягивающуюся руку с хаотично пульсирующей панелью. Он дважды хлопнул ладонью по панели.

— Голосовой контроль!

Собственный голос странно отдался в ушах, звуковые волны искажались постоянными изменениями окружающего пространства, но, очевидно, было что-то неизменное в структуре голоса, и именно это опознала программа-«червь».

— Голосовой контроль принят, — прогудел голос из динамиков, причем высота звучания то повышалась, то понижалась.

— Открыть дверь этой каюты. — В первый раз слова превратились в неразличимый писк; во второй удалось произвести что-то близкое к нормальной речи, и компьютер принял команду. Но ничего не случилось. Миг спустя раздался дрожащий сигнал оповещения программы, постепенно из почти ультразвукового писка перетекший в низкий гул.

— Невозможно установить назначенный предмет воздействия.

Полион начал улавливать ритм подпространственной петли. Фиксируя взгляд на любой известной точке, например треугольнике из полки, стены и скобы, он мог распознать, когда они проходили через расщепление поблизости от обычного пространства. Если он заговаривал в этот момент, то продолжающиеся подпространственные трансформации искажали его голос, но по крайней мере компьютер узнавал этот голос и принимал команды.

Выждав нужный момент, Полион заговорил:

— Идентифицируй эту каюту.

На контрольном пульте каюты мерцали огни, то взлетая и трепеща, словно светлячки, то скользя по жидкой поверхности панели, расплываясь в продолговатые иероглифы неизвестного языка и снова превращаясь в огоньки и складываясь в узор, свидетельствующий о неудачной операции.

— Такого пути не найдено.

Полион вполголоса выругался, и подпространственная петля трансформировала его слова в скрипучий рык. Что-то было не так с его программой-«червем». Почему-то ей не удалось завершить перехват всех компьютерных функций корабля.

— Отпереть все! — рявкнул Полион при следующем прохождении петли через нормальное пространство.

Диафрагма двери каюты наполовину разошлась, затем заскрипела и начала раскачиваться туда-сюда, словно гладкие внутренние лепестки зацепились за что-то. Полион нырнул в приоткрывшийся проем, недооценил расстояние и ширину просвета в постоянном текучем смещении пространств, впечатался твердым локтем в весьма твердый край полуоткрытой двери, приземлился на подстилку из сыпучего песка, перекатился и обнаружил, что его ноги опираются на то, что вновь, на краткий миг, стало твердым полом коридора в пассажирском отсеке.

— Выходите! Все выходите!

Петля превратила его последнее слово в вой. «По крайней мере, это привлечет их внимание». Зеленый слизняк просочился через одну из дверей и превратился в блюющего на ходу Дарнелла. Чуть дальше обнаружилась рыжая шевелюра Блэйза, сверкающая в свете плафонов; и сам этот свет менялся от ослепительно-голубоватого сияния искусственного солнца до угольно-серой тени. Фасса была фарфоровой куколкой, белой, изящной, маленькой и идеальной, однако по мере хода петли к ней вернулся обычный рост.

— Что происходит? — Петля заглушила ее слова, но Полион прочитал по ее губам, прежде чем трансформация растянула их словно резину. Он дождался следующего прохода через нормальное пространство.

— Позови Альфу. Не хочу объяснять дважды.

Фасса кивнула — Полион решил, что это был кивок, — и нырнула в каюту, расположенную рядом с ее собственной. Дарнелл затрясся и снова превратился в гигантского зеленого слизняка. Коридор удлинился до бесконечного туннеля, и Блэйз оказался на дальнем его конце, каким-то образом оторвавшись от группы.

Фасса вновь появилась в коридоре, покачивая головой.

— Она не может двигаться. Я… — Она была умна, Фасса дель Парма; на половине предложения, когда вокруг нее сместилось пространство, она прервалась и подождала следующего нормального промежутка, чтобы завершить фразу: —…думаю, что она слишком испугана. Мне тоже страшно. Что…

У Полиона не было времени на то, чтобы выслушивать очевидные вопросы. Когда через них прошел следующий нормальный отрезок, Полион уже был готов ухватить момент.

— Я захватываю корабль, вот что происходит, — заявил он, заглушая окончание вопроса Фассы. — Все функции этого корабля, где используются мои гиперчипы, теперь под моей командой. Причина…

Смещение, растяжение, сжатие, волна, снова к норме на несколько секунд.

— …этого долгого перехода в том, что «мозг» корабля не функционирует и не может вывести нас из сингулярности.

Дарнелл завывал и блевал теперь гораздо громче, чем раньше, заглушив следующие слова Полиона и зря израсходовав остаток прохода через нормальное пространство. Полион ждал, постукивая по полу ногой; нога сперва сократилась, затем растянулась, затем свилась петлей, словно змея, потом снова распрямилась и превратилась в обычную ногу, обутую в форменный ботинок.

— Я могу вывести нас из сингулярности, — объявил Полион. — Но мне нужно сидеть за контрольным пультом. Там могут быть некоторые проблемы. Вы должны помочь мне убрать «тело» и киборгшу.

— Зачем это нам? — спросил Блэйз.

Полион улыбнулся.

— Впоследствии, — мягко сказал он, — я не забуду, кто мне друг.

— А что хорошего… — Дарнелл, как можно было предсказать заранее, желал знать, но петля трансформации унесла его вопрос. А когда участок нормы вернулся снова, Блэйз уже находился ближе к остальным — достаточно близко, чтобы ответить на вопрос вместо Полиона.

— Что хорошего принесет нам его милость? Очень многое, насколько я могу себе представить. Это ведь касается не только гиперчипов на этом корабле, не так ли, Полион? Все гиперчипы, которых так много было наделано на Шемали, имеют в своей структуре тот же самый дефект, верно?

— Я не стал бы называть это дефектом, — возразил Полион. — Но ты прав. Как только мы выйдем из сингулярности и снова получим доступ к Сети, компьютер этого корабля распространит финальную фазу на все гиперчипы, установленные где бы то ни было. Я получу…

Теперь они уже все уловили ритм трансформационной петли; пережидать, пока не пройдут три искаженных подпространства, стало обычной частью разговора.

— …контроль над вселенной, — закончил Полион на следующем витке. Блэйз все еще находился чуть поодаль: мелкий тупица пытался перемещаться во время трансформаций.

— А мы все будем твоими верными слугами? — спросил Блэйз.

— Я знаю, как вознаграждать за службу, — уклончиво ответил Полион. «В чан с ганглицидом тебя, неприятность ты ходячая, как только я получу власть».

— Ну уж нет, — выдохнул Блэйз, когда за нормальным отрезком пошла первая деформация. Он замахнулся на Полиона кулаком, но прежде, чем нанес удар, его рука сжалась до размера ореха, а на следующем прохождении через норму Полион уже был готов, и его ответный удар поверг Блэйза на палубу. К тому времени, как Блэйз упал, пол превратился в мягкий песок, в котором Блэйз барахтался, не в силах подняться.

— Остановите меня, — сказал Полион остальным двоим, когда петля вновь дошла до нормального пространства. — Остановите — и вы умрете здесь, в сингулярности, потому что никто другой не сможет вывести нас отсюда. Попытайтесь меня остановить, и если это вам не удастся, — он снова улыбнулся, ласково и дружелюбно, — то вы пожалеете о том, что не умерли здесь. Вы со мной?

Прежде чем кто-либо смог ответить, в игре появился новый элемент: облако шипящего газа, невидимое в нормальном пространстве, но четко различимое как поток розового света на первой трансформации. Оно окутало Блэйза, и тот перестал извиваться и лежал, словно мертвый, на палубе, проходящей обычную череду превращений.

Усыпляющий газ. И Полион не мог во время трансформации докричаться до товарищей. Вместо этого он зажал ладонями рот и нос — увидел, как Фасса делает то же самое, — и мотнул головой в сторону рубки. Дверь в рубку тоже была наполовину открыта. Полион бросился туда, увязая в грязи и песке, продираясь сквозь воздух, ставший плотным, словно вода. Легкие горели от нехватки кислорода. Он рухнул в проем двери, кто-то — Фасса — подтолкнул его сзади, а следом за Фассой ввалился Дарнелл. Про предателя Блэйза можно было забыть, равно как и про Альфу, которая сейчас спит, одурманенная газом, в своей каюте. Полион сделал судорожный вдох и прохрипел:

— Закрыть все двери!

Диафрагма двери рубки сомкнулась странным, дергающимся движением, как будто сражаясь с собственным механизмом, и Полион наконец смог подняться на ноги и оценить обстановку.

«Неплохо». Единственным человеком на борту, кого он всерьез опасался, был Сев Брайли-Соренсен. Но Брайли здесь не было. Отлично. Значит, он заперт где-то, так же как Альфа и Блэйз; возможно, так же усыплен, как и они. Двое других склонились над своими пультами, вероятно, все еще пытаясь вычислить, почему двери открывались и закрывались без их приказа. В качестве последней меры эти двое стариков попробовали заполнить пассажирские отсеки усыпляющим газом — что ж, это им удалось, но что хорошего им это принесло? Во время трансформаций Полион наблюдал, как эти двое поворачиваются в креслах, открытые рты растягиваются, словно растопленный пластик, во втором подпространстве и сжимаются до круглых точек в третьем. Нормальное пространство показало, что движение старухи-киборга не было иллюзией расщепления: ее правая рука метнулась к поясу. Полион выкрикнул команду, и протезы руки и ноги генеральши запрыгали в своих гнездах, выкручиваясь из креплений; живая часть тела последовала за судорожными движениями синтетических конечностей и перевесилась через край сиденья. Еще один приказ, и протезы, безжизненные и тяжелые, упали на пол, увлекая за собой все тело. Голова старухи ударилась о ножку кресла. Полион сделал шаг вперед, чтобы поднять игольник. Пространство удлинилось, но его рука тоже вытянулась, и холодная тяжесть игольника убедила Полиона, что его пальцы — пусть даже в этот момент они напоминали щупальца — плотно сомкнулись на рукояти оружия.

Во время следующего нормального промежутка Полион уже стоял, выпрямившись и направив игольник на Фористера.

— Иди туда. — Кивком головы Полион указал на центральный пилон. Где-то там, внутри титановой оболочки, плавал в жидкости «мозг» корабля, уродливое съежившееся тело, сохраняемое в живых только благодаря трубкам, проводам и питательной системе. Полиона передернуло при этой мысли; он никогда не понимал, почему Центральные настаивают на том, чтобы сохранять этим уродам жизнь и даже давать им ответственные посты, которые в противном случае могли бы занять настоящие люди — такие, например, как он. Что ж, «мозг», наверное, уже сошел с ума из-за сенсорного голодания и тех ощущений, которые гиперчипы доставляли ему по приказу Полиона; убить это было бы актом милосердия. А для достойного завершения действия — пристрелить «тело» у подножия пилона.

Но не сейчас. Полион слишком хорошо сознавал, что еще не знает всего необходимого для пилотирования «мозгового» корабля. Ему потребуется полномасштабная поддержка обоих компьютеров и «тела», чтобы вывести людей из трансформационной петли живыми.

Полион окинул взглядом систему игольника, покрутил большим пальцем колесико переключателя и оглянулся на Дарнелла и Фассу. Кому из них он может доверять? Никому, если уж об этом зашла речь. Хорошо, тогда кто из них больше боится его, Полиона? Фасса уже проявила свое нахальство, задавая вопросы тогда, когда ей надлежало слушать. Дарнелл все еще напоминал цветом молодую траву, однако тошнить его, похоже, перестало. Полион бросил ему игольник; оружие проплыло через воздух нормального пространства, и Дарнелл рефлекторно поймал его за миг до того, как первая трансформация сжала игольник в блестящую полоску пермасплава.

— Если кто-нибудь из них двинется, — светским тоном промолвил Полион, — стреляй. Я настроил оружие так, чтобы оно убивало… медленно. — На самом деле он оставил прежние настройки, те, что выставила Микайя: впрыскивание парализующей, но не смертельной дозы параяда. Однако не следовало слишком ободрять пленников. — Теперь… — Полион снял форменную куртку, аккуратно повесил ее на спинку вращающегося кресла, в котором прежде сидела Микайя, а сам уселся на место Фористера перед командным пультом. Трансформация превратила легкое движение его рук в широкий размашистый жест, раздув рукава, словно белые облака, проплывающие над головами людей, той же трансформацией превращенных в карликов.

— Что ты делаешь? — воскликнул Фористер. Его голос писком прорвался сквозь пространство трансформации и на последнем слове громыхнул тяжелым ударом.

Полион улыбнулся. В зеркально гладкой панели он видел свое искаженное отражение: белые сверкающие зубы, блестящее золото волос.

— Я, — спокойно ответил он, — намереваюсь вывести нас всех из сингулярности. Ты не думаешь, что уже пора кому-нибудь это сделать?

Отражение сузилось, расплющив его лицо в лепешку, сделав золото волос тусклой ржавчиной, а зубы преобразив в гниющие зеленые пеньки. Контрольный пульт под руками сжался, затем разбух и закачался, словно штормовое море. По выходе на нормальный отрезок Полион поспешно взялся за дело: правой рукой он отстукивал набор команд, а левой водил по сенсорной панели, чтобы связаться с математическими сопроцессорами Нансии, выкрикивая голосовые команды… Все это должно было заставить весь корабль подчиняться ему и быть готовым выйти из сингулярности в обычное пространство.

Но корабль был неуклюжим, как старинное водяное судно, лишенное руля и вдобавок дырявое. Половина двигателей подчинялась командам Полиона, другая половина эти команды игнорировала. Математический сопроцессор подсоединился к линии и тут же пропал, прежде чем Полион успел ввести необходимые расчеты. Появился снова, выдавая какую-то ерунду, и канул в пучину бессмысленных символов. Отрезок нормального пространства был пройден, и Полион в ярости заскрипел зубами. Во время второй трансформации зубы ощущались подобно скользким, гниющим овощам, в третьей они стали иглами, высасывающими кровь, и к моменту, когда вновь наступила норма, Полион уже понял, что не следует давать волю эмоциям.

Он сделал еще две попытки контролировать корабль, пережидая три полные петли трансформации, а потом оттолкнул пилотское кресло от пульта управления.

— Твой корабль сопротивляется, — сказал он Фористеру во время следующего отрезка нормального пространства.

— Я рад за нее! — Фористер слегка повысил голос. — Нансия, девочка, ты меня слышишь? Так держать!

— Не будь дураком, Фористер, — устало произнес Полион. — Если бы твой корабль был в сознании и мог связно мыслить, то сам вынес бы нас из сингулярности.

Оставшиеся секунды нормального отрезка Полион использовал, чтобы отпечатать еще одну команду. Певучие ноты кода доступа Нансии прозвучали в рубке. Лицо Фористера посерело. Потом вокруг них закрутились пространства трансформации, чудовищно коверкая рубку и все в ней, и Полион не мог сказать, какое из искаженных изображений, предстающих его глазам, было открывающимся проемом титанового пилона Нансии.

И только на следующем прохождении через нормальное пространство он увидел, что пилон все еще закрыт. Должно быть, расщепление заглушило последние ноты кода доступа. Полион набрал команду заново; и снова музыкальные ноты прозвенели без тех слов, которые должны были их сопровождать, и вновь ничего не произошло.

— Лучше скажи мне вторую часть кода, — потребовал Полион у Фористера при следующем отрезке нормы.

Фористер коротко улыбнулся, и что-то в этой улыбке показалось Полиону похожим на его собственную ироническую усмешку.

— А почему ты думаешь, мальчик, что я знаю этот код? Две части хранятся по отдельности. Я даже не знаю, как добраться до тональной последовательности из банка данных Нансии. Словесный код, возможно, вообще туда не введен; он должен быть где-то на Центральном.

— «Тело» должно знать голосовую часть кода! — в ярости выкрикнул Полион.

— Я попросил изменить этот код как раз перед этим рейсом, — заявил Фористер. — По причинам безопасности. Я опасался, что, когда на борту столько заключенных, они могут предпринять попытку захвата — и, как оказалось, опасался не напрасно.

— Я искренне надеюсь, что ты лжешь, — ответил Полион. Закрыв рот, он подождал очередного прохождения петли, пытаясь за это время выстроить аргументы. — Потому что если код доступа есть только на Центральном, то мы все покойники. Я не могу войти в Сеть и залезть в базу данных Курьерской Службы из сингулярности — а вывести нас из сингулярности я могу, только нейтрализовав «мозг».

— Ты имеешь в виду — убив Нансию, — поправил Фористер голосом, совершенно лишенным эмоций. Взгляд его на миг обратился к пульту управления. Полион проследил за тем, куда смотрит пилот, и ощутил секундный приступ страха. На полоске над пультом стояла изящная статуэтка — изображение прелестной рыжеволосой девушки с лукавой улыбкой на губах.

Полион слышал о пилотах, у которых развилась эмоциональная привязанность к своему кораблю. Такие порою заказывали подобные статуэтки — рассчитанная по генотипу «мозга» внешность, показывающая, как выглядело бы биологическое тело «мозга» корабля, если бы росло и развивалось без фатальных дефектов. Полион не предполагал, что Фористер принадлежит к числу таких сентиментальных дураков или что у него было время так привязаться к Нансии. Старый идиот действительно мог решить, что лучше сдохнет сам, нежели позволит убить свой корабль.

— Не нужно подходить к решению проблемы эмоционально, — сказал ему Полион. Как бы вышибить из Фористера эту сентиментальную привязанность? — Когда корабль частично подчиняется мне, а частично — Нансии, никто не сможет вывести корабль из сингулярности.

Будь проклята эта петля трансформации! Фористер тоже уловил ее ритм, и необходимость ждать, пока не пройдут три отрезка искажающего расщепления и воссоединения, давала ему возможность подумать.

— У меня есть предложение лучше, — ответил пилот. — Ты говоришь, что можешь нас вывести; при том, что мы знаем: Нансия уж точно способна это сделать. Верни ей полный контроль, и…

— И что? Вы снимете обвинения и позволите мне вернуться обратно на завод-тюрьму, чтобы сидеть там управляющим еще пять лет? У меня сейчас есть куда лучшие виды на карьеру.

— Я и не намеревался делать тебе подобное предложение, — возразил Фористер.

Ритм расщепления и воссоединения уже становился естественным для всех них; вынужденные паузы в разговоре больше не раздражали Полиона.

— У меня есть встречное предложение, — продолжил Фористер при следующей возможности. — Освободи компьютерные системы Нансии, снабженные гиперчипами, она выведет нас из сингулярности — и ты останешься в живых.

— Как ты догадался?

У Фористера был удивленный вид.

— Логические заключения. Ты разработал гиперчипы; ты обманом заставил меня запустить программу, которая сделала что-то нехорошее с компьютерными системами Нансии; сообщения об ошибках, которые я читал как раз перед тем, как вы ворвались сюда, указывали именно на те участки, где у нее были установлены гиперчипы: сенсоры нижней палубы и навигационная система. Потом ты применил голосовой контроль к оборудованным гиперчипами протезам Микайи. Ясно же, что в разработанных тобой гиперчипах содержится дополнительный доступ, благодаря которому ты можешь лично контролировать любое устройство, где используются твои гиперчипы.

— Ты умен, — признал Полион. — Но не настолько умен, чтобы это помогло тебе выбраться из сингулярности. Уверяю тебя, я не намерен передавать весь контроль над компьютерами «мозговому» кораблю, который уже, вероятно, сошел с ума.

— И почему ты так думаешь?

Полион поднял брови.

— Мы все знаем, что делает с капсульниками сенсорное голодание, Фористер. Мне нужно рассказать все детально?

— Требуется нечто большее, чем несколько минут в темноте, чтобы вывести из душевного равновесия мою Нансию, — ровным тоном отозвался Фористер.

Полион оскалил зубы.

— К настоящему моменту, старик, ей пришлось выдержать нечто гораздо большее. Первое, что делает моя программа-«червь», — это наносит удар по любому разуму, связанному с компьютером, куда запустили эту программу. Сенсорные помехи, которые заставили бы любого человека сразу выключить компьютер. Я боюсь, что «твоя» Нансия, будучи неспособна таким образом разорвать соединение, сейчас уже полностью свихнулась. Так что, я думаю, что если ты хочешь жить, то тебе следует немедленно сообщить мне остальную часть кода.

— А я думаю, нет, — спокойно возразил Фористер. — Ты сделал фатальную ошибку в своих расчетах.

Трансформационная петля в своем бесконечном вращении прервала разговор, проводя все вокруг через череду сжатий и растяжений пространства. Не обращая внимания на сенсорные трюки расщепления, Полион напряженно думал. Когда нормальное пространство вновь соткалось вокруг них, он привстал с кресла и ухватил изображение девушки, которой могла бы стать Нансия. Демонстративно, глядя в лицо Фористеру, Полион уронил статуэтку на пол и растоптал хрупкий материал тяжелой подошвой форменного ботинка.

— Вот что осталось от «твоей» Нансии, старик, — прошипел он. — И ты позволишь, чтобы твоя любовь к женщине — к женщине, которой никогда и не было, которая никогда не жила, — прикончила нас всех?

На лице Фористера отражалась душевная боль, но говорил он так же ровно, как обычно.

— Мои чувства к Нансии не имеют отношения к данному вопросу. Твоя ошибка заключается в куда более простой вещи. Ты считаешь, что я позволю тебе оказаться на свободе и контролировать всю галактику, только чтобы не умереть здесь, в сингулярности. Это неверная предпосылка.

Он говорил так спокойно, что Полиону потребовалось несколько минут, чтобы понять смысл слов, и в этот момент петля трансформации вновь охватила рубку и смазала происходящие в ней движения. И когда они вновь вернулись в нормальное пространство, Фасса дель Парма стояла между Фористером и Дарнеллом, как будто надеялась закрыть пилота от прямого выстрела из игольника.

— Он прав, — промолвила Фасса. — Прежде у меня не было времени подумать. Ты чудовище, Полион.

Де Грас-Вальдхейм рассмеялся без малейшего намека на веселье.

— Фасса, дорогая, для праведных душ, таких как Фористер и генерал Квестар-Бенн, мы все чудовища. Мне следовало бы вспомнить, как ты подлизывалась к ним раньше, помогая им обдурить меня. Ты думаешь, это тебя спасет? Они используют тебя и выбросят прочь, точно так же, как это сделал твой папаша.

Лицо Фассы сделалось белым и неподвижным, словно мрамор.

— Мы не все разделяем такой примитивный взгляд на вселенную, — произнес Фористер. — Но, Фасса, ты не можешь…

Пальцы Дарнелла подрагивали. Полион кивнул. Медленно, слишком медленно Дарнелл поднял игольник. Он дал Фористеру достаточно времени на то, чтобы схватить Фассу за плечи и отшвырнуть прочь, подальше от опасности. Во время этого движения Фористера рубка словно бы накренилась, и свет стал тусклым. Гравитация упала до половины нормы, затем до нуля, и Фасса закувыркалась в воздухе, в то время как самого Фористера его же движение отшвырнуло в противоположную сторону. Дождь игл рассыпался по широкой дуге, однако одна из них прошила рукав Фористера и вонзилась в запястье. Кровь яркими бусинками поплыла по каюте, а трансформационная петля превратила эти бусинки в кровавые моря. Полион наблюдал, как пузырь размером с небольшой пруд подплывает к нему и смыкает вокруг него яркие объятия, а затем превращается в крошечное пятнышко на белой рубашке.

Фасса подлетела к обмякшему телу Фористера, схватила его за руку и заплакала.

— Зачем вы это сделали? Я хотела спасти вас!

— Хотел, чтобы он… убил меня, — выдохнул Фористер. Параяд препятствовал сокращению мышц грудной клетки. — Без меня… никак не получить… код Нансии. Пойманы здесь, мы все… лучше, чем его отпустить. Простите меня…

— Смерть прежде бесчестья. — Полион фыркнул, произнося эти слова, чтобы дать понять этой сентиментальной парочке, как он относится к таким высокопарным девизам. — А ведь смерть неизбежна. Видите, как выходят из строя системы корабля? Как вы думаете, что откажет следующим? Подача кислорода? Поддержание давления в рубке?

В отсутствие прямых приказов гравитация и освещение контролировались автономными нервными функциями Нансии. Фористер застонал, когда до него дошло, что означают эти неполадки.

— Она в любом случае умрет. С твоей помощью или без нее, — усугубил это понимание Полион. — А ты еще не мертв. Я солгал. Игольник был поставлен только на парализацию. Теперь выдай мне код доступа, прежде чем Нансия перестанет дышать и убьет нас всех.

Фористер медленно покачал головой — видно было, что движения причиняют ему боль.

— Подойди сюда, Фасса, дорогая, — приказал Полион.

— Нет. Я останусь с ним.

— На самом деле ты этого не думаешь, — доброжелательно возразил Полион. — Ты слишком боишься меня. Помнишь эти разваливающиеся здания, которые ты построила на Шемали? Вспомни, ты возвела их заново бесплатно, и мне даже не пришлось делать ничего из тех интересных вещей, которые мы обсуждали. Но если я угрожал заживо содрать с тебя кожу за этот обман с цехами, то подумай, Фасса, что я могу сделать с тобой за то, что ты мешаешь мне сейчас.

Петля трансформации была даже кое в чем полезной: паузы давали Фассе возможность оценить последствия ее героической позы.

— Иди, Фасса, — прошептал Фористер, когда нормальный разговор снова стал возможен. — Ты не можешь мне помочь сейчас, а я не хочу видеть, как из-за меня тебе причиняют боль.

— Спасибо за информацию, — с вежливым поклоном сказал Полион. — Возможно, я попробую это следующим номером. Но пока что мы начнем с самого старого и самого дорогого твоего друга — чтобы результат был быстрым. Дарнелл, притащи сюда старуху… нет, я сам сделаю это. А ты держи на прицеле Фассу, на тот случай, если у нее появятся новые дурацкие идеи.

Держась за пилотское кресло, чтобы сохранять точку опоры, Полион развернулся и лениво пнул Микайю Квестар-Бенн. Отказ искусственной корабельной гравитации освободил ее от веса протезов, тянувшего к полу, однако рука и нога по-прежнему свисали неподвижно и не слушались ее. Сейчас Микайя была все равно что калека — да она и была калекой. Отвратительное зрелище.

— Я хочу, чтобы Фористер это как следует разглядел, — учтиво произнес Полион. — Сомкнуть протезы.

Эта команда была обращена к компьютеру; по этому сигналу гиперчипы заставили искусственную руку и ногу Микайи притянуться друг к другу, словно железо к магниту.

— Только тронь Мик хоть пальцем… — прохрипел Фористер, тщетно сопротивляясь действию парализующего яда.

— Мне и не нужно, — с широкой улыбкой констатировал Полион. — Я все могу сделать прямо отсюда.

Серия отрывистых команд и введенных с клавиатуры кодов заставила ту часть корабельного компьютера, которая подчинялась Полиону, выдать новую порцию управляющих сигналов на гиперчипы, контролирующие внутренние органы Микайи. Для того чтобы изменения оказали эффект, достаточно было времени прохождения очередной петли трансформаций. Когда вновь наступил отрезок нормального пространства, лицо старой женщины было бесцветным, а на лбу выступили бисеринки пота.

— Удивительно, насколько болезненными могут быть несколько простых изменений в органах, — радостно прокомментировал Полион. — Такие мелочи, например, как небольшая игра с циркуляцией крови. Как рука, Мик, детка? Тебя не беспокоит?

— Подойди немного поближе, — предложила ему Микайя, — и убедись.

Но теперь Полион указывал на ее живую руку; все видели, как изменился цвет конечности. Ногти стали почти черными, кожа побагровела и вздулась.

— Продержать вот так сутки, — продолжал Полион, — и мы увидим великолепный образец гангрены. Но, увы, у нас нет времени. Я мог бы запереть в этой конечности побольше крови и заставить вены лопнуть, но это убьет ее чересчур быстро. Так что я просто оставлю все как есть, пока ты думаешь, Фористер, и, может быть, мы все-таки столкуемся. К счастью, в ее сердце тоже есть кибернетические детали, так что нам не придется волноваться о том, что оно откажет из-за усилившейся нагрузки. Оно будет продолжать работать… до тех пор, пока я этого хочу. Хотите послушать, как оно работает сейчас?

Голосовая команда усилила звук интенсивно бьющегося искусственного сердца Микайи, частота пульса возросла, чтобы справиться с теми изменениями, которые Полион внес в остальные системы организма. Это отчаянное, неровное биение эхом отдавалось по всей рубке, во время петли трансформации то понижаясь до басового гудения, то превращаясь в сухую барабанную дробь, то взмывая до прерывистого присвиста. Никто не сделал ни единого движения, не произнес ни слова.

На один удар сердца, не более, темнота и молчание показались Нансии благодатным облегчением после режущей боли сигналов, проникавших в ее сенсоры. «Именно так сингулярность воздействует на мягкотелых?» Но нет, это было хуже. В моменты смятения, прежде чем Нансия отключила все сознательные функции и собственные сенсорные связи, она осознавала нечто куда худшее, нежели смещение цветов и пространственные искажения сингулярности: злобное вмешательство другого сознания, переплетенного с ее собственным, наносящего по ней удары с намеренной жестокостью.

«Он хотел свести меня с ума. Если я снова включу сенсоры, он это сделает. А если я останусь плавать в этой тьме, это все равно произойдет». Эта полная неприкрытого отчаяния мысль явилась откуда-то из самых глубин ее памяти. Где, когда она могла себя чувствовать настолько одинокой, полностью покинутой? Нансия, не думая, потянулась к своим банкам памяти, чтобы провести поиск, но остановилась, прежде чем соединение было завершено. Если сенсоры могли быть превращены в оружие, которое использовалось против нее, то не могло ли что-то проникнуть и в память? Получив доступ к компьютерной памяти, Нансия могла обнаружить, что «знает» что-то, в чем ее хотел убедить тот, другой разум.

«Это иное сознание? Или часть меня? Возможно, я уже сошла с ума, и это первые симптомы». Мерцающие, беспорядочные огни и резкие звуки, ощущение тошнотворного вращения, даже уверенность, что ее атаковал чей-то иной разум, — не было ли это все признаками той болезни, которая поражала столь многих людей на Старой Земле до того, как современная терапия при помощи электростимуляции и лекарств научилась восстанавливать равновесие в измученном мозгу? Нансии страшно хотелось просмотреть всего одну статью из энциклопедии, хранящуюся в электронной памяти; но в данный момент этот ресурс был запретен. Параноидная шизофрения, вот оно; отделение разума от реальности.

«Давай подумаем, — сказала себе Нансия. — Если я сошла с ума, то вполне безопасно рассмотреть симптомы и решить, больна ли я на самом деле, разве что я, предположительно, откажусь принять даже явные свидетельства. А если я не больна, то не должна просматривать память для проверки этого факта. Так что лучше принять как гипотезу, что я в своем уме, и действовать, исходя из этого». Сухой юмор этого логического рассуждения помог ей немного восстановить эмоциональный баланс. «Хотя неизвестно, сколько мне удастся еще оставаться в своем уме при таких обстоятельствах…»

Лучше об этом не думать. И лучше также не вспоминать первого напарника Калеба, который впал в необратимую кому, только чтобы не столкнуться с пустотой, которая окружила его, когда синаптические связи между его капсулой и внешним миром были уничтожены. В качестве основания для сохранения разума, а также для выживания, решила Нансия, следует принять допущение, что кто-то проделал это с ней. И сосредоточиться на решении задачи: кто это сделал и как его можно остановить.

В качестве первого шага следовало бы, естественно, приоткрыть всего один сенсор, чтобы изучить вспышки энергии, которые едва не уничтожили ее нервную систему… «Я не могу! — закричала внутри сознания Нансии маленькая девочка, в состоянии, близком к панике. — Вы меня не заставите, я не буду, не буду, я навсегда останусь здесь, где нет опасности».

«Это не выбор», — твердо сказала сама себе Нансия. Она хотела бы произнести это вслух, чтобы подбодрить себя звучанием собственного голоса, но она была нема, равно как глуха, слепа и лишена ощущений, плавая в абсолютной темноте. Каким-то образом ей следовало обуздать панику, зародившуюся в сознании.

Иногда помогают стихи. Тот драматург со Старой Земли, которого так любят цитировать Сев и Фасса; в ее банках памяти хранилось множество его пьес. «Какая ночь…» Нансия машинально потянулась к компьютерной памяти и как раз вовремя удержала этот порыв. Она не знала этот монолог — он хранился в ее банках памяти. Совершенно разные вещи. Тогда попробуем что-нибудь еще. «Я мог быть заключен в орех и мнить себя царем обширных стран, когда бы не дурные сны…» Не очень подходящий выбор в данной ситуации. Может быть… а знает ли она что-либо еще? Что она без своих банков памяти, своих сенсоров, своих мощных двигателей? Существует ли она вообще?

«На этом пути и таится безумие». Конечно, она существует! Нансия решительно наполнила сознание собственными воспоминаниями. Гонки по коридорам Лабораторной школы, игры в «Ангар» и в «Найди энергию» с друзьями. Освоение математических выкладок, от геометрии Лобачевского до топологии расщепления, снова игры, с чудесным пространством чисел, плоскостей и точек, по которому можно блуждать почти бесконечно. Обучение вокалу у сера Воспатриана, преподавателя драматургии в Лабораторной школе, который учил капсульников модулировать производимые динамиками голоса в пределах всей гаммы человеческой речи со всеми ее эмоциональными обертонами. И тот первый день, когда все они были огорчены и пристыжены, слушая записи своих жестяных искусственных голосков. Воспатриан заставил их читать вслух лимерики и бессмысленные стишки, пока все ученики не начали хихикать, забыв об уязвленном самолюбии. Боже, она все еще помнит эти дурацкие строчки, с которых он начинал каждый урок…

И, совершенно не думая и не обращаясь к искусственно наполненным банкам памяти, Нансия отвлеклась от царившей вокруг черноты.

Нансия процитировала для себя весь репертуар сера Воспатриана до тех пор, пока не начала про себя смеяться и не ощутила, как порожденные смехом эндорфины омывают ее сознание. И после этого, совершенно спокойно плавая в темноте, она начала тестировать сенсорные связи, включая и выключая их по одной.

Во время тестового процесса Нансия не раз ощутила ментальный эквивалент обожженных пальцев и ослепительного света прямо в глаза, однако это было не настолько ужасно, как она того боялась. Сенсоры нижней палубы были совершенно бесполезны, равно как навигационный компьютер и новые сопроцессоры — математический и графический, — которые она только что установила. «То есть все, где есть гиперчипы, произведенные на Шемали…» И, едва додумав эту мысль, Нансия поняла, кто и зачем нанес по ней удар.

Она один за другим включила сенсоры верхней палубы, сперва узрев тела спящих, болтающиеся в коридоре и пассажирских каютах. Сев, висящий на изометрическом тренажере в физкультурной комнате, руки и ноги все еще вдеты в крепления тренажера. Альфа, пристегнутая к койке в своей каюте. Блэйз, плавающий над самым полом в коридоре, на лице совершенно невинное выражение, а по подбородку расползается огромный синяк.

«Мятеж. И кто-то пустил усыпляющий газ. Но какая из сторон это сделала?» Нансия медленно и осторожно включила сенсоры центральной рубки. Сенсоры левого борта мигали и выдавали хаотичную картинку. Должно быть, гиперчипы Полиона работали и заражали своим влиянием все компьютерные системы. «У меня не так много времени…»

«Еще меньше времени, чем казалось», — осознала Нансия, увидев происходящее в рубке. Генерал Квестар-Бенн лишена подвижности — «конечно, гиперчипы в протезах», — а в руках у Дарнелла игольник Микайи. Овертон-Глаксели держит под прицелом непокорного Фористера, в то время как Полион сидит в пилотском кресле и набирает команды на пульте управления. С этим она, по крайней мере, могла кое-что сделать. Нансия нанесла ответный удар, посылая компьютеру собственные приказы и секцию за секцией отключая пульт управления и отсеивая команды Полиона по мере их поступления. Он набрал команду, которой она не знала; проследив этот приказ до его источника, Нансия потрясенно опознала свой собственный код доступа. Музыкальная последовательность уже прозвучала в рубке. Но слов, которые должны были сопровождать музыку, в этой локации не было… «Однако они должны где-то быть. В какой-то части памяти, недоступной моему сознательному поиску. Иначе моя капсула не смогла бы их опознать и открыться». Нансия ощутила гордость за то, что смогла это вычислить, а затем холод и тошноту при мысли о том, что Полиону, возможно, потребуется совсем немного времени, чтобы прийти к тому же выводу. «И если слова находятся там, где я не могу отыскать их сознательно, то как я смогу блокировать Полиону доступ к ним?»

У Нансии кружилась голова от закольцованного прохождения через четыре расщепленных пространства, однако не было безопасного способа выйти из этой петли до тех пор, пока Нансия не обретет все свои расчетные и навигационные мощности. «Сначала нужно исправить ущерб…» Нансия неистово трудилась, постоянно отключая сектора компьютерной системы, зараженные шемалийским вирусом, находя альтернативные пути для доступа к процессорам, остававшимся еще незатронутыми. И одновременно программа-«червь», запущенная Полионом, зарывалась все глубже в системы Нансии, изменяя и искажая коды, стирая свои собственные следы, так что Нансия могла определить места ее прохождения только по неожиданным вспышкам дезориентирующих входящих сигналов или искажению математики. Нужно найти и остановить этот код, только тогда удастся сделать все остальное.

Погрузившись глубоко в путаницу собственных систем, Нансия все же ощутила страшную душевную боль, когда Дарнелл ранил Фористера.

«Не слушай. Не думай об этом». Ей нужна была полная сосредоточенность, чтобы обезвредить пронырливую программу Полиона, куда больше сосредоточенности, чем Нансия когда-либо уделяла решению относительно примитивных проблем подпространственной навигации. Нансия вспомнила технику расслабления, которой научил ее Сев Брайли, и целенаправленно, медленно стала успокаивать себя, стягивая энергию от периферии и сосредотачивая сознание на внутреннем ядре света, там, где она, Нансия, существовала независимо от компьютера, корабля и даже капсулы. Какой-то отдельной частью сознания она чувствовала отказ системы гравитации и ослабление освещения, потрясение и тревогу ее пассажиров, однако не могла позволить себе отвлекаться сейчас на поддержание этих полуавтоматических функций.

Автоматические процедуры записи, установленные Нансией, продолжали действовать, когда Полион приступил к издевательствам над Микайей. Нансия не могла противодействовать его приказам, не нарушив своего транса; она не могла даже восстановить прежний уровень гравитации и освещенности, чтобы успокоить Фористера. Игнорировать боль Микайи было самым трудным из всего, что когда-либо приходилось делать Нансии. «В данный момент Микайя не существует. Ничего не существует за пределами этого места, этого момента, этого центра». Вот он, проникающий код; Нансия сожгла его вспышкой энергии, уничтожив в процессе глубинную память. Это как ампутация, подумала она, сперва боль пронзительная и резкая, а потом — ноющая, продолжительная. Теперь восстановить потерянные функции… Нансия безжалостно отсекла все излишества своего программного обеспечения, уменьшив энергию, которая обычно поддерживала ее автономные функции. Освещение в рубке померкло еще сильнее, и мягкотелые обменялись замечаниями по поводу едкого запаха в воздухе. Ну, им придется немного потерпеть: Нансии нужна энергия, чтобы восстановить поврежденные навигационные программы. Три из четырех основных математических сопроцессоров были потеряны; один из них можно было подменить графическим сопроцессором. Нет времени думать об остальных. Нансия стерла программы, в которых не было необходимости, и перекинула остальные на инфокристаллы, освобождая место в том немногом, что осталось от ее памяти, для процессов, которые она должна будет провести. Хватит ли этого? Нет возможности протестировать, нет времени на раздумья. Она нанесла удар, один-единственный, всей мощностью, что у нее осталась, и ощутила, как гиперчипы становятся обычными слитками пермасплава, как деактивированные сенсоры и процессоры превращаются из живых систем в мертвый груз.

«Некоторые животные отгрызают собственную лапу, чтобы вырваться из ловушки…»

Но не время горевать. Со «смертью» гиперчипов внутри систем Нансии оборвалась передача сигналов, терзавших кибернетические органы Микайи. Усиленный звук ее сердцебиения умолк в промежутке между двумя барабанными ударами. Фористер застонал. «Он думает, что я мертва». Но сейчас он убедится в обратном. Нансия включила искусственную гравитацию. Дарнелл рухнул на палубу со своего «насеста». Фасса упала на колени. Полион пошатнулся, но остался стоять. Нансия отдала команду проволокам-излучателям кандал-поля. Дарнелл, Полион и Фасса застыли на месте, сплетения бегущих огоньков обозначили узы, наложенные на их запястья, лодыжки и шеи. И наконец Нансия уделила немного энергии на восстановление освещения и циркуляции воздуха в рубке.

— ФН-935 к работе готова, — сообщила она. — Прошу прощения за временные неудобства…

— Нансия! — Голос Фористера звучал так, словно дипломат готов был заплакать.

— Генерал Квестар-Бенн, вы можете занять место пилота? — спросила Нансия. — Мне может понадобиться небольшая помощь, чтобы вывести нас из сингулярности.

— Сделаю все, что смогу. — Дыхание Микайи все еще было неровным, и она тяжело опиралась на кресло, однако на пилотское сиденье переместилась без чьей-либо помощи; протезы вновь подчинялись электрическим импульсам ее собственного мозга. — Что я могу сделать?

— У меня остался всего один математический сопроцессор, — объяснила ей Нансия, — и мое навигационное оборудование не функционирует. Когда я включу двигатели, мы выйдем из петли расщепления и войдем в расширение того пространства, к которому окажемся ближе. Я попытаюсь поддерживать стабильный путь, но мне может потребоваться ваша помощь в навигации. Поскольку графический процессор не поврежден, я буду выдавать изображения ближайших подпространств. Держите руку на контрольной панели и указывайте мне направление каждого ответвления.

— Сделаю все, что смогу, — снова ответила Микайя, но Нансия заметила, что она положила на сенсорную панель руку-протез; вторая рука все еще была уродливого багрового цвета, кончики пальцев распухли, под ногтями черные полумесяцы. Нансия помнила, что сказал Полион относительно гангрены. Насколько его гиперчипы ускорили метаболические процессы Микайи? «Доставить ее к врачу… но я не смогу это сделать, если кто-нибудь не поможет мне выбраться из сингулярности… и мы не можем ждать, пока Фористер оправится от действия параяда».

А потом, у Нансии не осталось энергии на то, чтобы беспокоиться за Микайю, и вообще на что бы то ни было, кроме волн трансформации, которые смыкались над ней, бросали и толкали ее через подпространства, деформировали ее корпус и всех, кто находился внутри… и еще на потоки расчетов, ускользающих от ее единственного процессора. Растерянная и задыхающаяся, Нансия ощущала, как твердая рука ведет ее вверх… во внешний мир. Нансия слепила последние числа в удобоваримую последовательность уравнений и прорвалась через хаос несчетных бесконечных подпространств в блаженную обыденность реального пространства.

Прежде чем она успела поблагодарить Микайю, плотный коммуникационный луч ударил в ее ослабевший центр связи.

— Так скоро вернулась, ФН? Что случилось? Я думал, ты направляешься на Центральные.

Это был Симеон, управляющий мозг базы Вега.

— У нас была небольшая проблема с вирусом, — ответила ему Нансия. — Вернулись… для ремонта.

Остальная история могла подождать до тех пор, пока она не сможет поведать все приватно. Незачем будоражить всю галактику оповещением о том, что неизвестное количество компьютерных систем заражено шемалийскими гиперчипами.

— Теперь все под контролем?

— Можно сказать и так, — сухо согласилась Нансия, включая оставшиеся сенсоры и проверяя свое внутреннее состояние. Половина процессоров сожжена, в пассажирском отсеке перекатываются спящие тела, три отпрыска Высоких Семей связаны кандал-полем и злы как черти, Фористер корчится от боли — когда мышцы обретают чувствительность после параяда, в них словно вонзают тысячи иголок, — а в кресле пилота сидит инвалид-генерал, та, благодаря которой Нансии удалось вообще вернуться в реальное пространство…

— Да, — сказала она Симеону. — Все под контролем.