Неделю спустя Яна заметила необычайное оживление вокруг дома собраний поселка Килкул. Когда она пошла туда разузнать, в чем дело, ее тотчас же приставила к работе радостно возбужденная Клодах, которая находила дело всякому, кто подворачивался под руку. К полудню все помещение дома собраний было начисто вымыто, пол сверкал чистотой, вдоль стен расставили стулья и импровизированные столы. У одной из стен устроили возвышение, на котором во время праздника разместятся певцы и музыканты — чтобы всем было хорошо видно и слышно. В двух очагах горел огонь, согревая зал. Не обошлось и без непременной для здешнего дома большой печи. На надлежащем крюке подвесили доску для предсказаний времени ледохода — на ней люди будут отмечать время, день и приблизительно — час, когда, по их мнению, в этом году наступит весна, реки избавятся от ледяного покрова и снова свободно понесут свои теплые воды к морю.

На очаге кипел специально предназначенный для лэтчки котел — самый большой котел, какой нашелся в Килкуле. Из-под крышки вырывались клубы ароматного пара. Большая кофеварка стояла наготове — незачем раньше времени ставить ее на огонь, ведь вскипевший кофе может убежать. Кружки горкой стояли на столе и ждали своего часа. Ради праздника кто-то пожертвовал для общего стола целое ведерко сахара. Вскоре должны были принести пироги, и торты, и всяческое печенье, и прочие блюда, которые стряпали лучшие поварихи поселка.

Когда дом собраний был приведен в порядок, Яна поспешила к себе домой, чтобы до конца исполнить свой гражданский долг и тоже приготовить какое-нибудь угощение к общему столу. Банни посоветовала ей приготовить фасоль — как подозревала Яна, потому, что готовить это блюдо довольно просто. Тем не менее Яна полагала, что уже довольно неплохо усвоила уроки поварского мастерства. Поэтому она не только приправила фасоль перцем, как советовала Банни, но еще и отважилась добавить в блюдо чеснока — ей нравился привкус, который дает эта заправка. Кроме того, она положила в фасоль целую горсть сушеной томатной пасты и присыпала сверху молотым красным перцем, что очень украсило блюдо.

Яна как раз снимала котел с тушеной фасолью с печки, когда в дверь постучали. Как оказалось, это Шинид и Эйслинг принесли готовые новые платья — голубое для Баники и зеленое для Яны. Яна поразилась, как быстро они закончили шитье, тем более при таком богатстве вышивки и сложности орнамента. Ее новый наряд был поистине прекрасен. Глубокий вырез зеленого платья был обрамлен роскошной бисерной вышивкой, со вкусом подобранные цветные бусины прекрасно сочетались с узором ткани. Длинные рукава внизу были собраны манжетами, тоже украшенными бисерной вышивкой. Праздничный наряд удачно подчеркивал стройность Яны. Платье не скрывало приятных округлостей фигуры, хотя и не слишком сильно прилегало к телу. А еще на платье были карманы, тоже вышитые бисером — в них можно было прятать руки, когда не знаешь, чем еще их занять. Открытый воротник тоже был искусно украшен — плетением, сделанным из кусочков цветной проволоки, которую Яна видела в поселковом магазинчике. В качестве платы за работу Яна предложила женщинам баночки со специями, которые, как сказала Банни, Эйслинг с Шинид очень любят. Искусницы с благодарностью их приняли.

Когда женщины ушли домой, пришло время мыться и одеваться к празднику. Обычно Яна быстренько обмывалась подогретой водой из ковшика, но она не могла надеть новое платье, как следует не помывшись. Горячие источники были всего в нескольких милях от ее дома — до них вполне можно было дойти пешком, и уже не один раз с тех пор, как Шон показал ей это место, Яна ходила туда купаться. Обычно она наслаждалась теплыми ваннами не в одиночестве — там бывали и другие люди из поселка. Поэтому Яна нисколько не удивлялась тому, что ей больше не встречался тот “особенный” тюлень, встреча с которым здесь считалась чем-то вроде знака благоволения высших Сил. Яна так и не поняла до конца — было ли это действительно благоволение Сил? — то, что в тот, первый раз тюлень ей показался. Утром перед лэтчки у теплых источников собрались, наверное, все жители поселка. Все приводили себя в порядок перед долгожданным празднеством. Люди так весело плавали и плескались в приятной теплой воде, что это совместное купание постепенно превратилось в нечто вроде спортивных состязаний. Но к тому времени, когда начались игры в воде, Яна уже помылась, вытерлась и отправилась домой.

— Привет тебе, Яна! — радостно крикнула Баника, когда Яна подошла к своему крыльцу. — Ты ведь хотела познакомиться с Диего? — продолжила девочка, показывая на закутанного с головы до ног юношу, сидевшего в нартах. В руках у юноши был термос с водой. — Отдай термос майору Мэддок... Майор Янаба Мэддок, это — Диего Метаксос, — и Банни легонько подтолкнула парня навстречу Яне.

Яна кивнула юному Метаксосу, прекрасно зная, как замерзает тело после поездок в нартах с Баникой. Юноша тем временем немного неуклюже откинул меховые покрывала и, стараясь не потерять равновесия, понес термос к Яниному дому.

— Как дела у твоего отца, Диего? — спросила Яна, подойдя к крыльцу, и взяла у парня термос. Глядя на немного растерянное и смущенное лицо мальчика, Яна его даже пожалела.

Диего кивнул через плечо на Банни и сказал:

— Она говорит, это вы заставили их вызвать сюда Стива.

— Я никого не заставляла что-то делать, Диего, — сказала Яна, сдерживая смех. — Я только высказала предположение — в присутствии одного человека, который властен принимать решения в таких вопросах, — что присутствие Стива подбодрит твоего отца и благотворно повлияет на его состояние. И твое тоже.

— Да, спасибо вам, — сказал Диего и хотел было уже развернуться и уйти, но, заметив, как нахмурилась Банни, снова повернулся к Яне и, вымученно улыбнувшись замерзшими, потрескавшимися губами, добавил:

— Я в самом деле очень вам благодарен, майор Мэддок!

Увидев Диего вблизи, Яна сразу поняла, почему Банни так заинтересовалась этим парнем. Мало того, что Диего был примерно одних лет с Баникой — это был высокий, хорошо сложенный юноша с длинными волнистыми волосами цвета воронова крыла. У него были потрясающе красивые, лучистые темно-карие глаза с пушистыми черными ресницами, которым позавидовала бы любая девушка. А в чуть заметной улыбке юного испанца определенно таилось какое-то странное очарование. Взгляд юноши, немного загнанный и растерянный, как ни странно, все же скрывал в себе нечто возвышенное. Что же за откровение явилось ему в этих таинственных пещерах? Отчего у этого юноши такой необыкновенный взгляд?

Молодежь собралась уже ехать дальше, но тут Яна вдруг вспомнила про новое платье.

— Эй! Погодите! Банни, тебе это пригодится для лэтчки, — сказала Яна и быстро нырнула в дом. В следующее мгновение она выскочила обратно, протягивая девочке новое голубое платье.

У Банни слезы брызнули из глаз, когда она поняла, в чем дело.

— Ой, Яна! Это мне?! Какое чудо! — девочка приложила платье к себе, прямо поверх парки, и развернула его во всю длину, показывая Диего. Парень попытался сделать вид, что ему нет дела до таких пустяков, но все равно было заметно, что платье ему понравилось.

Банни подскочила и крепко обняла Яну.

— Спасибо, Яна, спасибо! Я прямо сейчас в него переоденусь!

Яна проводила взглядом Банни и Диего, которые сели на нарты и уехали вдоль по улице. Собаки Баникиной упряжки весело бежали, крутя хвостами, как будто знали, что впереди, совсем рядом, их ждет теплый дом и вкусная еда.

С довольной улыбкой Яна вошла в свой уютный домик. Надо было как следует просушить волосы и приготовиться к лэтчки.

***

Яна привела себя в порядок, переоделась и уже собралась выходить, но тут вдруг, совершенно неожиданно, в дверь постучали. До вечера было еще далеко, но в последние полчаса с улицы то и дело доносились разговоры собиравшихся на лэтчки людей, звуки шагов и скрип санных полозьев. Яна долго прихорашивалась, стараясь привести свой внешний вид в соответствие с великолепием нового платья. Бисерная отделка поблескивала и переливалась в отсветах пламени очага, отбрасывая яркие блики на лицо и шею Яны. Чистые, гладко уложенные волосы блестели, зеленые Янины глаза сверкали, и даже ее бледная кожа, оттененная насыщенными цветами платья и отделки, приобрела необычайно теплый, приятный оттенок. Яна удивилась, услышав стук в дверь. И кто бы это мог быть? Наверное, Банни.

Не успела Яна дойти до двери, как та медленно раскрылась без ее помощи, и на пороге появился человек, с головы до ног засыпанный снегом — на улице снова начался снегопад. Яна сразу узнала красиво расшитые бисером варежки, когда Шон Шонгили поднял руки, чтобы откинуть капюшон парки.

Сердце Яны вдруг заколотилось часто-часто. А когда Шон улыбнулся, Яна разволновалась еще сильнее.

— Если ты собираешься увильнуть и не спеть сегодня песню — лучше подумай еще раз, — сказал Шон и вошел, закрывая за собой дверь. — Правда, я вижу, ты оделась как раз под стать случаю. Тебе идет этот цвет, — добавил он как бы между делом, одобрительно кивнув. Потом подошел поближе и провел пальцем вдоль украшенного бисерным шитьем ворота, следуя завиткам узора. Улыбка его стала шире, серебристые глаза одобрительно сверкнули. — Если не ошибаюсь, это совместное произведение искусства Эйслинг и моей сестры.

Яна сглотнула. Она не привыкла выслушивать комплименты своей внешности, но ей, несомненно, было очень приятно, что Шон Шонгили не обошел вниманием ее новый наряд.

— Я так им благодарна — они успели закончить шитье как раз к лэтчки.

— Шинид больше всего на свете любит бегать наперегонки со временем, — заметил Шон с легкой усмешкой.

Немного смутившись под его настойчивым взглядом, Яна сразу припомнила намеки, которые время от времени бросала Шинид во время их совместного охотничьего похода.

— Видел бы ты... Видел бы ты, как расцвела Банни, когда я подарила ей платье, что Шинид с Эйслинг сшили для нее... — проговорила Яна, сознавая, что лепечет глупости, но будучи не в силах ничего с этим поделать. Она потянулась за паркой. Шон подхватил куртку из ее вмиг ослабевших пальцев и галантно подал, помогая одеться. Чувствуя себя немного глуповато, Яна повернулась и всунула руки в рукава парки. Шон ловко набросил тяжелую парку ей на плечи и легким движением погладил Яну по плечам, как будто поправляя куртку. Потом его пальцы как бы невзначай скользнули по ее голой шее, и Яна с трудом подавила сладостную дрожь — так приятна была ей эта мимолетная ласка. Ей сразу вспомнилось ночное купание в горячих источниках... Яна очень надеялась, что от этих воспоминаний ее щеки не залились румянцем смущения. Она поскорее набросила капюшон парки и неловкими пальцами стала защелкивать застежки — все еще стоя, прижавшись спиной к Шону. Потом она все же отстранилась, сунула руки в варежки и подхватила котелок с тушеной фасолью. Решительно повернувшись к Шону, Яна улыбнулась с невинным видом — как будто не она только что столько себе навоображала во время такого простого действия, как одевание теплой куртки с помощью галантного мужчины.

— Пойдем? Сегодня ведь мой дебют.

— Я слышал, друг отца того паренька скоро будет здесь? Удачная мысль, — сказал Шон, когда они вышли на хорошо протоптанную дорогу.

Впереди и позади них шли люди, а в каждом доме вдоль улицы ярко светились окна, освещая им путь к дому собраний. Раньше Яна даже не представляла, как много народу живет в поселке и его окрестностях.

— Неужели сегодня сюда соберется все население Сурса? — спросила Яна, стараясь приблизительно подсчитать количество людей, шедших по улице плотным потоком, и собачьих упряжек, припаркованных возле дома собраний.

— Придут все, кто что-либо значит для Сурса, — ответил Шон и таинственно улыбнулся. Яна обдумала эту фразу и спросила:

— Почему я должна что-то значить для Сурса?

— А почему нет?

Яна уже хотела потребовать, чтобы он объяснился и чтобы перестал быть таким таинственным, но не успела она заговорить, как Шона окликнули с проезжавшей мимо упряжки. Шон обнял Яну за плечи и прижал к себе, заслоняя от порывистого ветра со снегом, и крикнул в ответ что-то радостно-дружелюбное. Потом им пришлось пробираться через беспорядочное скопление нарт и собачьих упряжек перед домом собраний, старательно выбирая дорогу так, чтобы случайно не наступить на наполовину засыпанных пушистым снегом собак. Снегопад все не прекращался, наваливая новые сугробы поверх прежних.

Когда Шон и Яна подошли поближе к двери, изнутри стал слышен радостный гул множества голосов, пиликанье скрипки, хриплые вздохи аккордеона, высокий и нежный голос флейты, низкий ритмичный гул бубнов. Когда дверь открывалась, в косой полосе яркого света становились видны свежие опилки, насыпанные поверх хорошо утоптанного снега на дорожке к крыльцу. Через открытую дверь наружу вырывались белые клубы теплого воздуха, напоенного запахами кожи, чистого льна и душистых трав.

Как только собравшиеся узнали Шона Шонгили, его тотчас же окружила толпа радостных друзей и знакомых. Яна оказалась в стороне. Она пожала плечами, удивляясь популярности Шона среди местных жителей, вошла в прихожую, сняла тяжелую куртку и стала искать на вешалке, прибитой к длинной левой стене коридорчика, свободный крючок, на который можно было повесить одежду. Свободных крючков не оказалось, и Яна повесила свою парку в углу, поверх нескольких чужих курток, потом сбросила теплые ботинки и, связав их вместе шнурками, пристроила внизу, под своей курткой.

Вокруг ее талии обвилась чья-то рука, и в следующее мгновение Яна оказалась в чьих-то крепких объятиях. Она уже собралась сопротивляться, но тут разглядела, что обнимает ее Шон Шонгили. Шон увлек ее за собой в зал, на площадку для танцев, и Яне волей-неволей пришлось отплясывать зажигательную польку вместе со своим веселым, улыбчивым партнером.

Зрители, столпившиеся вдоль стен зала, казалось, решительно вознамерились вконец раззадорить Шона Шонгили, и под их одобрительные крики он танцевал все быстрее и жарче. Яна изо всех сил вцепилась в его руку и почти повисла у Шона на плечах, а он все кружил и кружил ее в бешеном танце, и комната крутилась и вертелась вокруг них, так что у Яны скоро закружилась голова. Три или четыре недели назад после первого же круга по комнате Яну свалил бы неудержимый кашель, но сейчас ей даже не понадобилось лезть в карман за бутылочкой с волшебным лекарственным сиропом Клодах. У нее, конечно, немного перехватило дыхание, но только из-за бешеного ритма танца. Шон заключил ее в объятия и кружил в танце, а вокруг скакали и выплясывали другие пары. Нет, сейчас определенно лучше не кашлять! Ее же просто затопчут насмерть, если она вдруг упадет на пол! Но этот танец — поистине нечто необычайное. Яна никогда в жизни — даже в те дни, когда Бри бывал особенно общительным, — не танцевала так самозабвенно и непринужденно. Это было невероятно радостно — кружиться вместе со всеми в веселом хороводе. Яна не понимала, как Шону удается удержать равновесие в сумасшедшей пляске, еще меньше она понимала, как он может танцевать так легко и быстро, а вместе с ним и она — ведь всего каких-нибудь пять недель назад у нее едва хватало сил на то, чтобы просто медленно ходить. Как она может поспевать за Шоном Шонгили? Это уму непостижимо! Непонятно, то ли на нее так подействовало необычайно приятное настроение, царившее в танцевальном зале, то ли это сказалось благотворное действие бальзама Клодах — Яна не знала, но ей было хорошо, и ей это нравилось.

Танцы прекратились только тогда, когда музыканты перестали играть — им надо было перевести дух и промочить глотки. У Яны подгибались колени от слабости, она тяжело дышала, и ей пришлось буквально повиснуть на руке Шона, чтобы не упасть. Она дрожала от возбуждения, ощущая близость его крепкого, мускулистого тела. От прикосновения его сильных, теплых рук по телу Яны волнами расходилось невыносимо приятное, щемящее ощущение. Она сознавала, что должна бы высвободиться из этих волнующих объятий, но ей ужасно не хотелось этого делать — наоборот, ей хотелось, чтобы эти чудесные мгновения длились всю оставшуюся жизнь.

У нее по лицу градом катился пот, и Яна испугалась, как бы такая чрезмерная потливость не оттолкнула ее партнера по танцу. Но, как оказалось, боялась она напрасно — Шон наклонился к ее уху и засмеялся, прижавшись к ее щеке такой же мокрой щекой.

— Вы, инопланетники, так бешено танцуете, что можете любого загонять до смерти! — сказал Шон.

— Мы?! — воскликнула Яна, веселясь и возмущаясь, и отстранилась от Шона, чтобы убедиться, что он ее не разыгрывает.

Сияющие серебристые глаза искрились озорством и задором. Шон притянул ее к себе и повел с танцевальной площадки, собираясь угостить великолепным пуншем, в котором, несомненно, была немалая толика знаменитого веселящего зелья Клодах. Яне было совершенно безразлично, из чего сварили этот пунш — так ей хотелось чего-нибудь выпить. Она улучила момент и отерла пот с лица носовым платком, который нашелся в кармане. Шон был занят — он отошел, чтобы наполнить кружки пуншем.

— Прекрасный пунш! — похвалила Яна, попробовав праздничный напиток.

Шон Шонгили приобнял ее покрепче, притянул к себе и проворковал на ухо:

— Очень помогает взволнованным начинающим певцам.

— Тебе обязательно было напоминать об этом? — в шутку возмутилась Яна. Она умудрилась совсем позабыть о предстоящем испытании.

— Держись меня, детка, и тебе не о чем будет беспокоиться! — бодро ответил Шон нарочито-грубоватым тоном.

— Ты позаботишься о том, чтобы я как следует опьянела?

— От пунша Клодах еще никто не пьянел! — сказал Шон в притворном негодовании и добавил, хитро посмотрев на Яну смеющимися глазами:

— Но ты так взбодришься и расслабишься, что тебе будет уже все равно.

— Похоже на то, — сказала Яна и быстро допила все, что оставалось в кружке. Шон взял у нее опустевшую кружку и передал женщине, которая разливала напиток, чтобы наполнить снова.

— Эй, если я обопьюсь этого зелья, то, чего доброго, еще позабуду слова! — запротестовала Яна.

Шон Шонгили покачал головой и подал ей полную кружку.

— Бывают такие слова, Яна, которые не забываются, — он осторожно приложил ладонь к ее груди, напротив сердца. — Бывают слова, которые рождаются здесь. Однажды сказанные, они уже никогда не забудутся.

Яна посмотрела на него долгим взглядом, наполненным новыми тревогами и опасениями, которые не развеялись под действием бодрящего питья. Например, почему Шон так настойчив — это во-первых, почему она позволяет ему это — во-вторых, и, в-третьих, — должна ли она делать то, что собирается сделать?

— А ты уже сделала свое предсказание? — спросил Шон, показывая на кучку людей, столпившихся возле доски, на которой каждый писал мелом свое предсказание — когда, по их мнению, вскроется лед на реках и наступит весна. Посмотрев на отметку, которую только что сделал какой-то мужчина, Шон улыбнулся. — Толуби обсчитался на два дня и шесть часов.

— Откуда ты знаешь? — с подозрением спросила Яна.

Шон только пожал плечами.

— Мне не разрешают делать ставки, потому что я слишком часто угадываю.

— А мне?

Шон внимательно посмотрел на нее.

— А ты можешь сделать предсказание, если хочешь. Но раз ты уже знаешь, что я всегда точно угадываю ледоход, захочется ли тебе в этом участвовать?

Яна посмотрела на него не менее внимательно.

— Если ты никогда не ошибаешься, то получается, что моя ставка будет нечестной.

— И все равно ты можешь сделать предсказание, — сказал Шон ровным тоном, с непроницаемым выражением лица.

— Стоит ли биться об заклад, если наверняка знаешь верный ответ? — сказала Яна и насмешливо улыбнулась. — Я вообще не люблю биться об заклад. Я всегда проигрываю, а присваивать твое предсказание мне бы не хотелось.

Шон рассмеялся, его глаза сверкнули, и Яна поняла, что такой ответ пришелся ему по душе.

— А какой приз получает победитель? — спросила она.

— Не знаю, как будет в этом году, но обычно это кредит в поселковом магазине или хорошие щенки — если в весеннем помете такие найдутся.

Снова зазвучала танцевальная музыка, и, прежде чем Яна успела отказаться, Шон увлек ее на середину зала и закружил в танце. Сильной рукой он крепко обнимал ее за талию, так что у Яны не было никакой возможности выскользнуть и удрать. Вторая рука Шона сжимала Янину ладонь.

Этот танец был не таким стремительным, и Яна смогла рассмотреть танцующих и тех, кто стоял и сидел в зале. Яна гадала — неужели сегодня в этом доме каким-то образом сумело поместиться все “местное” население планеты? По краям танцевальной площадки резвились детишки. Малыши бегали друг за дружкой, а если кто-то спотыкался и падал и начинал плакать, любой из взрослых, оказавшийся поблизости, поднимал их и утешал, как мог. Если кто-то приглашал танцевать женщину, у которой на руках был младенец, сразу же кто-нибудь из соседок с удовольствием брался присмотреть за ребенком. Маленькие девочки танцевали со своими дедушками, мальчики-подростки приглашали своих тетушек и бабушек или показывали танцевальные шаги младшим кузинам. Несколько старших девочек-подростков, преисполненных сознанием собственного достоинства, стояли и ожидали, когда их пригласит кто-нибудь из ровесников. Но нередко маленькие девочки и взрослые женщины танцевали все вместе, как и некоторые мужчины и мальчики — те, кто не нашел себе другого, более подходящего партнера.

Яна отыскала взглядом Банни. В новом праздничном платье девочка выглядела очень мило и женственно. Банни стояла рядом с Диего возле стола с угощением. Они о чем-то оживленно разговаривали. Диего при этом увлеченно жевал мясной рулетик, а у Банни в руке был ломоть какого-то пирога.

Шон оказался великолепным танцором. Никто из тех, с кем Яна когда-либо танцевала, не умел так хорошо вести партнершу. И ноги Яны как будто сами знали, как надо ступать. Хотя Яна все-таки побаивалась оттоптать Шону ноги — тем более что он снял тяжелые зимние ботинки и был сейчас в легких замшевых мокасинах, украшенных великолепной бисерной вышивкой.

В перерывах между танцами Шон неусыпно следил, чтобы кружка Яны всегда была полна, и прогуливался вместе с ней по залу, обмениваясь шутливыми замечаниями и приветствиями со знакомыми мужчинами и женщинами.

— Кто все эти люди? — тихо спросила Яна, наклонившись к его уху, когда Шон повел ее к очередной паре своих знакомых.

— Это родители погибших в Бремпорте, — так же тихо ответил он.

— Что за черт! Это нечестно, Шон! — Яна попыталась высвободиться из его объятий, но разорвать хватку Шона оказалось не так-то просто.

— Почему? Они знают, что ты будешь петь песню. И им, конечно же, хочется с тобой увидеться. Им это нужно. Ты — последняя ниточка, которая связывает их с погибшими.

— Нет, черт возьми! Шон, это нечестно! По отношению ко мне, Шон.

— Возможно. Зато теперь ты знаешь лица тех, на кого надо смотреть, когда будешь петь.

— Так вот почему ты пристал ко мне, как банный лист! — с горечью в голосе сказала Яна. — Чтобы я не смогла увильнуть от этого тяжкого испытания?

— Янаба, это не будет для тебя тяжким испытанием. Песня принесет облегчение, — тихо и мягко сказал Шонгили, и в голосе его было столько нежности, что у Яны подкосились ноги. Чертова Клодах с этим ее зельем! Как же, не пьянеют от него! Вот, пожалуйста, ее совсем развезло.

Тут до Яны дошло, что Банни и Диего тоже ни разу не разлучались и все время держатся вместе.

— Да, Диего тоже будет сегодня петь. Так что ты не одинока, — сказал Шон, заметив направление ее взгляда. Потом он рассмеялся и потащил Яну к Банни и Диего, спросив:

— Может, несчастным жертвам по нраву держаться вместе?

Яна обратила внимание на то, с каким выражением Баника смотрит на своего Диего, и, прикинув кое-что в уме, сказала:

— Нет, Шон, давай лучше не будем им мешать. Шон задумчиво посмотрел на юную пару.

— Нет, я думаю, мы им не помешаем. Банни обхаживает его, как заправская хозяйка.

— Обхаживает его?! — взвилась Яна. Шон безразлично пожал плечами.

— Ну, если хочешь — занимает его разговором. У него здесь знакомых даже меньше, чем у тебя.

Они как раз шли мимо танцующих в паре Шинид и Эйслинг. Шинид, как всегда, вела. Обе женщины были одеты в длинные кожаные рубахи, украшенные затейливой вышивкой, только у Эйслинг рубаха была белая, а у Шинид — светло-коричневая. И на Шинид, и на Эйслинг были надеты искусно сделанные украшения, с таким вкусом подобранные к одежде, что даже драгоценные бриллианты не смотрелись бы лучше.

— Веселитесь? Нравится? — спросила Шинид, вроде бы самым обычным тоном, но что-то в ее голосе давало понять, что этот простой вопрос содержит и некое скрытое послание, предназначенное только для Шона.

— Раз уж ты об этом заговорила, то — да, веселимся, по крайней мере — я, — ответил Шон точно таким же многозначительным тоном, и они с Шинид обменялись понимающими взглядами. — А ты как, Яна?

— О, и я тоже. Мне здесь нравится, правда, нравится, — сказала Яна. Шинид кивнула, и они с Эйслинг двинулись дальше.

— Что это с твоей сестрой? — спросила Яна у Шона, когда он, ловко маневрируя между танцующими парами, провел ее на противоположную сторону зала.

— Не стоит из-за нее беспокоиться, — сказал Шон.

Яна заметила, что уголок его рта едва заметно дернулся, как будто в легком раздражении. Что ж, сестринская опека всегда, от самого сотворения мира, немного раздражала братьев, и с этим ничего нельзя поделать.

Яна как раз задумалась, играют ли все время одни и те же музыканты или они время от времени меняются с другими, на вид не отличимыми от прежних, — чтобы головокружительно быстрая, зажигательная танцевальная музыка не замолкала? И тут те музыканты, что сейчас стояли на помосте, отложили свои инструменты и спустились в зал.

Шон Шонгили каким-то образом умудрился подгадать так, что, когда затихла последняя музыкальная нота, они с Яной как раз стояли возле бочки с пуншем — наверное, дна у этой бочки не было вообще, потому что пунш никак не кончался. Шон быстро сунул Яне очередную кружку с веселящим напитком.

— Меня так развезет, что я не смогу петь, — сказала Яна, пытаясь отставить кружку в сторону.

— Выпей. Тебе пора выходить.

С этими словами Шон довольно поспешно и бесцеремонно потащил ее прямо через зал к помосту для выступлений.

— Нет, Шон, нет, — пыталась отпираться Яна. Она заметила, что внимание всех собравшихся в зале обратилось сейчас на них. Шон неумолимо тащил ее к помосту, а люди в зале расступались, давая им пройти. Все как-то сразу притихли и стали рассаживаться по местам. Даже дети оставили шумную возню и затихли, а младенцы, казалось, все разом уснули.

— Да, Яна, да.

— Но почему именно я? — протестовала Яна, но ноги как будто сами несли ее вслед за Шоном.

— Ты — героиня.

Она попробовала высвободить руку, но Шон только чуть сильнее сжал пальцы — и вот Яна уже шагнула на ящик, подставленный к краю помоста вместо ступеньки. Она стояла на возвышении, с ужасом сознавая, что взгляды всех присутствующих в зале обращены на нее и столько людей внимательно наблюдают, как она справится со своим тяжким испытанием. Господи, ну как может ее рассказ или песня помочь этим людям, облегчить горечь их утраты?

Шон Шонгили поднял над головой руки — и малейший шум в зале затих.

— Это — майор Янаба Мэддок, — объявил он и медленно обвел взглядом зал, чтобы убедиться, что все слушают с должным вниманием. — Вы все ее знаете. Она будет петь. — Сказав так, Шон, как ни странно, торжественно поклонился залу и предложил Яне сесть на одинокий стул, который кто-то заблаговременно водрузил на самую середину помоста.

Ноги у Яны подкосились, она безвольно соскользнула на стул и почувствовала, как жесткое сиденье болезненно впилось в ее крестец. Петь? Они что, думают, что она будет сейчас петь?

Тут раздались негромкие, гулкие удары. Яна увидела у Шона в руках бубен. Он тихонько барабанил пальцами по туго натянутой коже. Яна моргнула и вдруг, совершенно неожиданно для самой себя, начала нараспев читать стихи, которые сложились у нее после ночи у горячих источников. Она не повторяла их с той самой ночи, после которой миновала уже не одна неделя, когда Шон терпеливыми уговорами вынудил ее записать на диктофон рассказ о Бремпорте и эти стихи. Но, как бы то ни было, слова лились плавно и без запинки, те самые, нужные слова, в правильном ритме, под удары бубна — и это она их говорила. И Яна перестала обращать внимание на то, что ее окружало. Она вся была сейчас там, в Бремпорте, она заново переживала те несколько невообразимо кошмарных минут дикого ужаса и опустошающей беспомощности. Яне все время казалось, что она не сможет произнести больше ни слова — нестерпимо болело в груди, горло сжимали спазмы, из глаз лились слезы, которые она и не пыталась вытирать. Она жалела, что не успела опьянеть еще сильнее, чтобы легче пережить то, что с ней сейчас творилось.

Яна слышала свой голос как будто со стороны. Она никогда не думала, что у нее может быть такой голос — сильное контральто, такое богатое и глубокое. Она даже не задумывалась над смыслом тех слов, которые поет — до тех пор, пока не дошла до последних строк:

Когда последние отзвуки песни растаяли в тишине зала, Яна склонила голову. Слезы продолжали катиться по щекам и капали на ладони. Она не могла пошевелиться и совершенно не знала, что надо делать дальше. Может, Шон поможет, подскажет?

Поверх ее рук легли чьи-то мозолистые, натруженные ладони, тихонько сжали и отстранились, но только для того, чтобы уступить место следующей паре рук. Когда уже третий человек подошел и пожал ей руки, Яна подняла голову — потому что эти прикосновения были как благословение, от которого исцелялась, таяла ее скорбь, высыхали слезы. Яна смогла даже улыбнуться, когда следующая пара осиротевших после Бремпорта родителей подошла пожать ей руки и так, без слов, выразить свою признательность. Их лица были залиты слезами затаенного горя, и от этих родительских слез Яне стало легче, боль в груди отпустила, тугой ком в горле растаял без следа.

Когда этот небольшой ритуал завершился, Шон подхватил Яну под руку и, не говоря ни слова, повел прямо к бочке с пуншем. Там Клодах собственноручно наполнила кружку золотистым напитком и, выразив благодарность и одобрение торжественным, церемонным поклоном, протянула кружку Шону, который так же торжественно передал напиток Яне.

Потом Шон крепко обнял Яну за плечи и повел к появившемуся как по волшебству свободному месту на лавке у стены. Они сели рядом, их плечи соприкасались, и ее нога была совсем рядом с бедром Шона. У Яны было такое чувство, будто ее выжали, как лимон, однако это чувство не было неприятным, она даже ощущала необъяснимый душевный подъем. Скорбь ушла, оставив по себе лишь умиротворение и бесконечный покой. Яна сидела, склонив голову, и маленькими глотками пила пунш. Ей ни с кем не хотелось встречаться взглядом, она просто наслаждалась тем, что Шон Шонгили назвал “исцелением”.

По залу пронесся легкий шорох, зазвучали приглушенные голоса, и Яна подняла голову — Банни вела Диего к помосту.

— Это Диего Метаксос, — представила юношу Баника, подняв руки над головой и медленно обведя взглядом зал — точно так же, как это сделал до нее Шон Шонгили. — Он должен спеть песню.

Яна надеялась, что в свое время держалась с таким же хладнокровием и самообладанием, как сейчас Диего. Юноша не плюхнулся, а грациозно присел на стул и сложил руки на коленях.

Последние слова юноша сказал с горькой иронией. У него оказался на удивление сильный, звонкий тенор, хотя Яна подозревала, что парню никогда раньше не приходилось петь перед публикой.

Допев песню до конца, Диего вскинул голову и протянул вперед раскрытые ладони, прося, чтобы ему ответили.

Это началось как негромкий, неразборчивый говор, который становился все громче, по мере того как все новые люди присоединяли свои голоса к хору отвечающих, по мере того как все больше людей начали ритмично постукивать ногами по полу. Грохот становился все громче и достиг такой силы, что Яне даже захотелось прикрыть уши руками. Но если бы она так сделала, то не расслышала бы ответа:

— Мы верим! Мы верим! Мы верим!

И Яна вскочила и крикнула вместе со всеми:

— Мы верим!

Потому что она не сомневалась, что мальчик говорил правду. Вдруг люди по всему залу поднялись и устремились к Диего. Банни стояла рядом с ним на возвышении для певцов и крепко обнимала его за плечи. И Диего вскрикнул — с тем же чувством невероятного облегчения, которое незадолго до этого пережила Яна.

Вероятно, песни в инуитской манере специально рассчитаны на такой эффект.

Яна все еще была во власти чувств, навеянных песней Диего Метаксоса, когда совершенно неожиданно, у самого ее уха раздался голос, и это был голос не Шона Шонгили.

— Это действительно очень трогательно... Это был голос Торкеля Фиске, который непонятно как оказался возле нее. Торкель легонько тронул Яну за плечо, чтобы она к нему не поворачивалась. Шона Шонгили рядом уже не было.

— Да, очень трогательно. Я так рад, что уговорил Джианкарло отпустить мальчика на эту вечеринку. Очевидно, ему крайне необходимо было найти выход своим эмоциям. Весьма любопытно, что поселяне согласились с мальчишкой — когда он в такой своеобразной поэтической манере принялся утверждать, что тот бессмысленный вздор, который несет в бреду его отец, — чистая правда.

— Возможно, это потому, Торкель, что местные поселяне более наблюдательны, чем люди Компании, — с плохо скрытой издевкой ответила Яна.

— Ну, эти поселяне тоже в какой-то мере люди Компании" Только, похоже, раньше Компания уделяла им недостаточно внимания.

— Звучит весьма зловеще, — как можно беспечнее сказала Яна.

— Наверное, потому, что в этом есть что-то пророческое? — продолжал Торкель, наклонившись к ее уху и вдыхая запах ее волос. — Надеюсь, никто не обратит внимания на то, что я сюда пришел. Собственно, я хотел только посмотреть своими глазами на эту замечательную вечеринку, которой и ты, и Диего почему-то придавали такое значение. Разреши пригласить тебя на танец — если, конечно, ты танцуешь?

— Вообще-то, честно говоря, меня вроде бы уже пригласили, — призналась Яна, высматривая в толпе Шона Шонгили. — И, кроме того, музыканты не играют, — ей вдруг стало неловко за свой наряд. Это, наверное, смотрится довольно смешно — самодельное платье, под ним — штаны от мундира, а на ногах — толстые носки вместо ботинок. Она сейчас похожа на пугало или, в лучшем случае, на персонаж какого-то средневекового романа. Яна стряхнула с плеч руки Торкеля и повернулась к нему лицом. — Слушай, Торкель, это очень здорово, что мы с тобой увиделись, и мне очень льстит твое внимание. При обычных обстоятельствах...

Даже не знаю, как бы я устояла перед искушением. Только, понимаешь...

— Ого! Даже так? — Глаза Торкеля улыбались, но губы насмешливо кривились — он явно был разочарован. — Выходит, я не единственный, кто ищет твоего расположения? Надеюсь, местные слишком нерасторопны и не успели ничего заметить. Впрочем, мое мнение об этом месте с каждой минутой становится все выше и выше.

Хвала богам, что Торкель так высоко себя ценит. Можно было не бояться, что она потеряет его дружеское расположение — и покровительство — даже после того, как отвергла его ухаживания. Она поцеловала его в щеку.

— Черт возьми!

Торкель приобнял ее за плечи и удержал поближе к себе, и этот дружеский поцелуй продлился несколько дольше, чем Яне хотелось.

— Признаться, я даже не рассчитывал на такой подарок, когда сюда шел.

И тут рядом с ними возникла Эйслинг и, протянув руки, тоже заключила Яну в объятия, под таким благовидным предлогом вызволив ее от Торкеля.

— Ах, Яна, я просто должна это сказать — у тебя получилась прекрасная песня, ты даже не представляешь, как много она значит для меня и для всех остальных!

— Спасибо, Эйслинг. И еще раз спасибо тебе за это великолепное платье.

Эйслинг засветилась от удовольствия.

— Я рада, что тебе понравилось. Ты в нем такая красавица! — Эйслинг внимательно глянула на Торкеля, и, как Яне показалось, в этом взгляде было больше недоверия и подозрительности, чем радушия.

— Эйслинг, познакомься, это капитан Торкель Фиске, мой старый друг. Мы когда-то вместе служили. Это он помог мне раздобыть материю на платье и устроил так, что Диего смог прийти сегодня на праздник.

— Это очень мило с вашей стороны, капитан, — сказала Эйслинг и протянула ладонь, чтобы пожать капитану руку. Но Торкель, верный своим привычкам, вместо рукопожатия поднял ладонь Эйслинг к губам и поцеловал.

Тут, откуда ни возьмись, рядом с ними возникла Шинид и, тоже протянув Торкелю руку, сказала:

— Эй, Яна! Скажи этому парню, что мы с Эйслинг все делим поровну — так что мне причитается то же, что и ей.

И снова Яне показалось, что за непринужденным и дружеским тоном Шинид кроется нечто большее — предостережение, на этот раз с примесью угрозы, причем вовсе не из-за того, что Торкель поцеловал руку ее Эйслинг. Яна решила, что Шинид, наверное, ревнует к Торкелю ее саму — из-за Шона.

— Познакомьтесь: Торкель, Шинид Шонгили. Оба внимательно посмотрели друг на друга — словно фехтовальщики, которые оценивают силу противника. Потом Торкель наклонился и поцеловал Шинид руку, после чего она несказанно его удивила, тоже поцеловав ему руку. Облизав губы, Шинид заметила:

— М-м-м!.. Волосатые кулаки... У моего дедушки были волосатые кулаки.

— А она мне нравится! — сказал Торкель, поворачиваясь к Яне.

— Мне тоже! — вмешалась Эйслинг, обнимая Шинид за плечи.

— Слушайте, дамы, — доверительно сказал Торкель, обращаясь не только к Яне, но и к Шинид с Эйслинг. — Может, вы сумеете помочь мне справиться с кое-каким очень важным и трудным делом? Может, вы даже подскажете, когда лучше за это взяться — прямо сейчас или после того, как эта вечеринка закончится?

— Конечно, Торкель, — сказала Эйслинг. А Шинид спросила:

— А что за дело-то, парень?

— Мне нужно найти ближайших родственников женщины по имени Лавилла Малони.

— Лавилла! — воскликнула Шинид. — А что, с ней что-то случилось? Где она?

Торкель скрипнул зубами и поднял руку, успокаивая расходившуюся Шинид.

— Простите, я думаю, что в первую очередь мне все же нужно поговорить с родственниками Лавиллы Малони, прежде чем что-то рассказывать кому-нибудь другому. Но, впрочем, после того, как я поговорю с ее родными, им может понадобиться ваша поддержка.

— Ой, нет... — прошептала Эйслинг. Шинид нежно погладила ее по руке, стараясь успокоить подругу.

— Пойди, наверное, и скажи Шону и Клодах, что они нужны, а мы вместе с Торкелем и Яной найдем Лайэма. — Повернувшись к Торкелю, Шинид сказала:

— Муж Лавиллы уже давно болеет, и сегодня его здесь нет. Мы возьмем ее сына, Лайэма, и пойдем к ним домой, а там ты поговоришь с его отцом. Дочь Лавиллы живет в Танана-Бэй, а еще один сын служит в Космическом корпусе, на Макерджи-3.

Тут Яна увидела Шона. Он шел в ее сторону, обняв за плечи Банни и Диего, и серьезно разговаривал о чем-то с парнем. Следом за ними шла Клодах. Заметив их, Шинид замолчала.

Клодах нетерпеливо взмахнула рукой, делая знак Шинид не спешить со своими новостями. Она направилась прямо к Яне и Торкелю.

«Она знает”, — подумала Яна, глядя на Клодах, которая величаво плыла к ним сквозь толпу, словно космический лайнер, пронзающий пояс астероидов. — Она уже знает. Но как такое возможно?»

Торкель перехватил Шона с детьми.

— Диего, сынок, у тебя настоящий талант! — сказал он.

Торкель похвалил Диего совсем по-отцовски и вдруг показался Яне очень мужественным и привлекательным. Он поступил очень разумно, одевшись для этой поездки в гражданскую одежду, а не в мундир, невзирая на сугубо официальную причину визита. На нем были ржаво-коричневые шерстяные брюки и толстый свитер с рисунком мшисто-зеленого, кремового и рыжеватого цветов, которые хорошо сочетались с золотисто-каштановыми волосами и светло-карими глазами Торкеля. Торкель был выше ростом, чем Шон Шонгили, и более крепкого телосложения. И, конечно же, они очень различались цветом волос и глаз: один — красно-коричневый, второй — серебристый — словно огонь и лед. Впрочем, на самом деле Шон Шонгили вовсе не был равнодушной ледышкой, насколько Яна успела его узнать со времени их знакомства. От этих мыслей щеки Яны залились краской смущения.

— Шон, — говорила Шинид, — этот человек пришел сюда, потому что с Лавиллой что-то случилось.

Шон закрыл глаза, его губы сжались в тонкую линию, как от боли. Но это было ничто по сравнению с отчаянием Диего.

— Что? Что с ней случилось? — спрашивал он у Торкеля. Глаза мальчика полыхнули огнем, кулаки сжались. — Гады, что вы с ней сделали?

На лице Торкеля отобразилось искреннее сожаление.

— Ничего, сынок. Мы не совсем понимаем, что с ней случилось, и не узнаем ничего нового до тех пор, пока не будут известны результаты вскрытия.

Шон резко поднял голову.

— Вскрытия?

— То есть вы хотите сказать, что она умерла? — медленно, растягивая слова, спросила Шинид и посмотрела на Торкеля, хищно сощурив глаза.

Торкель тяжело вздохнул.

— Прошу вас... Вначале я должен сообщить родственникам.

— Шинид, — мягко упрекнула ее Клодах, и Шинид отошла, затерялась в толпе.

Диего, который поначалу вроде бы даже обрадовался, увидев Торкеля, неожиданно взорвался.

— Черт бы вас всех побрал, сволочи, вы убили ее! — выкрикнул он. Шон крепко обнял его за плечи, и вовремя, потому что Диего, сам не свой, брызгал слюной от злости и хотел кинуться на капитана с кулаками. — Вы, гады, мучили и мучили ее своими дурацкими вопросами, а сами не верили ни единому ее слову, не верили ни ей, ни нам, вообще никому не верили! Вы, ублюдки чертовы, запытали ее до смерти! Будьте вы прокляты! Ну почему вы не оставили ее в покое? Вы же все равно не верите, даже когда вам говорят правду. Она ведь честно рассказала вам, что случилось И мы с папой рассказали вам, а вы обошлись с ней как звери — вы ведь не верили ей, и она умерла — Нет, сынок...

— Если вы не оставите моего папу, я никогда не вернусь туда, обратно! Никогда! Отпустите нас. Оставьте нас в покое. Вы слишком тупоголовые, чтобы...

Клодах попыталась утихомирить мальчика, заговорила с ним ласково, успокаивающе, но она не знала Диего.

Яна тоже его не знала, зато она прекрасно понимала, что с ним сейчас происходит. Ей довелось на собственной шкуре испытать, каково это. Мальчик за очень короткое время пережил слишком много сильнейших потрясений. Сегодняшняя песня стала еще одним тяжелым испытанием для его духа. Это испытание вскрыло глубокую душевную рану, чтобы помочь исцелить ее. Но не успела рана затянуться, как появился Торкель и своим известием причинил мальчику новую бездну боли вдобавок к прежним страданиям.

— Метаксос, послушай меня, — сказала она тихо, но очень твердо. — Мы обязательно докопаемся до правды. Они составят докладную записку, они вернут сюда ее тело. Я сама поеду с тобой на космобазу и выясню, в чем дело, даже если мне лично придется полететь и вернуть Лавиллу.

Диего резко дернул головой, обратив горящий болью и гневом взгляд теперь на Яну.

— Вы тоже одна из них! Как я могу вам верить?

— Диего, пойдем со мной, пойдем, — сказала Банни. Тут как раз подошел Шон Шонгили, ведя за собой молодого человека с непроницаемым выражением лица.

— Капитан Фиске, это Лайэм Малони, сын Лавиллы.

— Значит, моя мама умерла? — спросил Лайэм Торкеля. В отличие от Диего, Лайэм казался совершенно спокойным. Яне подумалось, что молодой человек как будто заранее ожидал этого известия.

— Да. Я бы хотел поговорить с вами и с вашим отцом.

— Не обижайтесь, капитан, но, по-моему, папа вряд ли захочет сейчас видеть кого-нибудь из ваших людей. Я ему все расскажу. — Он повернулся к Клодах, и женщина обняла его, как будто Лайэм все еще был маленьким мальчиком. Они отошли в сторону. Молодой человек склонил голову и спрятал лицо на широкой груди Клодах.

— Ну что ж, капитан, теперь, когда вы исполнили свой долг перед родственниками Лавиллы, все мы хотим знать, что же там произошло, — сказал Шон.

— Давайте лучше пойдем ко мне, — предложила Яна, адресуя свое приглашение Шону, Банни, Диего, Шинид и Эйслинг. Потом, сочувственно посмотрев на Торкеля, добавила:

— Я угощу вас настоящим кофе.