Глава Двадцать Первая

Отмщение/Цена изоляции/Изящный предатель/Любовь, скрепленная смертью

ФЕРРУС МАНУС ПОЧТИ НЕ ПОКИДАЛ Железную Крепь со дня чудовищного предательства того, кто когда-то был его другом и братом. Впрочем, за эти месяцы зала сильно изменилась: сияющие стены покрылись вмятинами и трещинами, ибо примарх вымещал свою ярость на чудесных вещах, которыми некогда дорожил.

Перешагивая через обломки оружия и доспехов, разбросанных по полу, Габриэль Сантар отмечал, что многие из них оплавлены или сожжены дотла, будто побывали в кузнечном горне. Он нес примарху дата-планшет, содержащий наконец-то полученные вести с Терры, и надеялся, что они смогут помочь Манусу выйти из граничащего с безумием уныния, подкосившего его сильнее, чем удар молотом Фулгрима.

Все механики, кузнецы, технодесантники и ученые 52-й Экспедиции не покладая рук трудились над исправлением тяжелого ущерба, нанесенного флоту Железных Рук внезапной атакой Детей Императора, и, благодаря их самоотверженности, в невероятно краткий срок корабли Ферруса Мануса были готовы отправиться к Терре и донести до властей Империума весть о предательстве Воителя.

Однако же навигаторы и астропаты флота оказались не в силах прозреть бесконечность варпа, ужасающие бури невероятной силы и размаха, закручивающиеся в глубинах Имматериума, не позволяли и думать о переходе в направлении Сегментума Солар, как и о том, что кому-то удастся прибыть на помощь Железным Рукам. Вход в бушующую нереальность в таких невиданных прежде условиях являлся, по сути, самоубийственным, но Сантару пришлось приложить все свое красноречие, чтобы смягчить гнев своего примарха и убедить его дождаться окончания, или, по крайней мере, стихания варп-штормов.

Около ста астропатов погибли на своих постах, пытаясь прорваться силой своего разума через пенящиеся опасными миазмами вихри Имматериума, но, хотя их героические имена и высекли на Железной Колонне, жертвы оказались напрасными, и X Легион по-прежнему пребывал в полной изоляции от остальной Галактики.

Уже несколько недель 52-я Экспедиция пробиралась сквозь реальный космос на обычных плазменных двигателях, надеясь отыскать разрыв во взбешенном варпе, но нереальность будто насмехалась над ними, и навигаторы не видели способа пройти сквозь бури без огромных потерь.

Гневный рев Ферруса Мануса разносился по всем палубам «Железного Кулака»: примарха выводила из себя мысль о том, что он пережил предательское нападение лишь затем, чтобы оказаться отрезанным от Императора столь обыденным явлением слепой природы, как варп-шторма.

Час, когда старшина астропатов Кистор объявил о том, что выжившим хористам удалось получить несколько слабых отрывочных сообщений, почти угасших в варпе, на кораблях наступило радостное оживление, длившееся ровно до момента передачи астрограмм в логические устройства и их дешифровки.

По всему Империуму бушевала война. На бесчисленных мирах группы предателей восставали против верных Императору лидеров, множество Имперских командиров объявили о том, что присягают Хорусу и не желают более подчиняться Совету Терры. Сразу же после этого они, как правило, начинали атаковать соседние системы, ещё не пораженные заразой предательства, и пламя войны постепенно охватывало целые сектора. Хорус широко раскинул сеть лжи, ненависти и презрения, а поэтому от остававшихся верными защитников Империума требовались героизм, мужество и сила, равные тем, что вели первых воинов Великого Похода. Иначе невозможно будет защитить мечту Императора о единой и безопасной Галактике Человечества.

Даже Механикумы разделились на враждующие фракции и принялись с дикой яростью сражаться за контроль над великими кузнями Марса и иных принадлежащих им миров. Фабрики, производящие амуницию Астартес, стали основной целью предателей, и лояльные слуги Императора, обороняющие их, безуспешно взывали о помощи, ужасаясь давно забытым и запретным технологиям древних эпох, попавших в руки Темных Механикумов.

Хуже того, с пугающей скоростью росло число сообщений об атаках ксеносов на человеческие миры. Орды зеленокожих буйствовали на Галактическом Юге, дикие банды калар-дунов опустошили несколько недавно приведенных к Согласию миров в Регионе Бурь, мерзкие пожиратели падали с Карнуса V начали кровавую резню у Девяти Путей. Пока человечество скатывалось в самоубийственную войну, бесчисленные ксенорасы, словно стервятники, начинали отрывать куски от гигантского тела агонизирующего Империума…

Феррус Манус склонился над огромной наковальней в центре зала, мерцающий голубоватый свет, исходящий от его сияющих серебряных рук, почти не освещал мрачные углы Железной Крепи. Примарх работал над длинной полосой поблескивающего металла, время от времени досадливо потряхивая головой. Почти все его раны уже исцелились, кроме раздробленной челюсти — удар Крушителя Стен, нанесенный братом-предателем, оказался столь мощным, что даже кость примарха срослась неправильно. Сантару никогда прежде не доводилось видеть своего повелителя в столь страшном и долгом гневе — Манус пригрозил, что разделается с любым, кто хотя бы упомянет имя Фул… предателя.

Глядя на изуродованное лицо примарха, Габриэль подумал о том, что и сам он выжил скорее по счастливой случайности — ужасающие удары, нанесенные ему энергокогтями Первого Капитана Детей Императора, рассекли сердце, легкие и желудок. Лишь немедленное вмешательство апотекариев Легиона и его собственная решимость жестоко отомстить Юлию Каэсорону помогли Сантару продержаться до имплантации в его разорванное нутро бионических органов.

За спиной Габриэля виднелась облаченная в черно-белый балахон мрачная фигура старшины Кистора, сжимающего в бледных пальцах свой медный посох. В полутемной Крепи невозможно было разобрать выражение лица астропата, но даже столь невосприимчивый к чувствам других воин, как Сантар, не мог не почувствовать, как сильно взволнован его спутник.

Манус угрюмо посмотрел на вошедших, его хмурое изувеченное лицо показалось им отлитой в металле маской холодного гнева. Давний запрет на появление посторонних в Железной Крепи забылся сам по себе, став просто смешным пред лицом кошмаров, терзающих Империум.

— Ну? — мрачно спросил Феррус. — Что ещё стряслось?

Позволив себе легкую ободряющую улыбку, Сантар показал примарху дата-планшет:

— Пришли вести от Рогала Дорна!

— От Дорна? — радостно вскричал Феррус, яркое пламя его рук угасло, а бледное лицо, напротив, слегка зарумянилось, в глазах загорелся огонек жадного интереса. Он аккуратно положил раскаленную полосу металла на наковальню и взглянул на Кистора. — Я думал, твой Хор не слышит передач с Терры?

— Ещё несколько часов назад мы могли принимать сообщения лишь из ближайших систем, — кивнул астропат, выступив вперед и поравнявшись с Сантаром. — Однако же сегодня утром варп-шторма, все прошлые недели пресекавшие на корню наши попытки установить контакт с Советом Терры, совершенно успокоились. И, разумеется, мои хористы немедленно приняли последние распоряжения лорда Дорна.

— Превосходная новость, Кистор! — воскликнул Манус. — Передай мою благодарность своим астропатам! — Он повернулся к Сантару:

— Ну же, Габриэль, не молчи! Что сообщает нам Рогал Дорн?

— Простите, повелитель, — старшина астропатов поднял руку, не давая Сантару ответить. — Столь… внезапное успокоение Имматериума кажется мне странным. И даже немного пугающим.

— Почему, Кистор? — удивленно посмотрел на него Манус. — По-моему, это превосходная новость.

— Не совсем так, лорд Феррус. Некие внешние силы успокоили бури в варпе, позволив нам получить это сообщение с Терры, а также совершить переход в любую точку Галактики. Имматериум сейчас спокоен, как никогда прежде.

— Так что в этом плохого, Кистор? — вмешался Сантар. — Быть может, сам Император вмешался в происходящее и усмирил варп-шторма?

— Возможно, — сдержанно кивнул опытный астропат, — но не обязательно. Вполне вероятно, что стихший Океан Душ — дело рук кого-то из наших врагов.

— Я приму это к сведению, — отрезал Манус. — Так что же, вы, наконец, передадите мне сообщение Дорна, или его придется выбить из вас?!

Габриэль мгновенно протянул примарху дата-планшет со словами:

— Сын Императора информирует всех верных примархов о планах по уничтожению Хоруса.

Манус выхватил планшет и жадно уставился на строчки готика, а Сантар продолжал:

— Вероятнее всего, поддержка Воителя среди Астартес ограничивается четырьмя Легионами, сражавшимися на Истваане III. Как говорил уважаемый Кистор, адепты Корпуса Астропатов на Терре все же сумели установить связь с большинством ваших братьев-примархов. Прямо сейчас формируется ударный кулак, который раздавит предателей!

— Наконец! — прорычал Феррус Манус. Его серебряные глаза, по-прежнему просматривающие дата-планшет, засверкали гневом, и грозная улыбка скрытого триумфа растянула искалеченный рот. — Саламандры, Легион Альфа, Железные Воины, Несущие Слово, Гвардия Ворона и Повелители Ночи… Семь Легионов, считая наш. У Хоруса нет ни единого шанса.

— Именно так, — кивнул Сантар. — Дорн все продумал.

— Ну, разумеется, это же старина Дорн, — согласился Манус. — Ага, Истваан V…

— Простите, повелитель?

— Здесь говорится, что Хорус обустроил Истваан V под свою базу и штаб-квартиру. Что ж, этот мир станет заодно и его могилой.

Возвращая Габриэлю дата-планшет, Манус приказал:

— Передай капитану Бальхаану, что я в скором времени прибуду на его «Феррум», пусть готовит корабль к немедленному переходу в систему Истваан. Также вызови из казарм всех готовых к бою Морлоков. Остальные силы Легиона должны последовать за нами как можно быстрее, но, если они не успеют ко времени, назначенному Дорном — я пойду в бой только с этими терминаторами.

Нахмурившись, Сантар внимательно посмотрел на ровные мерцающие строчки сообщения в дата-планшете, словно желая убедиться, что они с примархом прочли одни и те же слова. Манус тем временем вернулся к наковальне и вновь принялся за полуостывший металл. Убедившись, что за последние несколько минут приказы Защитника Империума не изменились, Габриэль неподвижно застыл на месте. Через несколько секунд Феррус изумленно взглянул на него, удивляясь задержке с выполнением его повелений.

— Мой лорд, — неуверенно произнес Сантар, — приказ Дорна подразумевает, что к Истваану Легионам следует прибыть в полном составе…

Феррус покачал головой.

— Нет, Габриэль, я не собираюсь откладывать свою месть… этому предателю, и уж тем более не позволю себе опоздать и позволить кому-то другому свершить её за меня. «Феррум» менее прочих пострадал в том бою с Детьми Императора, и, к тому же, это быстрейший корабль во всем флоте. Я… я должен снова сразиться с ним и уничтожить его, восстановив свою честь и доказав мою верность Императору.

— О чем вы, повелитель?! — поразился Сантар. — Никому и в голову не придет ставить под сомнение вашу доблесть и честь, мой лорд. Предатель явился сюда, смущал вас лживыми и подлыми обвинениями, но вы швырнули их ему в лицо! Вы были и остаетесь лучшим примером для всех нас, верным и честным сыном Императора. Как вы могли подумать такое?

— Потому что другие смогут, — буркнул Феррус, тщательно осматривая длинную полосу металла на наковальне. Пламя гнева заалело в глубине его глаз и серебряных рук. — Он осмелился явиться сюда и попытаться склонить меня на сторону Воителя лишь потому, что чувствовал — я способен поддаться на уговоры. Он видел во мне слабину, которая, быть может, заставила бы твоего примарха поверить сладкой лжи предателя. Вот что не дает мне покоя, Габриэль, вот что я должен очистить его кровью! И как можно скорее, пока этого не поняли иные — а они рано или поздно поймут, поверь мне!

— Да никто не посмеет…!

— Ещё как посмеют, друг мой. Достаточно призадуматься, почему предатель решился на столь рискованный ход именно против меня? Ну конечно, потому, что я имел причины поверить Воителю и перейти на его сторону. Вот что они скажут, Габриэль, и поэтому нам нужно немедленно отправляться к Истваану V и омыть его кровью отступников!

УДЕРЖАВШИСЬ ОТ СИЛЬНОГО ЖЕЛАНИЯ лишний раз подойти к законченной статуе, Остиан уселся на обшарпанный металлический стул в нескольких шагах от неё. Настал миг, известный любому творцу — работа завершена, пора отложить в сторону перо, долото или кисть, и, отступив назад, критическим взглядом оглядеть дело своих рук. Теперь его труд принадлежал грядущим поколениям, и, глядя в немного затененные шлемом мраморные глаза Повелителя Людей, Остиан понимал, что скульптура достойна места в истории.

Она возвышалась над ним, безупречная фигура чистейшего мрамора, каждый изгиб Императорской брони, выведенный с почтением и любовью, прибавлял ей толику величия и несравненной красоты. Огромные наплечники, украшенные яростными орлами, обрамляли высокий, древнего образца шлем, увенчанный гребнем конского волоса столь тонкой резьбы, что самому Остиану казалось, будто он волнуется в прохладном воздухе студии, разгоняя мраморную пыль и клочки полировочной бумаги.

Гигантский орел на груди Императора готов был взлететь, столь ярким и живым выглядел он на первый взгляд. Молнии, вырезанные на поножах и наручах доспеха, придавали статуе грозный вид, мощь живого существа, на миг замершего в величественной позе. Долгий плащ спадал с плеч Императора, словно молочно-белый водопад, и величие его, отображенное в мраморе, было столь явно, что сам Владыка Империума не сумел бы взглянуть на статую без восхищения.

Золотой венок, последний идеальный фрагмент, оттенял своим блеском ледяное великолепие мрамора, и Остиан вдруг перестал дышать, не в силах оторваться от созерцания скульптуры, преисполненный чистого восхищения перед совершенным творением собственных рук.

Критики по-разному охарактеризовывали Делафура на протяжении его карьеры, его называли перфекционистом, говорили, что его стремление к совершенству в мельчайших деталях — нечто вроде навязчивой идеи. Сам он всегда считал, что художников себя может называть лишь тот, кто именно так относится к своим работам. Да и стремился Остиан вовсе не к совершенству, ему всегда хотелось передать в статуях то, что называют «правдой жизни».

Он вспомнил день, когда сервиторы притащили в его студию огромный блок чистого мрамора. С тех пор минуло почти два года, и за это время он почти каждую минуту трудился над статуей или думал о ней, не успокаиваясь даже во сне. На самом деле, если принять в расчет грандиозность замысла, а особенно то, насколько великолепным вышел образ Императора, работа была закончена Остианом в поразительно короткий срок.

«Займись я этим на Терре, — подумал Делафур, — управился бы лет за пять, самое меньшее». Свою роль сыграло происходящее в 28-ой Экспедиции и возникшие у Остиана неприятные мысли, из-за которых последние несколько месяцев он жил затворником.

Скульптору пришло в голову, что неплохо бы узнать последние новости о ходе Великого Похода. Какие новые цивилизации приведены к Согласию, какие великие подвиги совершены?

Впрочем, мысль о том, что он должен покинуть студию, наполнила Остиана волнительным трепетом. Ему представились толпы окруживших его поклонников, пораженных новым шедевром мастера; обычно он избегал восторженных толп, но в такие моменты, как сейчас, был счастлив разделить их восхищение.

Делафур никогда не прибегал к ложной скромности, гениальность скульптора позволяла ему спокойно воспринимать похвалы. К тому же, через несколько дней, месяцев или даже лет его зоркие глаза отыскивали недостатки в собственных работах и заставляли раздумыать над тем, как сотворить нечто действительно совершенное.

Если художник не видит упущений в своих трудах, то как он может считать себя гением? Каждое из его творений должно стать ступенью на пути к новым вершинам мастерства, к пику, с которого можно будет обозреть прошлое и порадоваться, что жизнь прожита не зря.

Сняв рабочий комбинезон, Остиан аккуратно сложил его, и, тщательно разгладив ткань, повесил на спинку стула. Он решил, что уже достаточно налюбовался делом своих рук в одиночку, и пора приглашать тех, кто сможет восхититься статуей вместе с ним. Отныне она уже не принадлежала Делафуру, ибо скульптор всегда делил свои работы с миллионами зрителей, восхищались те его трудом или же нет.

В такие моменты он понимал, откуда в сердцах мастеров, подобных Серене д’Ангелус, появляется опасный червячок сомнения в себе. Любой творческий человек, будь он художником, скульптором или композитором, страшится, что работа, в которую он вложил часть души, будет отвергнута или осмеяна…

Холодный ветерок ворвался в студию, и Остиан услышал напевный голос:

— Что ж, сходство невероятное.

Подпрыгнув от неожиданности, Остиан резко обернулся и увидел стоящего прямо у него за спиной устрашающе прекрасного примарха Детей Императора. В отличие от прошлого визита Фулгрима, на этот раз он явился в студию один, без Гвардии Феникса. Поняв это, Делафур почему-то тут же вспотел, хотя в студии было довольно прохладно.

— Повелитель, — Остиан опустился на одно колено. — Простите, я не слышал, как вы вошли.

Безразлично кивнув в ответ, Фулгрим прошел мимо него, слегка задев по лицу полой длинной фиолетовой тоги с серебряной вышивкой, обернутой вокруг могучего тела. Из-за пояса выглядывала золотая рукоять неприглядного темно-серого клинка, пышный лавровый венок украшал высокое чело примарха. Лицо Фулгрима казалось неживым, так много слоев густого белого грима было нанесено на него, а глаза и губы примарха обильно подкрасили чрезмерно яркой фиолетовой и золотой тушью.

Чего хотел добиться Фулгрим такой «боевой раскраской», Остиан не догадывался, но видел, что в итоге получилось нечто крайне вульгарное и гротескно нелепое. Больше того, примарх ещё и вел себя словно бесталанный театральный актер Старой Земли, изображающий коронованную особу. Крайне манерным жестом он приказал Делафуру подняться на ноги, а сам тем временем замер подле статуи, глядя на неё с выражением, неразличимым под плотными слоями грима.

— Я запомнил его именно таким… — Остиан услышал нотку грусти в голосе примарха. — Много лет минуло с тех пор, конечно же. Но тогда, на Уланоре, он выглядел не совсем так. Помниться, в тот день он казался холодным, безразличным ко всему, даже отстраненным.

Скульптор старался не глядеть в глаза Фулгрима, чтобы тот не смог прочесть удивление Остиана его внешностью. Бескрайняя гордость прекрасной статуей куда-то улетучилась при появлении примарха, и теперь Остиан с замиранием сердца ждал, что же скажет Феникс по поводу образа своего отца.

Обернувшись, Фулгрим одарил его равнодушной кислой улыбкой, будто расколовшей фарфоровую маску белил, туши и помады. Слегка расслабившись, Остиан тут же заметил в темных, аметистовых глазах примарха враждебность, испугавшую его до дрожи в коленях.

Улыбка слетела с губ Фулгрима вместе с тяжелыми, резкими словами:

— Чудесно. Ты, Остиан, просто не мог найти лучшего времени для работы над статуей Императора. Скажи, что кроется за этим? Наглое невежество? Полнейшая глупость? Бессмысленное мальчишество?

Делафур понял, что последние островки спокойствия в его душе заливают волны паники, и не нашел достойного ответа на неожиданную грубость примарха.

Тот медленно подошел вплотную к несчастному скульптору, и у того немедленно затряслись поджилки от наполнившего разум безотчетного страха, гневный взгляд Фулгрима словно пригвоздил Остиана к полу. Повелитель Детей Императора медленно обошел Делафура по кругу, пока тот капля за каплей терял остатки храбрости.

— Мой лорд… — прошептал Остиан.

— Смотрите, оно говорящее! — фыркнул Фулгрим, толкая Делафура в грудь. — Ты — просто червяк, недостойный открывать рот в моем присутствии! Ты, посмевший назвать мои работы «чересчур идеальными», и в насмешку создавший столь совершенное творение, прекрасное в каждой детали. В каждой, кроме одной…

Остиан поднял голову, всматриваясь в темные озера глаз примарха. Даже будучи вне себя от ужаса, он увидел в них страдание и тоску, куда более жуткие, чем его собственный страх, он увидел истерзанную душу, сражающуюся с самою собой. Он увидел, как в фиолетовой глуби сражаются две воли, одна из которых жаждет его крови, а другая молит его о прощении.

— Фулгрим, мой господин, — пробормотал Делафур сквозь слезы, катящиеся по щекам, — я не понимаю…

— Конечно, нет, — отмахнулся тот, наступая на Остиана и шаг за шагом приближаясь к статуе. — Как и Император, ты слишком увлекся своими — несомненно, важными! — личными делами, не желая знать о том, что происходит вокруг. Тебя не заботили исчезнувшие неизвестно куда Летописцы, не интересовали забывшие тебя друзья. Все, что когда было тебе дорого, рухнуло в ничто, и что же ты сделал? Заперся в своих покоях и отдался «великой» цели?! Точь-в-точь как и он…

Делафур трясся от ужаса, а Фулгрим продолжал подталкивать нсчастного скульптора до тех пор, пока тот не уперся спиной в холодный мрамор статуи. Тогда примарх наклонил голову, так, что его изукрашенное лицо оказалось на одном уровне с глазами Остиана. Даже преисполненный страха, исходящего от Феникса, Делафур на миг пожалел его — такая боль светилась в глазах и звучала в голосе Фулгрима, каждое слово вырывалось из губ примарха словно по чьей-то злобной воле.

— Если бы ты хоть раз озаботился тем, чтобы узнать о произошедших за последние месяцы великих событиях, то тут же разбил эту статую на куски и пал на колени предо мной, моля позволить тебе изваять в мраморе мой прекрасный образ, — прошипел Феникс. — Заря Нового Порядка восходит над Галактикой, которой более не правит Император!

— Что? — выдохнул безмерно пораженный Остиан. Фулгрим расхохотался, но в смехе его звучали горечь и отчаяние.

— Хорусу суждено стать новым повелителем Империума! — крикнул Фулгрим, выхватывая меч из-под полы длинной тоги. Золотая рукоять блеснула в свете мощных ламп студии, и Остиан почувствовал, как теплая струйка, освобожденная ужасом перед мерзким бездушным клинком, течет по его бедрам.

Примарх выпрямился во весь огромный рост, а Делафур залился слезами облегчения — как ни страшен был меч, смотреть в измученные глаза Фулгрима было стократ кошмарнее.

— Такие дела, Остиан, — как ни в чем не бывало, произнес Феникс. — Последние несколько дней «Гордость Императора» находится на орбите Истваана V, пустынного, безжизненного и совершенно непримечательного мира. Однако уже скоро он навсегда войдет в историю человечества как поле славнейшей битвы, в которой решилась судьба Империума.

Скульптор из последних сил пытался восстановить дыхание, пользуясь тем, что Фулгрим, обойдя статую со спины, словно залюбовался складками на мраморном плаще.

— В удушливых пустынях Истваана V Воитель окончательно и бесповоротно уничтожит мощь наиболее верных Императору Легионов, завершая подготовку к Походу на Терру. Как видишь, Остиан, именно Хорус по праву должен стать властителем человечества. Он — тот, кто приведет нас к прежде недостижимым вершинам тела и духа. Он уже завоевал десять тысяч миров, и с ним мы завоюем ещё сто тысяч! Вместе мы сокрушим ложного Императора!

Мысли Делафура смешались в кашу, когда он попытался осознать весь ужас и всю неправильность слов примарха. Каждый звук речи Феникса сочился ядом предательства, но Остиан внезапно с ужасом понял, что все происходящее здесь и сейчас случилось исключительно по его вине. Он расплачивается за самоизоляцию, за то, что не интересовался творящимися вокруг него событиями. Ох, если бы он за эти месяцы нашел хоть несколько минут и зашел к…

— Твоя работа пока ещё не совсем совершенна, Остиан, — мягко заметил Фулгрим, по-прежнему стоящий за спиной статуи.

Делафур попытался что-то ответить, но не успел: раздался ужасающе мерзкий звук металла, прогрызающего камень, и острие чужеродного меча, вырвавшись из мрамора, прозило его между лопаток.

Мерцающий серый клинок вышел из груди Остиана с грубым звуком треснувшей кости. Скульптор попытался закричать от боли, но его горло заполнилось булькающей густой кровью — меч пронзил сердце. Фулгрим сделал ещё одно движение рукой, и золотой эфес меча уперся в камень статуи, а жуткое лезвие показалось из тела Делафура на пол-локтя.

Кровь лилась изо рта Остиана алым потоком, и глаза его быстро мутнели. Жизнь покидала тело несчастного скульптора, словно вырываемая неким безжалостным хищником.

Последним усилием, подняв голову, Делафур увидел сквозь пелену мрака стоящего перед ним Фулгрима. Тот смотрел на него со смесью презрения и жалости. Показав на окрасившие статую потоки крови, примарх произнес:

— Теперь все идеально.

ГАЛЕРЕЯ МЕЧЕЙ НА ГЛАВНОЙ ПАЛУБЕ «Андрониуса» совершенно изменилась с того дня, когда Люций последний раз бывал в ней. Некогда грандиозная колоннада, оберегаемая громадными статуями великих воинов прошлого, грозно и требовательно взиравших на проходящих мимо Десантников, обернулась каким-то застывшим карнавалом уродов. Образы героев Легиона грубо исказили молотки и долота Летописцев, превратив Детей Императора в странных, быкоголовых чудищ, украшенных мощными кривыми рогами и усыпанной побрякушками броней.

Впереди, почти не оборачиваясь, вышагивал Эйдолон, и Люций почти чувствовал исходящие от лорд-коммандера волны неприязни. Эйдолона до сих пор злило то, с какой легкостью мечник зарубил капеллана Чармосиана, его вернейшего советника в деле обращения Легиона на сторону Хоруса. Встретив Люция перед посадкой на «Тандерхоук», лорд-коммандер с ходу обозвал его «дважды предателем», но это было словно целую эпоху назад — до атомной бомбардировки Поющего Града, положившей конец борьбе лоялистских недоумков.

Люций на блюдечке преподнес лорд-коммандеру превосходный шанс одержать полную победу над защитниками Дворца Регента, а тот просто-напросто выбросил его в помойную яму. После того, как мечник с невольной помощью Соломона перебил свой отряд, восточные подходы к Дворцу оказались совершенно свободными, и Эйдолон повел Детей Императора в атаку, намереваясь обойти лоялистов с фланга и утопить их жалкое сопротивление в море огня и крови. Разумеется, лорд-коммандер вновь продемонстрировал свой «несравненный» талант полководца, проворонив контратаку Десантников Тарвица. Ошибка получилась совершенно непростительной, и, вместо того, чтобы окружить лоялистов, Эйдолон сам едва не угодил в ловушку. Его спасло лишь огромное численное превосходство собственных сил.

Правда, и самого Люция грызли неприятные воспоминания о поединке с Тарвицем под разрушенным куполом, у тела Соломона Деметера. Как и Гарвель Локен когда-то, Саул дрался без всяких понятий о чести, так что мечник посчитал за лучшее бежать, спасая свою жизнь.

Но все это уже потеряло важность. После их с Эйдолоном не слишком славного возвращения на орбиту Истваана III, корабли Воителя начали бомбардировку Поющего Града, стершую в пыль все мало-мальски заметные постройки. Рассыпался каменным дождем Дворец Регента, рухнули даже своды Подземелья Сирен. Ничего живого теперь уже точно не осталось на выжженной поверхности планеты, и Люций ощутил сладкую дрожь при мысли о том, какие превосходные перспективы открывает перед ним будущее.

Мечник даже замедлил шаг, чтобы полнее насладиться высотами славы, на которые вознесет его щедрая судьба, и теми ощущениями, которые он испытает, вновь сражаясь рядом с великолепным примархом. Он как раз проходил мимо статуи лорд-коммандера Телиозы, героя Мэдриванской кампании, и случайно вспомнил, что Тарвиц особо почитал этого воина.

Фыркнув, Люций попробовал представить себе, как вытянулась бы физиономия Саула при виде того, как поработал над Телиозой какой-то ярый, но явно бесталанный скульптор, украсивший лорд-коммандера крутыми рогами и пышными обнаженными грудями.

— Не заставляй апотекария Фабиуса ждать, — процедил сквозь зубы обернувшийся на миг Эйдолон.

Люций оскалился и бросил через плечо:

— Знаю, знаю, но пусть подождет, ничего с ним не случится. Я пока что оцениваю изменения, внесенные в здешнюю обстановку, все-таки несколько месяцев тут не бывал.

— Если бы это зависело от меня, то я бы бросил тебя подыхать на Истваане III, — скрежетнув зубами, пробормотал Эйдолон.

— Ну, вот и хорошо, что не от тебя это зависело, — ухмыльнулся мечник. — Кстати, не поделишься секретом? Как тебе удается сохранять свой пост даже после таких позорных поражений, как сегодняшняя оплеуха от Саула?

— Тарвиц… — прорычал лорд-коммандер. — Заноза в моей заднице с того самого дня, как его по ошибке сделали Капитаном!

— Что ж, сегодня её наконец-то выдернули, — пожал плечами Люций, вспоминая последний взгляд из иллюминатора «Тандерхоука» на бушующие в атмосфере Истваана III черные ураганы, пронзаемые молниями, и грибообразные облака пыли, вырастающие на месте вспышек термоядерных взрывов.

— Ты видел его тело? — спросил Эйдолон.

— Нет, конечно, — покачал головой мечник, — но мы же все видели, что от Дворца ничего не осталось. Никто бы не смог выжить после такого, так что все они мертвы — и Тарвиц, и Локен, и этот возомнивший о себе ублюдок Торгаддон.

Эйдолон не сумел удержаться от довольной улыбки при словах о гибели Тарика Торгаддона, и нехотя кивнул Люцию.

— Это не может не радовать. А что с остальными? Как насчет Деметера и Древнего Риланора?

Люций весело расхохотался, вспомнив смерть Соломона Деметера.

— В том, что Деметер готов, я совершенно уверен.

— Почему?

— Потому, что это я прикончил его, — пояснил мечник. — Он нашел меня, когда я разбирался с Десантниками, охраняющими Дворец, и с радостью пришел на помощь, услышав мой крик о том, что это атака предателей.

Поняв, в чем дело, Эйдолон широко улыбнулся.

— Хочешь сказать, Деметер перебил своих собственных людей?

— Вот именно, да с каким рвением!

Лорд-коммандер не удержался от громкого смеха, и Люций понял, что отношение Эйдолона к нему немного улучшилось — тому понравилась жестокая ирония последних минут жизни Соломона.

Они вновь зашагали по направлению к апотеркариону, и лорд-коммандер переспросил:

— Так что там с Древним Риланором?

— Точно не знаю, — сделал неопределенный жест мечник. — Кажется, сразу после вирусной бомбардировки он скрылся в каких-то потайных ходах под Дворцом Регента. Я, по крайней мере, ни разу его не видел после этого.

— Странно, — задумался Эйдолон. — Совсем непохоже на Риланора, никогда не бежавшего от битвы.

Десантники завернули за угол и вступили в увешанный пергаментными лентами коридор, в конце которого начиналась летница, ведущая ко входу в главный апотекарион «Андрониуса».

— Верно, — согласился Люций, — но Тарвиц сказал мне, что Риланор якобы охраняет что-то важное.

— Что же?

Люций задумался. На миг его посетило странное ощущение, говорящее о том, что вопрос этот куда более важен, чем кажется на первый взгляд.

— Не знаю, — тряхнул он головой, отгоняя наваждение. — По слухам, Риланор нашел какой-то бункер или подземный ангар, но, если это так, то почему Вардус Прааль не пытался бежать тем же путем во время штурма?

— Логично, — кивнул лорд-коммандер. — Скорее всего, его трусливая натура вышла наружу в решающий момент. Да и что бы там не нашел Древний, сейчас он погребен под тысячами тонн радиоактивного шлака.

Они начали спускаться по ступенькам, и Люций спросил:

— Кстати, а что вообще собирается делать со мной апотекарий Фабиус?

— Ты что, боишься? Я точно слышал страх в твоем голосе.

— Нет. Я просто хочу твердо знать, что меня ждет.

Эйдолон не промедлил с ответом:

— Совершенство.

ТИШИНА НАВСЕГДА БЫЛА ИЗГНАНА С ПАЛУБ «Гордости Императора», её коридоры теперь заполняла беспрестанная, грохочущая какофония звуков, издаваемых ретрансляторами. Послушав записи композиций Беквы Кински, написанных к грядущей «Маравилье» и исполняемых на созданных ею чудовищных инструментах, Фулгрим пришел в восторг и повелел наполнить ими весь свой флагман. За несколько недель непрерывной передачи динамики словно охрипли, и от этого «музыка» начала звучать ещё более кошмарно и невыносимо.

Омерзительное существо, некогда бывшее прекрасной, молодой и талантливой художницей Сереной д’Ангелус, брело по одному из ярко освещенных коридоров гигантского корабля, шатаясь от стенки до стенки, будто совершенно пьяное, обрывки одежд девушки покрывали пятна крови и нечистот. Остатки прежде пышных и густых волос свалялись сальными пучками, во многих местах зияли проплешины вырванных с корнем прядей.

Уже давно, закончив портреты Люция и Фулгрима, она навсегда потеряла вдохновение, словно внутреннее пламя Серены, то возвышавшее, то швыряющее оземь, наконец-таки выжгло её дотла. День за днем она безучастно сидела в четырех стенах, не покидая студии, и долгие месяцы со дня прибытия в систему Истваана прошли в пелене безучастности и ужасающих видений.

В голове девушки смешались мечты, кошмары и образы реальности, словно бесталанный пикт-оператор перепутал порядок кадров в ролике. Её мучили видения насилий и извращений, которые никто и никогда не смог бы описать словами или передать на холсте. Сцены убийств, пыток, осквернений, которые свели бы с ума самого волевого из людей, плясали перед глазами Серены, будто в горячечном бреду, и порой казалось, что какой-то безумец пытается убедить её в том, что эти видения — прекраснейшие из возможных.

…Как же она оказалась в этом коридоре?

Время от времени она вспоминала, что должна поесть, и рыскала по студии, не узнавая в зеркале отвратительное, страшное женское лицо, встречавшее её каждое утро, проснувшуюся в лохмотьях или обнаженную, посреди хлама на полу студии. Иногда Серене приходило в голову, что часть видений вовсе не принадлежала к мимолетным ночным кошмарам… Это были воспоминания.

Горючие слёзы хлынули из глаз девушки — она вспомнила, как дико и страшно сегодняшним утром подтвердились её худшие опасения. Проснувшись, она на негнущихся ногах подошла к огромной вонючей бочке в углу студии и сбросила крышку.

«Аромат» разлагающейся плоти и кислотных химикалий ударил её словно молот, и крышка, упав, со звоном покатилась по полу. В бочке, выглядывая из серой гнилостной массы, плавали полурастворенные части по меньшей мере шести человеческих тел. Пробитые черепа, распиленные кости, густой «бульон» разжиженного мяса… Серена не выдержала, и содрогнулась в ужасных спазмах желчной рвоты, стихших лишь через несколько минут.

Оторвавшись, наконец, от бочки, девушка залилась тихими, жалобными слезами, понимая, какое чудовищное преступление совершила. Серена из последних сил пыталась удержать свой израненный разум от падения в пучины безумия, и вдруг из зловонной тины сознания всплыло имя, показавшееся ей спасательным кругом:

— Остиан… Остиан… Остиан…

Словно утопающий, схватившийся за соломинку, она поднялась на ноги, как могла, привела себя в порядок и, плача, в окровавленном рубище, спотыкаясь, побрела к студии Остиана. Он ведь как-то уже пытался помочь ей, а она оттолкнула его, не заметив робкой любви и чистосердечия скульптора. О, как Серена теперь проклинала себя за это!

Остиан мог тогда спасти её. Наконец, добравшись до его студии, девушка надеялась лишь на то, что он не забыл о ней. Переборка оказалась полуоткрытой, и Серена слегка похлопала ладонью по листу гофрированного металла.

— Остиан! — позвала она. — Это я, Серена… пожалуйста… впусти меня!

Остиан не ответил, и она принялась изо всех сил барабанить по металлу, сбивая руки в кровь, выкрикивая имя скульптора и рыданиями моля о прощении. Ответа не было, и в отчаянии Серена рванула переборку вбок, загоняя её в стенные пазы.

Девушка вошла в окутанную полумраком студию, и её ноздри сжались, чувствуя знакомый до жути омерзительный запах. Подняв глаза, она увидела худшую из картин.

— О, нет, — прошептала Серена, глядя на полуразложившийся труп Остиана Делафура, пронзенный поблескивающим серым клинком и навсегда приколотый к величественной статуе Императора.

Упав на колени, она закричала из последних сил:

— Прости меня! Я не знала, что творила! Пожалуйста, прости меня, Остиан!

То, что оставалось от её разума, окончательно рухнуло под этим последним и самым жестоким ударом. Поднявшись, Серена положила руки на плечи скульптора.

— Ты любил меня, — прошептала она, — я же не понимала этого.

Она закрыла глаза и обняла тело Остиана, чувствуя, как острие меча впивается ей в грудь.

— А ведь я тоже тебя любила, — произнесла Серена и напрыгнула на мрачный анафем.

 

Глава Двадцать Вторая

Мир Смерти/Ловушка установлена/Маравилья

КАК РАССКАЗЫВАЛИ В СВОИХ МИФАХ И ЛЕГЕНДАХ уничтоженные истваанские скальды, Истваан V с самого рождения Галактики был домом изгнанников. Истории говорили, что ещё до начала времен сам Отец Истваан своей песней пробудил Вселенную к жизни, и наделил Певиц Войны даром слышать и понимать музыку творения. Судя по всему, образ Отца Истваана соответствовал довольно часто встречающемся в разнообразных религиях и суевериях типу бога-миротворителя. Правда, с добавлением вольных подробностей о том, как Истваан распространял среди звезд свое семя, и бесчисленные безымянные матери, принимая его, рожали миллионы детей, впоследствии населивших пустынные планеты в предначальные эпохи.

Подобными же аллегориями истваанцы объясняли смену дня и ночи, противоборство суши и морей и бесконечное множество других аспектов мира, в котором жили. В Подземелье Сирен огромные фрески, высокие башни и грандиозные колонны расписывали эти легенды в мельчайших деталях. Там хранилась память о величайших драмах далекого прошлого, о любви, предательстве, крови и смерти, но пламя жестокой бомбардировки Воителя обрушило своды Подземелья и навсегда стерло с лица Галактики культуру истваанцев.

Примеры подобной безумной жестокости встречались и в истваанских мифах, в той их части, где рассказывалось о детях Отца Истваана, отвернувшихся от его вечного света и поведших свои армии в бой против доброго и всепрощающего бога. Началась ужасающая война, и Потерянные Дети, как они теперь звались, потерпели жестокое и окончательное поражение в грандиозной решающей битве. Их армии были стерты с лица Вселенной, но всеблагой Отец Истваан не стал убивать своих оступившихся Детей. Он изгнал их на Истваан V, безжизненный мир черных пустынь и пепельных пустошей.

Запертые на кошмарной планете мрака, Потерянные Дети веками оплакивали свое изгнание из Рая, и горечь страданий искажала их лица до тех пор, пока они не потеряли красоту, доставшуюся от Отца Истваана, и люди не могли смотреть на них без омерзения. Говорили, что эти чудища возвели циклопические башни гладкого черного камня, укрылись в них и долгие века мечтали о мести своим врагам.

Певицы Войны предостерегали людей и не давали им забыть мифы древних времен, говоря, что однажды Потерянные Дети вернутся и жестоко расправятся с теми, кто одержал над ними победу на заре времен.

Неважно, содержалось ли в истваанских легендах зерно истины, или они от начала и до конца представляли собой набор аллегорий, но, в облике Легионов Воителя, Потерянные Дети вернулись и отомстили.

В СЕРО-ПЕПЕЛЬНЫХ НЕБЕСАХ Истваана V плыли темные облака, собираясь в грозовые тучи на юге огромной долины, где шла подготовка к битве за власть в Империуме.

«Не самый впечатляющий пейзаж для воспетого в легендах мира», — подумал Юлий Каэсорон, вдыхая воздух, словно пропитанный промышленной вонью и подбрасывая керамитовым ботинком горсть черной земляной пыли, мелкой и зернистой, будто песок, но твердой и скрипучей, словно стеклянная крошка.

Несколько недель назад, когда Юлий впервые ступил на мрачные земли Истваана V, его встретили завывания ветра в черных песчаных дюнах, отдающиеся жутким и скорбным эхом в башнях и зубцах древней крепости, оседлавшей пологий горный хребет, окружающий северный край огромной пустоши. Сожженные истваанские картографы называли её Ургалльской Низменностью, крупнейшей пустыней планеты. Безликая равнина, усеянная обломками безжизненных холмов и выщербленных скал, на которые угрюмо взирала гигантская черная твердыня. Кто возвел её, так и осталось неизвестным, хотя некоторые анализы Механикумов указывали на цивилизацию, исчезнувшую за миллионы лет до появления человечества на Старой Земле.

Стены её были сложены из невероятно гигантских блоков гладкого, стекловидного и очень прочного камня, каждый размером не меньше «Ланд Рейдера», и вырезанного с такой высокой точностью, что даже глаза Десантников не могли отыскать линии соединения камней. Сама память о строителях крепости давно обратилась в прах, но эта твердыня, их наследие, выстояла под напором эпох, утратив за прошедшие тысячи веков лишь несколько фрагментов южной стены.

Впрочем, даже столь незначительная утрата сделала её непригодной в качестве крепости, способной выдержать штурм нескольких Легионов Астартес. Однако же, как укрепленная линия обороны, руины подходили просто идеально. Стена тянулась примерно на двадцать километров с запада на восток, достигая тридцати метров в высоту, и подходы к ней прикрывали огромные наносы черного песка, над которыми возвышались башенки, усыпанные бойницами.

Приняв руководство фортификационной командой, Фулгрим с невероятной энергией взялся за тяжкий труд по превращению руин старой крепости в несокрушимый бастион, достойный Воителя.

Вайросеан и Каэсорон повсюду следовали по стопам Примарха, надзирая за многотысячными землеройными отрядами Механикумов, разгребающими песчаные завалы у гигантской стены и возводящих ряды траншей, бункеров и редутов на всем протяжении долины у древней твердыни.

Во тьме у стен скрывались сотни батарей ПК— и ПВО, ждали своего часа мощнейшие орбитальные торпеды, установленные на мобильных платформах и укрытые до поры в горных пещерах. Фулгрим ручался головой перед Хорусом, что ни одна бомба или ракета, выпущенная из космоса, не достигнет Истваана V, больше того, ни один вражеский корабль даже не сможет выйти на пригодную для залпа орбиту. Если лоялисты пожелают уничтожить верные Воителю армии, им придется высадиться на поверхность планеты.

Примарх Детей Императора стоял на смотровой площадке одной из башен, как всегда прекрасный в своей боевой броне, блестящий керамиту которой покрывала ярко-фиолетовая краска. Новое, улучшенные глаза Юлия позволяли ему различить сотни тончайших оттенков на каждой из пластин доспеха, по-новому изукрашенного мастерами и кузнецами Легиона. Плавные изгибы брони подчеркивались уникальными узорами, а Имперского Орла, удаленного с грудной части лат, сменила изящная резьба по отполированному керамиту.

Серебром и золотом светились края каждого фрагмента доспехов, и сцены, представляющие недавние деяния III Легиона во славу Хоруса, занимали большую часть их поверхности. Из-за этого броня казалась совершенно церемониальной и бесполезной в бою, но такое впечатление было в корне неверным.

— Превосходное зрелище, друзья мои, не так ли? — спросил Феникс, глядя на гигантский бульдозер размером с небольшого Титана, сгребающего сотни тонн песка и щебня возле котлована, вырытого под фундамент нового бункера.

— Просто великолепное, — совершенно апатичным голосом отозвался Юлий. — Воитель будет доволен, я совершенно уверен.

— Ну, разумеется, — кивнул Фулгрим, пропустив иронию в голосе своего Первого Капитана мимо ушей.

— Когда же Хорус, наконец-то, почтит нас своим присутствием? — поинтересовался Юлий.

Феникс обернулся, услышав недовольство в голосе собеседника. Улыбнувшись, примарх провел ладонью по распущенным белым локонам, и Каэсорона захлестнула волна восхищения своим прекрасным вождем. После визита к Хорусу Фулгрим уже несколько недель избегал грима, туши и помады, и все больше походил на самого себя прежнего, великого, невероятно совершенного воина.

— Скоро, Юлий, скоро. И следом за ним явятся Легионы Императора! Я понимаю, что наши теперешние труды кажутся тебе утомительными, но того требуют планы Воителя. Так нужно для нашей будущей великой победы!

Каэсорон пожал плечами, его чувства изнывали от скуки и молили о хоть каком-то возбуждении.

— Это просто унизительно. Вряд ли Воитель мог придумать более жестоко, чем запретить нам участвовать в великой битве на Истваане III и отправить сюда. Я словно превратился в грязного раба-землекопа, и уже видеть не могу эту проклятую пустыню и голые серые скалы!

— Это наша задача в великом плане Воителя, — тут же сподхалимничал Марий, но Юлий заметил, что и Третий Капитан не в востоге от происходящего. Ему куда больше пришлось бы по душе участие в жестоких боях по искоренению слабости и лжи из рядов Легиона, ведь бои на Истваане III, судя по рапортам Эйдолона, действительно были славнее любых из прежде пройденных Детьми Императора.

В последнем сообщении говорилось о гибели Соломона Деметера, но, в отличие от шока, вызванного смертью Ликаона, Юлий не испытал почти никаких эмоций, узнав о смерти бывшего боевого брата. Его чувства огрубели настолько, что лишь самые жуткие или прекрасные события могли пробудить интерес Первого Капитана. Он думал о Соломоне без грусти, лишь слегка сожалея о том, что даже столь умелый воин, как Деметер, оказался несовершенным, а значит, заслужил свою судьбу.

— Именно так, Марий, — кивнул Фулгрим. — То, что мы делаем — жизненно важно, Юлий, и Хорус не зря доверился именно нам. Он знал, что лишь Дети Императора обладают совершенством, необходимым для идеального проведения в жизнь его замыслов.

— То, что мы делаем, — дерзко ответил Каэсорон, — могли бы спокойно выполнить адепты Механикумов или привычные к такому Железные Воины Пертурабо! Это унижение для нашего Легиона! Мы расплачиваемся за провал с Железными Руками…

Феникс внутренне взъерошился. Да, он и сам был вне себя от гнева, после того, как Хорус не позволил ему учавствовать в битве за Истваан III — и да, из-за неудачи с Феррусом Манусом — но позже понял, что винить должен только себя, и с головой окунулся в создание неприступной крепости для Воителя.

Скоро здесь окажутся десятки тысяч верных Императору воинов, горящие желанием уничтожить их, и битва, что разгорится здесь, определит судьбу Империума до конца времен!

— Может, ты и прав, — прорычал Фулгрим, — но мы доведем наш труд до конца!

ПОСЛЕ УНИЧТОЖЕНИЯ ОСТАТКОВ ЛОЯЛЬНЫХ Императору воинов на Истваане III, армии Хоруса отправились к орбите пятой планеты системы. Могучая флотилия боевых кораблей и транспортных судов несла на своих палубах и трюмах неисчислимые силы четырех Легионов, Десантников, беспрекословно верных Воителю — и только ему.

Гигантские посадочные модули войск бывшего Имперского Коммандера Файля доставили на поверхность Истваана V миллионы солдат, бронетанковые подразделения и артиллерийские батареи. Вслед за ними взметнули черный песок мощные двигатели километровых транспортников Адептус Механикус, перенесших в мир смерти «Диес Ирэ» и её сестер-Титанов из Легио Мортис. Темные служители Духа Машины готовили свои чудовищные устройства к грядушей великой битве, в которой потребуется вся их смертоносная мощь.

Окончательная победа на Истваане III была куплена ценой множества жизней, но она закалила Легионы Хоруса в крови бывших собратьев, и это долгое сражение оказалось необходимым, первым и самым важным шагом на пути к спасению Империума от власти лживого Императора. Конечно, предстояло ещё немало тяжелых и страшных битв, но армии Воителя уже осознали, что могут и должны убивать своих братьев-Астартес. Лакеям же Императора потребуется ещё много времени, чтобы обрести решимость проливать кровь тех, с кем ещё совсем недавно они дрались рука об руку.

«И эта мягкосердечность погубит их», — предрек Хорус.

АТМОСФЕРА В «МАЛЕНЬКОЙ ВЕНЕЦИИ» словно звенела от повисшего напряжения и ожидания чего-то несравненно грандиозного. Множество людей занимали кресла и лавки в зале, рассаживались в открытых ложах и немного пришибленно оглядывали развернувшийся во всем великолепии карнавал фресок, скульптур и картин, перегружавших восприятие диким буйством красок и форм. Около тридцати сотен Астартес, вернувшихся на «Гордость Императора» с Истваана III, заняли большую часть огромного зала, и шести тысячам Летописцев приходилось буквально втискиваться в оставшееся свободным пространство. Взолнованный шепот, умноженный числом собравшийся и великолепной акустикой «Ла Венице», грохочущими волнами прокатывался от сцены до выхода.

Сегодня ночью, наконец, должна была состояться долгожданная «Маравилья» Беквы Кински, посвященная Фулгриму.

«Маленькая Венеция» покрылась слоями красочных росписей, повсюду сверкала позолота, фривольные гипсовые барельефы теснились на потолке, резные перильца драгоценных пород дерева разделяли ряды зрителей в партере, на многочисленных панелях, притороченных к ложам, виднелись картины, демонстрирующие несдержанный полет фантазии здешних художников. По своему великолепию «Ла Венице» теперь практически не имела себе равных, за исключением разве что театров в крупнейших и наиболее богатых ульях Терры. Да и то, вряд ли хоть один из них мог похвастаться такими безумными затратами, вложенными в обстановку, и столь грандиозным набором имен художников, скульпторов и архитекторов, по собственной воле участвовавших в переделке зала.

Драгоценный паркет, уложенный расходящимися от авансцены плавными дугами, сменялся за последним рядом кресел мозаичным полом, невидимым под сандалиями тысяч Летописцев, которым не хватило сидячих мест, но никто и не подумал уйти и пропустить столь великолепное представление. В полукруглых стенных нишах скрывались статуи известнейших актеров и музыкантов Терры, а также многочисленные, куда более редко встречавшиеся прежде, скульптуры, воплощающие пророков декаденства и гедонизма. Среди них можно было заметить и странные, кажущиеся мимолетно знакомыми статуи мускулистых андрогинов, быкоголовых существ с могучими кривыми рогами.

В дальнем краю зала шесть высоких колонн белого мрамора поддерживали бельэтаж, переднюю часть которого украсили изысканные аппликации по белоснежной штукатурке.

С основания балкона свисали латунные клетки с разноцветными певчими птицами, чье беспрерывное чириканье вливалось в надсадный шум разговоров зрителей и грохот настраивающегося оркестра. Тяжелый аромат благовоний, горящих в развешанных по залу кадилах, делал воздух в «Ла Венице» неприятным, почти удушливым.

Лихорадочное ожидание зрителей достигло пика, когда музыканты в оркестровой яме, наконец, окончательно настроили свои невиданные инструменты, каждый из которых выглядел как чудовищное переплетение труб разного диаметра, огромных мехов и гудящих, сыплющих искрами энергогенераторов. Мало того, каждый инструмент был подключен к пугающих размеров штабелям усилителей, специально собранным Механикумами для сегодняшней «Маравильи». Беква Кинска надеялась, что с их помощью ей удастся достаточно точно воспроизвести незабываемую волшебную музыку из Храма Лаэра.

Разноцветные лучи прожекторов, проходя сквозь размещенные в ключевых местах призмы, озаряли собравшихся в «Ла Венице» ослепительными радугами, освещая каждый уголок зала миллионами невиданных оттенков. Целая армия ткачей не покладая рук трудилась над монструозным занавесом, и сейчас ярчайшие огни рампы освещали вышитые на красном бархате образы из пикантных легенд древности, обнаженных людей, животных и жестокие батальные сцены.

На фронтоне, возвышаясь над огромной сценой, озаряемый одним лишь люминосфером, висел портрет примарха детей Императора кисти пропавшей непонятно куда Серены д’Ангелус. Всем видевшим её, картина открывалась по своему, неизменным оставался лишь тайный, тихий ужас, неминуемо вползавший в сознание зрителя, и внимательно изучавший сокровеннейшие его мысли.

Ещё несколько работ Серены можно было найти среди прочих под сводами театра. Колоссальные фрески, изображающие громадных змей и чудищ из древних легенд, во всевозможных позах спаривались с обнаженными людьми и ксеносами со всех концов Галактики.

Даже в столь огромной аудитории, как зал «Ла Венице», Астартес явно оказались в тесноте. Хоть они и сняли боевую броню, оставшись в тренировочной форме, Летописцы, занявшие места за спинами воинов, вынуждены были вставать на сиденья кресел и вытягиваться в струнку, чтобы увидеть происходящее на сцене.

Капитаны Легиона с удобством устроились в ложах, размещенных по стенам с обеих сторон зала. Им открывался превосходный вид на авансцену, тем более что до лож восторженные Летописцы добраться не успели, и их фасады были выдержаны в аккуратном, классическом стиле, с резными пилястрами по бокам.

Ложа, размещенная буквально над сценой, носила неформальное имя «Гнездо Феникса», и её интерьер украшали фрески, выписанные золотыми и серебряными красками, декор дополняли желтые сатиновые драпировки, нависшие над тюлевыми занавесками. По верху ложи проходили собранные аккуратными складками полосы золотистого шелка, сияющие в блеске сотен свечей огромной люстры, освещавшей сцену.

Внезапное движение в Гнезде Феникса привлекло всеобщее внимание, и взгляды собравшихся устремились на могучего и прекрасного воина, во весь рост стоящего в глубине ложи. Облаченный в великолепную, царственного вида пурпурную тогу, Фулгрим воздел руку в приветственном жесте, купаясь в лучах обожания воинов и Летописцев, чьи сокрушительные овации сотрясли стены «Ла Венице».

Вожди Легиона сопровождали Примарха, и, стоило им занять свои места, свет в зале начал гаснуть. Как только остались лишь огни рампы, великолепный занавес разъехался, и на сцену выступила Беква Кинска.

ЮЛИЙ С ПОРАЗИВШИМ ЕГО САМОГО ВОЛНЕНИЕМ жадно впился глазами в фигуру синеволосой певицы, пересекшей сцену и спустившейся в оркестровую яму, чтобы занять свое место за дирижерским пультом. Сегодняшним вечером Беква надела скандально прозрачное платье, совпадающее по цвету с тогой Фулгрима и украшенное золотым шитьем. Тонкую, как паутинка, ткань, усеяли целые горсти драгоценных камней, сияющих подобно далеким звездам. Разрез платья певицы спускался от шеи до таза, демонстрируя собравшимся идеальные обводы её грудей и гладкость алебастровой кожи на тщательно выбритом теле.

— Великолепно! — выкрикнул Фулгрим, вместе со всем залом бешено аплодируя появлению Беквы, и Люций с удивлением заметил слезы на его глазах.

Прислушавшись к своим чувствам, мечник кивнул. Хотя за долгие десятилетия его службы на благо Легиона Люцию ни разу не доводилось общаться с привлекательными девушками, и, если честно, он вообще не знал, какие именно девушки считаются привлекательными, открытые всему миру округлости композитора и её несомненная… женственность заставили мечника затаить дыхание. Роясь в памяти, мечник понимал, что раньше испытывал подобные ощущения, только глядя на своего примарха, слушая особенно возвышающую музыку или готовясь вступить в кровавый бой. То, что вид смертной женщины может заставить его сердца биться сильнее обычного, поразило Люция до глубины души, и он почувствовал себя немного обманутым.

Глубокое молчание тем временем повисло над «Ла Венице», собравшиеся замерли в ожидание чуда, лишь сосредоточенное взволнованное дыхание десятитысячной толпы нарушало тишину. Взяв дирижерский мнемо-жезл, Беква постучала им по краю пюпитра, привлекая внимание оркестрантов, подала им знак о начале, взмахнула рукой… и увертюра к «Маравилье» началась.

Потрясающий ураган звуков вырвался из оркестровой ямы с первыми же нотами, взятыми на жутких музыкальных инструментах, созданных Беквой Кинской. Они заполняли все уголки «Маленькой Венеции», прекрасно переданные, чистые, романтично прекрасные, обещающие, что всё самое дивное ещё впереди. Люцию показалось, что мелодия подхватывает его и уносит в небывалое плавание по океану чувств… а музыка, вздымаясь и опадая, исторгала из глубин его души прежде небывалые эмоции и наслаждения… и вдруг сменилась тяжелыми, грохочущими ударами и дикими, безумными напевами, рвущими сердца собравшихся первобытным ужасом.

Мечнику хотелось смеяться и плакать, он вдруг ощутил ужасный, бесцельный гнев — но тот немедленно схлынул, оставив Люция в смертном унынии и меланхолии. Вновь сменившись, музыка тут же разорвала в клочья его тоску, сменив её чувством небывалой, восторженной свободы и ясной уверенности в том, что прежняя его жизнь была лишь прелюдией к чему-то невероятно, непредставимо грандиозному.

Беква Кинска, словно одержимая, металась на дирижерском подиуме, пронзая и избивая воздух дирижерским жезлом, её волосы метались вслед за неё подобно хвосту синей кометы. Люций с огромным трудом оторвал взгляд от прекрасной женщины и оглядел зал, стараясь понять, какое впечатление производит величественно-жуткая музыка на окружающих.

Он видел лица, вожделенно взирающие на сцену, людей, не верящих своим ушам от божественного наслаждения; глаза, наполняющиеся неведомой силой, когда диссонансные звуки, врываясь в головы зрителей, перешептывались с душой каждого из них, вызывая странные желания из её глубин.

Однако же отнюдь не все собравшиеся оказались в силах по праву оценить творящееся перед ними волшебство, и Люций со злостью увидел, как многие Летописцы, скрючившись в креслах, или рухнув наземь, зажимают руками уши и извиваются в агонии при каждом новом взлете мелодии. Он заметил худощавую фигуру Эвандера Тобиаса, и его гнев усилился при виде того, как неблагодарный архивариус пробирается к выходу во главе группки своих товарищей-писцов.

Внезапно сидящие рядом с ними Летописцы вскочили со своих мест и набросились на беглецов, и сбив с ног, принялись жестоко избивать. Минуту спустя все было кончено, и зрители вернулись к своим креслам, вновь уставившись на сцену. Люций испытал гордость за собравшихся, ещё раз вспомнив, как тяжелая ступня одного из Десантников раскроила одним ударом старый череп Эвандера Тобиаса. Похоже, больше никто в зале не обратил внимания на случившееся, словно так и должно было быть, но мечник почувствовал, что отголоски кровавой бойни расползаются по залу подобно вирусу или цепной реакции в атомном заряде.

А музыка все росла, взметалась к сводам и билась о стены «Ла Венице», словно зарождающийся ураган, пока вдруг не оборвалась невыносимым крещендо и, секунду спустя, зазвучала вновь, даруя уже какие-то совершенно невероятные высоты ярчайших ощущений.

Юлий Каэсорон, сидевший за спиной Фулгрима, вскочил, чувствуя, как громовые ритмы разрывают его тело и душу на атомы. А наслаждение лишь усиливалось, продолжаясь в плавной мелодии, перетекающих друг в друга звуков, и мечник вдруг по-новому ощутил свою плоть — казалось, каждую клеточку её наполняют примитивные, простейшие чувства, что испытывали ещё далекие предки человека. Юлию словно открылся новый мир, целая Вселенная, прежде скрытая от него воспитанием, обучением и тренировками Космического Десантника. Ощущение обмана и лжи бесцельно потерянных десятилетий вернулось, резкое, схожее с ударом из-за угла.

В этот миг на сцене засветились голоэкраны, и мощные лампы озарили безумные декорации «Маравильи». Дизайнерам удалось воссоздать обстановку в Храме Лаэра максимально точно, с маникальным вниманием к деталям. Жгущие глаза цвета и неестественные формы Храма перенеслись на борт «Гордости Императора» руками художников и скульпторов, пораженных его магией.

Безумные вспышки света заплясали по театру, и даже Юлий, с его нечеловеческой ловкостью и остротой чувств, на миг потерял равновесие под новым ударом музыки, хлынувшей из оркестровой ямы. На этот раз в мелодии звучали мрачные полутона, и она навевала грусть и саднящую тоску близящейся неотвратимой трагедии. Волны гармоник катились по «Ла Венице», накрывая зрителей с головой, вновь вдыхая в них ту энергию и те ощущения, что они впервые испытали год назад на Лаэре — кто-то — войдя в Храм с болтером вслед за Фулгримом, кто-то — с пиктером и мольбертом вслед за Беквой и Каэсороном.

Эффект оказался ожидаемым, но от этого не менее потрясающим. Дрожь наслаждения прошла по собравшимся, словно они на миг превратились в единое живое существо, а волшебные ноты музыки продолжали ласкать их тела и души, проникая во все уголки. Нечеловеческие цвета полыхнули в воздухе, возникнув словно из ниоткуда, и, в миг, когда музыка взлетела на новую, уже неописуемую словами высоту, над сценой загорелся второй яркий прожектор, вырвавший из тьмы стройную фигуру Коралины Асенеки, примадонны великой «Маравильи».

Никогда прежде Юлию не доводилось слышать выступлений Коралины, и он оказался совершенно не готовым к абсолютной виртуозности и уникальной силе её голоса. Плавный тон пения Асенеки казался идеальным, он вступал в диссонанс с дергаными ритмами симфонии Беквы и достигал столь высоких нот, что казались недоступными человеку. Коралина же легко преодолела грань, и энергия её дивного сопрано вырвала Юлия за пределы пяти доступных ему чувств, меру наслаждения которых уже нельзя было превысить.

Он подался вперед, свесившись над краем ложи, и безудержно захохотал, не в силах противостоять яду блаженства, превратившего его кровь в бурлящее ледяное пламя. С размаху прижав к ушам ладони, Каэсорон сумел немного опомниться и даже услышать голоса хора, уже давно подпевавшего Коралине. Их поддержка, казалось, помогла Асенеке и её сопрано добраться до нот, которых уже точно не могли слышать смертные — но слышали Дети Императора, принявшие в себя имплантаты Фабиуса Байля, извлеченные из уничтоженных ими лаэран. Юлий, в краткий миг просветления, понял, что эта музыка и эти песни никогда не предназначались для людских ушей.

Чудовищным усилием Каэсорон отвернул голову в стороны от певицы и медленно оглядел «Маравилью», борясь с наслаждением и обдумывая то, что видел и слышал со сцены. Неужели во Вселенной жили существа, способные слышать музыку столь ужасающей силы и сохранять трезвый разум? Из ниоткуда, Юлию пришло в голову сравнение мелодии и песни с родовыми криками прекрасного и страшного божества, пробивающего себе путь в реальность…

Эйдолон и Марий, заметил Первый Капитан, наслаждались представлением столь же сильно, как и он сам, и недвижно сидели на пышных креслах, прикованные к ним невыносимым восторгом, словно цепями. Челюсти обоих воинов широко распахнулись, словно они пытались подпевать Коралине Асенеке. Однако же, неудержимая паника сияла в их глазах, Десантники со страхом понимали, что из их разинутых до хруста костей ртов исходит лишь нечто неслышимое другим. Со стороны воины напоминали гигантских змей, раззявивших пасти и собирающихся целиком проглотить несчастную жертву. Тряхнув головой, Юлий понял, что из глоток его собратьев все же исходят мерзкие, жалкие вопли на самой грани доступной ему слышимости, и испугался за друзей, решив вдруг, что примарх может убить их на месте за столь наглое неуважение к волшебному таланту певицы.

Но Фулгрим не обращал внимания на своих последователей, он, вцепившись в бортик Гнезда Феникса, наклонился вперед, к сцене, словно идя навстречу порывам ураганного ветра. Белые волосы рассыпались по плечам, темные глаза сверкали фиолетовым огнем, мерцающим в «такт» какофонии.

— Что происходит? — завопил Каэсорон, но мелодия подхватила его голос и, сделав частью себя, унесла в никуда. Все же услышав, примарх повернулся в его сторону, и Юлий испустил ещё один безумный крик, увидев в фиолетовых глазах Фулгрима эпохи безбрежной тьмы, галактики, полные угасающих звезд, и неизвестную силу, струящуюся из их глубин.

— Лучшее, что можно представить, — тихо прошептал примарх, но его голос заставил Юлия рухнуть на колени в благоговейном страхе. — Хорус говорил мне о силе, но я и не надеялся, что…

Каэсорон упустил последние слова Феникса, пораженный тем, что видит сопрано Асенеки и сопровождающую его мелодию. Музыка, разлившись по залу, окружала зрителей подобно огромному живому созданию, и многочисленные возгласы и выкрики собравшихся говорили о том, что Юлий не одинок в своем видении. Секунду спустя перед глазами Первого Капитана развернулась ужасающая и захватывающая картина: Летописцы, потеряв рассудок от страха и блаженства, набрасывались с кулаками, ногами и зубами на лучших друзей, стремясь затушить бушующее внутри них пламя чужой или собственной кровью. Большинство, впрочем, накинулось на соседей с не столь смертоносными, но не менее низменными целями, и скоро вся «Ла Венице» обратилась в огромное раненное чудовище, извивающееся в конвульсиях смерти и наслаждения.

Но не только на Летописцев подействовала ожившая музыка. И Астартес оказались не в силах противостоять ужасающей мощи «Маравильи». Их разум, разум простых воинов, не выдержал перенапряжения чувств, вид льющейся крови окончательно сорвал с Десантников оковы рассудка, и они начали действовать единственным известным им путем, пытясь найти успокоение в привычном смертоубийстве. Оргия уничтожения охватила Детей Императора, и вскоре кровь Летописцев как ручиек стекала по ступеням вниз, к авансцене, на которой не умолкала ожившая музыка Беквы Кински

Юлий услышал громогласный, потрескивающий и шипящий звук, словно кто-то бешено рвал в клочья огромное полотно из парусины, и, обернувшись, увидел гигантский портрет Фулгрима, корчащийся на холсте и растягивающийся во все стороны, словно пытась вырваться из рамы. Яркое пламя сверкнуло в глазах двойника примарха, и раздался стонущий крик, оставивший в душе Каэсорона сквозную рану, отравленную чудовищной жаждой блаженства и обещаний ужасных наслаждений.

Призрачные огоньки, устремившиеся ввысь из оркестровой ямы, разом вспыхнули по всей «Ла Венице», они напоминали нечто вроде жирной слизи, подсвеченной внутренним электрическим светом. Приглядевшись, Юлий понял, что огоньки вылетают из раструбов странных инструментов, превращаясь из звуков мелодии в полуживых, змееподобных существ с текучей, сияющей и многоцветной плотью. Безумие и похоть струились в их телах, и те, кого касались щупальца призрачного света, немедля отдавались самым диким мрачным желаниям своего подсознания.

Оркестранты играли так, словно их тела уже не принадлежали им, лица музыкантов обратились застывшими в ужасе ритуальными масками, а руки неистово метались по пультам и трубкам инструментов, управляемые чьей-то чужой волей. Мелодия крепко держала музыкантов в своих тисках, не давая и думать о том, чтобы прекратить игру.

Юлий уловил агонизирующие нотки в голосе Коралины Асенеки, и сумел перевести взгляд от оркестровой ямы на авансцену, где примадонна изгибалась в нечеловечески быстром, диком и безумном танце, а хористы выли и скрежетали в неестественном контрапункте. Конечности певицы болтались в воздухе, скрученные подобно жгутам мокрого белья, и Первый Капитан очень четко услышал, как треск её костей вливается в какофонию миллиона мелодий, заполнивших «Маленькую Венецию». Коралина была мертва, жизнь угасла в её глазах, каждая кость в её теле обратилась в прах — а песня все лилась из перекрученного горла.

Безумие, кровожадность и похоть, охватившие «Ла Венице», достигли новых высот, плоть каждого из собравшихся в зале уже занялась жарким огнем наслаждений, эмоций и звуков, струящимся со сцены. Юлий видел, как Астартес забивали Летописцев до смерти, взрывали их как шарики с колой, пили их кровь, пожирали дымящееся мясо, срывали острыми обломками остей кожу с полуживых тел и заматывались в сочащиеся сукровицей куски, словно в плащи из жутких ночных кошмаров.

Грандиозная оргия смертных зрителей продолжалась на залитом кровью полу, где живые и мертвые тела обращались в орудия темной энергии, вторгающейся в реальный мир и с радостью встречающей каждый акт жестокого насилия.

В центре безумия извивалась Беква Кинска, дирижирующая творящимся вокруг неё хаосом с бредовой улыбкой торжества на губах. Она с величайшим обожанием взирала на Фулгрима, и Каэсорон читал в глазах создательницы «Маравильи», что та искренне считает творящееся в «Ла Венице» величайшим достижением своей жизни.

Внезапно раздался ужасающий вопль, заглушивший на миг даже жуткую какофонию шумов в зале и на сцене. Отыскав глазами его источник, Юлий со страхом увидел, как изуродованное тело Коралины Асенеки поднимается в воздух, а её конечности, прежде безвольно мотавшиеся независимо от тела, вдруг обретают прочность и вытягиваются в стороны. Какая-то неведомая сила овладела останками певицы и начала извращать их в новую, отвратительную форму. Сломанные руки и ноги исцелились и выпрямились, вновь став изящными и стройными, кожа и плоть приобрели нежный, светло-фиолетовый цвет. Прежнее платье из сияющего светло-голубого шелка обратилось полосками блестящей черной кожи, не скрывающей гибкую красоту нового тела, воспрянувшей из груды изуродованной плоти.

Из ниоткуда донесся чудовищно мерзкий, влажный звук, и силы, удерживающие примадонну в воздухе, отпустили её. Существо, прежде бывшее Коралиной Асенекой, с мягким изяществом приземлилось в центре сцены.

Никогда прежде Юлию не доводилось созданий столь привлекательных и отталкивающих одновременно. Стоящее на авансцене обнаженное женоподобное существо вызывало у него разом и дикое отвращение, и пробуждало грызущее изнутри влечение, теплющееся в самом низу живота. Волосы, собранные в косы наподобие тонких рогов, обвивали стройную шею и тонкое лицо с огромными блюдцами зеленых глаз, клыкастым ртом и похотливыми пухлыми губами. Тело создания выглядело совершенным, словно вышедшим из-под резца гения. Гибкое и чувственное, существо обладало одной лишь грудью, и торс его покрывали мерзкие татуировки и пронзали серебряные кольца и штифты. Вместо ладоней и предплечий у явившейся из ниоткуда имелись огромные мерзкие клешни, похожие на крабьи, жуткое сочетание влажной плоти и ядовито-красного хитина. Но, несмотря на смертоносные клешни, существо излучало тревожную соблазнительность, и Каэсорон почувствовал шевеления в тех областях разума и тела, что ни разу не были востребованы со дня его вступления в ряды Астартес.

Создание в теле Коралины Асенеки сделало шаг вперед с текучей, кошачьей грацией, и каждое движение её благоухало сексуальностью, сулившей темные наслаждения и удовольствия, неведомые смертным. Страстное желание отведать их пронзило Каэсорона, и он едва не выпрыгнул из ложи. Сдержавшись страшным усилием воли, Юлий продолжал не отрываясь смотреть на сцену, где оно… она не торопясь повернулась в направлении хористов, и, пристально уставившись на них своими бесконечно древними глазами, откинула точеную головку и завела песнь сирены, столь душераздирающей тоски и зовущей красоты, что Каэсорону пришлось заткнуть уши и охватить кресло ногами.

Прежде чем призывные нотки умолкли, безвольные оркестранты подхватили их, и усилили многократно. Глядя на хористов, Юлий с изумлением наблюдал, как многие из них, издираясь в спазмах, подобных тем, что терзали тело Коралины, с тем же треском костей обращаются в пятерых манящих и отвращающих существ. Остальные, видимо, оказавшиеся недостойными, рухнули наземь окровавленными мешками плоти и костей, их жизни будто послужили источниками силы для превращения других. Присоединившись к явившейся первой «сестре», создания спрыгнули в зрительный зал и закружились в хороводе щелкающих клешней и звериных криков.

Шесть тварей двигались с упругой, животной ловкостью, и каждое движение их бритвенно-острых клешней сопровождалось фонтанами крови из разрезанных артерий и падением отсеченных рук, ног и голов.

Беква Кинска погибла первой, чудовищная клешня вонзилась в неё сзади и вышла из грудной клетки, сопровождаемая треском костей и брызгами крови. Но, даже умирая, певица улыбалась при виде чудес, главным устроителем которых была она, величайший гений музыки в истории человечества. Остальных оркестрантов разорвали на куски прекрасные чудовища, двигаясь со злобной похотью и невероятной скоростью, о которой даже Юлий мог лишь мечтать.

И мелодия «Маравильи» разом стихла, лишившись музыки, проводники которой сгинули в ласковом водовороте жестоких клешней. Юлий закричал, ощутив внутри себя необъятную пустоту, отсутствие музыки отзывалось пылающей болью в его костях.

Но, хотя мелодия хаоса больше не звучала, «Ла Венице» по-прежнему представляла собой жуткое место. Убийства и совокупления волнами крови прокатывались по залу, и, хотя крики агонии и стоны экстаза понемногу начали заглушаться воплями боли, исчезновение музыки вызвало новый приступ кровавого безумия.

Каэсорон услышал, как Марий издает хриплый крик утраты, и, повернувшись к боевому брату, успел увидеть, как тот выскакивает из Гнезда Феникса. Фулгрим смотрел ему вслед, тело примарха вздрагивало от полноты чувств и наслаждения, и Юлий, нетвердо держась на ногах, выглянул из-за бортика ложи. Вайросеан, порывшись в окровавленных руинах оркестровой ямы, добыл себе один из странных инструментов, изобретенных Беквой Кинской.

Это было длинное трубчатое устройство, которое Марий положил на сгиб руки, словно длинноствольную винтовку, и пальцы его забегали по шифтам инструмента, добиваясь вибрации, схожей по тону с ревом цепного меча. Пока Каэсорон следил за Третьим Капитаном, безуспешно пытающимся воспроизвести утраченную мелодию, Дети Императора со всего зала сбежались к сцене и, расхватав оставшиеся инструменты, последовали за Марием в его бесплодных усилиях.

Сделав глубокий вдох, Юлий покрепче уцепился за бортик ложи, чувствуя, что ноги его не держат.

— Я… что…? — исчерпав текущий словарный запас, он с надежной в глазах посмотрел на стоящего рядом Фулгрима.

— Превосходно, не правда ли?! — оживленно спросил тот. Кожа примарха блистала, словно лучась неведомой энергией, глаза горели ярким огнем. — Госпожа Кинска пронеслась перед нами словно пылающая комета! Все, подняв головы, в восхищении смотрели на неё и вот — она пропала! Никогда больше мы не увидим никого равного ей, и никто из нас никогда её не забудет.

Первый Капитан хотел было что-то ответить, но в этот мин за его спиной раздался чудовищный грохот. Обернуввшись, Юлий увидел облако пыли, вздымающееся над грудой обломков, в которую превратилась часть зрительного зала. Марий Вайросеан стоял в центре оркестровой ямы, электрические разряды прыгали по его телу, а руки Десантника крепко сжимали превратившийся в оружие музыкальный инструмент. Вновь прозвучал дикий вой, и почти осязаемая звуковая волна пронеслась по «Ла Венице», обрушив один из балконов на противоположной стене. Обломки мрамора и пыль штукатурки разлетелись по залу, а стоящие рядом с Марием Дети Императора радостно завопили, вторя заговорившему инструменту.

Секунды спустя, каждый из них перенастроил свои устройства и крещендо хаоса возобновилось с новой силой, воющие удары звуковой энергии разрывали «Ла Венице» на части. Чудовищные женоподобные твари собрались вокруг Вайросеана, вплетая свои неествественные крики наслаждения в бредовую музыку, создаваемую Десантником.

Марий направил свой инструмент в толпу и взял оглушительную басовую ноту, отозвавшуюся новым ужасающим взрывом. Ударный аккорд, словно вой экстаза, обрушился на смертных разрывами перепонок и сотрясениями мозга. Что до оказавшихся в эпицентре, то их беспомощные тела разлетелись на части, а черепа взорвались изнутри, не выдержав диссонансного сверх-шума.

— Мои Дети Императора, — улыбнулся Фулгрим. — Что за прекрасную музыку они творят!

Взрывы плоти и камня метались по «Ла Венице», Марий и остальные Десантники наполняли её мелодией Апокалипсиса.

 

Глава Двадцать Третья

Битва на Истваане V

КАПИТАН БАЛЬХААН, НЕДВИЖНО СТОЯ ЗА СВОЕЙ командной консолью, изо всех сил пытался дышать спокойно. Причина его волнения была ясна — в нескольких шагах от Каптая, на капитанском мостике «Феррума», возвышались три величественные и грозные фигуры. У «штурвала» корабля — пульта контроля двигателей — замер Железный Отец Дьедерик, столь же благоговейно взирая на Примархов, собравшихся на военный совет, на котором предстояло обсудить наилучший способ уничтожения вражеских сил на Истваане V. В любимых древних книгах по истории Терры Бальхаану доводилось читать о многих героях, среди которых своим величием выделялись могучий Хектор, смелый Алехандир и возвышенный Торквиль.

Историки, впрочем, упоминали о том, что все трое были царями своих народов, и, следовательно, их жизнеописания содержали множество ярких, но льстивых и неумеренных преувеличений. Каптай считал все подобные рассказы выдумкой, не веря в полубогов, способных увлекать за собой одним своим видом многотысячные армии — но сегодня, глядя на трёх Примархов, командор «Феррума» признавал свою неправоту. Великие и прекрасные поодиночке, собравшись вместе, они производили неописуемо грандиозное впечатление. У Бальхаана не находилось слов, чтобы описать то восхищенное преклонение, что он испытывал в присутствии владык трех верных Императору Легионов, почтивших своим присутствием мостик его корабля.

Феррус Манус, облаченный в привычную мрачно поблескивающую броню, на голову превосходил в росте обоих своих братьев. Словно упрятанный в клетку снежный лев Медузы, повелитель Железных Рук в волнении ходил из стороны в сторону, ожидая новостей от остальных Легионов. Сам не замечая того, Манус постоянно ударял крепко сжатым серебряным кулаком одной руки по ладони другой, и во всей его фигуре читалось неуемное желание поскорее обрушить месть на головы предателей.

Рядом с мощным, мускулистым и ширококостным Феррусом его брат Коракс, владыка Гвардии Ворона, казался гибким и стройным. Его доспех, выкрашенный в тот же непроницаемо черный цвет, что и у Мануса, отнюдь не блистал, но поглощал малейшие лучики света, осмелившиеся коснуться него. Белая отделка его наплечников, выполненная из слоновой кости, и укрепленные на спине огромные темноперистые крылья контрастно оттеняли его бледное, с острыми, орлиными чертами, лицо. Глаза Коракса напоминали куски неизбывно черного угля, добытого из самых глубоких шахт в вечной тьме, а на латных рукавицах брони зловеще посверкивали очень длинные и крайне острые серебряные энергокогти. За почти час, прошедший с начала совета, Примарх Гвардии Ворона ещё не произнес ни единого слова, но Бальхаан по рассказам о Кораксе знал, что это молчаливый и мудрый воин, не любящий попусту сотрясать воздух.

Третьим был Вулкан, вождь Легиона Саламандр, тот, с кем Феррус Манус дружил сильнее прочих — оба они славились не только воинскими умениями, но и кузнечным мастерством. Его кожа, смуглая и темная, казалась чернее доспехов Коракса, но в ясных глазах светилась мудрость, которой не могли похвастаться умнейшие из ученых Империума. Броня Вулкана поблескивала ярко-зеленым цветом морской волны, но на каждой из керамитовых пластин кусочками кварца и обсидиана изображалось буйно полыхающее пламя. Один из громадных наплечников прежде был черепом огненного дракона, одного из чудовищ, на которых Вулкан сотни лет назад охотился вместе с Императором, с другого же свисала чешуйчатая мантия, способная поспорить в прочности и жаростойкости с адамантием — шкура, содранная с такой же могучей твари Ноктюрна.

В руках Вулкан держал виртуозно сработанное оружие с обоймой верхней зарядки, перфорированный ствол которого имел форму извивающегося дракона. Бальхаану доводилось слышать об этом автогане, медно-серебрянное тело которого вышло из кузницы Ферруса Мануса в качестве дара брату-примарху. Видя, что ныне оружие вновь оказалось у Вулкана, Каптай ощутил приступ гордости за темнокожего воина, столь ярко показавшего свою верность дружбе с Манусом, решив воспользоваться его даром в грядущей битве.

Сам факт того, что он стоит в десятке шагов от столь великих, могущественных и знаменитых воинов казался Бальхаану величайшей честью, оказанной ему. Он старался сохранить в памяти каждое слово, каждый жест Примархов, чтобы будущие капитаны «Феррума» знали о том, что именно на их корабле когда-то собрался совет, положивший конец предательству Хоруса.

Все последние недели Каптай подстегивал корабельную команду, круглые сутки не покидая капитанского мостика, добиваясь от «Феррума» максимально возможной скорости, и, когда новый флагман Мануса вышел из Имматериума в системе Истваана, то оказалось, что прибыли они одновременно с флотами Гвардии Ворона и Саламандр. Разведчики, зонды-шпионы и логисты собрали всю возможную информацию о местоположении сил предателей, примархи наметили посадочные зоны и утвердили планы нападения, но до прибытия остальных четырех Легионов, призванных Рогалом Дорном для борьбы с Хорусом, начинать операцию не представлялось возможным.

То, что они приложили все силы к скорейшему прибытию на Истваан V и вынуждены теперь просиживать штаны в ожидании неторопливых собратьев, не имея возможности выполнить волю Императора, окончательно вывело Ферруса Мануса из себя. Однако даже в самом яростном гневе он понимал, что имеющимися силами раздавить окопавшиеся армии Воителя не удастся.

Десять Рот Морлоков разместились на борту «Феррума», лучшие и смертоноснейшие воинов Легиона, и Бальхаан верил, что ни одна сила в Галактике не выстоит против яростного, ураганного напора тысячи терминаторов. Ветераны Железных Рук должны стать острием меча, нацеленного в сердце предателей, и, безусловно, они достойны этой чести. Ведомые Габриэлем Сантаром, Морлоки мечтали отомстить Детям Императора за подлое убийство десяти собратьев, учиненное в Анвилариуме «Железного Кулака».

Оставшаяся часть 52-ой Экспедиции следовала за «Феррумом», но точное время их прибытия оставалось неизвестным, и каждая секунда промедления с высадкой давала предателям возможность лучше укрепить оборонительные позиции.

Легионы Коракса и Вулкана с тем же нетерпением ждали приказа об атаке, но старшина астропатов Кистор по-прежнему не получал сообщений от братьев Ферруса Мануса, вождей Альфа Легиона, Несущих Слово, Железных Воинов и Повелителей Ночи.

— Все наши корабли и десантные суда готовы? — спросил Манус, не отрываясь от обзорного экрана.

— Так точно, повелитель, — кивнул Бальхаан.

— От других Легионов по-прежнему ни слова?

— Никак нет, повелитель, — уныло отозвался Каптай, проверив линию связи с покоями немногих выживших астропатов Легиона. Примарх и капитан «Феррума» обменивались этими фразами каждые несколько минут, ибо Феррус не мог больше терпеть задержки перед неизбежной атакой, да и все его воины жаждали как можно скорее отомстить тем, кто столь низко разорвал священные узы боевого братства.

Вдруг переборка, ведущая на мостик, скользнула в сторону, пропуская двух Морлоков в терминаторской броне. За их могучими спинами возникла костлявая фигура старшины астропатов Кистора.

Стоило тому попасть в поле зрения Ферруса Мануса, как огромный Примарх одним движением подскочил к астропату и сгреб его за плечи своими могучими серебристыми руками.

— Новости от других Легионов? — тряхнул астропата Феррус, его грубое лицо с пылающими ртутным огнем глазами оказалось в считанных сантиметрах от перепуганной физиономии Кистора.

— Да, мой лорд, личное сообщение для вас от четверых братьев-примархов, — прохрипел астропат, подергиваясь от боли.

— Ну и?! Где они? Говори, можем мы начинать атаку или нет?!

— Феррус, брат мой, — разомкнул уста Коракс, в его мягком голосе властно лязгнул металл, — ты задушишь несчастного прежде, чем тот промолвит хоть слово. Отпусти его.

Тяжело и судорожно вздохнув, Феррус отступил от дрожащего астропата, Вулкан же, напротив, шагнул вперед и произнес:

— Теперь спокойно поведай нам, что услышал твой хор.

— Несущие Слово, Альфа Легион, Железные Воины и Повелители Ночи в нескольких часах пути, лорд Вулкан, — тихо ответил Кистор. — Их корабли выйдут из нереальности возле пятой планеты.

— Да! — крикнул Феррус, вздымая вверх руки от радости и оборачиваясь к Кораксу. — Но честь первыми пролить кровь предателей принадлежит нам, братья! Начинаем штурм!

Энтузиазм Мануса оказался заразительным, и Каптай Бальхаан почувствовал, как в его крови зажигается пламя при мысли о том, что уже очень скоро они обрушат на врагов гнев Императора. Его Примарх тем временем вновь заходил по мостику, раздавая приказы направо и налево.

— Морлоки под моим командованием пойдут в авангарде, по фронту атаки. Коракс, пройдешь со своими воинами по правому краю Ургалльской Низменности и затем поддержишь меня в центре. Вулкан, тебе остается левое крыло.

Примархи разом кивнули в ответ, и Бальхаан заметил, что даже невозмутимый Ворон в волнении сжимает и разжимает когтистые кулаки, предвкушая грядущую битву.

— Остальные Легионы начанут высадку после выхода из варпа, — продолжал Манус, его глаза полыхали яростным огнем. — Их задача — оборонять зону высадки и, в случае необходимости, предоставить нам подкрепления.

Крепко пожав руки братьев, он повернулся к собравшимся на мостике старшим офицерам «Феррума»:

— Предатели не ждут нашей атаки так скоро, и поэтому за нами преимущество неожиданности. Император прокляни нас, если мы не используем его!

НО И АРМИИ ВОИТЕЛЯ НЕ ТЕРЯЛИ ВРЕМЕНИ ДАРОМ, и вынужденная задержка Ферруса Мануса превосходно сыграла им на руку. За восемь дней, прошедших со дня их перехода к Истваану V до настоящего времени, Гвардия Смерти, Пожиратели Миров, Сыны Хоруса и Дети Императора разместились в построенных на всей протяженности Ургалльской Низменности укрепрайонах и бункерах, готовясь противостоять бушующей ярости лоялистов. Отряды дальнобойной огневой поддержки занимали позиции на древних крепостных стенах, и батареи Армейской артиллерии пристреливали орудия, намереваясь обрушить на атакующих тысячи тяжелых снарядов.

«Диес Ирэ», превосходя ростом высочайшую из башен, нетерпеливо поводил своими колоссальными орудиями, обрекающими на уничтожение любых, даже самых могущественных, врагов Воителя. Принцепс Турнет удостоился личной похвалы Хоруса за предательство, свершенное им во время битвы за Истваан III.

Около тридцати тысяч Астартес разместились в подземных ходах на северной оконечности Ургалла, их оружие изготовилось к бою и их души наполнились стальной решимостью дойти до конца и сделать то, что должно быть сделано.

Небо мертвой планеты пока ещё оставалось нетронутой пеленой серых облаков, и единственным звуком, нарушавшим призрачные завывания ветра, оставался лязг металла о металл — то покачивались в порывах урагана огромные строительные краны Механикумов. Мрачная тишина нависла над Иствааном V, и каждый мог ощутить в ней признаки надвигающегося События, чего-то такого, что навсегда останется в памяти людей. Но Десантникам четырех предательских Легионов было не до истории — они напряженно коротали последние минуты затишья перед неизбежной кровавой бурей.

Первым знаком её приближения стали тусклые, красно-оранжевые огоньки, появившиеся за облаками и озарившие пески Ургалла отблесками адского пламени. Затем явились звуки — низкое урчание, постепенно возвышающееся от гулкого, басовитого рокота до раздирающего уши визга.

Завыли сигналы тревоги, и облака разошлись рваными серыми лентами, изрешеченные падающими с небес пламенными стрелами, постепенно сливающимимся в неразрывную стену огня.

Несколько бесконечно долгих минут верные Императору силы бомбардировали Ургалл с орбиты, огненная буря невероятной мощи яростно избивала поверхность Истваана V, словно вымещая на ней всю ярость лоялистов. Казалось, что наступил конец времен.

Наконец, апокалиптический ураган стих, и эхо последних взрывов унес свежий ветер, развеявший громадные клубы едкого дыма.

Но Дети Императора и прочие Легионы Воителя почти не пострадали, надежно укрытые в мощной сети блиндажей и бункеров, и теперь готовились встретить бывших собратьев убийственным огнем.

Из своего идеально укрепленного штаба в самом сердце древней твердыни Хорус с улыбкой смотрел на обзорные голоэкраны, на которых мрачное небо Истваана V вновь озарилось огнями тысяч падающих дроп-подов, вошедших в плотные слои атмосферы.

Повернувшись к угрожающе огромной, бронированной сверху донизу фигуре Ангрона и, как всегда, прекрасному и изящному Фулгриму, Воитель произнес:

— Запомните этот день, друзья мои. Лакеи Императора сами явились навстречу своей судьбе.

НЕВЫНОСИМЫЙ БЕСКОНЕЧНЫЙ РЕВ языков огня, лизавших корпус дроп-пода, отдавался в ушах Сантара, и все повышающаяся температура внутри капсулы понемногу превращала её в духовку. Лишь плотные керамитовые пластины брони позволяли Десантникам производить высадку подобным образом, и Габриэль надеялся, что «эффект внезапности», о котором говорил примарх, в сочетании с мощной орбитальной бомбардировкой, позволит им раздавить предателей, пока те не оправились от орбитальной бомбардировки.

Напротив Сантара сидел сам Феррус Манус, незнакомый Первому Капитану меч висел у пояса Примарха, и клинок его бросал золотисто-огненные отблески в серебряные озера глаз повелителя. Помимо них двоих, в дроп-поде разместились ещё трое Морлоков, величайших воинов Легиона, окровавленное острие копья, что пробьет грудь Хоруса… и Фулгрима.

Словно тропический ливень, десантные капсулы, несущие в себе объединенную мощь трех Легионов, неслись к выжженной земле Ургалльской Низменности, сидевшие в них Десантники пылали огнем ненависти к вчерашним собратьям и готовились жестоко и кроваво отомстить им. Сантар часто и глубоко дышал, чувствуя, как с каждым вдохом, проходящим по новым аугметическим легким, жажда уничтожения и гнев, обращенный на Воителя, растут в его изуродованном теле.

— Десять-секунд-до-столкновения! — проскрипел вокс-автомат.

Скоординировавшись, Габриэль вжался в амортизационное сиденье капсулы, сервомоторы его терминаторской брони перевели доспех в режим противодействия колоссальной мощи посадочного удара. Из-за адамантиевых стенок дроп-пода доносились гулкие звуки мощных взрывов, видимо, уцелевшие батареи ПВО противника открыли заградительный огонь. В первые секунды Сантар даже не поверил, что такое возможно после столь интенсивных орбитальных ударов.

Грубый толчок тормозных двигателей, и последовавший за ним мощный удар о поверхность едва не вырвали Габриэля из кресла, но это была далеко не первая его высадка, и советник Ферруса Мануса удержался от падения. В момент столкновения сработали взрывные болты, выбившие люки дроп-пода. Стены капсулы превратились в трапы, тяжело упавшие на песок Ургалла, фиксаторы сиденья отключились, и Габриэль Сантар выскочил под мрачное небо Истваана V.

Первое, что бросилось ему в глаза — тысячи десантных капсул, в потоках огня несшихся сквозь серые облака и освещающих сумрачную планету отблесками потустороннего пламени. Повсюду вырастали облака разрывов — артиллерийские снаряды врезались в землю, и Сантар понял, что по ним открыли огонь «Сотрясатели» предателей из Имперской Армии. Взглянув вперед, Габриэль увидел скалистый хребет, вырастающий над пустыней, и, судя по всему, укрепленный войсками Хоруса. Несколько тысяч верных Астартес яростно штурмовали его, и пересекающиеся трассы болтерного огня освещали пустыню на километры вокруг.

— Вперед! — скомандовал Феррус Манус, поворачиваясь к хребту. Сантар и Морлоки последовали за своим вождем в безумный водоворот битвы, видя, что большая часть Железных Рук высадилась прямо в центре вражеских оборонительных линий. Черная пустыня все ещё горела от последствий бомбардировки, и повсюду виднелись разбросанные обломки блиндажей и редутов, остатки засыпанных траншей и окопов, сдавшихся под напором орбитальных ударов.

Около сорока тысяч верных Императору Десантников бились по всей ширине Ургалльской Низменности, от невысокого скалистого хребта до гигантских стен древней крепости, быстрота и ярость их атаки и впрямь захватили противника врасплох. Даже фильтры авточувств брони не спасали от невыносимого шума великого боя: стрекота болтеров, грохота взрывов и страшных криков боли и ненависти.

Пламя взметнулось до облаков, и огненные стрелы прочертили поле битвы от края до края.

Смертоносные очереди тяжелых болтов и лучи высокоэнергетичных лазеров обрушились на лоялистов, ознаменовав вступление в бой «Диес Ирэ». Земля затряслась под шагами могучего левиафана, идущего сквозь ураган ракет и болтов, его сверхмощные орудия прорезали огненные каньоны в рядах верных Десантников.

Маленькое солнце вспыхнуло посреди мрачной пустыни — выстрелил плазмомет Титана, и через долю секунду в центре Ургалла возник кратер, нескольких сотен метров в диаметре. Один залп «Диес Ирэ» принес смерть сотне Десантников и превратил черный песок в мерцающее толстое стекло.

Феррус Манус обрушился на врагов словно бог войны, вбивая их в землю ударами огромных блестящих кулаков или разрывая на части выстрелами из болт-пистолета огромного калибра, украшенного изящным орнаментом. Золотой меч, по-прежнему непотревоженный, висел у бедра примарха, и Сантар удивился, не понимая, зачем Манус взял с собой это оружие.

Не меньше сотни Астартес-предателей выпрыгнули из полуразрушенной траншеи перед ними, Гвардейцы Смерти и Сыны Хоруса. Сантар выпустил из пазов доспехших рукавиц длинные узкие лезвия когтей, полыхнувшие молниевым огнем, и бросился навстречу врагам в предвкушении кровопролития. Разорвав надвое первого противника, Габриэль зарычал от наслаждения, и хаос бушующей вокруг битвы исчез, сменившись простой и понятной ненавистью к сражающимся против него предателей. Сантар отсекал головы и руки, разрывал вражеские тела, двигаясь в доспехе терминатора быстрее, чем воины в броне Мк. IV. Болты и воющие лезвия цепных мечей врезались в него, но адамантиевые пластины надежно защищали Первого Капитана.

Рядом с ним Феррус Манус за пару минут сокрушил несколько десятков предателей, и те, дрогнув, в страхе бежали пред лицом могучего полубога.

Повсюду в окопах и блиндажах сражались тысячи обезумевших от ненависти Астартес, повсюду гремели взрывы и раздавался вой реактивных болтов, грохот артиллерийских залпов и сотрясающие землю шаги «Диес Ирэ». В нашлемном воксе Сантара раздавались чьи-то отрывистые приказы, крики страдания, радостные победные кличи, но Габриэль, упивавшийся смертями врагов, не обращал на них внимания.

Слегка успокоившись и не видя вокруг живых врагов, Сантар вдруг обнаружил себя стоящим на вершине небольшого холма — видимо, он вбежал туда в пылу боя. Оглядев поле битвы, Габриэль решил, что пока сражение идет достаточно неплохо: сотни, даже тысячи предателей погибли в первые же минуты атаки. Огнеметные Роты Саламандр развивали первоначальный успех, зачищая дзоты и траншеи языками прометиевого пламени.

Всполохи света, равного по силе солнечному, раз за разом пронзали дымную тьму, и Сантар понял, что так стреляло оружие, подаренное Вулкану его братом — Феррусом Манусом.

Могучий темнокожий примарх шагнул навстречу урагану болтов, сражая врагов ударами меча и залпами из плазмомета; вдруг колоссальный пылающий шар взрыва расцвел у ног Вулкана, охватывая его смертоносным пламенем. Десятки Огненных Драконов, личных гвардейцев примарха, разлетелись в стороны, их доспехи расплавились, и плоть сползла с опаленных костей.

Габриэль не сдержался от крика ужаса, но тут же увидел, что Вулкан невредимым идет сквозь бушующий океан огня, продолжая убивать предателей со спокойной методичностью.

Феррус Манус с новой силой обрушился на вражеские ряды, и ни храбрость, ни воинские умения не могли спасти их от ярости живого бога. Морлоки следовали за своим владыкой и отцом, каждым выстрелом и ударом прокладывая кровавый путь к сердцу предательской армии.

В ТЫЛУ ЛОЯЛИСТОВ, на юге низменности, где уже стих шум битвы, начали приземляться тяжелые транспортники, которым приходилось прорываться сквозь настоящие стены зенитного огня, ведущегося из древней крепости. То тут, то там, горящие воздушные суда врезались в землю, подбитые зажигательными снарядми или разорванные масс-реактивными торпедами, но большинству транспортов удалось миновать опасные участки невредимыми. Теперь они, ни на секунду не давая осесть клубам пыли в зоне высадки, выгружали из своих внушительных трюмов тяжелое вооружение, артиллерийские орудия, танки и боевые машины.

Взревели моторы «Предаторов» и «Ленд Рейдеров», и могучие бронемашины Империума двинулись на север, готовясь поддержать ушедших далеко вперед Астартес. Целые танковые полки перемалывали траками гусениц черный песок Истваана V, взбираясь на хребет, возле которого только что сражался Феррус Манус.

Установки «Вихрь» и Армейская артиллерия развертывались на ровных участках пустыни и без пристрелки открывали огонь по вражеским укреплениям, добавляя громогласные тона своих голосов к общему, и так уже запредельному, шуму битвы. Несколько удачных попаданий заставили ПВО предателей временно прекратить огонь и сменить позиции — этого времени хватило, чтобы три невероятно огромных транспортных судна доставили на поверхность эскадрон сверхтяжелых Армейских «Бейнблэйдов». Огромные стволы мощнейших танков Империума немедленно открыли огонь по миллионолетней твердыне, и даже её неколебимые сверкающие стены задрожали от прямых попаданий снарядов чудовищного калибра.

То, что планировалось как быстрый и жестокий удар по окопавшимся предателям, быстро превращалось в одну из крупнейших осадных операций за всю историю Великого Похода. Общим счетом, более шестидесяти тысяч Астартес сошлись в бою насмерть на черном песке Ургалла, и, невзирая на причины, этой битве суждено было навсегда войти в анналы Империума, как самому эпическому противостоянию в истории человеческих войн.

Неудержимая волна атакующих лоялистов прогнула оборону верных Хорусу Десантников, и на вершине изгибающейся дугой линии фронта шагал великий Феррус Манус. Кричащие подобно хищным птицам воины Коракса прорывались сквозь правый фланг обороны, их смертоносные атакующие отряды— крылья» обрушивались на предателей, подгоняемые струями огня из прыжковых ранцев, и разили их изогнутыми клинками, визжащими в воздухе. Сам Ворон возникал, словно ниоткуда, падая на врагов из тьмы небес, на украшенном черными крыльями огромном ранце, и убивал нескольких одним взмахом могучих когтей. Саламандры Вулкана методично выжигали левый фланг, многометровые языки огня и клубы густого дыма помечали их успехи лучше любой карты.

Но на каждый успех сил Императора предатели находили достойный ответ. Ужасная и кровожадная фигура владыки Пожирателей Миров возникала перед отрядами лоялистов, пытавшимися пересечь зону ответственности Легиона Мясников, и на цепных топорах сражавшегося подобно древнему богу резни Ангрона засыхала кровь сотни верных Астартес. Так же легко, как воины Хоруса умирали от рук Мануса, Вулкана и Коракса, лоялисты принимали кровавую смерть от воющих лезвий Красного Демона.

Совершенно иначе сражался Мортарион, Владыка Смерти. Он убивал с мрачной эффективностью, без единого намека на дикую кровожадность Ангрона, его боевая коса собирала урожай жизней лоялистов с каждым широким размахом, и, столь же упорно и почти безмолвно, сражались воины его Легиона. Там, где стоял Мортарион, не оставалось живых врагов, атакующие волны лоялистов разбивались о его жуткую фигуру, словно морской прибой о прибрежную скалу.

Сыны Хоруса бились по всей линии фронта, с пламенной ненавистью в сердцах. Первый Капитан Абаддон вел в бой элиту армий Воителя, и гнев его пугал даже союзников, он убивал с неослабевающей, дикой жестокостью. Сражавшийся рядом Хорус Аксиманд наносил быстрые, механически точные удары, но в его глазах, обозревающих поле ужасной битвы, понемногу начинала зарождаться грусть.

В самом центре предательских линий обороны дрались Дети Императора, беспощадно уничтожая врагов и встречая смерть каждого из недавних боевых братьев радостным, нечеловеческим воем. На телах живых и мертвых воинов III Легиона виднелись следы неестественных ужасов мутаций и несомненные признаки деградации — что не мешало им успешно отражать атаку за атакой, невзирая на то, что Фулгрим пока ещё в бой не вступал.

Среди его Десантников возвышались странного вида воины, облаченные поверх Мк. IV в плащи из свежесодранной человеческой кожи, они бились в самых жестоких и упорных схватках, без шлемов, из их ненормально распахнутых челюстей доносились крики, выбивающие землю из-под ног лоялистов. В руках уроды держали неизвестное прежде оружие, стреляющие звуковыми волнами атональных гармоник, оставляющими кровавые прорехи в рядах наступающих Железных Рук. Огромные трубы и усилители, закрепленные на броне, невероятно усиляли диссонансные колебания смертоносных мелодий, позволяя им разрывать на части бронетехнику и воинов в терминаторской броне.

Но все больше и больше тяжелой техники, прибывшей с флотами Коракса и Вулкана, успешно десантировалось на пески Ургалла, вспышки разрывов все чаще начали возникать в глубине обороны предателей, и вскоре даже Ангрону с Мортарионом пришлось отступить с занимаемых позиций. Феррус Манус, возглавляющий наступление, не останавливался ни на минуту, и его воины вслед за ним пробивались к сердцу врага, стремясь как можно скорее излить свой гнев на ненавистных Детей Императора.

Тысячи Астартес гибли ежеминутно с обеих сторон, резня принимала неописумые масштабы. Кровавые реки катились вниз по склонам Ургалльской Низменности, прорывая глубокие канавы в черном песке. Никогда прежде столь разрушительная мощь не сосредотачивалась в столь замкнутом пространстве — военная сила, достаточная для покорения целого сектора, уничтожала сама себя на линии фронта длиной едва ли в двадцать километров.

Бронетанковые полки на полной скорости неслись к циклопическим стенам древней крепости, но вскоре командиры поняли, что их плану раздавить предателей тяжелыми гусеничными траками не суждено сбыться. Путь перекрыли горы трупов в керамитовой и адамантиевой броне, и даже тяжелые танки оказались не в силах преодолеть эти страшные курганы.

Выстроившись в линию, «Ленд Рейдеры» открыли сосредоточенный огонь, и рубиново-красные лучи лазеров вонзились в крепостные стены и громадину «Диес Ирэ».

Замерцали пустотные щиты, и, осознав грозящую ему опасность, Титан перенес огонь с наступающих Астартес на бронетехнику. Смертоносные плазменные цветки распустились посреди танковой линии, и с десяток «Ленд Рейдеров» взлетели в воздух, кувыркаясь в белом пламени сдетонировавших энергоячеек.

Опытный глаз мог заметить, что продолжающая шириться бойня понемногу становится бесцельной — ни одна из сторон не могла добиться решающего преимущества. Предатели скрывались в превосходных укреплениях, но лоялисты удачно высадились им «прямо на голову», и на их стороне оказалось заметное численное превосходство.

Тем ужаснее выглядело творящееся кровопролитие, когда кто-нибудь на миг вспоминал о том, что воины, когда-то приносившие одни и те же великие клятвы верности, ныне убивали своих братьев с пылающими от ненависти и презрения сердцами. Ни одному из Легионов не суждено было завоевать новую славу в этом бою, воинские умения и мастерство забылись, и сражение превратилось в кровавую схватку двух армий, которая угрожала завершиться лишь смертью последнего из Астартес.

ЮЛИЙ, СЛОВНО ТАНЦУЯ, ВРЫВАЛСЯ в ряды противника. Звуки и картины кровавой бойни прокатывались по его телу жаркими волнами физического наслаждения, и Каэсорон сражался с яростью безумца. На броне Первого Капитана виднелись десятки пробоин и вмятин, но боль от ран лишь подстегивала Юлия, заставляя двигаться ещё быстрее, изящнее и смертоноснее. Готовясь к бою, он выкрасил каждую пластину доспеха буйной палитрой неестествестеевенных красок, приятно резавших его перерожденные глаза.

Точно так же Первый Капитан поступил и со своим оружием, и на гранях его извивались в корчах невероятно омерзительные кошмары, радующие его извращенную психику и будто оживающие с каждым смертельным ударом.

— Все смотрите на меня! — вопил Каэсорон в боевом бреду. — Прощайтесь со своими серыми жизнями, дураки!

Он давным-давно выбросил шлем, мешавший в полной мере наслаждаться бушующим хаосом битвы, грохотом болтеров, воем цепных мечей, вгрызающихся в плоть, пламенем взрывов и яркими вспышками трассирующих снарядов, прорезающих темное небо Истваана V. Единственное, чего оставалось желать Юлию — сражаться рядом с Фулгримом и наслаждаться непревзойденным, идеальным мастерством примарха. Однако, в планах Воителя повелителю Детей Императора было отведено особое место…

Раздражение холодом окатило взбудораженные нервы Юлия, и, на миг отвлекшись от неприятных мыслей, он невероятно изящным ударом обезглавил Десантника в темной броне Железных Рук. Хорус и его идиотские планы! Хотелось бы знать, есть ли в них что-нибудь насчет празднования грядущей победы? Им даже не позволили как следует отметить уничтожение прислужников Императора на Истваане III! Чувства и желания, пробужденные в разуме и теле Каэсорона во время «Маравильи», требовали постоянной подпитки, и отрекаться от них ради непонятных целей Воителя он не собирался — это было бы противоестественно.

Подобрав шлем убитого врага, Юлий вытряхнул оттуда голову и, не обращая внимания на бурлящую вокруг битву, удовлетворил некоторые из своих желаний. Первый Капитан глубоко вдохнул запах крови и плоти, сожженной в том месте, где её коснулся клинок энергетического меча.

— Когда-то мы были братьями! — закричал он с шутливым надрывом. — Теперь же ты принял смерть от моей руки!

Поцеловав напоследок голову в ещё теплые губы, Каэсорон с хохотом подбросил её в воздух и меткой болтерной очередью с бедра разорвал в клочья. Словно в ответ, послышались раскаты маниакального смеха и басистый грохот звуковых ударов, и Юлию пришлось броситься наземь, уходя от разрывающих все и вся какофонических гармоник. Смертоносная звуковая волна пронеслась над его головой, и невыносимо громкие отзвуки псевдомузыки пронзили плоть Первого Капитана болью, исторгнувшей из его уст очередные вопли наслаждения.

Юлий встал на ноги как раз вовремя для того, чтобы увидеть направляющийся в его сторону отряд терминаторов в сверкающей черной броне, направляющийся в его сторону. Настроив свои чудесные новые глаза, Каэсорон вгляделся в лицо их командира — и его лицо растянула гримаса жестокой радости. Он узнал Габриэля Сантара, знак Первого Капитана мерцал на броне советника Ферруса Мануса подобно маяку в ночи.

Свистящий рев, сменившийся почти зримой вспышкой чудовищного шума, вновь оглушил Юлия. Звуковая волна, прошедшая в десятке шагов от него, взметнула к небесам груду черного песка, словно извергнулся маленький вулкан. Повернув голову, Каэсорон увидел извращенную фигуру Мария Вайросеана и издал радостный клич, видя, что его брат-капитан по-прежнему жив и сражается.

Марий утыкал свою броню металлическими шипами, на которых совсем неизящно висели лохмотья человеческой кожи, содранной с тел несчастных Летописцев в «Ла Венице», и, по мнению Третьего Капитана, украшавшей его окровавленные доспехи. Как и на Юлии, «Маравилья» оставила на нем неизгладимую печать: чудовищно измененные челюсти застыли костяным окаемом вечно распахнутого рта, из глубины которого вылетал неизменный воющий крик, уши исчезли, сменившись вживленными в плоть огромными фонокастерами, а глазные веки Вайросеан удалил, не желая пропускать ни единого образа окружающего мира.

В руках Марий, не выпуская ни на миг, держал тот самый огромный музыкальный инструмент, найденный на останках оркестра Беквы Кински. В глаза бросались шипастые украшения и многочисленные усовершенствования, превратившие его в действительно мощное звуковое оружие. Словно по команде, Вайросеан и следующие за ним Десантники с похожими инструментами ударили по клавишам, педалям и кнопкам, испустив в нападающих Морлоков цунами диссонансных, какофонических звуков невероятной мощи. Десятки Терминаторов рухнули наземь, извиваясь в болевых конвульсиях, и Юлий с благодарным криком бросился вперед, направляя свой клинок в горло устоявшему на ногах Габриэлю Сантару.

ВПЕРВЫЕ УВИДЕВ ПЕРЕД СОБОЙ новый облик Детей Императора, Первый Капитан Железных Рук испытал смертный ужас. Бывшие собратья превратились в существ, подобных которым ему не доводилось видеть в худших ночных кошмарах. Те, с кем он сражался после высадки на Истваан V, были, несомненно, грязными предателями, но они, по крайней мере, оставались Астартес. Эти же создания выглядели как мерзкое извращение прежде идеальных воинов — искаженные, изуродованные мутанты, гордо выставляющие напоказ свои уродства.

Чудовище в силовой броне, обмотанной кровавыми кусками кожи, издало новый дикий вопль и, произведя странные манипуляции со своим оружием, добилось от него ещё более мощного выстрела. Смертоносная звуковая энергия ударила в строй Морлоков, раздирая воинов взрывами искореженной брони и размягченной плоти.

Заметив бросившегося на него предателя, Сантар в последний момент успел поднять силовой кулак и блокировать удар меча, который нанес… Юлий Каэсорон! Черты его лица исказились не так сильно, и Габриэль немедленно узнал ублюдка, чье лицо стояло у него перед глазами последние месяцы. Трясясь, хохоча и подвывая, словно полоумный, Юлий вертелся вокруг Сантара, в его движениях скользило что-то нечеловеческое, удары его напоминали взмахи когтей дикого зверя.

Но Каэсорон оставался тем же опасным и умелым воином, а оружие в его руках — огромный энергетический меч — с легкостью могло пробить и броню Габриэля, и самого Десантника. Вертясь на месте, Сантар отражал удар за ударом, начиная понемногу понимать, что рано или поздно не сумеет отбить атаку змеино-ловкого предателя.

И тут же, решив, что терять нечего, Габриэль ухватил меч врага за полыхающее энергией лезвие, и, столкнувшись с силовым полем его кулака, оно полыхнуло ярче выстрела из плазмомета. Резко вывернув запястье, Сантар с наслаждением услышал треск дробящегося металла, и меч Юлия треснул, остался лишь безвредный обломок длиною в локоть от рукояти.

Отступив, Габриэль зарычал от внезапной боли — плоть его руки зашипела, сжигаемая ручейком расплавленного адамантия, в который превратились пальцы силового кулака. Но Юлий пострадал куда сильнее — предателя отбросило на несколько шагов, керамит нагрудной кирасы вспучился и потек от жара, а лицо превратилось в беспрерывно вопящий ужас, смесь обгорелой плоти и обнаженных костей.

Несмотря на мучительную боль в полусожженной правой кисти, Сантар усмехнулся под тяжелым шлемом терминатора и, подойдя к поверженному врагу вплотную, поднял над его грудью тяжелый адамантиевый ботинок. Массы его брони и силы сервомоторов доспеха за глаза хватило бы, чтобы раздавить остатки брони Юлия и втоптать его тело в песок…

И тут Габриэль понял, что Каэсорон визжит вовсе не от мук, но от оргастического наслаждения.

Лишь на краткую секунду замер он в отвращении, но и этого хватило его врагу. Юлий схватил лежащий рядом сломанный меч, обрубок лезвия вновь заполыхал смертоносной энергией — и вонзился в пах Сантара.

Невозможная боль волнами агонии прокатилась по телу Габриэля, а Каэсорон, одним прыжком вскочивший на ноги, провел пылающий клинок вверх, прорубая броню. Расплавленный адамантий закапал на черный песок Ургалла, горячие капли сверкали в шипящем потоке алой крови Сантара. Юлий извлек обломок меча из его груди и молча взглянул в стекла шлема.

Муки боли, которым безуспешно пытались сопротивляться медблоки доспеха, становились все страшнее, и Габриэль понимал, что ему не суждено выжить после раны, вскрывшей его тело снизу доверху. Он попробовал двинуться с места — броня не пустила его. Тогда Сантар в отчаянии посмотрел на своего убийцу.

Жуткая маска, служившая теперь лицом Юлию Каэсорону, казалась ещё более кошмарной в далеких отсветах битвы — кожа сползла с мышц, будто чулок, белые края костей проглядывали сквозь щеки. Глаза, лишенные век, безотрывно смотрели на советника Ферруса Мануса.

Даже сквозь грохот боя, слова, слетевшие с сожженных губ Юлия, вонзились в угасающий разум Сантара с невероятной четкостью:

— Благодарю тебя, — пробулькал Каэсорон. — Это было великолепно.

ИЗ ПОЛЯ БИТВЫ ПОВЕРХНОСТЬ Истваана V понемногу превращалась в бойню чудовищных масштабов. Коварные, обращенными лживыми клятвами Воителя к предательству, свернувшие с верного пути Астартес сражались против бывших собратьев. И горечь происходящего не имела прецедентов в истории. Могучие полубоги шествовали по пескам Ургалла, и смерть шла рядом с ними, обильную жатву. Кровь предателей и героев, сливаясь, текла бурными реками, а хитроумные адепты Темных Механикумов выпускали на волю извращенные древние технологии, захваченные в Ауретианской Технократии, сея кровавый хаос в рядах лоялистов.

По всей Низменности бушевала одна непрерывная схватка, сотни Десантников калечились и погибали ежесекундно, и холодная тень неминуемой смерти нависла над каждым из воинов. Армии изменников твердо стояли на защитных рубежах, но линия фронта шаг за шагом прогибалась к стенам древней крепости под яростным напором верных Императору Астартес, и все понимали, что мельчайший поворот судьбы способен изменить все.

И он случился.

Словно огненные метеоры, полыхнули в небесах раскаленные корпуса бесчисленных дроп-подов, транспортников и штурмовиков, прорывающихся сквозь облака густого дыма и черной пыли, поднятой взрывами. Один за другим они приземлялись в посадочной зоне лоялистов на северном краю Ургалла.

Сотни «Штормбёрдов» и «Тандерхоуков» с ревом касались поверхности, их бронированные корпуса сияли неколебимой мощью четырех новых Легионов, прибывших в систему Истваана. Их героические имена не раз увековечивались в легендах, их великие дела не раз приносили им славу во всех уголках огромной Галактики.

То были:

Альфа Легионеры Альфария.

Несущие Слово Лоргара.

Повелители Ночи Кёрза.

Железные Воины Пертурабо.

 

Глава Двадцать Четвертая

Братья с окровавленными руками

ФЕРРУС МАНУС КРУШИЛ ВСЕ И ВСЯ УДАРАМИ КУЛАКОВ, двух огромных серебристо-стальных молотов, ломая кости и пробивая броню насквозь. Свой пистолет он давным-давно отбросил, исчерпав весь боекомплект, но примарху Железных Рук не нуждался в оружии, оставаясь смертоносной военной машиной. Ни один клинок не мог ранить Мануса, ни один выстрел не был в силах повредить его доспех, каждое движение его казалось образцом ловкости, он экономно расходовал силы, уделяя врагам не более одного — убийственного — удара и шаг за шагом продвигая в сердце вражеской обороны наступающий клин Морлоков.

Возрожденный Огненный Клинок висел на бедре примарха, словно гиря на чаше весов вселенского правосудия, но Феррус все ещё не обнажал его. Это произойдет не раньше, чем он увидит своего брата-предателя и втопчет в грязь знамя его Легиона — а затем довершит свою жестокую месть.

Продолжая вести за собой лучших воинов Железных Рук и устилая им путь трупами врагов, Манус ни на секунду не прекращал искать глазами Фулгрима. Однако же, пока исход битвы ещё не был окончательно ясен, Феррус не собирался бросать командование силами лоялистов на произвол судьбы, даже ради личной схватки с ненавистным изменником.

Пламя войны и боевые кличи окружали его, клубы дыма тянулись из покореженных корпусов взорванных танков и разбитых блиндажей, непрекращающаяся пальба наполняла воздух очередями снарядов, пуль, болтов, плазменных и лазерных залпов. Запахи крови, пылающего топлива, раскаленного металла не давали вздохнуть, и все яснее становилось, что вместо сражающихся армий в Ургалльской Низменности остались тысячи отчаянно борющихся за выживание Астартес. Даже пеленающая глаза ярость не мешала Манусу видеть ужасающий масштаб трагедии, разыгранной на мрачной сцене Истваана V. Кто бы ни победил сегодня — мир уже никогда не будет прежним, и это предательство, эта бойня навсегда ляжет кровавым, несмываемым пятном на честь Десантников.

— Люди будут бояться и ненавидеть нас вечно, — с горечью подумал Феррус.

Он вдруг услышал хор радостных возгласов, но лишь через несколько секунд их смысл проник в его затуманенное кровавой яростью сознание. Раздавив своими огромными железными ладонями череп какого-то воина в броне Сынов Хоруса, примарх обернулся — и его глазам предстала армада воздушных судов, боевых и транспортных, заходящих на посадку к югу от его позиции.

— Мои братья! — во всю мощь своей глотки зарычал Манус, узнав символы верных Императору Легионов. «Тандерхоуки», несущие на борту воинов Альфария, просвистели над головой примарха, а выкрашенные в цвет безлунной полуночи штурмовики Конрада Кёрза развернувшись, понеслись к окаймляющим Ургалл горным хребтам, намереваясь высадить десант во фланг предателям. За ними мчались «Штормберды» Несущих Слово, реактивные двигатели рычали подобно диким зверям, золоченые крылья сверкали, отражая свет бесчисленных взрывов, словно полыхая огнем. Грузные транспортники Железных Воинов, спускаясь вдали от кипящей битвы, высаживали на черный песок тысячи обученных Десантников, немедленно начинающих укреплять зону высадки временными баррикадами, мешками с песком и километровыми витками колючей проволоки.

Десятки тысяч верных Астартес пришли на помощь собратьям, и, за несколько кратких минут, численность лоялистов более чем удвоилась. Видя, как сила и мощь четырех Легионов, свежих, не обескровленных страшной резней, вливается в понемногу слабеющее тело его армии, Манус не удержался от победного жеста и погрозил серебристым кулаком стенам крепости Хоруса.

В микрофоне его вокса тут же зашумели сотни разом отдаваемых приказов; горькая ирония, но он слышал предателей едва ли не лучше, чем союзников, ибо их передатчики и приемники не только имели одну и ту же модель, но и работали на тех же частотах. По обрывкам нервных, напряженно-испуганных команд Феррус понял, что изменники мгновенно лишились уверенности в себе и потеряли остатки храбрости при виде подкреплений противника — целыми когортами они отступали с прежде твердо обороняемых позиций. Даже «Диес Ирэ» начал медленный отход к крепостным стенам, неспособный противостоять столь превосходящим силам.

Вдали Манус увидел хмурую фигуру Мортариона, прикрывающего отход своих воинов в направлении цитадели, и даже Ангрон со своими окровавленными головорезами нехотя следовал за ним. Но Дети Императора…

Дымные облака вдруг расступились перед примархом Железных Рук, и он увидел того, за кем охотился с самого первого шага по пескам этой проклятой планеты.

Он увидел идеального, прекрасного воина в пурпурно-золотом доспехе. Он увидел Фулгрима.

Тот, кто когда-то звался его братом, стоял в окружении мерзейших своих последователей, широкими взмахами серебряного меча указывая им путь отступления к гигантским черным стенам. Над левым плечом предателя виднелся конец рукояти боевого молота, выточенной из невероятно прочного темного материала и украшенной серебряно-золотым орнаментом. Феррус мрачно скривил губы, поняв, что изменник, как и он сам, услышал голос судьбы и явился на поле боя с оружием, которому суждено будет вступить в дело лишь раз — в их личной дуэли, в поединке бывших собратьев.

Множество уродливых созданий в покрытой лохмотьями кожи боевой броне приплясывали рядом с примархом Детей Императора, и жуткий монстр с ярко-алой, выжженной маской плоти на месте лица, возвышался по правую руку от него. Интересно, неужели Фулгрим лишь сейчас набрался храбрости выйти к битве — и то лишь затем, чтобы скомандовать отход?

Феррус почувствовал, что Феникс не мог не знать о его присутствии, и, быть может, умышленно открылся именно в этот миг — но почему? Впрочем, сметенная неудержимой волной гнева и ненависти к предателю, эта мысль тут же исчезла из головы Мануса.

Отступление изменников понемногу превращалось в неудержимое бегство, а воодушевленные лоялисты все усиливали напор на их позиции, шагая по курганам трупов, телам друзей и врагов. Размах резни не ускользнул от Ферруса, и, даже ослепленный радостью неминуемого триумфа и скорой схватки с Фулгримом, он подумал о том, что понесенные тремя Легионами потери оказались просто чудовищными, и без прибывших как раз вовремя подкреплений они могли бы и проиграть…

Взглянув в направленнии рассыпающейся на глазах оборонительной линии предателей, в паре сотен шагов перед собой, Манус подозвал к себе уцелевших Морлоков и открыл канал связи с Кораксом и Вулканом.

— Противник разбит! — крикнул он. — Видите, как они бегут от нас, сломя голову?! Пора нанести решающий удар, и никто не избегнет нашей мести!

Приглушенный треском помех, перекрываемый нескончаемым грохотом взрывов и ревом заходящих на посадку челноков, голос Ворона звучал спокойно и четко:

— Постой, Феррус! Да, победа — вернее всего — уже не ускользнет из рук, но позволь союзникам разделить с нами битвенную славу. Мы добились многого, но какой ценой? Мой Легион обескровлен и разделен, и то же с воинами Вулкана. Неужели ты хочешь, чтобы мы все легли в одну могилу с предателями?

— Мы обескровлены, Коракс, но не сломлены! — рявкнул Манус, глядя, как одинокая, ярко разукрашенная фигура в пурпурно-золотом взбирается на самый верх крутой черной скалы и раскидывает руки в ироничном приветствии. Даже отсюда в чертах лица Фулгрима легко угадывалась мерзкая улыбочка.

— Говори за себя! — раздался хриплый голос Вулкана. — Нужно отдышаться и помочь раненым, прежде чем вновь кидаться, сломя голову, в горнило столь безумной битвы. Нам стоит закрепиться на занятых позициях и позволить собратьям довершить начатое.

— Нет, и ещё раз нет! — заорал среброрукий Примарх в ответ. — Предатели разбиты! Один, последний удар — они захлебнутся в собственной крови!

— Феррус! — в голосе Коракса впервые мелькнуло нечто схожее с раздражением. — Не наделай глупостей! Мы уже победили!

Злобным щелчком закрыв вокс-канал, Манус обернулся к оставшимся в живых Морлокам. Всего лишь полсотни терминаторов стояли рядом с ним, но, глядя на их гордую стойку, на синее пламя энергии, потрескивающее на когтистых перчатках их брони, он понял, что Морлоки вновь готовы последовать за ним в пламенеющий ад смертельной битвы.

— Пусть наши братья отдыхают и зализывают раны! — воззвал Феррус Манус. — Железные Руки никому не уступят право отмстить грязным предателям, недостойным носить имя Детей Императора!

ФУЛГРИМ УХМЫЛЬНУЛСЯ, ВИДЯ, ЧТО ОТРЯД Ферруса Мануса возобновил наступление по пескам Ургалла. Освещенный далекими вспышками стихающей битвы, его брат казался величественным ангелом мести, серебряные руки и глаза Десятого Примарха бриллиантовым блеском отражали полыхающее вокруг смертоносное пламя войны. Прослушивая переговоры Ферруса, Феникс на долю секунды испугался, что тот решит отойти на юг вместе с Саламандрами и Гвардией Ворона — но после его наглого, вызывающего появления на вершине скалы Манус просто не мог не броситься в атаку сломя голову.

Вокруг него, последние из Гвардейцев Феникса напряженно ждали подхода могучих Морлоков, их золоченые алебарды угрожающе склонились к земле, направленные на врагов. Марий и его странное звуковое оружие нетерпеливо подвывали в ожидании схватки, и Юлий, почти неузнаваемый, с полусгоревшим лицом, напряженно облизывал распухшим языком провал безгубого рта.

Манус и терминаторы тем временем пробирались сквозь руины оборонительных сооружений изменников, на их броне виднелись многочисленные вмятины и шрамы, залитые вражеской кровью. Улыбка на лице Фулгрима дрогнула, когда он ощутил всю глубину ненависти, что испытывал к нему его брат, и он в который раз спросил себя — как они вообще дошли до такого?!

Лишь смерть одного из них окончательно расставит все по местам.

Отступление армии Воителя выглядело трусливым и безоглядным — точь-в-точь как планировал Хорус. Воины бежали к древней крепости заранее определенными группами, всеми силами изображая потерю боевого духа — на деле же занимая новые позиции в развалинах укреплений или же в глубоких закопченных воронках от снарядов.

Убивая всех на своем пути, громадные терминаторы неудержимо приближались к скале Фулгрима, молнии сверкали на их когтях, и красные глаза шлемов полыхали яростным гневом. Гвардейцы Феникса выступили вперед, превосходно зная о возможностях тактического доспеха и о том, что лишь они в силах достойно противостоять Морлокам в ближнем бою.

Но тут Марий испустил очередной восторженный рев, и жуткое оружие поддержало его громогласным стоном смертоносных гармоник, звуковой волной невероятной силы врезавшихся в первые ряды Железных Рук.

Несколько огромных воинов, словно в замедленной съемке, разлетелись на части, куски размягчившейся брони смешались с потоками разжиженной плоти. Дети Императора завопили, наслаждаясь не столько удачным попаданием, сколько нестерпимо визжащим звуком выстрела, их улучшенные чувства и аугментированные нервные пути превратили жуткую какофонию в нечто невероятно усладительное.

— Мануса не трогать! — крикнул Фулгрим. — Он мой!

Гвардейцы Феникса ответили восторженным и ужасным боевым кличем, рванувшись в атаку на Морлоков. Оглушительно зазвенели сталкивающиеся лезвия, молнии слетали с когтей и алебард, буря света и звука заволокла сражающихся насмерть воинов. Водоворот битвы окружил примарха Детей Императора, но он недвижно возвышался над ним, ожидая гиганта в черной броне, невредимо идущего сквозь страшную резню ненавистных друг другу недавних собратьев.

Феникс понимающе кивнул, когда остановившийся в паре шагов от него Феррус потянулся к мечу, висящему у бедра. Он сразу узнал Огненный Клинок по рукояти.

— Ты восстановил мой меч? — наигранно удивился Фулгрим, его голос перекрыл оглушительный шум сражения. Совсем рядом с ними мелькали алебарды Гвардейцев Феникса и свистели, разрезая воздух, когти Морлоков, но преторианцы примархов не вмешивались старались не оказываться между своих вождей, словно осознавая, насколько недопустимо мешать им сейчас.

— Да. Лишь для того чтобы ты принял смерть от оружия, откованного мною самим, — сплюнул Манус.

Вместо ответа Фулгрим убрал в ножны серебряный меч Лаэра и вынул из заспинной перевязи огромный боевой молот.

— Как интересно, я ведь думал о том же самом!

Огромный вес Крушителя Стен, оружия, в которое он вложил весь свой талант и все свои внутренние силы, трудясь в кузне под горой Народной, приятно отяжелил руки Феникса. Он спрыгнул со скалы и встал лицом к лицу с бывшим братом.

— Кажется, наше старинное состязание завершится здесь и сейчас, — улыбнулся Финикиец.

— Я долго ждал этой минуты, Фулгрим, — отозвался Манус. — С того самого дня, как ты пришел ко мне с гнилью измены в сердце. Долгие месяцы я грезил о мести, и лишь один из нас уйдет отсюда живым, ты это знаешь.

— Я это знаю, — эхом отзвался Фулгрим.

— Ты предал Императора, ты предал меня! — крикнул Феррус Манус, и Феникс с удивлением услышал в голосе брата нотку подлинной и глубокой горечи.

— Я пришел к тебе во имя нашей дружбы, а не вопреки ей, — пожал плечами Фулгрим. — Мир меняется, старый порядок угасает, восходит заря новой эры. Я предложил тебе стать частью обновленного Империума, но ты просто плюнул мне в лицо.

— Ты хотел сделать меня предателем! — рявкнул Манус. — Хорус обезумел. Посмотри вокруг, на весь этот кошмар! Неужели ты по прежнему веришь ему? Вы оба окажетесь на Виселице Предателей, ибо я, верный слуга Императора, принес сюда свет Его воли и осуществил Его месть!

— Императору пора на свалку истории, — отмахнулся Фулгрим. — Даже сейчас он сидит в подземельях своего Дворца на Терре, пока его Галактика полыхает от края до края. Скажи, разве так должен вести себя достойный Повелитель Человечества?

— Зря стараешься, изменник. Ты не сумел обратить меня к предательству в первый раз, а второго шанса у тебя не будет.

Феникс покачал головой:

— Это у всех вас не будет второго шанса, Феррус. Все кончено — и для тебя, и для твоих воинов.

Манус горько усмехнулся в ответ.

— Ты что, тоже свихнулся, Фулгрим? Да, все кончено, но побеждены вы с Воителем. Ваши армии бежали с поля боя и скоро четыре свежих Легиона окончательно раздавят изменников.

Не в силах больше сражаться с невыносимо приятной ломотой в затылке, Фулгрим отчаянно замотал головой и руками, прерывая Ферруса Мануса:

— Братец-братец, какой же ты у меня наивный! Неужели ты и правда думал, что Хорус окажется полным идиотом и позволит поймать себя в ловушку на этой унылой планете? Обернись, и увидишь, кто сейчас будет раздавлен!

СИЛЫ ГВАРДИИ ВОРОНА И САЛАМАНДР в полном порядке отступали к зоне высадки, где их ожидали готовые вступить в бой подкрепления союзников. Стоящие там посадочные модули Железных Воинов, мрачные, угловатые и превосходно бронированные — по сути, летающие блиндажи — соединялись между собой высокими, забранными колючей проволокой стенами ощетинившихся баррикад. Получаса хватило воинам Пертурабо, чтобы обратить в неприступную крепость северные холмы Ургалла.

Свежая, не пролившая ещё и капли крови армия, числом превосходящая ту, что нанесла первый удар, собралась в зоне высадки, полная решимости положить конец жестокому сражению.

Коракс и Вулкан шагали во главе своих Легионов, готовясь к перегруппировке и со спокойным сердцем дожидаясь возможности передать братьям-примархам знамя войны и право заслужить славу победителей Хоруса. Мало кто из их Астартес без труда держался на ногах, и многие несли с собой израненных и погибших боевых братьев. Победа не вызывала сомнений, но цена её вышла запредельной, ибо тысячи воинов трех Легионов пали жертвой измены Воителя. Армады Хоруса отступили, но никто не желал праздновать успех в братской резне, никто не думал наслаждаться смертью бывших друзей, никто не собирался заносить память о своих подвигах на узкие пергаментные ленты. Лишь кровавые полосы, что ткачи и художники нанесут на знамена Легионов, станут памятью о тех, кто никогда более не увидит дневного света, рухнув в черный песок Истваана V.

Немногочисленные подбитые танки еле ползли среди колонн Астартес, израсходовавшие боезапас, с простреленными или оплавленными корпусами.

Все чаще и чаще Десантники недоуменно переглядывались между собой, не получая ответов на вокс-запросы о медицинской помощи для тяжелораненых, о пополнении боекомплекта — лишь угрюмая тишина плыла над вершинами северного хребта, до подножия которого передовым отрядам Гвардии Ворона и Саламандр оставалось пройти лишь сотню шагов.

Вдруг в абсолютном молчании раздался далекий хлопок, и из глубин черной крепости, из логова Воителя взлетела одинокая ракета, взорвавшаяся в небесах алым, словно адским пламенем, и залившая мрачную пустыню Ургалла кровавым светом, превратив её в кошмар безумца о конце мира.

И грянул гром.

ФУЛГРИМ РАСХОХОТАЛСЯ, КОГДА ТЫСЯЧИ болтеров, лазерных пушек и тяжелых орудий «верных Императору» Легионов открыли огонь по Саламандрам и Гвардии Ворона. Да и как тут было не рассмеяться — уж слишком забавную физиономию скорчил братец Феррус!

Сотни Астартес погибли в яростном огне первого же залпа, тысячи — в пламени последующих, а ураганы болтерного и ракетного огня продолжали обрушиваться на сломленные и обреченные ряды Десантников. Вспышки сильнейших взрывов сверкали здесь и там, сжигая воинов и уничтожая уцелевшие боевые машины — так сила четырех изменивших Легионов добивала израненные остатки первой волны лоялистов на Истваане V.

Замерев в молчаливом ужасе, Феррус Манус видел невероятно зоркими глазами примарха, как буря болтерных очередей накрывает Коракса, как гигантское грибообразное облако вырастает на том месте, где секунду назад стоял Вулкан, опустивший руки при виде немыслимого предательства.

В тот самый миг, как вновь прибывшие изменники обнажили свое истинное лицо, якобы отступившие войска Воителя немедленно развернулись и бросились в атаку на углубившихся в их ряды верных Астартес.

Тысячи Пожирателей Миров, Сынов Хоруса и Гвардейцев Смерти окружили остатки ветеранских Рот Железных Рук, и, хотя те продолжали сражаться с прежней неукротимой яростью и воинским умением, ничто не могло спасти воинов Х Легиона от скорой гибели — враг превосходил их числом в десятки раз.

Словно марионетка, которую дернули за ниточки, Феррус Манус повернулся и взглянул на Фулгрима. Отчаяние, граничащее с безумием, перекосило его грубое лицо, серебряные глаза потухли и казались совершенно безжизненными. Фениксу пришло в голову, что ощущения, испытываемые сейчас его братом, должны быть просто неповторимыми — за одну минуту счастье от великой победы сменилось неизбывной горечью нового предательства и осознанием неизбежной погибели… Да, Фулгрим готов был сейчас поменяться местами с Манусом — лишь бы испытать нечто подобное.

— Вот видишь, Феррус, тебя не ждет ничего, кроме бесславной смерти и вечного забытья, — развел руками примарх-предатель. — Хорус приказал уничтожить тебя, но в память о нашей былой дружбе мне угодно предложить тебе сдаться и выжить. Ты окружен, и выхода нет.

Манус с трудом оторвал взгляд от жуткой сцены гибели верных Легионов, на его лице застыл ледяной оскал неутомимой, вулканической злобы его родного мира.

— Пусть так, предатель, но единственное, что страшит меня — бесчестье, — прошептал Феррус. — Верные Императору воины никогда не будут сдаваться пред лицом смерти — ни сейчас, ни через тысячи лет. Хорусу придется перебить всех нас до последнего!

— Да будет так! — закричал Фулгрим, бросаясь вперед и одновременно взмахивая громадным молотом. Манус поднял меч, и два великолепных оружия, откованные в братском состязании, а ныне принадлежащие страшнейшим врагам, столкнулись с необузданной вспышкой энергии, озарившей сумрачное поле битвы на сотни метров вокруг.

Примархи продолжили обмениваться сильнейшими ударами невероятной мощи, сила, способная уничтожать целые армии и рушить высочайшие горы, рвалась в мир смертных, освобожденная неудержимой, обоюдной ненавистью полубогов, сошедшихся в смертельном поединке. Феррус Манус яростно орудовал Огненным Клинком, но каждый пламенный взмах уверенно отражался темной рукоятью боевого молота, которым он сам сражался две сотни лет в бесчисленных войнах и самых жутких уголках Галактики.

Фулгрим же наносил широкие, размашистые удары по идеальным траекториям, тяжелое оголовье Крушителя Стен, способное раздробить ногу Титана, гневно ревело в воздухе. Оба Примарха бились с яростью, какую могут испытывать друг к другу только братья, разделенные войной, их броня почернела, покрылась трещинами и пробоинами, понемногу уступая чудовищной ненависти их поединка.

Сражение со столь могучим и умелым противником доставляло неимоверное наслаждение Фулгриму, и он старался сохранить в памяти каждый взмах Огненного Клинка, терзающего его плоть, каждый крик боли, рвущийся из уст его брата, когда Крушитель Стен врезался в черную броню. Они кружились в самом сердце кровавой, вопящей бойни, где обреченные Морлоки Ферруса Мануса погибали один за другим, но геройски бились до последнего вздоха, забирая с собой уродливых монстров в доспехах Детей Императора.

Удачным ударом Феррус Манус сорвал левый наплечник с брони Феникса и попытался довернуть руку, намереваясь вонзить смертоносное острие Огненного Клинка в грудь предателя. Фулгрим резко отпрыгнул в сторону, и, отбив меч рукоятью молота, тут же нанес неудержимо быстрый удар в голову Мануса.

Примарх Железных Рук не сумел отразить выпад врага и рухнул на одно колено, кровь хлынула из страшной раны в его черепе. Но, падая наземь, он выбросил далеко вперед руку с мечом, и пылающий клинок пронзил доспех Фулгрима, глубоко войдя в живот. Боль, равной которой он не испытывал даже в бою с божеством эльдаров, охватила тело Феникса, и он отшатнулся назад, роняя боевой молот и инстинктивно прижимая руки к ране, пытаясь остановить хлещущий кровавый фонтан.

Оба примарха, стоя на коленях, смотрели друг на друга сквозь алую пелену боли, и Фулгрим вновь ощутил, как щемящая тоска всплывает в его разуме. Жестокие муки от тяжелой раны и вид проломленной, залитой кровью головы брата словно отворил давным-давно запертое и заколоченное окно в его разуме. Будто свежий ветер с далеких горных вершин своим дуновением развеял тяжелый туман, незаметно скрывший от него прямые дороги и уведший в мрачное болото лжи и предательства.

— Мой брат, — прошептал он со слезами на глазах, — мой друг…

— Уже давно ты потерял право называть меня так, — прорычал Феррус, мощным усилием поднимая себя на ноги и медленно направляясь в сторону Фулгрима с Огненным Клинком наперевес.

Феникс закричал — но не от боли и страха — и его рука сама собой метнулась к поясу. Время загустело, сжалось, несущееся к его шее лезвие меча Мануса обратилось застывшей пламенной дугой — и серебряный клинок Лаэра злобно сверкнул в полумраке Ургалла. Мечи столкнулись, Огненный Клинок, свистнув, пронесся в сантиметре от лица Фулгрима — лишь малой толики не ловкости не хватило могучему примарху Железных Рук для того, чтобы навсегда покончить с предателем.

— Нет! — плачущим голосом прокричал Феникс. — Это неправильно! Это не я! Так не должно быть!

Аметист в навершии его серебряного меча полыхнул злобным огнем, озаряя лицо Ферруса Мануса неестественным фиолетовым светом. Потоки энергии, почти зримые, стекали с поверхности клинка, неясный густой туман струился вокруг лезвия, неясные звуки и неслышные вздохи мерещились Фулгриму. Призрачный образ чего-то чудовищного словно вырисовывался в воздухе, какая-то безымянная, нечеловеческая сущность понемногу проявлялась в реальном мире, более смертоносная и ядовитая, чем любое из творений Галактики.

Дьявольская сила вдруг наполнила тело Феникса, и он с первобытным воплем рванулся навстречу Феррусу Манусу, замершему на миг от неожиданности. Развернувшись на месте, Фулгрим весь вложился в размашистый выпад — и достиг цели.

Серебряный клинок глубоко вонзился в грудную пластину брони его брата, и примарх Железных Рук вновь рухнул с криком боли — на сей раз на оба колена, а пламенеющий нездешней энергией меч пронзил его тело и доспех насквозь, словно раскаленный нож кусок масла. Кипящая кровь полилась из раны неудержимым потоком, и Огненный Клинок выпал из руки Ферруса, судорожно хватающего ртом воздух в агонии.

— Прикончи его! Убей его! — завизжал давно не слышанный голос, но на сей раз Фулгрим понял, что доносится он не из его головы, а из невообразимой дали за гранью времени и пространства. Неоспоримая власть приказа звучала в крике, и Феникс почувствовал, что собственное тело почти не подчиняется ему.

Без всякой красоты и изящества, с хриплым рыком Фулгрим воздел над головой меч Лаэра, готовясь нанести Манусу смертельный удар. Неведомая энергия стекала с острия изогнутого клинка, струилась молниями по рукам Феникса, впитывалась в плоть и кости его израненного тела.

Фулгрим стоял, окруженный сверкающим облаком пурпурного огня. Дуги ярчайшего света медленно обтекали его величественную фигуру, отыскивая края открытых ран и кружась возле них, проникая внутрь и будто вылизывая сочащуюся кровь.

Грудь Ферруса Мануса, беспомощно склонившегося к его ногам, его тело конвульсивно подергивалось, то ли от болезненной раны в груди, то ли от ужаса перед жуткой, потусторонней силой, жаждавшей его смерти.

— Он должен умереть! Иначе он убьет тебя!

Фулгрим посмотрел в серебряные озера глаз поверженного брата — и увидел в них свое истинное отражение.

В миг, растянувшийся на тысячелетия, он с беспощадной ясностью осознал, в кого превратился и частью какого омерзительного преступления стал. Вечность утекала сквозь пальцы, а Фулгрим вновь и вновь думал о той чудовищной ошибке, которую совершил, вытащив из камня лаэранский клинок. Миллионы лет минули с той секунды, как он заглянул в глаза Мануса — и лишь тогда Феникс решился выбросить проклятый меч.

Но ладонь его лишь крепче стиснула рукоять, и, поняв, как низко он пал, Фулгрим тут же увидел, что обратного пути наверх не существует. Эта истина показалась тем горше, когда он постиг суть лживых замыслов Воителя и увидел себя со стороны — бездумное орудие грязных планов Хоруса.

Время по-прежнему не желало течь с нормальной скоростью, и Феникс видел, как Феррус Манус долгие столетия невероятно медленно тянется к лежащему в шаге от него Огненному Клинку, как его пальцы смыкаются на рукояти, как меч вспыхивает яростным пламенем, отзываясь на прикосновение своего создателя.

— Ещё миг — и он убьет тебя! РЕШАЙСЯ!

Казалось, сам клинок в руке Финикийца дернулся, взывая к примарху — но тот уже не нуждался в чьих-либо советах. Ведомый страхом за свою жизнь, Феникс взмахнул мечом.

Серебряное лезвие устремилось к Феррусу Манусу, а Фулгрим ощутил неудержимый взрыв торжества той древней твари, что так долго скрывалась в темных лабиринтах его души. Понимая, что сейчас произойдет непоправимое, он отчаянно попытался остановить руку, отвести удар в сторону — тщетно. Собственные мышцы уже не повиновались Примарху Детей Императора.

Противоестественная, откованная в пучинах варпа сталь встретилась с железной плотью непреклонного Горгона, и её пламенеющая кромка прошла сквозь кожу, мускулы и кости Ферруса Мануса с визгливым воем, эхом отдавшимся в краях, неведомых никому из смертных.

Кровь хлынула из раны — но тут же испарилась в потоке энергии, от рождения заключенной в теле сына Императора. Фулгрим отшатнулся и рухнул на спину, ослепленный её невыносимо ярким светом, меч Лаэра упал на камни рядом с ним.

Он услышал крик, подобный хору баньши, закружившийся вокруг него подобно призраку, холодные когтистые руки охватили его тело, тысячи голосов на разные лады застонали в его голове.

Призрачные вихри подняли и завертели Феникса, играя им, будто клочком бумаги и понемногу сжимая в жестокой хватке. Фулгрим почувствовал, как трещат его кости и рвутся жилы — мстительные вихри, похоже, решили разорвать его на части в знак отмщения. Он не сопротивлялся, зная, что заслуживает такой кары за братоубийство — но тут вновь явилась та сила, что направляла его руку в миг удара, то существо, что незримо следовало за ним с Храмового Атолла.

Словно хищник, стоявший над телом добычи и взрыкивающий на бродящих рядом, незримое создание бросилось на защиту Феникса — и вихри, отпустив его, исчезли, стеная от мучительного разочарования.

Фулгрим тяжко ударился оземь и перекатился набок, судорожно вдохнул холодного воздуха ночной пустыни, и вновь обрел слух, зрение и волю. Он услышал крики боли, шипящий свист лазеров, грохот взрывов, ритмичное пощелкивание болтеров, неустанно посылающих в цель очередь за очередью.

Это были не звуки сражения.

Это были звуки резни.

Преодолевая пылающую ледяным огнем боль от ран и невыносимую тяжесть на душе, Фулгрим поднялся на ноги. Кровь и изуродованные трупы окружали его, несколько оставшихся в живых Детей Императора — Марий и Юлий среди них — пораженно смотрели на обезглавленное тело Ферруса Мануса.

Феникс невидящим взглядом уставился на убитого брата. Упал на колени, воздев руки к небу. Закричал, и в голосе его, казалось, соединилась вся боль потерь, что испытывали люди от начала времен:

— Что я наделал?! Трон Терры, что я сотворил?! Отец… отец, спаси меня, прошу!

— Ты сделал то, что нужно.

На сей раз шепот невидимки донесся из-за спины Фулгрима, его горячее дыхание согрело похолодевшую шею примарха. Тот быстро обернулся, но увидел лишь скалы и черный песок до горизонта, странный советчик не собирался открывать себя.

— Он мертв, — прошептал Феникс, боль потери сковала его губы, дело собственных рук казалось немыслимым. — Я убил его.

— Именно так. Своими руками ты лишил жизни родного брата, который искренне любил и уважал тебя, верно сражался рядом с тобой долгие годы.

— Да, да, это был мой любимый брат…

— Верно, и он также любил и почитал тебя превыше иных.

Все усиливающееся присутствие того, кто говорил с ним, окружило Фулгрима плотным облаком, чьи-то нежно-жестокие пальцы с нестерпимой лаской коснулись глаз, и примарх унесся в глубины собственной памяти, вновь оказавшись в «Огненной Птице», летящей к флагману Диаспорекса. И «Железный Кулак» вновь спас его от неминуемой гибели. Лишь теперь, когда пелена злобы и недоверия исчезла, Фулгрим увидел все чистосердечие, всю самоотверженность брата, и понял, что поступок, который он принял за нечто само собой разумеющееся, на деле был актом чистейшего героизма.

Грубые шутки, насмешки, которые порой позволял себе Манус, оказались вовсе не оскорблениями, роняющими честь Феникса. То были всего лишь неуклюжие и добродушные попытки встревоженного брата воззвать к его здравому смыслу сквозь растущую ледяную стену гордости и предубеждения. Атака на Диаспорекс, которую он в гневе и злобе называл «безумием» и «желанием отнять победу» истекала из характера Ферруса — прямого и честного, не терпящего изворотов.

Так же прямо и честно он бросил в лицо Фулгриму правду о его предательстве, до конца оставаясь его другом и пытаясь спасти от вечного проклятия. Увы, Феникс понял это слишком поздно.

— Нет, нет, нет, — раскачиваясь, шептал Фулгрим, ужас содеянного настиг его, словно удар грома. Смотря по сторонам сквозь пелену нескочаемых слёз, он видел, будто впервые, жуткие изменения, охватившие его Легион, мерзкие мутации, скрывающиеся под личиной стремления к совершенству и эпикурейским наслаждениям.

— Всё — прах, — бормотал Феникс. — Хемос… Аквила… Отец… Брат… всё пошло прахом, всё обратилось в пыль.

Его пальцы, слепо шарящие по песку, наконец, сомкнулись на рукояти Огненного Клинка. Та, померещилось ему, ещё хранила тепло серебряных рук Мануса, явившегося сюда в надежде исправить то зло, что он, Фулгрим, причинил человечеству и всей Галактике.

Повернув меч острием к себе, Феникс отыскал отверстие в броне и направил пылающее лезвие в грудь. Меч, словно возненавидев его, разгорелся ещё ярча, пламя сжигало кожу на руках примарха и опаляло его израненную плоть.

Покончить с этим, здесь и сейчас. Вот и все, ничего сложного, простейшая вещь во Вселенной. Такая же простая, как и та упущенная возможность уничтожить Воителя одним ударом, пощадить брата, поверить Ультрану. Один резкий рывок, огненная сталь прозит сердце, и боль уйдет навсегда. Сейчас… Фулгрим крепче охватил лезвие, кровь текла по его рукам.

— Свести счеты с жизнью, бросившись на меч? О, как благородно. Не слишком ли достойная смерть для такого грязного ублюдка, как ты?

— Что тогда? — выкрикнул Феникс, отбрасывая меч, выкованный братом.

— Забытье. Сладкое и вечное, пустое и спокойное. Я дам тебе то, чего ты так жаждешь — избавление ужасного чувства вины, от этой невыносимой боли в душе.

Фулгрим выпрямился, мрачные ветра Истваана V гнали вихри песка, завивающиеся у ног примарха. Над головй Феникса плыли разорванные бурей грозовые облака, его когда-то прекрасное лицо исказила гримаса вечной боли. Кровь текла по броне, и капала на песок вместе со слезами, льющимися из глаз.

Он поднял руки, на которых его кровь смешалась с кровью брата.

— Забытье, — его голос окреп. — Да, то, что нужно. Даруй мне забытье.

— Тогда открой мне свой разум, и я положу конец твоим мучениям.

Напоследок Фулгрим оглянулся, но его окружали лишь отвратительные фигуры Детей Императора, последовавших за ним и Хорусом во мрак предательства. Марий, Юлий, тысячи других… он больше не мог и не желал их видеть.

Будущее, полное войны и смерти, открывалось Фениксу в звуках продолжающейся резни, и мысль о том, что на нем лежит громадная часть вины за уничтожение великой мечты Императора, наполнила примарха великим стыдом и раскаянием, какого не видел мир.

Покончить с этим, как можно скорее, и не видеть, не знать о том ужасе, что обрушится на Галактику!

— Забытье, — прошептал Фулгрим, закрывая глаза. — Давай же. Покончи со мной.

Все преграды внутри разума примарха рухнули, и он ощутил восторг, с которым существо, более древнее, чем само время, заполняет собой пустоту его души. Но лишь в тот миг, когда создание из ниоткуда одним касанием завладело плотью Феникса, он понял, что только что совершил ещё одну ужасную и неисправимую ошибку.

Закричав, он попытался бороться — но слишком поздно.

Несчастный примарх рухнул во тьму, в забытые уголки собственного мозга, навеки обреченный быть безмолвным свидетелем страшных деяний нового хозяина его тела.

Долю секунды назад на мрачной скале в сердце Ургалла стоял Фулгрим, повелитель Детей Императора — сейчас же там высилась могучая тварь Хаоса.

 

Глава Двадцать Пятая

Резня/Демон/Последний Феникс

КТО УГОДНО СКЛОНИЛСЯ БЫ ПОД СТОЛЬ ЖЕСТОКИМ ударом судьбы и ужасающим численным превосходством врага, но воины Саламандр и Гвардии Ворона принадлежали к числу Астартес. И они сражались, не опуская рук, как никогда прежде, зная, что их участь предрешена. Но за смерть каждого из них предателям приходилось платить кровью.

Пойманные в ловушку, меж двух огней, силы лоялистов методично изничтожались. Непрерывный огонь Железных Воинов, окопавшихся в зоне высадки, косил воинов в зеленой и черно-белой броне, и в их редеющие ряды врубались Десантники Воителя. Верные Астартес гибли на всей Ургалльской Низменности, их изрубленные тела понемногу заметал черный, слипающийся от крови песок.

Воины Альфа Легиона и Несущие Слово, ведомые своими примархами, окончательно сбросили маску верности Императору под мрачным небом Истваана V, расстреливая из болтеров и убивая цепными мечами тех, кто считал себя их боевыми братьями.

«Диес Ирэ» возвышался над резней словно громадный демон из древних легенд, уничтожая лоялистов залпами своих грозных орудий. Неимоверно горячее белое пламя вспыхивало в рядах Астартес, сплавляя людей и песок в жуткие скульптуры опаленных костей и черного стекла. Танки предателей грохотали по Ургаллу, ведя огонь из орудий и давя раненных своими тяжелыми гусеницами. Железные Руки были вырезаны подчистую, их примарха последний раз видели у невысокой мрачной скалы, в окружении орды воющих мутантов.

Раздосадованный своим, пусть даже притворным, бегством, Ангрон с удвоенной яростью крушил лоялистов, его цепные топоры разбрызгивали фонтаны крови с каждым широким взмахом. Красный Демон превратился в жестокого варвара, он словно утратил разум, отдавшись смертоносной ярости, что направляла его беспощадные удары. Его Пожиратели Миров убивали врагов с грубой жестокостью мясников, в исступлении берсерков, по их доспехам стекали ручьи крови павших.

Если прежде шум боя оглушал, то теперь он стал невыносимым для человеческого слуха, ни один голос, ни один крик боли или ненависти нельзя было выделить из общего шума. Отдельные звуки смешались в долгий, надрывный, убийственный рев, лишь изредка перекрываемый особо мощным болтерным залпом или серией взрывов. Бойня продолжалась, каждая группа сопротивляющихся лоялистов попадала под непрерывный подавляющий огонь, а немногих выживших зверски добивали окровавленными цепными мечами.

Мортарион сеял смерть в разрозненных рядах верных Астартес ужасающими взмахами боевой косы, его изодранный плащ веял в порывах жаркого воздуха, согретого пламенем взрывов и горящих боевых машин, его Гвардия Смерти не отставала от повелителя, стройными болтерными залпами выкашивая противников.

В авангарде Детей Императора шли Эйдолон и Люций, ведя лучших воинов Легиона в сердце окруженного врага. Изящные и смертельные удары меча сопровождались жуткими криками, холодящими кровь в жилах и парализующими волю лоялистов. Мечник танцевал сквозь пламя битвы, его терранский клинок оставлял стонущую кровавую просеку в рядах обреченных Астартес, и Люций то и дело разражался диким смехом, наслаждаясь музыкой, что мог слышать только он один.

Марий Вайросеан и его оркестр проклятых раз за разом перепахивали окровавленный песок жуткими гармониками своих музыкальных орудий, с равной легкостью разрывая плоть и металл.

Юлий Каэсорон же почти не сражался, обратившись к извращенному осквернению тел павших — неважно, верны они были Императору или Воителю. Куски изрезанной плоти свисали с пластин его брони, один ужаснее другого.

Апотекарий Фабиус, подобно падальщику, рыскал по полю битвы, останавливаясь, время от времени, над трупами Десантников и производя какие-то жуткие манипуляции медицинскими приборами странного вида. С десяток мутировавших Детей Императора охранял его, а по пятам следовали мерзкие гомункулы, помогая апотекарию в его грязных трудах, плоды которых виднелись сейчас на лицах и телах воинов III Легиона.

Никто не знал, где находится Фулгрим, прекрасный примарх исчез, оставив своих Астартес разбираться с остатками Морлоков Железных Рук, но и без него Дети Императора сражались с прежним яростным изяществом.

Чтобы полнее насладиться победой, сам Хорус покинул свое укрытие в недрах древней крепости и шествовал по песку Ургалла в окружении юстэринских терминаторов Фалька Кибре. Двое бывших Морнивальцев сражались рядом с ним, и предатели бросали восхищенные взгляды на великолепную черную броню Воителя и янтарные украшения на груди, кроваво поблескивающие в огне битвы.

Храбрая попытка лоялистов остановить изменника захлебнулась в их собственной крови и сгинула в криках боли терзаемых тел, и единственным, за что они сражались, было право погибнуть с честью.

Но среди них оказались и те, чья воля, сила и воинское умение позволили отыскать слабины в стягивающемся кольце предателей и нанести контрудар. Ничтожные группки героев выходили из окружения, неся на себе раненных и добираясь до немногих способных взлететь челноков.

Так, крошечный отряд Гвардии Ворона с неописуемой яростью и жестокостью прорвался сквозь заслоны Детей Императора, разрывая предателей на куски мечами и энергокогтями, пока те кричали от оргазмического наслаждения, слишком увлеченные ощущениями от собственных страданий и смертей, чтобы ударить в ответ. Безымянный брат-капитан, лишившийся шлема, в залитой кровью черной броне вел своих воинов к стоявшему в неприметной пещере чудом уцелевшему «Тандерхоуку», а четверо его Десантников несли драгоценнейший груз, придавший им сил в тот миг, когда они почти уже склонились под ударами смерти.

То было страшно израненное тело Коракса, в котором, однако же, ещё теплились искорки жизни.

Никто не знал, жив или мертв Вулкан, а остатки его Легиона, разделенные проникающими ударами предателей, погибали в окружении Повелителей Ночи и воинов Альфария. Ураганы болтерного огня сражали гордых детей Ноктюрна, и, захлебываясь в крови, они замертво валились в черный песок пустыни.

Однако же, нескольким отрядам Саламандр, как и их собратьям из Гвардии Ворона, удалось выбраться из ловушки, и теперь они из последних сил пробивались к челнокам, стоящим вне захваченной Железными Воинами зоны высадки.

Единицы выживших Железных Рук, утратив надежду отыскать своего примарха, присоединялись к Десантникам Вулкана и вместе с ними спасали геносемя своих братьев — но их успех казался каплей в океане предательства.

Через несколько часов все было кончено, и тела десятков тысяч Астартес из трех верных Легионов тихо и недвижно лежали среди мрачных песков и скал Ургалла.

ПРЕЖДЕ СЕРЫЕ НЕБЕСА МЕРТВОЙ ПЛАНЕТЫ сияли оранжевыми бликами, отражая пламя тысяч погребальных костров. Теплый свет огня озарял медленно пересыпающийся песок бескрайних дюн, и над Ургаллом вставали громадные клубы густого черного дыма, тянущегося от курганов сжигаемых тел.

Люций посмотрел вверх, на танцующие в воздухе хлопья пепла и высунул язык, пробуя на вкус жирный, горький прах Десантников.

Подошел лорд-коммандер Эйдолон, с лицом, напоминающим восковую маску, натяную на угловатые кости. Пустые стеклянные глаза пренебрежительно уставились на ближайшую гору трупов.

— Нужно скорее выдвигаться к Терре, — пролаял Эйдолон. — Глупо тратить время на идиотские ритуалы.

Про себя мечник согласился с лорд-коммандером, но промолчал и отвернулся, глядя на волнующееся море живых и верных Хорусу Астартес, заполнявших изуродованную чашу Ургалльской Низменности. Те собирались возле огромной сцены, с невероятной быстротой возведенной Темными Механикумами, а солнце Истваана неторопливо садилось за горизонт, и кровавая тень падала на лица Десантников.

Необычная форма сцены брозалась в глаза — она выглядела как колонна, собранная из нескольких, поставленных друг на друга гигантских цилиндров, сужающихся в диаметре. Нижний, осадистый и невысокий, имел примерно километр в ширину, на нем стояли всё до единого Сыны Хоруса, элита Воителя, несомненные творцы минувших и грядущих побед Нового Похода. Каждый из них держал в руке пылающий факел, и броня сверкала миллионами огней.

Над ними пьедесталом вздымался цилиндр для высших офицеров Легионов, и Люций без труда отыскал огромную фигуру Абаддона и, рядом с ним, мрачного Хоруса Аксиманда. Больше он никого не знал, да и не стал особо разглядывать Капитанов, обратив взгляд к третьему постаменту.

На нем возвышались Примархи.

Даже с расстояния в тысячи шагов их великолепный, нечеловеческий облик заставлял сладко сжиматься сердце и перехватывал дыхание. Семеро созданий монументальной мощи стояли на предпоследнем ярусе сцены, их доспехи темнели пятнами засохшей крови врагов, их плащи трепетали на воющих ветрах Ургалла.

Люций знал Ангрона и Мортариона ещё с кровавых времен Истваана III, и не раз восхищался их непревзойденной смертоносностью. Следующим мечник увидел собственного примарха, вдохновлявшего его на подвиги долгие десятилетия, но тот почему-то стоял поодаль от своих братьев, словно презирая их.

Другие четверо…те, кого он не видел прежде ни разу, выглядели столь же прекрасными, могучими и неудержимыми, и Астартес в тихом благоговении взирали на своих вождей.

Лоргар, владыка Несущих Слово, завернулся, будто в саван, в долгий красный плащ, из-под которого проглядывали пластины выкрашенной в цвет серого гранита брони. Альфарий, блистательный в своем пурпурно-зеленом доспехе, держался неестественно прямо, словно тянулся за старшими собратьями. Мрачнолицый Пертурабо крепко держал в руках боевой молот, блики огня плясали на некрашеном металле его неуклюжей, но невероятно прочной брони. Далеко не сразу Люций заметил в сгустившихся сумерках Повелителя Ночи, неяркий свет угасал, растворяясь в его фигуре, куда более черной, чем песок Ургалла, чернее, чем пьедестал Примархов. Лишь скуластый череп белого шлема сверкал среди теней, из которых сплеталось тело Конрада Кёрза.

Наконец, последний, багровый цилиндр возносился на сотню метров над головами семерых полубогов. Воитель стоял на самой вершине, рука его замерла в приветствии, алым огнем светились жуткие силовые когти. Плечи Хоруса укутывала меховая накидка из шкуры какого-то огромного зверя, и пламя далеких костров отражалось в янтарном оке на груди его доспеха.

Скрытый люминофор озарял Воителя ярко-красным светом, и он казался памятником самому себе, каким-то легендарным героем из мифов Древней Земли, возвышающийся над бескрайним океаном могущественнейших воинов в Галактике, верных ему до последней капли крови.

Солнце наконец скрылось за гористым окаемом Ургалла, и тут же взревели двигатели сотен штурмовиков, описывающих круги над Десантниками и салютующими им покачиванием крыльев. Привественные кличи раздались в быстро холодеющем воздухе пустыни, исторгнутые из десятков тысяч глоток.

Люций, пришедший в радостное возбуждение, присоединил свой вопль к общему хору, его чувства приятно возбудились, растревоженные шумом криков и грохотом штурмовиков. Высокие, срывающиеся на визг возгласы Детей Императора понеслись над Ургаллом, в них слышался неудержимый экстаз, наслаждение и боль, что никогда прежде не звучали в голосах смертных существ.

Как только штурмовики скрылись за горизонтом, бесконечные ряды Астартес двинулись маршем перед циклопическим постаментом, их бронированные кулаки беспрерывно ударялись о кирасы доспеха, привествуя Воителя. По чьему-то незримому сигналу на северном склоне Ургалльских Холмов зажглись десятикилометровые полосы фосфора, и множество дуг янтарного огня слились в единый овал — гигантский глаз, немигающий и грозный, молча взирающий на Астартес.

Возбуждение толпы многократно усилилось, когда Око Хоруса уставилось на мрачную пустыню Истваана V, и Десантники хрипло взревели, упиваясь почтением к Воителю. Залпы сверхтяжелых танков салютовали Хорусу, и божественный «Диес Ирэ» подобострастно склонил перед ним свою голову размером с гору.

Словно чудовищное конфетти, пепел мертвецов падал на воинов непобедимой армии Воителя. Сердца Люция готовы были разорваться от восхищения мощью божественного повелителя, и он поклялся самому себе вечно сражаться на благо Хорусу, не отступая даже пред лицом смерти. Он схватился за рукоять серебряного меча — сегодняшнего дара от Фулгрима — и тут же пустыня задрожала от грохота динамиков, разносящих громкий, зычный голос Воителя над Ургаллом.

— Мои храбрые воины! Мы добились многого, но ещё больше предстоит сделать. Наша храбрость, выучка, предвидение и сила позволят уничтожить любого, кто осмелится встать на пути к осуществлению моей величайшей мечты! Однако же, любое промедление может погубить плоды одержанной сегодня победы!

Ещё выше воздев когтистую перчатку, Хорус перешел на крик:

— Дорога на Терру открыта! Настал час обрушиться на крепость, которую лживый Император считает неприступной! Мы немедленно начинаем подготовку к штурму его Дворца, единственное, что требуется — не ошибиться в планах, и окончательная победа у нас в руках! Да, будет непросто, Император и его обманутые последователи не сдадутся без боя, они не откажутся от безумной идеи объявить коронованного лжеца Божеством! Прольется много крови — и нашей, и вражеской, но цена победы — вся Галактика!

Воитель перевел дыхание, прислушиваясь к возбужденному гулу ста тысяч голосов, и прокричал:

— Вы со мной до конца?

Люций без промедления заорал в голос, вторя возносящемуся к небесам слаженному скандированию:

— Да здравствует Хорус! Да здравствует Хорус! Да здравствует Хорус!!!

…И нескоро эхо их голосов стихло во тьме.

МЯГКИЕ ТЕНИ, ОТБРАСЫВАЕМЫЕ руинами взорванных укреплений в мягком свете угасающих костров, ложились на базальтовые скалы Истваана V. Даже здесь, в штаб-квартире Воителя, под многометровой толщей скал, с потолка сыпалась пыль и подрагивали стены, отзываясь на взлет сверхтяжелых транспортников Адептус Механикус. Армия Хоруса покидала мертвую планету, и её непререкаемый повелитель наблюдал по гололитическим экранам за стартом очередной эскадрильи «Штормбёрдов», поднимавших прожигаемые синим пламенем облака пыли. Всё шло по плану.

Его братья-примархи готовили свои Легионы к полномасштабному вторжению в Имперский космос, и Хорус был уверен, что каждый из них понимает важность беспрекословного и точного исполнения полученных приказов. Вспоминая, как ещё несколько месяцев назад, будучи Воителем, он формально командовал всей боевой мощью Империума, от флотов тяжелых крейсеров до взводов планетарной обороны захолустного мира, гордый сын Хтонии улыбался. Тогда его слова и команды осмеливались оспаривать ничтожества, подобные Гектору Варварусу или бюрократы из Совета Терры. Сейчас же власть Хоруса не ограничивалась никем и ничем, и это по-настоящему окрыляло его.

Со времен Улланора ему не доводилось видеть столь могучий ударный кулак, собранный в одном месте… При мысли об завоеванном им мире зеленокожих у Воителя немедленно ухудшилось настроение, ибо он вспомнил свою последнюю встречу с отцом. Времена изменились, и теперь ему была ясна подоплека действий Императора, и все же, все же… Иногда Хорусу начинало казаться, что он не поспевает за происходящими с неимоверной быстротой грандиозными событиями, и смутное беспокойство угнездилось в далеких уголках его разума.

Он отвернулся от экрана, и, подойдя к столу, налил полный кубок терпкого вина из медного кувшина. Осушил одним глотком и вновь наполнил до краев, поднес к губам — и тут же услышал резкий, совершенно аритмичный стук в переборку бункера.

Нажав кнопку открытия, Хорус поднял глаза и увидел стоящего в дверях Фулгрима с инкрустированным золотом ящиком под мышкой.

Воитель так же, как и прежде, дорожил узами дружбы со своим прекрасным братом, но не мог не заметить, что в последние месяцы Феникс сильно изменился. Оставаясь великолепным воином, он все чаще наслаждался ощущениями, получаемыми в бою, и радовался напряжению битвы, подчас мало беспокоясь о её целях и итогах.

Хорус смерил брата глазами. Тот снова поменял свой доспех, и броневые щитки сверкали, словно никогда не бывали в пламени боя. На плечах Фулгрима возлежала какая-то замысловатая резная пластина из чистого золота, с которой свисала серебристая кольчуга, вроде бы прикрывающая грудь, но Хорус сомневался, что она отразит выстрел из болтера. Если раньше Феникс носил хоть и красивую, но все же эффективно защищающую броню, то его нынешний доспех более походил на театральный наряд.

— Воитель, — произнес Фулгрим.

Хорус уловил в голосе брата необычные нотки, которые пропустил бы мимо ушей любой, не знавший близко Феникса вот уже двести лет. Подняв бокал, Воитель допил вино и жестом пригласил гостя войти.

— Ты просил о личной встрече, Фулгрим. Что может быть такого, о чем нельзя говорить в присутствии наших братьев?

Феникс улыбнулся и, поклонившись, открыл принесенную коробку.

— Мой уважаемый господин и повелитель Истваана, я принес вам подарок.

Запустив руку в ящик, Фулгрим вытащил жуткий трофей, добытый им в бою. Даже Хоруса на миг пробила дрожь ужаса, когда он увидел отрубленную голову Ферруса Мануса.

Мертвая плоть посерела, серебряные глаза бывшего брата вырвали из глазниц, кровавые края раны начали покрываться трупными пятнами. Челюсти остались открытыми, и осколки раздробленной кости черепа торчали из страшной раны.

Конечно, Феррус был его врагом, но вид изуродованной головы вызвал в Хорусе гамму неприятных чувств, которые он, впрочем, умело скрыл.

Изящным взмахом руки Фулгрим метнул окровавленный шар под ноги Воителю, и голова Ферруса Мануса, прокатившись по полу, остановилась в шаге от Хоруса, уставившись на него слепым укором пустых глазниц.

Оторвав взгляд от страшного зрелища, Воитель уставился на Фулгрима, видя, что тот пребывает в состоянии той же беззаботности, как и после провального возвращения из системы Каллинида, так разгневавшего Хоруса месяц тому назад.

Внутренне передернувшись, Воитель все же решил, что обязан поздравить повелителя Детей Императора.

— Хорошая работа, Фулгрим. Как и обещал, ты сразил одного из сильнейших наших врагов, но… я не могу понять двух вещей. Во-первых, почему ты не стал хвалиться своим трофеем в присутствии прочих примархов? И, во-вторых, где его глаза?

— Я их выпил, — улыбнулся Фулгрим. — Вкус тот ещё, скажу я тебе.

После этих слов Хоруса передернуло уже в открытую, а Феникс расхохотался, и в его смехе Воитель услышал нотки, от которых по его спине побежал ледяной озноб. Эти нотки древней злобы напомнили ему голос Сар’Келла, существа, призванного Эребом в трюме «Духа Мщения».

Воитель взял себя в руки.

— Фулгрим, изволь объясниться. Сейчас же!

Тот покачал головой и насмешливо погрозил Хорусу пальцем.

— Со всем уважением, могучий Воитель, вы сейчас обращаетесь отнюдь не к Фулгриму.

Хорус внимательно посмотрел в темные глаза брата, прозревая тени высокомерия и превосходства, лежащие за тьмою зрачков. Темнота заполняла Фулгрима, древний мрак, исторгший сам себя из чрева угасающей расы с кровавым родильным воплем.

Тот, кто стоял перед ним в обличье брата, был старше Вселенной и моложе рассвета. Его жизнь была бесконечна, и столь же бесконечна была его злоба.

— Ты — не Фулгрим, — выдохнул Воитель, чувствуя, как его охватывает страх.

— Нет, — подтвердил с неувядающей улыбкой кто-то, надевший тело его брата.

— Кто ты? — крикнул Хорус.

— Шпион? Убийца? Если ты явился сюда убить меня, то знай — я не поддамся так же легко, как Фулгрим! Я сокрушу тебя прежде, чем ты сумеешь навредить мне!

«Фулгрим» пожал плечами и вдруг быстрее мысли швырнул в сторону Воителя опустевшую коробку, та грохнулась о пол рядом с головой Ферруса Мануса. Дернувшись, Хорус одним движением выпустил силовые когти.

— Может быть, тебе и удастся меня одолеть, — сказал «Фулгрим», подходя к столику и наливая себе вина. — Но мне сейчас не хочется растрачивать наши с тобой силы в бесплодном и бессмысленном поединке. Напротив, я пришел сюда ещё раз поклястся в верности твоему делу.

Внимательно оглядев фигуру существа, явившегося к нему под личиной брата, Хорус несколько успокоился — незваный гость оказался безоружным. С какой бы целью он не раскрыл себя, нападение явно не входило в его планы.

— До сих пор жду ответа, — резко произнес Воитель. — Кто или что ты такое? Фулгрим вновь ухмыльнулся и облизал брови губы длинным красным языком.

— Кто я? Вообще-то ты встречался прежде с подобными мне созданиями, мог бы и догадаться уже. Вновь Хоруса пробрала та же самая дрожь, что и при появлении Владыки Теней у каменного алтаря, возведенного на «Духе Мщения».

— Значит, ты — порождение варпа? — полуутвердительно спросил он.

— В точку! На вашем несовершенном языке таких, как я, когда-то называли «демонами». Дурацкое слово, но за неимением лучшего сойдет. А если точнее, то я — верный слуга Темного Принца, посланный им всемерно помогать тебе в этой маленькой войне.

Воитель чувствовал, внутри себя гнев к этому грязному существу, растущий с каждым хамским словом, срывающимся с губ лже-Фулгрима. Он завладел телом его брата, судьба Галактики висит на волоске, а эта тварь говорит о «маленькой войне»!

Лже-Фулгрим тем временем начал расхаживать по комнате, внимательно, словно в первый раз, оглядывая каждый уголок.

— Телесная оболочка, которую ты видишь, полностью принадлежит мне, и, надо сказать, ощущения от неё вполне усладительные. Чувства, которые испытываешь, будучи обряженным в плоть, совершенно уникальны, хотя, конечно, со временем я внесу в это тело кое-какие изменения.

Мурашки побежали по коже Хоруса при этих невозможных словах.

— А что же с моим братом? Где он?

— Не бойся, — хихикнуло творение варпа. — У нас с ним долгая любовная история. Фулгрим… я к нему привык и вовсе не желаю причинять нашему милому Фениксу излишний вред. Много месяцев я служил ему вместо голоса разума, надежный советник во мраке бессонных ночей. Успокаивал его, уговаривал, немножко дурачил — как же без этого? — ну и направлял его путь.

Воитель с гримасой отвращения на лице смотрел, как демон, говоря эти слова, трется всем телом о стены бункера, закрыв глаза и наслаждаясь тончайшими неровностями шероховатой структуры камня.

— Направлял его путь? — переспросил он.

— О, да! Я заставил Фулгрима поверить, что все твои действия — совершенно верны и разумны. Конечно, он сопротивлялся, но я могу быть крайне настойчивым.

— Значит, ты заставил брата присоединиться ко мне?

— Конечно! — ухмыльнулся демон. — О, я вижу, ты расстроен? Неужели считал себя таким красноречивым оратором? Благодари меня за то, что я заволок пеленой лжи глаза Фулгрима и присоединил свою силу убеждения к твоей. Если бы не я, то он немедленно бы помчался к Императору с воплями ужаса и наябедничал бы о твоем предательстве!

— Намекаешь, что я тебе задолжал, не так ли? — надменно спросил Воитель.

— В общем-то, нет, я и так не в проигрыше, — погладил демон новое тело. — Фулгрим оказался слишком слаб, чтобы исполнить предначертанное. Это ведь я помог ему нанести Манусу смертельный удар, просто дал Фениксу немножко уверенности в себе, ха-ха.

— И все же, где он сейчас?

— Я уже сказал тебе, Хорус, — окрысился демон. — Фулгрим не вынес тяжести того, что сотворил, и умолял меня забрать его жизнь, но я не мог поступить столь прозаично. Я дал ему вечный покой, хотя, думаю, вряд ли он желал именно этого.

— Так Фулгрим мертв? — не выдержал Воитель. — Проклятье, ответь мне!

— О, нет, — улыбнулся его собеседник, постукивая по виску длинным пальцем с острым ногем. — Он здесь, внутри меня, видит и слышит все происходящее — хотя не знаю, доволен ли он тем, что оказался загнанным в самый дальний уголок своей души.

— Ты уже завладел его плотью, — прорычал Хорус, делая угрожающий шаг в сторону демона-Фулгрима. — Так дай же ему просто умереть!

Тварь изящно покачала головой.

— Нет, Хорус, не думаю. Его нескончаемые крики ужаса даруют мне наслаждение, а наши редкие разговоры столь прекрасны, что я не желаю терять такого замечательного собеседника.

Воитель не чувствовал ничего, кроме отвращения к случившемуся и жалости к брату, но заставил себя взглянуть на произошедшее с точки зрения логики. Как бы то ни было, этот демон поклялся ему в верности. Несомненно, он — могущественное создание, и, раз уж Фулгрим для Галактики все равно что мертв, от создания варпа теперь зависит верность Детей Императора.

— Да будет так, — угрюмо ответил наконец Хорус. — Но храни в тайне то, что сейчас открыл мне, или, клянусь, я уничтожу тебя.

— Как будет угодно, могучий Хорус, — отдал невероятно показной поклон демон. — Я все равно не собирался кричать о своей сути на всех углах. Пусть это будет наш маленький секрет. Хорус молча кивнул, поклявшись самому себе как можно скорее вызволить брата. Никто не заслуживал столь ужасной судьбы — оказаться пленником в собственном теле. Но насколько могущественным должен быть тот, кто сумеет сокрушить демона?

ОРБИТАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО ВОКРУГ Истваана V напоминало картину, наблюдаемую возле Луны, главной базы флотов Империума. Корабли восьми Легионов занимали места в заранее расписанных построениях. Более трех тысяч военных и транспортных судов, покорных воле Воителя, в соответствии с очередностью предназначенных им миссий отправлялись к точке перехода в Имматериум.

Танки и чудовищные боевые машины Темных Механикумов один за другим, без единой задержки, поднимались с поверхности планеты, вливаясь в армаду, равной которой не знала история Великого Похода. Армаду, готовящуюся принести пламя войны в самое сердце Империума.

Флоты Ангрона, Фулгрима, Мортариона, Лоргара и самого Хоруса направлялись к орбите Марса, только что полученное сообщение от Регулуса гласило о том, что мир-кузница окончательно захвачен сторонниками Воителя. Гигантские мануфактории Мундус Гамма и Мундус Оккулум освобождены от верных Императору сил, и теперь главнейшая фабрика-цитадель Механикумов готова поддержать Воителя всей своей производственной мощью.

Хитроумные воины Альфа Легиона получили личный приказ Хоруса, отправляющий их на выполнение жизненно важной миссии, одной из тех, от которых зависела судьба всего Нового Похода. После дезинформирующих сообщений, направленных Воителем Леману Руссу, Космические Волки надолго застряли в системе Просперо, гоняясь за уцелевшими Десантниками Тысячи Сынов. Однако же, в близлежащей звездной системе Шондакс находились основные силы Белых Шрамов Ягатая Хана, несомненно, получившие вести о предательстве Хоруса. Мудрый Хан, конечно же, не станет медлить и постарается как можно скорее связаться с Волками. Воитель знал, что не имеет права допустить их объединения, и флот Альфария отправлялся к Просперо с целью разгромить Легионы Русса и Ягатая поодиночке.

Повелители Ночи уже покинули систему Истваан, и ныне пребывали на планете Цагуалза, удаленном и почти безжизненном мире в Восточных Пределах, окруженном гигантским метеоритным поясом. С этой неприступной базы террор-группы воинов Кёрза планировали вести опустошительную кампанию против Имперских планет-крепостей Эрольдар и Траммас, находящихся в системах, которые, будучи оставленными в руках лоялистов, вполне могли бы угрожать флангам Воителя во время атаки на Терру. Важность системы Траммас заключалась ещё и в том, что она прикрывала подступы к нескольким крупным мирам-кузницам Механикумов, сохранивших верность Императору.

Корабли Железных Воинов отправлялись в путь к Фаллю, где собрался значительный флот Имперских Кулаков, перегруппировавшийся после неудачной попытки добраться до Истваана V. Хотя они практически не угрожали планам Воителя, Хорус не собирался оставлять у себя в тылу живых лоялистов. Давняя вражда между злобным, завистливым Пертурабо и гордым Рогалом Дорном не была секретом ни для кого, и поэтому мастера осад с радостью услышали приказ Воителя.

Что до Кровавых Ангелов, то они, получив обманный приказ, находились сейчас в системе ужасных демонических миров Сигнуса, где неминуемо должны были сложить головы все до единого.

Теперь, когда Хорус прикрыл свои фланги и унитожил либо сковал армии лоялистов боевыми действиями, дорога на Терру оказалась совершенно свободной.

Один за другим флота верных Воителю Легионов покидали систему, в которой начался Новый Великий Поход, отправляясь в дальний путь, и каждый корабль серебряным отблеском знаменовал переход в ненадолго смирившийся перед предателями Имматериум.

Наконец, лишь Сыны Хоруса остались на орбите Истваана V.

Одиноко сидящий на своем троне в центре стратегиума «Духа Мщения», Воитель с неподвижным лицом наблюдал через окружной смотровой экран за темным шариком мира, на поверхности которого он сделал решающий шаг к власти над Галактикой.

Он обернулся, услышав вдруг чьи-то негромкие шаги. Перед ним склонился Малогарст, протягивая дата-планшет.

— Что там такое, Мал? — спросил Хорус.

— Сообщение, господин мой, — улыбнулся советник.

— От кого?

Улыбка Малогарста Кривого стала ещё шире.

— От Магнуса Рыжего.

«ЛА ВЕНИЦЕ» ЛЕЖАЛА В РУИНАХ. Демон в теле примарха пробирался сквозь обломки последнего и величайшего представления Беквы Кински, с улыбкой вспоминая сцены бушевавшего здесь разрушения и безудержной похоти. Вдалеке мелькали тусклые огоньки рампы, в воздухе висел тяжелый запах пота и крови, паркет покрывали кости, останки и соки человеческих тел.

Мощь Темного Принца преодолела барьер между мирами в этом огромном театре, и ворвалась в каждое живое существо внутри него, с легкостью стерев грань между помыслом и действием.

Да, все пошло великолепно, и меньшие слуги его господина всласть попировали эмоциями и ощущениями собравшихся, прежде чем откинуть заимствованную плоть и вернуться в варп.

Повсюду виднелись несомненные признаки того, какое именно из божеств Хаоса нашло здесь дорогу в реальность: оскверненные трупы, пестрые шедевры, кровью и грязью намалеванные на стенах, скульптуры из плоти, составленные множеством кусков человеческих тел.

Внешне демон пока ещё напоминал того, чье тело он присвоил, но множество явных намеков указывало на то, что скоро эта плоть изменится, приняв более достойный вид. Аура силы колыхалась в воздухе, и мягкий внутренний свет озарял тонкую бледную кожу.

Забравшись на сцену «Ла Венице», демон вытащил из поясных ножен меч, висящий у него на поясе, золотая рукоять блеснула в полумраке. Он вернул себе анафем, зайдя пару часов назад в студию Остиана Делафура, и немало удивился и обрадовалс, найдя ещё одно тело, повисшее на смероносном острие. В сморщенных останках нелегко было узнать Серену д’Ангелус, но демон всё равно почтил её тело самым изысканным способом, прежде чем отправиться восвояси.

Подняв анафем к лицу, он засмеялся, увидев в мерцающей глубине лезвия отражение бесконечных муг души Фулгрима, скрытой в глубине его темных глаз. Демон слышал, как жалкие крики примарха эхом отдаются в его черепе, и мука эта звучала слаще любой музыки.

Подобного рода наслаждения всегда радовали создание варпа, и он застыл, наслаждаясь своей абсолютной властью над Фулгримом. Идиоты, из которых состоял III Легион, и подумать не могли, что их любимый вождь по своей вине оказался в темнице собственного тела.

Только мечник Люций, кажется, уловил нечто странное, но и он держал язык за зубами. Растущее дыхание варпа, окружавшее искусного воина, становилось все яснее, и демон подарил ему в знак расположения серебряный меч Лаэра. Хотя тот больше и не содержал в себе могучего духа, в клинке по-прежнему таилась сила, что позволит Люцию ещё очень долго нести в мир изящество и красоту беспощадной смерти.

Естественным образом мысли демона перешли к надвигающейся на человечество кровавой резне, и он вздрогнул в предвкушении того, каких высот наслаждения сможет добиться в этом теле. Ощущения, о которых он мог лишь мечтать в варпе, обретут плоть в этом царстве смертных. Галактика, полная крови, похоти, гнева, страха, восторга и отчаяния ждала его на пути к Терре, миллиарды душ, отданные милостью Воителя на забаву ему и его Легиону!

Добравшись до авансцены, демон поднял голову и внимательно посмотрел на висящий над нею гигантский портрет, великолепие которого угадывалось даже в царящем вокруг сером полумраке.

восхитительный золотой багет обрамлял холст, с которым вновь произошла чудесная метаморфоза. Если прежде изображение на нем являло собой дикое буйство цветов, складывающихся в жуткий образ, наводящий ужас на смертных, осмелившихся взглянуть на него — то ныне оно было прекрасным.

Облаченный в чудесный доспех из золота и пурпура, Фулгрим позировал на фоне врат Гелиополиса, и за его спиной вырастали огромные, пылающие крылья феникса. Пламя легендарной птицы озаряло броню Финикийца, полированные пластины переливались каскадом ярких огней, волосы струились водопадом червонного золота.

Примарх Детей Императора, любовно выписанный до мельчайшей черточки, в совершенстве каждой детали, со всеми нюансами его величия, столь живой и прекрасный, являл собой видение истинной красоты, идеально перенесенное на холст. Демон знал, что никогда прежде не существовало и никогда в будущем не родится настолько же превосходного и изящного воина, а посему этот бесценный пример гения художника должен был сохраниться, как доказательство тому, что в Галактике случаются истинные чудеса.

Нарисованный Фулгрим молча взирал на руины театра и монстра, присвоившего себе его телесную оболочку. Демон улыбнулся, заметив ужас в глазах примарха, ужас, который не мог быть передан даже самым искусным мастером кисти. Идеальные, изысканные муки читались во взгляде портрета, и темные озера глаз следили за каждым движением чудовища. Демон убрал анафем в ножны, поклонился безжизненному залу и направился к выходу. Взгляд Фулгрима по-прежнему следовал за ним.

Но тут затрепетал, мигнул и погас последний огонек рампы, и Последнего Феникса навеки окутала тьма.