Одним махом я преодолел последние ступеньки лестницы и появился в комнате.

– Что происходит? – рявкнул я.– Играем по вечерам в истязателей малолетних?

Гнусная бабища с поразительным проворством повернулась. Пахло от нее отнюдь не духами Карвена. Правильней будет сказать, воняло от этого тюка грязного белья, как от общественного сортира. Над обвислыми буферами величины невероятной даже для итальянских старлеток, болтающимися под прикрытием засаленной блузки, торчала отвратнейшая башка, лишенная шеи, словно вбитая прямиком в жирные плечи, которые обтягивал облезлый меховой жакет. Смуглая, сморщенная, беззубая харя и гноящийся глаз, смотрящий пронзительно и злобно. Единственный. Правый. Второго не было: то ли ей выбили его в драке, то ли выел сифилис. Одним словом, второй глаз был полностью закрыт. Для довершения картины замечу, что растрепанные черные космы сальных, лоснящихся волос делали из нее точную копию головы Горгоны.

– А это еще кто? – проскрипела она, точно несмазанное колесо.

– А это я,– ответил я.– Дипломированный зануда, который появляется всегда некстати.– Я дружески кивнул цыганочке.– Привет, Белита.

– Белита! – насмешливо взвыла мегера с кнутом. Моя фамильярность явно пришлась ей не по вкусу.– Белита! – Она повернулась к девушке, и ее понесло: – Так это ему ты даешь, потаскуха? Ты же должна кому-то давать. Ну, отвечай, шлюха Изабелита. Сучка! Курва!

Девушка устало качнула головой.

– Курва! – повторила ведьма, сверля меня своим единственным гнойным буркалом.

Вне всяких сомнений, на сей раз это звание предназначалось мне. Я вздохнул. Словарь ее был все-таки скуден. Это уже грозило стать однообразным.

– Я никому не даю,– ответил я.

– Курвино отродье! – вякнула она еще раз на тот случай, если я не понял.

Прекрасно. Курва, и сам к тому же курвино отродье. Лучше быть не может. Все просто. Крайне несложная генеалогия.

– А ну закрой свою помойку…– начал я.

Если она хотела, чтобы я пел в ее тональности, то тут никаких сложностей нет. Нестор Бюрма к вашим услугам, достойнейшая сеньора! Навряд ли она окажется в этом состязании сильней меня. Тремя отборными ругательствами, самыми что ни на есть крепкими, я заставлю тебя отказаться от титула Мисс Сквернословие. И… Я не успел тщательно отделать их. Она взмахнула рукой, и я увидел, как взлетел кнут. Эта падла целила мне в лицо, но меня спасла быстрая реакция. Я подскочил, точно в зад мне воткнули булавку. Кнут со свистом обвился вокруг моего тела, но теплая подкладка канадки изрядно смягчила удар. И тем не менее на ласковый шлепок это не было похоже. От удара я покачнулся и почувствовал, как мой желудок судорожно сжался. Отреагировал я столь же резко. Обеими руками схватился за кнут и, когда коснулся ногами земли, рванул Кнутовище из рук мегеры. Это привело к тому, что мы оба потеряли равновесие. Я опрокинулся на спину, а бабища, которую я дернул на себя, обрушилась на меня сверху всей сотней килограммов своих протухших телес. Господи, вот это был подарочек! В Книге Судеб, верно, записано, чтобы всякий раз я отведывал что-нибудь новенькое, вроде удара ниже пояса или тайного приема. Я уже тихо и спокойно начал отдавать концы, придушенный чудовищными сиськами. Мой нос стал угрожающе вдавливаться в ее дряблое вонючее мясо. Я чувствовал себя капитаном Моранжем, жертвой коварной Антинеи, губительницы мужчин, которая в фильме Жака Фейдера еще одно воспоминание юности – на миг прикасалась грудью, и тут же человек становился хладным трупом. Вот это произойдет и со мной. А в самом начале был Бенуа. Правда, звался он не Пьером, но это уже не имеет значения. Но я-то не капитан Моранж. И если уж мне суждена такая судьба, если мне написано погибнуть от груди Антинеи, то пусть это будет настоящая Антинея. Или Брижитт Бардо. Все-таки приятней. Но только не эта слоноподобная старуха, придавившая меня к полу. Я дергался, как висельник, пытаясь выбраться из-под нее. Черта с два! В довершение удовольствия я упал на кнутовище и чувствовал, как оно вдавливается мне в почки. На секунду я поверил, что спасся. Я мог вздохнуть. Но тут же получил неслабый удар по кумполу. Оказывается, этой стерве надо было размахнуться, и теперь она принялась меня колотить, поминая всякими словами меня и моих родителей, между прочим мирных, почтенных граждан. Ее словарный запас оказался не таким уж убогим. В некоторых областях он был просто грандиозным. При этом она дышала мне в нос. Не знаю, откуда у нее идет дыхание, но по части органических удобрений ей можно было бы присудить приз. Я пытался дать ей отпор. Напрасный труд. Мне недоставало свободы движений. У меня с собой, разумеется, была пушка, и я с огромным удовольствием врезал бы рукояткой ей по чердаку, да только револьвер мой лежал у меня в заднем кармане, причиняя мне сейчас скорей неудобство, и дотянуться до него я не мог. И вдруг мне пришла грандиозная мысль. Продолжая брыкаться, я постарался левой рукой ущипнуть, да еще с поворотом, то, что попадало в пальцы, а правой ухитрился залезть в карман канадки. Пушки там не было, но было кое-что не хуже. И тут в бой вступила Белита. Она наскочила сзади на мою врагиню, вцепилась ей в волосы и стала тянуть, заставив ослабить хватку. Слониха вскрикнула от боли и тут же взвыла снова, куда громче. Я не успел удержать руку. Она была уже на пути к ее роже, когда вмешалась Белита. Ладонь моя, набравшая на дне кармана, где я обычно держу кисет, табачной пыли, раскрылась перед единственным глазом злобной ведьмы и направила на чувствительное глазное яблоко ядовитое табачное облако. Для верности я еще немного растер табак. Она отшатнулась и схватилась грязными лапищами за морду, придавив мне ноги своими монументальными ляхами. Я высвободился, мгновенно вскочил, подхватил кнут и, крепко сжав в кулаке кнутовище, изо всей силы врезал ей по черепушке. Если буфера у нее были мягкие, то котел оказался твердым. Мне пришлось повторить удар трижды, и только тогда она запросила пощады. Я был зол как черт. Думаю, я убил бы ее, не попроси она пощады. Проделала она это в присущей ей манере и в самых изящных терминах, начав с ругательства и закончив проклятьем, перемежая все это несколькими словами на каком-то варварском наречии, что следовало, вероятно, воспринимать как вежливейшие извинения.

– Подбирай свои титьки и вали отсюда! – объявил я с элегантностью придворного эпохи Регентства.– И не вздумай больше попадаться мне на дороге! Если бы я захотел, я мог бы отволочь тебя в легавку за это кнутобойство… (Вот уж чего бы я не стал делать.) Но, видно, у нас с тобой есть нечто общее. Я не люблю легавых. (Особенно не по нраву в них мне было то, что они любят задавать вопросы.) Так что вали отсюда.

Она пробурчала что-то неразборчивое, скуля от боли в глазу и продолжая тереть его рукой, хотя облегчения ей это не приносило. Второй рукой она стала на ощупь искать кнут. И тут я щелкнул им. Она подпрыгнула, словно я ее хлестнул.

– Я оставлю его себе на добрую память,– объявил я.– Давай сыпься!

Тяжелым, неуверенным шагом она наугад направилась к люку. Я и не подумал поспешить ей на помощь. Если бы, спускаясь по лестнице, она свалилась, я был бы только рад. Но она благополучно добралась до низа. Одарив нас несколькими сверхплановыми, но достаточно незаурядными ругательствами, мегера растворилась в ночи.

Я спустился следом, чтобы убедиться, что она действительно отвалила. Убедившись, захлопнул дверь, которую эта ведьма оставила распахнутой, и задвинул защелку во избежание любых враждебных вторжений. Я не сожалел о том, что сделал, но в особом восторге от одержанной победы не был. Эта вонючка, должно быть, является ярким цветочком какой-нибудь мстительной цыганской шайки, и, вероятно, теперь надо ждать ягодок, то есть очень скоро они скопом навалятся на меня. Я вытащил пушку, проверил ее готовность к работе, сунул в боковой карман, чтобы дотянуться до нее было легче, чем в прошлый раз, и вернулся наверх.

Когда-то тут был чердак, а сейчас вполне приемлемое жилье. Белита очень славно все тут устроила. Пол, вымытый жавелевой водой, сверкал чистотою. Вся обстановка состояла в основном из буфета некрашеного дерева и низкой кровати, возможно и жесткой, но аккуратно застеленной клетчатым кретоном. В углу примитивный платяной шкаф. В другом – кухонная утварь, кувшин и пластиковый таз. И никаких грязных тарелок или сомнительной чистоты стаканов. На буфете рядом с вазой с цветами, которые начали уже опускать долу носы, рекламная пепельница, а в ней два стоящих в боевой позиции окурка. На стене зеркало, купленное в магазине стандартных цен. От маленькой печурки лучилось приятное тепло, а всю эту совокупность освещала сильная лампа витого бра. Ни пылинки. Бедно, но опрятно.

– Вот так,– сказал я Белите.

Она сидела на кровати. Туалет свой она не привела в порядок. Ее грудь с наивным бесстыдством была открыта взгляду. Белита Моралес вздохнула и, видимо, привычным для нее движением тряхнула копной волос, серьги-кольца зазвенели; она подняла на меня глаза и произнесла своим чувственным голосом:

– Спасибо. Но, право, не стоило…

– Я ни о чем не жалею,– объявил я.– За исключением, может быть, табака. Никогда нельзя опускаться до уровня подлеца и действовать так же подло, как он. Надо попытаться одержать над ним верх честно. Полагаю, Абель Бенуа научил вас этому?

– Да.

– О нем мы поговорим чуть позже. Скажите, вы не стали меня дожидаться?

– Я увидела, что приехали легавые.

– Я так и подумал. Хорошо. А сейчас вам бы надо заняться этим.

Я кивком указал на ее грудь и подошел, чтобы взглянуть, в каком она состоянии. Ссадины выглядели весьма впечатляюще, но оказались не такими страшными, как я предполагал. Впрочем, это ничуть не уменьшало самого факта жестокости обращения с ней. Цыганочку вдруг передернуло дрожью.

– Да… я сейчас займусь…– пробормотала она.

– Думаю, можно будет обойтись компрессами,– заметил я.

– Да.

Я резко повернулся к ней спиной, подошел к окну и выглянул на улицу. Туман сгустился. Он укутал весь этот унылый переулок своею предательской ватой. Я вытащил трубку и стал набивать ее. Пальцы у меня дрожали, чувствовал я себя прескверно. Наверно, потому что отвратный запах цветов, гниющих внизу, ощущался и здесь. За спиной у меня возилась Белита. Я слышал, как она открывает буфет, двигает кастрюли. Я раскурил трубку.

– А что это там за цветы? – поинтересовался я.

– Я их продаю.

– Такие? Не знаю, как это вам удается.

– Да нет, они так и лежат после несчастья с Бенуа.

– И вы держите их, чтобы сварить варенье?

– Ой, теперь, наверно, можно их выбросить.

– Да, я тоже так думаю.

Я спустился по лестнице, подхватил корзину, коробки и с какой-то даже яростью вышвырнул всю эту гниль во двор.

– Вот так! – вторично произнес я, вернувшись к Белите.

Она переоделась в блузку с короткими рукавами и очень скромным вырезом.

– Так-то лучше,– заметил я.– А как вы?

– Ничего. Вы очень любезны.

Я сел на кровать и протянул ей левую руку ладонью вверх.

– Проверьте, так ли это.

Она чуть отодвинулась и сказала:

– Я не знаю этих фокусов.

– А я знаю.

Я взял ее руку.

– Тот, кого вы зовете своим приемным отцом, Абель Бенуа, жил достаточно долго рядом с вами, чтобы избавить вас от многих предрассудков, особенно присущих вашему племени. Он увел вас из него. Сделал из вас свободного человека… в той мере, в какой вообще существует свобода. Это весьма похвально, но одновременно он убил романтичность. Из-за него вы разучились предсказывать будущее.

Она улыбнулась:

– Да, наверно, это правда.

– Может, не все еще потеряно. Давайте сделаем небольшое усилие. Призовите на помощь атавизм. Попытайтесь вспомнить тайны вашего народа.

Она посерьезнела, придвинулась ко мне, взяла мою руку, склонилась над нею и принялась изучать. Ее волосы щекотали мне нос.

– Ну и что?

Она оттолкнула меня.

– Ничего. Я не умею читать по руке.– В ее глазах вспыхнул боязливый огонек.– Не умею.– Белита встала.– Я доверяю вам.

Она исчезла в люке. А когда вернулась, у нее был потертый бумажник. Она положила его на кровать. Я вопросительно взглянул на нее.

– Это его бумажник,– сказала Белита.– Он заявил, что на него напали арабы, но это неправда. Он велел мне спрятать бумажник, чтобы подумали, будто его ограбили, но на самом деле его не ограбили.

– Я уже давно подозревал какой-нибудь фокус в этом роде,– заметил я.

Я взял бумажник, открыл и посмотрел содержимое. Кроме тридцати тысяч монет в пятитысячных банкнотах, в нем не было ничего, что могло бы навести меня на след.

– Простите, но… Вы ничего не взяли из него? – спросил я.

Сухим и каким-то печальным голосом она произнесла:

– За кого вы меня принимаете?

– Ну-ну, не сердитесь. Я очень любезный, и вы мне верите, но мне придется задавать вопросы. Вы же знаете, у меня довольно забавная профессия. Ну ладно.– Я постучал пальцем по бумажнику.– Возможно, вы и хорошо его спрятали, но у меня он еще лучше будет укрыт от любопытства полиции.– Деньги я протянул ей.– Полагаю, они принадлежат вам.

– Мне не надо,– ответила она.

– Не будьте дурочкой. Бенуа они больше не нужны, а я не намерен рассматривать его как обычного клиента. Ну, вы берете или нет? Хорошо. Тогда я возьму их на сохранение. Но эти деньги принадлежат вам.– Я сунул бумажник в карман.– А теперь… боюсь, нам придется провести достаточно продолжительную беседу. А что, если мы сначала сходим подзаправимся? После этого состязания по кетчу я проголодался. Пойдемте в ресторан. Я приглашаю.

– Можно поесть и здесь,– сказала она.– Если…

– Согласен. В вашей обители очень приятно.

На ужин были только овощи и ни капли вина. Уроки Ленантэ принесли свои плоды. М-да, плоды и овощи. Если говорить обо мне, я смолотил бы бифштекс потолще и залил бы его литром красного, но на нет и суда нет, а от одного раза, думаю, я не умру. Белита извлекла из-за буфета складной столик вроде садового или тех, что стоят в сельских бистро, расставила его, принесла снизу две табуретки и стала готовить ужин. Я сидел на кровати, зажав в клюве трубку, и смотрел, как она ходит туда-сюда и как мягко колышется ее красная шерстяная юбка. Господи, да во что же я впутываюсь опять?

– Я подвержен всем порокам,– сказал я,– потому что это помогает расслабиться. Я курю. Надеюсь, вам это не помешает?

Чувствовал я себя невзрачным и нелепым.

– Я тоже курю,– ответила она.– Время от времени.

– А Бенуа?

– Он не курил. Говорил, что не надо бы мне курить, но бросать не принуждал.

– Когда я его знал, вас еще на свете не было. Это был отличный парень.

– Он таким и остался,-сказала она и добавила: – Все готово.

Оказалось не так плохо, как я думал. За едой она рассказывала мне про Ленантэ.

Белита знала моего друга Дон Кихота только под его фальшивым именем Абель Бенуа. Четыре года назад во время одной из поездок, связанных с покупкой старья, на пустыре в Иври за мостом Насьональ он случайно встретил Белиту; она жила там со своими родственниками, дальними родственниками, потому что была сиротой. По каким-то неясным причинам она служила для толстой грязнухи, с которой я только что свел знакомство, этаким козлом отпущения. Ленантэ вступился за нее. Он был здоровяк, на котором годы, казалось, не оставили следа, и храбрый человек. Он защитил Белиту от цыган и посоветовал ей уйти от них. Сразу она этого не сделала, но однажды, не выдержав, явилась на склад старого анарха. Он занялся ее образованием, научил читать и писать, избавил от предрассудков, присущих ее племени. Соседняя халупа оказалась свободна, он снял ее и поселил там Белиту. С его помощью она стала цветочницей. И жила счастливо, пока… пока не случилось то, что случилось три дня назад.

– Минуточку,– сказал я.– А те, кого вы бросили, не предпринимали попыток вернуть вас или отомстить?

– Нет.

– Им что, как и вам, плевать на традиции?

– Наверно, они как-то уладили все это.

– Что вы имеете в виду?

Лицо у нее стало сразу замкнутым.

– Ничего.

– Я счастлив, что вы мне так доверяете!

Какое-то мгновение она была в нерешительности.

– Ну ладно… раза два или три я видела, как Бенуа разговаривал с Долорес. Долорес – это та, что недавно гут была. Или с Сальвадором, молодым цыганом, одним из наших. Он головорез, который может и ножом пырнуть, но не дурак и старается не делать глупостей. А потом… Одним словом, из того, что сказала мне перед вашим приходом Долорес, получается, что Бенуа выкупил меня у них, и, наверно, она не врала.

– Выкупил?

Ее глаза наполнились слезами.

– Ну да, он купил меня. Он платил им, чтобы они оставили меня в покое. Вкалывал как негр, чтобы платить им. Так я принесла им куда больше, чем если бы оставалась с ними.

– Что ни день я утрачиваю очередную иллюзию,– вздохнул я.– Я-то думал, эта публика потвердокаменней будет. Выходит, за небольшие башли с ними можно делать все, что угодно? Ну в конце концов, почему они должны отличаться от остальных? И что, после этого все было спокойно?

– Они никогда не прост или бы ему только одного,– сказала Белита.

– Чего же?

– Если бы он спал со мной.

– И…

– Он даже не пытался. Они были в этом уверены, иначе бы устроили ему. Они знали, что отношения у нас чисто дружеские. Некоторые вещи мы чувствуем инстинктивно.

– Мы?

– В каком-то отношении я еще принадлежу к ним.

– Так, видимо, думает и Долорес,– заметил я.– Очевидно, она каким-то образом узнала, что отныне дани от старика больше не будет, и приперлась, чтобы попытаться вернуть вас, да?

– Да.

И как пришла – с кнутом. Ай да Долорес! Забавно: Ницше читал Ленантэ, а явилась к женщине с тем самым орудием, которое философ рекомендовал для подобных оказий, она.

Я молча смотрел на Белиту. Ее будущее мне виделось отнюдь не в розовом цвете. Чтобы прийти к такому заключению, вовсе не нужно быть ясновидящим. Один раз я вырвал ее из когтей гарпии, но ведь я же не могу быть все время рядом, чтобы защитить.

– Хорошо, вернемся к моему другу,– сказал я.– Итак, три дня назад, ночью…

Она рассказала мне то же, что полицейским и о чем мне сообщил Фару, но с добавлением некоторых неизвестных им подробностей. Ленантэ был тяжело ранен, и она уже думала, что он умрет у нее на руках. Она попыталась оказать ему помощь, но очень скоро поняла, что ничего у нее не получится. Тогда она заговорила о том, чтобы отправить его в больницу. Он воспротивился. Дескать, нет, нет, не нужно. Она продолжала настаивать, и в конце концов ей удалось убедить его. Он увидел, что его отказ страшно огорчает девушку.

«В таком случае в Сальпетриер,– сказал он.– Ты положишь меня туда без всяких объяснений. Мои личные дела касаются только меня. Меня отделали, но я выкарабкаюсь.– Это он сказал, чтобы успокоить Белиту.– Если легавые вздумают заняться мной, я обведу их вокруг пальца».

– Он сам назвал больницу?

– Да.

– А сказал почему?

– Я поняла, что у него там знакомый врач.

– Как его фамилия?

Фамилии он не назвал, потому что в это время велел Белите взять у него бумажник и спрятать, а ежели ее станут допрашивать полицейские, отвечать, как он: что на него напали арабы и ограбили. Большего легавым знать не нужно. Тут он потерял сознание. Белита не понимала, как он до сих пор держался. Она вывела грузовичок Ленантэ и отвезла его в Сальпетриер.

– На последствия мне было плевать. Я имею в виду легавых и то, что они подумают. Я хотела только, чтобы его вылечили и спасли. Я знала, что ничего плохого он сделать не мог. Четыре года – достаточный срок, чтобы увериться в его порядочности, честности и благородстве.

Она порывисто схватила через стол мою руку и сжала ее. Грудь у нее вздымалась, карие глаза пылали.

– Он внушил мне… пытался внушить… что нужно отказаться от чувства мести. Но очевидно, требовать этого от меня было бы слишком. Я принадлежу к народу, который не прощает. Возможно, это предрассудок, оставшийся у меня, но я не хочу отказываться от него. Бенуа слишком много для меня сделал, чтобы я не попыталась отомстить. Я хочу, чтобы сволочь, которая убила его, заплатила за это кровью,– объявила она с потрясающим пылом и была при этом просто потрясающе хороша.– Вы отомстите за него? Отомстите? Я помогу вам.

– Как?

– Не знаю. Но я сделаю все, что вы мне скажете.

– Успокойтесь, детка,– сказал я.– Единственный способ отомстить за него и выполнить ваше желание – это помешать действовать тому типу, о котором он написал мне в письме и который, вероятней всего, является его убийцей. Да только я не чудотворец. Я очень хочу поймать его, но мне нужен хоть какой-то след. Итак… вы исключаете, что убийца кто-нибудь из ваших, скажем этот парень по имени Сальвадор или кто-то другой? Во всяком случае, в письме, написанном Ленантэ, даже намека на это нет, если только он не писал его в полном бреду. Скажите-ка, когда он лежал в больнице, у вас не было ощущения, что он заговаривается?

– Да нет. Он думал, что уже вне опасности, и только говорил, что нужно срочно действовать.

– Какие-нибудь подробности он вам сказал?

– Нет.

– Ладно, вернемся назад. Вы привезли его в больницу. Как это все было?

Белита сказала в больнице относительную правду, не скрыв ни фамилии, ни адреса раненого. Удерживать ее не стали. Она вернулась в переулок Цилиндров. Назавтра полицейские, оповещенные администрацией больницы, приехали с обыском и допросили Белиту, но не проявили ни чрезмерной воинственности, ни чрезмерной подозрительности. Ей даже разрешили навестить раненого.

– Тогда он и дал мне это письмо,– сказала она.– Написал он его тайком. Конверта у него не было…

– И вы потом купили его и надписали мою фамилию и адрес.

– Да. Он сказал мне найти ваш адрес в справочнике.

– И ничего больше не сказал? Попытайтесь припомнить. Это может оказаться очень важным. Иногда достаточно ничтожного пустяка, чтобы я стронулся с мертвой точки.

Правда, надежды на это у меня было не больше, чем на выигрыш в ближайшем тираже Национальной лотереи, билет которой я не покупал. Белита наморщила брови, принялась вспоминать.

– Вот еще что. Он сказал, что чувствует себя лучше, скоро выйдет, но время не терпит, и надо действовать быстро. И еще у него ощущение, что легавые опознали в нем старого анарха и теперь из принципа будут следить за ним. Говорил о вас и сказал, чтобы я не пугалась вашей профессии, вы отличный парень…

– Это все?

– Да.

– Все, оно же ничего.

Конечно, я дура,– вздохнула Белита. Лицо ее стало еще печальней.– Дура. Если не больше. Я впервые усомнилась в словах Бенуа.

Из-за моей профессии она не поверила его отзыву обо мне. Все колебалась, отправлять письмо или нет. Решилась только вчера. Но было уже поздно. Внезапно Ленантэ стало хуже, а утром он умер. Так ей сказали в больнице, когда она пришла туда. И тогда ей пришла мысль, что уж если я такой старый друг Ленантэ, то отомщу за него. Из графика доставки, вывешенного на почте, она узнала, в котором примерно часу я получу письмо. Она бродила около моего бюро в надежде встретить меня. Ухитрилась узнать, как я выгляжу.

– Я видела, как вы вышли, и пошла за вами. Если бы вы отправились к легавым, настоящим легавым, я тут же ушла бы. Но если бы вы откликнулись на призыв Бенуа, как настоящий друг…

Я улыбнулся.

– И как, я выдержал испытание?

Она тоже улыбнулась. Мягко, доверительно.

– Да.

– К сожалению,– вздохнул я,– это нас ничуть не продвинуло. Вот если бы он назвал хоть какую-то фамилию, хоть намекнул бы!

– Он писал в спешке и не думал, что умрет.

– Понятно. Скажите, а не могло быть так, что его прикончили в больнице?

На этот вопрос она не ответила.

– М-да…

Мы закончили наш скромный ужин. Пока Белита готовила кофе, я вытащил трубку и набил ее. Ситуация складывается так: некий злонамеренный неизвестный напал на Ленантэ, он же планирует напасть на каких-то людей. Моих и Ленантэ приятелей, если я правильно понимаю. Пожалуй, это все, что я понимаю. Я не видел Ленантэ с 1928 или 1929 года. Надо полагать, этих самых приятелей я потерял из виду тогда же. Если вспоминать всех парней, с которыми я был в более или менее приятельских отношениях тридцать лет назад, и заняться их поисками, то мне жизни на это не хватит. Проще всего, конечно, было бы счесть, что Ленантэ порол чушь и все это не имеет никакого значения. Не знаю, к несчастью или к счастью,– есть вещи, которых я не знаю,– я считаю, что это имеет какое-то значение.

– Надо бы мне порыться у него,– сказал я.– Полицейские уже сделали обыск, но они ведь думали о феллахах. Мой объектив настроен по-другому. Какая-нибудь мелочь, которая в их глазах не имеет значения, мне может дать перспективу.

Я встал и подошел к окну. Если перспектива, на которую я надеялся, окажется такой же слепой, как та, что открылась мне из окошка, особо далеко я не продвинусь. Переулка Цилиндров больше не существовало. Его поглотил туман.

– В двух метрах ничего не видно. Я могу попытаться взломать замок в воротах, не привлекая ничьего внимания. Если только у вас нету ключа…

– Ключа нет,– ответила Белита, подойдя ко мне. Запах дешевых духов и ее собственный – запах юного животного – дразнил мои ноздри.– Легавые попросили у меня ключ. Я отдала. Но к нему можно войти не только с улицы через ворота. Внизу во дворе есть дверца.

– Так пошли!

Я надел канадку, цыганка – плащ, и мы спустились вниз. Туман, навалившийся на двор, прилип к нашим спинам, как влажное белье. Дым от моей трубки и пар нашего дыхания смешивались с туманом.

Бывший фальшивомонетчик, надо отдать ему должное, не опасался воров. Эта дверца закрывалась только на щеколду. Однако когда я ее толкнул, она не открылась на всю ширину. Что-то мягкое не пускало ее.

По телу у меня пробежала дрожь. Я мысленно выругался. Уж не затаился ли кто на пороге склада?… Или… В черепке у меня возникла картинка с трупом. Второй жмурик, возможно, помог бы мне кое-что прояснить. Я сильней навалился на дверь. Результат тот же.

– Белита, у вас нет фонарика?

– Наверху есть.

– Принесите мне его.

Оставшись один, я сунул руку в щель и нащупал что-то вроде кучи холодного тряпья. Это и оказалось тряпье, как я убедился, направив на него луч фонарика, принесенного Белитой. Даже не знаю, был я разочарован или нет. Я расширил, насколько возможно, щель между створкой двери и косяком, и мы, перешагнув через тюк, свалившийся с кучи, вошли в склад. Белита, знавшая, где что расположено, щелкнула выключателем. На потолке вспыхнула тусклая лампочка, осветив самый потрясающий беспорядок, какой я когда-либо видел. Меня окатил холодный вал уныния. Никогда бы я тут ничего не отыскал, даже если бы было что искать. А впрочем, чего я ждал? Старьевщик он и есть старьевщик. И если анархист имеет совершенно иное представление о порядке, чем простой смертный, то старьевщик тем более, только несколько в другом плане. Кроме свободного места у ворот, оставленного для грузовичка Ленантэ, допотопного облезлого «форда», практически все было заполнено кипами старой бумаги, грудами ветхого барахла, всевозможными железяками и ломаной мебелью. В кучах, в штабелях и навалом. Изначальный профессиональный беспорядок был, видимо, еще усугублен полицейскими. У них не в обычае класть на место сдвинутую ими вещь. Я понимал, что обманываю надежды цыганочки, которая смотрела на меня – я это чувствовал – в ожидании чуда или чего-нибудь подобного, но мог лишь обозревать весь этот хаос.

Он жил наверху? – спросил я, показав на винтовую лестницу, идущую на второй этаж.

– Да.

Я поднялся по расшатанным ступенькам. За мною шла Белита. Наверху тоже был бардак. Но там-то он был произведен полицией. Одну стену сплошь занимали книжные полки, однако все книги с них были сброшены на пол. Тут были «Введение в анархистский индивидуализм» Армана, «Счастливый Жюль» Жоржа Видаля, «Мораль без обязанностей и санкций» Гойо и т. п. А еще больше брошюр и газет, иные связанные, другие в россыпь. И даже несколько редчайших номеров «Папаши Тихони» Эмиля Пуже и «Листка» Зо д'Акса. Все это, разумеется, было прекрасно, и коллекционер, увидя их, наверно, ошалел бы, но для меня совершенно бесполезно. Я выдвинул ящик стола. Там лежали бумаги, не представляющие для меня интереса. Часть комнаты была превращена в сапожную мастерскую. Я подошел к верстаку и уставился на него, словно он должен был открыть мне тайну сапожника. Инструменты, кусочки кожи, чиненые башмаки. И что дальше? Я пожал плечами.

– Пойдемте отсюда,– предложил я,– а то мы тут замерзнем, как цуцики.

Мы возвратились к Белите. Я отряхнулся.

– В этом ангаре запросто можно подхватить простуду. Я выпил бы чего-нибудь горяченького. А вы? – сказал я.

– Могу сварить кофе.

– Отличная мысль.

Белита налила воды в кастрюльку.

– Да, я забыл спросить,– обратился я к ней.– Где на него напали? Он сказал вам?

– Он говорил про улицу Уатта.

– Улицу Уатта?

– Она проходит под железной дорогой и соединяет улицу Кантагрель с набережной Гар.

Уатт? Фамилия многообещающая в смысле света, но пока это все только обещания, не больше.

Последующие часы я провел, расспрашивая Белиту. Я заставил ее подробно рассказать про жизнь Ленантэ, про его привычки и пунктики, ежели таковые у него были; попросил назвать фамилии всех людей, с которыми ему приходилось общаться по своим торговым делам. Оба мы с ней уже несколько одурели, и убей меня Бог, если я знал, что это мне даст. Я здорово вымотался, и самое простое было бы послать все к черту. Но Ленантэ был хорошим парнем. Он умер, и я не мог так просто оставить это дело.

Я тоже в свой черед стал рассказывать Белите про Ленантэ. Про Ленантэ, каким я его знал. Рассказывал я долго. И не только про него. Незаметно я отклонился и стал ей рассказывать о себе, верней, о пареньке по имени Нестор Бюрма, который здорово хлебнул лиха в этих местах, когда ее еще не было на свете, пареньке, про которого я вчера и думать не думал и которого теперь мне было так странно обрести вновь.

– Гнусный, дерьмовый район,– говорил я.– Вроде он похож на другие и здорово изменился с тех пор, можно даже сказать, стал лучше, но все дело в его атмосфере. Не всюду, но на некоторых улицах, в некоторых местах так и чуешь, как в тебя входит этот отвратный воздух. Беги отсюда, Белита. Торгуй своими цветами, где хочешь, но сматывайся отсюда. Он сожрет тебя, как сожрал уже многих. Тут слишком воняет нищетой, дерьмом и бедой…

Мы сидели напротив друг друга. Я на табуретке, а она свернулась клубочком на кровати.

– Смотри-ка,– усмехнулся я,– я с тобой уже на «ты». Не сердишься? У анархов очень легко переходят на «ты».

– Мне даже приятно.

– Тем лучше. Знаешь что? Если хочешь, можешь мне тоже говорить «ты».